4 февраля, накануне дня святой Агаты Сицилийской, в Орлеан въехал кортеж из Фландрии. Провансальская принцесса, не церемонясь, сразу дала свое согласие и отослала посольство обратно с радостной вестью. Впрочем, двое осталось для сопровождения. Они и ехали впереди. За ними – придворный штат невесты, она сама с фрейлинами в повозке (вылитой римской квадриге, только с кожухом), и слуги сзади. Повезло с погодой: сыпал мелкий, редкий снежок, было не морозно. Франки, без особого энтузиазма представляющие себе прибытие фламандской вдовы в жуткий холод, воспрянули духом. Они запрудили площадь перед епископским дворцом и, оживленно беседуя, напряженно вглядывались в конец улицы Коломб, где уже показалась кавалькада.

В первых рядах выделялась высоким колпаком герцогиня Беатриса. В присущем ей амплуа, едва узнав о намечающихся празднествах и связанных с этим переговорах, она тут же помчалась во Фландрию и уже успела вернуться обратно. Кроме того, невесту встречали королева Адельгейда с сыном, сестра Генриха герцогиня Бургундская, дочь Гуго Гизела с мужем графом де Понтье, вторая дочь Адельгейды, почти ровесница Роберта, епископ Арнуль Орлеанский с викарием и двумя монахами, статс-дамы королевы и фрейлины. Все они стояли слева от главного входа во дворец, к которому вели восемь ступеней. Справа кучками толпились придворные дамы и кавалеры, немного левее их у башенки перед входом стояло еще трое: Можер, Маникор и брат Рено. А напротив дворца, по ту сторону площади, гудела на все лады и шевелилась толпа народу: кожевенники, булочники, суконщики, кузнецы – горожане, одним словом. Не бог весть какое событие не заставило бы их оторваться от своих занятий, чтобы прийти сюда. Но нынче намечалась свадьба короля, случай неординарный, и ради того, чтобы поглазеть на невесту из далекого северного графства, им пришлось оставить свои дела.

Наконец разговоры смолкли, все утихомирились и уставились на арку, из которой уже выехала на край площади квадрига с откинутым кожухом. В ней трое: одна дама слева, другая справа и меж ними сама невеста – выше обеих на голову, в плаще цвета изумруда, рыжей горжетке на шее и шапке поверх черных волнистых волос.

Выехав на площадь, повозка остановилась, невеста вышла и гордым, независимым взглядом оглядела толпу людей. В сторону народа она даже не удосужилась посмотреть; впрочем, так, мельком, краешком глаза – и тут же все внимание на дворец и знатных людей королевства, встречающих ее.

Как она выглядит, во дворце уже было известно: отбывшее назад посольство подробно проинформировало об этом, поэтому ее сразу же узнали и теперь с любопытством разглядывали издали.

– Вот это да! – воскликнул Можер, сдерживая готовый вырваться взрыв хохота. – Не женщина, а вавилонская башня! А еще уверяли, будто ее рост всего лишь выше среднего. Послы здорово польстили этой толстухе, не правда ли, брат Рено? Но нет, кажется, я был неточен. Эта подруга детских игр Генриха Птицелова скорее напоминает стамбульский минарет!

– С такой, наверное, справился бы один ты, клянусь распятием! – толкнул нормандца в бок Маникор. – Но Роберт! Как сможет он вскарабкаться на такую египетскую пирамиду, к тому же годящуюся ему в матери?

– По-моему, она больше смахивает на бабку.

– Полагаешь, у тебя бы не получилось?

– Я бы даже не рискнул.

– Напрасно; говорят, именно такие способны на небывалые фокусы.

Едва начался этот обмен мнениями, как Роберт, подталкиваемый матерью, неуверенно вышел вперед, робко направляясь к повозке. Но, не дойдя до нее шагов десяти, в то время как Розалия ступила на снег, будущий супруг в ужасе бросился назад. Но не к матери, а к нормандцу.

– Можер! – вцепился юный король в его руку и взмолился, словно глядя на икону Христа Спасителя: – Прошу тебя, спрячь меня куда-нибудь скорее!

– Если бы я мог, брат, – вздохнул Можер. – Но ты не поместишься в кармане моих штанов, а больше мне тебя спрятать некуда.

Тем временем Сусанна (такое имя она приняла у франков), победно оглядевшись вокруг и изобразив довольную улыбку, обратилась к одной из своих спутниц:

– Вот и еще один город франков, который мы увидели, Ирэн. Как и остальные, он тоже неплох и мне нравится. Мне вообще здесь все по душе. О, я приберу к рукам это королевство!

