Речка, плещущая у ног, зеленые покатые берега, влажная трава ласкает ступни. Теплые женские руки, лежащие на плечах. Он смотрел вперед на медленное течение реки. Захотелось опустить голову, поглядеть женщине в лицо.

Но было нельзя.

Тогда он повернулся чуть в сторону. Под ладонями шелком скользила кожа. На пригорке стоял дом. У дома паслась лошадь, щипала траву, переступала длинными ногами.

Женские руки поднялись выше, погладили шею, запутались в волосах.

Он крепче обнял ее.

Кто это?

Призрак? Воспоминание? Мечта?

С реки ползла дымка, потянулась к дому, окутала берег, коснулась ступней. Руки, обнимающие его, сместились к груди. Она с силой оттолкнула Майорина назад.

Тебе некуда возвращаться.

Тебя никто не ждет.

Дымка поглотила женщину прежде, чем Майорину удалось рассмотреть ее.

Тебя никто не ждет? — спрашивала она из дымки. Без слов, без голоса.

— Это не так! — закричал он. — Я просто…

Слова сказаны. — Грустно говорила дымка.

Дом таял в тумане, речка давно исчезла. От женщины остался только размытый силуэт, она развернулась к нему спиной и неторопливо шагнула в туман.

— Я хочу к тебе вернуться! — крикнул он. — Постой! Подожди!

Она действительно остановилась.

Скрипнули петли ржавых дверей. Но никаких дверей не было.

— Жди! — умолял он, туман склизко коснулся ног. Майорин невольно отпрянул назад.

А стоит ли?

— Прошу тебя!

Я попробую. — Она зашла в туман. Последнее, что он видел, была прямая спина с пятью овальными шрамами на спине.

— Айрин! Стой!

Но туман уже спеленал его своими липкими лапами. Майорин задергался, стараясь вырваться, но руки и ноги были плотно связанны, а в голове гудело.

— Айрин! — прошептал он прежде, чем туман влился ему в рот и полез внутрь.

Туман оказался сухим и горячим. Жег небо, въедался в гортань, забил легкие. Майорин попытался откашляться, выплюнуть его, но туман въелся уже слишком глубоко.

Внезапно получилось. В горло полилась вода, заструилась по лицу и шее. Закашлял.

— Пей, давай. — Сказал незнакомый хриплый голос. — Глотай же!

Он глотнул. Кашель усилился. Туман внутри гас. Майорин осторожно разлепил веки.

— Очнулся. — Резюмировал стоящий над ним человек. Какое-то время колдун пытался сфокусироваться на его лице.

— Не признал? На еще попей. Сейчас я тебя развяжу. — Человек дал ему еще пару глотков и, отставив кружку, принялся за его путы. Колдун понял, что крепко связан. Его освободитель неловко возился с веревками на запястьях. Он действовал одной рукой, вторая висела плетью, стоило ей что-то задеть, как человек морщился от боли. — Я сначала думал, что ты мертвый. А потом ты начал стонать и с кем-то спорить. И звать мою сестру. Эй, Майорин. Ты онемел?

Он действительно почти онемел.

— Филипп?

— Признал-таки? — улыбнулся Филипп. Колдун кивнул, в худом лице не осталось ничего мальчишеского, Филиппу можно было дать все сорок, седые пряди расчерчивали полосками темные патлы и бороду. Появились носогубные складки, скулы остро торчали под запавшими глазами. — Думаю, я и сам бы себя не признал.

— Живой значит.

— Ненадолго. — Филипп справился с веревками. Майорин принялся разминать запястья. — С ногами уж сам. Я устал.

— Есть вода?

— Нашу я всю на тебя истратил.

— Возьми мою. — Раздалось из-за спины. — Я не хочу.

— Нет, Наля. Хочешь. — Ответил Филипп. — Пей.

— Я правда не хочу. — Спокойно ответил девчоночий голосок. — Господин колдун, возьмите.

