Пока на «Иль де Франс» поднимали на борт и крепили спасательные шлюпки, писатель Ганс Гинрихс наблюдал за безмолвно погибавшим итальянским лайнером. «Андреа Дориа» никогда еще не был так прекрасен. В голубовато-сером свете ранней утренней зари кафель трех его плавательных бассейнов искрился в багровых лучах восходящего солнца. Солнце поднималось в то время, когда на противоположной стороне небосвода еще видна была желтая бледная луна. Генрихе был поражен красотой, изяществом, богатством красок. «Коль час его пробил, — сказал он себе, — то вот тот момент, когда он должен опуститься в свою соленую могилу».
За несколько минут до пяти часов утра, как только спасательные шлюпки стали возвращаться пустыми, то есть все пассажиры были уже эвакуированы, капитан «Иль де Франса» получил с борта «Андреа Дориа» разрешение покинуть место бедствия: «Следуйте своим курсом, благодарим», — передали с итальянского лайнера сигнальной лампой. Вслед за этим капитан де Бодеан послал радиограмму на «Стокгольм», испрашивая у его капитана разрешение на уход:
«КАПИТАНУ СТОКГОЛЬМА — ВСЕ ПАССАЖИРЫ СПАСЕНЫ ИДЕМ ПОЛНЫМ ХОДОМ НЬЮ-ЙОРК С АНДРЕА ДОРИА ОСТАЕТСЯ АМЕРИКАНСКИЙ ВОЕННЫЙ ТРАНСПОРТ ТОМАС В ПОМОЩИ БОЛЬШЕ НЕ НУЖДАЕТСЯ — КАПИТАН ИЛЬ ДЕ ФРАНСА»
В пять минут седьмого была поднята на борт и закреплена на шлюпбалках последняя спасательная шлюпка, а спустя десять минут «Иль де Франс» отправился в Нью-Йорк. Огромное судно стало медленно обходить печальный «Андреа Дориа» по широкой дуге. Прощаясь, французский лайнер трижды приспустил трехцветный национальный флаг Франции.
Одновременно капитан де Бодеан дал три протяжных гудка. Это был прощальный салют в честь одного из юных и прекрасных представителей сословия роскошных лайнеров.
Погребальный салют произвел исключительно сильное впечатление на измученных людей, находившихся в двух спасательных шлюпках «Андреа Дориа», прыгавших по волнам, поднятым появившимся с началом дня ветром. Некоторые плакали не таясь.
Капитан Каламаи сидел с главным штурманом Маджанини на носу спасательной шлюпки 11. Остальные двадцать шесть человек разместились на почтительном расстоянии от своих командиров. Говорили мало. Наступило время, когда каждый из них мог обдумать все, что произошло за прошедшую ночь. Суматоха спасения была позади, и теперь им не оставалось ничего другого, как предаваться печальным размышлениям.
В тот момент во всем мире не было человека более несчастного, чем капитан Каламаи, лишившийся своего судна. Люди понимали это. Слова утешения были бесполезны. Доктор Тортори Донати спросил, не требуется ли медицинская помощь. Капитан вяло отмахнулся. И только тогда, когда шлюпку отнесло слишком далеко от лайнера, он пробормотал что-то главному штурману, который отдал распоряжение сидевшему у румпеля второму штурману Бадано держать ближе к судну. Покинутый «Андреа Дориа» мог стать призом любого, кто окажется у него на борту и приведет в безопасное место. Хотя это было мало вероятным, капитан Каламаи безусловно не хотел, чтобы кто-нибудь другой оказался ближе к его судну, чем он сам. Во все времена фактической подоплекой традиции, согласно которой капитаны не покидали своих тонувших судов до самого последнего момента, являлась боязнь утраты прав на судно.
По сравнению с предшествовавшей спешкой на борту «Андреа Дориа», ожидание буксиров береговой охраны казалось находившимся в спасательных шлюпках целой вечностью. Шлюпки, почти пустые (вместо 146 человек в каждой находилось немногим более двадцати), подбрасывало, как пробки, на коротких быстрых волнах. На шлюпке 11 к гребным рычагам, при помощи которых она приводилась в движение, на смену уставшим членам команды сели штурманы. Из-за носа «Андреа Дориа» медленно вставало солнце. Было нелепо и жестоко, что вслед за туманной ночью, принесшей гибель чудесному судну, наступил такой ясный, солнечный день.
В свете наступившего дня, клонясь все более и более на борт, «Андреа Дориа» умирал суровой смертью под взорами посторонних, глядевших с палуб ближайших судов. Доктор Тортори Донати вдруг вспомнил, как он сидел у ложа умирающего отца, который трудно расставался с жизнью. Многие товарищи доктора испытывали двойственное чувство: у них еще теплилась слабая надежда, что «Андреа Дориа» удастся отбуксировать в безопасное место и в то же время они желали, чтобы эта бессмысленная агония поскорее прекратилась.