Ее наперсница, быстро разгадавшая только что промелькнувшую сцену, ускользнувшую от внимания графини, ответила, указывая глазами на Роберта: – Мадам, приберите к рукам сначала вашего мужа.

– А что такое? – вскинула брови провансальская невеста. – Может возникнуть какое-то затруднение?

Тут она бросила взгляд в том направлении, куда показывала Ирэн и, плотоядно улыбнувшись и указав пальцем на Можера, спросила:

– Вот этот, крупный? – и, не дожидаясь ответа, прибавила: – Если так, то я рада. С таким буйволом мы быстро найдем в постели общий язык.

– Это не тот. Ваш избранник – другой.

– Другой? Выходит, я ошиблась? Но кто же?

– Тот, что прижался к этому первому и со страхом глядит в вашу сторону.

– В самом деле? – Сусанна остановила взгляд на Роберте. – Вот этот бледный, что рядом? Это и есть мой жених?.. Вот незадача, чуть не попала впросак.

– Мне кажется, он боится вас, мадам, – проговорила рядом другая спутница Сусанны. – Улыбнитесь ему, мы все же не на поминках.

– Боится? – вдова криво усмехнулась. – А что ты ждешь от юнца, Агнес? Это вполне естественно.

– Но… как же дальше?..

– После брачной ночи все уладится, милочка, вот увидишь. Или ты сомневаешься в моих способностях?

– Да, но он, верно, неопытен?..

– Не согласна с тобой. Двор франкского короля – настоящее гнездо разврата, так меня уверили. Разве может в осином гнезде обитать кто-либо иной, кроме такой же осы?

– Но он совсем еще мальчик. Вдруг вы окажетесь у него первой?

– Тем лучше, это только польстит мне.

Перекидываясь с наперсницами вышеупомянутыми фразами, Сусанна не сводила глаз с Можера, беседовавшего тем временем с каким-то монахом. Наконец она не выдержала:

– Ведь ты совсем недавно была при дворе у короля франков, Ирэн. Так ответь мне: этот Голиаф, которого я приняла за короля, кто таков? Среди франков таких крупных я не встречала.

– Он норманн, сын герцога Ричарда, вождя.

– Неплохо бы затащить такого в постель, как думаешь?

– О, мадам, все в наших руках, вам стоит лишь захотеть…

– Я уже хочу!

– Потерпите немного, не все сразу. Он от нас не уйдет.

– Тсс! К нам кто-то подходит. Кажется, мать жениха.

Действительно, это была Адельгейда. Поначалу она растерялась, видя бегство сына, и решила подождать, быть может, он одумается. Но Роберт так вцепился в рукав Можера, таким отчаянием и мольбой о спасении дышал его взгляд, что не оставалось сомнений: юный король предпочитал общаться с будущей супругой на безопасном расстоянии. Пришлось матери, поменяв виноватую улыбку на приветливую, брать бразды правления в свои руки. Прошагав мимо сына, Адельгейда бросила на Можера столь выразительный взгляд, который одновременно красноречиво скользнул в сторону незадачливого жениха, что нормандец сразу же понял, что от него требуется. За то время, пока королева заболтает невесту, а потом медленно вместе с нею пойдет обратно, он должен подготовить Роберта. Юному королю придется поздороваться с будущей женой и даже улыбнуться ей при этом, обронив пару фраз для приличия, ну хотя бы спросив, благополучно ли она добралась сюда.

Адельгейда тем временем разглядывала вдову. Боже! Мясистый нос, морщины вокруг глаз, толстая шея и уже начавший отвисать следующий подбородок! Вот так невеста!.. Чувствуя, как приветливая улыбка на ее губах стремительно начинает улетучиваться, королева поспешила заговорить:

– Вот наконец и вы, мадам. Франция рада видеть в вашем лице будущую королеву. У вас внушительный эскорт, что помогло вам, надеюсь, без опаски добраться до города Орлеана. Вы, наверное, уже догадались, что с вами говорит королева. Сейчас вы познакомитесь с моим сыном, вашим будущим супругом. К несчастью, он недавно хворал. Вероятно, слабость и помешала ему тотчас к вам подойти, едва вы ступили на землю.

– Насколько я понимаю, ваше величество, – ответила фламандская вдова, – ваш сын – тот, что стоит рядом вон с тем Геркулесом, слева от него, и смотрит на меня такими испуганными глазами? Почему он меня боится? Разве я похожа на чудовище?

