– Не думал, что попадётся Холодович на голдышеву уловку, – произнёс Жуков по дороге на Большую Морскую.

– Молод ещё, – устало проговорил Путилин и добавил с сожалением, – и глуп.

– Но мы—то молодцы…

– Просто нам повезло, – оборвал восторги Миши Иван Дмитриевич, – иначе пришлось бы разрываться между Стрельной и Сытнинским.

– Да, Иван Дмитрич, – все—таки решился спросить Жуков с надеждой, а вдруг начальник отменит распоряжение по поводу поездки в Стрельну, – мне ехать?

Путилин даже не взглянул на помощника и не ответил, отчего Мише стало неуютно, и он решил сразу же направиться на Варшавский вокзал.

У сыскного отделения Иван Дмитриевич первым сошёл на мостовую, внутри чувствовал опустошение. Словно целый день носил на плечах непосильный мешок и здесь враз его сбросил. Убийцы найдены, а на душе скребут кошки. На что надеяться злодеи? Да. Не всех удается словить и прижать собранными сведениями, но что для убийц человеческая жизнь, вон намедни кухарка лишила жизни хозяйку и двоих детей, мал мала меньше, утюгом размозжила головы и что получила для себя? Пять ночных сорочек и немного нового белья. Куда катится мир? Куда?

– Иван Дмитрич, – раздался голос Миши позади, Путилин обернулся.

– Да.

– Разрешите мне отлучиться? – с какой—то скрытой издёвкой произнёс Жуков и добавил виновато, почувствовал, что переборщил с иронией, – Иван Дмитрич, вы ж поручили съездить в Стрельну, расспросить о гимназистах.

– Не держу, – бросил Путилин и, размахивая тростью, пошёл в сыскное, у двери обернулся, вечером жду с докладом.

– Вези наВаршавский, – Миша наклонился вперёд и хлопнул возницу по спине, – поспеши. Мне на поезд надо поспеть.

До одиннадцати часов время было, поэтому Жуков неспешным шагом прошел к кассам, где к пятидесяти копейкам казённых денег добавил пятиалтынный своих, чтобы ехать в вагоне первого класса. Заурчал живот, с утра не было во рту ни маковой росинки, поэтому зашёл в буфет, где с двумя чашками горячего ароматного чая откушал свежую кулебяку. В поезде, удобно устроившись, сытость дала знать и Миша продремал всю дорогу, пока проводник осторожно не тронул за плечо:

– Ваше Благородие, – глаз намётан у железнодорожного служителя, учен, как к кому можно обратиться, – через пять минут Стрельна.

Жуков потянулся. Не успел и глаз закрыть, как казалось, ан смотришь и нужная станция.

Иван Иванович держал в руках полученную из Гатчины телеграмму. Приятно осознавать, что почтовые чиновники не положили под сукно присланную из столичного сыскного отделения бумагу, а ответили сразу же, без излишней проволочки. Соловьёв сам намеревался отправиться в уездный город, так, казалось, будет и быстрее и правильнее. Но вот, чтобы так. По чести не ожидал.

«Степанов Еремей Петров, Казанская, дом госпожи Литвиновой, – ещё раз прочитал Иван Иванович, – хорошо, что недалеко».

– Да, – надворный советник повернулся к дежурному чиновнику, – если мной будут интересоваться, то я опрашиваю свидетеля по делу гимназиста Мякотина и буду в сыскном через, – Соловьёв достал из кармана жилетки брегет на толстой серебряной цепочке, – часа два – три.

– Хорошо.

Иван Иванович предпочитал пешие прогулки поездкам на колясках и экипажах. Он чувствовал себя более молодым, поддерживая себя в хорошей физической форме. Не всегда, но иной раз приходилось применять и кулаки при задержании или других обстоятельствах, когда жизни его или других агентов угрожала смертельная опасность.

