Нам, конечно же, очень повезло. Мы оба нашли себя в чужой стране, смогли реализоваться в профессии и, что не менее важно, никогда не испытывали ревности к успехам друг друга. У нас совершенно разные сферы деятельности, и я по мере сил не лезу в психиатрию (если только собаку Жуню с палочкой не приводят ко мне домой), а Миша не рассказывает мне, как правильно вести дела того или иного клиента.

Возвращаясь с работы, мы обмениваемся новостями и обсуждаем – настолько, насколько это возможно – проблемы, накопившиеся за день, и нам есть о чем поговорить. А бывает совсем по-другому.

Однажды, гостя у брата в Лондоне, я познакомилась со странной парой. Витя с Ревазом, которые к тому времени стали весьма популярными дизайнерами интерьеров, захотели представить меня своему приятелю, инвестиционному банкиру.

– Ты только не удивляйся, Мика, – предупредил меня перед выходом из дома Реваз, заехавший за нами с Витькой на своем знаменитом ярко-красном «Крайслере».

Это была его самая первая машина, приобретенная лет пять назад. Машину давно можно было бы поменять, взяв что-то менее вычурное и более практичное в городских условиях, но Реваз категорически отказывался. Объясняя свой отказ так: для него этот яркий мустанг – символ того, что жизнь наконец начала налаживаться и можно больше не ездить втроем по одному билету на метро, передавая его друг другу, пока контролер не видит, можно не искать уцененные продукты и не делить два приличных пиджака на пятерых молодых людей очень разной комплекции.

Когда ему робко намекали, что красный цвет – не совсем то, что необходимо серьезному бизнесмену, пусть и дизайнеру, Реваз как всегда прибегал к спасительной в таких случаях поэзии и, театрально закатывая глаза, цитировал знаменитые строки Юрия Левитанского:

С ним никто особо и не спорил. Нравится и нравится. Необычно, конечно. Крупный, слегка располневший кавказец – за последние несколько спокойных лет Реваз несколько прибавил в весе и как-то заматерел – в ослепительно-красном, дамском «Chrysler Cruiser», похожем на конька-горбунка, решившегося на тюнинг, – зрелище не совсем стандартное. Но в конце концов машина – личное дело владельца. Его устраивает – и слава богу.

– Микуш, слышишь, да? – За годы, проведенные в Англии, Ревазик так и не избавился от своего роскошного акцента и периодически пересыпал вполне чистую на сегодняшний день русскую речь сочным и пряными, как восточные приправы, грузинскими словечками. – Договорились, генацвале? Ты не очень удивляйся, когда увидишь эту парочку. Банкира с подружкой.

– Разумеется, Реваз, а в чем дело-то?

– О, гамарджоба, Витюха! – Реваз раскинул руки, желая обнять вышедшего из соседней комнаты Витю – друга, партнера, соратника и практически брата. – Я тут сестрице твоей объясняю про нашего банкирчика. Понимаешь, Мик, батоно банкир у нас со странностями. И дама его… Впрочем, сама увидишь.

Я обещала не делать поспешных выводов, и мы поехали знакомиться. У нас была запланирована партия в теннис. Реваз предпочитал нарды и преферанс, поэтому играть против этой инвестиционной пары предстояло нам с братом.

Я посмотрела на них в тот день и ничего не поняла. Здоровый плечистый красавец-банкир – белокожий, белокурый, с румянцем в полщеки и манерами лорда – и хрупкая, миниатюрная, черноволосая девушка – настоящая Кармен. Или Манон Леско. Сверкнет глазищами – в помещении светло становится, хлопнет ресницами – ветер шелестит. Девушка была настолько яркой, броской, что хотелось слегка приглушить краски.

Это была потрясающе красивая пара. И удивительно безжизненная. Словно кто-то поставил рядом в витрине дорогого бутика два манекена. Туалет, продуманный до мельчайших деталей, гладкие целлулоидные тела, обращенные друг к другу, приклеенные улыбки, и совершенно ничего не выражающие глаза. Манекены не умеют разговаривать. И проявлять эмоции тоже не умеют. Как поставили за стеклом, так и стоят. Протерла утром уборщица пыль в витрине – хорошо, нет – так и будут стоять до следующего дня, глядя друг на друга ничего не видящими широко распахнутыми глазами, сплетя по прихоти лирически настроенного декоратора длинные пластмассовые пальцы…

Всю теннисную партию я не могла отделаться от этого образа. Два невероятно красивых, ярких и, судя по всему, успешных человека, по рассказам Реваза и Витьки, муж и жена, даже не смотрели друг на друга. Точнее не так. Она все время смотрела на него – молча, без улыбки, но и без страсти. Так смотрят на тяжелобольного родственника – не знаешь, сколько ему осталось, и хочется запомнить каждый взгляд, каждую мелочь, вот эту родинку над бровью и смешную привычку почесывать мизинец. Он же глядел на нее как хозяин на непослушную собаку – с некоторым превосходством и изрядной долей строгости во взгляде. Домашние животные должны знать свое место.

