Инцидент не получил огласки: те, кто был посвящен в истинное положение дел, держали рот на замке. Королевская всё же семья, не следует совать нос, пока не оттяпали вместе с головой. Тем более молчала обо всем новая королева. И не сказал бы никто по ее виду, когда она появилась утром за завтраком, что этой ночью бывшей графине было не до сна, ибо зов горячей плоти не давал ей сомкнуть глаз. Напротив, она весьма мило и с любезной улыбкой отвесила всем короткие поклоны и, усаживаясь, полюбопытствовала у Маникора, сидящего напротив, не приходил ли ее супруг, ведь они вышли вместе. Непонятно, что могло его задержать.

Маникор, уже предупрежденный Можером, придав лицу страдальческое выражение, ответил, что юный монарх неожиданно почувствовал себя нездоровым и заперся у себя. Сусанна стала думать, как отреагировать на такое сообщение, но тут всполошилась Адельгейда, сидевшая по левую сторону:

– Нездоровым? – вперила она тревожный взгляд в Маникора. – Что случилось? Уж не заболел ли король? – и она повернулась к Сусанне.

Та ничего не ответила, лишь, загадочно улыбнувшись, пожала плечами.

Адельгейда поняла наконец и, отвернувшись, уткнулась в тарелку. Однако ни вареная морковь, ни мясо индейки не полезли в рот, и она, вновь встрепенувшись, произнесла:

– Все же надо послать врача. – Она огляделась по сторонам, увидела обер-камергера. – Эрмоальд, сходите за Валеном, пусть посмотрит юного короля. Странно, почему это придворного хирурга нет за столом?..

Тот, о котором она говорила, в это время появился в зале. Задолго до завтрака он побывал у Роберта и был проинструктирован Можером.

– Вален, немедленно поднимитесь к королю Роберту и узнайте, что с ним, – увидев врача, приказала Адельгейда. – Правда ли, что он занемог?

– Государыня, я только что от вашего сына. Ему и в самом деле нездоровится, но, поверьте, ничего серьезного: легкое недомогание, вызванное… слабостью. (Брови Сусанны взлетели кверху.)

– Слабостью?

– О, ваше величество… – и Вален скромно опустил взгляд.

Адельгейда покосилась на Сусанну. Брови фламандской вдовы тотчас вернулись в исходное положение, а нос благоразумно снизошел до контакта со стенкой бокала с вином.

– Значит, вы говорите, ничего серьезного? – перевела королева-мать взгляд на врача.

– Конечно же нет. Но лучше не беспокоить его величество. Пусть завтрак принесут в его покои, так он пожелал.

– Хорошо, – успокоилась Адельгейда. – Однако к вечеру король сможет сесть за стол?

– Боюсь, что нет. Пусть отдохнет, ему нужно набраться сил.

И Вален бросил взгляд на Можера. Тот кивнул.

Так продолжалось три дня. Роберт то сказывался больным, то пропадал в церкви на молитвах, потом уходил в монастырь к монахам, где однажды и заночевал, или прятался в покоях отца Рено. Тот возвел в углу некое подобие алтаря, за которым и укрывался беглец.

Сусанна молча терпела такое положение дел, однако надо было быть слепым, чтобы не догадаться о готовящейся с ее стороны вспышке возмущения. Что касается свекра и свекрови, то они продолжали пребывать в блаженном неведении.

На четвертый день гости разъехались, и двор вернулся в Париж. Роберт и здесь пытался избегать встреч с супругой, но Рено авторитетно заявил ему на следующий день, что поведение его противоестественно и так больше продолжаться не может. В конце концов Богу угодно было соединить сердца новобрачных и противиться этому – значило восстать против воли небес. На Роберта это подействовало отрезвляюще, и он вышел к ужину, когда бывшая провансальская принцесса уже готова была взорваться негодованием. Но, увидев его, она сразу притушила запал: чем черт не шутит, быть может, супруг одумался?

