Чтобы попасть в монастырь Нотр-Дам де Шан, надо пересечь Сите до квартала евреев, потом повернуть вправо на улицу Пти-Пон и, минуя деревянную башню и мост, выехать на дорогу, ведущую в Орлеан (будущая улица Сен-Жак). В полутора лье от Сены, между этой дорогой и другой, ведущей в Шартр (будущая улица Ла Гарп), близ перекрестка и мельниц, вплотную прижавшись к тенистой аллее, обсаженной буками и вязами, примостилось небольшое аббатство с лесными и водными угодьями. Здесь и укрылась от гнева грозного герцога франков юная дочь бедного дворянина из квартала Сен-Ландри.

Можер и его спутник выехали из дворца перед полуднем. Рено не знал устава женского монастыря, но рассудил, что полуденный отдых после трапезы должен начаться там не позднее того, как тень от башни у Малого моста достигнет стен больницы Сен-Ландри. Именно в это время следовало приступить к выполнению задуманного. Нормандец одобрил это и, проследовав описанным выше маршрутом, оба вскоре остановились у ворот обители, выходящих на Шартрскую дорогу.

Монастырь опоясывала стена из камня высотой около пятнадцати футов, пробить в ней брешь или перелезть через нее представлялось делом безнадежным; зато ворота – чуть ниже высотой – были деревянными. На них и уставился Можер, не слезая с лошади.

– Как думаешь, Рено, – спросил он спутника, – удастся мне справиться с этой деревяшкой?

– Доски крепкие; надо полагать, с ходу их не возьмешь, к тому же они укреплены раскосными брусьями, – ответил монах. – Здесь нужен таран.

– А для чего я взял с собой меч и топор? Но для начала поработаю кулаками, давно, черт возьми, я не пускал их в дело.

– Ни к чему раньше времени отбивать руки, граф; как и в каждом монастыре, тут есть дверь, – и Рено указал на еле заметный проем в воротах.

– То-то я думаю: как это они ухитряются выходить отсюда? – ухмыльнулся нормандец, почесывая за ухом. И тут же решил: – Что ж, значит, придется выломать эту дверцу.

– Не спеши, вдруг они впустят тебя?

– Сам говорил, что мужчинам вход сюда запрещен!

– Но ведь ты родственник аббатисы, это что-нибудь да значит.

– Я думаю, черт побери! А кто у них на воротах, монахиня?

– Возможно, хотя этот пост для испытуемых и послушниц.

Они спешились и подошли к двери, больше похожей на калитку. Скептически оглядев ее, Можер хмыкнул:

– Нет, приятель, если мои воззвания к родственным чувствам настоятельницы возымеют действие, я крикну, чтобы открыли ворота, а если эти индюшки окажутся глухими, я начну действовать кулаками и топором.

– Но зачем, если можно войти в дверь?

– Вот в эту самую? – презрительно сплюнул нормандец. – И для этого, полагаешь, я должен буду согнуться вдвое?! Запомни, монах, сын Ричарда Нормандского не сгибался даже перед королем! Полагаешь, он позволит себе склонить голову, чтобы войти в какой-то курятник? Держи-ка лучше мою лошадь, я начинаю.

– Последнее предупреждение, граф! – остановил его Рено. – Не пытайся с ходу идти напролом и сразу же искать девчонку. Уверяю, не найдешь. Эти гусыни мигом разбегутся по своим кельям, попробуй, разыщи потом нужную дверь! А потому действуй осторожно, не навлекая на себя излишних подозрений. После уж, когда крошка будет рядом, поступай, как хочешь. Жаль, что мне нельзя с тобой: светскому лицу это право дано, монаху – нет.

– Ничего, Рено, я и один справлюсь, – подмигнул приятелю нормандец и, надев кожаные перчатки, принялся стучать кулаком в ворота.

– Однако!.. – проворчал святой отец, слушая глухие удары и почесывая в затылке. – Не пойму только, зачем он взял топор?

И покачал головой, когда услышал, как жалобно затрещало дерево. Тотчас по другую сторону ворот послышался испуганный девичий голос:

– Что вы делаете! Как вы смеете! Прекратите сейчас же во имя всех святых!..

– Наконец-то я достучался, сто тысяч чертей в глотку этим соням! – раздалось в ответ. – Эй, малютка! Если бы я не услышал твоего ангельского голоска, клянусь башмаком моего прадеда, от этих ворот остались бы одни щепы, годные лишь в топку!

– Кто вы такой? – вопросил тревожный голосок. – Что вам надо?

– Войти в ваш хлев, вот чего я хочу, черт побери! – вскричал Можер. – Неужто это не понятно?

– Но зачем? И кто это говорит?

– Зачем? Затем, что я хочу видеть вашу настоятельницу!

– А для чего она вам?

– Да потому что она моя бабка, стало быть, я ее родственник по имени Можер, граф Нормандский. Теперь тебе понятно?

– Понятно, только мать Анна нынче почивает, – донеслось из-за ворот.

– Так пойди и разбуди ее!

– Нам нельзя этого. Настоятельница строго-настрого запретила беспокоить ее во время сна.

– Ничего, услышав такое сообщение, она простит тебя, клянусь рогом дьявола!

– Господи, избави от лукавого, – забормотала привратница, видимо, крестясь при этом. – Нет, я не пойду, – прибавила она громче, – нам запрещено нарушать устав. Вам придется подождать, пока аббатиса проснется.

– И сколько ждать?

– Покуда пробьют послеполуденную склянку.

– А когда ее пробьют?

– Еще не скоро, мать настоятельница улеглась недавно.

– Не скоро? Значит, по твоей милости я должен изнывать тут на жаре, дожидаясь, пока выспится эта старая ведьма? Ну, крошка, тебе придется пожалеть, что ты была так неприветлива со мной. Еще немного, и от этих ворот останутся лишь воспоминания, а моя бабка устроит тебе хорошую трепку. Не говоря о том, что я сорву с тебя твой балахон и как следует отшлепаю по заднице, едва расчищу себе проход.

И Можер вновь принялся колотить кулаками в ворота. После нескольких ударов одна из досок наконец треснула и, надавив на нее, Можер отбросил один конец вниз. Тотчас перед ним возникло миловидное личико с расширенными от ужаса глазами, глядящими на него.

– Клянусь преисподней, красотка, у тебя прелестная мордашка! – воскликнул нормандец, разглядывая ее. – Да и платье непорочной девы тебе к лицу. Не правда ли, брат Рено? – обернулся он.

– Господин, как вы смеете!.. Нам запрещено смотреть мирянам в глаза в искушение греха, насылаемого дьяволом, – забормотала юная монахиня, отворачиваясь.

– Вот как? – расхохотался Можер. – Какого черта тогда ты вытаращилась на меня поначалу? Значит, искус оказался сильнее? Вот погоди, я расскажу об этом своей бабке, она мигом засадит тебя в карцер на хлеб и воду.

– Умоляю вас, господин, не делайте этого, – кротким голосом взмолилась привратница, оборачиваясь, но не поднимая глаз. – Вместо карцера меня могут раздеть, и я буду вымаливать прощение, ползая в ногах у сестер.

– Ого, вот так порядки у вас! И что хорошего в этих монастырях, ума не приложу. Однако я избавлю тебя от такого унижения, хочешь? Ведь ты такая милашка! Но раздеться тебе все равно придется. Правда, потом не надо будет ползать по полу, а всего лишь юркнуть в постель, куда вслед за тобой нырну и я. Ну как, подходит тебе мое предложение?

Всё так же не поднимая взгляда, юная невеста Христова тяжело дышала и пунцовела на глазах.

– Если да, – продолжал Можер, – то вылезай к чертям из этого гнилого болота. Я усажу тебя на коня и увезу в королевский дворец, где померкнут воспоминания об этом логове Люцифера и забудутся обеты целомудрия. А Христу скажешь, так, мол, и так, не смогла усмирить плоть, а баб у тебя и без меня хватит.

Монахиня закрыла руками лицо и заплакала.

– Эй, эй, еще чего! – воскликнул Можер. – Вместо того, чтобы пускать носом пузыри, открыла бы лучше ворота! Я погляжу на тебя поближе и вместо одной пленницы увезу двух: одну для себя, другую для принца. Ну же, приподними засов, или он тяжел и у тебя не хватит сил?

У юной привратницы начали багроветь уши, которые она не могла прикрыть ладонями.

– Ах, не искушайте меня, – залепетала она, – иначе дьявол заберет мою душу.

– Не волнуйся, детка, когда он придет за твоей душой, то ему придется иметь дело со мной. Могу уверить тебя, ему не выйти победителем, а рога, когда я их откручу у него с башки, я заставлю его сожрать. Нет, сделаем лучше: я отвезу их папе. Посмотрим, что его святейшество запоет о вечных муках ада, когда я надену эти рога ему на голову.

Монахиня несколько раз перекрестилась. Можер рассмеялся, увидев ее лицо цвета сока граната.

