Вечером того же дня Герберт предстал перед наставником с радостной и одновременно печальной вестью.

– Значит, тебе удалось? – не смог сдержать ликования архиепископ. – Я так и знал, что получится, ты способный ученик. Теперь расскажи все по порядку. Никто не заподозрил?

– План не сработал, хотя все было готово: мои люди поджидали короля в засаде, как раз у логова зверя.

– Но ведь ты говоришь, Людовик умер! Как же так?

– Он погиб не от моей руки.

И Герберт рассказал, что произошло на охоте.

Адальберон внимательно слушал. Когда рассказ закончился, он встал и медленно заходил по комнате. Новость была потрясающей, узник никак не мог собраться с мыслями, хотя, казалось, и был готов к этому. Наконец он остановился и, вперив взгляд в собеседника, проговорил, растягивая губы в улыбке:

– Господь услышал мои мольбы, Герберт, и воздвиг на пути врага преграду смерти. После похорон я освящу храм свечами во славу Господа. Да и ты чист перед Небом.

– Мои руки не запятнаны кровью Каролингов. В дело вмешался случай.

– На все воля Божья на этом свете, – осенил себя архиепископ крестным знамением. Потом проговорил, глядя в окно: – Что ж, коли так, пора действовать. Говоришь, Гуго приказал меня освободить? Отлично, значит, выше его никого нет. И он же добавил, что суд состоится? Тоже неплохо.

– Что же в этом хорошего, коли вас будут судить? – не понимал Герберт.

Архиепископ повернулся к нему:

– На этом суде герцог явит свою власть. Вот для чего он ему нужен. Потом, когда дойдет очередь до выборов короля, мнение будет уже единогласным. Пусть попробует кто-нибудь возразить реймскому архиепископу.

– Значит… – многозначительно протянул Герберт, – Гуго?..

– Церковь умеет помнить добро, – подошел к нему Адальберон. – Сегодняшний день был последним для династии Каролингов. Они хотели уничтожить меня? А я уничтожил их.

– Но остался еще один – Карл! – напомнил Герберт. – Вы не забыли? Брат Лотаря…

– А не забыл ли ты о письме, что приносил недавно? – зловеще блеснул глазами архиепископ. – Ты ведь ознакомился с ним. Императрицы сообщают, что Карл намеревается увеличить свою территорию, захватив Верхнюю Лотарингию, где хозяйкой герцогиня Беатриса, сестра Гуго! Скажи, мало ли страдала империя от нападений последних Каролингов? А тут еще и этот!.. Понимаешь теперь, сколь опасен такой сосед и как желает она от него избавиться? Представь, он станет королем! Что скажу я Аделаиде и Феофано, чьими советами всегда руководствуюсь? Что Карл имеет право занять трон на правах сына короля Людовика, как и Лотарь? Что он законный правитель, и я ничего не смог с этим поделать? Нет, Герберт, не для того я служу империи, чтобы предавать ее интересы, не зная, как выпутаться из создавшегося положения. Каролинги сами выкопали себе могилу. Начал рыть Людовик Заморский, а закончил Лотарь. Первый не дал Карлу никакого королевства, мало того, никакого видного поста не досталось младшему сыну. Даже епископ его не благословил как законнорожденное королевское дитя. Все досталось одному Лотарю, который не захотел делиться с младшим братом и изгнал его из королевства. Но кто мог знать тогда, что пройдет совсем немного времени, и он отдаст богу душу, а затем и его сын? Это и свело Каролингов в могилу. Я усматриваю в этом волю Всевышнего и потому не намерен, дабы не брать греха на душу, перечить этому, поэтому я столкну брата Лотаря в могилу его предков. Ныне он всего лишь восковая фигура в моих руках. Я обрушу на него такие обвинения, после которых изгнание покажется ему раем.

– Но он может начать борьбу!

– Это уже дело Гуго. И Церкви. Я подвергну его отлучению. Эта кара заставит его образумиться.

– Но мотив?..

– Протест против законной власти короля!

– Да ведь он от рождения король!

– Посмотрим, перевесит ли это чашу весов в его сторону. И знай, Герберт, у меня два сильных козыря, которые, случись в том нужда, побьют его карты: первый – герцог франков и второй – папа Иоанн!

– Есть и еще один, третий, ваше преосвященство, – растянул губы в улыбке Герберт. – Пустив его в ход, думаю, не понадобится прибегать к первым двум.

– У тебя есть план, касающийся выборов нового короля?

– Именно об этом я и хочу сказать. По-моему, он неплохо сработает.

– Ну, ну, говори, обсудим твой замысел.

И Герберт принялся излагать наставнику свой хитро задуманный план.