С наступлением дня появилась бесконечная вереница легких самолетов, взятых напрокат репортерами. На небольшой высоте проносились они над гибнущим лайнером, давая возможность фотографам, кинооператорам и репортерам запечатлеть всю картину как можно более удачными фотоснимками, документальными кинокадрами и описаниями морского бедствия. Но команде «Андреа Дориа», находившейся в шлюпках, самолеты казались стервятниками, слетевшимися на мертвое тело.
На других судах, находившихся на месте происшествия, в то время, не знали, что накренившийся лайнер уже всеми покинут. «Томас», единственное государственное судно Соединенных Штатов, донес в 7 часов 40 минут штабу береговой охраны:
«СВЯЗИ С АНДРЕА ДОРИА НЕТ. СУДНО ИМЕЕТ КРЕН 45 ГРАДУСОВ НА ПРАВЫЙ БОРТ. ПОД ПРАВЫМ КРЫЛОМ МОСТИКА БОЛЬШАЯ ПРОБОИНА. КРЕН УВЕЛИЧИВАЕТСЯ. МОРЕХОДНОСТЬ ОТСУТСТВУЕТ. ПО ПОСЛЕДНИМ СООБЩЕНИЯМ КАПИТАН С 11 ЧЛЕНАМИ КОМАНДЫ ЕЩЕ НАХОДИТСЯ НА БОРТУ. ПАССАЖИРОВ ТАМ НЕТ».
В течение некоторого времени все спасатели считали, так и докладывали, что капитан и одиннадцать человек команды прыгнули с борта всего лишь за несколько мгновений до того, как судно затонуло.
С палуб «Стокгольма» непрерывно наблюдали за небом, ожидая появления вертолетов, вызванных для эвакуации пяти тяжелораненых. По настоянию судового врача «Стокгольма» капитан Норденсон уже послал несколько радиограмм, каждая из которых была более тревожной, чем предыдущая. В 7 часов 30 минут в воздухе показались две машины: тяжелый вертолет военно-воздушных сил и более легкий — береговой охраны, летевший с острова Нантакет в сопровождении гидросамолета типа «Альбатрос».
Снизившись, чтобы осмотреть опустевший «Андреа Дориа», вертолеты направились к «Стокгольму». Было 7 часов 40 минут утра. Они вылетели со своих аэродромов в штате Массачусетс на рассвете: вертолет военно-воздушных сил — с авиационной базы Отис, а машина береговой охраны — из Салема, приземлившись по пути на острове Нантакет, чтобы взять на борт врачей. Более легкий вертолет предпринял первую осторожную попытку произвести посадку на раскачивавшуюся из стороны в сторону площадку семнадцати метров в поперечнике, которую представляла собой кормовая часть палубы «Стокгольма». Этот «аэродром», обнесенный почти полутораметровыми поручнями, был на полтора метра меньше минимально допустимой посадочной площадки. К тому же дул утренний ветер, достигавший почти восьми метров в секунду. Пилот вертолета Джеймс Кифер понял, что сесть невозможно. Но это не помешало лейтенанту Клоду Гессу попытаться посадить на палубу «Стокгольма» свой более тяжелый вертолет. Однако и он потерпел неудачу.
Тогда экипажи двух летающих жуков принялись готовиться к своему коронному номеру. С неподвижно парившего в воздухе вертолета на поверхность земли или моря спускалась приспособленная для подъема носилок корзинка. Повиснув примерно на высоте шести метров над палубой «Стокгольма», вертолет береговой охраны начал принимать на борт тяжелораненых. Первой укрепили в корзинке и подняли на вертолет все еще находившуюся без сознания Норму Ди Сандро (личность ее пока еще не была установлена). Доктор Несслинг прикрепил к ее ночному халатику сопроводительную записку, гласившую: «Ребенок итальянского происхождения. Рекомендуется доставить в ближайший хирургический госпиталь для лечения последствий пролома черепа».
Следующим подняли с судна Альфа Иогансона. Добродушный моряк, по-видимому, сумел оправиться от первоначального потрясения. На судне он, пытаясь улыбнуться, сказал сестрам, ухаживающим за ним: «Наверно, не так уж просто свести меня в могилу». Однако за полчаса до прибытия вертолетов он снова потерял сознание. Он скончался вскоре после того, как был доставлен на остров Нантакет.
Один за другим были подняты на вертолет военно-воздушных сил остальные три члена команды: Ларе Фальк с переломом шеи и проломом черепа, Вильгельм Гус-тавссон, лишившийся левого глаза, и Арне Смедберг с сотрясением мозга и переломом правой ноги. В 8 часов 30 минут утра, спустя пятьдесят минут после прибытия, вертолеты и тихоходный гидросамолет с ревом улетели прочь.
