Тучи на севере угрожающе густели, чернели, в воздухе явственно ощущалось дыхание мороза. Ближе к вечеру заснежило. Крупный снег хлопьями ложился на землю, заполнил воздушное пространство, соединил, смешал землю и небо в неясное, колышущееся серое единство. Снеговой туман казался синевато-серым.

Тишин накурил, и Андрей открыл окно пошире, чтобы проветрить салон. Резкий порыв студёного ветра обжёг лицо.

– Что там небесная канцелярия нам приготовила? – обеспокоено проговорил Тишин. – А ну как всё это схватится и будет каток!?

Хлопья мокрого снега закружились всё быстрее, и вот уже бешеная белая кипень захлестнула машину, казалось, её закачало. Андрей закрыл окно. Ничего не видно, всё вокруг скрылось в белой кипящей мгле. Машину повело. Тишин плавно снизил скорость до 40 км/час.

– Если бы не плёнка, Андрей Александрович, нас бы унесло!

Так они ехали, видимость была пять-десять метров. Упрямый бесконечный буран оторвал от всего живого в мире. Снег носился над плоским простором, свивался в столбы, крутился молочными колёсами. Снег шёл всюду, не только на земле, но и на звёздах, весь мир был полон снега. Всё исчезало под снегом – земля, дорога, медленно ехавший микроавтобус.

Это не снег, само время – упрямое, белое, ложилось, наслаивалось на человеческие дела, и настоящее становилось прошлым, и не было будущего в мелькании мириад снежинок.

Андрей подумал о последнем полученным по электронной почте стихотворении и принялся вспоминать, в какой из Катиных тетрадок он уже это видел. Усилия памяти незаметно для него переходили в другое, не менее привычное и только усилившееся за последнее время, – эту непрекращающуюся смену видений, которые преследовали его. Андрей видел то мужчину в белом халате, похожего на Быстрова, но это был не Быстров; то погибшую в аварии девушку, похожую на Катю, но это была не Катя; то каналы, перечеркнутые многочисленными мостами, то стремительно приближающуюся к нему девушку, то снеговые хребты Кавказа. И одновременно с этим он испытывал тягостные и чужие чувства, которые смешивались с его личными ощущениями, связанными с тем или иным событием его жизни. И он замечал, что некоторые душевные состояния, вызванные вполне определенными причинами, продолжали существовать уже после того, как эти причины исчезли, и спрашивал себя, что же именно предшествовало чему – причины чувству или чувство причинам. А если это так, то не предопределяло ли оно в некоторых случаях нечто непоправимое и существенное, нечто принадлежащее к тому материальному миру, над которым, казалось бы, властны лишь законы тяготения и соотношения чисел. И другой неизменный вопрос возникал перед ним: чем он был связан с этими людьми – выдуманными и невыдуманными, которые появлялись с такой же неожиданностью, как тот, что сорвался со скалы и в ком умер он сам в августе 97-го, как эта приближающаяся девушка, как те, кто ещё несомненно ждал его – с упорной жадностью кратковременного и призрачного воплощения в нём? Некоторые из них были похожими людьми, однако, несмотря на похожесть, их нельзя было спутать, и странным образом эти почти одинаковые люди были абсолютно разными; и, наоборот, внешне разные, по сущности оказывались совершенно одинаковыми. Что связывало с ними Андрея? Законы наследственности, линии которых расходились вокруг него такими причудливыми узорами, или чьи-то забытые воспоминания, непонятно почему воскресавшие именно в нём? Или, наконец, то, что он был частью чудовищно многочисленного человеческого коллектива и время от времени та непроницаемая оболочка, которая отделяла его от других и в которой была заключена его индивидуальность, вдруг теряла свою непроницаемость и в неё беспорядочно врывалось нечто, ему не принадлежавшее – как волны, проникающие с разбегу в расщелину скалы?

Такими были двое – Игорь Быстров и Таня Кондаурова. И если насчёт своего нового партнёра по бизнесу Андрей был совершенно спокоен, то эта новая девушка таила в себе опасность. Закономерная смена компаньона открывала невиданные ранее перспективы роста, а эта подруга, бесцеремонно вторгавшаяся в его личную жизнь, могла разрушить то, что он хотел во что бы то ни стало сохранить. Мариам и Алик – его семья. И что взамен?

Какой вздор! Точнее всего по этому поводу высказался Вануччи, когда ехали из стриптиз-клуба, и вряд ли кто-то сможет опровергнуть его высказывание.

Его друзья не обладают таким даром красноречия, но мыслят в аналогичном ключе. Узнай Быстров, или Второв, о сомнениях по поводу новой девушки, они бы подняли его на смех. Оба видели Татьяну и оба уже попросили выкатить её после того, как он ею попользуется.

Андрей считал себя здоровым человеком, с вполне нормальными логическими и аналитическими способностями. Он почти не знал физической усталости, и был как будто бы создан для подлинного и реального мира. И вместе с тем другой, призрачный мир неотступно следовал за ним повсюду, и бывало, чаще в одиночестве – дома или на улице, ночью или днём – он переставал существовать, он, как таковой, такой-то и такой-то, родившийся там-то, в таком-то году, окончивший такой-то институт, – и вместо него с повелительной неизбежностью появлялся кто-то другой.

Но даже этот кто-то другой не может быть сверхчеловеком. Невозможно получить всё сразу: бизнес, деньги, семью, здоровье, идеальную любовницу. Чем-то придётся пожертвовать. В прежние времена практиковалось жертвоприношение. Считалось, что, сжигая жертвенного барана на костре, или сбрасывая его в пропасть, человек решает проблему. Но здесь никто не захочет стать жертвенным бараном, откуда его взять, со стороны?!

Вариант «короткой схемы» – попользоваться и передать другу – тут не пройдёт. Не получится «спокойная семья и спокойный разврат», тут получается подобие той самой «беспокойной эротики», о которой толковал Вануччи. Андрей нуждался в Тане, а она нуждалась в нём. Чувство, которое он испытывал по отношению к ней, было сложно и многотрудно, наверное, и великий художник не смог бы выразить его. Оно возникало от соединения воспоминания первой встречи с Таней в июне 96-го, воспоминаний их с Катей лета, и выученных наизусть стихов, с Таниным образом, соединения прошлого с сегодняшними Таниными поступками. Выражение этого чувства ломало линию, искажало очертания, выливалось в какую-то внешне бессмысленную связь расколотых образов и светлых пятен.

Чтобы заснуть, Андрей обычно начинал мечтать или думать о чём-то нереальном. Конкретные мысли всегда отгоняли сон, какова бы сильна ни была физическая усталость. А когда задумывался – сначала беспредметно и созерцательно, то в этом бесформенном движении мыслей появлялись более определенные очертания, и он начинал вспоминать конкретных людей и помещать их в вымышленные обстоятельства. Так иногда он разговаривал с Катей. Но в последнее время она отвечала почему-то наяву – реальными электронными письмами. А отправляла эти письма Таня.

Он задремал. Перед глазами заиграли холодные белые искры. Они то рассыпались, брызжа мелкими лучистыми звёздочками; то сливались, образуя сплошной матовый свет.

Правым ухом Андрей слышал Катин голос, грудной и отрывистый, а левым – грубоватый, будто севший от простуды голос Тани, причём обе мелодии были подчинены единому ритму.

«Останусь ли я просто слушателем?»

С этой мыслью он заснул.