Ближе к ночи во дворец приехал во главе целого эскорта грозных норманнов молодой герцог Ричард с супругой Юдит Бретонской – голубоглазой блондинкой с чуть вздернутым носом, бледными щеками и бесчувственными губами, не знающими улыбки. Ее муж, напротив, отличался живостью: светло-карие глаза излучали тепло, на щеках алел румянец, а с губ не сходила приветливая улыбка. Едва прибыв, оба тотчас сняли дорожные одежды и надели праздничные: Ричард – легкий светло-лиловый плащ из шелка поверх голубой рубашки до бедер и с рубиновой застежкой на груди; Юдит – разноцветное шелковое платье с длинными и узкими рукавами, закрывающее тело до пальцев ног и отделанное богатой обшивкой. Талию охватывал синий пояс, голову украшал венец из живых цветов.

После обмена приветствиями и легкого ужина из вина с оливками Вия решила поболтать с Юдит. Еще раньше она обратила внимание на неоднократные попытки Роберта, заговорив с женою, развеселить ее, но увидела, что у того ничего не выходит. И сразу же догадалась в чем дело, когда поймала на себе несколько раз любопытные взгляды юной супруги Ричарда. Той нужна была подружка, в обществе мужчин она чувствовала себя скованной, еще не привыкнув к роли жены и оставаясь, в сущности, ребенком. Вия спросила Юдит, откуда та родом, с интересом послушала о Бретани, которая не подчиняется никому, и тут же стала рассказывать о себе, а потом, взяв на вооружение Плутарха, Светония и Страбона, ввела собеседницу в удивительный мир Античности и ее героев с их любовными похождениями и подвигами. Беседуя таким образом, она вспоминала о Людовике: как часто они вдвоем читали об этом, а потом делились впечатлениями! Юдит слушала Вию, раскрыв рот и широко распахнув голубые глаза, сиявшие живейшим интересом и восторгом. Изредка она перебивала рассказчицу, вставляя какие-нибудь замечания или задавая вопросы в тему, но в целом оказалась незаурядной слушательницей: то тяжело вздыхала, то в ужасе обхватывала руками голову, то счастливо улыбалась, как того требовалось по ходу рассказа. В конце концов случилось нечто, что заставило ее мужа удивленно вскинуть брови, а присутствующих дружно повернуть головы: собеседницы безудержно хохотали, промокая платками глаза и не обращая внимания на окружающих.

– Юдит! – прикрикнул на жену Ричард.

Она озорно поглядела в его сторону, перевела взгляд на Вию и прыснула со смеху. Потом сказала что-то новой подружке, и обе захихикали. Наконец, поняв, что общее внимание чересчур уж поглощено ими обеими, они встали, нашли укромный уголок и продолжали там делиться какими-то своими женскими тайнами, то вновь хохоча, то замолкая в тех местах, где требовалось уже нахмурить брови.

Ричард, поглядев в ту сторону, покачал головой.

– Что, весело при франкском дворе? – спросил его Можер. – То-то же, а ты не хотел брать с собой Юдит.

– Я просто не узнаю ее, – развел руками старший брат. – Она никогда столько не смеялась. Я забыл, как она улыбается!

– Франки такие, с ними не соскучишься, – налил ему вина в опустевший бокал Можер, – вежливы, стоят на молитвах, чтут память всех святых и неукоснительно соблюдают дворцовый этикет; бывают грустны, а то и важны, случается – плачут, но чаще хохочут.

– Кто эта девушка, что так развеселила Юдит? Похоже, не из знати. Впрочем, поскольку она среди нас…

– Эта девица настоящее сокровище, брат, – не без гордости заявил Можер, – умеет гадать, собирает травы и может изготовлять снадобья. Мало того, образованна, читает, пишет, знает античность, историю римлян. Кроме того, слагает стихи, хорошо поет, играет на ротте и… гадать, конечно, можно по-разному, но ты не поверишь: может сказать любому, когда и какой смертью он умрет. Она была при Людовике, и он очень дорожил ею, ну а теперь…

– …осталась без хозяина? – подхватил Ричард. И тут же загорелся: – Отдай мне эту гадалку, брат! Я увезу ее с собой! Она будет жить как королева! Ведь погляди, что сделалось с Юдит! Я не узнаю собственной жены! Как бы мне хотелось, чтобы она всегда оставалась такой, как рад я видеть улыбку на ее лице, слышать смех!.. Отдай, брат, богом молю!

