Родион Несторович отгрохал себе дворец за Неглинной не хуже княжеского. Мог бы и лучше, но умный боярин понимал — задевать самолюбие князя себе дороже. А потому, давая наказ городовику-строителю на постройку хором, так и сказал:

— Пусть будет чуть пониже, чуть поменее, но не хуже, чем у самого.

Терем отстроили, отстрогали и резьбой изукрасили, что пасхальное яичко. Двор загородили, ухватив земли десятины три. Оно и понятно, тут и конюшни, сараи, амбары, кузницы, медовуши, клети жилые для челяди, поварни и даже собственная ткацкая и бондарня. Мало того, вокруг подворья боярского настроили своих клетей его слуги и собственные гриди. Срубили и свою церкву.

Родион Несторович, приведший с собой из Киева чуть ли не две тысячи душ и оттого ставший в Москве вторым человеком после князя, имел среди челяди мастеров почти по любому ремеслу. Кузнецы его могли что угодно отковать: и меч, и копье, и топор. Древодельцев было у Родиона своих около двух десятков. Оттого и отстроился он быстро. Своя ткацкая, свои швецы у боярина, могут такие порты, или кафтан, или даже шубу сшить, что не угадаешь, московского они пошива иль царьградского.

На новоселье свое пригласил Родион Несторович князя Юрия Даниловича с ближними боярами. Приехал высокий гость вершним в сопровождении тысяцкого Протасия и нескольких милостников. Хотел Родион встретить князя у ворот, да приворотный сторож-разиня не успел загодя предупредить хозяина, пришлось встречать у крыльца.

— Ну, кажи, как устроился,— сказал Юрий Данилович, слезая с коня и передавая повод подбежавшему слуге.

— Милости прошу, дорогой князь, в хоромы, откушать хлеба-соли и медов наших,— расплылся боярин в лучезарной улыбке.

— Ты кажи, кажи хозяйство,—повторил гость, не спеша вступать на крыльцо.

— Пожалуйста,— молвил Родион Несторович радушно, хотя по интонации можно было догадаться, что это ему почему-то не по шерсти пришлось.

Он подозвал кого-то из слуг, приказал коротко:

— Беги. Предупреди всех.

И когда Родион повел высокого гостя осматривать двор, то все работники встречали их у дверей, низко кланяясь подходившему князю.

Первое, чем заинтересовался князь, это была конюшня. Если медвяницу прошел, даже не взглянув на кланяющихся ему медоваров, то у конюшни остановился и даже кивнул конюхам, дружно поклонившимся ему. Мало того, сказал:

— Ну что, молодцы, кажите скакунов.

Не нравилась эта дотошность князя Родиону Несторовичу, не нравилась. Опасался он возбудить в нем зависть, не зря ж хоромы строил «чуть пониже, чуть помене». Но что делать? Назвался груздем... И повел сам князя по конюшне.

Юрий Данилович с интересом разглядывал в стойлах коней, возле некоторых останавливался и делал довольно точные замечания:

— А этот, видать, норовистый.

Конюхи, шедшие следом, переглядывались, выразительно кивали головами: «Ты гля, точно».

-Ну, а этот, наверно, весьма резв. Весьма.

— Угадал, Юрий Данилович,— сказал Родион.— Не зря Вихрем зовется. На нем я под Переяславлем Акинфа срубил.

— За Акинфа тебе еще раз спасибо, Родион Несторович,— усмехнулся князь,— Надеюсь, это не последний из моих недругов?

— Конечно, Юрий Данилович. О чем речь?

И чтобы предупредить возможную просьбу князя отдать ему Вихря (уж очень долго тот осматривал коня), Родион молвил:

— Мы с Вихрем еще не одну голову кинем к твоим ногам, князь.

Понял ли Юрий неуклюжую уловку боярина, Бог весть, но, похлопав по крупу Вихря, произнес:

— Хорош, хорош,— и проследовал дальше.

Заглянул Юрий Данилович и в загородку, где содержались кобылы. Там Родион Несторович решил расщедриться:

— Выбирай любую, князь. Дарю.