Теперь команде «Стокгольма» оставалось только справиться с замучившими ее якорными цепями. Начиная с половины шестого утра, узнав, что спасательная операция на «Андреа Дориа» закончилась, капитан Норденсон стал принимать все возможные меры, чтобы освободить свое судно от подводных швартовов. Он давал лайнеру полный ход вперед и назад, но вырвать якорные цепи из тисков на дне океана было невозможно. К 6 часам 30 минутам возвратились на судно семь спасательных шлюпок. Кроме шлюпки 7, они были подняты и закреплены на шлюпбалках. Второму штурману Энестрому, находившемуся в этой шлюпке, спустили автогенную горелку со всем необходимым оборудованием и приказали попытаться перерезать массивные стальные звенья обеих якорных цепей. Каждое звено весило четыре килограмма.
Однако, когда Энестром стал маневрировать у левой якорной цепи, он обнаружил, что его маленькая шлюпка оказалась в такой близости от неровных зазубренных кромок сокрушенного стального носа, что ему вместе с его людьми грозила опасность оказаться искромсанным при взлетах и падениях шлюпки в разыгравшемся море. С правой стороны было не лучше. Тридцатилетнему штурману показалось, что нос вот-вот обрушится на него. Находившимся на судне людям не было это видно из-за нагроможденных обломков, но носовая часть корпуса судна действительно держалась всего лишь на нескольких внутренних стальных связях. Подойдя на шлюпке снова под крыло мостика, Энестром громко доложил капитану, что его приказ выполнить невозможно. Ему было дано разрешение поднять свою шлюпку на шлюпбалки.
Более удачливыми, чем Энестром, оказались старший штурман Каллбак и старший боцман Ивар Элиассон, следившие на носу около брашпиля за резкой якорных цепей автогеном. Наконец, перерезанная правая цепь, прогрохотав в палубном клюзе, ушла ко дну. Отделенный от нее якорь остался на месте, будучи вдавленным в борт судна. Однако конец второй перерезанной якорной цепи с легким стуком упал на палубу. По-видимому, цепь была зажата обломками носовой части корпуса внутри судна. Снова стали маневрировать лайнером вперед и назад, но избавиться от массивной якорной цепи было невозможно.
Настойчиво добиваясь цели, старший штурман Каллбак повел несколько человек из машинной команды вниз, в носовую часть главной палубы, чтобы взяться за трудную задачу: перерезать автогеном якорный клюз, по которому якорная цепь проходила внутрь корпуса. Эта работа должна была занять почти час.
При свете дня команда приступила к самому тщательному осмотру носовой части судна. До некоторой степени осмотр превратился в охоту за сувенирами. Был найден совершенно целый небольшой блокнот для автографов в красном переплете, принадлежавший Линде Морган. Помощник капитана по пассажирской части Даве обнаружил в отличном состоянии стеклянный сосуд для сбивания коктейлей. На нем стояло клеймо: «Сделано в Милане».
Между тем район бедствия приобрел вид международной конференции судов на «Таймс-сквере Атлантики», как все называли воды, омывавшие остров Нантакет. «Иль де Франс» и грузовое судно «Кэйп-Анн» ушли, но транспорт «Томас», танкер «Гопкинс», военно-морской транспорт «Сержант Джоун Келли», гондурасское грузовое судно «Манаку», датское грузовое судно «Лаура Мерск», английское грузовое судно «Тэрентия» и норвежское судно «Фри Стэйт» все еще оставались.
«Эвергрин», первый из одиннадцати кораблей береговой охраны, принявших участие в спасательной операции, подошел в 8 часов 06 минут. Его капитан немедленно принял на себя командование в районе бедствия. Всю ночь, вплоть до 6 часов утра, когда из Бостона вышло последнее судно «Гумбольт», штабы береговой охраны в Нью-Йорке и Бостоне отправляли в море все находившиеся в их распоряжении суда. Вслед за выходом «Гумбольта» капитан военно-морского транспорта «Томас», временно исполняющий обязанности американского командующего в районе бедствия, дал радиограмму:
«СУДОВ ДОСТАТОЧНО БОЛЬШЕ НЕ ТРЕБУЕТСЯ»
Тогда «Гумбольт», который достиг бы места столкновения только к 6 часам вечера, получил приказ возвратиться в порт.
Крен «Андреа Дориа» все увеличивался. Теперь над водой возвышался только верх огромной пробоины в его борту и, казалось, море уже приготовилось поглотить застекленные борта прогулочной палубы. Тем, кто смотрел на судно сверху, с самолетов, оно казалось совершенно целым, потому что ни одна из полученных ран не была видна. Но снизу, из шлюпок, оно выглядело ужасно. При свете дня ярко горели лампочки, освещавшие палубы по ночам, непрерывно шумел поток воды, низвергавшийся в море из отверстия в левом борту (насос все еще продолжал откачивать воду из генераторного отделения), левая сторона подводной части судна, окрашенная в красный цвет, появилась над поверхностью моря. Люди в спасательных шлюпках знали, что судно вскоре опрокинется на правый борт.