Играли они, к слову, достаточно скверно. Так играют два случайных партнера, впервые увидевшие друг друга перед партией и так и не успевшие договориться о том, кто же из них держит заднюю линию, а кто играет у сетки, кто подает первым, а кто подбирает мячи.

После игры мы вежливо поблагодарили друг друга, выпили по бокалу сока в пристадионном баре, где все это время нас дожидался Реваз, и попрощались.

– Вить, что это было? – спросила я брата по дороге домой.

– Это называется скука, – ответил за Витьку Реваз, резко притормозив на светофоре. – Я же предупреждал, Мика. Не понимаю, что они делают вместе.

– Живут! Живут они вместе. Реваз, следи за дорогой, – неожиданно агрессивно сказал брат, расположившийся рядом со мной на заднем сиденье. – Девочку жалко. Что ж за урод такой! Ни себе ни людям.

– Батоно Виктор влюбился, – на французский манер, с ударением в имени на последний слог, протянул Ревазик и подмигнул нам в зеркало заднего вида. – Ну так за чем дело стало? Она, между прочим, неплохой фотограф. Возьми ее к нам, я ж не против.

– Реваз! – прорычал Витька, и Реваз, на мгновение подняв руки над рулем – умолкаю, умолкаю, умолкаю, – больше не произнес ни слова.

На следующий день мне надо было улетать, и я так и не успела поговорить с ребятами об этой своеобразной паре. Это потом уже, через месяц, под большим секретом их историю рассказал мне Глеб – тот мальчик, самый талантливый из всей пятерки, который когда-то чуть не погиб в Марокко, а впоследствии стал третьим партнером в открытом ребятами дизайнерском агентстве.

И, только поговорив с Глебом, я поняла всю трагедию этой пары. Хотя нет, для трагедии не хватало осязаемой боли, страстей, соленых брызг и кровавых слез. Скорее это был тихий крик. Совсем тихий, шепотом, когда связки надорваны и ничего не помогает – ни горячее молоко с содой, ни теплый чай с малиной, ни даже антибиотики. Горло саднит, голоса нет, а крика не слышно. Как у рыбы. Ртом воздух – хвать-хвать, а звука нет.

Следующий раз я увидела банкира только через год – уже одного, без подруги. Он был все так же хорош собой. Только в глазах появилась какая-то затравленность, да руки слегка подрагивали. Может, пил, а может, еще что-то, не знаю.

– Вить, а где та девушка, итальянка или аргентинка, не помню? С ним была. Красавица фантастическая совершенно. Помнишь? – спросила я брата как бы невзначай, памятуя недвусмысленные намеки Реваза.

– А… – Витька только обреченно махнул рукой. – Хорошо, что так кончилось. Могло быть и хуже. Сам виноват во всем, чучело.

– Кто, ты?

– Да нет, банкир наш, кто ж еще. Я-то тут при чем. Такую женщину упустить… Эх…

Витька скупо, в нескольких предложениях описал ситуацию. И пазл наконец сложился. Все стало понятно.

Как рассказать о них? Я и имен их не знаю, если честно. Они как-то представились, конечно, но я не запомнила. Настолько они оба были эмоционально холодными, пресными, бесцветными в ту единственную нашу встречу.

Они были молоды. В районе тридцати. Или чуть больше. Когда-то они даже были влюблены друг в друга. Оба приехали в этот громадный, яркий, бесчувственный город в надежде, что тот их примет и оценит. И мегаполис ответил им взаимностью. Но перед этим перемолол своими мощными челюстями, прожевал, тщательно отделяя надежды, иллюзии, мечты от бесцветной, ломающей кости и нервы реальности, и выплюнул. Выплюнул совсем другими людьми.

Они были молоды, но не наивны. У каждого на тот момент за плечами было по одному браку. И целая серия романов разной степени вовлеченности и интенсивности. Они нашли друг друга, как это бывает, когда соединяются полные противоположности.

Оба на каком-то этапе почувствовали ни с чем не сравнимый озноб одиночества в лабиринтах серых переулков, заплутали в мерцающих отсветах витрин, наглотались дыма безумных клубов, наигрались в покорителей мира и выбрали друг друга. Чтобы остаться вместе. Остаться просто потому, что вместе проще, чем врозь. Не так холодно и не так страшно.