И явила себя за столом во всей красе: бросала на мужа любовные взгляды, блистала остроумием, обнаружила глубокие познания в деяниях древних и житиях святых. Она даже оделась подобающе случаю: в платье цвета изумруда; вся сверкает драгоценностями. Право, ни один мужчина не устоял бы, зная, что все это для него, а в ответ требуется лишь одно… Однако на Роберта ничто не произвело впечатления. Сидя рядом и печально опустив голову, он разглядывал носки своих туфель и мурлыкал под нос новый церковный гимн, сочиненный им прошлой ночью.

И тут Сусанна почувствовала, как ее щеки начинают багроветь. Причина была проста: отовсюду на них двоих были устремлены любопытные взгляды, а некоторые даже улыбались краешками губ. Она решилась посмотреть на отца и мать супруга, сидящих напротив. Оба глядели на Роберта: Гуго – сдвинув брови, Адельгейда – с немым вопросом в глазах.

Сусанна поняла, что еще миг – и она выплеснет весь гнев, всю боль необласканной, неудовлетворенной, обойденной вниманием мужа супруги. Все давно уже знали об истинном положении дел, она читала это на лицах, слышала в пространных намеках. Она даже ощущала, что это будто витает в воздухе и вот-вот готово обрушиться на нее со смехом, укором, издевательствами! Что, мол, вдовушка, подцепив такого знатного муженька, всё продолжаешь нырять в холодную постель? Где же умение, обаяние, страсть, помогавшие тебе уже стольких уложить рядом с собой? Кроме одного, который – ну что медлишь, крикни во весь голос, ведь ты этого хочешь, а люди пусть посмеются! – который оказался тебе не по зубам.

Сусанна вздрогнула. Поняла, сразу остыв, что чуть не совершила глупость. И сомкнула губы, которые уже приоткрылись. Бросила взгляд на Ирэн. Та укоризненно покачала головой. И новая королева облегченно вздохнула. Значит, она вовремя одумалась. Что ж, подождем. Может, этой ночью Рубикон будет наконец пройден?..

Но… повторилось то же, что и в первую брачную ночь. Та же откровенная сцена поспешного избавления от одежд и драгоценностей с последующим страстным призывом к исполнению супружеского долга, и то же паническое бегство в тень алтаря, под защиту Бога.

И тут терпение у фламандской вдовы лопнуло. Утром, встав с постели и наскоро умывшись, она помчалась со своей болью к свекру. На бога она уже не полагалась, зная по опыту, что лишь впустую потратит время. Излив свое горе и почувствовав огромное облегчение, будто атлант, сбросивший наконец-то балкон со своих плеч, Сусанна, покачивая бедрами, величаво удалилась. А король приказал, чтобы привели сына.

Тот вошел. Поглядев на отца, остановился и опустил глаза. Какое-то время отец и сын молчали, стоя друг против друга, совсем рядом.

– Знаешь, зачем я тебя позвал? – бесстрастным голосом начал Гуго.

Роберт молча поднял плечи, опустил.

– Хочешь сказать, что не понимаешь? Что ж, тогда слушай. Ко мне приходила твоя супруга. Догадываешься, какую новость она принесла? Дело касается вашего супружеского ложа. Оно покрылось инеем, и она жалуется, что не в силах растопить его одна. Не для того она выходила замуж, чтобы спать в обнимку с подушками, на которые никто не возлагал миссию исполнения супружеского долга. Она спрашивает, долго ли ей еще ходить в невестах? Что ответишь мне на это? Почему не спишь с ней?

Роберт поднял глаза. Робости во взгляде как не бывало.

– Отец, но я видеть ее не могу! Ведь она старуха, в бабки мне годится! Придворные называют ее дочерью Карла Лысого. Она жирная, мне противно видеть это голое тело! Ее чересчур уж неприкрытая откровенность вызывает во мне отвращение, а назойливость просто выводит из себя.

– Пойми, сын, – вздохнув, ответил Гуго, – ведь ты ей муж и должен спать с ней. Спать, понимаешь? Таков закон жизни, такова твоя обязанность, ведь тебе нужен наследник.

