1. Знакомство

Новая квартира Валерке понравилась. Главное — на третьем этаже, из окон далеко видно. Если посмотреть прямо — перед глазами железнодорожный мост через реку, за ним — городские кварталы и купола церквей. Справа — большой парк. А вот слева — плохо, слева ничего не видно, кроме скучной стены четырехэтажного дома.

Но это — беда небольшая. Валерка из-за такого пустяка расстраиваться не стал. Он вообще умел быть довольным тем, что есть. Он подпрыгнул, повернулся на сто восемьдесят градусов и очутился лицом к двери…

Сразу за подъездом начиналась заснеженная с черными проталинами площадка. В конце ее — тесовые сарайчики, словно прилипшие друг к другу. К ним примыкает высокий забор, такой плотный, что сквозь него ничего не увидишь. У самого подъезда сверкала на солнце лужа, и в ней плавал на боку бумажный пароходик.

Только Валерка успел оглядеть все вокруг себя, как вдруг из-за угла дома выкатился футбольный мяч и следом появился рыжий мальчуган. Штаны у мальчишки были мокры и забрызганы грязью, а старые ботинки набухли и побелели.

Наступив ногой на отсыревший мяч, он с любопытством рассматривал Валерку. Сначала оглядел потертую ушанку с оборванными завязками, скользнул по лицу, затем уставился на ботинки, совсем почти новые, и только после этого спросил:

— Ты чего?

— Я ничего, — ответил Валерка.

Оба замолчали, потому что говорить больше было нечего.

— Хочешь, припечатаю? — подумав, предложил мальчуган и сделал вид, что собирается ударить по мячу.

Валерка возмутился:

— Я тебе так припечатаю…

Тогда рыжий откатил в сторону мяч и, задрав голову, закричал:

— Ромка! Эй, Ромка!

К оконному стеклу на втором этаже прилипла мальчишечья рожица с приплюснутым и побелевшим от этого носом.

— Чего тебе?

— Ромка! Иди, тут одного бить надо.

— Иду! — глухо и как будто обрадованно сказал Ромка и исчез.

Валерка глотнул воздух, как карась, выскочивший на берег, и облизнул сразу почему-то пересохшие губы. Был он не из пугливых, но знал, что с двоими лучше не связываться. Рыжий в это время пнул мяч. Валерка еле успел закрыться руками.

— Не умеешь, — прерывающимся от волнения голосом сказал он, вытирая о пальто руки. — Не умеешь, а берешься!

Он разбежался и изо всех сил стукнул ногой по мячу. Брызги полетели во все стороны; набрякший мяч, будто охнув, с шумом сорвался с места и шлепнул рыжего по ногам. Тот покачнулся от неожиданного удара и мягко сел рядом с лужей. На его лице отразилась сложная смесь чувств: гнева, удивления и испуга.

— Вот это да! — заорал вдруг Ромка, как пробка выскочивший из подъезда. — Вот это да! А ты в футбол играешь? Да? А вратарем можешь? А ну-ка, становись!

Маленький, со смуглым лицом, Ромка говорил торопливо, как будто все время боялся, что ему не дадут досказать.

— А чего? Могу и вратарем, — заявил Валерка, когда понял, что драки не будет.

— Становись сюда. Подальше от лужи, — командовал Ромка. — И от окон подальше. Это ты сегодня приехал, да? А в каком классе учишься? К нам в школу приходи… Вставай сюда. Готовсь.

Рыжий все еще сидел на земле, соображая, что теперь делать: хныкать, драться или играть вместе с ними. Не обращая внимания на него, Валерка встал, куда велел Ромка.

— Бью! — предупредил Ромка, согнувшись и разводя руками, будто бодаться собрался.

Мяч пролетел над Валеркиной головой и упал в грязный снег у забора.

— Рыжик! Чего сидишь? — напустился Ромка на своего приятеля. — Беги за мячом! Бей оттуда!

Тот, видно, только этого и ждал: вскочил на ноги и понесся к забору. Игра началась.

Мячей сорок Валерка пропустил, штук десять поймал. Футболисты были довольны вратарем. Все трое перебрызгались. Наконец Валерка, у которого по щекам протянулись черные полосы, просительно сказал:

— Может, хватит, а?

Тогда все сели на просохшие под весенним солнышком ступеньки подъезда и стали знакомиться.

Ромка говорил:

— Это Федька Рыжик. И ты его так зови, он не обижается. Мы с ним в четвертом классе учимся. Он троечник.

— А сам-то, — ехидно вставил Рыжик.

— У меня только по арифметике, а у тебя чуть не по всем.

— Ну и что! Все равно ты троечник… Троечник! Троечник! — запел Федька.

Валерке он не нравился все больше и больше. «Хвастунишка, должно быть, и дразнится, как девчонка». И он сказал:

— Ромка не троечник, потому что у него одна тройка. Одну тройку исправить всегда можно. А тебе не исправить, у тебя их много. Ты троечник.

Но такие разумные доводы не убедили Рыжика. Они только разозлили его.

— Захочу и исправлю, — упрямо сказал он. — Начну учить, учить… Тогда и исправлю. А Ромка задачки не умеет решать…

— Умею, — с обидой возразил Ромка.

— Не умеешь! Не умеешь, — снова запел Рыжик.

«Как есть девчонка», — решил Валерка.

— А у тебя тройки есть? — спросил его Ромка.

— Сказали!.. Я когда третий класс кончил, мне «Занимательную физику» подарили, с картинками.

И он рассказал, что в этой книге прочитал однажды про бумеранг, который похож на большой угольник. Австралийские охотники с таким бумерангом ходят на охоту. Кинут его в кого-нибудь, и, если промахнутся, бумеранг прилетает обратно. Валерка тоже сделал такой бумеранг. Правда, он не охотился с ним, но никогда не терял. Бумеранг падает у самых ног.

— Соврешь — не дорого возьмешь, — сказал Рыжик.

— Может, ты и соврешь, — вдруг встрепенулся Ромка. — А ему чего врать?

Неожиданно Ромка взмахнул руками и стал рассказывать про учительницу Елену Григорьевну, которая, по его словам, совсем не строгая, только кричит иногда.

Рассказывая, Ромка мусолил палец и рисовал на ступеньке человечка. Валерка с интересом наблюдал за ним.

Рыжик все это время сидел насупясь. Он тоже хотел рассказать что-нибудь, но, как нарочно, ничего не мог придумать.

— Давай друг дружке уши драть, — предложил он Валерке.

— Зачем драть? — не понял тот. Он подумал, что Рыжик хочет устроить какую-то пакость. «Знаем, не обманешь», — мелькнуло у него. Он уже ученый. Однажды его заставили закрыть глаза и открыть рот, а потом сунули туда одуванчик — минут десять плевался.

— Зачем драть уши? — снова спросил он. — Это взрослые дерут, когда что-нибудь не по ним сделаешь. Раз один мальчишка, знакомый мой, полез в огород, а его поймали и стали драть… Знаешь, как больно! — И Валерка для убедительности потрогал ухо.

— Вот давай! — не уступал Рыжик.

— Он всем предлагает. У него уши крепкие, никто не вытерпливает, — пояснил Ромка.

— Боишься, ха! Боишься! Боишься!

— Давай! — решительно сказал Валерка. — Только чур, кто скажет «хватит», — значит, хватит. — Он не надеялся вытерпеть и соглашался только потому, что иначе Федька задразнит.

Они сели друг против друга, уперлись коленка в коленку и ухватились за уши. Федька сразу начал крутить Валеркины уши во все стороны. В глазах у Валерки потемнело, в виски заколотила кровь, но он сцепил зубы и тоже тянул твердые Федькины уши. Несколько секунд лица их оставались каменными, потом глаза у обоих повлажнели, и, наконец, Федька захныкал, но тянуть не переставал.

— Ребята, хватит, — испугался Ромка. — Выдергаете.

Его не услышали.

— Да хватит же! Честное слово, ребята, я кого-нибудь позову.

— Пусть он отпустит, — сказал Валерка, морщась и слизывая со щеки слезу.

— Сам отпускай, — взвыл Федька. — Уцепился тоже! — и выпустил первый. Вскочил на ноги, пнул Валерку и с плачем побежал домой.

— Сейчас наябедничает матери, — предупредил Ромка. — Она тебе даст. Будешь знать, как связываться с Федькой.

Едва Ромка договорил, распахнулась дверь и в подъезде показалась высокая худощавая женщина в белом фартуке с мыльной пеной на руках.

— Зимогор! — во всю мочь крикнула она, решительно направляясь к ребятам. — Жаловаться буду! Небось, управу найдем. Только приехал и уже хулиганить…

Валерки давно и след простыл, а Федькина мать еще долго кричала у подъезда. Она здорово умела ругаться.

2. Песочные часы

Когда Валерка перелез через забор и очутился возле длинного одноэтажного дома с большими окнами, в ушах все еще звенели обидные слова Федькиной матери. Он не знал, что есть матери, которые поступают так. Сыновья у таких матерей никогда не бывают виноватыми.

Он озирался, хотя опасаться было нечего: Федькина мать, наверняка, через забор перелезть не сможет. Сообразив это, он перевел дух и уже собирался было начать исследование этого незнакомого края, как вдруг воинственная песня за домом заставила его насторожиться. Кто-то пел:

Валерка с любопытством выглянул из-за угла и еле увернулся от кулака рослого мальчишки, который рубил руками воздух и, видимо, воображал, что сокрушает несметные полчища врагов. Косая челка закрывала ему правый глаз, но левый смотрел зорко: он сразу заметил Валерку.

— Ты откуда? — удивленно спросил мальчишка, не переставая махать руками.

У него было добродушное лицо, пухлое, с крапинками веснушек. От усердного размахивания руками на лбу проступили капельки пота. На нем были штаны с пузырями на коленях, пиджак и смятая кепка. Словом, одет он был легко, по-летнему.

На его вопрос Валерка показал рукой в сторону забора и сказал:

— Оттуда, — и добавил, хмыкнув: — С неба.

— А я гимнастикой занимаюсь, — похвастался тот. — Сам придумал.

— И песню сам.

— Все сам. Вот слушай: «Бью налево, бью направо, раз-два, раз-два!» Нравится?

Песня нравилась, не нравилось только то, что, распевая, он приближался к Валерке — того и гляди заденет.

— Ты долго махаться будешь?

— Нет, живо! Пять минут отмахал, пять осталось. — И мальчишка еще усерднее стал рубить воздух. — Пока трудно заниматься без часов, я пока на глазок. Но то-то и оно, что я часы делаю.

На лавочке, возле дома, лежали две стеклянные банки из-под овощных консервов, маленький фанерный кружок, молоток и длинный гвоздь. Одна банка до краев была наполнена речным песком.

— Песочные часы будут, — пояснил он.

Валерка рассмеялся. Смешной какой-то мальчишка: из стеклянных банок часы! Это то же самое, что из палки делать пушку.

А тот, не замечая пренебрежительного взгляда, говорил:

— От такой гимнастики руки развиваются… У меня брат сильный. Он на фабрике слесарем работает. Двухпудовую гирю бросает, как мячик. Он даже в клубе выступал с гирями. Не видел? Напрасно, в следующий раз обязательно посмотри. Ахнешь! А я конструктором буду. Вот выучусь и буду. Я радио умею чинить, а сейчас, понимаешь, часы делаю.

— Как ты их сделаешь?

Мальчишка оживился, потащил Валерку к лавочке и стал объяснять:

— Совсем просто! Беру банку с песком — раз! Закрываю ее фанеркой — два! На фанерке дырка гвоздем проверчена, прямо посредине. Ставлю на фанерку другую банку, только вверх дном — три! Потом все это связываю и переворачиваю. Самое главное, как привязать банки к фанерке.

И верно, интересно делать песочные часы. Валерка сказал:

— Это пустяки. Это мы быстро… Проволока тонкая есть?

Проволока нашлась. Валерка обмотал ею шейки банок, пробил на краях фанерки дыры и, просунув в них концы проволоки, накрепко закрутил. Банки к фанере как прилипли. Затем мальчишка принес краюху хлеба, и они для крепости замазали края банок мякишем. Часы были готовы. Правда, это были не настоящие песочные часы, но все-таки часы.

И только тут мальчишка вспомнил, что им надо познакомиться.

— Василий, — сказал он, протягивая руку. — Меня Василием Самариным зовут.

Валерка с удовольствием протянул ему руку.

— Ты в каком классе учишься? — спросил Василий.

— В четвертом.

— А я в шестом. Я, брат, скоро уже школу кончать буду. На фабрику поступлю.

Они подождали, когда песок пересыплется из одной банки в другую, затем снова перевернули часы. И снова тоненькая ровная струйка песка потекла в нижнюю банку. Ребята были очень довольны своей самоделкой.

И вот в это самое время, когда они любовались часами, над головами просвистел комок снега. Валерка присел от неожиданности, а Василий, не поднимая глаз, сердито закричал:

— Бука! Косы повыдергаю!

Тут раздался такой визг, будто на мальчиков собиралась напасть толпа дикарей. Но это были совсем не дикари, а всего-навсего маленькая девчонка, которая с воплем бросилась в подъезд, словно за ней гнался рой пчел.

Разглядеть ее Валерка не успел, мелькнули перед глазами только валенки, обшитые желтой кожей.

