Сережа, мальчик лет тринадцати, подбросил в руке острый камушек, проворно вывел на земле восемь пунктирных черточек, посмотрел на своего ровесника Мишу — с хитрецой от загадки, с оживлением — к предстоявшей игре.

— Ну что, начинаем?

— Ага. А что за слово? Из какой области?

— Разве я должен говорить?

— Конечно.

— Нет, не буду. Это не по правилам.

— Скажи!

— А я говорю — не положено! В «виселице» не положено такого. Просто называй буквы — все.

— Так нечестно!

— Неужели? Трус — боишься быть повешенным. — Чувствуя, что побеждает в споре (а может быть, и во всей игре), Сережа злобно осклабился — хитреца вдруг переросла в гадливое ехидство.

Сергей впервые за всю жизнь так улыбнулся.

Тут в спор вмешался третий мальчик, Антон, который до этого, только наблюдая за происходящим, мерно постукивал указательным пальцем по деревянным доскам, разложенным перед ним в ряд; разной длины.

— Сереж, ты и правда должен сказать. Нечестно, если он будет угадывать слово, ничего о нем не зная.

Когда Сережа услышал голос не в свою поддержку, ехидство тотчас увяло, сменившись разочарованием.

Но не до конца.

— Ну хорошо. Это слово… орудие казни.

— Орудие казни? — переспросил Миша.

Беспокойно.

— Можешь не волноваться. Если оно и сработает, у тебя будет шанс остаться в живых. И не один, я думаю, — успокоил Антон и…

…опять стукнул пальцем по доскам.

— Теперь буква, — тихо и серьезно попросил Сережа.

— Ладно… «о».

— Нет такой буквы.

Чувствовалось, Сергей старается сказать это не только с ехидным оживлением, как прежде, но и как можно более весомо. И утверждающе.

У Михаила екнуло сердце — как только он допустил промах, Антон, мигом выудив откуда-то из-за досок лопату, молоток и гвозди, встал, прошел на середину дороги и сильными, уверенными движениями выкопал небольшую яму в земле и забил в нее первую балку виселицы; разровнял землю.

Без единой толики сомнения. С брутальной опытностью.

На мясистых руках Антона вздувались вены.

— Следующая?

Михаил, не смотря на то, что на секунду потерял самообладание, не медлил: в нем вдруг проснулась и самоуверенность, тотчас его взбодрившая.

— «И».

И на сей раз успех, внушительная победа жизни — Сергей протянул уныло-напевно «Е-есть», — и стер не одну черточку, а две разом: вторую и шестую.

Однако следующими двумя буквами, — «К» и «М», — Михаил допустил два промаха.

«„Орудие казни“, „орудие казни“; что же это может быть?»

Экзекутор во всю стучал молотком: тук-тук, тук-тук-тук… тук-тук…

Только теперь — после долгого созерцания, как делается виселица, — Михаил сильно расправил плечи и осмотрелся… как после долгой дороги…

Где они были теперь? Куда исчез тот солнечный поселок с гомоном с утра до ночи и закатными кострами? Где оно — то место, с которого началась их игра?

Поселок был все еще здесь. Но казался чем-то иным, унылым и безрадостным, слишком опустевшим, — как и тогда, давно…

Желтая трава, изорванная и прожженная, посеревшие дома, вспарывавшие резкими коньками вечереющую гладь неба; на дороге проявились камни…

— Пожалуй… пожалуй, вернусь… — объявил Михаил.

Так и не засмотревшись.

Вернуться назад он не мог.

— Вернусь к гласным!

— Давай, — Сергей покосился на экзекутора, который снова сел возле сократившихся досок; Сергей знал, что испытает облегчение, если Михаил угадает букву.

— «Е».

— Угадал! — Сергей стер четвертую черточку.

Почти радостно.

— Теперь… теперь «А».

И снова Михаил угадал — Сергей стер самую крайнюю справа черточку.

На дороге, среди проявившихся камней, теперь значилось:

_И_Е_И_А

«„Орудие казни“, „орудие казни“, „„и“… „е“… еще „и“… „а“…“ — снова и снова вертелось в голове Михаила.

— Скорее всего… я угадал все гласные… а на согласные мне не очень везет… — он вдруг почувствовал зыбкую неуверенность.

И тотчас экзекутор, тоже, видимо, почувствовав, достал откуда-то из-за спины толстенную канатную веревку. Теперь в ловкости движений экзекутора была не только опытность, но и… что-то еще неуловимое… и веревка так мертвенно отливала голубым в сгустившемся полумраке… неуловимый оттенок движений экзекутора и оттенок цвета подсказали, что веревки не было, — когда они еще только приступали к игре.

Вообще не было.

А теперь веревка появилась.

Морщиня веки, Михаил вглядывался в чернеющие балки виселицы — ровный прямоугольник на фоне почти лоснившегося, вечернего неба, которое купольно сгущалось к индиго.

Вглядывался, стараясь разгадать загадку. Отгадать слово — „орудие казни“. Одним словом.