Они были совсем разными. Они выросли в разных странах, воспитывались на разных языках. Мужчина был родом из северных широт. Жесткий, расчетливый, делящий мир на друзей и тех, кто может быть полезен. Первых – горстка, вторых – легион. Он был успешен и небеден, чтоб не сказать – богат. Он привык брать желаемое любой ценой в рамках закона, а иногда и за его пределами. И, конечно, мужчина был в курсе, что мир несправедлив и полон неравенства. При этом он всегда находился на светлой стороне Луны. Даже когда падала тень. Он умел с ней договариваться.

Женщина была южанкой. Из тех, что ночью перережет горло, если только заподозрит измену, что прибьет до того, как разберется в случившемся. Из тех, у кого дома, в далекой средиземноморской деревушке, пропитанной запахами горячего хлеба с оливками и лопающихся перезрелых апельсинов, осталась многочисленная разветвленная семья с кузинами и бабушками, тетями и двоюродными племянниками.

Из тех, кто любит, отдаваясь полностью, растворяясь, забывая о себе. Кто окружает заботой, укутывая в плотный кокон из теплых одеял, предусмотрительно захваченных в дальний перелет подушек, чтобы у любимого шея не затекла, и всегда подготовленных на случай непредвиденных обстоятельств нужных слов. Тех самых трех-пяти слов, которые могут спасти от неизбежного. Из тех, кто помнит день рождения кошки, принадлежащей тете любимого мужчины. И не забывает позвонить и поздравить. Кошку.

Ему была нужна женщина, которая… А черт его знает, какая. Которая понимает, что бизнес – это бизнес, и он требует времени, энергии, самоотдачи. И что к бизнесу не нужно ревновать. Ей же нужен был он. И больше ничего.

Каждый день мужчина уходил на работу. И работал до вечера. Каждый день женщина провожала его и ждала. До вечера. Каждый день она звонила ему в полдень с предложением пойти на ланч. Но его ланчи были расписаны на полгода вперед. Иногда ей удавалось вклиниться в его плотный график. И тогда это были ее полчаса, только ее и его. Она умела их ценить. И потом долго-долго вспоминала.

А затем наступал вечер. И он наконец приходил домой. Или оставался в офисе, чтобы пропустить стаканчик с сотрудниками. Она терпеливо ждала. Потом в двери поворачивался ключ. И он возвращался. Возвращался, чтобы сказать, что сегодня у них запланирована встреча с тем-то и тем-то. В ресторане, в клубе, в спортивном центре. Что сегодня они идут в гости к тому-то и тому-то. Или гости приходят к ним.

А она не хотела никого и ничего. Она была согласна идти в ресторан. Но вдвоем. Или можно остаться дома. Но тоже вдвоем. Или уехать куда-то. Но снова вдвоем. И к дьяволу его, этот самый бизнес… Который отнимал его у нее.

У женщины, конечно же, было чем себя развлечь. Она читала, занималась спортом, у нее были друзья и свои увлечения. Но все это не заполняло жизнь, когда рядом не было его.

Это как в яйце. Не бывает белок без желтка. И желток без белка не бывает. Или бывает, но очень редко. Ошибка природы. Она же не принимала ошибок. Все должно быть согласно правилам и традициям. По правилам белок и желток вместе. А сверху – скорлупа. И за скорлупой – весь остальной мир. И никак по-другому.

А мужчина был все время рядом и все время ускользал. И был в ее глазах всему виной. Мужчина, который жил с ней под одной крышей несколько лет.

И который с каждым днем становился все дальше и дальше от нее. Женщина просто не умела жить с самой собой. Не так дышалось, не так чувствовалось, не те звуки и не те запахи. Только когда он был рядом, все вставало на свои места. А он… Он не мог и не хотел растворяться ни в ком. В том числе и в ней.

У нее, кстати говоря, тоже было блестящее образование. И хватка, и кураж… И она тоже могла бы, наверное… Но как-то все странно сложилось. Пока была одна – все могла. Они встретились, и она стала им. А он так и не стал ею. Он остался собой.

И женщина все чаще думала о том, что скоро они расстанутся и каждый пойдет своей дорогой. Каждый будет плутать в сизых переулках огромного, яркого и жестокого города уже в одиночестве. И она снова будет искать свой желток, который должен быть под скорлупой.

Я встретила их именно в тот момент, когда они еще были вместе. Но уже были врозь.

Так прошел еще год. Они по-прежнему жили в городе, который напичкан амбициозными молодыми клыкастыми одиночками. В городе, который жесток с победителями и беспощаден с проигравшими. В городе, который редко спит и еще реже плачет. Потому что спать и плакать – это прерогатива слабых. А в этом городе все бодры, сильны и прекрасны. Друг для друга, для начальника, для соседа. Это город сильных и одиноких. А они больше не хотели быть одинокими. Точнее, она больше не хотела быть одинокой рядом с ним. А он был настолько занят работой – биржевой кризис, нестабильность, проблемы, – что просто не замечал ничего. Ни ее, ни одиночества.

