Александр Маркович понимал, что великий князь без Новгорода — это и не великий князь вовсе. Обычно князь, дав клятву новгородцам и поцеловав крест, сразу назначал наместника из своих милостников, а сам, как правило, отъезжал в свой родовой город. Александр Маркович решил наоборот сотворить, посадить тверского наместника в Новгороде до возвращения Михаила Ярославича из Орды. В том, что он привезет ярлык на великое княжение, никто не сомневался.

Ну не удалось перехватить Юрия. Ну и что? Все равно тверской князь в Орде его перехватит. Вместо Юрия его брат попался. И это неплохо, сгодится для чего-нибудь поторговаться с Москвой.

А Борис Данилович между тем вел себя так, как будто и не в полоне вовсе, а в своем родном городе. Свободно разгуливал по крепости, заглядывал к кузнецам, на конюшню, взбирался на вежи. Подружился неожиданно с татарчонком Аксаем. Вместе подолгу метали по очереди кинжал в стену конюшни, и, когда он удачно втыкался, не важно от чьей руки, оба кричали в восторге:

— Попал!

И даже в трапезной есть садились вместе.

Александр Маркович советовался с Акинфом:

— Как думаешь, слать наместника в Новгород? Аль погодить?

— А Михаил Ярославич определил, кому быть?

— Да Федора ж.

— Тогда можно и послать.

Призвали Федора, спросили его мнение.

— Дык, если Михаил Ярославич доверяет, я со всей душой,— отвечал тот,— Но как вече?

— Если тебе удастся вятших и архиепископа наклонить в свою сторону, вече никуда не денется.

— Кто его знает. В Новгороде мизинные испокон супроть вятших топорщатся.

— Сейчас там посадником Юрий Мишинич, кажется. Впрочем, вполне возможно, другого избрали, с них станется. Ты вначале с посадником да вятшими уговорись. Как они решат.

— А с кем из вятших-то лучше?

— С Лазарем Моисеевичем да со Степаном Душиловичем. Степша изрядный краснобай, постарайся его уговорить. А уж он вече умеет подмазывать.

Новгород бурлил. Великий князь помер, другого не было. Многие жалели умершего, напрочь забыв все пакости, какие он творил на Руси.

— Он нам свейскую Ландскрону покорил и разбил.

Вспоминали самый свежий подвиг умершего и спорили меж собой, кого же звать из князей на освободившийся стол. Находились и такие смельчаки, которые кричали:

— Хватит нам хомуты на шею вешать, обойдемся без князя! Посадник на что?

Таких понимали трудно. Издревле привыкли славяне подчиняться князю лишь, да и то на рати. Посадников хоть и слушались, но нередко прямо в бою посылали куда подальше, а то попросту сгоняли с должности. Бывало, что вместо того, чтоб на врага мчаться (вон уж видно его), славяне вдруг выпрягались и устраивали туг же вече с единственной целью — изгнать старого и избрать нового посадника, нередко худшего, с которым тут же, поддернув портки, улепетывали во все лопатки с поля брани.

— Не-е, без князя нельзя,— возражали смельчакам,— Без князя на рати порты обмараем.

Вот в этот котел бурлящий и явился наместник из Твери, как оказалось в дальнейшем, принесший Михаилу Ярославичу больше вреда, чем пользы.

— Э-э, нет,— сказал Степан Душилович,— ежели сейчас тебя на большое вече выставить, тебе, брат Федор, со степени и сойти не дадут. Прибьют ведь.

— Но почему?

— Как почему? Вы там в Твери перевернули все на онта-раты. Конец с началом спутали. Сперва надо князя возвести, а после уж о наместнике говорить.

— Но ведь Михаил Ярославич будет великим князем, это и дураку ясно.

— Дураку, может, и ясно, но не славянам. Аль не знаешь наших?

— Но...

— Никаких «но», Федя, заворачивай оглобли и никому не говори, зачем приезжал. А то, чего доброго, с моста кинут.

— А что я скажу Александру Марковичу?

— То и скажи, что слышал.

— Он будет огорчен вельми.

— Пусть выпьет корчагу меду — и разом повеселеет.

— Смеешься, Душилыч, а ведь ему недолго вам подвоз хлеба пресечь.

Угроза была ответом на шутку новгородца, но была она нешуточной. Еще с Ярослава Всеволодовича князья умели брать своенравный Новгород за горло, перекрывая ему в Торжке подвоз хлеба с Волги. Как правило, прием этот действовал на славян отрезвляюще, они сразу становились покладистее и сговорчивее.

— Ну хорошо,— посерьезнел Степан Душилович.— Езжай в Тверь и скажи Александру Марковичу, что мы его в Торжке будем ждать. Там договоримся, как быть.

Воротился Федор в Тверь несолоно хлебавши. Выслушав его, Александр Маркович крякнул:

— Эх ядрит-переядрит, как хотелось к возвращению Ярославича что-то приятное ему сделать. Опять мимо. С Юрием промахнулись, Новгород выскользнул. Не везет нам, Акинф. А?

— Ничего, ничего, еще что-нибудь придумаем,— отвечал боярин.

— Душилович звал тебя в Торжок, Александр Маркович,— сказал Федор.

— Зачем?

— Ну чтоб договориться, он туда с вятшими обещался прибыть.

— Нечего мне там делать.