Но мир об этом еще не знал. Морские специалисты, выступавшие публично с изложением своих точек зрения, считали, что современное итальянское судно, построенное согласно стандартам, разработанным на Международной конференции 1948 года, затонуть не может. В Лондоне, где местное время на пять часов опережало время восточного побережья США, в здании правления страхового объединения Ллойда в течение всего рабочего дня царила скорбь, будто в доме был покойник. Регулярно справляясь на телетайпах о последних новостях, служащие фирмы, занимавшейся морским страхованием, прекрасно понимали, что это столкновение нанесет ущерб показателям безопасности морского плавания на весь период жизни нынешнего поколения, а если «Андреа Дориа» затонет, то и доверие ко всем международным стандартам остойчивости судов будет подорвано.
На улицах итальянских городов весть о столкновении стала известна рано утром. В течение всего дня судьба «Андреа Дориа» была неопределенна, и люди опасались худшего. Глубокое потрясение испытывала ведущая мореходная держава Средиземного моря. Для Италии «Андреа Дориа» значил гораздо больше, чем какое-либо другое судно значило во все времена для Соединенных Штатов. Этот лайнер в Италии был символом возрождения страны как мореходной державы. Потеряв во время второй мировой войны более половины судов, Италия непрерывно восстанавливала свой морской флот и к 1955 году снова заняла второе место после английской пароходной компании «Кунард лайн» по перевозке пассажиров через северную часть Атлантического океана — из Европы в Нью-Йорк и обратно. В течение 1955 года «Италией лайн» перевезла более 100 000 пассажиров. Такое же количество пассажиров было перевезено ею в 1956 году и, несмотря на потерю «Андреа Дориа», — в 1957 году. Но именно «Андреа Дориа» символизировал успех, достигнутый в морских перевозках. Короче говоря, к «Андреа Дориа» в Италии питали особую любовь, похожую на любовь к сыну-первенцу.
В Генуе — родном порту «Андреа Дориа», потрясенные молчаливые горожане заполнили Пьяцца де Фер-рари и стояли в течение всего дня перед большим белым зданием на площади, где размещалось правление судоходной компании «Италией лайн». Новости, исходившие оттуда, были скудными.
Жена капитана Каламаи узнала о бедствии из специального выпуска газеты, который увидела, когда вышла утром за покупками. Она бросилась бегом домой, слезы жгли ей глаза. У парадной двери их дома собралась небольшая толпа, она растолкала всех и заперлась в квартире. Младшая, шестнадцатилетняя дочь Сильвия как могла успокаивала мать.
На следующий день жена капитана, сердечная кроткая женщина, поведала корреспонденту ныне уже не существующего агентства Интернэйшнл Ньюс Сервис Микаелу Чиниджи о проведенных ею часах после того, как она услышала по радио сообщение о судьбе, постигшей мужа и судно, которым он командовал.
«Мне нужно было собраться с силами, чтобы известить престарелую мать мужа. Я выполнила эту миссию, но вынуждена была прибегнуть к невинной лжи, заверяя ее, что с ним ничего не случилось. Сердце у меня сжималось, в горле стоял ком, потому что сама я не была уверена в этом. Я провела пять часов, каждая минута которых была преисполнена мукой, следя за ходом событий по радио и часто справляясь в правлении судоходной компании по телефону.
Между полными отчаяния звонками в компанию я молилась. Я не помню, сколько прочитала молитв, с какими просьбами обращалась. Я только помню, что просила господа о заступничестве, чтобы не было человеческих жертв, чтобы он сохранил моего Пьеро. Я знала характер своего мужа, знала, насколько он чтит обычаи морской чести. Я знала, что он отправится вместе со своим судном на дно моря, если только кто-нибудь из стоящих выше лиц не прикажет ему покинуть его.
В мыслях сотни раз я следовала за ним на дно, пока не узнала, что руководство итальянской судоходной компании обратилось к министру торгового флота, чтобы тот приказал мужу оставить судно».
Конечно, она не знала, что этот приказ был передан по радио на место слишком поздно. Капитан покинул судно по настоянию своих сослуживцев-штурманов, сумевших убедить его. Но она обратилась к корреспонденту с просьбой известить мужа, что их старшая дочь Марина благополучно прибыла в Лондон (капитану Каламаи было известно, что она поехала туда).
— Передайте, пожалуйста, Пьеро, — сказала она, — что у нас все благополучно, но мы не успокоимся, пока он не сообщит о себе. Пусть позвонит по телефону.
Капитан Каламаи, поблагодарив, отклонил приглашение перейти на борт эскадренного миноносца «Аллен» ВМФ США, приблизившегося к его шлюпке приблизительно в половине девятого утра. Он передал, что желает подождать подхода обещанных буксиров береговой охраны. Эсминец, возвращавшийся из учебного плавания в районе Сент-Джонса у берегов Ньюфаундленда с резервистами военно-морского флота на борту, подошел к месту происшествия еще до наступления рассвета, однако спасательные операции были уже закончены.