— Это Маруська с нашего двора. Она, что и ты, в четвертом классе учится, — как ни в чем не бывало сказал Василий. — На последней парте сидит… Глупая. Как все девчонки.

Он немного подумал и стал объяснять, почему она глупая:

— Я раз настроил из глины домов — целый поселок. Поставил сушить на завалинку, а она все смахнула. Сказала, что нечаянно, а сама, понимаешь, нарочно смахнула. Другой бы подзатыльника дал — не смахивай, а я думаю: ладно, пускай себе тешится. Диамат бы обязательно стукнул. Обязательно бы…

Он посмотрел на Валерку очень внимательно и воскликнул:

— Ах, да! Ты же никого с нашей улицы не знаешь! Диамат Песочкин вместе с Маруськой учится. Отец у него инженер. Науки, понимаешь, любит. Вот и Диамата назвал по-ученому. Диалекти-чье-с-к-и-й… В этом роде что-то, значит. Занятный дядя. Мой брат его хорошо знает, вместе на фабрике работают…

Слушая Василия, Валерка не заметил, как засиделся допоздна. Ему было хорошо с ним и уютно.

Ночью Валерке снился большой цех, заставленный громадными станками. Он шел по цеху и вдруг увидел Василия. Тот стоял у станка и кричал: «Иди быстрее! Смотри: этот станок сделал я». «Значит, он уже выучился на конструктора», — подумал Валерка.

Но чем ближе он подходил, тем быстрее уменьшался станок. Когда он тронул Василия за рукав, то увидел вместо станка песочные часы. «А конструктором все-таки буду», — упрямо сказал Василий.

3. Елена Григорьевна

Валерка шел в школу. Мартовский утренник подернул лужи тонкой коркой льда, а там, где вчера была грязь, образовались мерзлые бугорки, и дорога стала шершавой, как огромный сапожный рашпиль.

Школа была недалеко. Вскоре мальчик остановился перед большим четырехэтажным зданием с огромными окнами и тяжелыми дверями. По обеим сторонам дверей высились железные столбы, а на самом верху — старинные шестигранные фонари с обыкновенными электрическими лампочками.

На стене висела мраморная доска. На ней было написано, что здесь до революции собирались рабочие-забастовщики. Отсюда они ходили однажды к фабриканту с требованием увеличить заработную плату, а их встретили солдаты и стали стрелять.

«Ух ты! Вот где учиться буду!» — Валерка с уважением посмотрел на доску, открыл дверь и сразу был оглушен громким криком:

— Валерка! Куда же ты вчера делся? Я искал, искал, думал, ты на старую квартиру побег. Пойдем скорее.

Конечно, это был Ромка. У входа он специально поджидал новичка.

Мальчики прошли в конец коридора и очутились в классе, выходящем окнами в пришкольный парк. Ученики сразу с интересом уставились на Валерку.

— Это новичок, — охотно сообщил Ромка. — Его зовут Валеркой, фамилия — Неудачин. Отец у него на фабрике мастером работает. Он Рыжика за уши отодрал. Не отец, а Валерка. А Федькина мать пришла к Валеркиному отцу и сказала: «Сынок-то у тебя, Алексей Николаевич, зимогором растет, ни дна бы ему ни покрышки. Налетел, — говорит, — на моего Федьку и давай за уши трепать. Ужас какой! Если, — говорит, — не выдерешь сынка, жаловаться буду». А отец вовсе не испугался. «Иди, — говорит, — тетка Марья, домой, без тебя разберемся». Она тогда пошла домой и со зла Федьку выдрала. Такие дела.

Федька, который тоже был в классе, заметил:

— А тебя не драли? Еще как драли.

Но Ромка не обратил на это никакого внимания. Сообщив все, что знал о Валерке, он шепнул ему:

— Кланяйся.

— Зачем? — спросил Валерка.

— Так надо. — И Ромка помог ему нагнуть голову.

Ребята удивленно переглянулись, а потом рассмеялись. Рыжик даже взвизгнул.

— Еще нагнись! — закричал он, хохоча вместе со своим соседом, широкоплечим и темноволосым увальнем с большой головой.

И сосед кричал тонким голосом:

— Еще!

И только маленькая девочка с задней парты была серьезна. Она встала и поклонилась покрасневшему и злому Валерке. В классе стало еще веселее.

Ромка взял Валерку за плечо и усадил рядом с собой.

— Еще! — визжал сосед Рыжика. — Нагнись, еще!

И он громко забарабанил пальцами по парте.

— Кто это? — робко спросил Валерка.

— Это Диамат Песочкин, — шепнул в ответ Ромка.

— Здоровый! Он, наверно, по два года в каждом классе сидит.

— Все время переходит. Отец ему помогает. Отец у него все науки знает.

Маленькая девочка с задней парты не мигая смотрела на Валерку большими, будто удивленными глазами. Рот ее был полуоткрыт. Казалось, она что-то хотела сказать и не решалась. Валерка украдкой поглядывал на нее.

В это время в класс вошла учительница. Шум сразу стих.

— Новенький? — спросила она.

— Новенький, — быстро ответил Ромка. — Он у нас в доме живет…

— Я спрашиваю не тебя, Белосельцев.

Она стала проверять домашние задания по русскому языку. Валерка смотрел на нее и думал, что она мало похожа на учительницу: совсем молодая и волосы короткие, как у той девочки с задней парты. «Варвара Алексеевна, — думал он о своей старой учительнице, — не такая. Посмотрит — сразу присмиреешь».

Он старался привыкнуть к незнакомому голосу и напряженно вслушивался. Но скоро ему это надоело.

Урок тянулся долго. Потом была география. Учительница сказала:

— Сейчас Песочкин скажет, какие он знает реки в Советском Союзе.

Диамат грузно поднялся и начал тоненьким голосом:

— Реки… я знаю, например, большую… реку…

— Реку, — поправила учительница.

— Ну да, реку, — согласился Диамат и замолчал.

— Дальше, — нетерпеливо сказала учительница.

Диамат вздохнул, незаметно толкнул ногой Рыжика.

— Волга, — подсказал Рыжик.

— Ну да, Волга… Все реки стекают с гор и… куда-нибудь впадают… Например…

Но примера Диамат так и не привел.

Потом отвечал Ромка, который бойко перечислил все реки и даже упомянул пошехонскую Согожу, на которой он как-то с отцом ловил рыбу.

— Хорошо, — одобрила учительница.

Тогда Ромка завертелся по сторонам, как будто сел на перевернутую крышку чайника и не мог принять устойчивое положение. Он был очень доволен своим ответом.

Потом он достал, из кармана катушку с резинкой, надетой на стерженек, показал Валерке.

— Что лучше: шестеренки от будильника или эта штука? Василий Самарин сделал, он много всякого делает. Эту катушку я у него выменять хочу на шестеренки. Вот только думаю: стоит менять или нет. Горохом здорово стреляет.

— Дай посмотрю, — загорелся Валерка. — Дай!

Рассмотрев катушку, он догадался, что если оттянуть стерженек, и в отверстие засунуть горошину или маленький камешек, то можно стрелять и довольно метко.

— Ну, дай же!

— Только не вздумай стрелять, — предупредил Ромка. — На перемене постреляем, а после уроков пойдем по воробьям бить. Я каждый день стреляю, только еще ни одного не убил.

Увидев, что Валерка оттянул стерженек, Ромка испуганно схватил его за руку. Резина выскользнула, и сухая горошина звонко щелкнула в окно.

Уж очень быстро все произошло. Валерка поспешно сунул катушку в парту и стал смотреть в учебник. Ромка с сердитым сопеньем начал писать в тетради, позабыв обмакнуть перо в чернила.

Учительница подняла глаза, окинула класс пристальным взглядом.

— Кто кинул?

Все молчали. Только было слышно, как скрипит в тетради Ромкино перо. Прошло еще несколько секунд тягостного молчания, затем раздался чей-то неуверенный голос:

— Сознавайтесь, ничего не будет.

— Я подожду, — сказала учительница и стала листать классный журнал.

— Ну, сознавайтесь, из-за вас урок срывается, — неслось со всех сторон, словно и в самом деле все были огорчены тем, что урок прервался.

— Ты хочешь, Федя, что-то сказать?

Рыжик встал. На его лице непонятная улыбка.

— Это Бука, — отчетливо проговорил он.

Весь класс разом повернулся к девочке с задней парты. Она смутилась от неожиданности и опустила глаза. Лицо ее залилось густым румянцем.

— Елена Григорьевна, — продолжал Рыжик. — Это она кинула, у нее привычка кидаться.

У Валерки задрожали кончики губ. Он сидел съежившись, боясь пошевелиться.

— У Борисовой есть имя, — сухо сказала Елена Григорьевна. — Садись, Сыроегин. Кто кинул, тот должен встать и сказать об этом сам.

— Она кинула, — упорствовал Рыжик.

— Маруся, это ты сделала?

Девочка медленно поднялась, в классе стало еще тише. Ждали, что скажет Маруся. Ромка смотрел на Валерку так, как смотрят на человека, когда испытывают желание дать ему хорошего подзатыльника.

— Ну, чего ты? — не вытерпел Валерка. — Знаю… сам знаю. — Он нерешительно приподнялся и срывающимся голосом тихо проговорил:

— Это я… кинул… нечаянно.

Ему было не по себе. Теперь все разглядывали его, кто с любопытством, кто с насмешкой. Щеки у мальчика горели, пальцы теребили пуговицу на пиджаке. Пуговица отлетела и со стуком закатилась под парту. Валерка пополз было за ней.

— Сядь на место, — сказала учительница.

Больше она не обращала на него внимания. Валерка решил, что разговор состоится после уроков.

В перемену к нему подскочил Федька и, прыгая на одной ноге, запел:

— Попался! Попался! — Потом добавил: — Я знал, что это ты кинул, только не хотел про тебя говорить. Пусть уж Бука, на нее все говорят.

Диамат Песочкин дал Федьке щелчка и сказал:

— Врешь ведь, не знал ты, что новичок бросил. А то сразу бы съябедничал. Здорово ты, — похвалил он Валерку.

— Я не нарочно.

— Говори, «не нарочно!» — не поверил Диамат. Пришлось ему показать катушку и объяснить, как все произошло. Диамат разохотился:

— Меняем! А? На оловянный пугач меняем. Совсем хороший пугач, только без курка.

Но тут появился Ромка, отобрал у Валерки катушку, а Диамату сказал:

— Знаем твой пугач.

— Откуда ты знаешь? Откуда ты знаешь? — вскинулся Диамат, подступая к Ромке. Они стали спорить и про Валерку забыли. Он встал к окну.

Валерка не слышал, как к нему подошла девочка с задней парты. Касаясь теплыми губами его уха, она сказала:

— Зачем вы сознались? Пусть бы думали, что это я. У Валерки от этих слов как-то сразу потеплело на сердце, захотелось подпрыгнуть или пробежаться сломя голову, но он взял себя в руки и скороговоркой сказал:

— Ждите больше — всякий раз обойдемся и без вас. И гордо отошел. Он считал, что поступил так, как поступают настоящие мужчины.

4. Карандаш «Юбилейный»

После уроков Валерка нарочно вертелся около учительницы, хотел, чтобы она сделала выговор, — и дело с концом, но она словно не видела его. Валерка недоумевал, а потом решил, что Елена Григорьевна придет жаловаться к отцу. Настроение сразу испортилось. Подскочил Ромка, позвал играть в снежки. Но Валерка отмахнулся, и мальчик убежал.

Размахивая сумкой, Валерка вышел на улицу. «Учительница обязательно нажалуется, — думал он. — В первый день созорничал, что дальше станет? Обязательно так скажет».

От подобных размышлений Валерке стало невмоготу. И чем дальше, тем мрачнее рисовалась картина. Исключат из школы. Иди, скажут, туда, откуда пришел. А в старой школе тоже не примут. Осрамил, дескать, свою школу и опять вернулся? Хитрый!

Ярко светит солнышко, текут по улице ручьи. Весна! Взглянуть на солнце, хотя бы на миг, и ослепит сразу, станет кругом темно, как в подвале.

Но Валерка сегодня не хочет смотреть на солнце, не смотрит он и на ручьи.

У самой дороги, что идет к реке, стоит сарай. Два мальчугана пытаются сбить с крыши мутную сосульку. Бросают снежки долго, а сосулька висит словно завороженная.

В другой раз остановился бы Валерка и сказал: «Вот как надо», — и сшиб бы сосульку, а сегодня равнодушно идет мимо.

По улице прокатил тяжелый грузовик с медведем на радиаторе, сердито рявкнул на зазевавшегося пешехода; тот от испуга смешно протанцевал на месте и бросился к тротуару. Случись это не сегодня — вдоволь бы посмеялся Валерка. А тут даже не улыбнулся. Ничего не замечает он сегодня.

А Марусе Борисовой надо доказать, что сознаться на уроке ему было легче легкого, а то подумает, что он всего боится.

У Маруси глаза большие и удивленные; похоже, что смотрят они на все по-своему, с интересом. Такие глаза никогда не забудешь. Прищурился Валерка и все равно их видит.

— Тащи, Сега, молоток и гвозди, я пока подержу, — вдруг слышит Валерка.

Два малыша шли по своим делам и увидели надломленное деревцо. И вот хотят место излома сколотить гвоздями. И пусть бы — хорошие, видать, ребятишки.

— Эх, вы, — презрительно сказал Валерка. — Все равно теперь не срастется. Понимать надо.