Майорин обернулся, через решетку соседней камеры к нему тянулись тонкие ручки с деревянной кружкой.

— Не надо. — Просипел он. Девчонке было едва шестнадцать, на худеньком личике с задорно вздернутым носом блестели круглые синие глаза. Очень похожие на глаза ее матери.

— Ну и ладно. — Обиделась Наля, убрала кружку и повернулась к соседям спиной, прикрывшись широкими кожистыми крыльями. — Как хотите.

— Химера. — Майорин обалдело прикрыл открывшийся рот.

— Полностью сохранившая личность и разум. Налечка, ну не обижайся. — Филипп потянулся к ней здоровой рукой и коснулся крыла. — Я же о тебе беспокоюсь…

Он слушал, как Филипп утешает плачущую химеру, гладит ее по грязным волосам через решетку и думал, что из одного кошмара попал в другой. Более страшный. Путы на ногах снял сам, и теперь растирал щиколотки и опухшие ступни. Маги не заботились о кровотоке, когда связывали.

На голове была обычная шишка, во рту не хватало нескольких зубов. Для жизни не опасно.

Ночью сон вернулся опять. Он одиноко бродил по щиколотку в тумане, поднялся к дому, отворил двери.

И попал в свой дом в Вирице. На столе лежал забытый рушник, будто кто-то вытирал руки, а потом отвлекся и небрежно бросил куда получилось. Свет из окна падал квадратом на доски пола, около печки просыпались щепки и кудряшки бересты. В комнатах не были заправлены постели, танцевали пылинки в солнечных лучах. Майорин сел за собственный стол, поворошил бумаги. За открытым окном шумела речка, невидимая из-за тумана.

Он вернулся на кухню, топор стоял прислоненный к стене, как он его и оставил.

Когда?

Но колдун был твердо уверен, что последним к топору прикасался именно он.

За окном текла река с покатыми травяными берегами. Ветер ласкал занавески на окнах. Занавески, которые сшила Айрин. Она долго возмущалась, что окна голые, пока колдун не разозлился и не наорал на нее — по поводу своего устава в чужом монастыре. Айрин надулась и ушла к себе, а следующим вечером на окнах появились отрезы ткани веселого желтого цвета, повешенные на веревочку. Стало уютней.

К прошлой весне они уже настолько притерлись, что понимали друг друга с полуслова. Он никогда не жил ни с кем так долго. И никто никогда не бил кружки об пол, когда они ругались. Никто до этого не шил занавески. Никто не злил его так часто и так…

… по-домашнему.

Он сел на крыльце, достал трубку. Закурил. Легкий дымок потянулся к туману, путаясь в нем, плутая.

Лошадь, пасшаяся у дома, услышала что-то, насторожила уши. Взвилась и легко поскакала прочь. Майорин наблюдал за красивым аллюром животного. Туман опять подступил к ногам. Зайти в него что ли?

Вязкая морось в этот раз была податливей, в ней даже можно было двигаться.

Разлепить веки получилось с третьего раза. Он лежал на соломенном тюфяке. Повернул голову, вспугнутая крыса оставила после себя цепочку продолговатых какашек. Филипп спал, прижавшись к решетке, Наля держала в ладони его здоровую руку. Девушка укрывалась собственными крыльями. Вчера они многое ему рассказали, большей частью трагическим шепотом, постоянно оглядываясь на каменные стены.

По ту сторону решетки — на пути к свободе — чадил факел. Никакой магии — известка с асбестовым волокном и кровью кикиморы.

Майорин считал, что насчет кикиморы Филипп пошутил, но если это была не кровь, то что-то другое. Колдовать он не мог.