Без пяти минут девять капитан Каламаи увидел медленно приближавшееся с севера низкое и широкое судно с черным корпусом и белой надстройкой. Это был буксир береговой охраны «Горнбим» с опознавательным знаком на корпусе W394, имевший буксирное устройство и необходимое оборудование. Он вышел из Вудс-Хола в штате Массачусетс семь часов тому назад. «Горнбим» обогнул осевший нос «Андреа Дориа» и оказался рядом со спасательной шлюпкой 11.
Искра надежды озарила осунувшееся лицо капитана Каламаи, когда в маленьком судне он узнал долгожданный буксир. Поднявшись на его борт, Каламаи вошел в рулевую рубку, чтобы обсудить с командиром «Горнбима», лейтенантом Роджером Эрдманом, проблему буксировки. Оставшиеся в шлюпках 11 и 5 также поднялись на борт и с благодарностью приняли предложение выпить дымящийся кофе.
Тридцать один член команды из третьей спасательной шлюпки воспользовались гостеприимством эсминца «Аллен» и стали ожидать там известий об окончании переговоров, которые велись в рулевой рубке «Горнбима».
В 9 часов 20 минут «Эвергрин», поддерживавший прямую радиосвязь со своим штабом в Бостоне, направил береговой охране радиограмму:
«ГОРНБИМ ПРИБЫЛ К АНДРЕА ДОРИА ПОДОБРАЛИ СПАСАТЕЛЬНЫХ ШЛЮПОК 45 ЧЕЛОВЕК КОМАНДЫ ВКЛЮЧАЯ КАПИТАНА ВОЗМОЖНОСТИ БУКСИРОВКИ СУДНА СООБЩИМ ДОПОЛНИТЕЛЬНО»
Бостон не замедлил с ответом:
«НИКАКИХ ПОПЫТОК БУКСИРОВКИ ГОРНБИМУ НЕ ПРЕДПРИНИМАТЬ ИТАЛИЕЙ ЛАЙН СВЯЗЫВАЕТСЯ С МЕРРИТОМ, ЧЭПМЕНОМ И СКОТТОМ, А ТАКЖЕ С МОРАНОМ. БУКСИРОВКА И ПОМОЩЬ БУДУТ ОКАЗАНЫ, ПО-ВИДИМОМУ, ОДНОЙ ИЛИ ОБЕИМИ ФИРМАМИ».
Надобность в подобном приказе вряд ли была необходима. Крен «Андреа Дориа» достиг почти 50°. Прогулочная палуба находилась уже в воде, носовая часть тяжело осела в воду. Вопрос о буксировке отпадал полностью. Об этом капитану «Андреа Дориа» сообщил лейтенант береговой охраны. Выслушав его, капитан Каламаи не стал спорить. Он взглянул на море, сверкавшее в лучах солнца, и увидел, что лайнер, которым он командовал, тонет. Собственно, он начал тонуть в 9 часов 45 минут, накренившись на правый борт почти на девяносто градусов. Капитан Каламаи мог видеть черную внутренность дымовой трубы судна, уставившейся своим эллиптическим зевом, едва возвышавшимся над водой, прямо на него. Казалось, судно именно в этот момент уйдет на дно, но оно еще держалось, высоко поднявшись одним бортом и распластавшись по воде другим.
Говоря точно, судно не тонуло в этот момент, оно опрокидывалось. С технической точки зрения инженер-судостроитель именно так бы и охарактеризовал положение, в котором оказался лайнер, и это имело бы для него глубокий смысл. Дело в том, что каждое судно, приняв внутрь определенное количество воды, может затонуть от потери плавучести. При конструировании современных судов допускается вероятность их потопления, именно потопления, но не опрокидывания. Разделение корпуса продольными и поперечными водонепроницаемыми переборками и прочие технические усовершенствования конструкций крупных судов, вводившиеся в течение многих лет, преследовали одну цель — предотвратить опрокидывание. Все эти плоды инженерной мысли были обобщены в международных правилах, подробнейшим образом разработанных и сформулированных на различных морских конференциях. Таким образом, инженеру-судостроителю было ясно, что либо на «Андреа Дориа» были нарушены правила обеспечения остойчивости и мореходности, либо в существующие международные стандарты конструкций судов вкралась какая-то погрешность.
Сам по себе факт, что «Андреа Дориа» в течение одиннадцати часов после столкновения находился на плаву с высоко поднятым кверху над водой левым бортом, говорит о том, что судно не тонуло от веса проникнувшей внутрь корпуса воды, оно накренилось, а затем — опрокинулось. В этом суть трагедии замечательного лайнера. Капитану Каламаи она надорвала сердце.