— Почему? — вмешался Акинф.— Поедем, может, и уступят в чем. Зачем злить их? Они приедут, а мы нет. Обидятся ведь. А славяне обиды не прощают. Поедем, Александр Маркович. За день доскачем. Это им неделю добираться, а нам-то в день можно.

— А на кого город бросим?

— Хэ, мало мужей у нас? Вон Федор, Давыд, да и мои Ванька с Федьшей не лыком шиты, не гляди, что молоды. Гридей полна гридница, хлеб переводят. Едем.

Они выехали рано утром, еще в темноте, взяв с собой для охраны дюжину гридей оружных. И прибыли в Торжок в темноте же, изрядно утомив за переход коней. Новгородцы были уже там.

Но встреча началась лишь на следующий день. Поприветствовав друг друга уважительно, расселись по лавкам. Разговор начали посторонний:

— Как доехали?

— Спасибо, хорошо.

— А нас третьеводни гроза в пути прихватила, вымокли до нитки,— сказал Степан Душилович.— Целый день в веске сушились.

— Эта хоть намочила. А вон в Ростове молоньей дьяка прямо на молитве убило.

— Ты гляди! В церкви?

— Да в церкви.

— Вот поди, ни сном ни духом, и на тебе, в святом храме.

— Да, смерть не за горами, за плечами. От нее и храм не спасет.

— А как у вас с хлебом?

— Слава Богу, ныне вроде неплохо. Собрать бы.

— А у нас плоховато, видно, опять придется немецких купцов звать,— закинул пробное словцо Степан Душилович.

Сие, по его мнению, значило: ежели перекроете нам хлеб, мы, мол, у немцев купим. Но Александр Маркович не уловил намека. Откуда ему было знать, что Федор его именем пригрозил новгородцам этой жестокой мерой, к которой князья прибегали лишь в крайних случаях. Только князья, но никак не наместники, а он, Александр Маркович, и был сегодня наместником в Твери. Наместником до возвращения князя.

— Ну что там слышно из Орды? — спросил Лазарь Моисеевич.

— Да пока ничего.

— Сказывают, что и московский князь за великим ярлыком побежал?

— Побежал. Да получит ли?

— Конечно, конечно, рано ему еще в великие-то. Еще молоко на губах не обсохло.

В этих уверенных словах новгородца послышалось Акинфу доброе начало для делового разговора.

— Сами знаете, что ярлык великокняжеский получит наш князь,— молвил он, подчеркнув слово «наш».— А наместника нашего отвергаете. Это как?

— Да разве мы отвергаем,— заговорил Степан Душилович.— Мы со всей душой. Токо обождать надо.

— Чего обождать? — спросил Александр Маркович.

— Ну как? Вернутся князья из Орды, и изберем князя по своей воле, по-нашему обычаю старинному. А там и наместника посадим.

— Так что? Думаешь, Юрию ярлык дадут?

— Что ты, что ты, Александр Маркович, этого и в мыслях нет. Конечно, он достанется Михаилу Ярославичу. Это уж точно. Но обычай, не можем же мы через него переступить, он еще от Ярослава Мудрого идет.

Так пробились и проговорили до самого обеда, ни до чего не договорившись, ничего не решив. Когда вышли во двор передохнуть, Степан Душилович отвел в сторону Александра Марковича, взял его под руку, потянул от крыльца. Что-то начал говорить ему тихо, но с таким жаром, что все стоявшие на крыльце невольно навострили уши: что он там толкует, неужто не наговорились в горнице?

Видно было, что Александр Маркович больше слушает, а Душилович говорит, говорит, говорит, аж изо рта слюна вылетает. Тверской боярин откроет рот, скажет слово-два, а новгородец что горохом сыпет. И чего они там так долго?

Наконец направились к крыльцу. Александр Маркович нашел взглядом Акинфа, сказал коротко:

— Пошли.

— Как? — растерялся Акинф.

Но боярин Александр уже уходил к избе, в которой они нынче ночевали. Обескураженный Акинф догнал его.

— В чем дело, Маркович? Что решили?

Вместо ответа Александр Маркович спросил:

— Ты знаешь, почему они нас в Торжок позвали?

— Почему?

— Федька, засранец, пригрозил им подвоз хлеба перекрыть. А?

— Неужто?

— Вот именно. Тоже мне князь сыскался. Да все от моего имени. Понимаешь? А я кто? Князь, что ли? А?

— Ай-ай-ай. Нехорошо.

— А они, дурни, и струсили, давай меня в Торжок звать.

— А что ты сказал Душиловичу-то?

— Что? То и сказал: Федька дурак, но и вы ж не умнее.

— Ну, а он?

— Ну, а что он? Согласился. На том и расстались.

— Слава Богу,— перекрестился Акинф.

— Слава, да не совсем. В Новгороде уж разнюхали про Федькин наезд, думаю, не без этого таратуя Душиловича. Теперь, когда Ярославич туда явится, могут рогами упереться славяне-то. Понимаешь?

— Почему?

— Да из упрямства бараньего. Федьку-то я, дурак, послал, а оне ж на князя думают. Хотел как лучше, и опять мимо... Эх!

— Ничего, ничего, Александр Маркович, не расстраивайся, что-нибудь придумаем. Не может быть, что все время мимо да мимо, когда-нибудь в самый глаз попадем. Не горюй.

Что делать? Тогда лучший выстрел из лука считался попасть в глаз врагу. Если стрела на самом разгоне — это верная смерть, если на излете — без ока ворог останется, почти наверняка к рати непригодным будет. Все равно как бы и нет его.