После авантюры с картинами я окончательно убедилась в том, что пора браться за ум и заниматься своей профессией. Учеба в университете постепенно подходила к концу, и нужно было выкладываться по максимуму, чтобы получить хороший диплом. Почему меня в Германии потянуло в юриспруденцию, объяснить не могу.
Наверное, я, как и многие, находилась во власти стереотипов, что, мол, наиболее стабильный доход бывает у юристов и у врачей. Вопрос с медициной для меня был окончательно закрыт, да и хватало нам на семью врачей, поэтому оставалась юриспруденция.
Не могу сказать, что училась я с огромным интересом – скорее по необходимости. В какой-то момент даже втянулась и воспринимала изучение семейного и уголовного права как приятную альтернативу мытью чужих квартир и уходу за чужими стариками. Впереди маячили вполне радужные перспективы. По окончании университета я собиралась поработать несколько лет в крупной адвокатской конторе, а потом открыть свою частную практику.
Плюсы и минусы открытия собственного дела были любимой темой для обсуждения на нашем факультете. Практически все молодые люди были нацелены на собственный бизнес. Девушки… Впрочем, девушек у нас вообще было немного, а иностранок среди них – и того меньше.
Если уж быть совсем точной, то нас было всего три. Тоненькая, длинноногая сербка с удивительным именем Латинка, отличавшаяся трогательной, детской шепелявостью; болгарка Гергана – яркая, эффектная, агрессивная в своем желании достичь успеха женщина-танк и я.
Всех нас выделяло то, что мы были значительно старше большинства студентов на курсе. Ребятам было чуть за двадцать, нам же – почти тридцать. Для них мы были серьезными тетками, непонятно зачем нацепившими на себя это тяжкое ярмо с перетряхиванием пыльных фолиантов в библиотеках, с ночными бдениями над учебниками, с бесконечной необходимостью приработка. А Гергана еще и в одиночку воспитывала трехлетнюю дочь. Как ей удавалось совмещать заботу о маленьком ребенке со столь интенсивной учебой и подработкой в каком-то кафе, до сих пор остается для меня загадкой.
– Мика, скажи, зачем тебе это? – спросил меня как-то однокурсник Хольгер. – Муж у тебя доктор, когда он начнет нормально зарабатывать, денег будет достаточно, дети пойдут. Зачем, объясни мне, женщине в твоем возрасте получать образование, да еще и второе?
Словосочетание «в твоем возрасте» он произнес по слогам, с оттяжечкой, чтобы лишний раз подчеркнуть всю несуразность моего нахождения здесь.
Я начала было долго и пространно объяснять, почему решила стать юристом, но Хольгер, перебив меня, заявил:
– Получила бы рабочую специальность, или секретарскую какую, вон как Антония. Знаешь же, чем она сейчас занимается? Цифры какие-то вбивает в базы данных, бумажки заполняет. Вот и тебе нужно что-нибудь простенькое, чтобы время у семьи не отбирало. Да и вообще женщине-иностранке очень сложно будет найти место в международной юридической компании. Акцент, ошибки в языке, туда-сюда.
– Тебе просто обидно, да? – обозлилась я. Этот короткопалый, рано начавший лысеть парень раздражал меня еще с первого семестра – своей безапелляционностью, заносчивостью и неприязнью к иностранцам. Такой неудавшийся фюрер с комплексом недолюбленного ребенка. Учился он, кстати, очень средненько.
– Бесишься, Хольгер, да? Мы, три девушки-иностранки, ни разу не пересдавали ни одного экзамена, не переделывали ни одной работы. В отличие от тебя, коренного жителя этой страны, с родным немецким и всеми условиями для прекрасного обучения.
– Я?! – взвился Хольгер. – Хочешь сказать, я завидую чему-то? Да чему тут завидовать? Рано или поздно ты все равно поймешь, что юриспруденция – это не женское дело. И уйдешь в какой-нибудь пыльный офис, как Антония. Будешь письма под диктовку шефа набирать и чай подносить.
