В это время года не было проблем с гостиницами, но они выбрали для проживания частный дом. Этот вариант, предложенный в турфирме, им понравился больше всего.

Casa del Boia – расположенный на Большом Канале недалеко от вокзала Santa Lucia одноэтажный дом тусклого кирпично-красного цвета, цвета запекшейся крови, с готическим остроконечным порталом, должен был приютить их на пять дней.

Здание хоть и выходило на оживлённую водную трассу, изнутри было наполнено таким безмолвием, что казалось, будто здесь, среди хмурых стен, даже забыли, как звучат шаги. Хозяин по имени Джованни, сухонький чернявый человек небольшого роста, объяснил правила проживания, и ввёл их в отведенную им комнату. Затем, пожелав приятного отдыха, удалился.

Они с любопытством осмотрелись. На стенах висело несколько полотнищ старинного ситца с изображениями персонажей комедии масок; от них веяло печальным очарованием минувшего веселья. У окна – картина с изображением спящей красавицы с янтарным телом, возлежащей в тенистой роще под изумрудным небом. Имоджин глядела на неё с тем напряженным любопытством, с каким женщина рассматривает другую женщину. Старинное кресло, белые стулья; на круглом столике – разрисованные чашки и венецианские бокалы. Во всех углах – пёстрые бумажные ширмы, с которых смотрели маски, шутовские фигуры, пасторальные образы в лёгком вкусе Венеции времён последних дожей. Угол кровати выглядывал из-за одной из этих весело разрисованных ширм. Зеркала, ковры – вот и всё, что здесь было.

– Здесь даже нет шкафа, – заметил Андрей.

– Ты разве не слышал, darling, он же сказал, что мы можем воспользоваться шкафом в прихожей, или комодом, который стоит в коридоре.

Darling посмотрел на неё, сидящую в кресле совершенно прямо, в задумчивом напряжении.

– Я пробыла в Милане семь дней, сделала кучу снимков, но ни строчки не написала. Здесь будет то же самое. У меня нет способностей к сочинительству.

Он подошёл сзади, и погрузил пальцы в её пышные волосы. Расслабившись, она зажмурила глаза, и откинулась на спинку кресла.

– Чтобы написать про Венецию, совсем необязательно сюда приезжать. Стивенсон писал свой «Остров сокровищ», будучи прикованный к постели. Он представлял себе морские волны, глядя на складки своей простыни. Тут, в Венеции, жили и работали Хемингуэй, Генри Джеймс, Сомерсет Моэм; известные режиссёры отсняли здесь кучу фильмов. После них бедняжке Имоджин ничегошеньки не осталось. Что бы ты не написала, это уже было кем-то написано и отснято.

Она выгнулась, сильнее упираясь головой в его пальцы, которыми он её массировал.

– Что же мне делать, sweetheart?

– Взять что-нибудь из других журналов, желательно заграничных, переставить знаки препинания, добавить немного своих мыслей, и получится неплохая статья. Так делал один мой одноклассник, в школе у него были неудовлетворительные оценки по русскому и литературе, и конечно же, он стал впоследствии известным репортёром.

– Давай поконкретнее, что я должна написать?

– А что ты должна написать…

На мгновение его пальцы остановились, и она пошевелила головой, заставляя продолжить массаж.

– …все только и пишут про то, что Венеция – романтическое место, куда съезжаются влюблённые со всего света. Особенно весной. А ты напиши, что сюда надо ехать в декабре, когда город не заслоняют собой толпы ротозеев с камерами, а молодёжь не слюнявит друг дружку по всем мостам. Быть здесь нужно непременно одной или одному, чтобы ничто не отвлекало от созерцания города. Только так можно почувствовать Венецию, пропитаться её атмосферой.

Она открыла глаза:

– Где ты прочитал такую дичь?

– В одном глянцевом журнале, и, кажется, он сохранился, валяется на даче.

Она попросила, чтобы он нашёл этот журнал и выслал ей. Переодевшись, они вышли на прогулку.

Они брели по лабиринту зданий, странных перекрёстков, уединённых внутренних двориков, тупиков. Имоджин захотелось увидеть «знаменитый дом, который есть на всех картинах про Венецию». Когда Андрей спрашивал прохожих, как пройти к Дворцу Дожей, ему неизменно отвечали: «Идите прямо», и неопределённо махали рукой. Самое интересное, что в этом городе нет ничего «прямого». И они двигались дальше узкими переулками, поражающими своим немым выражением, в которых шаги редкого прохожего звучали как будто очень издалека. Они звучали и умолкали, их ритм оставался как след и уводил за собой воображение в страну неведомых грёз. Вода странно приковывала и поглощала все мысли, так же как она поглощала там все звуки, и глубочайшая тишина ложилась на сердце. На каком-нибудь мостике через узкий канал можно было забыться, заслушаться, уйти взглядом надолго в зеленое лоно слабо колеблемых отражений.