– Что значит «отдай»? Разве это вещь? Рабыня, которую можно подарить, купить?.. Да и с чего ты взял, что она моя? А-а, верно, кто-то уже успел нашептать.

– Пусть так, но зачем тебе?.. Ведь есть другая…

– Норманны никогда не были болтунами! – побагровел Можер. – Кто тебе сказал? Но если укажешь на отца!..

– Это был поваренок, что принес вино. Узнав, что мы братья, он тут же сообщил, что королева-мать…

Можер с силой обрушил кулак на стол. Вмиг наступило молчание. Все с недоумением уставились на братьев: Гуго, Ричард, Роберт, графы, фрейлины и даже Вия с Юдит из своего угла. Но Можер не обратил на это никакого внимания.

– Скажешь еще дурное слово в адрес королевы-матери, и мы скрестим с тобой мечи! – вскричал он, вставая. – Прямо здесь же, в этом зале!

Ричард нахмурился. И дернуло же его заговорить об этом… Но кто мог знать?.. Можер, конечно, всегда отличался вспыльчивостью, но старший брат никогда не замечал за младшим такого взрыва негодования, вызванного упоминанием о женщине, которая, по-видимому, была ему дорога. Ведь он норманн, они грубы и бесцеремонны, им незнакомо такое понятие, как женская честь. Но тут!.. Не напрасно говорили: хочешь научиться любить и уважать женщину – поживи у франков.

Все это за какое-то мгновение пронеслось в голове у Ричарда, и он примирительно сказал:

– Не сердись, брат, я не знал здешних обычаев, потому как не бывал при франкском дворе.

Можер сел, и волнение за столом тотчас улеглось. Гнев нормандца утих. И все же он промолвил назидательно:

– Знай на будущее: никто не смеет отозваться дурно о женщине в моем присутствии. Услышу – тотчас задушу любого, будь то хоть сам папа римский!

– Сколь, оказывается, здесь утонченные нравы, – заметил Ричард. – Но я рад, Можер, что ты этому научился. Из грубого варвара ты превратился в благородного человека с возвышенными чувствами. Это мне хороший урок, и я уже кое-что понял, – он посмотрел в уголок на юных собеседниц. – Может быть, поэтому жена и не улыбчива всегда?

– Женщине надо дарить любовь, – молвил Можер, – но и силу тоже, брат, когда это бывает необходимо. Она потому и слаба, что ищет эту силу у нас и, когда находит, платит за это своей любовью, которую никогда не стоит отвергать, дабы не прослыть в ее глазах бесчувственным истуканом.

– Этому учат во Франции?

– Ты научишься этому, пожив при дворе франкского короля.

– Ты не сказал о гадалке. Поедет она со мной?

– Спроси об этом у матери покойного Людовика. Но это все равно что попытаться увезти ее дочь.

– Столь она к ней благоволит?

– Не будь этого юного создания, королева утонула бы в собственных слезах. Теперь их не разлучить, даже не пытайся.

– Жаль, – Ричард с сожалением поглядел в сторону новых подружек. – Ну да ладно, до коронации еще месяц, пусть хоть сейчас побудут вдвоем. Скажи, а почему не видно королевы Эммы?

– Траур не позволяет ей веселиться, Церковь осуждает это.

– Какие странные эти франки. Разве у нас так?

– Норманнам не грех поучиться у них.

– Возьмешь на себя эту роль? Ведь после помазания мы отправляемся домой.

– С чего ты взял, что я поеду с вами?

– Но что тебе здесь делать, ведь Карл уехал! Не собираешься же остаться при дворе нового короля. Впрочем, сердце норманна ранено стрелой Амура… Чёрт возьми, Можер, как смогли женские чары сокрушить неколебимую твердыню в твоей груди? Неужто здешние женщины милее наших?

– Брось, кто сказал, что я влюблен? Ничуть не бывало. Здесь это называется любовной интригой, не больше. И никаких обязательств ни у одной из сторон! Так что, как видишь, меня здесь ничто удержать не может.

– И все же ты остаешься. Что же держит?..

– Не знаю, Ричард. Может быть, Карл…

– Но ведь он отказался от борьбы, уехав в Лотарингию. Собираешься к нему?