– Отец! – не понижал тона Роберт. – О чем ты? Ее живот – это кладбище, в недрах которого нет ничего живого. Я знаю, мне говорили, хочешь, перескажу? Эта Арахна способна лишь ткать паутину, ибо ее детородный орган давно уже впал в спячку, от которой его не пробудит ни один андалузский жеребец!

От удивления Гуго открыл рот.

– И ты слышал такое о королеве? О своей жене? Почему ты не зарубил наглеца мечом?

– Потому что он сказал правду.

– Кто же он? Назови мне его имя!

– Никогда! Ты можешь пытать меня, но предателем я не стану!

Король помолчал, вздохнул. Потом положил сыну руку на плечо, заглянул в глаза, сказал без гнева:

– И не надо. Я и без того знаю, что это Можер. Больше некому.

– Думай что хочешь, но спать я с ней не буду. Знаю, что это нужно, догадываюсь, зачем… Но не могу. Ничего, кроме ужаса, это тело с жирными складками по бокам у меня не вызывает.

– Это твое последнее слово? Быть может, ты одумаешься?

– Нет!

Гуго тяжело опустился на стул. Он ошибся, теперь это стало ясно. Не следовало так слепо полагаться на исполнение своей воли, надо было спросить сына, чьей судьбой он так бездумно распорядился, подумав прежде о короне, о прибавлении к ней новых земель. А ведь это его ребенок, наследник, уже король! Как же можно было поставить во главу всего выгоду, играя при этом юным сердцем, неокрепшей детской душой! Всему виной Герберт, это он посоветовал. Церковный выкормыш, имперский прихвостень! Но он сам, где была его голова? Знал ведь, что эта вдова – ровесница ему! Оказалось, к тому же далеко не красавица и лицо в паутине морщин, как сеть Арахны. Прав Роберт. Да и Можер… Однако что-то надо с этим делать и, если уж не исправить, то воспользоваться тем, что плод сам упал в руки, да еще и раскололся при этом, освободившись от скорлупы. Осталось его съесть. И немедля, ибо плод этот несет познание, так необходимое в будущем юному королю. Но надо заострить зубки и изрядно проголодаться, чтобы плод стал желанным. И вот тут-то поможет, просто обязан это сделать… черт возьми, кто же иной, как не Можер! Правда, в прошлый раз с таким поручением ему не удалось справиться, но ведь Роберт только глядел, не принимая участия в схватке. Впрочем, кажется, принимал, но безуспешно. Сейчас, когда у него жена, не захочет ли он, войдя в азарт, ловя мелочь, забросить снасть и на крупную рыбу?

Это был последний ход перед матом, другого не оставалось. И король послал за Можером. А пока того искали, сказал Роберту:

– И все же я приму меры. Ты должен знать о таких вещах и делать то, к чему обязывает природа, мужской долг. Франки рано становятся мужчинами, в твоем возрасте у них уже по нескольку любовниц. Как можешь ты не быть таким же? Или ты не франк? Не стыдно тебе позорить седины отца? Так вот, начнешь с любовниц, Можер будет твоим наставником. Он научит всему.

Ну а дальше… Сейчас ты молод, но настанет день, когда придешь к отцу, упадешь ему в ноги и поблагодаришь за науку, которую он тебе преподал. Кстати, с той девчонкой – кажется, ее звали Гердой и ей тоже пятнадцать – у тебя было что-нибудь? Понимаешь, о чем я?

– У нас и мыслей таких не возникало.

– Боже мой, чем же вы тогда занимались?

В это время вошел нормандец.

– Можер, – сразу же приступил к делу король, – вновь поручаю тебе сына, чтобы ты обучил его премудростям любви. Кажется, в прошлый раз ты нашел для этого подходящий объект и тем не менее результатов не последовало. В чем причина, можешь объяснить?

