Гизела вышла из покоев герцогини, вернулась к себе в комнату, надела корону и вышла во двор. Конюшня находилась близ левого крыла замка; чтобы попасть туда, надо было миновать прачечную и иные хозяйственные постройки. Гизела глубоко вздохнула и, перекрестившись и вручая себя Богу, неторопливо пошла по двору.

Можер тем временем, не без помощи конюха, уже выбрал подходящую лошадь и теперь топтался возле нее, то пробуя на прочность узду и стремена, то разглядывая лошадиные зубы и похлопывая животное по крупу и спине. Наконец он вскочил в седло, причем не пользуясь стременем; лошадь стояла неколебимо, как утес, и только пофыркивала, прядая ушами.

Убедившись, что такой скакун ему подойдет, Можер спешился и, склонившись, принялся подтягивать подпругу.

– Какое красивое животное, – вдруг послышался рядом восхищенный женский голос. – Верно, и всадник под стать такому коню. Хотелось бы мне увидеть…

Голос внезапно осекся: из-за ушей лошади показалась голова нормандца.

– Это еще кто? – недовольно пробасил он, глядя на непрошеную гостью. – Ты что тут делаешь?

– Ничего особенного, – вся съежилась Гизела от этого громового голоса, – просто я проходила мимо и… дай, думаю, посмотрю. Ведь вы приехали с герцогом, да?

– А ну марш отсюда, пока я не задал тебе трепку!

Гизела уставилась на нормандца, вытаращив глаза.

– Трепку? Мне?.. – от негодования кровь бросилась ей в лицо. – Да как вы смеете! А знаете, из какого я рода?

– Плевать мне, какого ты роду, – бросил Можер. – Я спрашиваю, кто ты? И что это у тебя на голове?

– Корона…

– В самом деле? Сними, тебе не идет.

– Но я принцесса и имею право носить корону, только маленькую.

– Принцесса? Ты? Ха-ха-ха! Не скажи этого еще раз, не то захохочут все лошади этой конюшни.

– Вы не верите мне?

– Я не верю никому, даже самому папе, тебе тем более.

– Бог мой! А еще говорят, что норманны перестали быть грубыми, переняв у франков такт… и вежливость.

Можер вышел из-за лошади, в руках его был кнут.

– Что ты там такое лопочешь про норманнов, глупая девчонка? Хочешь меня оскорбить? – он похлопал кнутовищем по руке. – Что ж, валяй, но знай, скажешь еще дурное слово о викингах, я посажу тебя в карман моих штанов, и ты будешь сидеть там до тех пор, пока мне не придет охота вытащить тебя оттуда.

Гизела побледнела:

– Меня?.. В карман ваших штанов?!

– Вижу, тебя это не очень устраивает, – нормандец почесал в затылке, поглядел по сторонам. – Что ж, тогда я насажу тебя на оглоблю; будешь висеть на ней, пока король не решит, что с тобой делать.

От возмущения Гизела поперхнулась и, не найдя что сказать, в страхе уставилась на оглоблю, лежавшую на земле шагах в пяти.

– Что, испугалась короля? (Гизела вздрогнула, будто от раската грома.) То-то же! Знай, что шутить с нормандцем имеет право лишь тот, кто заслуживает его доверие, клянусь башмаком Роллона! А теперь говори, кто ты и чего тебе здесь надо.

– Но я же сказала – принцесса.

– Тогда я – папа римский Иоанн!

– Но… но…

– Что ты там еще бормочешь?

– Но у меня корона!

– А вот я сниму ее с твоей головы и надену на свою, тогда я – король! Что скажешь на это?

– Но я в самом деле принцесса и зовут меня Гизелой.

– Ее зовут Гизелой! А меня графом Можером, если тебе хочется знать.

– Я дочь короля Конрада Бургундского!

– А я сын герцога Ричарда Нормандского, чтоб мне лопнуть!

– Я племянница императрицы Адельгейды!