– Так что же, откроешь ты мне ворота, – спросил он, – или я буду разбивать их до тех пор, пока мне удастся войти? Учти, у меня с собой топор, сейчас я им и воспользуюсь.

– Но ведь есть калитка, – робко возразила невеста Спасителя, – почему вы ломитесь в ворота?

– Потому что сквозь эту мышиную нору мне не протиснуться. Итак, я начинаю.

Можер вытащил топор и стал вырубать вторую доску.

– Ах, нет, не делайте этого! – бурно запротестовала привратница, предостерегающе выставив вперед обе руки. – Я сейчас схожу за настоятельницей.

– Давно бы так! – и нормандец засунул за пояс топор.

– Только вы потом скажите ей… ведь я не хотела, это вы меня заставили…

– Договорились, дитя мое. Я скажу своей бабке, что ты вынуждена была ее разбудить, чтобы оставить в целости ворота.

Монахиня повернулась и побежала в сторону открытой галереи.

– Не забудь, граф, – напомнил Рено, – ее отец при смерти, ему осталось уже недолго. Только так тебе удастся выманить отсюда девчонку.

– А что если сказать правду?

Монах не успел ответить, как со двора монастыря донеслось:

– Что здесь происходит? Отчего такой шум?

Можер заглянул в дыру, которую проделал. Со стороны аркады в направлении ворот шла мать аббатиса в белом одеянии с капюшоном, на груди у нее висело на цепи распятие. Она встретилась с привратницей на полпути, и та немедленно принялась ей объяснять, временами указывая рукой в сторону поджидавшего гостя.

– Граф Нормандский, говоришь? – аббатиса устремила удивленный взгляд на пролом в створке ворот. – Ты ничего не перепутала?

– Так он назвал себя, матушка.

– Хорошо, пойдем, дочь моя, посмотрим. Я, конечно, догадываюсь, но… Как такое может быть?

– Еще как может, черт подери! – закричал нормандец.

– О, бог мой! – воскликнула настоятельница, торопясь к воротам. – Да ведь это голос Можера!

– Чей же еще, клянусь своим башмаком, чтоб мне лопнуть! – ответил внучатый племянник сестры герцога Вильгельма. – Открывайте скорее ворота, дорогая моя бабушка, мне не терпится вас обнять!

– Можер! Мой мальчик! – всплеснула руками мать Анна, увидев меж целых еще досок улыбающееся лицо своего любимца. – Я так и знала… Ах, боже мой, ворота!.. Сестра Моника, помоги-ка мне скорее открыть засов.

Обе поднатужились и стали сдвигать огромный, прямоугольного сечения брус, лежащий в скобах и скрепляющий створки ворот между собой. Наконец он отполз в сторону, створка приоткрылась, пропустив Можера, и он тотчас заключил в объятия свою родственницу, которую не видел уже около трех лет. Когда он заглянул ей в лицо, то увидел в глазах слезы.

– Я знал, что вы обрадуетесь мне, – Можер вытер тыльной стороной ладони побежавшую по щеке аббатисы слезу. – А эта вот козочка все не верила, – он кивнул на привратницу, стоявшую рядом и с улыбкой глядевшую на них.

– Поэтому ты и стал ломать ворота? – улыбнулась мать Анна.

– Теперь вы понимаете, надеюсь, сколь велико было мое желание встретиться с вами.

– Ах, Можер, мальчик мой, – настоятельница все не могла наглядеться на своего воспитанника, – я так рада, что ты приехал навестить меня. Знаешь ведь, как я тебя люблю.

– Да ведь и я люблю вас, потому и приехал, черт возьми!

– Надо было обратиться с просьбой о посещении монастыря к викарию. Почему ты этого не сделал?

– К викарию? – нормандец озорно блеснул крепкими зубами. – Мне показалось, что мой визит не обрадует его, а потому я решил, что при моем свидании с собственной бабкой не должно быть посредников.

– Ты мой внучатый племянник и можешь звать меня тетушкой, но здесь называй матушкой, – сказала настоятельница. – Мы ведь с тобой в обители Христовой. И здесь я мать Анна, а не Кадлин, как в миру.

– Хорошо, матушка.

– А зачем ты разбил ворота? – с огорчением поглядела аббатиса на выломанную доску. – Впрочем, понимаю, калитка не подходит, пришлось бы сгибаться… Ах, ты все такой же, каким и был. Ну, пойдем, я покажу тебе нашу обитель, а ты будешь рассказывать, как добрался сюда.

Можер поглядел на сестру Монику, осторожно приподнял ей голову за подбородок.

– Ну вот, а ты мне не верила. Знай, граф Нормандский всегда говорит правду. – Он повернулся к настоятельнице. – Эта овечка дивно как хороша! Жаль, что она монахиня. Встретил бы я ее вне стен этой обители, клянусь, сделал бы своей любовницей!

Мать Анна попыталась напустить на себя строгость:

– Сын мой, ведь ты в храме Божьем!

Увидев ее все ж таки благоговейный взгляд, направленный на него, Можер рассмеялся. Сестра Моника же вновь покраснела.

– Оставь за воротами свое оружие, – указала аббатиса глазами на меч и топор. – Церковь – не военный шатер, здесь это запрещено.

– Что ж, подчиняюсь, – усмехнулся Можер и прибавил негромко: – Все же не напрасно, черт возьми, я взял с собой монаха.

Они пошли не в сторону открытой галереи с аркадой, где жили монахини и сама аббатиса, а направились к порталу храма. Настоятельница загорелась желанием показать любимому племяннику красоты обители.

Вкратце рассказывая по дороге о том, что происходило в Лане, а потом в Реймсе, Можер не без удивления заметил:

– Похоже, матушка, вам давно известно, что герцог стал королем. Как дошла до вас эта весть?

– Я узнала об этом лишь вчера от одного человека. Он приходил в аббатство проведать свою дочь.

– Свою дочь? – насторожился Можер. – И он приходил сюда?.. А как звали этого человека, вы не помните?

– Помню, как же, только что тебе до этого? А звали его Гунтран.

Можер остановился. Именно это имя вместе с именем своей возлюбленной называл ему сегодня утром Роберт. Неужели тот самый?.. Его дочь зовут Гердой, вернее, звали в миру, а как сейчас – никто за пределами этого монастыря, кроме отца, не знает. Да и не это теперь важно, а то, какое имя назовет настоятельница, она должна его помнить.

– А как зовут эту девицу? – спросил нормандец. – Его дочь?..

– Сестра Инесса.

– А в миру? Ее имя тогда?..

– Герда.

Можер задумался. Теперь их план никуда не годился: папаша не мог за одну ночь вознамериться покинуть земную юдоль, дабы появиться пред вратами рая. Что было делать, Можер не знал. Но на всякий случай спросил:

– И что же, ей нравится здесь?

– Ах, бедняжка, кажется, уже не рада, – неосторожно обмолвилась аббатиса.

Они отправились дальше, и она поинтересовалась:

– Почему ты спрашиваешь об этом?

– Мы еще вернемся к вашей козочке и ее папаше, дорогая матушка, – ответил внучатый племянник, – а сейчас… Что это перед нами?

– Храм божий, сын мой, – описала крест перед собой мать Анна.

Войдя внутрь угрюмой с виду романской церкви, Можер остановился и, присвистнув, огляделся вокруг. Он стоял на мраморном полу с пучками солнечного света на нем сквозь витражные окна. Над его головой – высокий куполообразный свод с поперечными балками, вправо – ряд арок. Дуги сводов, украшенные затейливой резьбой и изображениями святых, основаниями упираются в массивные капители. Те венчают мраморные, высотой в два человеческих роста, колонны с каннелюрами и опоясаны каменным узором из сочетания листьев ландыша и лилий. Эту аркаду сверху объединяет галерея с редкими узкими окнами, меж ее полом и сводами – аркатурный пояс из полукружий цветов и листьев, перемежающихся с диковинными животными. Слева над такою же аркадой – фрески на библейские сюжеты, впереди – иконостас, к которому ведут ступени.

От всего этого веяло тленом, удушьем, затхлым запахом подземелья; все было мрачным, неживым, в воздухе будто витала сама смерть, смрадным дыханием своим умерщвляя все, попадавшееся ей на пути.

Можер поежился. Ему стало не по себе в этом царстве уныния, среди лампад, свечей, икон с ликами мертвецов. Оглядываясь вокруг, он думал, не оживить ли этот храм, устроив в нем танцы.

А аббатиса тем временем рассказывала, что их прежняя обитель в Сите называлась именем святого Кристофора, была построена в шестом веке и находилась близ Божьего дома. Но неожиданно стены церкви пошли трещинами, и рухнуло полнефа. Герцог велел невестам Христовым перебраться в Нотр-Дам де Шан; церковь превратили в аббатство и обнесли стеной. По окончании ремонтных работ монахини вернутся на прежнее место.

Пока настоятельница просвещала таким образом своего племянника, который тем временем обдумывал план предстоящих действий, они обогнули скамьи, миновали колонны и остановились у входа в поперечный неф, называемый трансептом. Слева от них – алтарь, за ним иконостас, дальше – апсида. Они поднялись по лестнице на второй этаж.