Пророчества Хольгера сбылись с точностью до наоборот. Промучившись девять семестров, он из-за неуспеваемости вынужден был оставить факультет и пошел учиться на столяра, в то время как все мы благополучно получили дипломы и стали юристами. Но это было чуть позже. А тогда мы с подругами долго обсуждали историю Антонии и сошлись в конце концов на том, что у нее все-таки не все хорошо с головой. Думала я так достаточно долго – до тех пор, пока мы с ней не познакомились поближе.
История Антонии была чем-то вроде факультетской былины, передаваемой из уст в уста.
Девочка эта была единственным залюбленным ребенком в очень обеспеченной семье. Папа – владелец собственного бизнеса, мама что-то такое делала для души – не то рисовала, не то стихи писала. Ребенку с детства прочили блестящую карьеру. Девочка была действительно очень способная, хваткая и к тому же усидчивая. Антония прекрасно училась в школе, проявляя способности как в точных, так и в гуманитарных науках, занималась дзюдо и зачем-то учила португальский. Разносторонняя девочка росла, на радость маме с папой.
Закончив гимназию, Антония захотела стать психологом, но папа не разрешил. Ну что это за профессия такая – психолог? Тесты будешь делать? Девиантное поведение подростков изучать? Или с этими, как их, странными, нетрадиционной ориентации, работать? А может, нервенных дамочек в период менопаузы из стресса выводить? Много сейчас этих психологов развелось. Психологи, терапевты, сексологи какие-то. Тунеядцы. Тунеядцы и позор. Работать надо, и все будет хорошо, а не страдать по всяким несуществующим поводам.
Строгий и авторитарный папа, хозяин крепкого семейного бизнеса, переходящего из поколения в поколение, настаивал на своем. Яркий приверженец протестантской этики, основанной на аскезе и трудолюбии, он и слышать ничего не желал о психологах, тестах, депрессиях и терапиях. Как девочка ни уговаривала, папа был непреклонен.
Нет, и все тут! Юридический. Только юридический. Только адвокат. Достойное будущее, красавица-дочка, гордость мамы с папой. Девочка побунтовала-побунтовала – да и согласилась.
Четыре семестра оттрубила. Когда я поступила, она как раз сдавала промежуточный экзамен. И сдала, причем с очень хорошим результатом. Все это, правда, со слезами, на грани срыва, с полным отвращением к тому, что делает. А потом все же собралась с духом, сказала папе, что так дальше не пойдет, лишилась родительской благосклонности и бросила университет.
Встал вопрос, что делать теперь. Антония решила попробовать себя в рекламе. Для этого нужно было снова учиться. Она пошла на полугодичные курсы, где училась хорошо, но без огонька. Папа покричал, ножкой потопал – да и успокоился. Реклама в конце концов – это не так уж и плохо. Не адвокатура, конечно, но лучше, чем вообще ничего.
Периодически она приезжала в университет, с сожалением смотрела на нас, измученных тяжелой зубрежкой, которой, казалось, не было конца, и рассказывала о том, что специализируется теперь на медиапланировании рекламных кампаний, занимается расчетом эффективности размещения плакатов в различных районах города и что все это намного интересней и разнообразней сухих параграфов бесчисленных законов.
Многие считали Антонию не совсем адекватной – ну ушла и ушла, твое дело, в конце концов. Только зачем бесконечно приезжать туда, откуда ты бежала, сломя голову, зачем рассказывать всем, как тебе сейчас хорошо и как плохо тем, кто остался?
Я же была уверена, что Антония просто ищет себе оправдание и пытается понять, правильно ли поступила, пойдя наперекор родителям и плюнув на несколько лет нелегкого и порой достаточно монотонного студенческого труда. Мне, наверное, как никому другому были понятны ее метания – я однажды поставила свою жизнь вверх тормашками, начав в новой стране с чистого листа, обнулив все счета и твердо решив не оглядываться назад. Поэтому Антонию не осуждала и даже в какой-то степени симпатизировала ее смелости.
