Узбек обвел сердитым взглядом приближенных советников — князей, темников, нашел среди них двоюродного брата своего, окликнул:

— Чолхан.

— Я слушаю, повелитель,— отозвался тот, привставая.

— Вот уже более месяца живет в Орде князь Михаил, ожидая моего решения. Слишком много наговорили на него Юрий и Кавгадый. Так много, что я начинаю сомневаться в его вине. Кавгадый плел, что Михаил собирается бежать к немцам, что он никогда ко мне не приедет. Михаил приехал и живет у нас. Не значит ли это, что он ни в чем не виноват? Вот ты, Чолхан, возглавишь суд, который и должен решить, виновен князь Михаил или невиновен. Если виновен, я велю казнить его, если не виновен — верну ему мои милости. Ты понял?

— Понял, повелитель.

— Поскольку один человек может ошибиться, я назначаю к тебе судей-помощников Казанчия и Сабанчия, и от вашего суда я буду ждать единогласного решения. Слышишь? Единогласного. Если кто-то из вас троих будет не согласен с решением, я его не признаю законным.

— Я понял, высокий брат мой.

Кавгадый, узнав о назначении судей, бросился к Юрию Даниловичу.

— Хан назначил суд над Михаилом. Нам очень важно засудить его, иначе нам самим не поздоровится.

— Что ж твой Сарык, разиня, прохлопал его в дороге?

— Он ждал его по-над Волгой, а Михаил ехал Доном.

— Может, попробовать его здесь убить?

— Что ты, что ты, Юрий. Подозрение сразу на нас падет. Узбек и так уж сердится на меня за то, что я говорил, что Михаил никогда не приедет. А он явился.

— А судьи-то кто?

— Главный судья, Чолхан,— сродник Узбека, спесив очень. А два других, Казанчий и Сабачий, мои хорошие знакомые. С этими я договорюсь. Эти будут на нашей стороне. А Чолхану надо хороший подарок послать. У тебя есть что?

— Найдется.

— Вот и поклонись подарком. Хорошо бы лис связку послать. Он лис любит. Но главное, нам надо налегать на смерть твоей жены, отравил ее Михаил, и все. Для Чолхана это обвинение очень важно, она ему сродной сестрой доводилась. Ты — муж Колчаки, ты особенно на это налегай, что-де погубил он твою семью, разбил твое счастье. Скажи, что она уже беременна была.

— Но она не была беременна.

— Кто сейчас проверит? Говори, была, что погубил Михаил твоего наследника. Этого, мол, я никогда не прощу.

Суд начался в отдельной кибитке, у входа в которую были разложены два костра. Меж ними предстояло пройти не только судьям, но и свидетелям и подсудимому. Огонь должен был очистить входящих от дурных мыслей и намерений.

Вокруг кибитки стояли оружные воины, дабы никто и ничто не могло помешать справедливому суду.

Судьи уселись на кошме у дальней стенки кибитки. Слева сели Юрий и Кавгадый, направо, лицом к ним, был посажен подсудимый князь Михаил.

— Князь Михаил,— начал медленно и важно Чолхан,— на тебя пожаловался твой младший брат Юрий, что ты без всякой причины ходил на него ратью, захватил в плен его жену — нашу сестру Кончаку и отравил ее. Что ты скажешь в свое оправдание?

— То, что Юрий первый пошел на меня ратью, и не один, а поднял против меня Новгород. Я вынужден был напасть на него. Он, убегая, бросил и брата своего младшего, и жену. Княгиня Агафья содержалась у меня в чести, в отдельной хоромине, кормилась с моего стола. И никто ее не травил, она умерла своей смертью.

— Чолхан, позволь мне спросить подсудимого,— сказал Кавгадый, поднимая руку.

— Спрашивай,— разрешил Чолхан.

— Князь Михаил, а почему ты не отдал мне княгиню, когда я просил ее у тебя?

— Я хотел отдать ее мужу, князю Юрию.

— А может, ты уже задумал тогда отравить ее?

— Повторяю, у меня этого и в мыслях не было.

— Кто может проникнуть в мысли человека,— вздохнул Кавгадый,— Но княгиня Агафья была отравлена. Перед смертью ее сильно рвало едва ли не с кровью.

— Я не видел, она умерла без меня.

— А я знаю. Нам рассказывал князь Борис, вернувшийся из полона. И потом, ты не отдал тело княгини ее мужу. Почему?

— Он и не просил, и не присылал за ней.

— Чолхан, спроси об этом самого князя Юрия,— посоветовал Кавгадый.

Чолхан посмотрел на Юрия, словно раздумывая, и наконец выдавил:

— Ну?