Людовика поначалу хотели похоронить в Сен-Реми де Реймсе, где покоились останки его отца, однако путь туда был неблизкий, а между тем на ассамблею съехались уже все участники. Опасаясь, в силу этих причин, что после похорон на обратном пути можно не досчитаться как минимум половины приглашенных, Гуго приказал местом упокоения короля избрать аббатство Сен-Корнель, располагавшееся неподалеку. Адальберон во время церемонии выглядел весьма опечаленным, чем мог ввести в заблуждение людей непосвященных, однако таких не было; все хорошо знали о состоянии дел при дворе франкского короля и понимали, что это показное горе ненадолго, до следующего дня. Так и оказалось.

На суде, который состоялся в Компьене, архиепископ одно за другим отметал обвинения, выдвинутые против него покойным монархом и его отцом, убеждая присутствующих, что его деяния были всегда направлены на благосостояние королевства, а его дружбу с империей объяснял не чем иным, как желанием способствовать миру между двумя державами. Ему попробовали возразить, уличив в предательстве интересов короны, направленных на возвращение под ее власть городов Нижней Лотарингии, завоеванных в свое время Карлом Великим. Но тут выступил Гуго, председательствующий на этой ассамблее:

– Требую обвинителей более подробно изложить жалобы на архиепископа города Реймса, которые, полагаю, окажутся недостаточно мотивированными для рассмотрения дела и вынесения приговора. Если эти жалобы окажутся к тому же лживыми, направленными единственно на то, чтобы очернить архиепископа, а в его лице франкскую Церковь, то обвинитель тотчас впадет в немилость и на него будет наложено проклятие.

После такого выступления жалобщики сомкнули рты. Речь Гуго яснее ясного явила расстановку сил в аппарате власти. Отныне ни у кого уже не оставалось сомнений, что ассамблея созвана лишь для видимости: фикция, не больше. И каждый, кто присутствовал, уже знал или догадывался о результатах выбора короля, которые состоятся если и не сейчас, то в самом ближайшем времени.

Закончив выступление, Гуго внимательно оглядел зал. Собравшиеся недоуменно переглядывались. Герцог, казалось, кого-то искал. Неожиданно раздался его громкий голос:

– А где брат Лотаря? Почему я не вижу Карла Лотарингского?

Аудитория хранила молчание. Ответа на этот вопрос не знал никто. И тут с места поднялся Герберт; ему не надо было громко говорить, он сидел ближе всех.

– С вашего позволения, герцог, сообщаю вам и всему собранию следующее: прибыл нарочный из Брюсселя с известием о серьезной болезни жены Карла Лотарингского. Я передал ему сообщение, и он ускакал.

В зале зашумели; пользуясь этим, Герберт бросил быстрый взгляд на наставника. Тот в ответ кивнул.

Гуго властно поднял руку, призывая к молчанию:

– Поскольку больше нет желающих выступить в качестве обвинителя архиепископа Реймского, то я беру на себя смелость отметить несомненные заслуги последнего в деле преобразования Церкви, а также укрепления мира между государством франков и Священной Римской империей. Иными словами – между Западно-Франкским и Восточно-Франкским королевствами, разделяет которые Лотарингия, вечный камень преткновения. Хочу указать на архиепископа Адальберона как на человека высоких моральных качеств, называемых добродетелью, и на рьяного слугу Господа. Это он заменил повсюду распутных, алчных, а порою и вовсе безграмотных и далеких от духовного понимания мира каноников на грамотных и умных монахов. Благодаря им, всем хорошо известная фраза «Церковь на службе мирян» перестала быть таковой, ибо Церковь должна служить Господу. Причислим сюда его борьбу с упадком нравов, наблюдаемым среди монахов и монахинь; те и другие, выряжаясь в бесовские одежды, донельзя обтягивающие талии, ляжки и ягодицы, похожи были сзади на проституток. И это монахи? Слуги Господа, ведущие аскетическую жизнь?.. Но теперь все по-иному, и заслуга в этом архиепископа Реймского, которого наша ассамблея, к стыду своему признаюсь, собралась судить!

Гуго еще некоторое время говорил в защиту Адальберона, наконец умолк. В зале висело тяжелое молчание. Никто не посмел раскрыть рот, собираясь перечить вице-королю, как звали герцога многие.

Бывший реймский пленник ждал кульминации – момента, когда на сцену выйдет он сам. Он уже знал, что сказать, и видел себя не обвиняемым, а тем, кем должен быть на выборах будущего короля – главой Церкви, за которым оставалось последнее слово. Единственное, что его смущало – малочисленность присутствующих, но и тут он знал уже как поступить. Их с Гербертом план предусматривал и это.