– Ты можешь разбить статью на несколько частей. Первая: «Венеция Хемингуэя», и вкратце о том, что он тут делал и о чём писал. Затем: «Венеция ещё какого-нибудь дяди Васи», и его мысли по этому поводу. Далее: «Самый кинематографичный город Европы – Венеция глазами таких-то режиссёров». И последний пункт: «Моя Венеция», в нём ты описываешь как декабрьская смурь помогла тебе постичь этот удивительный город.

– Я лучше перепечатаю ту статью, что ты мне пришлёшь, darling. Вникать во все эти премудрости – кто что там накропал про Венецию, это слишком муторно.

– Кажется, мы приближаемся, – предположил Андрей, заметив, что прохожих заметно прибавилось.

Открыв фотоаппарат, Имоджин сфотографировала узенькую улочку с множеством ярко освещённых витрин магазинов, вдоль которых с обеих сторон симметрично тянулись ярко-красные ковровые дорожки.

Действительно, пройдя немного, они вышли на Piazza San Marco, неописуемую комбинацию разнообразных элементов, пропорций, и, даже казалось, отголосков удивительных событий. Слева мерцал цветными отблесками собор с многочисленными башенками, пять порталов его главного фасада были увенчаны мозаичными тимпанами. Это был собор Сан-Марко, а рядом с ним красовался Дворец Дожей. Прямо поднималась высокая башня с колокольней и золотым флюгером – Кампанила.

Полчаса потребовалось, чтобы, обойдя площадь, идентифицируя каждое здание с изображением в путеводителе, выйти к лагуне, на набережную, украшенную двумя колоннами – Сан-Марко и Сан-Теодоро. Эти колонны обозначали место, где проходили публичные казни.

Далее шли частоколом шесты с пришвартованными гондолами, в перспективе над водой возвышался изящный классический фасад церкви San Giorgio Maggiore на одноимённом острове, а рядом – похожие на театральные декорации постройки острова Джудекка, самую интересную из которых, церковь Реденторе, украшали две башенки, напоминающие минареты.

Море голубело на горизонте, и сверкающая зеленоватая волна, слегка отороченная пеной, разбивалась о камень. Небо в лёгкой влажной дымке замыкало округлый горизонт. Имоджин без устали фотографировала. Ветер, дувший с лагуны, играл оборками её юбки.

Когда она закончила, они двинулись через мост Ponte della Paglia, с которого хорошо виден знаменитый Ponte dei Sospiri, мост Вздохов, высоко над каналом соединяющий Дворец Дожей с тюрьмой; и далее по Riva degli Schiavoni (Славянской набережной).

На каждом шагу попадались виды, так и просящиеся в кадр, и Имоджин поминутно щёлкала камерой.

– Кто-то говорил, что терпеть не может достопримечательности, кто бы это мог быть?! – шутливо заметил Андрей.

– Это я по работе снимаю.

– Нет, я просто говорю, мне здесь тоже нравится гораздо больше, чем в других городах.

Там воспринимаются отдельные достопримечательности, а здесь всё вместе – вода, воздух, дома и памятники, создают цельный образ.

Стемнело, когда они набрели на уютный ресторанчик на одном из каналов. Меню оказалось столь запутанным, что Имоджин, изрядно проголодавшаяся, доверила Андрею выбор блюд. Он заказал морского окуня в ризотто, лазанью, и Prosecco, венецианское белое шипучее вино.

Когда они, чокнувшись, выпили за приезд, она сказала:

– Ты будто не любовницу привёз зависнуть, а приехал – я не знаю, со своей девушкой, или невестой. Ты совсем не похож на женатого мужчину, Andrew, такое впечатление, будто ты холостяк. Не дёргаешься по поводу жениных звонков.

Он сразу не нашёлся, что ответить. Немного помолчав, сказал:

– Во-первых, насчёт звонков. Зачем дёргаться, если тебе известно про жену? Насчет поведения вообще – я советовался по поводу свадьбы со всеми своими друзьями и родственниками. Один человек сказал мне: «Горел бы желанием, никого бы не спрашивал. Нелюбимая жена и рыба без соли одинаковый вкус имеют». Я не обратил внимания на эти слова, и никогда не вспоминал. Могу сказать точно: тогда у нас была любовь. А потом произошло событие, которое я стараюсь не вспоминать. Тут был замешан ещё один человек… девушка, её больше нет, она ушла. В общем, с тех пор я чувствую себя холостяком.