– Девица послушно исполняла мои приказания, государь, и лежала абсолютно голой, ожидая, пока мальчик примется за дело, но…

И нормандец развел руками.

– В чем дело, Роберт? – строго поглядел отец на сына. – Чем она тебе не понравилась? С супругой дело понятное, чтобы оседлать такую лошадь, тебе попросту не хватило опыта и храбрости. Но тут! Ведь она молода, Можер?

– Крошке всего семнадцать.

– А лицом? Мила ли?

– Красотка! Богиня утренней зари, клянусь своими штанами.

– А ее тело? Ведь оно совершенно во всех отношениях, не так ли?

– Государь, если я берусь выполнить какую-то работу, то делаю это добросовестно, вам пора бы знать.

– Так чего же тебе еще надо? – перевел взгляд Гуго на Роберта.

– Я не знаю, – вздохнув, разлепил губы юный король. – У меня нет влечения… я не хочу.

– Что за вздор! Как можно не хотеть обладать женщиной, если она раздвигает перед тобой ноги? Ничего не понимаю. Может, ты мне ответишь, Можер?

– Так бывает лишь с тем, кто не познал всех прелестей любовных игр, а главное – финала! Но вина в этом, кажется, не Роберта, а этой милашки. Сдается мне, она оказалась чересчур ленивой.

– Выходит, не столь опытной, чтобы преподать науку любви? Какого черта тогда ты ее притащил?

– Я подумал, что слишком искушенная могла бы напугать мальчика стремительностью натиска, как это произошло у него с супругой. Поэтому я и пригласил на эту роль юную провинциалку, она совсем недавно при дворе.

– Так вот, теперь приведешь ту, которая не даст королю скучать. Чтобы в совершенстве знала свое дело! Есть у тебя такая на примете?

– Сколько угодно, – заулыбался Можер, – но лучшая, пожалуй, Магелона.

– И ты ручаешься за успех?

– Прокола быть не должно. Эта дама не из тех, что упускают добычу, которая к тому же сама идет в руки.

– Слышал, Роберт? – нахмурил брови король. – Отныне ты под руководством своего брата поступаешь в ученики к одной из придворных дам. Учение не обременительно, всего один предмет. Надеюсь, ты усвоишь его так же хорошо, как добросовестно познавал науки, которым обучал тебя Герберт в реймской школе. Понятно? Ну, скажи же что-нибудь!

– Я постараюсь, отец.

– Вот и хорошо. Я уверен, у тебя получится, и ты не станешь больше обманывать отца, чему научил тебя конечно же нормандский брат. Не правда ли, Можер?

– Государь, когда же это? – сделав виноватый вид, развел руками нормандец. – Клянусь своим сапогом, я что-то не припомню.

– Бездельник, ты можешь клясться хоть двумя сапогами, но не станешь же отрицать, что прятал Роберта за алтарем, который воздвиг в виду такого случая отец Рено – еще один жулик в вашей гнусной шайке? А Маникор? Заявляет, будто король занемог, в то время как тот прячется от собственной супруги! Наконец, вам удалось вовлечь в ваши проделки даже моего врача, человека, которому я всегда верил! Подумать только, он уверяет, что король чрезвычайно истощен, и при этом все загадочно поглядывают в сторону его супруги, которой такое могло разве что присниться. Тем не менее она тоже приняла участие в вашем заговоре!

Король вздохнул, покачал головой и грустно продолжил:

– Все кругом обманывают меня. Не двор, а сборище негодяев, каждый из которых с легкостью кривит душой перед своим королем. Но, видит бог, когда-нибудь я доберусь до вашего преступного вертепа и разнесу его в клочья!

– Но, государь, – осторожно возразил Можер, – где же тогда станет учиться ваш сын, юный король западных франков? Другой такой школы ему не найти.

– Ну, вот, – исподлобья глянул на него король, – мало того, что меня обманывают, мне еще и перечат.

Потом отвернулся, махнул рукой:

– Всё. Ступайте.