Мальчики уставились на него. Тот, которого называли Сегой, хмуро и неуверенно сказал:

— А может, срастется. Ты не знаешь.

— Если бы не знал, мелкота, не говорил бы. Тоже нашлись оберегатели природы.

Огорчив ребятишек, Валерка пошел дальше. Совсем не заметил, как очутился на берегу реки. Лед почернел, потрескался. Посмотрел на лед, и стало еще грустнее. Почему-то вспомнилась воинственная песня Василия Самарина. Хотел спеть — ничего не вышло. Тогда Валерка стал напевать печальным голосом о самом веселом, что бывает на свете.

— Солнышко теплое, — значит, пришла весна, уже с крыш сосульки падают, снег осел по обочинам дорог, и река скоро тронется…

Сначала не получалась песня, а потом наладилось, даже самому стало нравиться. Пел долго обо всем, что видел, и замолчал, когда уже петь было не о чем. Вдруг слышит: хрустит сзади снег. Обрадовался Валерка и снова запел:

— Хрустит снег…

И только тогда подумал: «Почему снег хрустит?» Оглянулся — стоит в двух шагах Маруся Борисова, подняла глаза к небу и что-то там внимательно рассматривает. Валерка уже хотел спросить, зачем она сюда пришла и чего интересного увидела на небе, но Маруся сама спросила:

— Еще будешь петь?

Валерка долго не думал, ответил сразу:

— Не буду.

Тогда она почему-то грустно вздохнула.

— Давай, кто дальше кинет, — предложила Маруся.

Мальчик даже оскорбился: никогда еще девчонки не смели предлагать кидаться, кто дальше.

— Не хочу.

— И я не хочу, — сказала Маруся, но все-таки взяла горсть сырого снега, помяла и, размахнувшись легонько, кинула. Снежок упал посередине реки.

Валерка тоже скатал снежок и пустил что есть силы. Шлепнулся он у другого берега, и было красиво, как снежные брызги разлетелись в стороны.

Маруся взяла еще снегу и запустила туда, где только что упал Валеркин снежок.

Рассердился Валерка, скатал снежок, помочил в лужице и закинул на другой берег. Так далеко кинуть Маруся не сумела. Валерка и не гордился.

— Ты хорошо поешь, — сказала Маруся.

— Петь просто, — ответил польщенный Валерка. — Что видишь, о том и пой, всегда будет складно.

Маруся тихо сказала:

— Все что-нибудь умеют делать. Василий — строить, Ромка рассказывать умеет, а ты — петь. Я ничего не умею. — Большие грустные глаза внимательно смотрели на мальчика.

— Ты кидаться здорово умеешь. — Вспомнив, как мелькали вчера ее подшитые желтой кожей валенки, добавил: — И бегать умеешь. Федька так не может и Ромка тоже.

Похвала понравилась Марусе. Она взглянула на него с благодарностью.

— У меня карандаш есть двухцветный, «Юбилейный».

Она вынула из сумки карандаш и протянула ему.

— Бери, мне не жалко.

Валерка взял. Сам бы он такой карандаш никогда не отдал.

— Давай вместе из школы ходить, — предложил он. — Я тебе велосипедный насос дам… не насовсем только. И картинку дам.

— Насовсем?

— Картинку насовсем. Там большие дома, а вверху самолеты, много-много!

— Самолеты я люблю, — сказала Маруся.

Они кинули еще по одному снежку и пошли домой. Валерка, щурясь, смотрел на яркое солнышко.

5. Бука

Наступили теплые дни, стала прогреваться земля. На высоких местах, где уже подсохли лужи, мальчишки яростно играли в «расшибаловку». На тротуарах появились начерченные мелом «классы» — тут прыгали малыши.

Теперь ребята частенько бегали на плотину. Внизу бурлила мутноватая, похожая на плохо заваренный чай вода. Изредка еще проплывали громадные льдины, в водоворотах вставали торчком бревна.

На плотине всегда весело. День и ночь стоят с хитроумными удочками рыболовы, «стегают» ими мутную воду. Глядишь, какой-нибудь счастливчик и подцепит здоровенную рыбину. Тогда ему все стараются сказать какое-нибудь хорошее слово, некоторые заискивают. И совсем не потому, что надеются на что-то: просто счастливцу почет и уважение.

…Чуть побольше месяца оставалось до летних каникул. И от этого больше стало на уроках рассеянных взглядов, озорства.

В один из таких солнечных веселых дней Марусю Борисову обидел Диамат Песочкин. Обидел крепко. Маруся даже плакала.

Дело было так.

После звонка, когда учительница вошла в класс, Маруся вдруг испуганно вскрикнула. Она сидела неестественно прямо, побледневшая, с расширенными от страха глазами.

— Что с тобой? — встревожилась Елена Григорьевна.

Маруся показала дрожащей рукой на сумку. По выражению ее лица можно было подумать, что там лежит сотня гадюк.

Учительница с опаской заглянула в сумку, и на лице ее отразилось удивление.

— Кто положил эту гадость? — медленно и рассерженно спросила она.

Класс затаил дыхание. Не понимая, в чем дело, ребята недоуменно оглядывали один другого. Правда, двое — Федька Сыроегин и Диамат Песочкин — чувствовали себя гораздо свободнее. Вот Федька подтолкнул Диамата, и тот, ухмыляясь, поднял руку.

— Можно мне?

Класс оживился. Обычно Диамат еле выдавливал из себя слова, а здесь, видимо, захотел что-то сказать; все смотрели на него с любопытством, даже Елена Григорьевна.

— Пожалуйста, Песочкин, — сказала она.

Диамат пожевал губу и стал говорить без запинки, как хорошо вызубренный урок.

— Я думаю, мышонок забрался к ней в сумку сам. Он бродил, бродил там, поесть ничего не нашел и сдох… от огорчения.

Ребята стали смеяться, и Диамат стал смеяться, но, заметив, что Елена Григорьевна сердито смотрит на него, внезапно смолк.

— А разве тебе известно, что лежит в сумке? Значит, мышонка положил ты?

Диамат растерянно поежился. Такого вопроса он не ожидал. Он ущипнул Федьку, но тот не обратил на это внимания. Федька смирно и ласково поглядывал на Елену Григорьевну. Весь вид его будто говорил: что касается меня, то в этой плохой истории я нисколько не замешан.

Тогда Диамат стал оправдываться и запутался еще больше.

— Стыдно, Песочкин, — сказала Елена Григорьевна.

На перемене обозленный Диамат налетел на Марусю. Девочка не защищалась, она только закрыла лицо руками и заплакала.

Валерка не стерпел: сжав кулаки, бросился на Песочкина. Пора отучить обижать девочку.

— Чего толкаешься? Чего толкаешься? — делая страшные глаза, с угрозой выкрикнул Диамат. Он вплотную подступал к Валерке и стал живо оглядываться, будто опасался, что кто-нибудь может помешать их драке. Диамат знал, что ничего так не действует на противника, как вот эти опасливые взгляды по сторонам.

Но Валерка не испугался и готов был помериться силами. Они разошлись, пообещав поколотить друг друга в следующий раз. Уходя, Валерка сказал:

— Еще раз тронешь ее — спуску не дам.

— Посмотрим, — загадочно ответил Песочкин.

Валерка пошел разыскивать Марусю. Она стояла в пустующем классе у открытого окна и плакала.

Перед этим ее пытался выгнать из класса дежурный Федька Сыроегин. Он громко кричал:

— Выходи, Бука! Класс проветривать буду.

Маруся даже не обернулась. Тогда Федька безнадежно махнул рукой и сам выскочил за дверь.

— Отчего ты такая плакса? — спросил Валерка, вычерчивая на полу носком ботинка замысловатые линии.

Маруся вздрогнула и заревела еще пуще. Валерка беспомощно оглянулся: он не знал, как вести себя в таких случаях. Ему было жалко Марусю. Она неплохая девочка, бросает снежки не хуже любого мальчишки, а плавает, говорят, как рыба. Валерка, наверно, так не умеет плавать. Правда, она иногда молчит подолгу, будто у нее отбирают на это время язык. Поэтому и прозвали ее Букой.

Марусю не любили в классе. У нее даже подруг не было, потому что с ними надо время от времени убегать в тихий уголок и шептаться и визжать от восторга. А она не умела этого делать.

— Говорю — не плачь. Хочешь, поколочу Диамата? Хочешь?

Скажи только Маруся «да», и пошел бы Валерка. И не сдобровать бы, по всей вероятности, увальню Диамату. Но Маруся отрицательно покачала головой.

За окном на голую ветку липы села маленькая птичка, отряхнулась и засвистела беззаботно. Маруся подняла на нее заплаканные глаза и, к удивлению мальчика, начала подсвистывать пташке. По лицу ее скользнула слабая улыбка. Валерка слушал как зачарованный.

Маруся здорово умела подражать птичьему пению, но, видно, птичка все же осталась ею недовольна: укоризненно скосила выпуклый, как бусинка, глаз, встряхнула крылышками и улетела.

— Если хочешь, я пойду, — после минутного молчания продолжал настаивать Валерка, всматриваясь в ее большие, заискрившиеся озорством глаза. Он не знал, что если у Маруси искрятся глаза, то жди от нее какой-нибудь каверзы.

— Лови меня! — внезапно выкрикнула Маруся и стремительно помчалась между партами. Едва успев что-либо сообразить, Валерка бросился за ней и в пять прыжков настиг, схватил за руку.

Они шумно вздохнули и рассмеялись.

И в ту же минуту давно подсматривавший за ними в замочную скважину Федька Сыроегин закричал от двери:

— Ага! Жених с невестой! Жених с невестой!

Валерка оттолкнул Марусю и помчался за Федькой. Но тот тенью мелькнул в коридоре и скрылся в учительской.

6. Воскресенье

Какой пример из задачника ни назовет Елена Григорьевна, Ромка моментально решает его в уме. И напрягаться ему не приходится.

Одноклассники восхищаются, кое-кто завидует: откуда у Белосельцева Ромки появились такие способности по арифметике? Удивительно?

— Очень хорошо, — хвалит его Елена Григорьевна. — Реши нам теперь задачу.

И она торжественно, как стихи, читает условие.

Она читает, а Ромке уже известно, с чего надо начинать и чем кончить.

Радуется Ромка, гордится собой. Так ему легко дается задачка.

Вот Елена Григорьевна усаживает Ромку за свой учительский стул и обращается к классу.

— Ребята! — говорит она. — Сегодня Белоселъцев показал, как вы должны учиться все без исключения. Я всегда думала, что он самый прилежный мальчик в нашем классе.

Тянется Ромка из-за учительского стола: пусть все смотрят, какой он хороший, славный, Елена Григорьевна гладит его по маковке. Рука у нее теплая, ласковая.

Вдруг она берет мел и выводит в Ромкином дневнике махонькую пятерку. Первую пятерку по арифметике за все время учебы!

Ромка испуган. «Чернилами надо. Сотрется…» — хочется крикнуть ему. Он раскрывает рот и с ужасом убеждается, что голос пропал. И тут раздается звонок.

Дребезжит он долго, надоедливо и будто над самым ухом. Ромка тянет руку и нащупывает будильник.

Сразу пропал и класс, и Елена Григорьевна, и махонькая пятерка, выведенная мелом. Ромка проснулся, разочарованно смотрит кругом.

Будильник показывает восемь часов утра. Листок численника говорит, что наступило воскресенье.

Все сразу вспомнил Ромка. Вчера Елена Григорьевна предупредила ребят: в понедельник контрольная но арифметике. Ромке она сказала, что если он напишет на четверку, то, пожалуй, она выведет ему за четверть хорошую оценку. Вот и решил Ромка все воскресенье посвятить решению примеров. Много думал об этом, потому и сон такой приснился.

Только подниматься в такую рань нисколько не хочется. Спать бы до десяти, в школу бежать не надо. Но раз решил, хочешь не хочешь — вставай.

Сквозь дырку в оконной занавеске пробился тонкий луч солнышка. Прямой, как стрела, он вонзился в начищенный самовар, стоявший на столе, и рассыпался на мелкие ослепительные брызги. Луч потихоньку подвигался.

Чтобы оттянуть время, Ромка решил соскочить с кровати в тот миг, когда луч переберется с самовара на стену. Тогда Ромка примется за уроки.

Заниматься он будет так: два часа решает, пятнадцать минут отдых. После обеда погуляет часик и снова сядет за стол.

Когда луч ушел с самовара, было уже двадцать минут девятого. Ромка потянулся и неохотно вылез из-под одеяла.

На столе он нашел жареную картошку, вареное яйцо и записку от матери: «Принеси из сарайки дров и купи керосину. Деньги в горке. Будешь уходить, не забудь запереть комнату».

Записка разгневала Ромку. Сама не зная того, мать хочет разрушить весь его тщательно продуманный план. Всегда так: соберется человек наконец-то серьезно взяться за уроки, а ему надают разных поручений. Вот и попробуй, учись хорошо!

Ромка наскоро поел. Кое-как смахнув крошки со стола, разложил на нем задачник и чистую тетрадь. Совсем приготовился списывать первый пример на все действия, но показалось, что чего-то не хватает. Минут пять думал, пока не вспомнил: нет карандаша и чернового листка, где он будет делать умножение и деление больших чисел.