– Кто это? – спросил Можер, кивая на иконы, развешанные по стенам. – Никак, святые? Похоже, и женщины здесь.

– Истинно, сын мой, сие – великомученицы за веру Христову, – с умилением, мелко крестясь, вперила взгляд в лики святых настоятельница.

– Какие-то они дохлые, будто сонные мухи, – зевнув, сделал заключение Можер, пробежав глазами по ряду. – И все похожи одна на другую, будто близнецы. Как вы только различаете, матушка, кто есть кто? Вот эта, например, крайняя справа, посмотришь не нее – и в сон тянет. Не спала, что ли, сама три ночи кряду?

– Это святая Евлалия, – тотчас принялась разъяснять аббатиса, желая просветить дорогого гостя. – Она жила в Испании во времена императора Диоклетиана и сразу возлюбила Иисуса Христа своим чистым сердцем. У нее нашлись единомышленницы, и все вместе они образовали христианскую общину. В то время, надо сказать, были жестокие гонения на христиан, и дева Евлалия решила, что пострадает за своего небесного жениха, который поможет ей вытерпеть муки (Можер ухмыльнулся). И отправилась она в дальнее путешествие. И увидев однажды капище и язычников вокруг, уличила она их в поклонении сатане, образ которого воплощали деревянные идолы. И сказала она, что те, кто не почитает истинного Бога, будут гореть в пламени адовом, и нет им спасения от этого. Услышав это, раздели язычники невесту Христову и стали бить ее палками по спине. Тогда судья потребовал отречься ей от своей веры, ибо ему стало жаль ее, такую молодую. Но она ответила, что не боится побоев, ее защищает Христос, а его, судью, за неверие Господь осудит в день Страшного суда на муки вечные. И распяли за это деву на кресте, и рвали тело ее кнутами с крючьями на концах, а потом срезать начали кожу с тела ее. Но она лишь прославляла имя Господнее. А перед смертью предала чистую душу свою Господу, и вылетела из нее белая голубица, и воспарила к небесам.

– Жаль девчонку, – глубокомысленно изрек Можер. – Могла бы принести пользу земному жениху, чем позволить сдирать с себя кожу живьем во имя небесного. Ненормальная…

– Можер, как ты можешь! – всплеснула руками настоятельница. – Ведь она святая! Невеста Христова!

– А он что, нарочно позволяет терзать их тела, чтобы потом души их забирать себе? Зачем они ему? Тоже мне, гарем. Уж не знаю, что он за жених такой, только я предпочитаю тело вместо души.

– Потому он – Бог, а ты охальник! – сурово воззрилась на своего родственника мать Анна.

– Ладно, к этому мы еще вернемся, – оборвал ее Можер движением руки. – А кто вот эта? – он указал на вторую икону. – Надеюсь, она поумнее первой? Хотя, поглядеть на нее, так подумаешь, будто она только что похоронила собственную мать или ее бросил любовник.

– А это святая мученица Фотина, – начался следующий рассказ. – Знаешь, кто она? Та самая самаритянка у колодца, что дала напиться Христу. Тогда он поведал ей, что он мессия, и она уверовала в него и стала проповедовать о нем, как о Спасителе рода человеческого. Господь сказал ей, что ее ожидают страдания, но она отправилась в Рим и стала проповедовать там слово Божье. Ее схватил Нерон и велел железными молотками раздробить ей кисти рук, но, увидев, что это не помогло, он приказал совсем отсечь их. Но и это не возымело действия, ибо Христос охранял ее. Тогда Нерон отвел Фатину во дворец, и там она обратила в веру Христову дочь императора и сто ее рабынь. Узнав об этом, Нерон приказал живьем содрать кожу с непокорной и бросить ее в колодец, а потом достал ее из колодца и водворил в темницу. Затем приказал ей отречься от Христа, тогда, мол, он сохранит ей жизнь. Но Фатина не пожелала повиноваться ему, и он снова бросил ее в колодец, где она и отдала Богу душу.

– Вот так святая! – рассмеялся Можер. – Да как же она жила потом без кожи, в темнице той и в колодце?

– Бог избавил ее от мучений, даровав ей силы, – назидательно молвила настоятельница.

Можер некоторое время глядел на нее, решая, не тронулась ли умом в стенах этого монастыря дочь его предка Роллона. Аббатиса тем временем, воодушевленная его молчанием и расценившая его взгляд как поощрение ее рассказов о жизни святых, пустилась дальше по волнам памяти:

– А вот следующая, видишь? Знаешь, кто это?

Можер посмотрел туда, куда она указывала рукой.

– Вот эта? У нее такое опрокинутое лицо, будто ее только что ограбили.

– Не богохульствуй. Это святая Агата Сицилийская, знаменитого роду. Приняв крещение, из любви к Христу она решила сохранить девственность.

– Зачем? – рассмеялся Можер. – Не все ли ему равно?

– Значит, не все равно, – укоризненно посмотрела на него аббатиса. – Не перебивай меня. Так вот, кандидат в ее женихи, некий римский наместник, потому и получил отказ и устроил на нее гонения. Он арестовал ее, в своих гнусных целях приставил к ней распутных женщин, но, потерпев неудачу, пытал ее. И тут вмешалась рука провидения, ибо началось страшное землетрясение. Испугавшись, мучитель перестал истязать жертву, но та не выдержала пыток и умерла, воспарив чистой душой к царю небесному.

– Хилый какой-то ухажер попался ей, – пробурчал Можер, – не смог справиться с малышкой.

– Что ты там бормочешь? – поинтересовалась мать Анна. – Не богохульства ли какие? Не смей!

– Ну что вы, матушка! – напустил на себя серьезность нормандец. – Как можно… в храме! Но что это за толпа? – он указал на следующую икону. – Сколько их тут, и не счесть. А лица! Глядя на них, подумаешь, что все они страдают от запоров.

– Можер, прекрати сейчас же! – сурово указала племяннику на его неподобающее поведение настоятельница. – Если бы ты знал, что за люди здесь изображены, то не говорил бы так.

– Что же это за люди?

– Святые готские мученики! Когда они, числом в триста с небольшим человек, совершали богослужение в храме и прославляли Бога единого, то готский царь Унгерих приказал поджечь храм, и эти святые люди сгорели за веру Христову.

– А что, нельзя было выбраться? – со всей серьезностью спросил Можер.

– Они погибли за Бога нашего и во имя веры Христовой, а потому были счастливы умереть за это.

– И Богу, надо думать, это пришлось по нраву? – не мог не съязвить Можер. – Однако ему не откажешь в человеколюбии.

Аббатиса открыла было рот, собираясь выплеснуть водопад возмущений, но племянник опередил ее.

– А вот этот, матушка? – он указал на следующую икону. – Отчего он нарисован с такой кислой физиономией, будто у него живот пучит?

– Это святой апостол Иаков, родной брат Иоанна Богослова! – и аббатиса медленно и самозабвенно осенила себя огромным крестом.

– Чем же он так знаменит, что у вас чуть рука не улетела к небесам?

– Как! Разве тебе его имя ничего не говорит? – возмутилась настоятельница.

– Совершенно, – пожал плечами Можер. – Откуда мне знать, что он там еще натворил?

– Натворил! – всплеснула руками мать Анна, возведя глаза к потолку. – Да как у тебя язык повернулся сказать такое?

Можер подумал, что не стоит раньше времени портить отношения со своей дражайшей родственницей. Вот когда дело будет сделано… И он улыбнулся, вообразив сцену вопиющего богохульства и, как следствие этого, уже слыша в свой адрес весь запас проклятий из багажа дочери викинга Хрольфа.

– Ну, вот, ты и заулыбался, значит, вспомнил и проникся любовью к святому Иакову, – сразу поостыла аббатиса. – Это потому, что ему дано было увидеть Преображение Господне и быть при молитве Иисуса в Гефсиманском саду. После Вознесения Господа он проповедовал слово Его и говорил о Нем, как о Спасителе. И он первый из апостолов принял мученическую смерть от Ирода, который повелел снести ему голову. Помолись ему, сын мой, помолись же!

– Зачем? Я ему ничего не должен, – поглядел нормандец на свою набожную родственницу.

Настоятельница отшатнулась от него:

– Правнук Роллона Великого и внук Гильома Длинный Меч, говорю тебе, ты богохульник, не почитаешь Христа и святая святых – церковь нашу! Как можешь ты не благоговеть пред ликом апостола, не молиться и не верить?!

Можер почувствовал, что уже не может сдерживать себя.

– Хотите знать правду, матушка?