— Кажется, она и так хорошо стоит. Думаю, обойдемся без подпорок, — раздался голос экзекутора.

— Нет-нет, подожди-ка, это не по правилам, — Сергей оживленно зашевелил коленями, переминаясь на корточках.

Его живот остался неподвижным, увесистым; а руки чуть дрогнули — он будто устало пробудился. Стараясь защитить своего противника.

— Подпорки должны быть.

— Только если она плохо стоит, Сережа, — неумолимо отозвался экзекутор.

— Не называй меня так — „Сережей“.

— А она стоит очень даже ничего, крепко, — экзекутор закурил, — в любом случае: он сорвется, если виселица не выдержит.

Михаил молчал, лихорадочно соображая.

— Ну хорошо. Давай, называй следующую букву.

— Следующая… „П“.

— Какая? — Сергей не расслышал.

— Буква „П“… я сказал, „П“.

Сергей ничего не ответил, а только пошевелился на корточках; но уже совсем вяло. Правое бедро неловко сдавило живот — он чуть не потерял равновесие. Изо рта у него вырвалось „Ох-х-п-п!“.

Экзекутор, между тем, неторопливо, с усилием встал, отряхнул сзади штаны — от налипшей земли, — отряхивал долго, тщательно, с минуту, потом прошел к виселице, шаркнув один раз ногой. Перекинул веревку через верхнюю балку. Потом долго повязывал ее и обматывал; делал кольцо.

Наконец, виселица была кончена; у экзекутора слышалась одышка — после долгой, напряженной работы; ставшей уже непосильной.

Хриплая одышка.

— Еще один промах — и все, — экзекутор предупреждающе и грозяще выставил вперед палец, который в темноте, под светом новой сигареты походил на деревянную гусеницу; потом добавил:

— Слышал меня? — закашлялся — огонек, теряя пепел, лихорадочно заметался в темноте.

Экзекутор сел на место.

Этот последний вопрос прозвучал почти нравоучительно.

Михаил устало опустился на землю — не на корточки, а именно сел…

— „В“.

Он угадал первую букву.

Неужели игра выправилась в его пользу? — следующими двумя попытками он угадал две буквы из оставшихся трех: „Л“ и „Ц“.

Было уже совсем темно, — даже виселица едва виднелась на фоне иссиня черного неба, без звезд, — и он не видел слова, выведенного на дороге.

„’’Орудие казни“, „орудие казни“… что же это? О чем идет речь? О чем речь?»

Иссиня черное небо. По сути дела, ему была видна только верхняя балка и верхняя половина канатной петли с отходящей вверх веревкой, к балке.

Скоро исчезло и это.

Он не мог угадать слова. Каждую букву до этого он называл просто случайно.

Он понял, что внезапно угадал три буквы подряд только потому, что должен был прийти к этому рубежу — одной оставшейся буквы и одной оставшейся попытки.

— Слово? Где слово? Я не вижу. Ничего не видно. Нечестно, — он уже полулежал на локтях, которых мало чувствовал, как после сна; вглядывался, как слепой, в темноту; стараясь преодолеть глазами.

Тщетно.

— Решил пенять на обстоятельства? — осведомился экзекутор. — Правильно назовешь ты или нет, все равно получишь одно и то же… где спички?.. Вот они… — щелканье коробка в темноте, дрожащее, продолжительное — экзекутор не тряс коробком, чтобы определить, есть ли там спички или нет — у него тряслись руки, — совсем позабыл, куда запихнул… помнишь, Сережа?

— Что — помню? — придавленный вопрос; в кромешной тьме. (А Михаил затаился; слушает.) Вопрос с ноткой презрения — к чему-то неизбежному; что должно произойти, но что справедливо осуждается.

Придавленное презрение.

Экзекутор как-то похабно рассмеялся.

— Помнишь, Сережа, ты когда-то сказал, что хотел бы увидеть повешение — с ярким костром, по полному ритуалу игры. Но интересен тебе не сам этот процесс — как кого-то вздергивают, хруст ломающейся шеи, воздушная дробь ног… затем горящий труп, запах паленого человеческого мяса — такой терпкий…

— Прекрати… — негромкое слово — между другими словами.

—..и необычный, что сразу приходит в голову, что это твой собственный запах? Нет, интереснее всего другая вещь; одна деталь: как сгорает борода. Ты сказал, тебе интересно: вспыхивает борода или нет.

— Думаю, вспыхивает.

— Думаю, тоже. Как солома. Несколькими язычками пламени, очень близкими и одновременными, но абсолютно отдельными. И очень краткими. Помнишь, как вспыхивает солома?

— Помнить — этого достаточно.

— В конце всегда получаешь одно и тоже, — повторил экзекутор, — ну хорошо… Миша, ты там живой? Назови правильную букву, отгадай слово. И получишь то же самое. Назови букву — я подскажу. Ты слышишь меня?

— Да…

— Я подскажу. Это буква, которая повязывает, почти замыкается — как удавка на шее. Опять все то же самое. В конце получаешь одно и то же.