– Он вернется, так сказала Вия. Как уж она разглядела это в его глазах – не скажет ни один оракул, даже Даниил. Не знаю, обманет ли предчувствие, нет ли, но я верю ей. Она сильнее меня, понимаешь? Есть в ней какой-то могучий дух, с которым даже я не в силах сладить. Вот скажет что-то, да при этом еще посмотрит выразительно – и, ей-богу, будто ангел спустился с небес и оповестил тебя о чем-то неизбежном. И уж тут думай сам – послушать ли его или поступить по-своему. Махнули на ангела рукой – и сын герцога едва не утонул; махнули второй раз – и потеряли короля. Тут и кончились отмашки. Поэтому, брат, я останусь. Подожду Карла, посмотрю, чем закончится. Это волнует меня, вселяет какой-то задор, дух авантюризма. Мне предстоит что-то делать, с кем-то драться, кого-то спасать! Клянусь, мне это больше по душе, нежели целыми днями мотаться по равнинам Нормандии с соколом на руке, играть в карты или слушать нудную болтовню наших придворных. Теперь ты понимаешь меня?

– И даже завидую, – грустно промолвил Ричард. – С удовольствием составил бы тебе компанию. Хочется сесть на боевого коня, ощутить вкус битвы, разить мечом врага от плеча до низа живота и упиваться видом его дымящейся крови, а потом с победным кличем ворваться в его замок и объявить, что отныне он твой, поскольку сдался, и ты теперь – его хозяин! Но, сам понимаешь, остаться не могу. Против отца не пойдешь, а такая затея для наследника придется ему не по вкусу.

– Без сомнения, – ответил Можер. И тут выразительно повел глазами: – Но вот к нам идет юный Роберт, сын Гуго. Кажется, мальчику надоело общество взрослых. Не хочешь ли с ним поболтать?

– Не составишь нам компанию?

– Пойду к женщинам, – Можер кивнул в сторону Вии и Юдит, по-прежнему увлеченных беседой. – Вино добралось до извилин мозга, и они тоже хотят похохотать.

И он направился в укромный уголок.

– Куда ты, Можер? – остановил его Роберт, заметно разочарованный. – А я как раз иду к вам; беседы взрослых не для юношей.

– Я скоро вернусь, малыш, – улыбнулся нормандец, хлопнув его слегка по плечу. – Иди к Ричарду, видишь, он уже ждет. Впрочем, может быть, пойдешь со мной? Ты уже достаточно взрослый, пора привыкать к обществу прелестных фей.

Роберт покосился на укромный уголок, откуда с любопытством уже наблюдали за ними две пары глаз, и покраснел.

– Нет, я… как-нибудь потом, – запинаясь, ответил мальчик.

И они разошлись в разные стороны.

Едва нормандец приблизился, новоиспеченные подруги поднялись с места.

– Можер, ты словно угадал, мы только что говорили о тебе, – на ломаном франкском языке вперемежку с кельтским запросто заговорила Юдит со своим деверем, которого давно знала.

– Я так и думал, – пробасил нормандец, усаживая обеих вновь на скамью и, бесцеремонно растолкав их, втиснулся между ними. – В последнее время обо мне повсюду говорят – одни хвалят, другие ругают, что я не собираюсь покидать Францию. Что же вы приготовили, мои юные хариты?

– Мы сравнивали тебя с отцом, а потом братом.

– Будто не о чем больше поболтать, – буркнул нормандец. Потом дугой изогнул брови: – И к чему же привело такое сравнение?

– К недоумению.

– Очень мило. А тебя? – повернулся Можер к Вие.

– Я и завела этот разговор, а Юдит так и не смогла мне ответить. В самом деле, глядя на вас с отцом, диву даешься: ведь он на голову ниже тебя! А брат – и вовсе по грудь. Ответь нам, в чем тут дело? Мы сгораем от любопытства.

– И ты сгораешь, синеглазая? – посмотрел нормандец на невестку.

– Только не от любопытства, а от стыда, – ответила Юдит. – Вие простительно не знать, а вот мне – нет. Мы так давно знакомы, а ты никогда об этом не говорил.

– Да я-то откуда знаю! – развел руки в стороны Можер и, ничуть не смущаясь, бросил их на колени собеседницам, будто два полена фунтов этак по двадцать каждое. – Клянусь посохом прадеда, мне об этом ничего не известно. Хотя припоминается одна деталь, о которой как-то поведал отец: когда мать носила меня в чреве, лекарь сказал ей, указывая на живот, что там как минимум пятеро! По этому поводу есть у меня одно соображение, которым я с вами охотно поделюсь.