– Правда в слове Божьем и деяниях Его! Она в душе каждого, кто верит в Спасителя и пред кем святой Петр раскроет врата Эдема. Ибо к жизни небесной должен стремиться каждый, дабы не разверзлись перед ним хляби адовы, и не попал он в котел к сатане…

– Я давно уже перестал верить во все эти сказки! – резким махом руки оборвал Можер патетическую тираду аббатисы. – Да вы, если вдуматься хорошенько, и сами не верите во все эти выдумки. Никто не верит, даже сам папа (у бедной тетушки отвалилась челюсть, и глаза полезли на лоб). Но дело все в том, что церковникам нужна вера, ибо она дает власть над людьми. Власть небесную! А эта будет пострашнее светской, ведь речь идет о спасении души; всем охота попасть в рай и никому – в ад. Вот для чего нужна религия, ловко придуманная дальновидными мошенниками. Все это – не что иное, как небесный аппарат превращения людей в безвольных рабов!

Настоятельница тяжело дышала. Ей явно не хватало воздуха. Глядя на своего внучатого племянника, как на демона из преисподней, явно выбитая из колеи, она, побелевшими пальцами прижимая к себе распятие, лишь бормотала спасительную молитву.

– Да не волнуйтесь вы так, дражайшая моя родственница, никто не собирается покушаться на ваше религиозное благочестие, – поторопился Можер успокоить старушку. – Отправляйте себе спокойно ваши службы, выполняйте обряды, молитесь хоть богу, хоть дьяволу – по мне так все едино, – но не пытайтесь вашими богомольными штучками воздействовать на мой разум! Я давно уже уяснил, что к чему, и вы только что слышали об этом.

Настоятельница пытливо вгляделась в лицо Можера, пытаясь понять, не шутит ли он. Но не увидела ничего, кроме легкой пренебрежительной усмешки и, чувствуя, что все ее красноречие ни к чему не приведет, сокрушенно покачала головой.

– Ах, Можер, – только и простонала она, – ты теперь уже не спасешься. Ты безбожник.

– Никогда не считал это ни пороком, ни недостатком, – ответил нормандец.

– Но скажи, – продолжала аббатиса, не отводя от его лица изучающего взгляда, – кто научил тебя всему этому? Я помню, ты никогда не был прилежным учеником и добрым христианином. Часто вступал в пререкания с местным священником и любил отпускать шутки, которые выводили его из себя. Но раньше ты лишь посмеивался, а сейчас одержим бунтарским духом! Кто мог внушить тебе мысли о никчемности религии, ее предназначении, ее сущности и месте в жизни? Ведь ты рассуждаешь не как гностик, манихей или павликианин, а как безбожник, человек, не верящий ни во что! Тебя вовлекли в какую-то секту, Можер? Ты связался с еретиками, и они учат тебя не верить в Бога?

– Как можно верить в то, чего никто никогда не видел? – ответил на это Можер, вспоминая уроки монаха Рено. – Чего не было, нет и никогда не может быть! Все это создано человеческим воображением как легенда, миф, красивая сказка для слабых духом! Люди не хотят думать и отдают попам свои последние сбережения, да и себя в придачу, ведь, опутанный ложью, человек становится рабом того, кто эту ложь проповедует. В данном случае – церкви!

Аббатиса устало опустила взгляд и тяжело вздохнула. Потом, подняв голову, медленно и поочередно оглядела иконы с изображениями святых, о жизни которых она только что так самозабвенно рассказывала своему дорогому, увы, не понимающему ее родственнику. Выходит, все ее благочестивые намерения воздействовать на его душу были напрасны?

– А лики святых? – негромко спросила она, переводя взгляд на Можера. – Ужели ты и им не веришь?

Нормандец пробежал глазами галерею портретов и резюмировал:

– Если они и в самом деле существовали, то всю эту шайку я назову не иначе как сборищем остолопов.

Аббатиса покачнулась. Можер бережно поддержал ее под руки.

– Что с вами, тетушка?

– Ничего, – медленно, чуть слышно прошептала мать Анна.

– Да ведь вы чуть не грохнулись в обморок, дьявол меня забери!

Трясущимися руками аббатиса стала шарить у себя на груди, пытаясь схватить распятие.

– Оставьте вы в покое вашу деревяшку, – взял ее за руки Можер, – ничего, кроме лишнего волнения, она вам не принесет. Пойдемте лучше в приемную, там отдохнете и успокоитесь, а потом я изложу суть дела. Ведь вы, надеюсь, не откажете внучатому племяннику в его маленькой просьбе?

– Ах, мне теперь уже все равно, – устало пролепетала аббатиса, бледнея на глазах. И вдруг промолвила, вся оцепенев: – Мне кажется, я попала в объятия сатаны, и он теперь уже не отпустит меня, невзирая на мои молитвы…

– Отпустит, матушка, и притом непременно, – широко улыбнулся Можер, – но для этого нам с вами надо пройти в комнату для гостей. Там он станет бессилен.

Аббатиса тяжело подняла на него из-под старческих век блеснувший надеждой взгляд:

– Ты уверен в этом?

– Уверен ли я? Конечно, черт побери!

Аббатиса снова потянулась за распятием.

– Вот ведь привычка, – усмехнулся Можер, снимая цепь с ее шеи и вкладывая распятие ей в руку. – Чуть помянут нечистого – сразу за крест! Ну ладно, ладно, вот вам ваш амулет, осеняйте себя знамением, а то и в самом деле бесы утащат вашу душу в ад.

У аббатисы подкосились ноги. Охнув, она стала оседать. Можер, отпустивший было свою благочестивую родственницу, вновь подхватил ее под руки, не дав упасть.

– Нет, этак мы с вами никогда не дойдем, клянусь рогом дьявола. Вот если бы я знал доро… Э-э, дорогая тетушка, да вы совсем плохи; видно, мне придется нести вас на руках. А где же ваше распятие? Ну вот, обронили, вон оно валяется на полу… Тысяча чертей, матушка, я, кажется, наступил на него, и оно треснуло!

Услышав об этом, бедная аббатиса закатила глаза и, взмахнув руками, собралась уже упасть навзничь, но Можер, быстро подняв распятие, успел подхватить ее на руки. Потом пошел со своей драгоценной ношей вперед по коридору, размышляя, что теперь делать с так некстати впавшей в беспамятство родственницей.

Вдоль стены тянулись кельи монахинь. Можер пнул ногой одну из дверей; та широко распахнулась, чуть покосившись при этом. Нормандец заглянул внутрь. На него испуганно глядели глаза молодой монахини. В замешательстве она совсем забыла о том, что при появлении всякого незнакомого лица ей, согласно уставу, надлежит скрестить руки на груди и низко поклониться.

– Святые небеса! Мать аббатиса! – в страхе воздела руки к груди Христова невеста. – Что с ней?.. – она вперила взгляд в лицо гостя. – Ей плохо? Не умерла ли она, упаси Бог?..

– Ничего страшного, обычный обморок, – ответил Можер.

– Но что же делать? Надо как-то ей помочь, – и монахиня попыталась подойти поближе к лежащей без чувств на руках у незнакомца настоятельнице.

– Довольно болтать! – пригвоздил ее взглядом к месту Можер. – Чем охать да причитать, скажи лучше, где ее келья?

– Немного дальше по коридору. Идемте, я покажу дорогу.

Можер развернулся и вышел. Монахиня – за ним. В коридоре уже толпились ее товарки, в недоумении глядя на необычного посетителя с их настоятельницей на руках.

– Ба, сколько невест, оказывается, у Сына Божьего! – воскликнул Можер, разглядывая юных дев. – Любопытно, зачем они ему, если он не трогает ни одной?

Монахини, сбившись в кучку, в ответ на это наивно захлопали глазками.

– Что здесь такое? – протиснулась вперед одна из них, в таком же монашеском одеянии, с виду постарше других. – Что вы здесь делаете, господин?

– Я? – поглядел на нее гость. – Держу на руках вашу настоятельницу, черт побери!

У монахини округлились глаза:

– Запрещено упоминать нечистого в храме. Разве вы этого не знаете?

Можер хотел было уже ответить, но хозяйка кельи потянула его за рукав:

– Идемте же скорее, я отведу вас.

– В чем дело, сестра Юлия? – спросила у нее старшая. – Куда вы собираетесь отвести этого человека?

– В келью настоятельницы, вы же видите, она…

– Оставайтесь здесь, я сама провожу.

– Хорошо, сестра Барбета, – покорно ответила монахиня.

– Я наставница послушниц, – объяснила старшая Можеру и указала рукой в глубь коридора. – Идите за мной.

Когда Можер бережно уложил аббатису на ложе, сестра Барбета тотчас взяла ее за руку, повыше кисти. Нормандец, бесцеремонно усевшись на стул у изголовья, с любопытством наблюдал за ней. Она выпрямилась.

– Все в порядке. Мать Анна сейчас должна прийти в себя. А я хотела было послать за врачом… – сестра Барбета подняла бесцветный взгляд на гостя. – О вас мне уже доложили. Я думала, вы в приемной, а вы здесь… Я никак не ожидала.

– Вашей настоятельнице вздумалось ознакомить меня с красотами обители, вот объяснение этому. Мы стали подниматься по лестнице. Она с трудом преодолела эти злосчастные ступени, а потом, поглядев на лик святого Иакова, внезапно расчувствовалась, побледнела и едва не упала. Хорошо, что я оказался рядом.