Карандаш был в пенале, а пенал куда-то задевался. Ромка обшарил все углы и нашел за тумбочкой — каким-то образом свалился туда.

Теперь все было на месте. Застыл в задачнике ровный строй примеров. Тетрадь ждала ручку, ручка ждала Ромку… Наступил великий момент трудолюбия!

«А Валерка, наверно, еще спит», — самодовольно подумал Ромка.

Красивые цифры ровно ложатся на бумагу. Ромка списывает сразу несколько примеров. Потом он сделает решение на черновике и перепишет готовые ответы в тетрадь.

«Нет, Валерка, наверно, тоже встал», — думает Ромка.

Уже почти целая страничка заполнена примерами.

«А все же спит он или не спит?»

Что за наваждение! Как ни пытается Ромка сосредоточиться, ничего не выходит. Этак много не сделаешь. Лучше уж сходить к Валерке и узнать: спит он или не спит, а после со спокойной совестью приниматься за примеры!

«Я только одну чуточку. Взгляну и сразу уйду!» — успокаивает себя Ромка.

В следующую минуту он уже несется по лестнице.

Валерка не спит. Он сидит на диване в трусиках и майке и читает книгу. Он еще не умывался.

— А, это ты! — говорит Валерка. — Садись, я сейчас быстро дочитаю.

— Не, я на минуточку.

Ромка заглянул в книгу — о чем она?

Валерка стал объяснять:

— Тут один шестиклассник невиданный арбуз вырастил. Все лето за ним ухаживал и спал прямо в огороде. Его ребята на речку зовут в лес, а он — «не могу». Похудел, бедняга, от забот и переживаний. Лето было плохое: то гроза, то ветер… А арбуз, знаешь, всего боится. Все же вырастил… Первого сентября пришел в школу, и его все стали спрашивать: «Ты болел, да? У тебя была скарлатина?» Это потому, что он измучился с этим арбузом, не отдыхал вовсе. А когда узнали, что он арбуз вырастил, стали говорить, что он является гордостью класса, что его ждет великое будущее… Если он не помрет раньше времени. — Валерка усмехнулся и пояснил: — Это я от себя добавил… Ну, слушай дальше. Теперь будет отрядный сбор, посвященный арбузу. Придет один ученый.

Валерка сладко зевнул, пробежал глазами страницу, другую и продолжал:

— Тут описывается, как начинался этот сбор. Что-то ученый запоздал. Все переживают, и больше всех тот мальчик. Ему хочется сделать такой доклад об арбузе, чтобы ученый похвалил его…

Он опять уткнулся в книгу, пошелестел листками и сказал:

— Пришел все же ученый. Так… Тут доклад. Читать мы его не будем. Так… Теперь ученый выступает. По его мнению, этот арбуз нужен науке… При всех жмет руку мальчику и торжественно говорит: «Лично от меня и моих коллег сердечное спасибо! Очень рад! Очень рад!»

Ученый даже прослезился.

— Ничего книжица! — заключил Валерка, пробегая глазами последнюю страницу. — Хочешь, почитай.

Ромка замахал руками.

— Что ты! Примеры надо решать.

— Ты посиди, — попросил его Валерка. — Я сейчас умоюсь, а потом пойдем в шары играть.

— Нельзя, — замотал головой Ромка. — Я только на минутку к тебе. Примеры…

— Успеешь! До вечера еще ой сколько! Много заниматься тоже вредно. А то будешь такой, как этот мальчишка, что арбуз вырастил… Не хочешь если в шары, пойдем в кино. Деньги есть, вчера отец дал. А примеры я тебе помогу решать. Мы с ними живо расправимся.

Соблазн был велик. Ромка дипломатично промолчал.

…Минут через двадцать они уже шли по бульвару — нарядному, с предмайскими транспарантами и лозунгами. Сочный весенний воздух и яркое солнышко приятно бодрили — идти было легко и радостно.

Валерка уговаривал посмотреть в летнем театре, открывшемся на днях, «Воздушного извозчика». Ромка звал в клуб на кинофильм «Дорога».

Когда купили билеты на «Воздушного извозчика», Валерка сознался, что кино это он уже смотрел, и стал рассказывать, о чем оно. Ромка попросил его помолчать, потому что неинтересно смотреть, если будешь знать, что будет сейчас и что после. Валерка надулся и сказал, что он теперь совсем ничего не будет говорить. Потом купили мороженое. Сели на лавочку под двумя липами и, пока ели, помирились.

Кино Ромке понравилось. Особенно воздушный бой с фашистскими истребителями. Он громко выразил свое удовольствие, когда летчики санитарного самолета ловко подбили фашиста. Правда, на него все зашикали, а один гражданин с бородой, который пришел на детский сеанс и заслонял зрителям экран, сказал наставительно: «Во время кино разговаривать не полагается. Вот так, молодой человек».

Ромка хотел сказать, что если не полагается, так и молчи, но побоялся: вдруг выгонят, досмотреть не дадут.

А когда выскочили из темного зала на улицу и немного прогляделись, вот уж тут стали восхищаться во весь голос: «А помнишь, он — как нажмет, как даст!.. Дым!.. Огонь!..»

Размахивая руками, возбужденные, вышли к Волге. С реки дул свежий ветер. На проплывавшем большом белом пароходе играла музыка.

— На тот берег съездим? — предложил Валерка.

За двенадцать копеек им дали четыре билета — туда и обратно. Маленькая «Пчелка» уже набирала пассажиров. Мальчики прошли на корму, прислонились к перилам. Волга от ветра посерела, волны плескались о борт суденышка, потихоньку раскачивали его.

Вот тут-то Ромка и вспомнил о своих примерах. Он сразу притих, стал неразговорчив.

Настроение у него улучшилось, когда, выплыли на середину Волги. «Пчелка» резала носом мутноватую воду, сзади кормы вздымались белые волны.

— Есть капитан! Так держать! — радостно выкрикивал Ромка.

Валерка тоже оживился, глаза у него заблестели, он вцепился в перила. Пароход находился на одинаковом расстоянии от берегов, и от этого было немного жутковато.

— Эх! — мечтательно выкрикнул Ромка. — Обязательно буду капитаном. Вот увидишь, буду! — упрямо добавил он, хотя Валерка ничего не сказал против.

Дома Ромка нашел опять записку: «Ты выводишь меня из терпения, — писала мать. — Неужели так долго было сделать то, что я просила? Суп и жаркое в печке. Посуду вымой. Я уехала к бабушке и, наверно, вернусь поздно».

Ромка прочитал записку и подумал, что это еще неизвестно, кто кого выводит из терпения. Скоро экзамены, а мать каждый день требует: сделай то, сделай это. Не дает спокойно заниматься.

Но все же после обеда он пошел на кухню мыть под краном посуду. Холодная вода остудила тарелки, и они стали липкими от жира. Тогда Ромка взял полотенце. Теперь тарелки блестели, зато полотенце было безнадежно испорчено: все в желтых пятнах. Разглядывая его, Ромка философски рассудил, что чему-нибудь надо оставаться грязным, жир не может исчезнуть с тарелок бесследно.

Было ясно, что план выходного дня, так хорошо обдуманный, терпел крушение. Чтобы хоть как-то поправить дело, Ромка уже без желания сел за уроки. И странное дело: два примера были решены очень быстро. С таким бы успехом был решен и третий, но некстати появился Валерка.

— Что, уже занимаешься? — спросил он, заглядывая в тетрадь. — Правильно. А я еще к Василию бегал. Ты раздумал у него менять катушку, а я решил выменять. Подпилок ему дал старый, у отца взял. Все равно подпилок валялся просто так. А на улице Федька самокат строит. Ничего у него не получается. Ты занимайся, я тебе мешать не буду… У вас горох есть?

Горох Ромка отыскал сухой и твердый, как камень. На стену повесили мишень из бумаги.

Ромка выстрелил всего три раза, а Валерка вдруг сказал:

— Чур. Тебе надо решать примеры.

Ромка сразу заскучал.

— Успею еще.

— Когда ты успеешь? Пробегал целый день.

Ромка обиделся: будто он один бегал.

— Ну ещё разик. И больше все.

— Только последний.

— Конечно, последний.

Ромка снова уселся за стол, а Валерка приоткрыл окно и стал обстреливать Федьку Сыроегина, мастерившего под окнами самокат. Горошины ложились то слишком далеко, то не долетали. Но вот одна ожгла Федьке шею. Тот схватился за ушибленное место, а затем стал испуганно отмахиваться руками: наверно, думал, что ужалила пчела. Вторая горошина кокнула его по щеке. Федька так и отпрыгнул в сторону.

Валерка на время удовлетворился и отошел от окна.

— Решаешь?

— Угу, — ответил Ромка. — Вот проверь.

Решение было правильным. Валерка похвалил друга за усидчивость и снова принялся обстреливать Федьку. На этот раз горошина щелкнула Федьку по руке. Увлеченный своим делом, он машинально поднес руку ко рту и только потом уже стал разглядывать ее с удивлением. Он так и не мог понять, кто его кусает.

…К концу дня Ромка заполнил примерами два тетрадных листа. Он уже давно закрыл бы задачник, но Валерка требовал решить «еще примерчиков пять». Последний раз, когда он сказал это, Ромка молча повиновался и минут через десять передал тетрадь на проверку.

— Быстро! — удивился Валерка.

На этот раз почти все решения оказались неправильными.

Валерка догадался, что Ромка устал и от дальнейших занятий проку не будет.

— Хватит, — сказал он. — Теперь контрольной тебе бояться нечего.

— Хватит так хватит, — согласился Ромка. — А вообще я мог бы срешать еще сто примеров.

Скромность редко посещала Ромку.

7. Вожатый

До самой отправки поезда на перроне стоял невообразимый шум. Родители суетились, некоторые плакали. Глядя на них, можно было подумать, что ребята уезжали на край света, а не в пионерский лагерь, который находился в двадцати километрах от города.

Валерка забрался на вторую полку у окна. Его никто не провожал: отец был на работе. Утром он сказал: «Ты большой, обойдешься без нянек».

Валерка обрадовался, что будет на вокзале один (делай, что хочешь!), а теперь радости как не бывало. Всех провожают. Вон и Диамат Песочкин пришел с отцом, низеньким человеком с большой, как у сына, головой.

Песочкин-отец то и дело снимал шляпу и вытирал голову клетчатым платком. В руках у него был узелок с едой — Диамату на дорогу. Он торопливо говорил что-то сыну, а тот оглядывался по сторонам и, похоже, не слушал.

Вообще Диамат казался очень довольным; его сначала хотели оставить на второй год, а потом все же перевели в пятый класс, с тем условием, что ему придется пройти осеннюю подготовку. До осени было далеко, и Диамат не расстраивался: там видно будет.

Вагон понемногу наполнялся. Пришел Василий Самарин.

— Я, знаешь, вашу учительницу на перроне видел, — сообщил он. — Она в лагере старшей пионервожатой будет. Ух, и злая! Там, у вагона, уже одного мальчишку распекает. Он огромную бумажину разорвал и вверх подбросил. Бумажки на головы всем посыпались… Она ругается, а он молчит. Смех!..

— Ничуть она не злая, — вступился Валерка за Елену Григорьевну. — Не знаешь, а говоришь. Она зря никого не ругает. Заслужишь, так заругает.

— Говори! — не поверил Василий. — Сам тогда рассказывал, что она с тобой целый день не разговаривала.

— Когда?

— А горошину бросил! Уж и не помнишь?

— Это она специально не разговаривала, чтобы я думал. Если бы она сразу меня отругала, я бы вышел из школы и забыл, что из катушки стрелял. А она молчала. А я думал: зачем она молчит? И додумался: ты будешь урок срывать, а учительница с тобой ласково разговаривать? Не пойдет так. Елена Григорьевна справедливая. Это хорошо, что она в лагере старшей пионервожатой будет.

— Хорошо так хорошо, — согласился Василий. Он деловито улегся на полку против Валерки, чемодан поставил в головы.

— Теперь поспим, — сказал он, подложив ладошку под щеку.

Полежал немного, повертелся с боку на бок и слез вниз.

— Понимаешь, стамеску дома забыл, — сокрушенно сказал он. — Чего теперь без стамески буду делать?

— В лагере есть в мастерской.

— Что ты! В мастерской гвоздя не найдешь, не то что стамески! Не первый раз я езжу, знаю. Прошлый год попросил дрель, а на меня засмеялись: завод, что ли, тут! А чего смеялись?.. Вот скоро поступлю на завод, там все есть.

Василий уже твердо решил, что, как только закончит школу, поступит работать. Брат обещал выучить, его на слесаря.

Валерка немного завидовал Василию. Ему тоже хотелось поступить куда-нибудь на завод. Но он перешел только еще в пятый класс. Жалко, не берут маленьких.

— Посмотри за чемоданом, — попросил Василий.

— Домой бежать хочешь? — испуганно спросил Валерка.

— Не! Пойду погуляю. Здесь жарко.

Он ушел, и Валерка опять заскучал. Вынул из кармана красивый карандаш, который весной подарила ему Маруся Борисова, и стал разглядывать. Карандаш еще не заточенный — никак не решался Валерка на это.

Карандаш напомнил ему Марусю. Валерка и Маруся перешли в пятый класс с хорошими оценками. Перешел бы с четверками и Ромка, но разволновался на контрольной по арифметике и нагородил такую чушь, что Елене Григорьевне, по ее словам, было стыдно смотреть. То-то радовался Федька, что Ромка тоже, как и он, остался троечником. Он прыгал на одной ноге и дразнился, но Ромка был так расстроен, что даже не замечал Федьки.