– А я правнук Роллона Великого, слышала о таком?

Гизела выдохлась. Не зная, как еще возразить, она печально вздохнула и попробовала улыбнуться.

– Ах, граф, как вы грубы и непочтительны к женщине. И кто вас только воспитывал?..

И тут же она вся съежилась от громового голоса нормандца:

– Что ты там несешь о воспитании? Кто тебя надоумил учить меня?

Гизела ответила мягким голоском:

– Думаю, никогда не помешает поучить человека хорошим манерам, коли он с этим не знаком.

И тут же пожалела о сказанном. Можер сделал вперед шаг, другой и навис над дочерью короля Конрада всем своим громадным телом, едва не заслонив собою весь свет божий.

– Слушай-ка, Гизела, или как тебя там, – произнес он, будто лев прорычал, – не советую выводить меня из терпения, а потому подбирай-ка свои платья да живо улепётывай отсюда, пока я не надрал тебе задницу вот этим кнутом. Поняла? А теперь убирайся!

Гизела почувствовала, как в ней закипает злость и на этого неотесанного викинга, и на саму себя. А ведь она полагала, что ей без труда удастся покорить гостя. Раздосадованная, она зло пробурчала:

– Что ж, я уйду, только как бы вам не пожалеть потом…

– Что?! – взревел Можер, быстро шагнул еще вперед, обхватил Гизелу поперек туловища и, сунув под мышку, будто полено для растопки очага, пошел с нею к выходу из конюшни.

– Отпусти меня! – завизжала Гизела, вся извиваясь в бесплодных попытках вырваться на свободу. – Слышишь, немедленно отпусти!

– Черта с два! – раздалось в ответ. – Сейчас я выдеру тебя этим кнутом. Вот только привяжу покрепче. Там, во дворе, я видел веревку.

И вдруг нормандец остановился. К ним направлялись слуги и впереди – гофмейстерина, первая дама двора. Увидев необычную сцену, все будто остолбенели и, раскрыв рты, уставились на Можера и принцессу. Первой опомнилась гофмейстерина:

– Госпожа герцогиня! Святые небеса! Что это с вами, куда вас несут?

Гизела бросила на них взгляд Медузы и закричала:

– Нет, это вас куда принесло?! Чего вам всем здесь нужно?

– Мы вас повсюду ищем по приказу госпожи Беатрисы. Нам сказали, что вы где-то тут…

– Убирайтесь отсюда! – снова крикнула Гизела. Потом Можеру: – Да отпусти же меня, вот привязался!

Можер опустил ее на землю, поставив на ноги.

Она быстро повернулась к слугам:

– Что стоите, олухи! Не слышали разве, что я приказала?

Слуги, раскланиваясь, стали пятиться.

– Простите, ваша светлость…

– Скажите госпоже Беатрисе, что я скоро приду.

– Хорошо, ваше высочество.

– Убирайтесь же!

Слуги, и гофмейстерина первая, заторопились и исчезли, будто рой комаров ветром сдуло.

– Выходит, ты и в самом деле принцесса? – воскликнул Можер и расхохотался. – Забавно, чёрт возьми, вот уж никогда бы не подумал.

Гизела в это время с ужасом разглядывала свою помятую одежду.

– Боже мой! Вот так познакомились… Что я скажу Беатрисе?

– Скажешь ей, что побывала в объятиях графа Можера. Она сразу поймет в чем дело и простит тебя.

Гизела покосилась на нормандца, потом внезапно громко рассмеялась и посмотрела на него одним из тех взглядов, которые ясно дают понять о полном прощении, переходящем в дружеское расположение.

– Ты уж прости, что я чуть было не посадил тебя в карман, – тоже заулыбался Можер.

– Полагаешь, тебе бы это удалось? – игриво спросила принцесса.

– Еще бы, ведь ты поместишься у меня на ладони. Хочешь, попробуем?

И нормандец протянул руку.