— Я подумаю,— усмехнулся Юрий.

От мысли, что князь догадался о его уловке, там, в загородке жеребцов, боярин даже покраснел.

Потом прошли к кузнице, откуда доносился звон наковальни. Боярин было хотел возмутиться, что кузнецы не встречают князя у дверей, как велено было. Но старший кузнец опередил его:

— Железо раскалили, Родион Несторович, ковать надо было. Прости.

В кузницу князь не стал входить, постоял в дверях, посмотрел на удалую работу молотобойца и, обернувшись к тысяцкому, сказал:

— Примечай, Протасий, куда наконечники да копья заказывать можно.

— Да я уж смекнул, Юрий Данилович,— отвечал тысяцкий.

— Железо токо давайте,— сказал Родион Несторович,— Накуем хоть гору.

Возле поварни встретили гостя женщины-поварихи. Одна молодка держала поднос со свежими пирожками. Поклонившись, предложила:

— Отведай, пресветлый князь, только что с жару.

Юрий внимательно глянул в лицо девушке. Сероглазая, пухлогубая, краснощекая, видно, пироги не только печет, но и потребляет вдоволь.

— А какие у тебя, красавица? — спросил Юрий.

— Эти вот с зайчатинкой, эти с визигой, а энти сладкие, с ягодкой.

Тут Родион Несторович, поощренный вниманием гостя к пирогам, молвил не без гордости:

— Лучшая моя пирожница, такую в Москве не сыщешь.

— Попробуем,— сказал Юрий, беря пирожок с визигой. Откусил. Качнул головой: — И верно, вкусно. Протасий, пробуй.

Тысяцкий взял пирог, за ним потянулся к пирогам и Романец и, подмигнув девице, молвил со значением:

— А я с ягодкой люблю.

Девица зарделась маковым цветом.

— Вот эти пожалте.

Еще князь посетил соколятню, она оказалась у боярина почти в запустении — сидели на седале два старых ястреба.

— Э-э, Родион Несторович, это не ловцы,— молвил Юрий Данилович с нескрываемым удовольствием,— Приходи ко мне, я тебе подарю парочку крепкокогтистых соколов. Эти не промахиваются.

— Спасибо, Юрий Данилович,— отвечал боярин, довольный, что хоть соколятня не в зависть гостю стала.

Обойдя весь двор и вернувшись к крыльцу, князь заметил:

— У тебя, Родион Несторович, прям город свой, все-то есть здесь, и даже портомойня.

— В нашем богатстве твоя сила, князь,— отвечал боярин вполне искренне.— Пожалуй за стол теперь, Юрий Данилович. А то, поди, все простыло там.

В светлой горнице бьш уставлен закусками и корчагами с медами невеликий стол. За него и уселись хозяин с сыном Михаилом, князь с тысяцким, нашлось местечко и для ми-лостника Романца.

Родион Несторович сам разлил хмельное по чаркам, взял свою.

— Ну, Юрий Данилович, спасибо тебе, что не побрезговал нашим домом, освятил своим приходом наш двор и наше новоселье. Твое здоровье, князь.

Выпили по чарке, хозяин сразу начал наливать по второй. Юрий понял, что все ждут его слова.

— Ну что, Родион Несторович, я рад, что ты пустил на Москве крепкие корни и уже на рати успел доказать преданность нашему дому и что, глядя на тебя, потянулись к нам другие бояре из Киева. Чем больше прибудет к нам таких людей, как ты, тем сильнее будет наша Москва. Уже сегодня, опираясь на таких людей, как ты, Родион Несторович, я могу справиться с любым княжеством, которое захочет потягаться с Москвой.

— Я подумал, Юрий Данилович, что теперь никто того не захочет,— ввернул словцо Родион.

— Есть некие, которым неймется нас копьецом пощекотать. Есть,— сказал Юрий Данилович, опрокидывая в рот очередную чарку.

После третьей чарки князь высказал пожелание музыку послушать.