– Ах, она у нас такая набожная и чувствительная; какой-либо рассказ из жизни святых великомучеников способен потрясти ее воображение и заставить даже рыдать. Видимо, так и случилось…

– А тут еще тяжелый подъем… – поддакнул Можер.

– Да, да, – закивала собеседница, – мать настоятельница уже в преклонных годах, мы сколько уж раз советовали ей поберечь себя… А может быть, эта неожиданная встреча с вами так взволновала ее, ведь вы с ней, как сообщила сестра Моника, давно не виделись.

– Безусловно, повлияло и это.

– И чего это ей вздумалось водить вас по церкви, а потом взбираться на хоры, ума не приложу, – поднимая брови, недоумевала сестра Барбета.

– Она пожелала удовлетворить мое любопытство, ведь я никогда не был в монастыре и даже не подозревал, что здесь столько дев! Но с какой стати, хотелось бы знать, они вздумали уйти от мира и запереть себя в этих мрачных стенах? Ведь они совсем юны! Ужели им так надоела свобода, где можно веселиться, петь, плясать, любить?

– Иные попали сюда не по своему желанию, – неохотно стала объяснять монахиня. – Монастырь – удобное место, чтобы избавиться от груза. Но много и тех, что пришли сами, по доброй воле.

– И они что же, сразу становятся монахинями?

– Нет, вначале они испытуемые, затем послушницы.

– А потом этих юных созданий, попавших сюда по недомыслию или чьему-то злому умыслу, всю жизнь кормят баснями о святых?

– Это не басни, это Священное Писание, – смиренно ответила монахиня.

– Брось! Оглянись вокруг: мир прекрасен! Зачем гнить заживо в обществе размалеванных уродцев, развешенных по стенам? Ужели ты и вправду веришь во все это?

– Что, как не вера в Бога и почитание святых апостолов спасает человека, ибо тогда ему уготована на небесах жизнь вечная, – заученно отчеканила сестра Барбета.

– Тьфу ты! – плюнул Можер. – А известно ли тебе, что вера выдумана, дабы внушить людям страх перед церковью, перед властью?.. Ну да черт с вами со всеми, когда-нибудь одумаетесь. Скажи-ка мне лучше, а эти послушницы… долго ли им до пострига в монахини?

– Срок достаточно большой: два года.

– Вот оно что… – протянул Можер, подумав, что возлюбленная Роберта, выходит, еще не давала обетов, а значит, его задача облегчается.

Они перемолвились еще несколькими фразами, и тут сестра Барбета, не сводившая глаз с настоятельницы, воскликнула:

– Ах, смотрите, мать Анна, кажется, приходит в себя!

Можер тем временем мучительно соображал, как ему вызволить из монастыря дочь барона. Если та согласна, работу можно считать выполненной; ну а если нет? Что ж, тогда… И нормандец радостно потер руки в предвкушении похищения средь бела дня. Это представлялось ему весьма забавным. Что касается трудностей в этом деле, то он попросту их не видел, уповая, как всегда, на стремительный натиск и свою силу.

Аббатиса тем временем глубоко вздохнула, огляделась и, усевшись на кровати, холодно посмотрела сначала на Можера, потом на наставницу послушниц. Бледность с лица аббатисы исчезла, она выглядела уже как обычно.

– Сестра Барбета, зачем вы здесь, разве я вас звала? – спросила она.

– Матушка, вам было так плохо, что мы решили уложить вас в постель.

– Мне что, и в самом деле стало плохо, Можер? – перевела аббатиса взгляд на нормандца. – А отчего, как ты думаешь? Ах, я плохо припоминаю… Кажется, мы шли по коридору мимо икон святых великомучеников…

– Вот именно, матушка, и один из них вам подмигнул.

Старушка, вся затрепетав, уставилась на племянника.

– Подмигнул? Мне?..

– Ну а кому же еще? Кроме меня и вас, там никого не было.

– Так ты говоришь… – аббатиса взволнованно взяла Можера за руку. – А ты не обманываешь меня?

– Я видел собственными глазами, клянусь тиарой папы римского!

Аббатиса встала, прошлась по келье и остановилась у окна. Потом обернулась, глаза ее горели живейшим интересом.

– Кто же именно? Ты не запомнил, Можер?

– Подмигнул? Ну как же… Вы еще успели назвать его по имени.

– И кого я назвала?..

– Апостола Иакова, того, кто брат Иоанна Богослова.

Аббатиса в пылу самозабвения молитвенно воздела руки к небесам:

– Благодарю Тебя, Господи, Ты услышал меня и послал мне в этом свой знак через улыбку одного из апостолов Твоих. Теперь я сестра его во Христе, и да пребудут с братом моим Иаковом и со мною вечная благодать небесная и Божье слово твое! И да святится имя твое…

Тут она, положив руку на грудь, внезапно замолчала и растерянно уставилась на внучатого племянника. Сияние небесное из ее глаз вмиг улетучилось, теперь они излучали страх.

– Можер, где мое распятие?.. Я потеряла его!!!

Она упала на колени и, стукнувшись лбом об пол, запричитала:

– Теперь я проклята вовек… Бог не простит мне! Демоны подкрались ко мне во тьме и выкрали крест, символ веры, ибо исходящий он от Христа, Господа нашего, на коем принял он страдания наши. И да низвергнется за это гнев Его с небес на нерадивую дочь свою, и да проклята будет она во веки веков…

Можер все это время посмеивался втихомолку. Наконец не выдержал:

– Да вот оно, ваше распятие, тетушка, черт вас возьми! Только избавьте мои уши от вашей религиозной болтовни.

Аббатиса бросилась к нему, схватила распятие, покрыла его поцелуями и, не выпуская из рук, вновь упав на колени, принялась возносить молитвы Господу за то, что он не позволил лукавому погубить ее душу.

Шумно вздохнув и отвернувшись в сторону, Можер негромко произнес:

– Еще немного, и один из нас сойдет с ума – либо она, либо я.

Сбоку от себя он услышал торопливый шепот. Повернувшись, увидел, как сестра Барбета, закатив глаза и сложив руки на груди, горячо молится. И прибавил:

– Будь проклят тот день, когда я решился войти в этот дом сумасшедших! Скорее бы выбраться отсюда. Бедняга Рено, он меня уже заждался.

Аббатиса, перебрав всех святых и пробубнив все известные молитвы, во всяком случае, их начало, наконец выдохлась. Можер, в который уже раз ругавший себя в душе за необдуманную шутку с апостолом, облегченно вздохнул.

– А теперь, матушка, – объявил он в наступившей тишине, – я должен напомнить вам о моей просьбе. Надеюсь, вы не забыли об этом?

И повернулся к монахине. Та, сразу же поняв, что ее присутствие отныне вовсе не обязательно, поднялась с места.

– Спасибо, девочка, ты нам очень помогла, – расцвел в улыбке внучатый племянник аббатисы, но тут же поправился, увидев, как у монахини отвисает челюсть: – То есть я хотел сказать, сестра Барбета…

Челюсть вернулась на место.

– Ступайте, дочь моя, – кивнула настоятельница, – нам нужно поговорить.

Кротко поклонившись, монахиня вышла.

– Дело вот в чем, дорогая тетушка, – начал Можер. – Среди ваших послушниц есть некая особа, нашедшая приют в монастыре весной этого года. Ее зовут Гердой, вернее, звали. Ныне она сестра Инесса. Помните, мы говорили об этом в начале нашей встречи?

– Конечно, помню, она даже внесла за себя вклад: золотое кольцо, доставшееся ей от матери; единственное, что у нее было, – ответила аббатиса. – Но почему ты интересуешься?

Можер припомнил разговор с монахом о вкладе в монастырь, который необходимо вернуть.

– Потому что это колечко украдено из королевского дворца. Так полагает король. Но он может и ошибаться. На всякий случай он сообщил мне приметы этого кольца, но, поскольку его нельзя увидеть, то этим делом займутся судьи, которые нагрянут в вашу обитель с инспекционной проверкой по приказу короля. Дело грозит скандалом, тетушка, вряд ли это придется по вкусу епископу и всей вашей церковной общине.

– Святая Дева Мария! – всплеснула руками аббатиса, округлив глаза. – Недоставало еще, чтобы монастырь обвинили в воровстве, а меня объявили воровкой! Боже праведный! Можер, значит, тебя прислал король?

– Да, тетушка, я приехал сюда по его приказу.

Она схватила его за руки; блуждающий взгляд, остановившись, уперся в глаза дорогого гостя:

– И если окажется, что вещь краденая, то это будет означать…

– …что вы приютили в своем монастыре воровку, не поинтересовавшись даже, кто она и откуда. А может быть, она собирается и вас ограбить, а потом улизнуть, об этом вы подумали?

Настоятельнице стало трудно дышать, она схватилась рукой за горло:

– То-то она мне показалась подозрительной: всё молчит, не смотрит ни на кого… Но что же делать, Можер?.. Помоги мне!