— Я посылал за телом княгини людей, но Михаил не отдал ее,— сказал Юрий, не моргнув глазом.

— Он врет,— возмутился Михаил,— И тебе не стыдно?

— Князь Михаил,— вмешался Казанчий,— ты наносишь оскорбление свидетелю.

— Но если он врет...

— Мы должны верить ему. Ведь тело княгини так и не было передано ему.

— Я послал к нему старейшего своего боярина послом с предложением мира, а князь Юрий убил его.

— Я мстил за жену,— быстро нашелся Юрий.

— Да, это законное право, мстить за своих родных,— поддержал Юрия Чолхан.

Михаил Ярославич видел, что суд явно берет сторону Юрия, выслушивая внимательно все его обвинения и не давая князю Михаилу до конца оправдаться и в открытую не доверяя его словам. Мало того, и Кавгадый вдруг выдвинул обвинение против великого князя, который перебил у него много татар, а многих пленил.

— Но я же на следующий день воротил тебе их. И даже одарил вас всех.

— Мертвых как воротишь, князь? — оскалившись, ехидно спросил Кавгадый.— Ты ныне пред судом татарским и за убитых татар должен отвечать.

— А не ты ли, Кавгадый, просил меня тогда не говорить хану о том, что и ты участвовал в драке? Просил. Умолял.

— Я? Просил? — вытаращил удивленно глаза Кавгадый.— Я был послом великого хана, стал бы просить тебя? Нехорошо, князь Михаил, придумывать то, чего не было.

И Михаил Ярославич увидел, что суд поверил не ему, а своему татарину. И перестал говорить. А когда Чолхан обратил на это внимание, сказал:

— А о чем мне говорить, если вы не верите ни одному моему слову.

Судьи переглянулись меж собой, перекинулись несколькими словами, и Чолхан объявил:

— Можешь отправляться в свою вежу, князь Михаил. О нашем решении будет объявлено тебе позже.

Михаил Ярославич вышел, прошел меж очищающих огней. Уже вечерело. Он шел мимо кибиток в удрученном состоянии духа. Сзади послышалось тарахтенье колес. Он отступил в сторону, дабы пропустить телегу, но возчик, сидевший в плетеном коробе, придержал коней и спросил:

— Князь Михаил Ярославич?

— Да. А в чем дело?

— Садись,— И возчик подвинулся.— Да поскорей.

— Ты кто? - спросил князь.

— Я русский. Фалалей. Прошу тебя, князь, садись. Я друг твой.

И только Михаил Ярославич влез в тележку, в коробок, возчик перепоясал пару лихих коней плетью: «Но-о-о, милай!» Они хватили почти с места в елань, так что тележка моталась за ними, едва не несясь по воздуху.

Вскоре они вырвались из города, помчались по степи. Михаил Ярославич наконец спросил:

— И куда ж мы гоним?

— К свободе, князь. К свободе.

— А ну-ка останови.

— Зачем? Отъедем подальше, пока не хватились.

— Останови. Как тебя зовут?

— Фалалей. Тр-р-р,— натянул вожжи возчик.

Кони перешли на хлынь, потом на шаг и вскоре встали.

— К какой свободе ты собрался везти меня, Фалалей?

— Михаил Ярославич, татары собираются убить тебя. А я хочу спасти. Я сам был в рабах у них. Потом бежал в горы к ясам. Теперь я там свободный человек. Бежим, князь, они примут тебя.

— А с чего ты взял, что меня убьют?

— Да вся Орда говорит об этом. Тебя вызвали на смерть, Михаил Ярославич. На смерть.

— А ты как попал сюда?

— Я был в Брянске тысяцким у князя Святослава. Князь погиб в бою, а меня пленили и пригнали сюда в колодках, сделали рабом. Но Фалалей не из тех, чтоб быть рабом у кого-то. Я бежал к ясам и у них командую отрядом. Едем к ним, князь.

— Ты сказал: князь?

— Да. А что?

— А предлагаешь мне поступить как рабу. Мое бегство будет означать признание моей вины. Я же ни в чем не виноват.

— Неужли ты не понимаешь, Михаил Ярославич, что им ты не докажешь своей правоты. Тебя убьют.

— Возможно, Фалалей, возможно, но зато не тронут моих детей. А если я убегу, мой сын примет за меня смерть. Я этого не хочу.

— Я не понимаю тебя, князь.

— Это потому, что ты один, Фалалей. А у меня дети, княжество. И своим побегом я накличу беду на них. Дети погибнут, княжество татары разорят. Поворачивай назад.

— Но ведь там смерть, князь.

— Прошу тебя, поворачивай назад.

Когда они приблизились к городу, Фалалей остановил коней.

— Дальше я не могу, князь. Меня могут узнать.

