Это случилось немногим более пяти лет назад. Вечером я возвращался домой из другого города и, немного утомившись с дороги, решил пройтись пешком. Стоял конец сентября, погода прохладная, но сухая — дождей не было уже несколько недель, так что начало этой осени походило, скорее, на затянувшийся конец лета. Вот и теперь небо, простиравшееся над городом, было ясным, густо-синим, и только когда я подходил к развилке на проспекте (проезжая дорога, огибая памятник, заковывала близлежащий парк в длинные цепочки из красных и желтых фар), — мог видеть, как на горизонте высотные дома рассекали своими антеннами тонкие смуглые облака; и, словно главенствуя над этим кое-где теряющим фокус железным частоколом, на одной из крыш возвышалась рекламная неоновая тарелка торговой компании…

Я уезжал по семейным делам, срочным, пришлось взять несколько отгулов на работе — вот уже некоторое время у моего брата проблемы со здоровьем, больное сердце, и три дня назад, когда его жена Татьяна, позвонив, сообщила, что у Алексея случился новый приступ, я немедленно сорвался с места и приехал в больницу, куда его положили. Кризис наступил на второй день, врачи говорили или пан, или пропал, но поскольку моему брату было только сорок пять, они все же склонялись к тому, что он выкарабкается. И точно, спустя несколько часов наступило улучшение. Сегодня днем Алексей уже пришел в сознание, но когда я разговаривал с ним, он был еще очень слаб, и я обещал по возвращении домой тотчас позвонить Татьяне и узнать о его самочувствии…

Не знаю, что заставило меня остановиться на бетонном мосту, возле самой развилки, и поглядеть назад — быть может, необычное чувство уязвимости, пробегающее вдоль спины, — следствие того, что некто настойчиво буравит мне взглядом затылок; меня тотчас обогнало несколько прохожих — они юркнули мимо, оставив на моей сетчатке бледные однотонные пятна вместо лиц, но я и сам не хотел воспринимать их черты, поскольку уже выхватил зрением этого странного человека, который, будучи еще метрах в пяти от меня, медленно приближался. Он был высок ростом, в серых потертых штанах и непромокаемой куртке, спускавшейся ниже талии, синей, но выцветшей, скорее даже не от времени, но, как казалось, от бесчисленных капель и случайных струек влаги, которые годами смывая с материи новизну, и сейчас придавали ей немного влажный несмотря на отсутствие дождя оттенок; на голове мужчины была шляпа, по моде первой половины прошлого века, и по той причине, что ее полы низко нависали над лицом, мне никак не удавалось ясно разобрать черт, я различал только довольно крупный нос, широкие скулы и вмятинку на подбородке. Но не это привлекло мое живейшее внимание, а его необыкновенная походка. Я уже упоминал, что ступал он медленно, но к этому добавлялась некая заторможенность в движении, когда его правая нога готовилась уже коснуться тротуара; тот, кто лишен наблюдательности, мог бы принять это за хромоту, однако для меня было очевидно, что дела обстоят несколько серьезнее — у этого человека были какие-то нарушения в двигательном аппарате. Я все смотрел, как он надвигается и вдруг понял, что очень скоро — через пару секунд — увижу его глаза, и мне стало не по себе. Я отвернулся, шагнул к парапету и, ожидая, пока он пройдет мимо, сделал вид, что смотрю вниз, на канал (лет двадцать назад в канале текла вода, но теперь все давно высохло и заросло густой травой, которая с подступавшими холодами постепенно превратилась в блеклую солому и неразборчиво ломалась от ветра и увядания); идти дальше я не хотел — знал, что пока он будет сзади, ни за что не избавлюсь от ощущения, будто меня преследуют…

Конечно, кому-то может показаться странным, что я, взрослый мужчина, испытал этот навязчивый, почти детский страх, сродни боязни темноты. И действительно, перечитав описание этого человека, я убеждаюсь, что, видно, не в силах передать ни словом, ни мыслью, где именно скрывался источник того рока, ощущение коего в один миг родилось в моем сознании; однако тайна, как мне кажется, скрывалась именно за измененными, наполовину механическими движениями незнакомца. И это роковое предчувствие, помимо его фигуры, не дополнялось ни усталостью, ни последними событиями моей жизни — я уверен, что если бы встретил его в любой другой день, через месяц, через десять лет, или, наоборот, за много лет до этого, в ранней юности, то испытал бы то же самое. Другое дело, что, конечно, такие встречи способны изменить отношение к привычному порядку вещей, если не стать самим этим порядком.