Адельгейду передернуло от ужасного языка гостьи. Провансальцы вообще не отличались куртуазностью, должно быть, поэтому их язык разительно отличался от наречия западных франков и был ломан, отрывист и порою криклив.

– Это у него пройдет, – постаралась не гасить улыбку королева, бросив взгляд на Роберта, – ведь он еще не имел счастья видеть вас близко и говорить с вами.

Не уловив скрытой иронии в голосе собеседницы, гостья любезно улыбнулась, показав при этом неровные, не первой свежести, огромные, как у лошади, зубы и предложила:

– Давайте подойдем, я хочу поздороваться с ним.

– Ничего не имею против, ибо ваше желание вполне согласуется с моим, – ответила Адельгейда.

К тому времени юный король под руководством Можера и Рено уже несколько справился с робостью. Святой отец добавил к тому же, что так угодно Господу. Услышав о воле небес, Роберт тотчас воспрянул духом.

Можер в связи с этим не преминул заметить:

– Ваше преподобие, будьте так добры, не оставляйте короля Франции без внимания и нравоучительного слова. Клянусь сапогом моего прадеда, ваши духовные наставления действуют на юного монарха весьма благотворно.

И подмигнул Рено. Тот с улыбкой кивнул в ответ.

Тем временем к ним подошли в сопровождении франкской и фламандской знати обе королевы: нынешняя и будущая.

– Так вот он каков, юный король! – оскалила верхний ряд зубов дочь италийского монарха. – Говорят, вам нездоровилось, государь? Надеюсь, теперь вам гораздо лучше и льщу себя надеждой, что именно ожидание приезда будущей супруги придало вам сил справиться с болезнью.

«Боже, кто учил ее такой бестактности? – подумала Адельгейда. – Она сыплет словами, будто рубит сплеча. На ее месте я бы вначале мило поздоровалась и робко протянула для пожатия ручку, не показывая при этом своих зубов».

Роберт побледнел, во рту у него пересохло. Он облизнул губы, собираясь ответить, что вовсе и не болел, но почувствовал толчок в бок и прикусил губу. Можер, догадавшись, не дал ему раскрыть рта. Но Роберт, кажется, и вовсе потерял дар речи, теперь из него не вытянуть и слова. Поняв это, Можер немедленно пришел ему на помощь.

– Мой брат, король Франции, изрядно продрог на ветру, поджидая невесту, – кисло улыбнувшись, ответил он Сусанне. – По правде говоря, ей надлежало бы по приезде выразить сожаление по поводу своей задержки, а еще лучше попросить у монарха прощения за то, что ему пришлось ждать. Что касается ваших слов, то позволю себе заметить, что короли Франции не привыкли к столь вольному к ним обращению, не зная при этом даже имени того, кто с ними говорит. Запомните это на будущее, мадам. А также знайте впредь, что, пока вы не королева, то не имеете права раскрывать рта раньше его величества короля. Надеюсь, государь, – Можер повернулся к Роберту, – я ничего не упустил из того, что вы хотели, но не успели сказать своей невесте?

Роберт поднял голову и, засияв улыбкой, несколько раз кивнул брату.

Адельгейда не верила своим ушам. Когда Можер закончил говорить, она в порыве благодарности едва не расцеловала его.

Что касается Сусанны, то ее лицо стало густо алеть, покрываясь пятнами. Она в жизни не слышала, чтобы с ней так говорили. За такое она, не раздумывая, предала бы казни!.. Только там, во Фландрии, но не здесь. Среди франков она еще никто, а этот норманн, по всему видно, знает себе цену, коли посмел так отхлестать ее по щекам. Еще бы, он назвал короля братом, пойди против такого! Впредь с этим гигантом надо держать ухо востро, ведь даже сама королева не возразила ему, наоборот, благодарно улыбнулась…

Мгновения понадобились фландрской вдове, чтобы понять, куда она попала и как себя вести. А она-то думала, что здесь дикари. Она посмотрела на Можера. Холоден, бесстрастен, глаза равнодушно устремлены на нее. Пожалуй, разделить ложе с этим варваром не удастся. Во всяком случае, так скоро, как ей хотелось. Кровь стала отливать у нее с лица, она почувствовала это. И, сознавая, что метать взглядами молнии в этого норманна бессмысленно, поймала себя на том, что смотрит на него без злобы. Этому удивились ее наперсницы, зная вздорный характер графини. Но она была рада, что не нажила взглядом себе врага. Именно так надлежало ей себя вести, пока она не узнает всех тонкостей придворного этикета у франков. Проявлять смирение – вот отныне ее удел, которому придется подчиниться. Очень скоро наступит и ее время, она знала это, и понимала, что отныне ей суждено лишь одно: ждать своего часа.