Это ж насколько уверенным в себе человеком нужно быть, чтобы бросить престижнейший факультет, обеспечивающий прекрасное будущее, и уйти в пусть и модную, но очень нестабильную рекламную сферу? Собственно, на этой почве мы и сблизились. Я сама предложила ей как-то пойти в ресторанчик, поболтать. Сказала, что мне интересны мотивы ее поступка и я ее совершенно не осуждаю. Она охотно согласилась на мое предложение, и с тех пор мы начали общаться – нечасто, но к обоюдному удовольствию.
Периодически мы перезванивались. Так я узнала, что она закончила свои курсы и устроилась на работу в одно из самых значимых рекламных агентств нашего города. Потом Антония на некоторое время пропала. С полгода ни слуху ни духу. Появившись, она рассказала, что что ей страшно осточертело это планирование с медиа вместе, что сидит она там до девяти вечера каждый день, что от цифр в глазах рябит и хочется выть на луну. Но у папы же больное сердце. И он так гордится, что доченька работает в престижном агентстве! Всем друзьям рассказывает, визитку ее демонстрирует и всячески гордится.
Но ей все время хочется чего-то совсем другого… А вот чего?
– Может, тебе в университет снова пойти? – рискнула я тогда предложить. – Ну черт с ней, с этой юриспруденцией, в конце концов. Подумай, к чему душа лежит, и вперед! Ну не знаю, может, ты экономистом хочешь стать, или дизайнером, или фотографом. Может, еще кем-то. Это тебе решать, но образование какое-то получить нужно.
Она обещала подумать и снова пропала.
И вот как-то душным воскресным вечером Антония позвонила и предложила встретиться немедленно, на пирсе у реки. Там можно посидеть, свесив ноги в воду, покурить, поесть мороженого и все обсудить.
– А до утра это не подождет? – вяло поинтересовалась я, уже зная ответ. Антонии не терпелось поделиться чем-то очень важным, причем немедленно. Мне самой было прекрасно знакомо это ощущение внезапно появившейся идеи, которая захватывает тебя целиком, заставляет мгновенно проигрывать в голове сотни различных комбинаций, лишь бы найти одно единственно правильное решение. Попросить человека в этот момент подождать до обеда, до утра, до воскресенья – все равно что выдернуть штекер из розетки. Лампа есть, а света нет.
– Через полчаса буду, – ответила я сама себе и начала собираться.
Когда я приехала к реке, Антония была уже там.
Издали она напоминала гусыню. Маленькая, аккуратно уложенная головка, рассыпчатые черты лица – как крупа по столу, реденько да невзрачно, широкие плечи пловчихи, объемное, скорее даже овальное туловище без всякого намека на талию, переходящее в удивительно стройные, филигранной формы ноги.
Ноги Антонии явно предназначались другой женщине – длинноволосой, полногрудой, с тонкой талией и округлыми бедрами. Такой красотке они бы определенно подошли.
Но в какой-то момент пасьянс наверху сложился причудливым образом, и дивной красоты длинные и стройные ножки достались невнятной внешне, постоянно мечущейся в поисках своего «я» девице.
Как распорядиться подобным богатством, Антония толком не знала, юбок по причине отсутствия талии не любила, платьев боялась как чумы, помаду использовала несколько раз в жизни – на торжествах, посвященных окончанию гимназии, и когда отец, открывая очередной филиал своей фирмы, в приказном тоне потребовал, чтобы дочь выглядела прилично.
Но даже в обычных узеньких джинсах, обтягивающих стройные бедра, смотрелась Антония просто божественно. Человек, увидевший впервые эти длиннющие ножки, словно вылепленные рукой грамотного скульптора с прекрасным знанием анатомии, уже не замечал ни блеклых, цвета пересохшей соломы волос, ни крупных, почти мужских рук, ни явного неумения подать себя.
Такая удивительная, совершенно метафизическая привлекательность от природы при заурядной внешности делала Антонию еще более загадочной в глазах ровесников, не говоря уже о мужчинах постарше.