Мужчина был совершенно уверен, что ничего не изменится. И в ней был совершенно уверен. Но он ошибся.

Все произошло за один день. Сначала она долго стояла перед зеркалом. Примеряла новое лицо. Новое-новое. Не надеванное ни разу еще. Примерила – получилось бледненько. Краски не хватало. Надела берет. Так-то лучше. Французский шарм появился. Француженки в беретах не могут быть «при ком-то». Они сами по себе. И она теперь тоже будет сама по себе.

Приложила к лацкану пиджачка пионы, утром купленные у цветочницы. Красиво и очень по-французски… Пионы купила, когда бегала за круассанами. Чтобы к тому моменту, когда он проснется, на столе была свежая выпечка. Шел проливной дождь – в этом городе много дождя. На вырост. Но она привыкла – под дождем хорошо думается и плачется.

Прибежала, поставила цветы в вазу, кофе сварила. А он встал, буркнул, что акции опять упали и его не будет до вечера. Где он акции эти видел? Во сне, что ли? К кофе не притронулся, круассан надкусил и отложил, а пионы… пионы ему мешали. Запах не тот.

Ей он сказал, что на ланч занят, а вечером идет с коллегами играть в гольф. А ты займи себя чем-нибудь. Кредитка на столе. И вообще мне надоело твое нытье. И твоя рефлексия бесконечная. И твое растворение во мне. Иди вон с подружками в кафе посиди. Платье себе купи, не знаю. На массаж сходи или в спа. Не ной только, умоляю тебя. Сил нет слушать твое нытье. И про ребенка не затягивай снова эту песню. Некогда мне детей заводить. Биржа – это игра. Пока молодой, пока карта идет, пока фарт – надо пользоваться. Собачку себе заведи и выгуливай ее. Какое-никакое, а дело.

Между ними произошел привычный диалог:

– Я хочу работать! Не могу больше дома сидеть.

В ответ – колкий смешок, сухие, как позавчерашний ужин, фразы:

– Я не разрешаю тебе работать, непонятно? Это неприлично, что женщина работает – при моих доходах, при моем статусе. Неприлично! Что мои партнеры подумают?

Когда за ним закрылась дверь, она вымыла чашки, расчесала волосы и попробовала на вкус новую эмоцию. Я сама. Да. Вот так. Еще раз. Я сама. Открыла сумочку, высыпала на стол содержимое. Помада, ключи от дома, ключи от машины, салфетки, противозачаточные таблетки. А, вот и она. Визитка.

Снова подошла к зеркалу. Поправила лицо вместе с беретом. Привыкнуть же надо к новому образу. Пока еще не очень сидит. Ну да лиха беда начало. Вернулась к столику, взяла пионы, вдохнула глубоко-глубоко и схватила телефон. Набрала номер по памяти. Визитка не понадобилась.

– Я поеду. Нет-нет. Все решено. Через час буду у вас. Портфолио со мной.

Мужчина вернулся домой под утро – не слишком трезвый и не слишком счастливый. Пошатываясь, ввалился в спальню и включил свет – он никогда особо не заботился о ее покое. Он вернулся домой, и она должна его встречать – а как иначе?

На тумбочке у кровати стояла ваза с пионами, а рядом – беленький четырехугольник. Буклет. Присмотрелся близоруко – какая-то компания в Сингапуре. Что-то с модой связанное. Непонимающе повертел в руках. На обратной стороне по боковому краю – черный частокол буковок. Одна строчка всего.

«Я сама. Попробую сама. Ключи и кредитка на столе. Звони».

Он не поверил. Не поверил до утра и уснул прямо в галстуке и в ботинках с носками. Не поверил и утром. И вечером следующего дня. Но дома больше не было круассанов, кофе и свежих пионов. И ее тоже не было.

Через три дня мужчина решился позвонить. Женщина сразу подняла трубку.

– Возвращайся. Пошли сегодня на ланч.

– Не могу. Я в аэропорту. Через час самолет. Я сама. Мне давно предлагали. Пока на шесть месяцев, на практику. А там – как получится.

– Зачем? – тупо переспросил он, уже зная ответ. – Я же зарабатываю столько… У нас все есть. У тебя все есть…

– Потому что я сама. Я устала искать тебя. Искать, ждать, приносить круассаны и быть твоей тенью. Устала искать тебя. И случайно нашла себя. И мне понравилось, знаешь.

– А как же я?

– А ты познакомишься с булочником и будешь сам покупать себе круассаны. А там – как получится. Мне пора. Пока.

– Пока. – Он тупо повертел в руках трубку. Взгляд упал на стол. Там все еще стояли слегка подвядшие пионы. И почему-то его совсем не раздражал запах.