В 10 часов утра море захлестнуло носовую часть судна, на мгновение скрывшуюся под водой. Потом волна отбежала назад, как будто для того, чтобы с новой силой хлынуть на нос. Через две минуты в волны погрузилась дымовая труба с красно-бело-зеленой каймой и море ринулось внутрь ее. «Андреа Дориа» лег правым бортом на поверхность моря, и вода проникла внутрь огромного судна по всей его длине. Еще минуту спустя оно оказалось как бы рассеченным вдоль, и его правая сторона скрылась под волнами. Три расположенных в ряд плавательных бассейна стали заполняться водой. На левом борту спокойно и неподвижно висели восемь спасательных шлюпок. Немного погодя погрузилась в воду носовая часть, оставив на поверхности океана белый след. Округлая корма при этом поднялась вверх и вышла из воды, обнажив обычно скрытые от взоров руль и два винта. Задержавшись в таком положении, а затем как бы колеблясь, судно пошло на дно, пустив к небу небольшой фонтан. Некоторые спасательные шлюпки левого борта сорвались, наконец, с мест и присоединились к длинному шлейфу обломков, плывших по воде. Остальные шлюпки, на которых команда не освободила крепления, пошли на дно вместе с судном.
«Андреа Дориа» погрузился в волны правым бортом, носом вниз. Его корма задралась высоко в воздух, а затем тоже скрылась под водой.
Он исчез в 10 часов 09 минут 26 июля 1956 года в двух милях к юго-западу от того места, где ровно одиннадцать часов тому назад столкнулся со «Стокгольмом». На темной поверхности моря появился изумрудный пенистый след длиной около 215 метров. Мощное выделение пузырей продолжалось в течение пятнадцати минут, пока весь задержавшийся воздух не покинул роскошных помещений мертвого лайнера, опустившегося в свою могилу на песчаном дне.
Почти не нарушая молчания из-за охватившей всех печали, команда «Андреа Дориа» с благоговейным трепетом наблюдала с палуб «Стокгольма», «Горнбима» и «Аллена» последнюю предсмертную агонию своего судна, которое определяло уклад жизни людей, плававших на нем, и служило им домом. Смерть особенно остро дает почувствовать человеку его одиночество на этом свете. Некоторые плакали.
В тишине, царившей на борту «Аллена», члены итальянской команды стали очищать карманы от различных предметов с «Андреа Дориа» и кидать в море все, что раньше принадлежало лайнеру: ключи, ручные фонари, прочую мелочь. Они платили дань безмолвному и жестокому морю. Они стремились избавиться от всего, что напоминало несчастное судно…
Спустя десять минут «Эвергрин» доложил по радио общую обстановку:
«АНДРЕА ДОРИА ЗАТОНУЛ НА ГЛУБИНЕ 69 МЕТРОВ 26 ИЮЛЯ В 14 ЧАСОВ 09 МИНУТ ГРИНВИЧСКОГО ВРЕМЕНИ В ТОЧКЕ С КООРДИНАТАМИ 40°29',4 СЕВЕРНОЙ 69°50'5 ЗАПАДНОЙ ЭВЕРГРИН НАМЕРЕН ОСМОТРЕТЬ ОБЛОМКИ. ГОРНБИМ ИМЕЕТ НА БОРТУ ПОСЛЕДНИХ ИЗ ПОТЕРПЕВШИХ ЛЕГАР РАЗЫСКИВАЕТ УПАВШЕЕ БОРТА СТОКГОЛЬМА ТЕЛО ОВАШО ГОТОВ ЭСКОРТИРОВАТЬ СТОКГОЛЬМ НЬЮ-ЙОРК ОСТАЛЬНЫЕ СУДА БЕРЕГОВОЙ ОХРАНЫ ИСКЛЮЧАЯ ТАМАРОА И СУДА НАХОДЯЩИЕСЯ НА МЕСТЕ ПРОИСШЕСТВИЯ СЧИТАЮ ВОЗМОЖНЫМ ОТОЗВАТЬ»
Из Нью-Йорка шло судно береговой охраны «Тамароа», которое вместе с катером «Овашо» должно было затем сопровождать «Стокгольм». Когда механикам удалось разрезать автогеном левую якорную цепь на уровне главной палубы, капитан снова принялся гонять «Стокгольм» вперед и назад, дергая зажатую цепь в противоположных направлениях. Цепкая хватка остававшейся якорной цепи стала, наконец, ослабевать. Вдруг стоявшие около брашпиля старший штурман Каллбак и старший боцман Элиассон почувствовали, что палуба под ногами затрещала и стала проваливаться вниз. Они успели прыгнуть назад к стене волнолома как раз в тот момент, когда часть сокрушенного носа длиною двадцать метров обрушилась в море вместе с брашпилем, заклинившейся якорной цепью и телом женщины, которое так и не удалось вытащить из обломков. Было начало одиннадцатого утра.
Извещенный по радио о падении тела спасатель «Легар» немедленно обследовал морскую поверхность вблизи «Стокгольма», но ничего, кроме двух акул, не обнаружил. Капитан Норденсон осторожно маневрировал «Стокгольмом», проверяя его мореходность, и в 10 часов 15 минут судно пошло в Нью-Йорк со скоростью 8,4 узла, чтобы следовать в сопровождении «Овашо», к которому затем должен был присоединиться «Тамароа».