Впрочем, ее саму мало интересовали мужчины и все эти межполовые скачки, обнюхивания и облизывания существ противоположного пола, вся суть которых сводилась, по ее мнению, исключительно к кратковременному получению физической разрядки. А раз все настолько примитивно и просто, то зачем тратить время на прогулки, перемигивания и перешептывания? Нравится человек, так подойди, познакомься и скажи, что да как. Ответят тебе взаимностью – хорошо и даже отлично. Не ответят – еще лучше. Чего время-то тратить? Его, время, лучше использовать по назначению. На построение карьеры и поиски себя, например.
Такая вот странная, инопланетная Антония ждала меня на пирсе в душный летний вечер. Девушка – цель. Девушка – движение. Девушка – противоречие.
Увидев меня, Антония безо всяких предисловий и реверансов заявила:
– Хорошо, что ты пришла. Думаю, только ты меня и поймешь. Остальные скажут, что я больная.
После этого она мне рассказала, что решила заняться альтернативной медициной. И что хочет работать с людьми и помогать, и всегда хотела, и поэтому, собственно, выбрала психологию, но папа… Ты же все знаешь… А здесь такие неисчерпаемые возможности – и иглоукалывание, и фитотерапия, и массаж, и камни специальные подогретые на спину нужно класть, и землей себя посыпать, и медом…
Но больше всего ее прельщал массаж.
– Мика, ты не представляешь, сколько видов этого самого массажа существует. И какие чудеса можно делать. Калек на ноги ставить! Радость дарить…
Пока я вникала в услышанное, она мне на полном серьезе сообщила, что теперь как никогда близка к воплощению своей мечты, и никто, теперь уже точно никто не сможет ей помешать.
Гори она синим пламенем, эта реклама, с ее зарплатами и сожженными нервами. Хочу, говорит, что-то для души.
– Совсем ты рехнулась, подруга! – только и смогла я сказать тогда. – Ну что это за профессия? Массажисткой хочешь стать? Это с твоими-то знаниями, с твоей памятью? Спины будешь чужие мять? Ты еще полы иди подметать. Ладно я, иммигрантка, но ты… Зачем? Что за бред?
– Так я и думала! – фыркнула несостоявшаяся адвокатесса. – И ты туда же. Нет бы поддержать подругу. Или хотя бы из вежливости сказать, что тебе это интересно. Ладно, буду знать, что даже разумная, как мне казалось, Михаэла… ой, простите, Мишель, считает меня чудаковатой идиоткой. Чего уж от остальных-то ожидать!
Антония, как и многие немцы, упрямо называла меня Михаэлой, хотя мне очень хотелось быть Мишель. Как эти два имени можно было перепутать, мне было совершенно непонятно. Они и пишутся-то по-разному. Но вот ведь…
– Антония, ты бы подумала все же… Может, вернешься в университет, а? Доучишься, а там видно будет.
– Счастливо оставаться, – буркнула она себе под нос, круто развернулась и понесла свое крупнокалиберное, слегка одутловатое тело на затянутых в тонко-серую джинсу, непропорционально длинных ногах по направлению к машине.
Понятно, что мое мнение касательно университета вообще и юриспруденции в частности она послала куда подальше. Антония пошла в частную академию, которая стоила бешеных денег, но славилась очень качественным образованием в этой сфере и драконовскими требованиями. Папа в очередной раз «выкинул коленце» и отказался оплачивать учебу. Он уже привык к глянцевой рекламной обертке, а тут – снова здорово!
Она училась как зверь. Днями и ночами. И еще умудрялась где-то все время работать, чтобы финансировать дорогую блажь. Куда делись апатия, скука, нежелание лишний раз перевернуть страницу? Человек с головой погрузился в анатомию, физиологию, основы фармакологии. Учила наизусть длиннющие списки каких-то трав и все время практиковалась в массаже.
Я, выждав положенную в случаях смертельной обиды паузу, позвонила ей сама. Антония невероятно обрадовалась и пригласила меня приехать и самой посмотреть, чем она занимается. Продиктованный мне адрес не значился ни на одной из карт. С горем пополам я нашла ее нору в далекой промзоне на окраине города. Приехав один раз и убедившись в том, что приятельница не шутила и в очередной раз поступила так, как считала нужным, я стала наведываться к ней регулярно.