— Счас будут лицедеи,— с готовностью отозвался хозяин.— Михайла, зови.

— У тебя, никак, и лицедеи свои? — удивился князь.

— Да нет, Юрий Данилович, то мой конюх и тесляр вы-комаривают.

Явились музыканты, один с двенадцатиструнной кобзой, а второй с ложками.

— А ну, вдарьте мою,— приказал Родион.

Грянули струны кобзы, ложечник запел:

После песни князь взглянул испытующе на взгрустнувшего Родиона, спросил:

— Уж не скучаешь ли по Киеву, Родион Несторович?

— Скучаю, князь,— вздохнул боярин,— Но того уж нет там, о котором песня пелась. Нет. После Батыя все еще не оправился город. Да и вряд ли оправится, покою там никакого от поганых. Митрополит не зря ж утек во Владимир. А ну, хлопцы, плясовую.

Музыканты заиграли плясовую, откуда-то как черт из-под лавки выскочил лихой плясун и так затопал, что половицы заходили ходуном, на столе чарки закачались.

Князь не заметил, когда из-за стола исчез его милостник Романец. Потом пили еще. Захмелевший князь угощал музыкантов. Они исполняли еще песни, и грустные и веселые.

Начало темнеть, и слуги внесли два трехсвечных шандала, установили меж блюд на столе. Веселье продолжалось.

— Я выйду по нужде,— шепнул в ухо князю Протасий, поднимаясь из-за стола.

— Глянь там, куда Романец пропал.

— Хорошо.

Тысяцкого долго не было, а когда появился в дверях, поманил к себе князя, чтобы сказать что-то.

Тот вылез из-за стола, кивнув музыкантам, чтоб продолжали, подошел к тысяцкому.

— Худо, Юрий Данилович,— зашептал Протасий,— Романец какую-то девку сильничает за поварней.

— Да ты что?

— Ей-богу.

— И ты не вступился?

— Так там уже того... вершится, что мне его, за яйца стягивать?

— Тьфу. Ну, я ему покажу,—разозлился князь,—Иди за стол, я тоже вроде до ветру отлучусь. Ну, я ем'у покажу в гостях гадить.

Юрий Данилович вышел на крыльцо. С звездного неба улыбался молодой месяц, пытаясь хоть чуть осветить притихшую землю. Князь решительно направился к поварне и посреди двора столкнулся с Романцом.

-Ты?

— Я,— отвечал милостник.

— Где был?

— Ну это... справил нужду и... это...

— Не ври, стервец,— ухватил князь его за грудки.— Ты что ж, сукин сын, пришел в гости, а сам сильничать?

— Я не сильничал, Юрий Данилович.

— Как не сильничал, когда тебя только что Протасий видел на девке.

— Но она сама... Ей-ей, сама, по обоюдному согласию. Ей-ей, Юрий Данилович.

— Я тебе, стервец, всыплю по-обоюдному. Иди за стол. Ну! Погоди, я отолью, вместе пойдем.

Князь прямо посреди двора справил малую нужду, поглядел на месяц. Романец стоял переминаясь. Юрий спросил:

— Как девка-то?

— У-у,— обрадовался Романец смене настроения господина.— Ягодка, ей-ей, Юрий Данилович.

— А если я тебя женю на этой «ягодке»?

— А можно?

— А чего ж нельзя-то. Спортил девку, надо покрыть грех.

— Не, Юрий Данилович, она уж распочатая была. Она мне еще днем мигнула. Я ж говорю, все по согласию.

— Так женишься ал и нет?

— Если можно, то беспременно, Юрий Данилович. Но она из рабынь, говорит.

— Значит, купим. Как ее звать?

— Стюрка.

— Стюрка,— повторил князь.— Гм. Стюрка. Ну, идем, жених.

Они вернулись в горницу, где музыканты наяривали какую-то веселую мелодию. Сели за стол к уже наполненным чаркам. Князь взял свою, выразительно кивнул в сторону кобзаря, тот тут же кончил играть.

— Родион Несторович,— начал Юрий,— нам у тебя понравилась одна девица-рабыня, не продашь ли ее нам? А?