Улица встретила надворного советника свежестью и солнцем, что пришлось прикрыть глаза от яркого света. Соловьёв тяжело вздохнул, по такой вот погоде, когда только и хочется приятного тепла после петербургской хляби, перемешанной убежавшими днями с зимним морозом, от которого горело лицо. А теперь иди и выясняй, кто соизволил взять на себя роль Господа Бога.

С Большой Морской надворный советник повернул налево и по наполненной суетящимися прохожими Гороховой пошёл вдоль дома, принадлежащего действительному статскому советнику Александру Степановичу Воронину. Остановилсяна Красному мосту, чугунная решётка продолжала узоры ограждения набережной, от цвета которого и пошло название, потемневшая от времени краска теперь казавшаяся скорее коричневой, нежели алой. Продолжил путь, по левую руку осталось Императорское училище глухонемых, основанное доброй волей Его Величества Александра Благословенного, мимо года три тому построенного здания Александровской женской гимназии, при закладке которого 9 мая 1870 года присутствовал Его Высочество принц Ольденбургский. Тогда же вечером состоялся благотворительный бал, подписные билеты на который, стоили по сто рублей и, на котором блистала супруга принца в новейшем наряде, привезённом из Парижа.

Пока одолевали мысли, Соловьёв подошёл к дому в пять этажей, когда—то жёлтому, но сейчас выглядевшему стал скорее серым, отчего здание казалось невзрачным, сливающимся в некоторые дни с петербургским пасмурным небом, хотя сегодняшний день с утра задался, но все же казалось, что хмурость витает над городом.

Первым Миша, когда сошёл на перрон, увидел полицейского по имени Селиван, как называл исправник. Высокий статный с широким восточным лицом и бородой, черными завитушками покрывавшей щеки и сходившейся на подбородке клинышком.

– Здравствуй, Селиван, – подошёл к полицейскому Жуков. Мужчина вспомнил, что подошедший приезжал с высоким столичным чиновником и поэтому вытянулся и приложил руку к козырьку фуражки.

– Здравия желаю, – запнулся Селиван, на Превосходительство и даже на Высокоблагородие молодой щеголь не тянул, поэтому произнёс, – Ваше Благородие.

– Можно, Михаил Силантьич, – поморщился Жуков точь в точь, как начальник сыскной полиции, – где мы можем поговорить? – Спросил сыскной агент.

– Можно здесь, – Селиван продолжал стоять, вытянувшийся, как на параде.

– Давай лучше пройдёмся.

– Можно и пройтись, – все тем же тоном бравого служаки произнёс полицейский, – все одно станция пуста.

– Вот именно. Скажи—ка, Селиван, что слыхать об убийстве?

– Это о мальчишке?

– Совершенно верно.

– Да разное болтают, одни говорят, деньги большие вёз, вот и ограбили, другие – повздорил с приятелями, третьи вообще полюбовницу приплели, а какая полюбовница у мальчишки безусого. Вздор все.

– Сам—то что думаешь?

– Так я в прошлый раз Его Превосходительству говорил, что видел трёх гимназистов. Если б они шкодничали, а то тихонько себя вели, незаметными казаться хотели.

– Это тебе показалось?

– Почему показалось? Сам видел. У меня не безобразия глаз намётан, а здесь они хотели незаметными казаться.

– В чем такое выражалось?

– Как билеты взяли, я их возле касс видел, так в уголок сели и шептались всю дорогу.

– Видел, как они на поезд сели?

– Никак нет, в буфете два офицера поскандалили, так мне пришлось туда бежать.

– Значит, не видел, куда они пошли?

– Сели они иль куда направились, не знаю, вот этого я не видел.

– Кто мог их ещё видеть?

– Может начальник станции господин, а может и кассир наш Иван через своё окошко что видел, – наклонил голову к правому плечу, – да мало ли кто? Это я уж не знаю, может кто из местных… не могу знать.

– Понятненько, – Жуков сморщил лоб, как иногда делал Иван Дмитриевич, – новенького ничего, – сказал он сам себе.

