Архиепископ Реймский Адальберон, словно зверь в клетке, метался от стены к стене в своих покоях. Предстоящий суд страшил его. Изгнание – не легкая кара; это было позором, провалом его планов. И все же не самым худшим. Юный король был настолько предубежден против главы Арденн, что архиепископ не без оснований уже видел свою голову под топором палача. Измена королю и своему народу – такого Людовик простить не мог, не имел права. Покойный Лотарь не раз указывал сыну: этого Иуду необходимо судить, а затем предать казни. Неожиданная смерть короля не спасла Адальберона, а лишь отсрочила приговор. Людовик пошел по стопам отца, это было ясно; советчики, которых науськивал Герберт, не могли поколебать его решения довести задуманное прежним королем до конца. Даже Гуго, которому умирающий Лотарь завещал довериться, был бессилен что-либо сделать. Говорят, юный монарх теперь подпал под влияние своего дяди, так сообщили шпионы.

Архиепископ остановился, задумался, уставившись в окно. Зачем герцог Лотарингский прибыл в Лан? Казалось, этому легко найти объяснение: смерть брата, и вот он – путь ко двору, к власти, трону… К трону? Узник усмехнулся. Ну, нет, не бывать этому, покуда он еще жив, покуда не было суда. Но, впрочем, о чем это он? Людовик ведь молод, куда Карлу до трона! Но что если… Кто знает, что на уме у братца Лотаря? Дорогу к престолу нетрудно освободить, способов предостаточно.

Это одна сторона вопроса. Но есть и другая. Быть может, ему милее быть всего лишь дядей любимого племянника, франкского короля? Чем это плохо, хуже самого трона? Карл Лотарингский не столь честолюбив, как иные, об этом архиепископ хорошо знал. Коли так, не золото короны слепило ему глаза и выманило из Брюсселя. Что-то другое. Что именно – он начал догадываться: та же власть, тот же король при живом короле. Только этот неопытен и юн, Карл же умудрен годами и всегда подаст племяннику совет, которому тот, лишенный ласки и любви матери и видящий вокруг себя одних врагов, конечно же, последует. Но вот вопрос, какой совет? Что именно нашептывает некогда опальный дядя юного монарха своему племяннику? Нет ли злого умысла против него, архиепископа, что подстегнет Людовика к более решительным действиям и ускорит приговор?

И Адальберон принялся вспоминать, не было ли у них с Карлом вражды. Долго смотрел в окно; тень от деревьев с одной стороны улицы уже переползла на другую, когда он удовлетворенно кивнул. Значит, удара отсюда не будет. И архиепископ с радостью подумал о правильности своей жизненной позиции: жить со всеми в мире, несмотря на антипатии королей.

Оставалось главное: найти контакт с Карлом, прибрать его к рукам, сделать все, что он захочет, а тем временем направлять его в нужную сторону. Отсюда – соответствующее воздействие на юного монарха. И первый такой шаг должно предпринять в отношении смягчения приговора, коли уж нельзя будет обойтись без суда. Главное – остаться в живых, вот что заботило сейчас архиепископа больше всего. И Карл Лотарингский – это его последний козырь, спасительная нить, что поможет сохранить жизнь. Во что бы то ни стало необходимо снискать его дружеское расположение. Но он – архиепископ одного из двух первых городов королевства, дававший благословение королям и совершавший их миропомазание; он – глава влиятельного рода Арденнов, стоявшего в первых рядах защитников империи против франкских смутьянов – он всего лишь узник, а его тюремщик – юнец, плохо понимающий в делах управления королевством. Но Адальберон мечтает отдать Лотарингию германцам – вот что гложет сознание Людовика, затуманенное обещаниями отцу, не дающими покоя мыслями о родовых землях Пипинидов и о столице Карла Великого с его прахом. И никто не напомнит ему, что именно он, Адальберон Реймский, был инициатором церковных реформ во Франкии и всю жизнь трудился над улучшением и очищением церквей, борясь с нравственным упадком монахов и монахинь и укрепляя уровень образования в монастырских школах. Да разве только это?..

Пленник тряхнул головой: не те мысли обуревают, не в то русло потекли. Он снова подумал о Карле Лотарингском. И тотчас нахмурился: что-то долго не видно Герберта. Уж не под стражей ли? Или дал течь канал сообщения, что работал до сих пор? Ах, ему бы выбраться отсюда. Но как?

Дворец строго охранялся. У входа и дверей покоев архиепископа денно и нощно дежурила стража, это было вменено в обязанность городскому старшине. Король запретил всякие посещения, отрезав таким образом пленника от всего мира. Впрочем, тот мог выйти и прогуляться по саду, полюбоваться фонтаном и посидеть на скамейке. Кроме того, Адальберону не возбранялось служить литургии в соборе, где ждала послушная паства. Этим и ограничивалась его свобода. Ему запрещалось выезжать из города, принимать визитеров и наносить визиты самому. И за всеми его действиями неусыпно следили два цербера – кузены графы Эд и Герберт, которых приставил к нему король. К пленнику могли беспрепятственно войти, да и то после досмотра, лишь слуги, дворцовая челядь да соборный клирик со священником. Тем по долгу службы необходимо было общение с его преосвященством.