— Господи, Юрий Данилович, да я буду рад подарить тебе любую.

— То не мне, Родион, вот милостнику моему понравилась одна.

— Да не все ли равно, тебе ли, милостнику. Дарю.

— Нет, Родион Несторович, ты ж ее покупал?

-Да.

— Вот и нам продай. Назначай цену.

— Ну как это? Я — да с тебя,— смутился боярин.

— Вон с него, с него,— указал, улыбаясь, князь на Романца.

— А-а, продавать так продавать,— махнул рукой боярин.— Гони две куны за девку.

— Две куны? — удивился князь,— Ты серьезно?

— Серьезно.

Обернувшись к Романцу, князь скомандовал:

— Плати, дурак, пока купец не раздумал.

Романец сунул руку в карман, вытащил несколько монет, молвил разочарованно:

— У меня лишь ногаты, кун нет.

— Гони ногату,— засмеялся Юрий,— чай, не обеднеешь.

И все за столом рассмеялись: столь мизерной была плата, назначенная за рабыню.

— Вы хоть скажите, какую девку покупаете? — поинтересовался наконец хозяин, принимая ногату.

— Стюрку.

— Стюрку?! Эх,— крякнул Родион.

— Что? Уже и пожалел?

Родион Несторович поскреб потылицу.

— Да это ж моя пирожница. Ну что делать? Слово дадено — девка дарена.

— Куплена, Родион Несторович, куплена,— смеясь, поправил Юрий Данилович.— Вот и обмоем покупку. Романец, пей, чертяка, задарма девку получил. Да благодари хоть.

— Спасибо, Родион Несторович,— бормотал растроганно Романец.— Спасибо, Юрий Данилович. Век не забуду этого... Век благодарен буду... Спасибо.

Вскоре изрядно захмелевшие гости засобирались домой. Поднялись из-за стола, благодарили хозяина, желали дому его новому благополучия: не гнить, не гореть, не разваливаться.

Вышли во двор. Гриди подъехали, подвели гостям коней. Романец помог затяжелевшему князю взобраться на седло, разобрать поводья. И только подошел к своему и занес ногу к стремени, как Юрий Данилович сказал:

— Да, а где ж наша двухкунная покупка? Родион Несторович?

— Я завтрева пришлю. Спит пока девка.

— Э-э, нет. Сейчас давай, боярин. Утром еще передумаешь. Мы еще и не зрели, чего там купили.

— Михайла, иди разбуди Стюрку,— сказал Родион Несторович,— Тащи сюда. Да не рассусоливай, люди ж ждут.

— А где она спит-то?

— Ну где? В клети каля поварни.

Сынок боярский и впрямь рассусоливать не стал (с рабы-ней-то этого еще не хватало), приволок девку в ночной длинной домотканой сорочке, простоволосую. Она была испугана.

— Могла б накрыться, дура,— выговорил ей боярин.

— Так они ж меня выдернули, рта раскрыть не дали.

— Ну ладно. Вот что, Стюрка, тебя купил эвон тот молодец княж. Поняла?

— Ага.

— Ты теперь в его воле.

— Ага.

— Сейчас поедешь с ним.

— Ага.

— Чего заагакала, как сорока,— озлился Родион.

Но, видно, до Стюрки наконец дошло, что ее отдают как раз тому, кто ее только что так сладко тискал за поварней. И она опять же «агакнула», не скрывая радости.

— Тьфу,— сплюнул Родион Несторович.

И все рассмеялись. Смеясь, князь скомандовал:

— Ну, давай садите ее, да едем.

— Сюда, сюда,— похлопал Романец своего коня по крупу.— Ко мне.

— Михайла, пособи ей,— приказал Родион Несторович.

Тот подвел Стюрку к коню, подхватил под мышки, подкинул. Она взвизгнула от щекотки. Вцепилась в Романца. Ноги Стюркины оголились выше колен.

— Прикройся, срамница,— зашипел боярин.