Он убрал руки, будто только что вспомнил о них, и положил их себе на колени. Юдит и Вия облегченно вздохнули, а нормандец продолжил:

– Поглядел как-то Хрольф Пешеход с высоты Царства Небесного на нас двоих – брата и меня – и сказал: «Почему это одному достанется в наследство вся Нормандия и титул герцога, а другому всего лишь захудалое графство Корбейль близ Дрё?» Решив, что это несправедливо, он попросил Господа, чтобы тот дал мне такие же рост и силу, как и у него. Бог согласился, но спросил: «А первому тогда что же?» На что мой прадед ответил: «Этот и без того не обижен».

– Ой, как замечательно и, главное, правдоподобно! – захлопала в ладоши Юдит.

– Признайся, Можер, ты, конечно, это выдумал? – снисходительно улыбнулась Вия.

– Черта с два! – воскликнул нормандец. – Если хочешь знать, об этом поведала мне тетка Кадлин.

– Но ведь ты сказал, это только соображение…

– Я сказал? Пустяки, я обмолвился. Это воспоминание, вот что это такое. Моя замечательная тетушка! А как она меня любит! Нет, решено, в самое ближайшее время навещу ее, говорят, она настоятельница какого-то монастыря близ Парижа, я забыл какого, у франков такие мудреные названия. Сейчас пойду спрошу у отца.

– Успеешь, лучше расскажи о Роллоне, ведь тебе наверняка известно что-то, чего не знает никто. Недаром же ты повсюду клянешься громким именем своего достославного предка.

– Он и в Руане клялся так же, как и в Лане, – махнула рукой Юдит.

– В самом деле? – всплеснула руками Вия, и обе рассмеялись.

– Во всяком случае, это лучше, нежели клясться мощами святого, которого никто и никогда в глаза не видел, или иконой Божьей Матери, которую неизвестный живописец писал лет двадцать тому назад со своей беременной жены!

– Можер! – вцепилась Вия в рукав нормандца, испуганно поглядев по сторонам. – Ты что, с ума сошел? Нет, ты когда-нибудь доиграешься. Слава богу, нас не слышала святая Церковь.

– Он у нас безбожник, – доверительно шепнула Юдит подружке, перегнувшись через ноги нормандца. – Однажды осенью, возвращаясь с охоты, мы заблу дились. Спустилась ночь, и никто не знал, куда ехать дальше. Тогда мы решили заночевать прямо в поле. Хотели развести костер, чтобы зажарить дичь, но не было дров. Зато близ дороги, которая вела по полю неизвестно куда, мы увидели большой деревянный крест. Кто его сюда поставил и с какой целью – одному богу ведомо. Можер тут же вырвал этот крест из земли и порубил мечом на части, потом развел костер. Мы поужинали и улеглись спать, а огонь горел всю ночь, согревая землю и отгоняя волков. На следующий день, когда мы уже отдыхали в замке, один монах, каким-то чудом узнавший о святотатстве, принялся стращать Можера геенной огненной и всякими муками в аду. Оказалось, это было распятие в честь одного из мучеников, которое одновременно являлось крестом в знак вечного мира. Можер махнул рукой и сказал, что мы должны презирать и проклинать эту деревяшку, которая причинила Иисусу столько страданий, а мы ей поклоняемся. Тогда монах пообещал донести об этом случае и этих богохульных словах епископу. Недолго думая, мой деверь взял монаха за шиворот, поднял и сказал ему: «Ага, святоша, я вижу, как ты задыхаешься, ворот сдавил тебе кадык. Не волнуйся, осталось недолго. Когда твоя рожа посинеет, закатятся глаза и вывалится язык изо рта, я отпущу тебя, а потом, ночью брошу твое тело вниз со стены голодным псам». Монах взмолился о пощаде. Можер предложил ему следующее: «Поклянись всеми святыми, которые тебе известны, что рта не раскроешь об этом кресте». Монах в испуге стал что-то бормотать, но, внезапно побледнев, обмяк. Мы с Розой, моей сестрой, закричали, что бедняга, кажется, отдал богу душу. «В самом деле? – спросил мой деверь. – Ну что ж, ему же хуже, мог бы назвать всего двух-трех и остался бы в живых». И отпустил его одежду. Монах грохнулся на пол. Пока мы втроем стояли и думали, как нам поступить с телом, монах зашевелился, открыл глаза и поднялся. «Ну как, приятель, сладко ли на том свете? – захохотал Можер. – Может быть, желаешь туда вернуться? Тогда продолжай считать своих великомучеников, но знай, ты уже стоишь к ним в очередь». Монах испуганно закрестился и забормотал молитвы. Тогда Можер сгреб его в охапку и выкрикнул в самое лицо: «Довольно басен! Я от них устал. И запомни: нарушишь клятву – отправишься туда же, куда воздеваешь глаза, только на этот раз я возьму тебя не за одежду, а за шкуру, потом приподниму и вытряхну тебя из нее. А если возникнут затруднения, я надрежу ее кинжалом в тех местах, где она плохо будет отходить от мяса. И уж после этого, святоша, тебе не очнуться, как нынче». Он не успел еще договорить, как бедный монах, закатив глаза, грохнулся в обморок прямо у наших ног. Но не умер, мы видели его потом. Епископу он, конечно же, не пожаловался, а, увидев Можера, всякий раз бледнел до смерти и дрожал, как лист на ветру.