Роберт, как и положено, вышел первым. Можер не успел выйти; король, встав с места, удержал его за руку и вполголоса проговорил:

– Будь настойчив и аккуратен, Можер, не забывай, что у мальчика очень ранимая душа. Да скажи Магелоне, чтобы не переусердствовала, все-таки дело будет иметь с новичком. Зарвется – шкуру с нее спущу.

– Не беспокойтесь, государь, эта дама не глупа.

– Хорошо. Теперь вот еще что, – король выглянул в коридор, убедился, что никого нет поблизости и, еще больше приглушив голос, сказал: – Сегодня королева отправляется с фрейлинами в Суассон погостить у герцогини. Ее уже поджидает моя сестрица. Думаю, эта троица проболтает там языками с недельку. Так что, сам понимаешь, я остаюсь один и… – выразительный взгляд на собеседника.

– С кем бы вы хотели провести ночь, государь? – так же вполголоса ответил нормандец. – Скажите, и я приведу любую.

– Полагаюсь на твой вкус, – улыбнулся король, пожимая Можеру руку.

Однако, несмотря на все ухищрения и увещевания, на всё искусство Магелоны, а вслед за нею другой красавицы, дело ни на дюйм не сдвинулось с места. Роберт по-прежнему не проявлял интереса к интимным сторонам супружеской жизни. Его не прельщали и не возбуждали ни игривые улыбки, ни любовные игры. Магелона из кожи вон лезла, но всякий раз, когда она начинала обворожительно улыбаться, поглаживая одеяло и бросая многозначительные взгляды на Роберта, он тупо глядел на нее отсутствующими глазами. А когда она начинала раздеваться, им овладевала печаль, он опускал голову и замыкался в себе, потом, уйдя в часовню, долго молился там и читал наизусть литании.

Одним словом, налицо была явная неприязнь к женщинам, полное к ним равнодушие. Убедившись в этом, Можер так и доложил королю. Под конец не сдержался:

– Будь проклята религия с ее канонами, церквами и попами! Во что они превратили мальчишку? Да это же законченный монах! У него на уме одни литургии, гимны, песнопения, молитвы во славу Господа и вся эта прочая канитель, которой попы дурманят людям головы! Как жаль, что я всего лишь граф, а не император. Я повелел бы разрушить все церкви и монастыри, папу с епископами отправил бы пасти коз, а легенду о Боге, которую выдумали мошенники, предал бы забвению! Пусть совсем не будет религии, нежели такая, что делает человека ослом, думающим только о каком-то царстве небесном и о Христе, которого никто никогда не видел! Тьфу! Будь оно все проклято!

– Вот что, Можер, – сказал ему на это Гуго, – ты говорил как-то, будто наш монах разуверился в религии, клянет церковников и разнес в пух и прах Библию вместе с Евангелием…

– И правильно сделал, клянусь плащом своего славного предка! Однако, государь, я сказал вам это по секрету. Нехорошо, если моего друга заподозрят в безбожии, ведь получится, что это я выдал его!

– Не беспокойся, никто об этом не узнает. Пусть совершает свои службы и таинства, главное, чтобы не проболтался сам. Но именно на этом, на его отрицании я и хочу сыграть. Они ведь дружны с Робертом, верно?

– Еще бы! Малыш души не чает в монахе.

– Вот и отлично. Пусть брат Рено исподволь, осторожно, дабы не спугнуть, подведет Роберта к истине. Пусть откроет ему глаза на действительное положение вещей и научит отличать правду от лжи. Разрушит выстроенный в его мозгу духовный фундамент и начнет возводить новый – мирской! Однако, повторяю, подойти к этому надо весьма деликатно, дабы мальчик не отшатнулся от монаха. Нельзя его совсем оставлять без друзей, как бы он не ушел в монастырь.

– Честное слово, государь, вы как в воду глядите. Ведь Роберт подумывает о том, чтобы стать монахом, так он мне сказал однажды.