– Все дело в перстне. Если бы я смог посмотреть на него, беды удалось бы избежать. Но, поскольку вы говорите, что это невозможно… – и Можер поднялся со стула, словно собираясь уходить.

– Я сказала?.. – вытаращила глаза аббатиса. – Разве я говорила, что это невозможно? Когда же? Напротив, возможно, нет ничего легче, и если только в этом дело…

– Именно, матушка.

– Тогда я немедленно схожу и принесу этот перстень! Жди меня здесь, я скоро.

И аббатиса, с несвойственной ей живостью, бросилась вон из кельи.

– Пришлите ко мне эту послушницу, я должен с ней поговорить, – крикнул ей вдогонку Можер.

– Да, да, конечно, она тотчас же будет у тебя, – послышалось в ответ.

Можер усмехнулся, покачав головой. Он и не предполагал, что его выдумка произведет столь блестящий эффект. И подумал, что дело уже сделано. Но не знал, сколь крепко церковь умеет держать свою добычу.

Очень скоро в келью робко вошла юная послушница, облаченная в темное покрывало с нагрудником. Ее нельзя было назвать красавицей; широко расставленные глаза и далеко не идеальная форма губ не позволяли утверждать это. Увидев гостя, она скрестила руки на груди и низко поклонилась.

– Подойди поближе, – потребовал Можер.

Она подошла, сделав два шага.

– Еще ближе! Еще! Вот так. Стой рядом, а я сяду, иначе говорить будет невозможно. Тебя звали Гердой, а сейчас ты сестра Инесса, верно?

В ответ легкий кивок, потупленный взгляд.

– Зачем ты убежала в монастырь? Неужто на воле хуже, чем в этой дыре? Молчишь? Ну да мне и без того все известно: причиной тому несчастная любовь к сыну короля, которого ты недостойна.

Герда подняла робкий взгляд:

– Он был тогда сыном герцога. А теперь… Разве я могла знать?..

– Понимаешь, стало быть, что ты ему не пара?

Снова кивок в ответ.

– Ты все еще любишь его? Скажи мне честно, ничего не бойся, пойми, я твой друг.

Герда залилась краской и, вновь потупив взгляд, опустила голову.

– Я тебя прекрасно понял, малютка. Не желая навлекать на свою семью гнева герцога, ты скрылась здесь, не предполагая, что очень скоро монастырская жизнь опостылеет тебе. Теперь ты с радостью покинула бы это узилище, но, не зная, как это сделать, проклинаешь судьбу. Так ли я говорю?

– Да, – чуть слышно пролепетала юная затворница и залилась слезами.

– Отлично, девочка! А теперь слушай меня внимательно. Я помогу тебе, если ты мне обещаешь, что будешь послушной, и в дальнейшем, выйдя из этого склепа, станешь делать все так, как я скажу. Ты веришь мне? И обещаешь?

– Да, господин, – внезапно горячо заговорила юная послушница. – Клянусь Богом, я сделаю все, как вы скажете, только вытащите меня отсюда, ведь это тюрьма, я с ума схожу, я здесь погибну!..

– Увы, крошка, ты права; здесь обретают веру, но теряют разум. В миру ты можешь не верить ни во что, зато останешься с головой. Итак, заключим договор: я тебе – свободу, ты мне в ответ – свое послушание. Но не волнуйся, оно ни в коей мере не затронет твоего целомудрия. Согласна?

– Я ведь уже сказала вам, мне осталось только вновь поклясться.

– Этого уже не требуется. Теперь еще несколько слов, пока не вернулась аббатиса.

Когда мать Анна вошла, Можер решительно ей объявил:

– Она ни в чем не сознаётся. Но, чувствую, за ней кроется грешок. Поможет в этом разобраться лишь один человек – король!

– Посмотри на ее вклад, – аббатиса протянула Можеру перстень. – Ты говорил, что сможешь определить, не ворованный ли он. Быть может, на девочку собираются возвести напраслину?

Перстень был не из простых, иначе монастырь отказал бы Герде в приюте. Можер долго крутил его в руках, тщательно разглядывая со всех сторон, наконец, закончив осмотр, объявил:

– Мне трудно разобраться. Я покажу это кольцо королевскому ювелиру, только он сможет обнаружить приметы, известные лишь королю. Он же определит, настоящий здесь камень или поддельный. Я уношу его с собой, тетушка.

Мать Анна, которая по довольному выражению лица своего племянника уже решила, что перстень не ворованный и останется в монастыре, при последних словах Можера вздрогнула.

– А если окажется, что он краденый? – с замирающим сердцем спросила она.

– Тогда эту юную послушницу будут судить, и вам ее больше никогда не увидеть.

– А если он не краденый?..

– Боюсь, и в этом случае она к вам не вернется, тетушка. Желая загладить свою вину перед ней, король конечно же пожелает исполнить ее заветное желание, а оно, как вы сами мне сообщили, заключается в том, чтобы покинуть стены этого монастыря. Не говоря уже еще об одном: этот перстень и в том, и в другом случае потерян для вас навсегда.

Аббатиса побледнела. Только теперь она поняла, какие клещи мертвой хваткой вцепились в нее. Да, но девчонка! Ведь она теперь принадлежит церкви, как может король забрать ее отсюда? Это был единственный козырь, и аббатиса тотчас пустила его в ход.

– Полагаю, послушница на время следствия останется здесь? – спросила она, надеясь, что в случае неоправданных подозрений перстень в виде вклада обязательно вернется в монастырь. В противном случае епископ встанет на защиту сестры Инессы. Он постарается убедить короля в том, что ее попросту оклеветали, что это козни дьявола, который либо затуманил ум короля, либо выкрал у него перстень, дабы очернить юную невесту Христову. Что же касается заветного желания послушницы, то нетрудно будет запугать ее муками ада, если она вздумает своевольничать. Да она и не посмеет. И никто, кроме епископа или священника, не вправе расторгнуть обряд посвящения.

Так подумала аббатиса. Но то, что она услышала в ответ, выбило у нее почву из-под ног.

– И не надейтесь, тетушка, – Можер поднялся и, шагнув, взял Герду за руку. – Король приказал мне доставить эту девицу во дворец, и я ее доставлю, клянусь бородой вашего отца!

– Можер, ты не смеешь! – попыталась воздействовать аббатиса на сознание племянника, преграждая ему дорогу. – Сам епископ произвел обряд посвящения испытуемой в послушницы на ступенях алтаря, и ее облачили в покрывало! Лишь с позволения епископа или в случае смерти отца послушница может покинуть обитель.

– Ну что касается отца, то он, как вы знаете, жив и здоров, а на вашего епископа мне ровным счетом наплевать.

И нормандец, держа за руку юную послушницу, направился к выходу из кельи.

Аббатиса кинулась к двери и загородила ее собою.

– Можер, я не выпущу тебя! Оставь сестру Инессу здесь! Ты не смеешь святотатствовать, это обитель Христа!

Можер широко улыбнулся.

– Ведь вы меня знаете, матушка, если что-то взбрело мне в голову, то меня уже ничем не остановить. Поэтому, прошу вас, отойдите с дороги и не мешайте мне пройти.

Аббатису это явно не устраивало. Она знала, что получит нагоняй от епископа: среди бела дня у нее на глазах выкрали Христову невесту! Слыханное ли дело! Поэтому она вытащила из кармана ключ и быстро щелкнула им в замке.

– Ах, тетушка, как это необдуманно с вашей стороны, – покачал головой Можер. – Ведь теперь мне придется выломать эту дверь плечом. Отойдите хотя бы в сторону, чтобы я мог попробовать, получится у меня это или придется отойти для разгона.

– Бессовестный! Неужели ты осмелишься выломать дверь в моей келье?

– Из уважения к вам, дорогая родственница, я не стану этого делать, а открою дверь тем ключом, который вы положили в карман. Думаю, вы дадите мне его, ведь вам не хочется жить в келье с выломанной дверью?

И Можер протянул руку. Аббатиса быстро вытащила ключ и спрятала его у себя на груди.

– Надеюсь, ты не позволишь себе прикасаться ко мне? – с вызовом спросила она, по-прежнему не сходя с места.

– Напрасно надеетесь, тетушка, – невозмутимо ответил Можер. – Но не трепещите, я не стану шарить у вас за нагрудником, однако мне придется ухватить вас за бока. Увы, но винить в этом вы должны саму себя. Сожалею, но выбора у меня нет.

С этими словами Можер поднял аббатису, отнес в сторону и опустил на пол, шагах в пяти. Но не успел он подойти к двери, как его тетушка вновь была на своем посту.

– Можер, бесстыдник этакий! Если ты не боишься раздавить меня в своих объятиях, то побойся хотя бы кары небесной! Ведь Бог видит все, и он накажет тебя!

– Бог, тетушка, в данный момент потешается над вами и, готов дать голову на отсечение, сгорает от любопытства увидеть дальнейшее. Мне не хочется обманывать его ожиданий, а потому я повторю операцию, но на этот раз отведу вас подальше.