– Нет, нет! – замахала руками Гизела, с ужасом глядя на его ладонь величиной с крышку ведра. – И без того я уж натерпелась страху.

– А почему ты такая маленькая и тощая? Тебя плохо кормят? Впрочем, что это я… – со скрытой насмешкой свысока посмотрел на нее Можер, – к тебе, наверное, надо обращаться как к дочери короля, со всем почтением и в надлежащей форме? Не привыкла ведь, чтобы тебе «тыкали».

– Пустяки, – махнула рукой Гизела. – Тебе я прощаю.

– Отчего же?

Она пожала плечами.

– Знаешь… – и, чуть помолчав и немного смутившись, добавила, глядя в сторону: – Поначалу я так осердилась… Я ведь и в самом деле не привыкла к такому обращению.

– А потом?

Она перевела на него взгляд. Ее глаза искрились теплотой, на губах играла легкая улыбка.

– Меня стало это забавлять. Со мной никогда так бесцеремонно не говорили.

– А, ты привыкла, чтобы тебе кланялись и угодливо улыбались, как совсем недавно эта, похожая на подушку, дочь Арахны, что приходила за тобой? Но Можер Нормандский никому еще не кланялся и не улыбался по заказу.

– Это я уже поняла, – сказала Гизела, не сводя завораживающего взгляда с нормандца. – И все же иногда волей-неволей приходится нагнуться, если проход низок?

– Если так, то я остаюсь у дверей. Пусть сами выходят ко мне те, кому я нужен. А нет – значит, в этом жилище не уважают гостя, и я ухожу прочь.

– А когда очень-очень надо войти? – не отставала Гизела. – И мешает верхний косяк?

– Тогда я выбиваю его кулаком.

– Такой сильный у тебя кулак?

– Однажды на меня налетел всадник и пытался зарубить мечом. На мою беду, я был безоружен. Я увернулся от него один раз, потом другой. В третий раз он, вероятно, уложил бы меня наповал, если бы я, оказавшись прямо перед мордой его лошади, не ударил ее кулаком в лоб.

– Боже мой, бедное животное!.. Что же было дальше?

– Она упала на передние ноги, а потом завалилась набок и тут же издохла. Пока всадник барахтался под нею, я отобрал у него меч и одним ударом разрубил пополам.

– Святые небеса! – всплеснула руками Гизела и вдруг вся замерла, не сводя с нормандца влюбленных глаз. Потом прибавила, усиливая эффект чарующей улыбкой: – Мне никогда и слышать не приходилось о таком, а уж видеть и подавно…

Можер хмыкнул и, слегка нахмурившись, искоса посмотрел на нее:

– Что ты так вытаращилась на меня, будто хочешь сожрать живьем? Мне приходилось ловить на себе такие взгляды, от которых мужчина теряет голову. Но я не из той породы, тебе ясно, принцесса?

Ее взгляд потух и упал вниз, уткнувшись в землю. Она слегка покраснела. Потом негромко произнесла:

– Тебе просто показалось.

– Может быть. Вам, бабам, виднее. А скажи-ка мне, зачем ты сюда пришла? Разве конюшня – подходящее место для дочери короля?

– Не хочу говорить тебе неправду…

– Тогда говори правду, чёрт возьми!

– Хотелось посмотреть на тебя поближе.

– Значит, до этого видела издалека?

– Да, мы с сестрой заметили вас двоих, когда вы подъезжали к воротам замка.

– Теперь я понимаю… Но вот что странно: ты почему-то всё не уходишь, хотя я уже, наверное, раз сто сумел тебе надерзить. Ага, закивала, значит, это так. Так почему все же не уходишь?

– Хочешь знать? – спросила Гизела игриво.

– Конечно, чёрт побери! – воскликнул нормандец. – Мне даже стало интересно.

– Потому что я хочу с тобой дружить.

– В самом деле? – рассмеялся Можер. – Да ведь мы уже подружились, разве не так?