— Ды как я,— пыталась девка подтянуть подол на коленки. Их только и прикрыла.

Князь с тысяцким поехали вперед, за ними Романец с своей двухкунной покупкой, а с ним рядом и следом другие княжьи гриди, начавшие сразу зубоскалить:

— Романец, дай хошь пощупать. А?

— Гляди, сотрет «маньку», не склеишь.

— Гы-гы-гы, хе-хе-хе.

Видно, смешки донеслись до князя, и он догадался, с чего развеселились его гриди. Обернулся, сказал громко:

— Прекратите, жеребцы. Кого услышу, всыплю сотню плетей.

И сразу стихли гриди, как утопли. Через мост въехали в Боровицкие ворота и, когда прибыли к княжьему дворцу, Юрий Данилович неожиданно легко спрыгнул на землю, кинул повод, подошел к Романцу, протянул руки вверх к его спутнице.

— Ну, девонька, давай пособлю сойти.

— Да что ты, Юрий Данилович,— залепетал Романец.— Да я сам.— Мигом слетел с седла.

Князь видел расширенные глаза Стюрки, не то от испуга, не то от волнения. Приказал:

— Ну, падай, я держу.

И девка, ойкнув, повалилась в горячие руки князя. Юрий ощутил под руками ее теплые подмышки, под большими пальцами упругие груди и почувствовал, как пересохло во рту, застучало в висках и вспыхнуло в нем неутолимое желание. Поставил ее на землю.

— Ну, идемте во дворец,— сказал князь и обернулся к Романцу,— Живо распорядись насчет огня.

Гриди уводили коней на конюшню. Романец кинулся к поварне, споткнулся, упал, выругался. Вскочил, побежал дальше.

— Иди за мной, я путь ведаю,— сказал князь девке и пошел к крыльцу.

Она шла за ним, притихшая, робкая, давно усвоившая, что следует за щупаньем грудей.

На крыльце возле балясины, князь остановился, остановилась и Стюрка на ступеньку ниже. Молчали. Наконец в стороне поварни явился огонек-другой, то шел Романец с шандалом1, прикрывая огонь ладонью, дабы ночная сырость не погасила свечу.

Когда он стал подниматься на крыльцо, князь сказал:

— Иди вперед. Свети.

— Куда прикажешь, Юрий Данилович?

— В опочивальню. Куда ж еще?

‘Шандал — подсвечник.

Они так и шли по переходам — впереди Романец, с шандалом, освещая дорогу, за ним князь и сзади Стюрка. Поднялись наверх, вошли в опочивальню.

— Поставь на столик у ложа,— сказал князь, опускаясь на лавку.— А ты,— обратился к Стюрке,— сыми мне сапоги.

Девка присела перед князем на колени, ухватила правый сапог за носок и пятку, потянула за пятку. Романец, поставив шандал на столик, стоял там.

— Ну, ты чего? — взглянул на него князь,— Ступай вон.

— Так я... это...

— Ишь ты, еще сладкого захотел? Теперь мой черед. Ступай, ступай. Ну!

Романец, посапывая, вышел, осторожно прикрыл дверь.

Девка сняла с князя сапоги, поднялась с колен, стояла, теребя пальцами свою домотканую сорочку.

— Иди ложись, Стюр,— сказал негромко Юрий.— Я счас разденусь. Приду.

Она подошла к ложу, несмело наступила на край его коленкой. Князь засмеялся коротко, ободрил:

— Смелей, Стюр. Лезь под одеяло.

Сам, быстро раздевшись, прошел босым до ложа, дунул на свечи сильно, погасил их и, взвизгнув от восторга, прыгнул на ложе и, дрожа всем телом, схватил девку, притянул к себе. Она привычно раскрылась ему навстречу. Жаркая. Желанная. Шептала ласково:

— Сюда, сюда... Вот... Милый... Хороший.

Он был неистов, неумолим и, казалось, нескончаем. Даже она утомилась.

Отдышавшись после первого сближения, Стюрка задремала. И казалось, лишь смежила веки, как он полез к ней снова. Ничего не попишешь — князь. Пришлось Стюрке с прежней страстью являть свое постельное мастерство.