– Не расслышал, Ваше Благородие.

– Нет, это я так, говоришь, кассира Иваном зовут.

– Так точно.

– Где его можно найти?

– Так в кассе, – удивился полицейский.

Иван Иванович вошёл в арку, которую закрывали железные с причудливыми завитушками ворота. Он не сразу увидел калитку, сливавшуюся в единый орнамент, во двор, напоминавший более широкий колодец, нежели вход в дом. Выходили окна, на удивление без капельки грязи, видимо, хозяйка госпожа Литвинова предпочитала следить за домом, и наказывала нерадивую прислугу.

Дворник подметал и без того чистый двор.

– Послушай, любезный, где я могу иметь честь видеть господина Степанова?

– Еремея Петровича? – с уважением уточнил хозяин метлы.

– Именно.

– Его Превосходительство к одиннадцати часам отбывают на службу, а ныне, – дворник чуть ли не шёпотом произнёс, – Еремей Петрович завтракают.

– Где его квартира? – Без особого пиетета сказал Иван Иванович.

– Второй этаж, вот в эту парадную, – рука хозяина метлы указала на высокую дверь, неприступной крепостью возвышавшуюся над двумя ступеньками крыльца.

– Благодарю.

– Извиняюсь, – спохватился дворник, надо было узнать не для себя, а для отчёта Анне Ивановне, кто к её постояльцам изволит ходить, – а вы кто такой будете?

– Надворный советник Соловьёв, – и добавил, чтобы не пугать собеседника, – из Императорского Человеколюбивого Общества.

На втором этаже располагались две квартиры, на левой от лестницы, начищенная до блеска, латунная табличка, из на которой Иван Иванович узнал:

«Статский советник

Еремей Петрович Степанов».

Горничная в белоснежном накрахмаленном фартуке провела в гостиную, мило улыбнувшись, сделала книксен и после того. Как Иван Иванович представился. Произнесла:

– Соблаговолите подождать, господин Соловьёв, Его Превосходительно сейчас освободится.

Надворный советник прошёл по гостиной, рассматривая пейзажи, висящие на стенах. Картины поражали мастерством, казалось, каждый мазок, каждый штришок положены в нужное место.

За спиной раздалось покашливание, Соловьёв обернулся.

– Чем могу быть полезен? – спросил хозяин, приземистый человек лет сорока пяти с круглым, как полная луна лицом, обрамлённым лопатообразной бородой, в которой застряли несколько хлебных крошек.

– Надворный советник Соловьёв, чиновник по поручениям при начальнике сыскного отделения, – отрекомендовался Иван Иванович.

Собеседник от удивления вскинул кверху брови.

– Так чем могу быть полезен?

– Меня привело к вам одно дело, и я уповаю на вашу хорошую память.

– Определённо, что на память мне жаловаться грех, – и Еремей Петрович указал рукою на кресло, приглашая собеседника садится.

– Благодарю, – Соловьёв опустился в мягкое, оббитое бархатом кресло.

– Я вас слушаю… – хозяин сделал паузу, давая сыскному агенту назвать свое имя и отчество.

– Иван Иванович.

– Я вас слушаю, Иван Иванович.

– Будьте любезны, Еремей Петрович, сказать мне, насколько часто вы бываете в Стрельне?

– В Стрельне? – Изумился хозяин.

– Да, в Стрельне.

– Видите ли, – Еремей Петрович понизил голос и немного сконфузился, – определённо я не могу говорить с вами не данную тему.

– Отчего? – Теперь пришла очередь удивиться Соловьёву.

– Здесь замешана женщина и я не в праве…

– Еремей Петрович, – надворный советник наклонился вперёд и тоже произнёс тихим голосом, косясь на запертую дверь, – я выказываю интерес не ради праздного любопытства, а службы ради, тем более, что мне необходимо узнать совсем о другом. Вы были четвёртого числа сего месяца в Стрельне?