От постоянного холода ломило суставы. Колдун посмотрел на факел и вспомнил старый вирицкий анекдот: Идут маг с колдуном по улице, видят, под фонарем кто-то ползает. Окликнули его: "Эй, мужик, что ты там ползаешь?", тот отвечает: "Корону потерял золотую, вот ищу". Маг с колдуном посмеялись и говорят: "Давай, что ли поможем, где потерял-то?", "А вон в тех кустах", — машет рукой мужик. "А чего тогда здесь ищешь?", — оторопели они. "Так тут светлее!".

Иногда в этом анекдоте не было мага, иногда колдуна, но смысл оставался и шуточка о человеческой беспомощности, обросшая порядочной бородой, продолжала бытовать среди отягощенного даром люда.

Без дара Майорину чувствовал себя как зрячий человек в абсолютной тьме. То ли ослеп, то ли не ослеп.

"Ты слишком колдун!", — пронеслось в голове. Ай да Айрин, вот кто не смеялся над этим анекдотом. Ей-то тоже не было непривычным плутать в темноте без светляка.

Факел чадил, и Майорин неторопливо подобрался к решетке, сел и принялся изучать кладку под единственным источником света.

Гранит, как гранит, серый и холодный. Следующий факел через три сажени, достаточно, чтобы не оступиться в потемках, но все-же экономно. Майорин насчитал тринадцать факелов слева и четыре справа. Получалось, что они сидели в конце длинного коридора полупустой цитадельской тюрьмы. Единственной соседкой в поле зрения была Наля, стражники тоже не слишком часто заглядывали.

Решетки кованные, хорошего железа, но не слишком новые. Колдун подергал створку, она чуть подалась и, насмехаясь, со скрипом упала назад. Штыри в петлях вставили честные — во всю длину. Надевать неудобно, зато снять проблематично.

В итоге ничего. Он опять лег на тюфяк, долго устраивал голову и шею, а потом прикрыл глаза.

По словам Филиппа, тот сидел в этом подземелье почти с самого дня пленения. Иногда его водили на допросы, но вызнать ничего не смогли. О планах своих Филипп почти не знал — Владычица и воевода не слишком распространялись, давая каждому задание и информацию ему соответствующую. Тогда маги отрубили ему палец — для Ерекона. Налю привели спустя седмицу.

— Выбраться отсюда невозможно. — Посетовал Фил. — Даже если тебе удастся вырваться из узилища, то дальше город, как одна большая ловушка. Маги носят плащи синего цвета, горожане без дара синего с белой канвой, наемники сливового с белой канвой, ратники просто сливового.

— Рать? — Майорин припомнил, что на стенах стояли стражники.

— Гарнизон в тысячу человек. Майорин, они неприступны. Дать бы знать нашим. Они придут? Ты знаешь когда?

Колдун помотал головой. Этого здесь не услышит никто: ни Филипп, ни Наля, ни стены.

В этот раз он лежал на берегу, пальцы путались в золотистых волосах сидящей рядом женщины. Волосы шелковым плащом укрывали плечи и спину, она сидела, отвернувшись, — лица не видно. Майорин проследил ее взгляд — женщина смотрела на дом. Дом на пригорке горел. Красные языки пламени сновали меж клубов дыма, туман вокруг дрожал и метался, то наседая на огонь, то убегая от него.

— Дом горит. — Встрепенулся колдун.

— Да. Лежи спокойно — ничего уже не сделать.

Он хотел вскочить, бросится тушить…

— Ты же сам его поджог, — сказала она. — Не меняй решения.

— Я это не делал!

— Да? — она резко повернулась и уставилась на него. В графитовых глазах виднелась усмешка и отблески пламени.

Пламя не может отражаться, оно у нее за спиной, подумал Майорин.

Но пламя не отражалось, оно просвечивало.

На бледных скулах тоже плясали отблески огня, губы застыли в ухмылке. Колдун попытался дотронуться до щеки, но под пальцами оказался туман.

— Нет! — прошептал он, отдергивая руку.

— Я больше не приду. — Пообещала она. Дым смешался с туманом, дом шипел, рушились крепкие старые стены, от веселых желтых занавесок ничего не осталось. — Прощай.