Капитан Каламаи и все вместе с ним покинувшие «Андреа Дориа» отдыхали на борту буксира береговой охраны «Горнбим», ожидая решения вопроса об их доставке в Нью-Йорк. Находясь уже двадцать семь часов на ногах и более двенадцати часов без пищи, люди совершенно выбились из сил. На смену огромному нервному напряжению минувшей ночи пришли слабость и подавленность. Искрившееся ослепительным светом в ярких лучах солнца море, как невинный младенец, плескалось над местом, где затонул итальянский лайнер. Этот яркий фон как бы оттенял внешний вид капитана Каламаи, выглядевшего уставшим от жизни стариком. Щетина на его небритом лице была седой.
Пользуясь затишьем в радиопередачах, штаб береговой охраны в Бостоне запросил некоторые подробности столкновения и характер повреждений, полученных «Андpea Дориа». Этот запрос был передан через «Эвергрин» на «Горнбим», и капитан Каламаи, чувствуя себя в долгу перед приютившими его хозяевами, ответил. В Бостоне была получена радиограмма.
«КАПИТАН СООБЩИЛ — ПОВРЕЖДЕН КОРПУС ПОЗАДИ МОСТИКА ГЛУБИНА ПРОНИКНОВЕНИЯ ОДНА ТРЕТЬ ШИРИНЫ СУДНА РАЗМЕР ПРОБОИНЫ 12 МЕТРОВ СРАЗУ ВСЛЕД ЗА СТОЛКНОВЕНИЕМ СУДНО ДАЛО КРЕН 25 ГРАДУСОВ»
Подобная информация, имеющая совершенно безобидный характер для неспециалиста, могла содержать очень важные данные относительно остойчивости судна. Едва узнав об этой радиограмме адвокаты итальянской компании, которые прекрасно понимали, что в дальнейшем будет возбуждено судебное дело, немедленно поспешили положить конец разглашению подробностей столкновения, воспользовавшись посредничеством находившегося в Нью-Йорке штаба береговой охраны восточной зоны. Последний радировал на место происшествия:
«ДЛЯ ПЕРЕДАЧИ КАПИТАНУ АНДРЕА ДОРИА — ИТАЛИЕЙ ЛАЙН ТРЕБУЕТ НИ ПОД КАКИМ ВИДОМ НЕ ОБСУЖДАТЬ СЛУЧИВШЕЕСЯ ДО ПРИБЫТИЯ НЬЮ-ЙОРК АДРЕСУЙТЕ ВСЕ ЗАПРОСЫ ПРАВЛЕНИЮ ИТАЛИЕЙ ЛАЙН».
Адвокаты «Суидиш-Америкэн лайн» по этой же причине направили аналогичные инструкции капитану Норденсону на «Стокгольм».
В начале двенадцатого капитан Каламаи вместе со своими людьми сел в спасательные шлюпки и отвалил от борта «Горнбима». Когда две шлюпки, в которых сидело сорок шесть человек, подходили к эсминцу «Аллеи», на море никого вокруг не было. Вдоль поручней корабля стояли резервисты военно-морского флота, проходившие летние сборы. Наблюдая за приближавшимися шлюпками, они вдруг заметили, что на небольшом расстоянии от последней скользила акула. Вероятно, она нацелилась на полного матроса, развалившегося на корме и свесившего руки за планшир шлюпки. Казалось, акуле достаточно было только высунуться из воды, чтобы схватить одну из рук. Люди на борту «Аллека» стали кричать итальянскому матросу, но тот, очевидно погруженный в свои мысли, не слышал их. Лишь спустя несколько мгновений, обернувшись, он увидел позади себя чудовище и прыгнул в середину шлюпки. На спасателе вздохнули с облегчением.
«Аллен» был последним судном, покинувшим место столкновения и взявшим на борт потерпевших для доставки в Нью-Йорк. Капитан Каламаи вместе со штурманами удалился в капитанскую каюту на борту американского корабля, где приступил к составлению рапорта о катастрофе. Капитан прекрасно понимал, что ожидает его впереди: ему предстояло держать ответ за все свои действия во время самого ужасного за всю историю столкновения на море.
Большинство потерпевших с «Андреа Дориа», направлявшихся в Нью-Йорк на пяти различных судах, с горечью вспоминали, как невнимательны были к ним на лайнере после столкновения. Хотя пассажиры первого класса восторженно отзывались о действиях команды, остальные высказывали негодование в связи с отсутствием информации, указаний, необходимой помощи. Все они категорически отрицали, что по радиотрансляционной системе были переданы какие-либо сообщения или распоряжения.
Восемьдесят семь потерпевших, в большинстве пассажиры туристского класса, следовавшие на борту «Кэйп-Анн», подписали заявление, в котором жаловались на недостаточность объяснений, полученных во время шлюпочного учения, проведенного до столкновения, и на отсутствие сигнала бедствия, соответствующих указаний и организованной помощи со стороны команды после столкновения. Но наиболее серьезное обвинение, ставшее известным после прибытия спасенных в Нью-Йорк, заключалось в том, что большинство членов команды оставили судно раньше пассажиров.