Гизела вся засветилась улыбкой.

– И еще я хотела сказать… – она снова с любовью взглянула нормандцу в глаза, – что ты начинаешь мне нравиться.

– Провалиться мне на этом месте! – вскричал Можер. – Скажи мне эти слова другая, похуже тебя, ей-богу, прихлопнул бы как муху! Но тебе я готов простить. Ты славная принцесса, чёрт подери, в замке моего отца я повидал таких предостаточно.

– Значит, я тоже нравлюсь тебе? – с плохо скрываемой надеждой утвердительного ответа спросила Гизела.

– Конечно! Мне нравится любая, которая не корчит из себя недотрогу.

– Вот даже как? Ну а если… корчит?

– Тогда я посылаю ее ко всем чертям!

– А если, несмотря ни на что, ты все же хочешь обладать ею?

– Тогда я легко добиваюсь, чего хочу.

– Тебе приходится держать ее, чтобы она не вырывалась?

– Я держу ее, всего лишь одним пальцем прижимая к постели.

– Со мной тебе не придется утруждать себя.

– Я знал, что мы быстро договоримся.

– Хочешь, пойдем в замок? Мы продолжим разговор у меня в покоях. Нам принесут хорошего вина.

– А как же герцогиня Беатриса? Ведь она посылала за тобой.

– Пустяки, – махнула Гизела рукой. – Вероятно, она хочет дать кое-какие наставления перед своей поездкой.

– И все же загляни к ней.

– Загляну.

Можер отвел лошадь в стойло, задвинул засов, и они вдвоем с Гизелой направились во дворец.

Герцогиня вернулась из поездки сердитая и усталая, но всё же торжество светилось в ее глазах.

– Я так и знала, что этим все кончится, – падая в кресло, ответила она на вопрос Карла Лотарингского об успехе ее миссии.

– Вам не удалось добиться их согласия? – искренне удивился герцог.

– Мне не удалось их помирить.

– Разве они в ссоре?

– Вечная война свекрови с невесткой, такая же старая, как этот мир. Я думала, может, эти умнее, ведь обе императрицы. Казалось бы, чего им делить!

– Чёрт бы побрал этих женщин! – выругался Карл и, вскочив с места, принялся шагать по комнате. – Вот что значит нет сильной мужской руки. Что же им мешает спокойно править империей? Генрих Строптивый усмирен, их извечный враг Лотарь умер, так чего им теперь недостает?

– А вы еще не догадались?

Карл остановился, будто взгляд герцогини заставил его сделать это, и повернулся к ней:

– Борьба за власть?

– Именно Карл! Им мало своей женской войны, так они дерутся за Оттона! Кто будет управлять империей: Аделаида или Феофано? Кто станет воспитывать юного императора: родная мать или свекровь? Момент удобный, он должен привыкнуть и далее подчиняться только одной из них, ведь ему всего семь лет.

– Чем же кончилось? Которая стала регентшей?

– Мать. Конечно же, Феофано. Но свекровь не сдается, внук всегда при ней. Льнет к тому, кто добрее. Феофано сурова, ее беседы с сыном лишь о том, как управлять. А ребенка тянет к детским играм. Бабка умна и хорошо это понимает. Императрица скрипит зубами и грозится отослать ее подальше. Но свекровь не робкого десятка. Мать короля франков – ее дочь, Людовик – внук; вот козырь! Сильнее его нет. В ответ на выпады невестки она грозится уехать на запад, чтобы заставить франкского короля пойти войной на Феофано и отобрать у нее внука. Невестка обещает выставить против нее византийскую армию. Дело пахнет скандалом. А тут я с предложением мира с франками!

– Надо думать, Феофано была не против, – заметил герцог.