Степанов на миг задумался, наморщив лоб и почесав левой рукой нос.

– Определённо я там был, – и он тоже покосился на запертую дверь.

– Вы не припомните инцидента, происшедшего в тот день у касс? – также тихо спросил сыскной агент, догадавшийся, что статский советник ездил к любовнице, но вот теперь не имеет большого желания оповещать об этом жену.

– Не припомню.

– У касс? – настойчивее повторил Соловьёв.

– Так вы называете инцидентом замечание, которое я сделал гимназисту?

– Совершенно верно.

– Что вас интересует? Ведь я и лица—то его толком не заметил, – на лице Степанова появилась улыбка, видимо, опять промелькнуло в голове надворного советника, женщина тоже связана узами брака, и господин статский советник принял его, чиновника по поручениям, за человека, который следил за незнакомкой.

– Вы не припомните, сколько с гимназистом было приятелей?

– Трое, – без запинки ответил хозяин.

– Все в гимназической форме?

– Нет, нет, определённо помню, что только тот наглец был в форме, а два его приятеля в статском.

– Вы могли бы их узнать?

– Вот, – оживился Степанов и погрозил пальцем, – этого наглеца в гимназической форме не мог бы. Вы знаете, его я не запомнил, а вот остальные, – и он покачал головой, – определённо остались в памяти. Я сделал замечание, а он в ответ мне, статскому советнику, с ехиднической улыбочкой… Наглец.

– Значит, их было трое, и вы сможете опознать только одного, я так понимаю?

– Вы совершенно правы, но предупреждаю, что если мне придётся участвовать в официальных действиях, то я…

– Еремей Петрович, все останется между нами, это сугубо конфиденциально. Я же понимаю, – Иван Иванович поднялся с кресла, – но смею в свою очередь надеяться на понимание с вашей стороны.

– Да, да, непременно, – Степанов по—молодецки вскочил и приложил руку к груди.

– Скажите, вы не помните, о чем они разговаривали, сопровождающие гимназиста?

– К сожалению, я не приучен слушать чужие разговоры, тем более, что они говорили очень тихо.

– Разрешите откланяться.

– Не смею задерживать, – и хозяин квартиры проводил сыскного агента до входной двери и запер за ним дверь. Только после тяжело вздохнул, словно скинул с плеч тяжёлый мешок, который он держал во время разговора. Главное, чтобы до Маши не дошли досужие слухи, пронеслось в его голове, иначе не избежать большого скандала.

Иван Рябов, служивший на станции кассиром, оказался долговязым мужчиной средних лет, с вытянутым серым лицом, видимо, болезнь подтачивала его изнутри. Разговаривал с костромским акцентом, словно недавно приехал в столицу из тех мест.

– Не, видел я одного, – рассказывал Иван, – такого круглолицего с ямочками на щеках, улыбался все время. А билет он взял, – кассир задумался, припоминая молодого человека, – не припомню, извиняюсь, но не припоминаю.

– А все—таки? Может, в столицу?

– Может и в столицу.

– А может в Ораниенбаум?

– Може и туда.

– Хорошо, а где мне найти начальника станции?

– Вот в эту дверь, по коридору.

– Благодарю.

Начальник станции ничего путного не сказал, все закатывал глаза и твердил: «Несчастие—то какое, жил мальчишка, в гимназиях ума—разума набирался, а кто—то взял да и лишил счастья по земле ходить… несчастие для матери с отцом—то».

До отхода поезда оставалось несколько часов, и Жуков решил пройтись к месту, где было найдено тело гимназиста, постоял и шальные мысли проносились в голове. Вот хорошо бы найти самому этих преступников, Миша уверился, что злодеев должно быть не менее двух – один держал, а второй жизни лишал Мякотина. Показал бы агентам и самому Путилина на что способен Михаил Силантьевич Жуков. На лице появилась улыбка.