Пауза затягивалась. Пора было изображать губами улыбку и делать так, как сказал этот варвар. И Сусанна, поклонившись королю и припав на одно колено, пролепетала:

– Прошу меня простить, государь, я не знала ваших правил этикета.

– Я прощаю вас, встаньте, – сказал Роберт. – И впредь не забывайте того, о чем сказал вам мой брат.

– Я не забуду, государь.

– Вы не назвали еще своего имени королю.

Невеста тут же исправила эту оплошность.

– Теперь ступайте. О вас позаботятся королевские камеристки.

Сусанна снова медленно поклонилась и отошла. Ее тотчас повели по коридору, повинуясь жесту королевы, обе статс-дамы.

Едва фламандцы ушли, Адельгейда сказала сыну:

– Мой мальчик, я рада, ты вел себя достойно. Именно таким и должен быть король.

– Это всё нормандец, матушка, благодарите его! – воскликнул Роберт. – Когда он поставил эту тетку на место, во мне вдруг что-то проснулось! До меня дошло, что я король, и я понял, что и как мне надо говорить. Можер разбудил меня, и я его очень люблю, потому что он не только мой брат, но и самый лучший друг!

Королева приблизилась к нормандцу и, подняв голову, пальцем поманила его. Можер нагнулся, и Адельгейда поцеловала его в щеку.

– Как ты помог мне и королю, славный рыцарь! – произнесла она. – Ведь я не знала, как ее образумить, дав понять, что она говорит пока еще не с ровней себе. Но ты пришел на помощь королеве и выручил ее из беды. Я благословляю тот день, когда отец решил отправить тебя ко двору Каролингов, и рада, что у моего сына есть такой замечательный брат. Не говоря уже о том, что Роберт по гроб жизни твой должник, Можер.

– Не будем об этом, ваше величество, – ответил нормандец. – Все, что я делаю, велит мне мой долг, и я никогда не прошу платы. Отец всегда говорил: «Делай добро людям, но не смей думать при этом об уплате долга».

И он галантно поцеловал руку королеве. В ответ она мило улыбнулась ему и ушла, сопровождаемая дочерьми и фрейлинами.

Настало время поделиться мнениями. Окружив нормандца и поглядывая на Роберта, придворные стали переминаться с ноги на ногу. Увидев это, Можер красноречиво посмотрел на монаха, и тот выступил вперед:

– Государь, не помолиться ли нам теперь о душе невинно убиенной святой Агаты Сицилийской? Именно в этот день она избавилась от пыток своего тирана.

Роберта тут же как ветром сдуло. Вдвоем с отцом Рено, оживленно беседуя по дороге, они направились к церкви.

– А теперь во дворец, друзья мои! – указал направление придворной молодежи Можер. – Не хватало всем нам, по вине фламандской толстухи, застудить себе ноги.

И они устремились к дверям.

– Что скажешь, Маникор? – спросил нормандец, когда их осталось всего несколько человек, а остальные разбрелись по дворцу. – Видел ли ты когда-нибудь невесту, похожую на сестру Минотавра?

– Только что, Можер! – со смехом отвечал Маникор. – Бедный Роберт! Если он не сойдет с ума в первую же брачную ночь, то навсегда потеряет интерес к женщинам, едва посмотрит на голую старую Арахну.

– Эта Иесавель себя еще покажет, клянусь венцом Христа! – поддакнул шедший рядом виконт де Субиз. – Видели, как она из фурии превратилась в хариту? Тонкая игра, только и всего. Или я ни черта не понимаю в женщинах, или эта дочь Помпея скоро начнет командовать.

– А ты что думаешь, Вилье? – повернулся нормандец к графу Дрё. – Как тебе новоявленная Геката?

– Удивляюсь, как это она явилась сюда без своих собак, – пожал плечами Вилье.

– Они были рядом, неужто ты не заметил? Одна – по левую, другая – по правую сторону от своей госпожи.

– И все вместе – трехголовое и трехтелое чудовище!

Они дружно рассмеялись. Субиз заметил:

– Очевидно, королю выгоден такой брак, коли невеста раза в три старше жениха, так ведь, Можер?