— То мчался через город, не боялся, а то...

— Тогда риск мой был оправдан, а теперь... Дойдешь пешком, князь. Не обижайся.

Сысой встретил князя встревоженным:

— Где ты был, Ярославич?

— Прогуливался. А что?

— Татары прибегали и кричали, ругались, что ты вроде сбежал.

— Мало ли чего они кричали. Я выходил в степь.

— Они сказали, что если поймают, то забьют в колодки.

— Ну что ж, пройдем и через это. Христос страдал, а мы чем лучше.

Узбек призвал судей и Кавгадыя к себе:

— Ну и каково ваше решение?

— Князь Михаил достоин смерти,— сказал Чолхан.

И под требовательным взглядом хана все члены суда повторили:

— Достоин смерти.

— Признал ли князь свою вину?

— Нет, повелитель, он от всего отпирается.

— От чего именно отпирается?

— И от того, что отравил Кончаку, говорит, она умерла своей смертью, хотя нам известно, что она была отравлена.

— От кого известно?

— От князя Бориса, бывшего в то время в плену у Михаила.

— Он был на суде?

— Нет.

— Так как же вы узнали от него?

— Он говорил это мне,— сказал Кавгадый.

— Тебе? Гм. В чем еще обвинялся Михаил?

— Он напал на твоего посла,— сказал Чолхан.— И многих наших побил и попленил.

Узбек взглянул на Кавгадыя:

— Это действительно так было?

— Да, повелитель.

— Как же так? Вы выезжали из Орды вместе с единой целью усмирить землю. Как же случилось, что он напал на тебя?

Кавгадый, надеявшийся, что разговор об этом не выйдет за стены суда, здесь растерялся, но быстро нашелся:

— Я отъехал к московскому князю Юрию, а когда возвращался, Михаил напал на мой отряд.

Тень сомнения явилась на лице хана, и это напугало Кавгадыя.

— И потом, повелитель, он хулил тебя.

— Меня? — удивился Узбек.— За что?

— За то, что из года в год увеличиваешь выход, мол, жаден ваш хан.

Узбек взглянул на Чолхана, спросил:

— В этом он признавался?

— В чем?

— В хуле на меня?

— Но...— растерялся Чолхан,— это... об этом мы не спрашивали.

— Так о чем же вы там весь день говорили?

— Мы говорили о нападении его на Юрия и Кавгадыя, о смерти Кончаки, о сокрытии доходов с дани, о его намерении бежать в немцы.

— Ну и что?

— Не сознается.

Хан задумался, потянулся за пиалой, отпил глоток кумыса и опустил в пиалу пальцы, побрызгал кумысом около трона, видимо, в память умерших родичей.

— Я недоволен вашим поспешным приговором,— заговорил Узбек.— Я назначил суд, чтобы вы выяснили все обстоятельства, взвесили их. Вы судите моим именем, а ханский суд должен быть справедливым и милостивым. Ступайте. Завтра начните сызнова, докапывайтесь до истины. Иначе сами окажетесь под судом.

Узбек махнул рукой, отпуская этим судей. Все, кланяясь, попятились. Но Чолхан задержался.

— Повелитель, позволь оковать князя.

— Зачем?

— Чтобы не сбежал.

— Куда он тут сбежит? Впрочем, смотрите сами.

Выйдя из ханского дворца, все, не сговариваясь, направились к веже Чолхана. Всех встревожила последняя фраза Узбека «иначе сами окажетесь под судом». Однако ни один не подал вида, что напуган угрозой. Не мужское дело являть страх на лице.

По знаку хозяина слуги подали кумыс, наполнили чаши. Опорожнив первую чашу, Чолхан наконец молвил:

— Ну что? Начнем завтра второй суд.

— И он должен быть последним,— подсказал Кавгадый.

— Да-да, конечно. Казанчий, завтра до суда вели забить князя в колодки.

— Хорошо, Чолхан.

— Надо прогнать от него всех слуг,— сказал Сабанчий.

— Да, да,— поддержал Кавгадый.— Он под судом, а по-прежнему ведет себя как князь.

— Послушай, Кавгадый, а почему Юрий отмалчивается? Его жену отравили, а у него ни в одном глазу.

— Хорошо, Чолхан, я сегодня же поговорю с ним. Науськаю как следует, тем более что он ненавидит Михаила с детства.

— Ненавидит. И молчит. Мы должны за него стараться. В конце концов, это в его интересах убрать Михаила.

Ночью Михаил Ярославич тихо позвал:

— Сысой! Ты спишь?

— Какой тут сон, Ярославич.

— Утром меня, видимо, начнут оковывать. Я прошу тебя, уведи Константина. Не хочу, чтобы сын видел мой позор.