Он пил крупными глотками, вино в его бокале быстро убывало.

– Опять же, что такое семья? Если отвлечься от общепринятого определения – «семья – ячейка общества», то можно дать другое определение: «минимальное неделимое сообщество, в котором человек себя чувствует максимально комфортно». В этом сообществе он наиболее искренен и открыт, члены сообщества знают максимальное количество тайн. Этого индивидуума никто так хорошо не знает, как они, его ближайшее окружение. Как тут не вспомнить сицилийские кланы? Какой-нибудь дон Корлеоне, неужели его жену можно рассматривать как члена семьи? Это скорее фабрика по изготовлению детей, которые – далеко не все – станут полноценными членами клана. Люди образуют группы, куда входят необязательно родственники, но только те, кто полностью доверяет друг другу. Вот они-то и составляют неделимую ячейку, которая противостоит миру. Основная масса людей не имеет такой семьи – переходя из сообщества в сообщество, человек вольно или невольно предаёт тех, кто ему близок. Например, с женой обсуждает в плохом свете друзей и сослуживцев, с друзьями и любовницами обсуждает жену, у зубного врача или автослесаря обсуждает всех предыдущих, и так далее. Поэтому я так подчеркнул: «неделимая ячейка» – это когда один член сообщества может полностью передать свои полномочия другому, не опасаясь измены.

Подошедшего официанта он сразу попросил принести ещё бутылку, и продолжил:

– Что касается супруги вообще, то стать женой, полностью оправдывающей ожидания мужчины, может либо полная дура, либо блестящая актриса. Только этим двум категориям женщин под силу убедить своего мужчину в том, что она действительно считает его самым лучшим мужем на свете. Моя жена, она живая, настоящая, а не мифическая личность. Для неё неделимой ячейкой, кланом, является весь конклав её родственниц – мать, бабушка, сёстры, тётки, – я их называю «женсовет». Им она поверяет все свои тайны, в том числе наши самые сокровенные, «женсовет» принимает все решения. Это настоящий коллективный разум, никогда не видел такого сплоченного, монолитного коллектива. Если честно, я не имею такого влияния на свою жену, как женсовет. Можно сказать, что я женат на всём этом сообществе. Ну и что, собственно, не самый плохой вариант. Хуже, если б вместо этих милых тётушек, от которых ничего не жди, кроме добра, оказался бы публичный дом.

И он привел пример из зоологии. Сурикаты, очаровательные африканские зверьки, похожие на собачек, сусликов и обезьянок одновременно, имеют необычные семейные традиции. Живут они в больших разветвленных норах. В основном это связанные родством самки: бабушки, внучки, дочки, тетки и сестры. Они всё делают сообща – воспитывают детенышей, собирают пищу и сторожат жилье. А самцы живут сами по себе – кочуя по саванне от одной женской колонии к другой и заводя в них романы. В норе самец остается на время, необходимое для зачатия детенышей, и особого участия в жизни семьи не принимает. Когда же самец состарится или заболеет, он селится в одной из колоний и начинает вести себя как женщина: сурикатий дедушка активно включается в воспитание молодняка и почтительно уступает дорогу молодым гостям своих внучек.

– Я не провожу аналогию между своей семьей, а привожу пример монолитного сообщества, настоящей семьи, – заключил Андрей.

Имоджин стремилась поскорее утолить свой голод, и до неё медленно доходил смысл сказанного, но всё равно она была неприятно поражена. Однако, не подав виду, она поинтересовалась, чья это была девушка – его или её, из-за ухода которой мысли Andrew приобрели такой философический, и, можно сказать, бескомпромиссный вектор.

Он сразу уловил её настроение, и тут же опомнился – конечно же, он сюда приехал не с психотерапевтом, которому можно сливать все свои мысли, а с обворожительной девушкой, нуждающейся именно в его мужском внимании, которой нужно говорить только то, что ей хочется слышать.

– Прости меня. Больше не буду болтать ерунду… и постараюсь ни в чем тебя не разочаровывать.

Единственным для неё утешением было то, что этот холодный, циничный и расчётливый тип не только её, он вообще никого не любит. Но это было очень слабым утешением. Она решила переменить тему, и спросила, действительно ли Данила оказался таким несерьёзным, что предложил начать бизнес, а потом дал задний ход, в итоге darling, поиздержавшийся на организационных расходах, остался в одиночестве.