Я готовился к тому, что услышу за спиной мягкие, лоснящиеся шорохи его куртки, которые, рождая где-то под мочками моих ушей неприятный щекочущий резонанс, постепенно, точно паутиной, возьмутся оплетать им щеки, или мерное пошаркивание левого ботинка и, следом за ним, еще более тихий тычок правого, — гул уличного трафика, прохожие голоса и все остальные звуки не просто отошли на второй план — их словно бы больше не существовало; я не способен был уловить их слухом так же, как ранее зрением — черты случайных лиц, — я томился в безвременье и звуковой тьме ожидания, — но в результате непроницаемый занавес, который так внезапно опустился у меня за спиной, снова был поднят, и, услышав привычные шумы города и обернувшись, я увидел лишь удаляющийся затылок незнакомца. Успев уже сойти с тротуара, он наискосок переходил улицу, все в том же неровном темпе продвигаясь к памятнику. Теперь, когда я мог видеть его спину, мне казалось, что все телодвижения сосредоточены вокруг позвоночника — спина как бы проскальзывала по «восьмерке», подобно медленно вращающемуся протектору неисправного колеса.

Я подумал, что было бы любопытно и страшно, если бы этот человек преследовал меня всю жизнь лишь для того, чтобы один раз вот так вот показаться на глаза, а затем опять исчезнуть на долгие годы — и уже появиться, когда я буду глубоким стариком, — а между тем, все также день и ночь неусыпно наблюдать за мной. От начала до конца.

Кто он?..

Я смотрел ему вслед, пока он не скрылся из виду, и потом только миновал развилку.

Проходя мимо сверкающей кофейни и заметив внутри работающий телевизор, я снова остановился — там показывали какой-то до боли знакомый мне фильм, но я до сих пор не могу вспомнить, где видел его раньше. Палуба, круиз, ужин, танцы… Несколько десятков отдыхающих охвачены чудесной цветомузыкой, и серебряная посуда на столе отражает их бродящие фантастические силуэты. Ленточка юнги, залезшего высоко на мачту, веет и разрезает на две рогатые половинки едва заметный еще месяц…

Внезапно люди опустились на палубу и обратились в тени — и все лампы, и сигнальные огни тоже потухли, словно и не было их. Только вечернее небо продолжало цвести сиренью и аквамарином. Зайдя в небольшую бухту, корабль приближался к берегу, густо заросшему деревьями и диким кустарником, — казалось даже, что низко наклоненные и окунувшие свои окончания в воду ветви держит плотный слой тины, насильно заставляя их пить из соленого моря. Винты корабля вступили в отчаянную борьбу с илом, но сопротивлялись недолго — вращаясь все медленнее и медленнее, буксуя, через минуту они остановились вовсе, и корабль прочно увяз; однако это был не конец — ил, действуя лениво, но уверенно принялся обволакивать борта, и когда вобрал их в себя по самую ватерлинию, подоспевшая тина неторопливо обмотала собою флагшток, превратив его в рабочее веретено, приникла к мотору и с наслаждением вдохнула накопившийся в нем масляный дым… По мере того, как корабль, погружался в глубокие непроницаемые пространства ила, тина умело хозяйничала наверху и как бы подготавливала все, что находилось на палубе, к полному и необратимому затоплению: вплеталась в паруса и прорывала дыры в размякшей материи; завязывала веревочные лестницы в сеть, питалась отсыревшим деревом… Будучи не в силах открыть иллюминаторы, тина рисовала на их стеклах трещины, и в результате, проникнув вместе с водой в кают-компанию, обволокла всю мебель, сундуки и фотографию капитана, висевшую на стене, — и казалось, будто тот за несколько мгновений постарел на добрых два десятка лет; лицо его избороздили глубокие морщины, а взор помутнел и потух…

Винты корабля оказались последней и единственной сопротивлявшейся его частью, все остальное в отсутствии человека не то что не способно было это сделать — оно просто не хотело, с послушным спокойствием предпочтя мертвенный сон и упадок…

Конечно, ничего этого на экране не происходило, и когда я, моргнув несколько раз, снова посмотрел в телевизор, то увидел прежнюю вечернюю музыку, блистающие танцы платьев и фраков, ужин на огромном столе — его полагалось, разложив по тарелкам, унести с собою на отдельные столики или в шезлонги. Вино в поднятых бокалах сливалось с парусами и флагами, которые струились по ветру…

* * *

Вернувшись домой, я подошел к телефону и принялся набирать номер Татьяны.

— Алло… — ее голос в трубке тотчас же прервался, но гудков не было слышно.

Звук тишины.

Я не мог понять, что произошло, все не отрывал трубку от уха, вслушивался, и только по прошествии минуты обнаружил, что это мой собственный палец машинально утапливает рычаг.