Возвратившись в Будапешт, Имоджин не решилась встретиться с Ференцем ни в день приезда, ни на следующий. Сославшись на то, что плохо чувствует с дороги, отменила свидание, которого он так долго ждал. Она поехала к святому Геллерту посоветоваться, что ей делать. Но он молчал, бесстрастно глядя вдаль.

Холм Геллерта было тем местом, куда она приходила в дни тяжёлых сомнений, и здесь шестое чувство подсказывало ей спасительный выход. В этот раз ей нужно было знать, как развеять подозрения Ференца – отнюдь не безосновательные – но, к сожалению, капризная интуиция так ничего и не подсказала. Пришлось идти на встречу, не имея готового решения. После того, как она отказала ему в свидании, они созванивались три раза, и он говорил с ней с плохо скрываемым раздражением. И даже намекнул на то, что она его обманывает.

В ресторан они прибыли каждый своим ходом. Войдя в зал, она увидела его, корректного, спокойного, сидящего за столиком, перед ним стоял нетронутый бокал вина. Заняв место напротив него, поздоровалась, с досадой и вместе с тем с каким-то облегчением отметив, что он не вышел к ней навстречу и не поцеловал её. Лишь обронил:

– А, ты здесь!

– Мы же договорились встретиться.

Она сделала заказ, едва заглянув в меню.

Пытаясь выглядеть непринуждённо, Имоджин сообщила, что ходила поздороваться со святым Геллертом, и что

– …его статуя вызывает у меня восторг. Вид у него честный и прямой; так и кажется, заговори он только, и его уста говорили бы одну правду.

Он с горечью заметил:

– Да, это не женские уста.

Она поняла его мысль, и очень мягко спросила:

– Почему ты говоришь со мной так? Ведь я искренна.

– Что ты называешь быть искренней? Ты же знаешь, что женщине приходится лгать.

Она помедлила с ответом. Потом сказала:

– Женщина бывает искренней, когда не лжёт без причины.

Тогда он сухо сказал:

– Имоджин, есть что-то такое, чего я не знаю. Расскажи мне.

Помолчав секунду, она мучительно медленно ответила:

– Меня беспокоит твоё настроение. Ты и по телефону разговаривал со мной так, будто не рад моему приезду. Ты не хочешь объясниться?

– Объясняться – мне?! Нет, должна говорить ты, а не я. Мне-то незачем объясняться. Я ведь не водил тебя за нос.

Она поняла, что он обо всём догадался, и не нашла в себе сил выступить в свою защиту. Тогда заговорил он. Сначала он упрекнул её в том, что не мог дозвониться на мобильный телефон и в гостиничный номер. А то, что она сама звонила ему в определённые часы, наводит на мысль, что в остальное время она находилась с человеком, при котором неудобно разговаривать со своим мужчиной. А при ком неудобно разговаривать со своим мужчиной? Конечно же, при другом своём мужчине.

– Ты слишком подозрителен.

– Я в порядке, Имоджин, а вот ты ведёшь себя подозрительно.

К ней вернулось её самообладание.

– Но у меня может быть личное пространство, куда я могу удалиться, чтобы никто меня не трогал?

– Когда я познакомился с тобой, то у меня кончилось моё личное пространство и началось наше общее. Я забыл все свои холостяцкие привычки, и, хочу подчеркнуть – все прежние связи! Поэтому я требую того же от тебя.

– Да я не говорю, что это должно быть в порядке вещей, просто у нас пока не было речи о совместной жизн… о чём-то серьёзном, вот я и подумала… одним словом, если б мы были как муж и жена, я бы не повела себя столь легкомысленно.

– Так у тебя там что-то было, в Италии, ты действительно была там с другим мужчиной?

– Нет, Ференц, мне просто хотелось побыть в одиночестве. Просто приступ депрессии, ничего больше.

– Но я не замечал за тобой склонности к депрессиям. Да и сейчас ты выглядишь так, будто… неплохо провела время в хорошей компании… Ты даже не приехала ко мне позавчера с вокзала, хотя мы не были вместе целых две недели.

– Этот злосчастный приступ… он внезапно возник, и так же внезапно закончился. Внешность очень обманчива.

– А если завтра тебя прихватит приступ бродяжничества, или чего-нибудь похуже, что тогда?

Она пожала плечами – мол, всё может быть.

– Знаешь что, я не настаиваю, что у тебя не должно быть разнообразных приступов, не должно быть личных пространств, и что ты постоянно должна быть в пределах досягаемости, особенно по ночам. Можешь позволить себе любые чудачества. Мне необходимо, чтобы моя девушка соответствовала этим требованиям.

Он сам испугался своих слов, ультимативно предполагавших выполнение некоторых условий и подводивших некую черту, и, чтобы смягчить их резкость, торопливо произнёс:

– Я ничего не понимаю – ни твоих слов, ни твоего настроения. Говори яснее… яснее – слышишь? Придумала депрессию, и личное пространство, чертовщина какая-то. Между нами возникла преграда. Она возникла именно за то время, что ты отсутствовала, до этого всё было хорошо. Не знаю, что это такое. Я хочу знать. Что случилось?

Она тихо опустила голову и снова подняла её, сосредоточенная и безмолвная. Это означало только одно – говорить она не будет, хотя ей есть о чём рассказать. Это вывело его из равновесия. Он возмущённо заговорил.