Вия смотрела на нормандца и, вздыхая, качала головой. Когда рассказ закончился, сказала:

– Местное духовенство тоже не жалует твоего деверя. Епископ пеняет ему, что он редко ходит в церковь, а монахи вообще считают исчадием ада.

Можер повел плечами:

– Я не держу на них зла, пусть тешатся. Пока же у меня есть счет лишь к двум святошам, в чем я дал клятву покойному королю. Настанет время, доберусь до них.

– Ну, это будет еще не скоро, а сейчас мы хотим послушать тебя, – напомнила Юдит. – Расскажи о своем славном предке, ты обещал. Как вышло, что он высадился на берег Франции?

– Хрольф был одним из трех сыновей норвежского ярла, вассала короля Харольда. Один сын погиб в битве с викингами, другой подался в Британию, а Хрольф с такими же охотниками за приключениями, как и он сам, отправился завоевывать новые территории на юго-запад. Возможно, норманны и проплыли бы мимо земли, которую однажды увидели на горизонте, как вдруг их драккар, царапнув обо что-то днищем, дал течь. Норманны тотчас повернули в сторону суши. И все обошлось бы, если бы течь с каждым мгновением не увеличивалась. В конце концов в днище разверзлась дыра, и корабль стал тонуть, когда до берега оставалось уже недалеко. Воду пробовали выгребать, но не успевали, отверстие было столь велико, что в него смог бы пролезть человек. Норманны стали молиться своим богам, моля, чтобы усилился ветер и их судно поскорее выбросило на сушу, но ничто не помогало. Драккар погружался все глубже, и норманны, облаченные в тяжелые доспехи, затянули уже прощальную песню. И тут Роллон бросился к этой пробоине и, упав навзничь, закрыл ее своим телом, только лицо его выглядывало из воды. И он крикнул тогда, чтобы быстрее откачивали воду, а гребцы дружнее работали веслами. К радости норманнов, шлемы которых то и дело мелькали в воздухе, вода остановилась, а потом стала уменьшаться. Наконец показалась и вся голова Роллона в шлеме с рогами, а потом и его тело, и драккар пошел быстрее. В конце концов лодка ткнулась носом в песчаный берег и замерла. Люди были спасены! Они подняли вождя и отнесли на сушу, где тотчас развели костер, чтобы он мог согреться и обсушить одежду. Затем они вернулись к лодке, поглядели на отверстие и ужаснулись. И возблагодарили Одина за то, что он дал их вождю такой огромный рост и ширину в плечах. Будь он таким, как все, – и им не избежать смерти. А Роллон, когда согрелся и вновь надел кожаный панцирь с металлическими бляшками, вынул меч из ножен, вонзил его в землю и сказал: «Отныне это будет наша земля и отсюда пойдет наш род!» Этот меч потом вытаскивали втроем. Вот каков был мой прадед, от которого пошли герцоги Нормандские! И я, сын Ричарда, горжусь, что являюсь потомком славного воина Хрольфа Великана.

Слушательницы, раскрыв рты и затаив дыхание, во все глаза глядели на рассказчика и, когда он умолк, потребовали еще. Можер, покопавшись в памяти, стал рассказывать о битве норманнов с франками во времена правления короля Карла, произошедшей в 910 году на излучине Сены, близ Руана. Этот город Карл отдал Хрольфу, заключив с ним мирный договор. Так датско-норвежские викинги получили во владение большую область в устье Сены, а сами стали вассалами франкской короны и перешли в христианство. Хрольф, крестившись, принял имя Роллон и получил в жены дочь короля Гизелу.