– Мне удалось найти ему замену – это региональный сотрудник «Джонсон и Джонсон», компании конкурирующей с Эльсинор по шовному материалу.

– У вас с ним что-то вроде ячейки?

– Нет, Имоджин, он слишком эгоцентричен для этого.

– Получается, ты холостяк не только в личной жизни, но и в бизнесе, у тебя нет вообще никакой «неделимой ячейки».

Он сделал неопределённый жест, и она, чтобы окончательно не испортить вечер своими двусмысленными вопросами, сделав большой глоток вина, произнесла с очаровательной улыбкой:

– Я безумно рада, sweetheart, что ты меня сюда привёз. Наша поездка останется незабываемой, я это чувствую.

Чтобы попасть домой, им пришлось воспользоваться услугами водного такси, пешком они бы плутали до утра.

В прихожей они сняли верхнюю одежду и разулись. Имоджин, к которой вернулось хорошее настроение, заторопилась в комнату разбирать постель, Андрей немного задержался в холле, одновременно служившем кухней. Джованни что-то спросил насчёт усталости, и Андрей ответил, что устали, конечно, но немного.

На самом деле ему было грустно, он устал и томился непонятной тоской. Мрачные и дикие образы осаждали его. Фрамуга была приоткрыта, слышно было завывание ветра, и порывы его раскачивали люстру. Он уже собирался пройти в коридор, в конце которого находилась их комната, и там ждала Имоджин, как вдруг, обернувшись, увидел на противоположной стене неподвижную тень – тень обнажённой девушки. Вся его усталость и грусть моментально растворились в другом чувстве – чувстве необъяснимого ужаса. Он оглянулся, чтобы посмотреть на ту, которая отбрасывала такую прелестную и такую знакомую тень. В помещении никого не было, кроме Джованни, закрывавшего фрамугу. Он улыбнулся и спросил, не угодно ли сеньору ещё что-нибудь.

Обернувшись, Андрей снова посмотрел на стену. Тень исчезла. Он спросил, нет ли в доме женщин. Джованни ответил, что никого, кроме сеньориты, ожидающей сеньора в их комнате. Тогда Андрей попытался при помощи точных законов физики определить то место, где должно было находиться тело, тень которого он видел. Получалось, рядом с обеденным столом. Галлюцинация? Он не сводил глаз со стены, на которой видел тень. Ясно видел! Очертания её были более чёткие и тонкие, чем у тени, естественно отбрасываемой тем же самым столом.

Сконфуженный, Андрей прошёл по коридору. Он видел приоткрытую дверь и представлял то, что через секунду предстанет его глазам – комнату с ширмами и масками, Имоджин, её неистовое смуглое тело. Одновременно с этим глазам его предстала тень на стене, он мог бы подумать, что ошибся, но эта вторая картина запечатлелась в его глазах с яркостью, равной её мимолетности.

Ему было трудно справиться с его душевным порывом, и он на мгновение остановился перед дверью. Перед его умственным взглядом с неумолимой чёткостью возник образ девушки. Он не был лишён способности, известной под названием зрительной памяти. Глаз его был насыщен воспоминаниями, как глаз художника, хранящего в какой-то извилине своего мозга обширные и бесчисленные картины, и он без особого усилия и довольно верно воспроизводил в уме раз виденное, если оно остановило на себе его внимание. Он берёг в альбоме своей памяти очертание изящной женщины, запечатлевшееся однажды у него в глазу. Но никогда ещё в его мозгу не возникал такой отчётливый, яркий, точный, выписанный до мелочей и в то же время сильный, полный, цельный, крепкий и властный образ, как возникший сейчас образ тени обнажённой девушки. Это представление целиком соответствовало действительности, а именно Катиной тени на огромном валуне в тот момент, когда она, выйдя из горной речки, потянулась от удовольствия, прежде чем наклониться и поднять с камней купальник. Создаваемая им иллюзия придавала происшествию невыносимую продолжительность, и, когда он подошёл к кровати, тень на камне, отбрасываемая не призраком, а живой Катей, всё еще стояла перед его глазами.