Это обвинение накладывало пятно на честь не только команды «Андреа Дориа» и «Италией лайн», но и на всех моряков вообще. Если обвинение соответствовало действительности, то была нарушена одна из самых святых морских традиций. Команда «Стокгольма», на глазах которой прибыли первые пять спасательных шлюпок с «Андреа Дориа», говорила об этом неохотно. Итальянская компания категорически отрицала это. Конечно, никто не следил за каждым человеком, покидавшим «Андреа Дориа» или прибывавшим на «Стокгольм». Однако истину было нетрудно установить, руководствуясь распределением пассажиров и команды на борту пяти участвовавших в спасательной операции судов, которые направлялись теперь в Нью-Йорк.
Непреложным был факт, что «Стокгольм», принявший основную массу потерпевших до прихода других судов, имел на борту гораздо больше членов итальянской команды, чем любое из остальных судов. Те, кто покидал «Андреа Дориа» в самом начале спасательной операции, стремились к «Стокгольму», так как в то время он был единственным судном на месте происшествия. Однако позднее, будучи прикованным обеими якорными цепями ко дну моря на расстоянии двух миль от итальянского лайнера, шведское судно оказалось самым отдаленным и потому наименее желанным из спасающих судов, находящихся у места столкновения. По окончании спасательной операции на борту едва двигавшегося в Нью-Йорк «Стокгольма» помимо 311 пассажиров с «Андреа Дориа» находилось 234 человека из его экипажа, насчитывавшего в общей сложности 572 человека.
«Иль де Франс» — последнее из судов, подошедших к месту происшествия, возвратился в Нью-Йорк, имея на борту 177 человек экипажа и 576 пассажиров «Андреа Дориа». Капитан Каламаи и 76 человек команды прибыли на борту эсминца «Аллен», а остальные из экипажа итальянского лайнера были доставлены на «Кэйп-Анн», принявший 129 потерпевших, и военно-морской транспорт «Томас», взявший на борт 158 пассажиров и членов экипажа. Конечно, нельзя не упомянуть о танкере «Гопкинс», который, проявив доблесть, равную с другими участвовавшими в спасательных операциях судами, доставил с «Андреа Дориа» только одного потерпевшего — счастливчика Роберта Гудзона.
Говоря языком цифр, это была самая крупная и самая успешная в истории мореплавания спасательная операция. Из 1706 человек пассажиров и экипажа, находившихся на борту «Андреа Дориа», с поверженного судна были сняты 1662 человека. Один из тех, кого спасли, бизнесмен весельчак Карл Уотрес, ставший популярным на итальянском лайнере благодаря своим песням под собственный аккомпанемент на рояле, скончался от инфаркта на «Стокгольме» по пути в Нью-Йорк. Шесть месяцев спустя в результате перелома позвоночника, полученного при оставлении «Андреа Дориа», умерла Джулия Греко. Получила смертельное повреждение во время спасательной операции Норма ди Сандро, девочка, которую отец бросил с судна в спасательную шлюпку. Сорок три человека пошли на дно вместе с лайнером. Все они, насколько известно, погибли в момент столкновения, оказавшись в зоне нанесенного «Стокгольмом» удара.
Чтобы очистить поверхность моря от обломков погибшего лайнера, которые отнесло течением на девять миль в сторону, на месте происшествия задержалось шесть катеров береговой охраны. Они в последний раз произвели осмотр всего района в надежде обнаружить потерпевших или их тела, но поиски не увенчались успехом. Ни одного тела вообще никогда найдено не было (по-видимому, в связи с появлением акул), но в течение нескольких последующих недель жители всего побережья штата Массачусетс, особенно островов Нантакет и Мартас-Вайньярд, находили различные предметы, включая картины и другие произведения искусства, всплывшие с затонувшего лайнера. Суда береговой охраны подобрали восемь спасательных шлюпок «Андреа Дориа», плававших по воле волн в районе бедствия. Три из них были приведены «Итоном» на буксире в порт Нью-Лондон в штате Коннектикут, три другие «Легар» доставил в Нью-Бедфорд, а «Горнбим», возвращаясь в Вудс-Хол, прихватил с собой оставшиеся две шлюпки. Входившие в состав учебного отряда береговой охраны «Кемпбелл» и «Якутат» провели артиллерийские учения, предоставив молодым курсантам возможность потопить плававшие вверх килем поломанные спасательные шлюпки с левого борта «Андреа Дориа». Подождав, пока все закончится, «Эвергрин» в 15 часов 15 минут 26 июля в точке с координатами 40°29'30” северной широты и 69°50'36” западной долготы поставил на якорь двухсотлитровую пустую бочку ярко-желтого цвета. Могила «Андреа Дориа» была обозначена желтым буем, служившим напоминанием о несчастье всем, кто будет проходить мимо этого места.