Неизвестно, сколь затянулась бы еще эта беседа, если бы Можер не зевнул. Да тут еще к ним подошла Эдвига, одна из трех дочерей Гуго, и обратилась к Юдит:

– Пора читать вечернюю молитву перед сном. Все уже разошлись, торопись и ты.

И, мило улыбнувшись на прощание Можеру и Вие, тотчас упорхнула.

– О чем с тобой беседовала королева-мать? – сразу же спросил нормандец, едва они с Вией остались одни.

– Так… мало ли о чем, – пожала плечами Вия.

– С чего это вдруг ты так понравилась ей? Совсем недавно она мечтала тебя погубить.

– Она попросила у меня прощения. За всё. Чуть не упала на колени, хорошо, удержала.

– Не играет ли с тобой? Не пытается ли пустить пыль в глаза?

– Нет, зачем ей это? Я наблюдала за ней, старалась понять, ты ведь знаешь, я это умею.

– Что же увидела?

– Она искренна. Мы горевали о смерти ее сына и вместе плакали, обнявшись, как две сестры. Я простила ей. От радости она расцеловала меня.

– Значит, в ее душе произошел… как бы это точнее выразиться… душевный перелом?

– Именно, Можер. Она несчастна. Она осталась одна и потянулась ко мне, как утопающий к ветви дерева, склонившейся над водой. Я должна была ее утешить, горе совсем надломило ее.

– И тебе это удалось?

– Впервые со дня похорон я увидела, как она улыбается. Это был подарок мне. Таким взглядом мать ласкает свое дитя. Чуть ли не весь день мы провели вдвоем. Я увидела в ней глубоко скорбящую женщину с ранимой душой, способную беззаветно любить. При этом – ни тени фальши в ее голосе и поведении. Так не сыграет ни один актер. На это способно лишь трепетное женское сердце, восставшее из праха и забившееся не для того, чтобы вновь похоронить себя, а чтобы сгореть в огне любви, которую оно готово отдать тому, кто ответит на его призыв.

Можер немного поразмышлял, слегка нахмурив брови.

– Ты подошел, чтобы спросить меня об этом? – сказала Вия.

– Не только. Юдит устала с дороги, я хотел напомнить, что ей пора отдохнуть.

– Ты так и не сумел. Эдвига сделала это за тебя.

– Скажи, Эмма смирилась? – вновь вернулся Можер к прерванному разговору. – Она не говорила о своем девере как о последней надежде?

– Она спросила, как я думаю, победит ли Карл, если вернется?

– Что ты ей ответила?

– Что мне это неведомо.

– И в самом деле? Ты ей не солгала?

– Я не стала говорить всей правды. Помнишь, тогда, на берегу залива, я сказала тебе, указывая на Роберта, что ему быть королем?

– Как ты узнала?

– Я увидела на его голове корону.

– Гм, недурно. Выходит, Карла, если он вернется, ждет неудача?

– Звезда Каролингов погасла, ей уже не засиять.

– А Эмма? Что будет с нею?

– В ее глазах я прочла как в зеркале души. Они горели отчаянием, любовью к жизни… но я увидела в них нечто другое, что бросило меня в дрожь.

– Что же ты в них прочла? Что сулит ей будущее?

– Забвение.

Можер потряс ее за плечи:

– Она умрет? Ну, говори же! Умрет?..

Отрешенным взглядом Вия уставилась в темноту одной из ниш у окна и мрачно изрекла:

– Ее ждет бесславный конец.

Можер вздрогнул, отпустил Вию. Она так и осталась недвижимой, и взгляд был устремлен туда же.

– А Карл? – снова спросил нормандец. – Ведь он полон решимости к борьбе! И он надеется!..

– Надежда – последнее, что у него осталось.

– Мне кажется, ты чего-то не договариваешь. Скажи, я хочу знать!

– Однажды мне довелось увидеть его руку… Он тогда быстро убрал ее, но мне все же показалось… ах, Можер, я увидела его… в клетке!

– Что за бред ты несешь! Какая еще клетка? Уж не со львом ли?

– Нет… – и, несмело улыбнувшись, Вия прильнула к нормандцу. – Но ты не думай, говорю же, показалось… факел коптил, да и времени было мало.