Три свечи горели в огромном медном канделябре. Мягкий свет играл на многочисленных зеркалах и на палисандровом карнизе. Отблески трепетали по всей комнате, на простынях и разбросанной одежде, мягко замирая в складках занавесок. Имоджин отодвинула ширму, раскрыв импровизированный альков. К тем зеркалам, что были в комнате, прибавилось большое прямоугольное зеркало, вделанное в стену над кроватью. И во всех этих отражающих поверхностях отражались два тела. В этой фантастической множественности было что-то апокалиптическое, и она сказала:

– Можно подумать, что это групповая любовь.

Он начинал терять себя в этом богатстве физических ощущений, а в неизменном притягательности её тела было нечто почти беспощадное. Слова, которые она произносила сквозь жадно стиснутые зубы, были ему непонятны (она говорила по-венгерски), и в этом горячем воздухе им словно не было места. Для него они звучали бесполезным напоминанием о том, чего больше не существовало. Он находился в её волшебном мире, в котором она властвовала несокрушимыми женскими чарами. Обрывки мыслей проносились в его голове. Он был всецело захвачен физической страстью, такой сплошной, что она почти не оставляла места ни для чего другого. Андрей пристально посмотрел на лицо Имоджин, исступленное и одухотворенное, на полуоткрытые её губы, чем-то напоминавшие волнистые линии рта каменной богини, виденной им однажды в городском музее Лучеры. В зеркалах по-прежнему двигались многочисленные руки, плечи, бедра и ноги, и он начал задыхаться от этого впечатления множественности.

– Sweetheart, – сказала она дрожащим голосом, и ему показалось, что этим звукам трудно пробиться через густую чувственную муть, – у меня есть моральные устои, которые не позволяют мне предаваться любви втроём.

– ?!

– О ком ты думал только что?

Она лежала теперь рядом с ним, усталая и точно измятая длительным напряжением. Но постепенно её голос становился глубже и звучнее. Она сказала, глядя на него с острым любопытством:

– …как будто ты был со мной, а думал о другой. Я всё ещё вижу твой отсутствующий взгляд. Я говорила, что люблю тебя, а ты на меня смотрел, и видел другую. Расскажи мне, не мучай меня.

Он уже достаточно пришёл в себя и принялся уверять её в том, что виноваты зеркала.

– Это же просто смешно – о ком я могу ещё думать, кроме как о тебе?!

– Самой смешно, – эхом отозвалась она. – Наверное, стоило приехать сюда, в этот город, в эту комнату зеркал и масок, чтобы все почувствовать и вмиг понять.

Он промолчал. Она лежала обнаженная – рядом с ним, над ним, и вокруг – отражаясь в неподвижном блеске зеркал. И ему показалось, как было тогда, в кошмарном 97-м, – что из страшной, стеклянной глубины на него смотрят пристальные и остановившиеся глаза, в которых он с холодным отчаянием узнает Катин взгляд. Чтобы не видеть его, он закрыл глаза, и перед ним появилась мягкая мгла, та самая, в которую он тогда окунулся, перед тем, как уйти в другой мир, в котором он нашел себя в беззвучной пропасти. Он снова погрузился в безмолвие, которого не ощущал после того случая, пустое и мертвое настолько, что там глохли отзвуки даже минувшего несчастья, потому что там больше ничего не имело значения. Еще какой-то свет, слабея, мерцал перед ним, где-то далеко умирали последние смутные звуки, доходившие до него. И рядом с ним, в этом безмолвном пространстве, лежало обнаженное женское тело.

* * *

Джованни постарался. Завтрак отличался от тех огрызков, что подавали в гостиницах 3* и даже от завтраков в Starhotel. Многочисленные чикетти – небольшие закуски: миниатюрные бутерброды со свежей ветчиной и колбасой, кусочками сыра, сильно обжаренными фрикадельками, крошечными артишоками с чесноком и оливковым маслом, маленькими жареными сеппье (каракатицами), и т. д. – настоящее лакомство. Из напитков – соки на выбор, чай и кофе из кофе-машины.

Имоджин была уязвлена до глубины души – во-первых, бесчувственностью своего друга, в которой он невольно признался; а во-вторых тем, что в момент близости он представлял другую. Это подтвердил тон, которым он потом оправдывался и отшучивался.

Однако, эгоизм пустил в ней такие глубокие корни, что даже в обстоятельствах, когда фактически любили не её, а какую-то другую девушку, Имоджин ухитрилась получить довольно качественный оргазм.

Да, всё было бы прекрасно, если бы не глупый женский инстинкт, вечно путающий секс и человеческие отношения. Немного поразмыслив, она решила хотя бы до конца поездки побороться со своим любопытством и не выпытывать у Андрея, что же это была за девушка, которую он исступлённо насиловал минувшей ночью.