Было нечем дышать, Майорин уткнулся лицом в траву, но трава пахла тяжело, мутя рассудок. Дым обволок его тело, пламя танцевало вокруг.

— Хватит. — Шептал он в траву. Хватит.

— Прощай. — Неслось над рекой. — Я больше не приду. Ты сам поджег этот дом!

Руки связали за спиной, на голову накинули мешок, пахнущий чужим потом. Майорин старался реже дышать, но от этого запах выходил еще мерзостней.

Он отслеживал повороты, считал ступени, запоминал мелькания факелов. После второго подъема свет огня сменился на дневной. Стало свежее, через мешок прошло дуновение ветерка — его вывели на улицу. Солнце припекало.

Опять счет поворотов и ступеней. В помещении сперва показалось — темно.

Мешок сдернули. Перед ним стоял маг. Это колдун почуял сразу. И почему-то сразу понял кто перед ним.

Может из-за надменного выражения лица.

— Ты знаешь, что это, Марин де Морр?

Майорин посмотрел на склянку в руках мага и помотал головой. В склянке могло быть что угодно.

— Iviaa ter… — подсказал маг.

— Шутка памяти. — Перевел колдун, звуки на сухих губах угасали.

— Знаешь бараалле? Молодец. Так вот Ивийа тэр или шутка памяти, это эликсир, изобретенный Ааром, думаю тебе известно, что он был талантливым алхимиком.

— Слышал.

— Капля этого эликсира может вызвать самые дорогие тебе воспоминания, и превратить их в самые ужасные. Ведь ты уже познакомился с их действием, верно?

Колдун сглотнул.

— Подобное не редкость, есть снадобья похожего действия. Но! Но ивийа обладает еще одним качеством. Она дает четкий телепатический канал с принявшим ее человеком. Так что не один ты зрел столь трогательные сны. Я, знаешь ли, тоже проникся твоими сентиментальными видениями. Особенно меня тронул горящий дом…

— Ты не назвался.

— Не догадался еще? А ведь мы даже встречались один раз. Это было в Вирице, прошлой зимой. Не помнишь?

Майорин не помнил.

— Я Хенрик Аарский. Я заходил к Орнику Мадере с письмом от моего тестя Айста. Слышал, Мадера мертв. Вы, кажется, были друзьями?

Чтобы не рвануться с места и не попытаться вышибить мозги стоящему перед ним ублюдку, Майорину потребовалось сделать над собой некоторое усилие. Хенрик хрипло рассмеялся.

Колдун не без облегчения отметил, что Хенрик нисколько не напоминал ему Ивена. У Хенрика Аарского был широкий подбородок с ямочкой, мясистый нос и небольшие ясные глаза орехового цвета. Он откинул со лба прядь каштановых волос и самодовольно оскалился, выставляя вперед подбородок.

— Почему я еще жив?

— Я еще не решил, что с тобой делать. После того, как я использовал ивийа, мне думается, я не зря повременил с твоей казнью. Как считаешь?

— Никак. — Мрачно ответил Майорин, в этом самовлюбленном монологе не было места для ответов.

— Спокойней, Марин — взорвешься! — засмеялся Хенрик. — Удивительное дело, слухи награждают тебя бесчувственной душой, беспорядочными связями, нелюбовью к ответственности и привязанностям. Сколько раз ты мог сделать карьеру в Инессе? Три раза? Четыре? Тебе предлагали различные посты, а ты упорно бродил по стране, изображая из себя средненького колдунишку.

— Завидуешь?

— Зачем? Неудачник не тот, кому не улыбается удача, а кто эту удачу игнорирует. Ты видно считаешь по-другому. Я не ожидал, что ты попадешься ко мне в плен, и не ожидал, что твоим главным кошмаром станет потеря женщины и дома. Айрин из Инессы. Дочка Ерекона и Ильмы. Пообщался с ее братом? Представь себе, он не дал вылечить ему руку. И теперь она мало-помалу гниет.