Она поднялась:

– Пойду пожелаю королеве спокойной ночи. Она ждет меня, я знаю, а не приду – обидится, а я этого не хочу.

И, махнув на прощание рукой, Вия ушла.

Совсем другого рода беседа происходила у Роберта с Ричардом, троюродных братьев по матери Роберта Адель Нормандской.

Сын Гуго подошел к столу и остановился в нерешительности, не зная, как вести себя с потомком норманнов, которого почти не знал.

– Садись, брат, – указал ему Ричард на место рядом, – мы давно не виделись. Лет пять прошло, наверное, как вы с отцом гостили у нас.

Роберт сел и кивнул на оживленно беседующую троицу.

– Не ревнуешь? – спросил, глянув на брата. – Я вижу, тебе нет до них никакого дела.

Ричард посмотрел туда же, взял бокал, выпил половину.

– Пустяки. С чего бы мне ревновать?

– Да как же… ведь там твоя жена.

– И что же? – Ричард рассмеялся. – Запомни, малыш, норманны не ревнуют, у них не принято. Выпей лучше вина.

Роберт поднял бокал, посмотрел содержимое на свет от факела, поставил на место.

– А у франков можно получить вызов на поединок.

– Вот сумасшедшие! Да ведь это мой родной брат!

– У нас он порою может стать смертельным врагом.

– Норманны и в мыслях не держат ничего подобного. А если кто забудется, ему поначалу напоминают. Коли и это не подействует, женщина вправе ударить его мечом либо пожаловаться герцогу; тот прикажет раздеть наглеца и от души пройтись палками по его телу, чтобы долго помнил потом.

– А если он вельможа?

– У нас нет различий. Коли ты предатель, голову рубят, невзирая на сословие. Могут и повесить: свинопаса и рядом графа.

– У нас такого не позволят.

– Кто? Твой отец, герцог франков?

– Мой отец – король!

Ричард допил вино, поставил бокал:

– И мой – король.

– Твой – герцог.

– Твой тоже был герцогом.

– А сейчас он выше всех, у него сила, власть!

– Над кем? – усмехнулся Ричард. – Ему подчиняется лишь знать на его землях.

– Он король франков, и это признали все!

– На словах. А на деле? Его территория – узкая полоса с севера на юг, и на ней два города – Париж и Орлеан. Но и там он сюзерен лишь формально.

– Однако твой отец – его вассал!

– Вассал, говоришь? – откинувшись на спинку стула, Ричард бросил на собеседника снисходительный взгляд. – Запомни, брат, мой отец – король Нормандии, Франция ему не указ. У него не меньше войска, чем у франкского короля, он чеканит собственную монету, чинит суд над подданными, ему подчиняются все нормандские графы и виконты, хотя, порою не обходится и без усобиц. А все ваши герцоги и графы схожи с королем франков – такая же власть. Их вассалы – сами себе сеньоры, у каждого замок, воины, и они могут не подчиняться герцогу, если не захотят. Попробуй, заставь. Поэтому государства нет, есть герцогства, графства, аббатства и епархии. Много земель, и каждый на своей – хозяин. Что ему король? Он сам себе господин. Спроси его – он и не знает, кто нынче король. Все потому, что ему плевать на это. Была когда-то власть, похожая на сжатый кулак: ни один палец не смел шевельнуться без воли на то всей руки. Нынче рука слаба, пальцы ее смотрят в разные стороны. Собрать их в кулак не под силу королю. У каждого герцога, а порою и графа больше людей, земель и денег, чем у короля. Его, конечно, могут послушать, когда надо воевать, например, а могут и махнуть рукой: тебе надо, ты и воюй, а мне и так неплохо. Поэтому я назвал бы положение твоего отца нелегким.

– Выходит, он такой же, как и все?

– Владеет он лишь громким титулом – король. Вот и все отличие его от других правителей – герцогов и графов.

– Пусть так, но Церковь! – пытался возразить сын Гуго. – Разве она не подчиняется лишь королю? Разве не он руководит ее порядком и очищением?

– Времена Людовика Благочестивого канули в Лету, малыш, – убежденно ответил Ричард. – Нынче монастырем руководит тот, кто его захватил, одним словом, на чьей он земле. И если это земля не короля, то епископ и аббат в подчинении у герцога. Тот – хозяин всех церквей и монастырей, и у него будет просить помощи или совета епископ, а также ему пойдет жаловаться. О короле же никто и не вспомнит.