– Она богата, ты прав, это позволяет королю закрыть глаза на все остальное.

– Бедняга Роберт! Можно вообразить себе, какую ночь устроит неискушенному мальчику эта наследница Креза. Ее мужем по возрасту впору быть Силену, а по росту… Ей-богу, Можер, она не дотягивает до тебя всего лишь на полфута.

– Что ты хочешь сказать?

– Юному королю наверняка не по силам окажется обнять такую пирамиду. Каков же вывод? Обделенная ласками мужа и озабоченная способами удовлетворения зова плоти, она, несомненно, бросится рыскать по коридорам королевского дворца в поисках любовника и… наткнется на тебя. Что ты станешь делать?

– Ничего. Пройду себе мимо, – повел плечом Можер.

– А если она примется строить глазки? – поддержал Субиза Маникор.

– Этому чадящему факелу не удастся растопить лед в моем сердце.

– А если скажет, что влюблена и немедля начнет сбрасывать одежды? – вступил в игру Вилье. – Неужто в тебе не шевельнется твое мужское достоинство?

Можер со смехом обнял всех троих.

– Друзья мои, придется вас огорчить, а заодно похоронить надежды фламандской вдовы, если она попытается заставить меня потешить ее плоть. Во-первых, меня тошнит от ее провансальского языка; ее речь напоминает карканье ворона.

– Отлично, Можер, но рот ей можно заткнуть кляпом. Что во-вторых?

– Ее лицо безобразнее, чем у моей бабки Кадлин, которой на днях стукнет семьдесят. Его скоро еще больше удлинит третий подбородок.

– И это не беда, картину можно накрыть платком или повернуть к себе затылком.

– Тогда третье: эта дочь Харибды чересчур стара для меня.

– Бросишь ее на ложе при потушенных свечах. Смотри только, не промахнись; уронив на пол, ты переломаешь ей все кости. У тебя есть что-нибудь еще возразить?

– Она чересчур упитанна и наверняка ее живот свисает вниз, закрывая поле битвы. Я буду вынужден постоянно поддерживать его рукой, чтобы он не падал.

– Перемена положения избавит тебя от этого неудобства.

Можер, поочередно глядя на каждого, покачал головой:

– Какие вы все же негодяи, ведь почти загнали меня в угол.

– Почти? Значит, остался последний, пятый пункт? Говори! И если мы разобьем его так же, как и остальные, то тебе, дорогой друг, придется сдаться.

– Друзья мои! Эта провансальская ведьма, эта дочь Сфинкса, эта пышная вдова скоропостижно скончавшегося графа – супруга короля франков Роберта, моего троюродного брата! И этот последний пункт ставит на всем вашем пустозвонстве жирную точку. Надеюсь, теперь я вас убедил?

– Против этого возразить нечего, Можер, – подняли руки в знак поражения все трое. – Мы объявляем тебя победителем! А поскольку мы тотчас отправляемся ужинать в харчевню «Золотой гусь», то платить, как выигравшему, придется тебе.

– Прекрасно! В харчевню!

– Хорошо все же, что святой отец увел Роберта, – говорил по дороге Маникор. – Как он догадался, ума не приложу.

– Он вообще у нас сообразительный и толковый. Знает свое дело и не чуждается при этом ничего мирского. Жаль, его нет с нами. Где ты его отыскал, Можер?

– В одном из монастырей.

– Говорят, двор франкского короля погряз в грехе. Однако, клянусь распятием, с тех пор как появился отец Рено, он очистился!

– Во всяком случае, – заметил Можер, – это делает наших дам всегда готовым к действиям, ибо они знают, что их исповедник тотчас отпустит им этот грех.

– Слава отцу Рено!

– Друзья, – внезапно сказал Вилье, – а не задумывались ли вы над тем, сколь образован, воспитан и культурен двор французского короля, несмотря на сплетни, которые распускают о нас недалекие умом люди? И это не пустые слова, что я тотчас вам докажу. Однажды мне довелось побывать в замке у графа Турского. Когда его вассалы собрались за пиршественным столом, мне показалось, я попал в общество дикарей. Это были грубые, невежественные варвары времен короля Дагобера или его предка Хлодвига. Они пожирали мясо, урча, как голодные псы, и порою вырывали один у другого лучшие куски. При этом часто хватались за мечи и дрались тут же. Граф криком останавливал их. Съедая мясо, они бросались костями друг в друга, а жирные пальцы вытирали о собственную одежду. С женщинами не церемонились: сидя за столом и бросая собакам кости, они высматривали свою жертву, потом молча подходили к ней, отводили в сторону и, поворачивая к себе задом, тут же раздирали на ней платье.

