Смерть свою звать — грех великий. Надо жить, не поминая ее. Начнешь поминать хотя бы и шутейно, она тут как тут и явится.
Данила Александрович возвращался с заутрени из церкви Святого Михаила Архангела, когда вдруг почувствовал себя плохо. Перед глазами желтые бабочки замельтешили, ноги подкосились, и все пропало. Очнулся на ложе, в опочивальне своей, рядом были бояре встревоженные.
— Что со мной было-то? — спросил сразу осевшим голосом, который и сам не узнавал.
— Ты упал вдруг, князь, едва подхватить успели.
Князь до того ослаб, что и пальцем шевельнуть не мог.
Лишь мысль в голове ворочалась: «Видно, отец к себе зовет. Что-то рановато, батюшка, еще и года не дотянул до твоего-то возраста».
Пролежав три дня, попив какого-то взвару, приготовленного лечцом, решил встать Данила Александрович. Однако едва поднялся, вновь голова закружилась, в очах потемнело. Опустился на ложе, отдышавшись, подумал: «Все. Карачун пришел».
Велел позвать сыновей всех. Явились Иван, Александр, Борис и Афанасий. Старшего Юрия не было, сидел в Переяславле.
Здесь самому старшему — Ивану — пятнадцать лет, остальные совсем еще порщки, им бы еще бавиться. У младшего Афанасия шишка на лбу.
— С чего это у тебя? — тихо спросил отец.
— Борька-гад хлудом ударил.
— Что я, нарочи? Да? — начал оправдываться Борис.— Он сам подлез. Я хлудом машу, а он — нате вам. Вот и получил.
— А ты не видел, что я иду? Да?
— У меня глаз на затылке нет.
Увидев, как изморщился отец от этих препирательств младших, Иван цыкнул на них:
— Да замолчите вы!
Стихли младшие княжичи. Данила Александрович окинул всех долгим нежным взглядом, заговорил негромко:
— Видно, помру я скоро, дети. И заклинаю вас, не ссорьтесь между собой, не тешьте дьявола. Живите дружно, помогайте друг дружке. Если станете ссориться, стопчут вас недруги. Из-за чего, думаете, поганые на нашу землю сели? Из-за ссор меж князьями. Каждый лишь о себе думал. Вот Орда и перебила их по одному. А мы расхлебываем. Слушайтесь старшего брата Юрия. Когда меня Бог призовет, я там за вас молиться стану. Ты, Ваня, сядь тогда в Переяславле, а Юрий пусть будет в мое место в Москве. Подрастет Александр, добудьте и ему стол поближе где.
— А какой, батюшка? Не Тверь ли?
— С Михаилом Тверским не ссорьтесь, я с ним в мире всегда жил. Можно на Можайск сходить али на Коломну. А можно и в Костроме стол поискать. Главное, не ссорьтесь, не огорчайте мою душу.
— А тебе видно нас будет? Да? — спросил Афанасий.
— Конечно, сынок.
— Ну, тогда ты чуть что — цыкни, если старшие меня обижать станут.
— Не смогу я, Афоня, цыкнуть-то, не смогу, милый.
— Почему?
— Душа безгласна, сынок. Она лишь огорчаться будет и скорбеть об вас.
В Переяславль прискакал поспешный гонец из Москвы, кинул запаленного коня у крыльца, поднялся во дворец, вошел в княжью горницу, в которой сидел князь со своими боярами. Гонец прямо с порога бухнул:
— Князь московский Данила Александрович помер.
Весть словно обухом всех ударила, онемели вдруг. Потом дружно закрестились. Юрий, побледнев, спросил наконец:
— Когда?
— Четвертого марта.
Юрий Данилович огорченным взором окинул думцев своих, молвил как-то нерешительно:
— Надо бы ехать.
— Надо бы,— вздохнул кто-то из бояр,— Но как город бро-сать-то, Юрий Данилович? Стена с захода не кончена, а ну налетит кто.
— Но отца-то надо проводить.
— Надо, кто спорит. Но ведь его уж не воротишь. А ну явится опять Андрей Городецкий город под себя брать. И возьмет ведь без тебя-то. Как пить дать возьмет. Нас, что ль, слушать будет?
— Возьмет, возьмет,— закивали бояре, сидевшие по лавкам.
— Но он же в Орде ныне,— возразил не очень твердо Юрий.
— Ныне в Орде, а завтра тутка. Поди угадай, когда явится.
— Не угадать, не угадать,— кивали бороды.
Юрий был молод, усы едва-едва начали пробиваться, бородой еще и не пахло. Со смертью отца он становился не просто наместником, а князем. Князем переяславским. И кажется, любимым городом-то, хотя и ничем еще и не проявился, не успел проявиться. Вот только заходную стену крепости взялся обновить, старая-то сгнила уж. Надысь гнилье-то все сломали, снесли, оголив город, и тут такая новость. Уедешь — что скажут горожане-то? Вот тут и задумаешься. С одной стороны — сыновий долг быть у гроба родителя. С другой — долг князя (уже князь!) — оборона, защита города. Ничего себе защитничек, скажут, велел сте-ну-то развалить, да и сбежал. Не важно, куда и почему, а сбежал же. Еще и кличку какую позорную приклеют, как вон Андрею «Татарского Хвоста», и уж ничем не отмоешь ее, не отскребешь. Андрей и свеев расколошматил еще похлеще своего отца, Невского, а все так и остался Татарским Хвостом. Не отмылся.