– Этого ни в коем случае нельзя допустить, Можер, ведь он единственный наследник! Потеряв его, Франция лишится короля; после меня некому наследовать трон. Понимаешь, чем это может обернуться? Крахом королевства! Кто возглавит его? Оно погибнет в огне междоусобных войн, если, конечно, Карл Лотарингский не примчится из Брюсселя, чтобы стать королем. И еще. Королева Сусанна начинает выводить из терпения не только Роберта, но и меня. То плачет, то устраивает истерики, то вновь пытается штурмом овладеть неприступной крепостью. Роберт избегает ее, а она преследует его, постоянно напоминая о супружеском долге. Скоро ему это окончательно надоест, и вот тогда… Монастыри хорошо умеют хранить свои тайны, кто знает, какой из них приютит юного послушника?

– Из этого я вижу неплохой выход, государь. Эту парочку надо попросту развести.

– А приданое? Ее земли, которые отошли к Франции?

– Что в них толку, если государство останется без короля?

Гуго медленно зашагал к окну. Встал и, уставившись на темнеющую вдали громаду Булонского леса, задумался.

– Но есть и другой выход, – подошел сбоку Можер. – Мне он кажется наиболее подходящим. Ей-богу, будь я королем, как ваш сын, так и сделал бы.

– Что именно? – повернулся к нему Гуго.

– То, что вам однажды пришло в голову: отправил бы супругу в монастырь, пока сам от нее не сошел с ума.

Король долго молчал, созерцая последний мартовский снегопад, устилающий огороды у мыса Сите и исчезающий бесследно в водах Сены.

– Может быть, это и будет наилучшим решением, – промолвил он.

Спустя несколько дней новая королева, стоя на обломках неудавшегося брака и вконец измученная ревом плоти, стала бросать красноречивые взгляды на Можера. Расчет ее при этом был прост: вдруг удастся увлечь нормандца, а нет – так подружиться с ним?

Нормандец не обращал на это внимания, пышные формы фламандской вдовы не пробуждали в нем альковных настроений. Взгляды эти не ускользнули от внимания друзей, и однажды за обедом во время очередной стрельбы глазами, Маникор негромко сказал приятелю:

– Кажется, провансальская химера начинает пускать в твою сторону стрелы, пропитанные эликсиром любви. Погляди, она мечет их одну за другой.

– Только слепой не увидел бы, как она мечтает наставить муженьку рога, – поддакнул Вилье. – Причем не с кем-то, а с его братом.

– Тебе надо пресечь эти атаки на твою добродетель, Можер, – сказал Субиз. – Положи этому конец, иначе эта истеричка набросится на тебя при всех. Скажи ей что-нибудь по этому поводу, пусть забросит лук подальше.

Можер допил вино, утер губы и, поймав очередной недвусмысленный взгляд Сусанны, сказал ей:

– Ваше величество, позвольте спросить: когда мы играли вчера в мяч, кто выиграл, вы или я?

– Выиграла я, граф, – с улыбкой ответила Сусанна, – но это, видимо, потому, что вы были немного рассеянны.

– Я отдал вам ваш выигрыш? Ведь помнится, мы играли на деньги.

– Разумеется, граф.

– И я не остался вам должен?

– Ну конечно же, почему вы спрашиваете?

– Слава богу, мадам, а то я подумал, ловя на себе ваши взгляды, будто у меня случился провал в памяти.

Лицо новой королевы франков надолго попрощалось с любезной улыбкой, взамен явив плотно сжатые губы и обрызганные легкой пунцовой краской щеки. Как следствие – взгляд потух, зрачки бесцельно забегали по столу.

Однако это был смелый выпад, ни один не позволил бы себе такого, только нормандец. Сусанна тотчас хотела вскипеть и поставить его на место… но мигом остыла. Во-первых, не нашлась сразу что ответить, и момент был упущен, а во-вторых, не захотела обострять отношений с двором, зная, какой вес имеет здесь сын Ричарда Нормандского.

И она, стиснув зубы, промолчала. Однако удар попал в цель: стрелы сыпаться перестали.