Герцог сказал еще несколько слов, поставивших точку на этом собрании:

– Господин архиепископ, вина ваша не доказана и вы должным образом выпадаете из числа подозреваемых и обвиняемых, ибо присутствующие здесь знатные люди королевства усматривают несправедливые гонения на вашу особу. В связи с этим я объявляю вас невиновным и предлагаю занять место во главе ассамблеи.

Это был триумф Адальберона. Так осуществилось выполнение одного из пунктов плана, разработанного Гербертом и согласованного с наставником и герцогом франков.

Дальше надлежало действовать архиепископу, ибо следующим пунктом значились выборы короля.

И Адальберон, степенно взойдя на кафедру, во всеуслышание объявил:

– Облеченный властью главы Церкви, пользующегося всеобщим почитанием и доверием, на правах возглавляющего нынешнее заседание, я заявляю, что в виду отсутствия многих членов форума не представляется возможным провести успешные выборы помазанника божия на престол. Предлагаю перенести избрание кандидата на пост главы государства на более поздний срок. Однако время не терпит, и ассамблея соберется вновь уже через несколько дней в Санлисе. К тому времени туда подъедут остальные участники. Однако прежде чем разойтись, сеньоры, предлагаю каждому принести клятву великому герцогу и регенту королевства в том, что он не предпримет и не замыслит ничего предосудительного по поводу выбора нового короля до следующего собрания ассамблеи.

И архиепископ поклялся в этом Гуго, за ним остальные.

Это был первый выпад Адальберона против Карла Лотарингского, прямой намек на то, кому именно достанется корона. Кто-то понял это, до иных не дошло. Но так и нужно было. Никто не должен был заранее знать, чем все кончится и за кого следует подать голос: за дядю покойного короля или за кого-то другого. Но голоса можно перетянуть в нужную сторону, для этого существуют подачки в виде земель, титулов и должностей. В остальном решающую роль должно сыграть красноречие архиепископа, его убедительные отводы нежелательного для империи кандидата.

Это был еще один пункт плана, тщательно разработанного Гербертом и Адальбероном. Они втянули в свою аферу и Гуго, хотя тот изо всех сил сопротивлялся. Он не хотел быть королем, оба святых отца чувствовали это, но продолжали все сильнее давить на него. Слишком уж благоволила империя к Гуго и боялась, выказывая свою ненависть в письмах к архиепископу, Карла Лотарингского. Она не желала отдавать ему земли, которые считала своими. Такой огромный кусок! И кому? Младшему брату Лотаря! Да и то потому только, что его далекий предок сделал Ахен своей столицей и стал императором Священной Римской империи! Но тому уж двести лет, империя давно распалась и хозяевами здесь теперь Людольфинги, а не Каролинги, это их земля! Но Карл упрям и прет уже в открытую, как бык на ворота. Будь он поскромнее, стал бы королем. Гуго – тот совсем другое дело. Этот ничего не хотел, никуда не стремился, на Лотарингию ему было наплевать и он жил в дружбе с императорским двором. Чем не король? Так решили императрица Феофано и ее свекровь Аделаида, «мать королевств». О чем и известили в письме Адальберона, приказав убрать неугодного кандидата. Не зная об этом, но, уже догадываясь, что партия герцога франков по каким-то причинам берет верх, Карл, едва прибыв из Брюсселя, где супруга его – вот ведь ирония судьбы! – и в самом деле два дня тому как страдала от изнурительной болезни, тотчас отправился в Реймс к Адальберону. Отсюда тянулись нити заговора против него, он был уверен.

Но какой прок волку-одиночке заявлять о себе как о достойнейшем, если стая уже выбрала вожака? Карл понял это, когда увидел холодные, немигающие глаза, в упор смотрящие на него. Все же он попытался найти в лице архиепископа надежного союзника, рассчитывая на помощь Церкви. Видя равнодушие, он стал даже молить, взывая к чувству сострадания гонимому и обездоленному, отринутому по непонятной причине собственным отцом, а потом и братом. В ответ Карл выслушал упреки в дружбе с сектантами и еретиками с их гностическими заблуждениями, заключающимися в критике Священного Писания, открытом покушении на Церковь и проповедовании тезисов о римской церковной политике, которая, по их мнению, всегда была агрессивного и насильственного характера, что противоречит идеям религиозно-воспитательным. Карл сказал, что не разделяет их убеждений, поскольку держится прямо противоположного мнения. Он еще раз попытался воздействовать на архиепископа через свое королевское происхождение, на что собеседник лишь покачал головой и сослался на знатных людей королевства, которые и вынесут решение. Карл догадался, что апеллировать следовало к герцогам и графам, но на это требовалось время, а его уже не было.