И Можер отнес настоятельницу в самый дальний угол кельи, теперь уже шагов на десять. Однако она вновь опередила его и, едва нормандец взял за руку сестру Инессу, была уже у двери.

– Учти, Можер, дверь крепкая, из хорошего дерева, и тебе ее не разбить. А если ты снова применишь ко мне насилие, я позову на помощь.

– Кого? – усмехнулся племянник. – Своих монахинь, целый отряд которых я смету одним лишь своим дыханием? Бросьте, тетушка, и отдайте мне ключ по-хорошему. Дверь и монахини при этом останутся целы, да и вы перестанете порхать по воздуху, это в ваших-то годах!

– Нет! – твердо ответила аббатиса.

– Ах, тетушка, подумать только, какой трогательной была наша встреча и каким постыдным и ужасным для вас может оказаться наше прощание. – Можер огляделся вокруг и остановил взгляд на высоком шкафу, стоящем у стены, близ кровати. – Как вы меня разочаровали! Да и бога тоже. Он теперь гадает: когда же это аббатиса кончит летать по своей келье? Честное слово, ему до смерти хочется посмотреть вашу посадку. Коли так, не станем обманывать его ожиданий, пусть полюбуется, держась руками за бока от хохота.

С этими словами он в третий раз схватил тетушку, дошел с нею до кровати, высоко поднял свою драгоценную ношу и водрузил ее на крышу шкафа.

– Ну вот, – воскликнул Можер, отряхивая руки и глядя на дражайшую родственницу снизу вверх, – теперь вы стали ближе к богу, к которому всегда взываете в своих молитвах. Уверен, он тотчас услышит вас, едва вы обратитесь к нему, но даже не попытается снять, несмотря на всю вашу набожность. Вам придется подождать, пока ангелы и святые, которых он наверняка позвал, не надорвут животы от смеха, глядя на ваши попытки спуститься на грешную землю. Что же касается меня, то я покидаю эту обитель размалеванных идиотов, глядя на которых вы пытаетесь пробить лбом полы. Прощайте, тетушка! Я, конечно, мог бы еще остаться погостить, да уж больно у вас скучно, к тому же у ворот меня ждет товарищ.

– Можер, сними меня отсюда! – закричала настоятельница, начиная бесноваться на своем насесте. – Ведь какой позор, если меня увидят здесь! Да и никто мне не поможет, а спрыгнуть с такой высоты я не смогу!.. Или ты хочешь, чтобы я переломала себе все кости?

– Кто же виноват, что в вашей келье такой высокий шкаф! – пожал плечами Можер.

Аббатиса, с перепугу забыв про распятие, которым она, надо думать, отогнала бы нечистую силу, не без помощи которой племяннику удалось водворить ее на столь неподобающий трон, продолжала кипеть возмущением и брызгать слюной.

Не слушая больше ее, Можер уперся в дверь плечом. В ответ – ни малейшего скрипа, ни движения. Тогда, отойдя на шаг, он попробовал упереться в дверь руками, но она только чуть пискнула одной из досок и снова не подалась.

Можер усмехнулся и выразительно посмотрел на тетушку. Обрадовавшись было его бесплодным попыткам, аббатиса, увидев этот взгляд, задрожала от страха и сложила крестом руки на груди. Можер, не спуская с нее глаз, сделал по направлению к шкафу шаг, другой, третий… Аббатиса подобрала ноги и вся съежилась, придвинувшись вплотную к стене. Казалось, сейчас случится непоправимое, и с нее станут срывать одежды! Подумав об этом, она воздела руки к небесам и запричитала, взывая к Богу. Потом, вспомнив про распятие, схватила его и, выпучив глаза, выставила вперед. Теперь дьявол или же племянник – в ее воспаленном мозгу это начало сливаться воедино – не посмеет приблизиться к ней! Крест на его пути!

Но Можер, проследив за этими манипуляциями старушки, только расхохотался. Потом, не доходя до шкафа, остановился, развернулся и, разбежавшись, вышиб дверь ногой.

Бедная аббатиса закричала от ужаса: дверь с шумом улетела в глубь коридора и там, гулко ударив в стену напротив, будто поверженный гигант, рухнула с грохотом на пол. Не помогли ни замок, ни петли. От того и другого остались лишь жалкие останки.

Аббатиса завыла, схватившись руками за голову. А по коридору в обоих направлениях торопливо затопали маленькие ножки разбегающихся в страхе Христовых невест. Хорошо, ни одна из них не отважилась подслушивать за дверью или подглядывать в замочную скважину. Это запрещалось уставом.

Нормандец, ведя за руку юную послушницу, вышел из кельи и направился в конец коридора. Затем они спустились по лестнице и, прошествовав аркадной галереей вдоль нефа, вышли во двор. Здесь, у клумб с цветами и вдоль грядок с редисом, луком, салатом и морковью, хлопотали юные монахини и послушницы. Увидев Можера, показавшегося из бокового нефа, будто Голиафа из стана филистимлян, они поклонились и застыли.

При виде их лицо Можера расплылось в улыбке. Он остановился:

– Черт подери, вот когда пожалеешь, что у тебя не десять рук! Целый десяток благоухающих роз сорвал бы я с этих грядок и увез с собой! Недурное пополнение для королевского двора!

Юные невесты Христовы, хихикая, стали перешептываться, не сводя глаз с такого великана, да еще и столь пригожего собой. В это время, надо полагать, позабыты были ими глупые обеты и постные физиономии церковников, призывающих к умерщвлению плоти и воздержанию во славу Христа. И всколыхнулись было, пробуждаясь ото сна, здоровые природные инстинкты в душах юных прелестниц, и щечки уже зарозовели не у одной из них при чарующих звуках манящего в бездну наслаждений живого, настоящего мужского голоса… Как вдруг другой голос – грубый, женский – вывел их из оцепенения:

– Чего вытаращились! Или Божье слово уже не властно над вами, и не страшитесь вы Божьего суда?.. Соскучились по карцеру, плети и власянице?!

Настоятельница! Идет по галерее, направляясь сюда. И вмиг зачахли появившиеся было зеленые ростки, будто ядом плеснули на них, и опустились смиренно долу юные головки, а нежные пальчики вновь принялись выдирать из земли надоевшие сорняки.

– Какого черта, матушка! – недовольно поглядел Можер на подходившую к нему родственницу. – Ей-богу, вы так эффектно смотрелись на своем престоле, что мне пришла в голову мысль позвать живописца. За ним я и отправился. Верите ли, я даже название придумал для будущего полотна: «Вознесение святой Анны». Но коли уж богу угодно было низринуть вас с высоты, то все духовенство нынче же запоет заупокойную по не родившемуся шедевру. Подумать только, какая утрата для религии и всего христианского мира! Великолепная вышла бы икона, не правда ли, крошка? – обратился он к сестре Инессе.

Та, с опаской поглядывая на аббатису, изобразила подобие улыбки. Можер расхохотался, и они отправились дальше.

– Можер, как ты можешь! – идя следом, причитала мать Анна. – Что подумают сестры о мире? Ведь это богохульство! Ты забыл, что здесь монастырь, община невест Христовых!

Нормандец остановился.

– Ваша усыпальница напоминает скорее логово Вельзевула, тетушка. Ей-богу, так и чешутся руки поджечь вашу обитель тумана и печали. Хотите откровенно? На кой черт вообще эти монастыри? Разве это Иисус их учредил? Так ли уж необходимы они для церкви и государства? А этот ваш, так называемый «жених небесный»? Зачем ему столько этих глупышек, в которых вы убиваете женское начало, превращая их в стадо безмозглых ослиц? И разве Бог приказывал запирать человека в келье? Ведь он создал его для общества! Молчите? Вам даже нечего возразить, потому что ни вы, ни ваша Церковь, ни папа не в силах убить правду. Очень скоро, уверен, она заявит о себе. Ваши попы из кожи вон полезут, чтобы ее убить, но она, истекая кровью, все же пробьет себе дорогу к человеческому разуму! Пойдем, малютка, – посмотрел он на Герду, – я отведу тебя в мир живых людей, иначе ты погибнешь в этом царстве мертвых.

– Бог накажет вас за ваши деяния! – подала голос наставница послушниц, следовавшая все это время за настоятельницей. – И Он, и сын Его Иисус призовут вас на суд божий для ответа!

– Похоже, у тебя здорово потемнело в мозгах на религиозной почве, девочка, – с грустью констатировал Можер. – А ведь ты недурна собой и могла бы радоваться жизни и рожать детей…

– У меня есть жених, и его зовут Христос! – с вызовом бросила сестра Барбета.

– Э-э, – протянул нормандец, – да эта овца совсем без мозгов. Легенда о Христе приносит пользу лишь попам, остальных она повреждает в уме. Запомни это, овечка!

– Это неправда! Жизнь Христа описывает Библия! Она не может лгать.