– Еще бы! Она сразу вцепилась в это мертвой хваткой. Правда, помог делу Герберт Орильякский. Пока свекровь раздумывала, он уведомил обо всем невестку. Та поначалу повела себя вызывающе, негодуя, что не она узнала первой. Но где бы я стала ее искать, ведь ее не было, когда я приехала. Знал о том, где она, один Герберт. Он и посоветовал иметь дело лишь с Феофано как с законной императрицей. Однако на встречу поедут обе: без свекрови никак нельзя. Ни Эмма, ни Людовик не простят этого Феофано.

– Что же Аделаида? Дала согласие?

– Мне стоило немалых трудов добиться этого. Упор делался на одно: место ли семейным распрям перед актом заключения мира между двумя соседними и, заметьте себе, герцог, родственными державами! В конце концов я ее добила. Затем условились о встрече: двадцать пятого мая в Монфокон-ан-Аргонн.

– Участники? – коротко спросил Карл.

– Кроме нас с вами – король Людовик, Эмма, обе императрицы и Гуго. Как только вернетесь в Лан, пусть король немедленно известит об этом мать и герцога франков. Вслед за вами, чуть позднее, я сама прибуду в Лан. Сейчас меня задерживают кое-какие дела, не то я отправилась бы вместе с вами.

– Непременно приезжайте, герцогиня, ведь на среду восемнадцатого мая назначено заседание в Компьене: король будет судить Адальберона.

– Сдался ему этот святоша! Будто без него не хватает забот.

– Это дело чести. Людовик будет судить его как предателя.

– Много шуму, да мало толку, – повела бровью герцогиня. – Попробуй заставить лису есть яблоки, коли ей милее воровать кур.

– Архиепископа осудят и сошлют, это послужит наглядным примером для других. Так полагает король, но не ошибусь, если скажу, что так не думаем мы с вами.

– Что же сделали бы вы на месте племянника?

– То же, что и вы, – уклончиво ответил Карл.

– Хотите, чтобы я первой раскрыла карты? – усмехнулась Беатриса. – Что ж, пожалуйста, раз вам этого так хочется. Что делали римляне с неугодными правителями или консулами? Судили? Ссылали? Как бы не так! Возня, да и только. Яд, меч, кинжал или стрела – вот орудие власти. Пусть это грубо и подло, но только это порою спасает от смерти тебя самого. К тому же у других вызывает страх, тот, в свою очередь, – раболепие.

– Однако такого правителя очень скоро начинали ненавидеть, и заканчивал он так же, как и его жертва.

– Кто посмеет обвинять короля в смерти какого-то попа, к тому же предателя! Мало ли куда он подевался? Был – и нет его. Исчез! При чем же здесь король? Какой суд докажет его вину?

– Не старайтесь доказывать мне прописных истин, герцогиня. Я вовсе не спорю с вами.

– Значит, согласны?

– Нашего согласия король не спросит, а поэтому нам останется лишь подчиниться его решению.

– Что ж, пусть будет как будет, – махнула рукой Беатриса. – В конце концов, мне нет до этого Адальберона никакого дела. Скажите лучше, как развлекалась молодежь в мое отсутствие? Вряд ли сестры обошли вниманием вашего спутника.

– Нормандцу не приходилось скучать, – ответил Карл улыбаясь. – К таким, как он, всегда льнут женщины. Удивляюсь, как они делили его между собой.

– Природное влечение самки к самцу, – обронила герцогиня. И прибавила: – Извечное стремление женщины иметь здоровое потомство, а не хилых котят, умирающих через месяц или год после рождения.

– Если моя племянница родит, никто не удивится, пусть даже ребенок будет не похож на ее покойного мужа. По срокам выйдет, что дитя – законное. Она этого хотела, я это видел и не мог запретить. В конце концов, это ее дело. Но вот что скажет другая своему мужу?

– Ничего, – сказала Беатриса. – У нее трое от Генриха. Зачем ей ребенок от нормандца? А вот Герберга поступила мудро: ей и в самом деле пора рожать. И в этом ребенке будет кровь нормандских герцогов и франкских королей.