Валерка погладил карандаш, потом посмотрел на него на свету, опять погладил и убрал в карман. Настроение приподнялось. Он пожалел, что согласился посмотреть за чемоданом Василия, — сейчас можно, было бы убежать на перрон, купить мороженого…

В это время в вагоне появился вожатый Яша Осокин. На нем была белая майка, спортивные брюки и легкие сандалеты. Лето только началось, а вожатый уже умудрился здорово загореть. Голова у него была чисто выбрита и лоснилась.

— Где Белосельцев? — спросил вожатый, оглядывая ребят. В вагоне сразу закричали: «Белосельцев! Вожатый зовет!»

Ромка прибежал с другого конца вагона.

— Ну, что кричите? Белосельцев! Белосельцев! — И ни с того ни с сего стал хвастаться: — Мне мама рассказывала: я только родился и так заголосил… Матушки мои! Доктор уши зажал, все остальные из палаты вон, одна мама стоит и радуется. Генералом, говорит, будет. А доктор сказал: «Не знаю, генерал или еще кто из него выйдет, но голосовые связки у него изумительные».

Вожатый рассмеялся и сказал:

— Генеральский чин я тебе дать не могу, а вот старостой на дорогу можно. Действуй!

Он велел Ромке не пускать никого из вагона, а сам ушел на перрон, где еще толпились провожающие.

Довольный поручением, Ромка важно ходил по вагону, заложив руки за спину. В крайнем купе его зоркий глаз заметил форменное безобразие, мимо которого пройти было нельзя.

— Семечки щелкаете? — вежливо справился он.

Маленький парнишка в клетчатой рубашке не уловил ехидства в Ромкиных словах, радушно протянул горсть семечек.

— Тебя как звать? — спросил Ромка, забирая семечки.

— Сега.

— Вот что, Сега! Возьми у проводника швабру и подмети пол. Понял?

И не успокоился, пока мальчик не выполнил приказания.

Поезд тронулся. Поплыли назад станционные постройки, остался позади паровозоремонтный завод. По краям насыпи пошел густой и низкий кустарник. Вдалеке шел на посадку пассажирский самолет: там был аэропорт.

В вагон вошел Яша. Он одобрительно кивнул Ромке бритой головой. Подмигнув ребятам, Ромка смирно спросил:

— Яша, что такое зыбь?

— Зыбь? Это… — вожатый пошевелил в воздухе пальцами. Звонкий смех оглушил его.

— Что смешного? — растерялся вожатый. — Зыбь — это мелкие волны.

И опять на потеху ребятам показал рукой, какая бывает зыбь.

Ромка пояснил:

— Все показывают руками. А просто так чтобы сказать — никто не говорит.

Вожатый тоже рассмеялся, а потом похлопал себя по голове и сказал:

— Ну, это еще не загадка. Вот я вам предложу загадку. Надумаетесь. Почему у меня на голове волос нет?..

— Обрился, — выпалил Диамат. Он сидел у окна и изредка ощупывал узелок с едой, словно проверял — на месте ли.

— Не отгадала. — Яша поудобнее сел на лавку и, видимо, приготовился начать длинный рассказ. — В лес однажды я пошел, в деревне жил тогда, — сказал он. — В лесу белку увидел, прыгает с дерева на дерево, а потом — скок… и в дупло. Я на дерево, а оно толстое, огромное. Залез. Засунул в дупло руку — дна не достаю. Залез я тогда в дупло с ногами, и опять нет дна. Спускаюсь понемногу, а руки возьми и соскользни. И упал.

— С дерева?

— Какое! В дупло упал. Смотрю, вверху голубое пятнышко, небо, значит. И вылезть никак не могу — не за что ухватиться. Хоть пропадай. Но просто так умирать, ни за грош, не хотелось. Стал карабкаться. Срывался и снова лез. А потом выдохся.

Вспомнил родных, знакомых. Даже Ваську Трепова вспомнил. Из нашей деревни этот Васька. Мы с ним все время дрались, когда скучно было… «Прощай, думаю, мой бесценный друг Васька, не видать мне тебя больше».

Только подумал так, вдруг слышу голоса. Шли двое мальчиков. Хотел я от радости закричать, да хорошо, что сдержался — убежали бы: где слыхано, чтобы дерево человеческим голосом говорило. Тогда приложил ладони к губам и загудел.

«Ленька, пчелиный рой!» — почти сразу же сказал один из них. «И верно, Павлик, — сказал тогда Ленька. — Может, улетел у кого. У тетки Дарьи на прошлой неделе рой улетел».

И решили они спилить дерево и поймать пчел, меня то есть. Минут через пятнадцать возвращаются. Совет стали держать. «Как подпилим, — говорит Ленька, — брызгай сразу веником, они и не разлетятся».

И стали пилить. По звукам я определил, что пила как раз пройдет над глазами. Стал я приседать, да только удавалось это плохо — дупло было узкое. Вдруг посыпались опилки, пила за волосы стала цепляться. Но я терпел. Дерево затрещало и стало падать. Только упало, как на меня, словно из душа, полилась холодная вода. Заорал я что было сил. Ребятишки со страха разбежались и пилу забыли. С тех пор и не растут у меня волосы, — с хитрой улыбкой закончил вожатый.

— А белка? — спросил Диамат. Узелок с едой у него заметно похудел. Диамат делал сразу два дела: слушал и ел.

— Белка? — вожатый с искренним удивлением посмотрел на него. — Ах да, белка! Белка убежала. Разве я не говорил? Забыл, значит. Убежала белка, когда лез на дерево.

— Неправда все это, — заметил Ромка, который умел врать, не замечая того сам, но, когда другие врали, быстро соображал, где ложь, где правда.

— Спроси у тех ребят, что убежали, — посоветовал вожатый.

— Это у трусишек-то?

— Не знаю, трусишки они или нет, но только не хвастунишки, как некоторые.

Ромка покраснел, но ничего не сказал.

— Давайте споем песню, — предложил Яша. — Какую-нибудь веселую. — И, не дожидаясь, запел:

Но в это время в вагоне закричали:

— Приехали! Приехали!

Поезд подходил к маленькой станции. С обеих сторон железнодорожного полотна стоял плотный лес. Вошел проводник и объявил:

— Ольшанская. Кто в лагерь, выходи!

Все поспешили к дверям.

8. Медведь

Лагерь готовился к празднику — дню открытия первой смены. Девочки декламировали стихи, хор разучивал песни. Елена Григорьевна, старшая пионервожатая, дала ребятам пьесу.

Ромке предложили играть в пьесе роль Василька, но он наотрез отказался.

— Не подходит, — убежденно заявил он. — Не в моем характере бегать от каких-то там медведей.

По ходу пьесы Василек встречает в лесу медведя и удирает, бросив корзинку с грибами. Вот это и не нравилось Ромке, потому что он любил рассказывать, как однажды убил в лесу сразу двух гадюк, а в другой раз спас от разъяренного быка девочку. И после этого ему предлагают такую роль? Да Ромка лучше умрет, а играть не будет.

Валерке досталась роль медведя. Роль ему очень понравилась, потому он решительно возразил:

— Убежишь. Не только ты, а любой убежит.

— Конечно, ты убежишь, — снисходительно сказал Ромка. — А я не таких медведей видывал. И даже злющего быка не побоялся, А у него рога — во! Силища!.. У десяти медведей столько не будет… Я шел, смотрю — девчонка…

И Ромка в десятый раз со всеми подробностями стал рассказывать о своем подвиге.

— Не хвастай, — остановил его Валерка.

— Что, неправда, думаешь?

— А то правда?

— А то неправда?

Вперед высунулся Сега.

— А пусть он посидит у кирпичного завода, — вставил он и даже подпрыгнул от удовольствия: разрушенный кирпичный завод находился в лесной чаще, и ходить туда многие боялись.

— Докажи, что ты храбрый.

— Ладно, не сдавался Ромка. — Докажу…

Место было мрачное. Кругом росла крапива, чертополох, серые поганки. Ромка пришел к заводу сразу после завтрака. Сел да так и застыл, боится пошевельнуться. Все ему кажется, что сзади кто-то есть. Лицо его становится то свекольным, то бледным, как полотно.

В лесу сумрачно. Пахнет прелыми листьями и мхом, изредка прощебечет сонная птица, и опять все замирает.

Близится к двенадцати. Скоро понесутся звуки горна.

И тогда Ромке можно бежать в лагерь, чтобы больше никогда сюда не возвращаться.

Пусть ребята приходят к развалинам проверять: Ромка на кирпичах нацарапал свое имя.

Только все же сидеть еще долго. Хотел было сбежать раньше — авось, никто не узнает, но самолюбие удержало: а вдруг узнают в лагере — насмешек не оберешься.

«Я им докажу, — храбрится он, потому что, если не храбриться, то страх втрое усиливается, — Валерка на моем месте давно бы умер». Ромка незаметно для себя усмехается.

Вдруг сзади раздается треск сучьев, Ромка оглядывается и замирает.

Напролом продирается сквозь чащу… бурый медведь. Идет прямо на Ромку, крутит головой и фыркает, как загнанная лошадь.

Словно ветром сдунуло Ромку с развалин, сдунуло и понесло в сторону лагеря.

Хлещут ветки по рукам и лицу, высокая крапива жжет голые ноги, а ему ни до чего — мчится во всю прыть. И рад бы закричать «мама», да язык прилип, рад бы заплакать — слез нет.

Оглянувшись, Ромка похолодел. Медведь делал такие отчаянные прыжки, что ему мог бы позавидовать любой спортсмен из лагеря. Вот уже за спиной слышатся равномерные медвежьи вздохи и выдохи.

— Ма!.. — пролепетал Ромка и грохнулся на землю. Он знал, что, если лежать без движения, медведь может и не тронуть. Так Ромка и сделал, зарывшись лицом в мягкий мох.

Теперь он проклинал себя за то, что поспорил с Валеркой. Ромке представлялось, как его, растерзанного, найдут в этом глухом лесу.

Медведь медленно обошел вокруг храбреца и легонько пощекотал его мохнатой лапой. Ромка не переносил щекотки, но здесь даже не вздохнул. Тогда медведь шлепнул Ромку по затылку. Ромка не шевелился. Страх сковал его. А медведь медленно ходил вокруг мальчугана, видимо, обдумывая, что ему предпринять.

Неожиданно он начал ломать ветки и засыпать ими упавшего. Трудился он долго и, как видно, с наслаждением. Когда Ромка был сплошь завален ветками, медведь взобрался наверх и вдруг… сказал человеческим голосом.

— Эх, Ромка! Хороший ты был человек! — Медведь притворно всхлипнул.

— Валерка-а! — взвыл из-под ветвей Ромка, сбрасывая с себя тяжелый груз. — У-х-х! Ва-а-ле-ерка!

Он вскочил на ноги и принялся тузить «медведя».

— Хватит, Ромка, хватит, — давясь смехом, уговаривал его Валерка. — Я ведь пошутил. Х-ха!

— У-х-х! Валерка! З-дорово, — запинаясь, повторил Ромка. — И-и-и ка-а-ак это я не догадался? Знал ведь — ты медведя и-играешь!

Тем временем Валерка сбросил с себя шкуру и вытирал майкой вспотевшее лицо.

— А все же ты храбрый, — сказал он наконец. — Никто не просидел бы здесь так долго.

— Д-да, х-храбрый… Испугался как!

Он с интересом рассматривал сброшенную шкуру, потом спросил:

— Н-надену, ла-а-дно?

— Надевай, — согласился Валерка. — Кого-нибудь сейчас еще напугаем.

9. Валет

Мимо лагеря, извиваясь змейкой, течет светлая речка Ольшанка. Сначала по берегу идет густой лес, высокий и плотный, потом начинаются кусты и мелкий березняк, заросший малинником. За кустами просвет — там широкая поляна с медовым запахом цветов. Поляна — любимое место лагерной детворы. Сегодня сюда пришли ребятишки из отряда самых маленьких. Пришли с Марусей Борисовой, которая обещала читать им сказки. А за ними увязалась лагерная собачонка Валет.

Малыши уселись вокруг, слушают Марусю. По траве носился за шмелями Валет: то присядет, то прыгнет, как будто исполняет неведомый люду собачий танец. Сзади за бугром пристроился Сега Жожин.

Сега хитрый. Спрятав голову, он не глядя обстреливает ребятишек еловыми шишками. Его не видят, но за шишками следят и удивляются, откуда они прилетают. Но вот Сега попал Марусе по макушке. Девочка быстро оглянулась, заметила руку. Она позвала мальчика, но тот глубже спрятал голову и, наверно, думал, что его по-прежнему не видят. Тогда Маруся сказала:

— Прогоните его.

Малыши гурьбой бросились к Сеге и с торжеством вытащили из-за бугра за ноги. Почуяв недоброе, Сега отчаянно заревел. Ребятишки отпустили его, удивляясь, как мог из Сегиной глотки вырваться такой вой.

Но озорник хитрил. Оказавшись на свободе, он вскочил на ноги и пустился наутек.

Невдалеке сидел на траве, обхватив колени руками, Диамат Песочкин. Рядом, обливаясь потом, рыл лопатой землю Василий Самарин. Сега заинтересовался.