– Нет более лживого документа, чем эти нелепости, выдуманные неизвестными лицами в разное время. Подумай сама, есть ли в каком-либо из сочинений первого столетия упоминание о Христе? Ни в одном, а их было немало! Сделай вывод, пошевели мозгами!

– Это все происки дьявола! – отшатнулась от него сестра Барбета, замахав руками. – Сам сатана говорит устами этого человека. Вы не христианин, вы богохульник! Я пожалуюсь папе!

– Папе? – рассмеялся Можер. – Тогда у меня появится причина явиться к нему в гости и срезать мясо с его задницы на жаркое. Говорят, у папы весьма аппетитный зад. А если ты, овечка, будешь мне еще надоедать, я, пожалуй, заменю одно блюдо другим. Знаешь, что я сделаю? Прежде всего, подожгу этот смрадный вертеп, где у тебя высохли мозги, потом вырву с корнем вон то дерево, – он указал рукой на молодую липку шагах в пяти, в палисаднике, – заострю его топором, затем сниму с тебя штаны и воткну тебе этот кол между ног. А чтобы огонь не пропадал зря, я поджарю тебя в пламени одной из икон, а потом приглашу друзей на пиршество. Да, чуть не забыл, я привяжу к дереву твои ноги, чтобы не сгорели раньше времени и не мешали крутить вертел.

И Можер закатился хохотом.

Монахиня, раскрыв рот, часто закрестилась, другой рукой торопливо перебирая четки. Аббатиса давно уже держала распятие у губ и всё всматривалась в небеса: не грянет ли оттуда гром, не ударит ли молния в ее монастырь, не спустятся ли с небес архангелы с проклятиями на устах, возвещающие слово Божье? Но ничего не происходило, солнце все так же ярко сияло, слепя ей глаза, и она удивлялась, как это Бог не слышит такого святотатства? А если слышит, то почему не накажет?.. И тотчас вздохнув глубоко, аббатиса мотнула головой, отгоняя греховность мыслей: нельзя так, племянник ведь это ее.

Так же часто крестились тем временем и воздевали руки монахини и послушницы у грядок; они прекрасно слышали греховную речь гостя, Можер не умел разговаривать тихо.

Полную противоположность им всем являла лишь сестра Инесса. Она одна не молилась и не вопрошала небеса. Вместо этого, не отходя от нормандца ни на шаг, она во все глаза глядела на него, восхищаясь этим человеком, боготворя его. В ее глазах он был Прометеем, бросившим вызов богам.

Можер заметил этот взгляд.

– Кажется, мне удастся сделать из тебя человека, – сказал он. – А ты сама этого хочешь? Понимаешь, что я вытаскиваю тебя из могилы?

– Да, – пролепетала юная невеста Христова.

– Слава богу, хоть одна увидела всю гнилость этого болота.

– И все же вы обращаетесь к богу?.. – вопросительно выгнулись дугой брови послушницы.

– Не обращай внимания на это пустословие, – махнул рукой нормандец, и они вновь направились к воротам.

Им осталось уже несколько шагов, как наставница послушниц закричала вслед:

– Вы не смеете забирать сестру Инессу! Это запрещено уставом! Сам епископ совершил обряд посвящения на ступенях алтаря! Она дала Богу обет целомудрия!..

– Обет чего? – обернувшись, рассмеялся Можер в постное лицо сестры Барбеты. – Мне не знакомо это слово, детка, адресуй его своему небесному жениху. Что касается этой девочки, то она забудет его так же легко, как и произнесла.

Рено с нетерпением поджидал приятеля; Можер еще издали увидел его лицо сквозь дыру в воротах, а теперь и услышал обрадованный голос:

– Наконец-то, граф! Я уж подумал, не сожрали ли тебя ненароком церковные крысы?

– Одну, прозревшую, я веду за собой, Рено, – крикнул в ответ нормандец, – других, слепых, оставляю во мраке невежества. А, это ты, крошка? – поглядел он на привратницу. – Должно быть, соскучилась, ожидая меня? Зато я с добычей! Что поделаешь, ваша обитель поплатилась за это сломанной дверью. Благо, она оказалась достаточно высокой, не то мне пришлось бы расширить проем. Но что я вижу, ворота вновь на запоре? – он повернулся к настоятельнице. – Тетушка, прикажите своим овечкам снять засов, разве вы не видите, как я тороплюсь?

– Можер, одумайся! – предприняла последнюю попытку воздействовать на строптивого родственника аббатиса. – Ведь епископ узнает, поднимется шум, меня ждет нагоняй. Неужто тебе не жаль свою двоюродную тетку?

– Конечно, жаль, как можете вы в этом сомневаться, тетушка? Однако вам, по-видимому, неведомо, что такое служба королю. Это то, мадам, что исключает всякие родственные связи и чувства. Так и скажите епископу, когда он спросит вас.

– Он подвергнет тебя отлучению, Можер! Я, конечно, и слова не скажу, но начнут опрашивать других, и они расскажут о твоих богохульствах.

– Я подчиняюсь королю, тетушка, а он сильнее. Что касается вашего епископа, то мне на него попросту начхать. А если он станет угрожать, то я его повешу вниз головой… – Можер оглянулся по сторонам, – вот на этом дереве, – он показал, на каком именно, – так ему и передайте. Думаю, после этого у него отпадет охота к отлучениям. К тому же, тетушка, я вскоре возвращаюсь в Нормандию, отец надумал меня женить.

– Хвала Господу! Может, тогда ты возьмешься за ум.

– Посмотрим еще, какова невеста. Коли станет на брачном ложе петь псалмы во славу Господа, то придется уму-разуму учить не меня, а ее.

– Когда же уезжаешь?

– Провожу мать, а за ней уж сам.

– Так Гуннора здесь? Почему же она никогда не навестит меня?

– Не знаю, тетушка. Но я передам ей вашу просьбу. Так что же ворота? Откроют мне их?

Аббатиса огляделась по сторонам и подошла к племяннику ближе.

– А сам ты этого сделать не можешь? – негромко проговорила она. – Представь, что я собственноручно отодвину засов у всех на виду… Что отвечу я потом епископу?

Можер повернулся и резко сдвинул огромный засов, похожий на бревно. Проехав в скобах, он вылетел из них и гулко шлепнулся о землю шагах в пяти.

– О Боже, – покачала головой аббатиса, – теперь нам всем придется поднимать его.

– Ничего, пусть потрудятся, – кивнул Можер на монахинь, наблюдающих за ними, – не всё же им таскать травинки из земли.

Он пропустил вперед Герду, сам вышел следом. Рено подвел ему лошадь. Можер вскочил в седло, потом поднял сестру Инессу и усадил впереди себя.

– Прощайте, матушка! – крикнул он, помахав рукой аббатисе. – Наверное, мы теперь очень долго не увидимся с вами. Но, может быть, я еще вернусь. Зачем, хотите вы спросить? Чтобы повесить епископа, а поскольку мне не хотелось бы возвращаться пустым, захвачу вот эту девчонку, – он указал глазами на привратницу, которая, хоть и густо покраснев, не могла все же скрыть довольную улыбку. – Она мне нравится, черт подери! А ты, – крикнул он сестре Барбете, стоявшей поодаль, – когда я вернусь, не забудь, что я тебе обещал. И помните, тетушка и вы все, Можер Нормандский не привык бросать слов на ветер!

И он дал шпоры коню. Следом за ним поскакал Рено. Лишь облако пыли осталось на том месте, где стояли обе лошади.

К настоятельнице, молча глядевшей вслед стремительно удалявшимся всадникам, тотчас подбежали монахини:

– Ах, кто это? Кто это был, матушка? Вы скажете нам?

– Кто? – мать Анна тяжело вздохнула, все еще глядя на относимые ветром в сторону клубы пыли на дороге, потом вдруг улыбнулась чему-то и, смахнув непрошеную слезу, произнесла: – Мой внучатый племянник.

И добавила тихонько про себя:

– Скорее это был племянник сатаны.

И тут же, приложив два пальца к губам, торопливо перекрестилась.

Пока монахини всем гуртом поднимали засов, чтобы вставить его обратно в пазы, сестра Барбета, повернувшись, медленно побрела прочь.

– Быть может, сестра, пожаловаться епископу? – спросила у нее одна из монахинь.

– Нет, нет! – вскричала наставница послушниц, покосившись на липку в палисаднике. – Ни в коем случае! Пусть едет себе с богом. Хорошо еще, что он не разрушил весь монастырь. А пока помолимся…

Подошедшей к ним тем временем настоятельнице она сказала:

– Думаю, не стоит оповещать об этом епископа. Пусть узнает как можно позже.

– Да и на кого жаловаться? – ответила аббатиса. – На короля?

– При чем здесь король?

– Этот человек действовал по его приказу.

– Думаете, даже архиепископ не станет разбирать это дело?

Аббатиса усмехнулась:

– Он и сделал Гуго королем.

Сестра Барбета облегченно вздохнула.

И все же на следующий день молодую липку спилили.