Сведений почти не собрал, так по мелочи, зря только прокатился и истратил казённый рубль и своих тридцать копеек. Денег не жалко, а вот времени… Ну, да ладно, убийц с Мытнинской поймали и то дело, потом мысли перенеслись к помощнику пристава. Надо же быть таким недалёким, а все в военного играет. Одним словом – недотёпа, и как такого поставили на участок, он же дальше собственного носа ничего не видит, а главное – не пытается заглянуть. Зато сапоги начищены, мундир выглажен. Нет, таких только на парад красоваться отсылать надо.

Всю обратную дорогу Миша просидел, уставившись в окно, в голове пробегали шальные мысли, такие же, как и изменчивые картины пейзажа, проносившиеся за стеклом.

Соловьев возвращался в подавленном настроении, хотя он ничего особенного не ожидал от господина Степанова. Хорошо, что статский советник подтвердил – гимназистов было трое. Но почему именно гимназистов? Подходящие по возрасту? Не очень вяжется с тем, что ученики всегда носят форму. Значит, надо разыскивать приятелейМякотина, неплохо было бы уточнить, не отсутствовал ли кто из кронштадтской гимназии классом старше или младше. Нет, скорее старше. Надо, все—таки, проверить, вдруг, как говорит Иван Дмитриевич, ниточка выведет в нужном направлении.

Дорога назад, в сыскное отделение, показалось гораздо короче, нежели к господину Степанову. Мысли, хоть и буравили голову, но не приводили ни к одному решению. Только вот, одни гимназисты, да и то не совсем понятно. Если никто не отсутствовал в гимназии, то где дальше искать.

Доклад Ивана Ивановича Путилин воспринял, казалось, безразлично, словно не стоило чиновнику по поручениям тратить утро на пустые разговоры. Так и продолжали с десяток минут сидеть в молчании, Иван Дмитриевич в своём кресле, надворный советник по другую сторону стола на стуле, порываясь подняться, но украдкой брошенный взгляд на сосредоточенное лицо сыскного начальника не позволял пошевелиться. Вдруг перебьёт скрипом и тяжёлыми по паркетному полу шагами какую—то мысль.

– Н—да. – произнёс Путилин и вновь умолк минут на пять, – н—да, – повторил он, – насколько я понимаю, вы хотели бы проверить гимназию в Кронштадте?

– Хотелось бы.

– Смею вас уверить, любезный Иван Иванович, – начальник сыска потрепал бакенбард рукой, – именно, – покачал головой, словно снова погрузился в размышления, – так вот, смею вас уверить, что в гимназии никто из старших классов и класса, где учился Мякотин, не отсутствовал ни третьего, ни четвёртого, ни пятого апреля.

– Тогда…

– Нет, – перебил Соловьёва Иван Дмитриевич, – мысль совершенно верна, но давайте вместе подумаем. Если никто из гимназистов не отсутствовал в день преступления, – Путилин опустил руку с растопыренными пальцами на лежащую на столе бумагу, – а его нам указывает доктор, проводивший вскрытие. Это именно четвёртое апреля, тогда смею предположить, что Мякотин мог быть в Стрельне с друзьями, с которыми знаком по дому дяди Николая Реброва. Так?

– Да, – Соловьёв провёл рукой по шее, – я это упустил. Разрешите мне…

– Нет, – нахмурил глаза Путилин, сдвинув брови к переносице, – Иван Иванович, сейчас там Василий Михайлович, и я думаю, мы сможем через него получить исчерпывающие сведения.

– Я позабыл про ребровскую квартиру, – досадливо признался сыскной агент, – а ведь там проживал молодой человек в полном одиночестве.

– Не совсем так, – Иван Дмитриевич пожал плечами, – служанка, дворник, соседи, наконец. Нет, нет, не бестелесной же тенью был наш убиенный. В этой стороне тоже могут быть некоторые ниточки, торчащие из клубка, поэтому надо их вовремя вытащить.