«Ну, теперь-то, наверно, успокоится»,— подумала после этого, вновь пытаясь уснуть. Он опять разбудил ее, требуя новых ласк.

Оставил девку в покое лишь после третьих петухов. Уснул наконец. Крепко. Умиротворенно.

Уснула и она. Однако привычка к раннему пробуждению не дала Стюрке долго спать.

Проснувшись, она, стараясь не шевелиться, внимательно рассматривала спящего князя, изучая его лицо. Оно было еще юно, с по-детски припухлыми губами. «Миленький ты мой,— думала ласково Стюрка.— Поди, баб-то ищо не знал. Наго-лодался-то. Четыре раза набрасывался. Нет, кажись, пять? Ну да, пять раз. Откуда и сила бралась? Эвон трудился как. Ажник с лица спал, глаза эвон ввалились».

А во дворце уже слышны были чьи-то шаги, скрип лестниц, негромкие голоса. Со двора доносились разговоры, фырканье коней, мык коров. Весь двор проснулся, жил дневными заботами. А князь все еще спал. Слышно было, как кто-то подходил к двери и, постояв несколько, удалялся. Стюрка догадывалась: «Романец, наверно. Он же купил меня. Бедненький. Надо после пожалеть его. Он же платил, а князь пользовался».

Она не дождалась, когда проснется князь. Устав ждать его просыпа, сама вновь уснула. А проснулись вместе — уже перед обедом.

— Ну, как спалось, Стюра? — спросил он ласково.

— Спасибо, князь, хорошо.

— Зови меня просто Юрий Данилович, Стюра.

— Хорошо, Юрий Данилович.

— И никому я тебя теперь не отдам, Стюра. Никому,— сказал он твердо,— Ты теперь моя.

— Как вам будет угодно, Юрий Данилович.

Он долго разглядывал ее лицо, гладил ее русые волосы. Наконец спросил:

— Стюр, а кто тебя первый из мужчин? А?

— Когда нас под Краковом пленили, в первую же ночь в полоне, который сторожил нас, затащил меня в кусты и...

— А потом?

— Потом, когда на Почайне Родион Несторович купил меня. И он тоже не раз приходил.

— Ах, старый хрен. А потом?

— Потом сын его, Михаил, прилабунивался, пока не женился.

— Ого, много ж у тебя было! — воскликнул с оттенком ревности Юрий.

— Но я ж рабыня, Юрий Данилович. Меня кто хочет, тот и берет.

— Но больше никого не было?

— Больше никого.

— Так-таки никого?

— Ей-ей, Юрий Данилович, никого.

— А Романец вчера за поварней?!

— Ой, прости, Юрий Данилович, я забыла про него,— смутилась Стюрка.— А потом, он же купил меня.

— Купил,— нахмурился князь и вдруг, зло блеснув очами, сказал: — Заруби на носу, девка. Теперь вот твое место, здесь, у меня под боком. Поняла? Ежели узнаю, с кем вновь случилась, задеру рубаху на голову, завяжу и утоплю в Москве.

Стюрка жалко улыбнулась, словно не веря в угрозу.

— Да как я посмею, Юрий Данилович, да рази я не понимаю.

— Смотри. А сейчас выгляни, кто там есть, скажи, пусть мне рассолу принесут.

Стюрка выскользнула из-под одеяла, прошлепала к двери, отворила ее. Никого не увидев, вышла в коридорчик, прошла к лестнице. Там на ступеньке сидел Романец. Увидев ее, вскочил, подбежал, схватил за руку.

— Стюрка, я заждался.

Она вырвала руку, толкнула обеими в грудь, он, оступившись, загремел по лестнице. Поморщившись, поднялся внизу, спросил, хватаясь за ребра:

— Ты сдурела, сука?!

Стюрка, прищурившись зло, процедила:

— Иди неси князю рассол, а мне сыты,— и, повернувшись, пошла назад, крикнув не оборачиваясь: — Да поживей!