— Вы отрубили ему палец!

— Было дело. — Хенрик призадумался, вспоминая место, где Майорин сбил его речь. — Хотелось напугать его отца. Ильму этим не прошибешь, а вот Ерекон всегда был горяч. В кого она пошла характером? В отца или в мать? Что сделает ради того, чтобы ты вышел отсюда живым?

— Ничего.

— Врешь, колдун. Мне рассказали, как она бросилась тебя прикрывать. Не думая, не сомневаясь! Пойдет ли к нам, если мы тебя отпустим?

— Не пойдет. Не пустят.

— Ха. Видел я тех, кто попытался ее "не пустить". Агний Фарт жаждет с ней встретиться, побеседовать.

— Убей меня.

— Наследника Велманской короны? Еще чего. Ты будешь моим козырем, Марин. Мне не нужна война. Мне нужна свобода. А ты один из ключей к этой свободе.

— У Редрина скоро родится наследник.

— У Редрина или у Яриния? — уточнил Хенрик. — Ты единственный претендент на престол, Риана дискредитирована. Бастард Редрина все же бастард. И он тоже у нас.

— Бастард? — Майорин удивился впервые за этот разговор, зато удивился сильно.

Хенрик Аарский радостно расхохотался.

— Сын Редрина и Льены. Рожденный двадцать пять лет назад в Лусоре мальчик. Вы ведь знакомы, его имя Ивен. Мой отец воспитал его как родного сына. Забавно, верно? Вот только у Ивена есть способности к магии, но совершенно нет задатков лидера. Чего не скажешь о тебе.

— Дочь Звонкого Лиса. Я помню ее.

— Красивая женщина. До сих пор красивая, хотя ей уже за сорок.

— Она жива?

— А как же! Вот такие вот дела, враг мой. Подумай о моем предложении. Я предлагаю тебе мир, престол. Все останутся живы, даже те наглецы, что стоят под нашими стенами. Им придется только согласиться на добровольное лишение дара. Зато их дети станут магами новой школы.

— Даже если я соглашусь, меня никто не послушает!

— Почему? — удивился Хенрик. — Почему никто не послушает государя Велмании, когда за ним стоит вся мощь новой школы высшей магии? Когда под его рукой армия страны, Орден Белого Меча?

— Редрин государь.

— Твой брат, Редрин по прозвищу Филин скончался сегодня утром в собственной постели. Сердце. Лекари не успели.

У Майорина остановилось дыхание.

Поднимающий меч меняет мир, а с миром меняет себя.

Он проливает кровь, и кому-то другому никогда не придется брать в руки оружие.

Он распалит в себя ярость, и к кому-то придет молчаливое спокойствие.

Он позабудет про жалость, чтобы другие могли плакать и молиться.

Плата всегда высока, не потому что товар хорош. Это свойство платы.

Жить дешево не выходит ни у кого, но просто все расплачиваются по-разному. Один становится воином, другой лекарем. Кто-то будет колдуном, а кто-то истоком. Дерзнувший на большее поплатится большим.

Хорошо отшельнику в развалюхе у озера, думается дерзнувшему. Вот только отшельник не замахивается менять мир, а ты замахнулся.

Попер против течения, создавая водовороты, дерзкий глупец. Дитя истины, обретшей плоть. Дитя чудовища, выступивший против чудовища. Кто знает, может и ведомо отшельнику, что коли чудовища подерутся, порвут друг другу глотки, мир не изменится, останется прежним — ведь равновесие сохранится. А может отшельнику плевать, он часто, видя круги на воде, догадывается, что где-то упал камень.

А этот камень ты. И твоя плата за дерзость.

И нет никакой истины, и думать о ней нельзя. Оступишься, остановишься и не захочешь никуда идти. Ради чего?

А в ответ только:

"Чего ради?".