Они не читают книг, почти все безграмотны, об античном наследии знают лишь понаслышке, а церковных постов вообще не признают, хотя и молятся Богу. Все их разговоры о войне и об охоте: кто и сколько убил, ограбил, изнасиловал, кто какого кабана или оленя завалил в лесу. Их женщины ушли недалеко: столь же невежественны и говорить спокойно не умеют, все больше рычат и лаются между собой, как собаки. Одеты – кто во что, в основном в куртки из кож и шкур убитых зверей, а женщины – в грубые полотняные хламиды. Забота у них одна: совершить набег на соседний замок или деревню, все пограбить и пожечь или напасть на кого-нибудь в дороге, потом обобрать и убить. Одним словом, замок этот – настоящее разбойничье гнездо. А ведь Тур недалеко от Орлеана. Что уж говорить об еще более удаленных от короля областях? Наверное, и там так же, подумал я. Что же вы думаете, друзья? Я не ошибся. Такую же картину я наблюдал в замке графа Оверньского месяц или два спустя. Тот же разбойничий притон, причем язык их ужасен: то словно ворона каркает, а то будто крякнет утка. Да и трудно понять, о чем говорят: язык у них картавый, смешанный, тут и провансальское наречие вперемежку с гасконским, и итальянское. Словом, речь их мало того, что безобразна по форме, но весьма отдаленно напоминает чистый франкский язык, на котором говорим мы с вами.

– Интересно, знают ли они, что происходит при дворе французского короля?

– Я не уверен, знают ли вообще, кто нынче король. Им нет до этого никакого дела. Их господин – граф, который распоряжается всем, как монарх.

– Но они хоть христиане? Молятся в церкви?

– Весьма неохотно. Священники жалуются епископу, но у того иные заботы: грабеж соседних монастырских земель. Чужие богатства, которые необходимо присвоить – вот чем заняты мысли святых отцов. Что им паства? Стадо овец. Есть при нем пастух – вот и ладно, значит, все идет согласно божьему повелению.

– Шайка негодяев! Сброд безграмотных головорезов! – в негодовании воскликнул Субиз. – И они еще смеют называть двор французского короля гнездом разврата! Но, черт меня возьми, друзья, коли у нас такое королевство, сколь трудно придется нашему королю! Ведь ему предстоит усмирить и подчинить себе все эти герцогства и графства. Как иначе идти на войну? Ему нужна армия, и у него, как у сюзерена, должно быть много вассалов.

– Боюсь, дорогой Субиз, на это уйдет не одно десятилетие, – ответил на это Маникор. – Быть может, и ста лет будет мало. Однако все станет так, как хочет Бог, а он видит франков такими, какие они ныне при дворе короля. Наш монарх – избранник Божий и все, что делает, подсказано ему Господом. Так ли, друзья мои, я говорю?

– Истинно, Маникор! – поддержал его Вилье. – Франки – тоже богом избранный народ, ибо лишь они сохранили останки святых мучеников, которых римляне за веру в Христа сжигали на кострах или рубили им головы.

– И именно франки, черт возьми, избавили народ Галлии от ига римлян! – воскликнул Можер. – Ведь это ваш король Хлодвиг разбил наголову римские легионы и заставил империю прекратить свое существование. Так, во всяком случае, нам говорили, когда я обучался при монастырской школе в Руане. Само провидение, иначе не назовешь, направило суда моего славного предка Роллона к вашим берегам! И я горжусь, что земля, которую мы назвали по имени своего племени, является частью не Германии, Англии или Испании, а именно Франкской империи! Я, конечно, не провидец и не обладаю даром дельфийского оракула, но, не видать моей душе Елисейских полей, если Франция не станет вскоре великой державой, часть которой – Нормандия!

– Браво, Можер! – хлопнул приятеля по плечу Маникор. – Ты хоть и не дельфийский оракул, но умеешь говорить не хуже Демосфена. На днях в Париж приезжал аббат из Флери; так вот, он сказал Гуго Капету и его сыну, что их мощь – королевская и императорская. И наше королевство вскоре вновь станет империей Карла Великого, а Германия с ее Оттонами будет мыть ей ноги!

– Да здравствует великая Франция! – хором воскликнули все. – Да будет славен и воспеваем труверами и гистрионами двор Гуго Капета, нашего короля!