— Клад ищешь?

— Клад, — подтвердил Василий.

— Возьми в пай. Я тоже копать умею.

— Хитрый, — засмеялся Василий. — Я этот клад вторую неделю ищу. Скоро доберусь. Видишь — сначала земля попадалась, потом серебро, скоро золото пойдет.

Сега таращил глаза и видел только белый песок, какого много по берегам Ольшанки.

— Чего врешь? Врет он, Диамат, да?

Диамат пожевал губу, затем сгреб Сегу и начал тискать. Сега опять завыл. Спасаясь от крика, Диамат закрыл ладонями уши. А Сега пошел жаловаться вожатому, но своевременно вспомнил, что вожатый велел ему прибраться в палате. Прибираться не хотелось. Тогда Сега опять побежал на поляну слушать сказки.

В чаще леса он услышал шаги. Сега опрометью бросился по тропинке и через минуту врезался в кучу ребятишек.

— Я больше не буду, — плаксиво сказал он, пугливо посматривая в ту сторону, где ему послышались шаги.

Воздух звенел стрекотом кузнечиков. Пахло сосной и цветами, которые рассыпались по всей поляне белыми, желтыми, голубыми точками.

— Чего ты там увидал? — спросила Маруся и вдруг вздрогнула. От леса прямо на них шел медведь…

Шкура складно сидела на Ромке. Это был не очень большой и не очень маленький медведь. Ромка, фыркая и кувыркаясь, медленно приближался к малышам. Те сначала смотрели на него недоуменно, а потом пронзительно завизжали. Одни бросились бежать, другие жались к Марусе, побледневшей от испуга.

Ромка опять перекувырнулся, а потом заревел так, что у самого пробежали по спине холодные мурашки. Не успел он закрыть рта, как из леса выкатился черным шариком Валет. От неожиданности Валет сделал стойку и, подняв морду, тоскливо завыл.

— Кыш! Кыш! — нерешительно прошептала Маруся, замахиваясь на медведя книжкой.

— Кыш! Кыш! — наперебой закричали малыши, прячась за ее спину.

Валет прыгнул к «медведю» и тут же с воем отскочил. Пробежав порядочный круг, он остановился около страшного зверя и стал рыть лапами землю.

А «медведь» рычал, вертел башкой и фыркал. Раз ему удалось больно лягнуть Валета. Внезапно рассвирепев, Валет цапнул его за ногу. Ромка взвыл и бросился бежать. За ним с радостным лаем неслась собака, трепала шкуру, путалась в ногах. Ромка запнулся и упал.

— Мама! — заорал он. — Мама!

Изумленная Маруся не знала, что делать. Потом быстро подбежала, ощупала шкуру.

— Кто это? Да придержи, Сега, собаку. Кто здесь?

— Я, — со стоном отозвался Ромка, вылезая из шкуры. Когда показались его вихры, а потом веснушчатое лицо с гримасой боли, малыши загалдели, обсуждая удивительное происшествие.

— Нашел кого пугать, — укоризненно сказала Маруся. — Где такую шкуру взял?

Ромка не отвечал и даже не смотрел на нее; он разыскивал глазами Валерку. Но того нигде не было.

— За это тебе попадет, — пригрозила Маруся. Ромка тоже подумал, что просто так ему не отделаться. И как назло нет Валерки…

— А зачем ты в шкуру залез? — спросил Сега.

Сегин вопрос совсем доконал Ромку. Он уткнулся головой в колени и от боли и предстоящего разговора с вожатым тихонько захныкал. Валет подошел к нему и лизнул в лицо.

10. Находка Василия

Сзади лагеря, в тени старых сосен, стоит маленькая избушка с единственным окном, да и то очень узким. Внутри нее прямо на полу лежат мешки с гипсом, банки белил, валяются незаконченные этюды, кисти. Стены утыканы гвоздями, на которых висят картины, изображающие виды лагеря и его окрестности. В избушке так тесно, что нельзя повернуться, не рискуя свалить что-нибудь.

Среди этого беспорядка вечно суетился лагерный художник Николай Иванович Бабанов. Подвижный старичок среднего роста, с выгоревшими бровями, он напоминал кудесника из старых сказок. Каждый год на лагерной выставке детского творчества показывались незатейливые этюды, скульптурные группы, выполненные его учениками.

Яша Осокин сначала приходил сюда помогать пионерам своего отряда разводить гипс и просто советовать. А потом вдруг так увлекся лепкой, что стал проводить здесь все свободное время. Уже целую неделю он трудился в поте лица над спортивным кубком. Кубок представлял земной шар с фигурой легкоатлета наверху и должен был, по мнению вожатого, поразить лагерных спортсменов своей оригинальностью. Теперь кубок был почти закончен. Яша счищал скальпелем лишний гипс.

Перед обедом забрел к дому художника Диамат Песочкин. При виде кубка он сказал: «Вот здорово!» И тут же ушел, признавшись, что от краски у него болит голова.

Следом за ним появилась старшая пионервожатая Елена Григорьевна. Отозвав Яшу в сторону, она сообщила ему о проделке ребят. Яша только присвистнул.

— Ты объяви им на линейке выговор, — посоветовала Елена Григорьевна. — Скажешь, что при повторении подобных вещей исключим из лагеря. Очень подействует.

Яша работал вожатым первый год и к замечаниям Елены Григорьевны, опытной учительницы, прислушивался внимательно.

Его отряд размещался в крайнем павильоне; около крылечка сразу начинались сосны, которые дальше стояли плотными рядами. Сбоку под песчаным обрывом текла Ольшанка.

Валерка и Ромка посыпали битым кирпичом пятиконечную звезду. При виде вожатого они стали работать еще усерднее.

— Трудитесь? — спросил Яша голосом, не предвещавшим ничего хорошего.

Валерка ласково улыбнулся и сказал:

— Красивая звезда стала? Да, Яша? Она была неровная. Мы с Ромкой думаем: давай поправим звезду. Пусть все смотрят и завидуют.

— Что-то вы до сих пор не поправляли. Сколько раз говорил. Ну ладно, Ромка пусть доделывает, а ты, Валерка, пойдешь со мной.

Валерка уныло поплелся за вожатым.

— Если бы Ромка не похвастался… А то расхвастался. Я и хотел его немного попугать, чтобы в другой раз не говорил так. А потом нам захотелось еще кого-нибудь напугать. Увидели малышей, а они сразу разревелись, — оправдывался он на ходу и виновато отводил глаза.

Яша был непроницаем, вопросов не задавал и только разглядывал мальчика, будто первый раз видел.

— Так, — зловеще протянул он.

— И отчего это, — воскликнул Валерка, — хочешь так, получается совсем не так.

— Вот-вот, и я про то, — вставил вожатый. — Слишком много озорничаете, потому так и получается.

Чистосердечное Валеркино признание успокоило его. Яша и сам недавно был мальчишкой и озорничал не меньше других. Кроме того, он был уверен, что ничего похожего ребята больше не сделают. И он решил не вызывать их на линейке перед строем. Зачем так строго наказывать человека, если он осознал свою вину? Яша даже гордился немного, что сумел так просто подойти к мальчику, вызвав его на откровенность. Но все-таки он решил, что ребята должны понести какое-то наказание.

— Сколько переволнуешься из-за вас! Не доглядишь — и натворите чего-нибудь, — сказал он. — Скоро в поход пойдем, разведку надо…

Валерка даже подался вперед.

— Я пойду тоже? — глухо спросил он. — И Ромка?

— Думается, что вы-то как раз и не пойдете… Еще точно неизвестно.

Неопределенность Яшиных слов сильно огорчила Валерку. «Ничего себе, — уныло размышлял он. — Пойдут в разведку, а мы с Ромкой в лагере».

Когда он вышел на крыльцо, Ромка все еще трудился над звездой. Она теперь бросалась в глаза своим красным цветом. Увлекшись, Ромка даже не заметил Валерку, который прошел в сторону речки.

Чем дальше шел Валерка от лагеря, чем больше думал, тем хуже становилось настроение. Одна за другой всплывали в памяти неприятности. Вспомнил, что третьего дня Маруся перекидывалась с Ромкой шишками. Кидала и смеялась! Тогда Валерка не придал этому никакого значения, а сейчас усмотрел обидное для себя. И решил, что с Марусей разговаривать ни о чем больше не стоит. Карандаш придется ей возвратить назад — пусть знает, как кидаться с Ромкой шишками.

Сел Валерка на траву около дерева, огляделся и еще скучнее стало, горький комок к горлу подкатился.

Может, заплакать, чтоб легче было? Говорят, помогает. Попробовал всхлипнуть — в самом деле полегче стало. Всхлипнул еще раз. Затем провел рукой по глазам и удивился — слез не было. Обидно: даже выплакаться нельзя. Ткнулся Валерка лицом в мягкую траву и заколотил кулаками по земле, надеялся, что поможет. Стукнет и всхлипнет, стукнет и всхлипнет. Очень интересно получается! Только вдруг слышит голос. Испуганно повернулся: стоит перед ним Маруся с сачком в руке — бабочек ловила.

— Тебя обидел кто, да? Ты, кажется, плачешь?

И такой у нее участливый голос, что у Валерки от ее слов защипало в носу. Но он гордо ответил:

— Кажется… Тебе все кажется. На самом деле я только что смеялся.

Маруся села на корточки и стала внимательно смотреть на него. Валерка тотчас откатился и оказался к ней спиной. Глядел туда, где синий край неба опускался на верхушки деревьев.

— Я твой карандаш давно исписал, — сказал он, краснея от лжи.

— Ну и что, — беспечно отозвалась Маруся. — Хочешь, я тебе другой дам?

— Не требуется.

— А ты все же плакал, да? Я давно тут хожу. Слышала… Ты плакал, — упрямо говорила девочка. А Валерка смотрел на нее и думал, что все девчонки любопытные и надоедливые.

— Я тренируюсь, — сказал он. — Слышал, как одна девочка из вашего отряда плакала, когда ногу уколола. Интересно у нее получалось. У меня почему-то не получается.

— Ух, и хитрый ты!

— А чего ты с Ромкой шишками кидалась? — ревниво спросил Валерка. — И смеялась тоже?..

Маруся не знала, что ответить.

— Я думала… я просто так, — сказала она.

Валерка молчал, его вполне удовлетворил такой ответ. Он уже хотел повернуться лицом к девочке, но в эту минуту она внезапно обхватила его за шею и поцеловала… Когда Валерка опомнился, она уже неслась по лужайке к лагерю, вскинув на плечо сачок.

Валерка перекувырнулся, встал на голову, потом потрогал то место, которого коснулись Марусины губы, вскочил и понесся, не видя куда.

Ох, уж эти песчаные берега Ольшанки! Как они надоедают иногда. Песок сползает к воде, а вместе с ним и ноги. Того гляди, выкупаешься во всей одежде. Валерка даже устал шагать по сыпучему песку.

В стороне, за лесом, прошел поезд. Слышно, как стучат по стыкам колеса. Валерка приложился ухом к земле, стал гадать, в какую сторону идет поезд. Сначала подумал — идет со стороны города, потом решил, что нет. Он вскарабкался на верх берега и тогда раздумал отгадывать: все равно проверить не удастся. Поспорить бы с кем — туда-сюда.

А ведь где-то здесь должен быть Василий. Ребята видели его — глину какую-то ищет.

Валерка сложил рупором ладони и протяжно окликнул Василия.

— …лии-й! — раздалось в лесу ответное эхо.

— …и-й! — разнеслось вдалеке.

Валерке это понравилось. Он крикнул еще и напрягся, слушая. В это время сырой ком земли шлепнулся около его ног.

Мальчик удивленно посмотрел по сторонам — никого. Тогда он решил схитрить.

— Чего кидаешься? — заорал он что было силы.

Каково же было его удивление, когда он услышал приглушенный голос, который донесся из-за кустов, где река делала крутой поворот. Голос принадлежал Василию. Валерка подошел и увидел сквозь кусты сначала белую панамку, а потом и всего Василия.

— Вон ты где, — облегченно вздохнул он. — А я-то думал: куда мог пропасть?

— Тсс… Не кричи так громко, — шепотом сказал Василий.

— Я не кричу, — тихо ответил Валерка, пробираясь к нему. — Что делаешь?

— Пескарей ловлю. Тише, а то они хитрые, все слышат.

— Скажешь тоже! — недоверчиво протянул Валерка.

— Слышат, — подтвердил Василий.

Он сидел у самой воды, упершись загорелыми ногами в песок. В руках у него был маленький прутик с белой ниткой, поплавком и крючком.

Валерка сел рядом и стал смотреть на поплавок, который тихонько прыгал, но в утоп не шел. «Что такое? — недоумевал Валерка. — Клюет или не клюет?» Он невольно проследил за леской до самого крючка. На крючке извивался жирный червяк, а около него вертелась стайка рыб. Некоторые из них были не больше червяка.

Вдруг рыбешки бросились врассыпную. Показался толстый и важный пескарь. Он ткнулся носом в червяка и вдруг…

— Тащи! — закричал Валерка.

От крика пескарь ошалело рванулся в сторону, но Василий дернул удочку. Рыбешка вылетела из воды.

— Еще один.

Василий опустил пескаря в маленькую лужу, отгороженную от реки. Там уже плавало несколько штук.