И еще один человек мог беспрепятственно войти к Адальберону – его ученик епископ Герберт Орильякский. И это невзирая на строжайший запрет короля. Однако все зависело от того, сколь набиты были золотом карманы епископа. Увы, алчность всегда затмевает верноподданнические чувства. На этом Герберт и играл. И именно он доставлял бывшему наставнику интересующие того сведения. Он же был посыльным: приносил архиепископу письма от других прелатов, его племянника и обеих императриц, затем доставлял им ответы через своих посланцев.

Архиепископ думал о Герберте и нервничал, ожидая новостей. В том, что они были и исходили от короля, он не сомневался.

И вновь лоб избороздили морщины. Людовик его страшил. Людовик ему мешал. Мешает многим. И империя не поскупилась бы для того, кто избавит ее от досадливой занозы. К этой мысли архиепископ возвращался уже не раз. Он пытался гнать ее, но она настойчиво, как оса, кружила над ним, заставляя мозг усиленно работать в поисках верного решения.

И Адальберон, весь в плену этой мысли, завороженно глядя вдаль и уже не отдавая себе отчета в том, что говорит вслух, пробормотал:

– Что, как это случится?.. Но тогда… только один сможет стать королем.

В это время скрипнула дверь. Архиепископ вздрогнул и порывисто обернулся.

На пороге стоял Герберт.

Они шагнули навстречу друг другу.

– Есть новости? – быстро спросил Адальберон.

– Зачем бы мне иначе тревожить покой вашего преосвященства? – ответил епископ.

– Говори!

– Король Людовик выразил желание заключить мир с империей, он сам мне сказал. Договор будет подписан в Монфокон-ан-Аргонне двадцать пятого мая.

Архиепископ сел на стул, вытер пот со лба.

– Слава богу! Наконец-то все это закончится.

– Война Каролингов с Людольфингами?

– Мое заточение! Мой позор, епископ, коему подверг меня этот юнец. Но мир!.. Как он мог решиться? Вряд ли у него хватило бы на это ума.

– Ему подали этот совет, и он последовал ему. Советчик – наш добрый гений, незаслуженно обиженный братом, изгнанный и забытый всеми.

– Карл Лотарингский? – сразу же догадался пленник.

В ответ епископ коротко кивнул.

– Так я и знал, – проговорил Адальберон.

– Герцогиня Беатриса приняла деятельное участие в организации переговоров. Впрочем, как всегда. Ей-богу, такого искусного дипломата франки не знали со времен Дагобера…

– Что же руководило Карлом? – перебил архиепископ. – Как думаешь? Зачем лично ему нужен этот мир?

– Вы же знаете, по вине брата он оказался всеми забыт и никому не нужен. Смерть Лотаря развязала ему руки. Теперь он в почете: ближе дяди у Людовика никого нет, слушает он теперь только его. Но Карл не враг империи. Он прибыл в Лан не для того, чтобы под знаменами короля идти войной на Оттона. Людовик слаб, ему не свалить этого Голиафа. Карл увидел это и понял, что ни к чему накалять страсти. Да и плохо ли ему нынче? Зачем Лотарингия, если племянник сделал его первым министром королевства.

– Вот даже как, – задумчиво произнес архиепископ, глядя мимо собеседника и поглаживая ладонью пурпурную скатерть стола. – Что ж, всё, казалось бы, складывается к лучшему, если бы не одно обстоятельство, которого Людовик не учел, попросту о нем не догадавшись.

– Бесспорно, опыта у юного монарха еще мало, – ответил на это Герберт. – Да и в каких недобрых намерениях мог бы он заподозрить собственного дядю?

Архиепископ снисходительно посмотрел на гостя.

– Все очень просто, Герберт, если вспомнить, кем по рождению является герцог Лотарингский.

– Кем же, как не братом покойного Лотаря…

– Королем, епископ! Карл Лотарингский – король, наследующий престол в случае смерти брата! Таков издавна закон у франков: делить королевство меж сыновьями, выделяя каждому равную долю, делая каждого властелином!

– Однако, как мы помним, Людовик Заморский не смог оставить завещания, а Лотарь не пошел по этому пути, решив все забрать себе одному. Этим он лишил Карла королевского трона.

– Тщеславный глупец, возомнивший себя единовластным монархом! Вот почему он поторопился короновать Людовика.