Едва сдерживая слезы по отце (не хватало еще свою слабость явить!), Юрий молвил гонцу:
— Я напишу грамоту в Москву. Отвезешь.
— Но мой конь...
— Возьмешь свежего.
Юрий поднялся и ушел в другую горницу грамоту писать. Заперся там, сначала поплакал вдосталь, затем, высморкавшись, засел за грамоту:
«Ваня, бояре не отпускают меня из Переяславля. Боятся. Поэтому не смогу я быть на похоронах отца. Чтоб мне побыть у гроба отцова, надо, чтоб ты приехал и побыл здесь за меня...»
Юрий остановился, умакнул писало в чернила, задумался: «Что проку, что он за меня останется? Мальчишка. Надо, чтоб с ним какой воевода приехал, а то ведь бояре не отпустят меня». И склонился опять над пергаментом:
«...Лучше всего возьми с собой воеводу Федора Александровича, с ним будет надежнее, он воин бывалый. Жду тебя. Князь Юрий».
Отпустив в Москву гонца с грамотой, князь Юрий с удвоенной энергией взялся за ремонт стены. Едва не целыми днями пропадал на стройке, поторапливал городовиков-строителей, и не только устно — часто выставляя им к ужину корчагу-другую хмельного меда. Древодельцы вполне оценили великодушие молодого князя. На следующий день после выпивки работали еще старательнее, меж собой говоря: «Хорошего князя нам ныне Бог послал, не дело подводить его».
И когда приехал из Москвы Иван Данилович, стена была закончена, с заборол сметены щепки и стружки, в воротах навешены тяжелые дубовые полотна. Крепость была готова к встрече неприятеля, если таковой вдруг сыщется на Руси. Конечно, татарский напор она вряд ли выдержит, но от лихого соседа или разбойников вполне оборонит.
Братья удалились в отдельную горницу и даже заперлись там, не велев их беспокоить.
Тут, оказавшись не на людях, а наедине, они, не стесняясь, поплакали об отце.
— Где положили его? — спросил Юрий, отирая слезы.
— В соборе Михаила Архангела, там же, где и отпевали.
— Что он говорил перед смертью?
— Наказывал, чтоб мы держались друг за дружку, не ссорились чтобы. Столы поделили.
— Как?
— Тебе велел на Москве сесть, мне — здесь. И младшим где поблизости, в Можайске или Коломне.
— Константина он не выпустил?
— Нет. Не успел. Может, отпустил бы, но не успел.
— И хорошо, что не успел. Раз князь рязанский у нас в полоне, значит, и Коломна наша будет. Только надо его покрепче запереть. Поди, все во дворце живет?
— Во дворце.
— Я приеду, в поруб спрячу, а там... А там видно будет.
— Но отец ему союз обещал, крестоцелованием укрепиться звал.
— Ну, то отец, а я цацкаться не стану. Не хватало еще пленному крест целовать. Александр подрастет, ему Коломна в аккурат приспеет. А Можайск можно для Бориса расстараться.
— А Афанасию?
— Афоня пусть молоко с губ оближет, рано ему наместничать. Подрастет, придумаем что-нибудь. Теперь договоримся так, Ваня, переяславцы шибко за меня держатся, поэтому я отъеду как бы временно. Понимаешь? Ну, а ты тут постарайся с ними отношения не портить. Не гладь против шерсти, им это не нравится. И если вдруг Андрей явится, они за тебя горой встанут. Я стены укрепил, думаю, тебе и воевода пока не понадобится.
— Ну, ты ж сам писал, чтоб я Федора Александровича привез.
— Я его посля пришлю тебе, Ваня. Не беспокойся. А пока пойду с ним на Можайск.
— Так сразу? Зачем?
— Надо, Ваня. Надо свою силу показать, чтоб другие знали — мы зубастые. Уверен, Святослав Глебович Можайский не ждет нападения, в Москве, мол, траур по князю. Я его и прихвачу на полатях.
— Может, все же лучше после сороковин?1 — Нет, нет, Ваня, отец не зря про Можайск говорил. Надо его душеньку порадовать. Можайск — на щит, то-то будет отцу весело там. И потом, в строительстве я преуспел, видел, какие заборола и вежи отгрохал с захода?
— Видел.
— Ну вот. Надо и на ратном поле себя показать.
— А что ж ты со Святославом сделаешь?
— А прогоню куда подальше. Надо к Москве уделы приращивать, Ваня. Наростим с пяток, тогда нам никакой Андрей с Дюденей не страшен будет.
— Ты так думаешь, Юрий?
— Так будет, Ваня, вот увидишь. Отец об этом мечтал, а нам это делать надо.
'Сороковины — поминки на сороковой день.