Я приезжала к ней в здание заброшенной фабрики, где она за гроши снимала комнату, чтобы учиться делать массаж. Даже у заброшенных объектов в Германии существует номинальный хозяин, который хочет получать арендную плату. А на нее надо где-то зарабатывать.
Среди клиентов были одни друзья. Денег она не брала ни копейки. В этой конуре стоял только массажный стол. Даже уборной – и той не было. Туалет – где-то по коридору налево и еще раз направо. Вокруг – осыпающаяся штукатурка, какие-то раздолбанные бочки, куски арматуры… Больше всего декорации напоминали «зону» из фильма Тарковского.
Помню, в первый раз, пока дошла до этой фабрики, думала – концы отдам. Повсюду какие-то гаражи, склады, люди невнятные в спецовках бродят, грузовики туда-сюда шныряют. А уж когда заглянула внутрь…
Мама дорогая! Я споткнулась о какую-то валяющуюся на полу ржавую бочку из-под краски и с грохотом растянулась на полу, свалившись плашмя буквально с высоты собственного роста.
Здесь надо пояснить, что я вообще дико невнимательна и страдаю определенной неловкостью, посему падаю регулярно, много и со вкусом. На каблуках и в кроссовках, в брюках и в вечерних платьях. Планида у меня такая. Падучая планида. Друзья и близкие приятели знают, что если на совершенно гладкой дороге есть единственная ямка, то она обязательно будет моей. Если ямки нет и дорога все еще ровная, то я оступлюсь на ровном месте, и ямка будет.
Вот и там я грохнулась. Но там-то – сам бог велел.
В таком виде Антония меня и нашла. С разбитой скулой, до крови сбитым локтем и неэстетично разорванным чулком. Взяла под белы ручки и повела к столу. К массажному. Понятно, что мне в тот момент было не до массажа. Мы промыли боевые раны и долго-долго трепались о ее новой жизни.
У будущего специалиста по альтернативной медицине горели глаза! Это был совершенно другой человек. Я ее просто не узнавала. Она рассказывала о какой-то целебной траве, о точках на теле человека так, будто речь шла о захватывающем романе. Она показывала свои книги, валявшиеся грудой прямо там же, на полу. Учебники, испещренные карандашными пометками, с лепестками цветных закладочек через каждые три страницы.
Чтобы купить новый массажный стол, Антония влезла в большие долги. По-прежнему подрабатывала где только можно. Так продолжалось достаточно долго. Наверное, несколько лет.
В какой-то момент мы слегка потерялись. Я закончила учебу в университете, выдохнула наконец и нашла свое первое рабочее место. Нужно было осваиваться с новым ритмом, и я полностью погрузилась в этот увлекательный процесс.
До меня долетали слухи, что Антония на «отлично» сдала выпускной экзамен и нереально счастлива. Потом она работала у кого-то в подмастерьях, училась, впитывала, даже летала куда-то в экзотические страны набираться опыта. В Китай, кажется, или в Индию. Пару раз мы виделись, и она поражала меня совершеннейшим, абсолютным состоянием умиротворения.
А потом Антония пригласила меня на открытие своей частной практики. В прекрасном месте, в отремонтированном помещении.
– Ты только подумай, – взахлеб говорила она мне по телефону, – что было бы, останься я в университете?
– Что?
– В мире стало бы на одного бездарного адвоката больше. И сильно увеличилось бы число недовольных, разочаровавшихся в справедливости закона, клиентов… Лучше я буду с улыбкой массировать спины, чем с кислым лицом защищать человека, чувствуя, что он мне до фонаря и помочь ему я не могу. И не хочу.
И здесь я не могла с ней не согласиться. Для меня путь в юриспруденцию был скорее рассудочным, чем страстным, но я сумела полюбить новую профессию и научилась получать от нее удовольствие.
Антония же, поняв, что полюбить и даже привыкнуть не получится, не побоялась развернуть самолет на полной скорости и потребовать посадки лайнера на другом континенте. Самолет приземлился, и пассажиры, поначалу недовольные, возмущенные и перепуганные, аплодировали стоя.