– Причина не в этом, ваше преосвященство. Всем известно, что таким образом Лотарь отомстил брату за клевету в адрес его жены.

– Дважды глупец! Ему надлежало изобличить и наказать ее, а он обрушился на Карла. Но всем понятно было, что он просто нашел удобный повод.

– Карлу надлежало держать язык за зубами.

– Сам того не понимая, Лотарь подвел черту под династией, – отвечая скорее своим мыслям, нежели Герберта, медленно, нажимая на каждое слово, произнес Адальберон. – С двумя королями пришлось бы потягаться, один же – всего лишь пациент Фортуны.

– Понимаю, Карлу уже не быть королем, но ведь Людовик еще столь юн, – возразил Герберт, – поэтому стоит ли сгущать краски? Впрочем, – добавил он немного погодя, пристально глядя на наставника, – возможно, вы и правы, ваше преосвященство. Я исхожу из решения, которое Людовик принял в отношении вас.

Архиепископ отвернулся. Взгляд его словно остекленел.

– Он не остынет, даже несмотря на мир. Я знал это, поэтому не жду ничего хорошего. Суд на время отложен, но всё же состоится.

– Да, в Компьене, восемнадцатого мая. Таково решение короля.

Адальберон повернулся: лицо бледное, взгляд потухший:

– Что оно сулит мне, как думаешь, Герберт?

– Он по-прежнему считает вас предателем и настроен весьма решительно. Хорошо, если обойдется изгнанием. Но я опасаюсь худшего. Замечаю, на меня он тоже косится. Упаси бог, узнает о наших свиданиях, не миновать тогда и мне кары.

– Непременно узнает. Оба графа, мои стражи, желая выслужиться, донесут ему. Ты ходишь по краю обрыва, Герберт, вот-вот сорвешься. Но к тебе он будет более милостив, если только до этого ты не исчезнешь сам, найдя убежище либо под платьем Феофано, либо под далматикой папы.

– Я не покину вас, ваше преосвященство!

– Даже под угрозой топора? – криво усмехнулся Адальберон. – Можешь не отвечать. Человек слаб, самосохранение – его первейший долг.

– Я все же возлагаю большие надежды на переговоры в Монфоконе. Протянув один другому руку дружбы, вряд ли император и король франков не пойдут при этом на некоторые уступки. Скажем, Оттон закроет глаза на захват Вердена, а Людовик не станет лютовать по отношению к реймскому архиепископу.

– Все это так, если бы суд не состоялся раньше. И не дороже ли для империи Верден, нежели моя голова?

– Я говорю лишь «предположим»… – слабо возразил ерископ.

– Что касается мира, то я в это не верю, – твердо сказал Адальберон. – Достаточно знать неуравновешенный характер Людовика, как, впрочем, и его отца. Сегодня для них мир, а завтра снова война. Таковы франки: любят нарушать ими же подписанные договоры.

– Полагаете, соглашение обернется всего лишь пустым звуком? Эхом в горах или усыпляющим воем сирен?

– Верь мне, Герберт, этот мир будет шит белыми нитками, пока… – архиепископ замолчал, сжал губы, сощурил глаза.

– Пока что? – осторожно спросил наперсник.

Адальберон кольнул взглядом и склонился ближе, тихо выдавив сквозь тонкие губы:

– Пока не исчезнет один из двоих, подписавших этот договор. Ты понимаешь, о ком я.

Герберт отшатнулся, глаза его округлились. Дрожащим голосом он пробормотал, не сводя взгляда с наставника:

– Но ведь это означает… Дьявол забери мою душу… – Герберт, поперхнувшись, осенил себя крестом. – Ведь он последний! Другого Каролинга нет!

– Только так мы сможем уберечь наши с тобой головы от безжалостного приговора Немезиды, – жестко ответил архиепископ. – Дело зашло слишком далеко, ты не можешь этого не понимать.

– А его дядя? – вспомнил Герберт. – Ведь именно ему будет на руку это… – он запнулся, подбирая слово, – этот переворот! Кто как не он сядет на трон? Ведь его провозгласили королем! Это было в Лане во время ответной акции Оттона на поход Лотаря.

– Провозгласить – не значит помазать, – назидательно молвил Адальберон. И добавил: – Карл Лотарингский никогда не станет королем.

– Значит, и он тоже… наш враг?

– Напротив, первый друг! Именно с его помощью надлежит устранить Людовика.

– Но ведь тот – его племянник, причем любимый! Как же Карл сможет пойти на такое?

– Дорога к трону испокон веков застила глаза и не таким, как герцог Лотарингский. Надо пообещать ему корону, тем более, что первые шаги к этому уже были сделаны.

– Но ведь вы сами говорили, что ему не быть королем.