— Куда их тебе? — спросил Валерка,

— Чудак! Жарить буду. Вкуснее пескаря рыбы нет…

— Облупился-то как! — сказал Валерка.

— Кто облупился?

— Нос у тебя.

Василий безнадежно махнул рукой.

— Счет потерял. Каждый день кожа сходит.

— Ты маслом мажь. Бери мою порцию и мажь.

— Что ты сегодня какой добрый? — Василий подозрительно взглянул на мальчика.

— Так, — улыбнулся Валерка, но тотчас поправился: — Скучно как-то.

— А ты делом займись. Скучно это потому, что у тебя в голове дельного ничего нет. Один сумбур.

— Чего?

— Сумбур. Так говорят про людей, которые ничего не делают, а все выдумывают, понимаешь, такое…

— Что? Глупое?

— Ну да… Не, не глупое, а такое…

Василий пошевелил пальцами.

— Понял, — сказал обиженно Валерка. — Пусть у меня сумбур, пусть я ничего не делаю, а ты что нужное делаешь? Пескарей ловишь?

— Я почву изучаю.

— Почву, — презрительно фыркнул Валерка. — Чего ее изучать? Это только агрономы изучают. А вообще есть земля, землей и останется.

— Для кого как.

Валерка вздохнул, сломал веточку и бросил в воду.

— Все это неинтересно, — заявил он. — Тебе, может, и интересно, у тебя нет полета мысли.

— Какого полета? — удивился Василий.

— Обыкновенного. Одни люди мечтают о чем-нибудь, а другие не могут. И роются в земле.

Василий достал из кустов комок светло-коричневой глины и бережно передал Валерке.

— Посмотри, что ты здесь видишь?

— Ничего не вижу. Обыкновенная глина и камушки.

— В голове у тебя камушки, — рассердился Василий. — А это… это, наверно, охра.

— Какая охра?

— Самая настоящая, только еще не очищенная, из нее художники приготовляют краски. В любой картине есть охра. Без нее не обойдешься. По всему берегу ее видимо-невидимо. На лакокрасочный завод напишу письмо и отправлю немного для пробы. Вдруг моей находке цены нет. И перевозить охру легко: железная дорога близко.

Теперь Валерка с интересом рассматривал кусок глины. Может, и правда Василий сделал ценную находку!

В это время сверху посыпался песок, а вместе с ним скатился Ромка.

— Вот вы где! — обрадованно сказал он. — А я-то искал! Пошли купаться.

Руки у Ромки были красны от кирпичной пыли, пятна были даже на потном лбу.

— Все звезду делал. Теперь как картинка.

Василий купаться отказался: понес на кухню пескарей. Валерка и Ромка понеслись по берегу наперегонки.

11. Прыжок

— Попрыгаем, ага? — предложил Ромка, когда они прибежали на дальний бочаг.

Валерка оценил взглядом высоту и тихонько свистнул.

— Знаешь что, — сказал он, — у меня сегодня желания нету. Бывает так… — с этими словами он разделся и полез с обрыва на животе.

— Бывает, — согласился Ромка, — Я тоже сначала боялся прыгать, а теперь хоть бы что.

Он разбежался и прыгнул «солдатиком». Валерка с завистью проводил его взглядом. Через минуту Ромка снова стоял на краю обрыва.

— Сейчас «бомбой». Смотри!

Он подпрыгнул, поджал в воздухе ноги и плюхнулся в воду.

— Ты не бойся, — уговаривал он. — Зажмурь глаза и прыгай. Вот так.

Ромка красиво, на этот раз почти без брызг, скрылся в бочаге. Когда он вылез, Валерка обиженно сказал:

— Думаешь, я не прыгну? Мне только сегодня почему-то не хочется.

Ольшанка — речка с чистой ключевой водой. В теплый солнечный день на дне ее виднеется много ярких камней. Без конца можно любоваться ими. Но только не бери их с собой наверх — тотчас же превратятся они в обыкновенные голыши, каких по крутым песчаным берегам Ольшанки видимо-невидимо.

Купались ребята долго, до гусиной кожи. Потом вылезли на берег и растянулись на траве. День был жаркий, без единого облачка на небе. Листья ольхи, источенные черными букашками, печально поникли, словно старались спрятаться от палящего солнца. Песок был горячий, и мальчики блаженствовали. Ромка говорил:

— У нас на Волге самодельный трамплин был. Длиннущая доска! Один конец в берег вкопан, другой торчит над водой не ниже дома…

— Прибавляешь! — нехотя возразил Валерка, похлопывая себя по голому животу.

— Ничего не прибавляю. Вопрос, какого дома. Есть дома маленькие, есть большие. Так вот с этого трамплина многие боялись прыгать. Я тоже боялся. Зайду на край доски и раскачиваюсь, а чтоб прыгнуть — нет! Качаться хорошо. Сердце так и замирает. Накачаюсь досыта, потом схожу на берег. Только однажды качался, качался, потерял равновесие и… полетел. Здорово перепугался. А как вылез из воды, и не страшно стало.

— Ну и что?

— С тех пор я стал прыгать каждый день. Напрыгаюсь — даже голова заболит. Хочешь, я тебя столкну? — внезапно предложил он.

— Ты… ты что? — испугался Валерка, отползая от края обрыва. — Выдумал тоже.

— Ну ладно, не буду, — смилостивился Ромка.

Помолчали. Потом Валерка сказал:

— Это еще что. Я, помню, раз полез на березку, а она — сломалась. Прямо на спину шлепнулся. Глаза закатил, и ни вздохнуть, ни выдохнуть. Полчаса не дышал.

— Да, попробуй, не дыши полчаса — задохнешься.

— Ничего не задохнешься. Можно потихоньку дышать… Ромка, слышишь?

— Ага, слышу.

В кустах затрещали сучья. Мальчики притихли. На высокой ольхе застрекотала сорока, словно засмеялась над кем-то.

Ветви вдруг раздвинулись, показалась бородатая голова с длинными рогами. Блестящий глаз с любопытством смотрел на ребят.

— Козел! — вместе выдохнули они, вскочив на ноги.

— Покатаемся, Ромка? А? — предложил Валерка.

— На козле?

— Конечно! Окружай.

Они стали подкрадываться к козлу. Тот обеспокоенно вертел головой то в одну, то в другую сторону. И вдруг громко заблеял.

— Ну, ты! — прикрикнул Валерка. — Стой смирно.

Но козлу смирно стоять не хотелось. Нагнув бородатую голову, он стукнул передней ногой о землю. Глаза у него теперь светились злобой.

— За рога его, за рога, — поучал Ромка, пятясь к кустам.

Козел презрительно посмотрел на него и неожиданно бросился к Валерке.

— А-а! — закричал тот и пустился наутек.

Козел с блеяньем несся за ним. Опомнился Валерка только перед самым обрывом. Он хотел повернуть в сторону, но ощутил тупой удар пониже спины и с криком «мама» плашмя полетел с обрыва вниз.

Когда он, отплевываясь, показался из воды, первая его мысль была: прыгнул! — и сердце заколотилось от радости.

А на берегу истошным голосом орал Ромка. Валерка мигом выбрался на берег и ахнул: козел катал Ромку по траве. Ромка ревел белугой. Валерка схватил сучок и самоотверженно бросился на помощь другу. Разъяренный козел повернулся к нему.

— Беги! — успел крикнуть Ромка и прыгнул с обрыва. Вслед за ним летел в воду, на этот раз самостоятельно, и Валерка.

А на обрыве стоял козел и победно блеял. Мальчики погрозили ему кулаками. Козел прыгнуть с обрыва не решился.

12. Беды второго отряда

Вечером после отбоя Валерка лежал в кровати и мечтал. Вот скоро пойдут они в поход, и Маруся Борисова пойдет. На дороге им встретится волк или еще кто, Валерка бросится вперед и защитит собой Марусю, и вот его бездыханный труп лежит на дороге. А Маруся плачет: «Пусть бы уж лучше я…»

И жутко Валерке представлять так, и в то же время сладкая истома разливается в груди. Только как же Маруся останется одна? Диамат снова будет обижать ее.

— Ромка! Ты спишь?

— Сплю, — сонно ответил тот. Он наработался и накупался за день, и теперь ему было ни до чего. В палате темно. Свет выключили сразу после отбоя.

— А что, Ромка, пройдет много-много лет, встретимся мы с тобой когда-нибудь… Ну, например, приедешь ты в наш город из далекого плавания. Важный такой капитан. Спросишь, где живет мастер Валерии Алексеевич Неудачин, я то есть. Найдешь меня. Сядем мы с тобой и будем говорить. Я будто невзначай скажу: «Помнишь, Ромка, как мы с тобой в пионерском лагере отдыхали?» А ты скажешь: «Что-то забыл».

— Это почему я забыл, а ты не забыл?

— Это я к примеру. Может, ты и не забыл.

— Факт, не забыл.

— Верно, Ромка. Мы оба будем помнить. Поедем с тобой опять в наш лагерь. И станешь ты рассказывать у костра о своем плавании. Все будут хлопать…

— Это хорошо, — оживился Ромка. — Я люблю, когда хлопают… Мне уже раз хлопали.

— Врешь, Ромка. Когда тебе хлопали?

— Я стихотворение про маму-депутата рассказывал в рабочем клубе.

— За стих не так интересно.

— Если тебе, ты бы сказал: интересно. Знаю я тебя,

— Что ты знаешь? — всколыхнулся Валерка, поворачиваясь на бок. Он хотел еще что-то добавить, но так, и остался с открытым ртом.

— Ромка, там чего-то светится! — выдохнул он наконец. — Честное слово.

Ромка плотнее закрылся одеялом и с дрожью в голосе сказал:

— Что ты, Валерка, пугаешь! Ну что там может светиться?

— Не знаю… Ты посмотри.

— Я спать хочу.

Валерка перегнулся с кровати и стал рассматривать в углу около тумбочки какие-то светящиеся палочки. От страха замирало сердце.

— Ромка, гляди! — прошептал он.

Ромка натянул на голову одеяло, но вдруг вскочил, нагнулся к тумбочке.

— Это гнилушки, — сказал он. — Я сегодня в лесу набрал.

Он выбрал самую длинную палочку и взял ее в зубы. Лицо стало синеватым и страшным, как у мертвеца.

— Вынь, Ромка, боязно…

Но Ромка и не думал вынимать. Он взял еще две гнилушки, привязал их на нитку, потом приладил на лоб. Получились светящиеся глаза. Затем взял еще по гнилушке в руки. Теперь он походил на странное чудовище. Валерка, дрожа от восторга, тоже навешал на лицо гнилушек и вдобавок обернулся простыней.

Они прошли по палате, сожалея, что все спят. Потом Валерка шепнул другу, и оба, крадучись, вышли на улицу.

В это время в кабинете старшей пионервожатой шло совещание. Елена Григорьевна подводила итоги дня. Добрую половину выступления она посвятила отряду Яши Осокина.

— Сегодня пионеры из второго отряда купались на дальнем бочаге. Куда это годится? Жаль, что не удалось установить, кто именно был там.

Яша, уставший за день, дремал. Голос Елены Григорьевны доносился до него глухо, как из глубокого колодца.

— Осокин сегодня не наказывал Белосельцева и Неудачина. Это им наруку. Я считаю большой ошибкой вожатого…

«Чего она напустилась на наш отряд? — подумал Яша. — Дисциплина нисколько не хуже, чем в других». — И все же он понимал, что Елена Григорьевна права.

— Или еще… — начала старшая пионервожатая. Но так и не кончила. От павильона девочек донесся пронзительный визг. Вожатая отряда девочек выбежала из кабинета, не закрыв за собой дверь. Теперь визг нескольких голосов стал еще сильнее.

Вожатые поспешили на шум. В палате девочек никто не спал. Все жались друг к другу и говорили наперебой, так что понять ничего было нельзя.

— Что у вас тут происходит? — спросила Елена Григорьевна.

Девочки рассказали, что только они стали засыпать, как вдруг стеклянная дверь затряслась и… показались две фигуры в белом со светящимися глазами и ртами. Девочки решили, что это привидения, но потом Маруся Борисова крикнула, что это мальчишки. Стало не страшно, зато интересно, визгу прибавилось еще больше.

— Маруся, ты узнала, кто был у дверей?

Девочка молча стояла перед Еленой Григорьевной, а сзади кричали:

— Знает! Она знает! Это из второго отряда.

— Иди покажи, — сказала старшая пионервожатая.

Маруся покачала головой:

— Не пойду я. Я… не знаю, кто был.

— Знает! Знает!

Елена Григорьевна с явным сожалением смотрела на Марусю.

Девочке стало неловко. Сейчас она готова была все сказать любимой учительнице, но было поздно: проводить ее уже вызвались другие.

Яша хмурился. Если девочки не ошибаются, то Елене Григорьевне прибавится тема для наставлений. Но кто мог выкинуть такую штуку?

В палате он светил фонариком в лица спящих, а девочки все повторяли: «Не он».

— Вы точно знаете, что из моего отряда?

— Точно.

Просмотрели всех. Оставались Валерка и Ромка. Яша облегченно вздохнул. Значит, девочки ошиблись. Не могли ребята озоровать после того, как повинились.

— Вот они! Оба! — вскричали те.

13. Наказание

— Валерка?

— А!

— Что нам теперь будет?

— Не знаю.

— А все-таки?