Роберт задумался, потом подвинулся ближе к брату и негромко проговорил:

– Знаешь, наверное, ты прав. Совсем недавно отец сказал мне, но, заметь, безо всякой радости, что теперь его выберут королем. Я бы даже сказал, что он был опечален этим. А потом он добавил: «Ну разве мне плохо сейчас? К чему мне корона? Будет только давить на голову». Помолчав, еще сказал: «Вон у меня сколько друзей сейчас, и не счесть. А корона – все равно что проклятие: половина разбежится от меня, как от прокаженного. Я был лишь равным среди всех, хоть и старшим; теперь же, когда главнее меня никого нет, от меня отшатнутся, и я останусь один». А потом добавил, что ему нужен союз с горожанами, торговля.

– Твой отец мудрый человек, – покачав головой, сказал на это Ричард, – но кто мог знать, что на пути Людовика вырастет пень? А больше выбрать некого.

– Карл Лотарингский, младший брат… – робко напомнил Роберт.

– А-а, пустая возня, – махнул рукой Ричард. – Слышал я, твой отец вытащил архиепископа из тюрьмы и вернул все, чего тот лишился по воле Каролингов. Теперь он владыка Церкви. Так что же ему – сажать на престол Карла? У твоего отца золото, у Карла – медь; у Гуго уйма родственников, сеть графств, у Карла – клочок земли да горстка друзей; Каролинги несли ему смерть, а герцог дал жизнь. Как бы ты поступил на месте Адальберона? Молчишь? То-то, брат. А знаешь, почему франкская знать – за твоего отца?

– Потому что он богат, – убежденно ответил Роберт.

– Верно, и она рассчитывает на его подачки. Да так и будет. Поэтому он милее, нежели Карл.

– Они еще придрались к его жене. Она дочь простого воина.

– Лишний предлог, – усмехнулся Ричард. Потом, подумав, прибавил: – Если не главный. Но все можно сделать, коли захотеть. Тот же архиепископ мог запросто расторгнуть брак, вот и вся печаль. Опять же, если бы захотел. И Карл пошел бы на это. Корона стоит того, чёрт побери! Как думаешь?

– И я бы развелся, – улыбнулся Роберт. – Думаю, Можер сказал бы так: «Баб на свете много, а королевство одно! Женщину можно бросить, как сбрасывают перчатку с руки; королевствами же разбрасываться может лишь сумасшедший».

– Я вижу, ты кое-чему научился у Можера! – воскликнул Ричард и захохотал. – Мой брат не слишком-то галантен с дамами, бывает вспыльчив, может убить ненароком, но он всегда говорит что думает и не прогибается ни под кого, будь то сам Господь Бог. Речь его и манеры, конечно, грубоваты, но иногда стоит прислушаться к его словам, потому что он никогда не ищет для себя выгоды. Но для того, кто нуждается в чем-либо, в его услугах, например, он готов, подобно одному из Алоидов, забраться на Олимп и как следует потрясти жилище богов и обитель муз, пока все они по просьбе жалобщика не посыплются горохом на землю. Таков наш с тобой брат, Роберт, мне – родной, тебе – троюродный. Он прост, без уверток, и если удостоит кого-нибудь своей дружбой, то, считай, этот человек под крылышком или за пазухой – это уж как тебе угодно – у самого Господа. Лучше друга не бывает! Не рождала еще земля. И я его очень люблю, поверь. А ты?

– Еще бы! – заулыбался Роберт. – Ведь он недавно спас меня от смерти.

И он вновь, как и отцу Ричарда, стал рассказывать историю на заливе.

– Молодец Можер! – вскричал Ричард, стукнув кулаком по столу в конце рассказа. – Ей-богу, я не перестаю восхищаться своим братом! И правильно, что он забросил в реку этого монаха. Жаль только, что не стукнул его кулаком по лысине, глядишь – и монах до конца жизни улыбался бы всем подряд.

И братья дружно рассмеялись.

В это время к ним подошла Аделаида, мать Роберта, месяц спустя – королева Франции.

– Я вижу, братья заболтались, – с улыбкой проговорила она. – Не останови вас, вам не хватит и ночи. Роберт, не пора ли на покой, время позднее, да и не последний день у нас гости, наговоритесь еще.

Пожелав друг другу спокойной ночи, братья разошлись.