– Я же сказал – только пообещать. Однако действовать надо тонко, чтобы не наломать дров. Прощупать его, обнюхать со всех сторон, узнать, чем он дышит, – вот отныне твоя задача, Герберт. Посули ему одобрение и защиту папы и империи, а также всё, о чем он попросит. Посулы твои всё одно унесет ветер. И помни, времени у тебя в обрез: до суда уже недолго осталось.

– Но что, как он мыслит иначе? И не удастся мне нащупать нужную жилу?

– Тогда сам принимайся за дело. Помощников у тебя будет предостаточно: епископы Ланский, Льежский, Рейнский, Камбре, мой брат, племянник… назвать еще? И торопись, Герберт, не медли.

– Однако как же все это устроить? – терялся в догадках Герберт. – Людовик никуда не выходит из дворца, а охраняет его сам Геркулес!

– Это еще кто?

– Гигант из Нормандии, сын герцога Ричарда. Ловок, как Гермес, и силен, как Антей. Ударом кулака пробивает дыру в заборе.

– Неожиданное препятствие, – озадаченно протянул архиепископ. – Выходит, к Людовику не подобраться.

– Можно, конечно, поразить этого Голиафа стрелой… – неуверенно проговорил Герберт, – да он всегда в кольчуге, поверх нее панцирь. Так доложили мне верные слуги. К тому же одному богу известно, сколько стрел надо для этакой громады…

– Ни одной! – остановил его жестом и властным взглядом Адальберон. – В своем ли ты уме, епископ? Не хватало нам войны с норманнами! За убийство сына Ричард уничтожит все королевство заодно с империей, коли та воспротивится, а нас с тобой порубят на куски и скормят собакам.

– Ужели викинги столь сильны, сколь о них говорят?

– Герцогу стоит только бросить клич, как все скандинавские племена, включая сюда датчан и шведов, лавиной обрушатся на Франкию. Думаешь, напрасно король Карл в 911 году заключил с Роллоном мирный договор и отдал ему в жены свою дочь? Сын же Карла Людовик провозгласил независимость Нормандии, а Лотарь, пробовавший было покорить викингов, в 969 году вынужден был подписать с ними мирный договор. Или ты забыл об этом, епископ?

– Но что же тогда предпринять? – проговорил Герберт. – Я теряюсь в догадках. Как успеть за такой короткий срок?..

– Людовик, как и все короли, любит охоту, – подсказал Адальберон. – Помнишь об этом?

– Причем страстно любит! – сразу же ухватился за эту мысль верный ученик. – Охота – веселое занятие, но оно же и опасное. Всякое возможно: один может провалиться в болото, другого смертельно ранит загнанный зверь, в третьего угодит по ошибке пущенная кем-то стрела…

– Я вижу, к тебе возвращается сметливость, – сказал Адальберон. – Это будет уже не первый король, кто падет жертвой своей страсти. Подай Людовику мысль об охоте накануне суда, коли не выйдет с Карлом. Что до остального, то не мне тебя учить, как устроить несчастный случай, да ты и сам только что предложил варианты. А людей у тебя хватит, в крайнем случае, переодень монахов. Но не забудь прикончить их, как только…

– Об этом я уже догадался, – остановил архиепископа Герберт, подняв ладонь.

– Вот и хорошо, – зловеще улыбаясь, ответил Адальберон. – Посоветуйся, с кем нужно. Продумайте, как лучше все устроить. И сразу же – ко мне, с радостной вестью. Но предупреждаю: никакого насилия, иначе вместо тела короля земле предадут наши с тобой обезглавленные трупы.

– А дальше? – угрюмо покосился на собеседника епископ. – Что будет с королевством, вот вопрос! Кто сядет на трон?

– А ты еще не догадался? – сощурил глаза архиепископ. – Я считал тебя более прозорливым. Не хмурь лоб, я помогу тебе. Кто самый могущественный во Франкии, сильнее Людовика? Кто не пойдет войной на Оттона, а, напротив, постарается установить мир с империей? Наконец, кому нечего делать в Лотарингии, потому что его земли западнее Лана, а его город – Париж?

– Герцог Гуго! – воскликнул Герберт и впился глазами в непроницаемое лицо архиепископа.

Адальберон тяжело поднялся, медленно прошел по комнате, стал у окна и, скрестив руки на груди, задумчиво уставился вдаль на пламенеющие в закате верхушки сосен далекого Санлисского леса.

– Думается, однако, он слишком робок для этого, – послышался голос собеседника за его спиной.

– Нет! – твердо ответил архиепископ. – Просто чересчур осторожен. Он оспорит корону у Карла Лотарингского, коли к тому зайдет дело, и отымет ее… но у законного, коронованного монарха – никогда.

И спустя некоторое время, в течение которого Герберт напряженно ждал последнего слова мудрого наставника, тяжело и зловеще прозвучал в тишине глухой голос Адальберона:

– Он не желает быть королем. Зато другие этого хотят.