— Не знаю. Попадет, наверно. Если бы не обещали — другое дело. А то вчера только говорили: «Больше, Яша, не будем». Вот тебе и не будем!

Тихо в утренний час на берегу Ольшанки. В лагере обычная суматоха: начинается шумный и веселый день. А здесь, не шелохнувшись, стоят деревья, застыл в воздухе запах сосны! В тени на траве и листьях кустарника светятся капельки росы.

Ромка лежит на спине, смотрит вдаль. Лицо его безмятежно, а на душе буря: что-то скажет вожатый про ночную проделку? С утра Яше было не до этого, да и они не дожидались, когда он будет отчитывать, убежали сюда, к речке, где никого нет.

Валерка сидит рядом, вырезает складным ножичком колечки на обожженной сосновой палке. Получается красиво.

— Ты что все молчишь? — недовольно спрашивает Ромка. — Поговорим давай.

Валерка кивает: давай говори. И опять молчит. Ромка хочет начать разговор, но не знает, с чего. Напротив, на молоденькой сосенке, большая черная муха отчаянно жужжит, стараясь вытащить ноги из смолы, вытопившейся на стволе. Ромка подумал: «Или муха улетит без ног или сдохнет от усилий — одно из двух». Но муха улетела и ног не оставила. Это Ромку не обрадовало.

— Знаешь что, Валерка… Пойдем к Яше, скажем; что больше не будем.

— Так он и поверит!

— Может! Почему бы ему не поверить? Скажем, что на этот раз точка, больше не озорничаем.

— Вчера так говорили.

Опять молчание. Слышно только шелестение ножа, которым Валерка режет не переставая.

— А то ему твою палку подарим, — предложил Ромка. — Он возьмет, честное слово. Палка хорошая. А если вырезать на ней «Яше от Ромки и Валерки», обязательно возьмет. Слышишь?

— Зачем она ему? Лучше так пойдем, — вздохнул тяжело Валерка. — Все равно когда-то надо идти.

Они поднялись, но, не сговариваясь, пошли в сторону от лагеря. В лесу было темно и прохладно. Хрустели под ногами сухие сучья. Оба вдруг вздрогнули: из-под самых ног с шумом вылетела тетерка и опустилась невдалеке в густом ельнике. Ребята переглянулись и осторожно стали подкрадываться к ней. К ельнику они подошли с двух сторон, обшарили его, заглядывая под каждое деревце, но птицы не было.

— Убежала, — разочарованно сказал Валерка. — Тетерки здорово бегают.

— Пойдем в лагерь, Валерка. Хватятся нас, искать будут. Подумают, что убежали.

Тропка затерялась. Ребята медленно пробирались через колючий ельник. На пути встретился глубокий овраг с почерневшими прошлогодними листьями на дне.

— Сегодня Яша разведку будет назначать, — уныло проговорил Валерка, выбираясь из оврага. — Василий начальником выбран.

— Знаешь, Валерка, попросим Яшу, пусть возьмет нас. И пусть проверит, можем мы или нет сдержать слово! В разведке нужна дисциплина. Последний раз пусть проверит.

— Ладно, попросим, — без желания согласился Валерка.

Когда появилась слабая надежда на прощение, стало веселее. Они храбро продирались сквозь чащу, не обращая внимания на царапины. В одном месте наткнулись на высокую крапиву. Обходить не стали, осторожно пошли прямиком. Крапива жглась, но они стойко терпели и даже не показывали друг перед другом, что им больно. Наконец ребята выбрались на дорогу, Ромка сел и начал натирать пылью покрытую волдырями кожу.

— Помогает, — объяснил он.

Валерка сделал то же самое. Идти больше никуда не хотелось.

Из-за поворота показалась группа ребят с рюкзаками. Мальчики в растерянности вскочили. Важно вышагивал Василий Самарин. Ему что-то говорил, жестикулируя руками, вожатый Яша Осокин. Сзади них в ногу шел Диамат Песочкин. А еще сзади — другие пионеры, человек пять.

Когда они поравнялись, Валерка и Ромка все так же стояли, не в силах сдвинуться с места.

— Яша! А мы? — почти выкрикнул Валерка.

— Вы? Вы остаетесь в лагере. До меня никуда не уходите, я скоро вернусь. Вот только их провожу.

Разведчики не задерживаясь прошли мимо. Диамат показал Валерке язык, но тот даже не заметил этого.

— Пока наведите порядок у павильона, — уже издалека крикнул Яша… Слова прозвучали как насмешка.

Никогда Валерка не думал, что так больно будет слышать отказ вожатого взять в разведку. Ему подумалось, что Яша поступил с ними слишком жестоко.

Разведчики скрылись из глаз, когда на дороге появился мальчишка. Он шел осторожно и беспокойно оглядывался. Увидев двух друзей, мальчишка шмыгнул в сторону. Высокая трава скрыла его, только белая панамка плыла среди зелени вслед уходящим разведчикам. Ребята переглянулись, и на минуту забыв о своем горе, бросились наперерез.

— Стой! Кто такой? — крикнул Ромка.

Мальчишка рванулся вперед, но его перехватил Валерка.

Тогда он захныкал:

— Отпустите, я не буду…

— Чего не будешь? Ага, ты в чем-то виноват! Признавайся, в чем?

Парнишка тер кулаками глаза и косился по сторонам, намереваясь улизнуть. Но Валерка цепко держал его.

— Куда бежал, говори!

— За ними, в разведку хочу. Отпустите…

— Гляди, Ромка, он в разведку хочет.

— Чего ты там делать будешь? — спросил Ромка.

— Не знаю.

— Не знаешь, а идешь. Тебя как звать?

— Сега.

— Сега! — воскликнул Ромка. — Постой, я тебя, кажется, знаю.

— Ага, знаешь, — подтвердил малыш. — В лагерь вместе ехали, я тебе семечек давал. Потом ты в шкуру залезал, а Валет…

Но Ромка вдруг заторопился:

— Ты хочешь с разведчиками? — живо перебил он. — Не ходи, в лагере веселее.

— Правильно Ромка сказал, не так уж интересно ходить в разведку. Если бы в поход дня на два, а то — разведка. Что хорошего?

Они с полуслова понимали друг друга и вдохновенно врали, стараясь отбить у Сеги интерес к разведчикам. Этим они успокаивали самих себя.

— Сказали бы мне: иди, Ромка, разыщи местность для похода. Я бы отказался.

— Я бы тоже.

Сега удивленно посматривал то на одного, то на другого. Валерка и Ромка сейчас были похожи на лакомок, которым дают пирожное, а они отворачиваются.

14. Следопыты

— Да мы и сами разведку можем устроить, — сказал Валерка, у которого мелькнула интересная мысль. — Допустим, я ухожу и прячусь. А вы меня по следу отыскиваете.

— Во! — поддержал его Ромка. — Будто мы на границе. На нашу сторону перешел шпион. Он хочет взорвать что-нибудь и убить кого-то. Ты, Валерка, будешь шпионом. Нам тебя нужно найти по следу.

— Не очень-то, — сказал Валерка.

— Что «не очень-то»?

— Хочешь, так сам будь шпионом. А я не желаю.

— Тогда Сега. А мы пограничники. Идет?

— Совсем не идет, — торопливо заговорил Сега. — Я тоже не хочу шпионом.

— Чудак! Не бойся, мы тебя расстреливать не будем. Хорошо к тебе отнесемся. Ну, может, стукнем раз, даже ни капельки не больно стукнем. Ты же не настоящий шпион, а только… как это… подразумевающийся.

Но Сега не захотел стать и подразумевающимся.

— До чего вы оба несговорчивые! — в сердцах воскликнул Ромка.

— Валяй сам! — предложил Сега.

Ромка презрительно усмехнулся:

— Валяют только валенки… И дурака еще валяют.

Последнее вызвало у Сеги неожиданный интерес:

— Как дурака валяют?

— Как валяют, так и валяют. Много будешь знать, скоро состаришься. Подрасти надо.

Ромка и сам не знал, что обозначают эти слова.

Валерка слушал-слушал их и сказал:

— Никаких шпионов не надо. Никто не согласится. Давайте так: я пошел в тайгу и заблудился, День нет, второй. Вы волнуетесь и уходите меня искать. Ищете, как следопыты, по моему следу.

На этом и остановились. Валерка быстро зашагал по сече к лесу. Ромка со скучающей физиономией уселся на пенек, грыз травинку. Сега занялся ловлей кузнечиков, прятавшихся в траве. Солнце палило нещадно. Было душно, как перед грозой.

Пошли, — скомандовал Ромка, когда решил, что Валерка уже успел спрятаться. — Ты будешь идти сзади. У меня чтоб тихо!

— Я тихо, — шепотом ответил Сега.

Ромка ступал осторожно, отводя руками высокую траву. За ним семенил на цыпочках Сега.

Кончилась сеча, начался плотный лес. Даже здесь, под зеленью деревьев, не ощущалось прохлады. Теперь продвигались медленно, стараясь не ступать на сучья. Часто останавливались, прислушивались к каждому шороху.

Сегу вдруг начала бить дрожь. Это было тем более удивительно, что в лесу стояла духота.

Вот Ромка остановился, приложил палец к губам.

— Видишь? — шепнул он Сеге и показал рукой на расщепленную сосну в отдалении.

Сега таращил глаза и ничего не видел, но сказал, что видит.

— Тише, сейчас мы его поймаем.

— Кого?

Ромка удивленно взглянул на Сегу, понял, что тот ничего не видит, приложил палец к виску и повертел им. Это означало: Сега — сапог.

Под сосной лежал Валерка. Он пристально вглядывался в густой ельник. Ребята уже были близко от него, когда он обернулся и погрозил им. Те растерялись, не зная, как принять это.

— Там кто-то есть, — сообщил Валерка, когда Ромка и Сега, затаив дыхание, опустились рядом с ним на траву.

За густым высохшим ельником потрескивал костер и слышались приглушенные голоса.

Следопыты подобрались поближе и стали слушать. Кто-то тонким мальчишечьим голосом говорил:

— … Он всех главней. Захотел — мост будет строить, захочет — дом. Папа даже квартиру, если захочет, может дать, а не захочет — не даст. Потому что он главный, его все боятся.

Другой голос недоверчиво отвечал:

— Вот заберут твоего папу. Узнает, кто главнее.

Сега фыркнул, прикрыв рот.

— Это из нашего отряда Костя Огурцов. Этот Костя один раз экспонат съел. Виктор Михайлович послал его в биологический кабинет. А он пока шел обратно, всю кукурузину и съел. И в класс не хочет идти.

— А второй?

— А второго я не знаю. Наверно, Олег Прохоров. Они дружат с Костей.

— Нет, там, кажется, Федька, — сказал Валерка.

— Всю выкурил! — донеслось из ельника. — Одну «фабрику» оставил.

— Откуда «фабрику»? Хватит тебе, позеленеешь и с этого.

Теперь уже не оставалось сомнения, что второй — Федька Сыроегин. Так вот зачем они забирались в лесную чащу! Курят втихомолку.

— Напугаем их, — предложил Валерка. — Чтоб знали.

Но напугать не успели. Курильщики подбросили в костер хворосту, и неожиданно огромное пламя взметнулось над лесом. Затрещали в огне сухие ветви деревьев, полетели искры.

Ребята остановились, пораженные страшным зрелищем.

Курильщики бросились наутек и скоро скрылись за деревьями.

— Живо, Сега, в лагерь! Мы с Ромкой будем здесь, а ты зови всех, с лопатами пусть бегут. Скажи, лес горит!

С каждой минутой разрасталось пламя. Огонь полз по ельнику все дальше и дальше. Гулял он и понизу, слизывая сухую траву.

Валерка выхватил из мха большой сучок, стал копать лунку, намереваясь преградить дорогу бушевавшему пламени. Ромка делал то же самое. Но твердая земля подавалась плохо. Было нестерпимо жарко, искры попадали за ворот, жгли руки. В самый разгар этой неравной битвы в лесу показался Яша Осокин. Он только проводил разведчиков и, возвращаясь, почуял запах гари. Яша спросил коротко и зло:

— Вы?!

Ребята ответить не успели. Яша уже храбро лез в огонь, сшибая длинной палкой горящие ветви.

Из лагеря по одному и кучками начали подбегать с лопатами пионеры. Сега, выбиваясь из сил, притащил две запасные — Валерке и Ромке. Как ни казался он измученным, а все же весело улыбался, увидев почерневшее от копоти Валеркино лицо. Валерка легонько щелкнул его по носу.

Сега сказал в лагере, кто виновник пожара. Пионеры изловили Костю Огурцова и Федьку Сыроегина, привели их на пожарище. Оба отчаянно ревели.

— А я-то что! — выкрикивал Федька. — Я не зажигал костра!.. Он это!.. И спички у него…

В самом деле у Кости Огурцова оказались спички в кармане и пачка папирос «Прибой».

— Эх вы, губошлепы! — презрительно сказал Яша, слушая, как они стараются обвинить друг друга. — Дрянные мальчишки… Отпустите их! Письма родителям напишем.

Спустя полчаса на дальнем бочаге в прохладной чистой воде барахтались, фыркая от наслаждения, Валерка и Ромка. Рядом плавал Яша Осокин, высоко вскидывая над водой коричневые от загара плечи. А на обрыве сидел Сега: он боялся купаться в таком глубоком месте.

Глухо за лесом раздались звуки горна, требовали вернуться в лагерь.