Так ничего и не добившись, герцог Лотарингский вернулся в Лан. По дороге решил, что ему теперь уже нечего здесь делать, ибо выборы предопределены, и не в его пользу. Оставаться в королевском дворце было бессмысленно и небезопасно. С ним никто не разговаривал, на него попросту не обращали внимания, он был для всех чужим. И ему подумалось, что чужим становился не только он, вся королевская династия. Кажется, дело идет к перевороту. Карл последний, Карла уже нет – эта мысль превалировала в умах знати, и не выбить ее уже оттуда. Оставалась другая знать – его, герцога Лотарингского, вассалы, и коли сумеет он их задобрить ли, разжалобить, так или иначе расположить к себе, то на ее плечах он и попытается вернуть трон.

Так думал герцог Карл, пока еще смутно представляя себе этапы будущей борьбы, но понимая, что для настоящей у него нет сил.

Во дворе он встретил нормандца.

– В чем дело, Карл? – вскричал тот, подходя к нему. – Где ты был?

– Разве меня кто-нибудь искал? – невесело усмехнулся герцог.

– Я, чёрт возьми! Тебе этого мало?

– Вполне достаточно, мой друг, ведь ты единственный здесь, кому я еще не противен.

– Понял, наконец, что тебя окружают враги? Прежде их не было, покуда был жив твой племянник, а нынче архиепископ набирает силу.

– Немудрено: ветер дует с востока.

– Вот оно что, – нахмурился Можер. – Империя… А Адальберон – ее верный слуга. Но скажи, Карл, чем это ты не угодил этой бургундской развалине и ее лопоухой невестке? Ведь ты, помнится, давал вассальную присягу Оттону.

– Никого это сейчас не трогает. А дело вот в чем. Однажды, беседуя с Людовиком, я высказал мысль о намерении в будущем захватить Верхнюю Лотарингию. Как понимаешь, мамочку Оттона и ее свекровь это не привело в восторг.

– Чёрт бы побрал этих двух германских потаскух! Но откуда им стало известно?

– Разве мало способов подслушать чужой разговор? – вздохнул Карл. – Мне следовало подумать об этом тогда. Нынче мои замыслы отозвались эхом. Всему виной смерть короля…

– И наши с тобой пустые головы, Карл! Ведь Вия предупреждала!

– Береги ее, Можер… Но я еще вернусь и, отряхнув от пыли ветвь старинного рода, вдохну в нее жизнь.

– Стало быть, уезжаешь?

– Здесь мне больше нечего делать. Гнилое яблоко никто не станет поднимать, если над головой висит спелое.

– Я поеду с тобой!

– Нет, ты останешься. Девчонка одинока, а Эмма глаз с тебя не сводит… А ведь это по ее навету Лотарь изгнал меня.

– Старая крыса! – вскричал нормандец. – И она еще посмела оскорбить Вийку!

– Ну, она еще не совсем стара. Лет пятнадцать всего между вами… Что касается Вии… – Карл помедлил, затем продолжил: – Королева-мать в последнее время грустна, мечется, что-то не дает ей покоя. Как ни увижу – складка меж бровей и следы от слез на щеках.

– Чему удивляться, ведь только что умер ее сын.

– Причина еще и в другом. Я видел ее глаза, когда она смотрела на вас обоих, ломая пальцы на руках. Помяни мое слово, не сегодня завтра она пойдет на мировую и ради этого попросит прощения…

– У Вии?! Она, королева-мать?! В своем ли ты уме, Карл?

– Или я ничего не понимаю в женщинах. Что до тебя, то либо ты станешь начальником дворцовой стражи у нового короля, либо… Впрочем, наверное, Гуго уедет в Париж, это его город.

– Бог с ним, с Гуго, – махнул рукой Можер. – Я задал вопрос, ты так и не ответил. Почему не берешь меня с собой, ведь я обещал отцу служить тебе!

– Твой отец не мог тогда знать, как изменится расстановка сил на шахматной доске. Он посылал сына к дяде короля, а не к изгою. Что касается слова, то я освобождаю тебя от него, а Ричарду при встрече скажу, что ты был мне самым преданным другом.

– Но ты говорил, что еще вернешься, Карл! Выходит, мы снова увидимся, если я повременю с отъездом?

– Возможно, кто может знать будущее? – ответил герцог. – Так или иначе, ты волен выбирать путь в жизни, Можер. Хочешь, возвращайся в Нормандию, тебя, наверное, уже заждались. А нет – ступай с Гуго, станешь маршалом и будешь жить в Париже. Решай сам. А теперь прощай. Мне осталось поцеловать Вию.

И Карл Лотарингский, оставив Можера озадаченно глядящим ему вслед, быстро пошел во дворец.