– Меня всегда раздражало, что девушки тратят лучшие годы на разных недостойных парней, такое впечатление, будто им нужно перепробовать всё, что дурно пахнет. Тогда в их поступках нет никакой закономерности. В один день они принимают цветы и бриллианты от респектабельного мужчины, но отказывают ему в близости, а уже на следующий день встречают плохого парня на мотоцикле и падают в его объятия на ромашковом поле. Респектабельному мужчине невдомёк: «Чего хочет молоденькая девушка?» О! Подожди, старина, через несколько лет она предъявит полный перечень… В её поступках будет прослеживаться такая закономерность, что с ума сойти. Всё будет разложено по полочкам, будет блестеть и сверкать, и во всём будет своя логика. Только это добро уже никому не будет нужно!

– Это намёк на то, что я такая старая, или что ты вообще хотел этим сказать?

– Нет, ты еще молодая.

Сделав над собой усилие, она сказала:

– Ференц… Твоё появление в моей жизни совпало… с уходом другого человека. Мы с ним расстались, и это было непосредственно перед тем, как я встретила тебя. Так все совпало. Я думала, что у меня с тобой все получится, я старалась… Но я не компьютер, чёрт возьми, я не могу сразу переключиться, перестроиться, на другого. Щёлк! Перезагрузка, и ты готов к работе с другим пользователем.

Он сосредоточенно слушал её, и теперь лицо его выражало не столько гнев и возмущение, сколько страдание. Она никогда не видела у него таких сухих, обведённых синими кругами глаз, не замечала таких впалых висков, редких волос. Казалось, он состарился за один час. Она с трудом продолжила.

– Мне нужно побыть одной… пару месяцев. Хочу отключиться на время и разобраться в своих чувствах. Не то, что хочу, мне это просто необходимо, я чувствую безумную тяжесть. Конечно, я могла бы и дальше тебя разыгрывать, но… ты этого не заслуживаешь. Я хочу сказать, ты не заслуживаешь моего неискреннего отношения, и поэтому я предпочла тебе прямо обо всем сказать. Прости меня, но я… В общем, так надо.

– Значит, ты встречалась со мной, занималась любовью, и всё это время представляла себе другого? – спросил он, не глядя на неё.

– Что?

От всего ею сказанного Имоджин стало действительно тяжело. Ей захотелось поскорее закончить разговор и оказаться дома одной.

Ему всё стало ясно. Он так и думал, но надеялся, что всё будет по-другому, и даже требуя объяснений, подсознательно хотел быть обманутым. Да, он готов был поверить в её депрессию и вообще во всё что угодно, лишь бы сохранить эту девушку. И теперь, поражённый неожиданностью, он не мог прийти в себя от изумления. Её слова положили между ними преграду. Через два месяца она про него и не вспомнит.

– И ты была с ним в Венеции, – сказал он отрешённо.

Бледная, с блуждающим взглядом, она накручивала вокруг ладони свой бордовый шейный платок. От лёгкого шороха материи, который когда-то был так восхитителен для него, Ференц вздрогнул, взглянул на неё, и пришёл в ярость.

– Кто он? Я хочу знать.

Имоджин не шевельнулась. Она кротко, но с твёрдостью ответила:

– Я сказала всё, что могла сказать. Не спрашивай больше ни о чём. Это бесполезно.

Он посмотрел на неё жёстким, незнакомым ей взглядом.

– Что ж, не называй мне его имени. Мне будет нетрудно его узнать.

Она молчала, полная тоски и опасений, и всё же ни о чём не жалея, не чувствуя ни горечи, ни скорби; душой она была не здесь. Он как будто смутно понял, чтó в ней происходит. Видя её такой кроткой и спокойной, ещё более прелестной, чем в дни их любви, но прелестной для другого, Ференц готов был её растерзать, чтоб она никому не досталась.

Потом, обессиленный этим приступом ревности, обхватил голову руками. Его страдание тронуло её, она сожалела, что своим неосмотрительным поведением выдала себя, возможно, она смогла бы полюбить Ференца так же сильно, как… Конечно же, и что за чепуха – неискренность, можно было как-то потерпеть, и дальше продолжать разыгрывать влюблённость. Однако, вспомнив Андрея, поняла, что не сможет жить в двух измерениях. Ей нужно забыться, забыть его. Сначала забыть, а потом начинать новую жизнь. Одновременно не получится.

– И ты его любишь до сих пор? – вдруг опустив руки, спросил он.

Думая, что разговор окончен, и они обо всём договорились, она была застигнута врасплох этим вопросом. Не зная, как ответить, уклончиво проговорила.

– Сказать, кого любишь, кого не любишь, это нелегко для женщины, по крайней мере для меня. Не знаю, как поступают другие, признаются ли в любви, рассказывают ли другим о своих чувствах. Жизнь беспощадна. Она бросает нас, толкает, швыряет…

И тут же пожалела о своих словах. Не нужно было играть, раз уж она повела серьёзный разговор.

Ярость Ференца перешла в грусть, он было захотел великодушно простить ей всё, забыть, лишь бы она сразу же вернулась к нему; но теперь, отчаявшись во всём, уже не знал, что делать.

Они едва дождались, когда придёт официант, чтобы закрыть счёт. Выйдя на улицу, холодно кивнув друг другу, разошлись в разные стороны.