— Как же я брошу тебя? Что я потом скажу княгине?

— Так и скажешь, мол, велел спасать сына. Неужли не понимаешь, что мне уже накинули петлю? И никто уже не спасет меня. Даже этот посол Кавгадый, которого я одарил и который умолял меня не сообщать хану о его провинности, даже он желает смерти моей.

— Потому и желает, что боится, скажешь хану о его вине.

— Как же я скажу, если меня не допускают к нему? И видимо, уже не допустят.

— Но скажи об этом судьям.

— Ах, Сысой, ты думаешь, они меня слушают? Там кто судит-то? Чолхан. Так он зол за сестру, которую я вроде погубил. Казанчий с Сабанчием? Так эти злыдни два года тому назад в Ростове едва ль не половину жителей перебили. От них ли ждать мне милости? Про Юрия и говорить нечего, этот спит и видит себя великим князем.

— Куда ж я пойду с Константином?

— Возьми с собой всю казну, купите кибитку. Если меня осудят, то наверняка все, что у меня есть, отдадут на разграбление. Хоть что-то вы спасете. Потом сможешь добраться до Твери с Константином. Если эти звери вдруг захотят и крови сына, пусть бежит к ханше. Она спасет его. Он ей понравится, я знаю.

— Хорошо, Ярославич. Будь по-твоему. Я Константина не дам в обиду. Кого ж ты с собой оставишь?

— Духовника Марка и Аксайку.

— Татарчонка?

— Да-да, его. Он мне преданней пса, ты же знаешь. Если что-то понадобится мне передать, через него и передашь.

Утром, когда князь с духовником молились, явились татары с колодками и цепью. Всех разогнали, даже Марку велели удалиться. Аксайке, признав в нем татарина, разрешили остаться. И он, как мог, старался облегчить князю его нелегкое положение. Все время поддерживал колодку, хомутом охватившую шею Михаила, и украдкой шептал ему:

— Прости меня, князь. Прости.

— За что, Аксайка?

— За то, что творят над тобой татары — мои родичи.

— Ты мой родич, сынок, не переживай. Это мне от Бога наказание за мое высокоумие.

На этот раз князь Михаил предстал перед судилищем забитым в колодки и с цепью на руках и ногах. Но именно в этом жалком и позорном виде он стал обличать своих мучителей. И первым досталось Юрию Даниловичу, начавшему было по сговору с Кавгадыем обвинять подсудимого:

—...Ты, брат мой Юрий, попрал мою дружбу и приязнь с отцом твоим Данилой Александровичем, Царствие ему Небесное, заповедовавшего нам любить друг друга. Ты переступил через отчие заповеди, чрез законы и обычаи пращуров наших, желая владения чрез головы старейших братьев своих. Как сказано у Матфея, ты узрел в моем глазу сучок, но в своем не видишь бревна. Ты, ввергая в позор и унижение пред погаными старшего брата своего, единоверца, думаешь ли, что творишь? Неужли ты надеешься, что Всевышний попустит тебе сей грех величайший, творимый твоим ослеплением? Прозри, Юрий Данилович, и виждь свое падение. Ты губишь свою душу, слепец, обрекая ее на вечные муки и страданья.

А на обвинения Кавгадыя князь Михаил наконец сказал то, что думал о нем в эти дни:

—...Ты, лукавый сребролюбец, для чего был послан на Русь ханом? Забыл? Как ты исполнил волю царя? Не ты ли умолял меня не выдавать тебя перед ним за твое ослушание? Не ты ль был осыпан подарками от меня вместе со свитой твоей и клялся мне в вечной дружбе? Какова твоя клятва, такова и душа твоя поганая, черная. И не думай, что минет тебя кара небесная...

15 С. П. Москяш Чолхан много раз пытался прервать подсудимого, но сегодня тот как бы и не замечал его присутствия, доводя этим судей до бешенства.

Первым не выдержал срамословия подсудимого в свой адрес Кавгадый.

— Довольно! — вскричал он, прерывая обличения князя.— Он не достоин милости, он достоин смерти!

И судьи согласились с этим, хотя столь жестокий приговор прозвучал из уст не судьи, а свидетеля.

Вечером, докладывая хану об окончании суда, Чолхан повторил это слово в слово:

— Князь Михаил не достоин милости, повелитель, он достоин смерти.

— Все с этим согласились? — спросил Узбек.

— Да, все, повелитель.

Хан, прищурясь, посмотрел куда-то выше головы Чолхана и медленно произнес:

— Я подумаю.

Это не являлось утверждением приговора, и Чолхан был огорчен: уж не угрожает ли это судом им, самим судьям?