Штабс—капитан не слишком доверял гимназическим наставникам, не то, чтобы господин Нартов занимал большую должность в империи и перед ним могли лебезить, здесь другое, как и в каждой рабочей артели, честь мундира стояла во главе, и на взгляд Орлова, была превыше всего.

На следующее утро Василий Михайлович проснулся рано, и, странное дело, первой мыслью была не о расследовании, котороеострою иглою не первый день буравит голову и, быть может, будет впиваться глубже и глубже. Правда, хотелось кончить быстрее дело и взяться за следующее, но, увы, не все происходит так, как желалось бы.

Штабс—капитан смотрел в зеркало. Большие голубые глаза с сероватым оттенком были красиво очерчены, а лёгкая тень под ними придавала некоторую усталость взгляду. Нос был длинный, прямой, с подвижными ноздрями; резко очерченный подбородок указывал на сильную волю; лоб был невысок, с немного выдающейся надбровною костью.

На минуту водворилось молчание. Выражение удивления на невозмутимом лице гимназического начальника быстро исчезло и заменилось скромной полуулыбкой.

– Таким образом, господин штабс—капитан, – спокойно сказал он, делая вид, что запамятовал фамилию чиновника по особым поручениям, – вы утверждаете, что наш ученик причастен к преступлению, о котором вы упомянули в начале нашего разговора.

Лёгкая тень пробежала при этих словах по лицу Василия Михайловича, и его губы сложились в едва заметную ироническую улыбку.

– В действительности я говорил, – заметил сыскной агент, – что для исключения Ивана Нартова из числа подозреваемых, я должен быть уверен, где ваш ученик, кстати, не пришедший в гимназию, провёл четвёртого апреля.

– Ввиду создавшегося положения, я, осмелюсь заметить, не понимаю, вы подозреваете, Нартова в преступлении или нет? – Спрашивал гимназический начальник тоном, будто бы говорившим: «Я не понимаю, какуюуслугу могу оказать я, когда вы можете выяснить это сами».

Штабс—капитан понял невысказанную собеседником мысль.

– Тут—то вы и ошибаешься! Вопрос вовсе не так прост, как вы думаете, по многим причинам.

Он посмотрел очень пристально на гимназического начальника, тот только пожал плечами.

Как и предполагал Василий Михайлович, разговор закончился ничем: зачем гимназическому начальнику излишние проблемы в виде статского советника? Чин по столичным меркам невелик, но недаром народная мудрость гласит: мал клоп, да вонюч.

Получалось какое—то хождение по замкнутому кругу: Мякотин, гимназия, Кронштадт, дядя, квартира, незнакомцы, снова гимназия, снова Кронштадт. Так никогда не добраться до завершения дела, если заново начинать, то с друзей Сергея. Ну, не может у человека в таком юном возрасте не быть приятелей, скорее всего, старших возрастом, в компании которых юноша чувствовал себя взрослым и поступал соответственно такому разумению.

Всё—таки спутники по последнему путешествию и есть тайные, скрываемые от всех друзья, может быть, связанные каким—то делом, а может, и преступлением. Начинать надо там и начинать с Венедикта, Сергеева брата, или соучеников по классу.

После дневного хождения и пустых расспросов помощник начальника сыска вернулся усталый, голодный и немного раздражённый, хотя видимых причин к последнему не было.

– Иван Дмитрич? – Миша спросил у дежурного, вопросом узнавая всё и настроение, и на месте ли, и занят ли.

– Беседует со вчерашним задержанным.

– Это которого вчера взяли на месте преступления?

– Его.

– А что с ним? Дело ясное и понятное, – Жуков пожал плечами.

– Оставьте, господин Путилин, жизнь есть зло, – отмахнулся с какой—то в одно и тоже время жестокими нотками в голосе, с другой небрежной обречённостью незнакомец, – сколько бы вы меня не убеждали, какие доводы не приводили, я останусь при своём мнении. – Правая сторона лица мужчины исказилась, ноздря раздулась, и он повторил, – жизнь есть зло.

– Знаете, сколько раз в стенах этого кабинета, – Иван Дмитриевич поднял руку, и указательный палец прочертил в воздухе круг, – я слышал подобные сентенции? И что удивительно, каждый раз в оправдание какого—нибудь злодеяния. Вот вы не хотите называть своего имени, ваше право оставаться, так сказать, инкогнито, но увы, сей факт не избавляет вас от наказания за свершённое.

– Я и не жду снисхождения, – незнакомец вальяжно откинулся на спинку стула, заложил ногу на ногу и обхватил колено замком сплетённых холённых пальцев с аккуратно постриженными ногтями.

– Как я понимаю, вы хотите попасть в места, куда вас отправят нести наказание, так сказать безымянным?

– Отчего же? – Мужчина не выказал удивления. – Я объявил себя Иваном Ивановым, надеюсь, этого достаточно? – И на лице заиграла улыбка с некоторой хитринкой.

– Повторюсь, ваше право, – Иван Дмитриевич с нескрываемым интересом смотрел в глаза незнакомцу, – я не буду настаивать на открытии вашего настоящего, но поверьте узнать его не составит труда.

– Как говорится: «Хвалящийся хвались о Господе. Ибо не тот достоин, кто сам себя хвалит, но кого хвалит Господь».

– Нет, господин Иванов, я не привык бахвалиться. Кстати, это самая скверная из черт – ставить себя выше собеседника.

Мужчина молчал.

– Вот вы, любезный господин Иванов, пытаетесь предстать передо мной в образе эдакого простака – рабочего, а на самом деле таковая роль вам удаётся, но как артисту из массовки, а значит, вы не из того сословия, к которому пытаетесь себя приписать.

– Любопытно было бы послушать, – незнакомец подался телом вперёд, едва не касаясь грудью стола, – что вы готовы рассказать обо мне, – в глазах мелькнули искорки детского веселья.

– О вас?

– Да, обо мне.

Путилин поднялся с кресла, обошёл стол и остановился напротив человека, назвавшегося Ивановым, с такой внимательностью начал рассматривать с головы до пят, что у незнакомца сошла с губ улыбка и исчезли из глаз искорки.

– Я слушаю, – нетерпеливо произнёс сидящий.

– Возраст, – Иван Дмитриевич взялся за подбородок, – двадцать пять – двадцать шесть лет, судя по одежде, вы с год начали вести неподобающий вашему воспитанию образ жизни.

– Подобающий, неподобающий, кто знает? – Нахмурился незнакомец.

– Вы воспитанный человек, господин Иванов, так что попрошу не перебивать.

– Извините за горячность, просто ваши слова, – он пожал плечами, – применимы к половине жителей столицы и не несут ничего кроме пустоты. Ещё раз простите, больше такого не повторится.

– Ваша одежда довольно поношена, но вы содержите её в надлежащем виде. Постоянно чистите и, когда выпадает оказия, даже гладите её. Воротничок рубашки чист, вы не привыкли, чтобы вашей шеи касалась грязь. Не смотря на состояние костюма, вы следите за руками, они ухожены. На них нет ни рабочих мозолей, ни капельки грязи, я думаю, недавно вы обрабатывали ногти пилкой. Вы не привычны к тяжёлому труду, воспитывались, скорее всего, в семье… – Иван Дмитриевич замолчал, но через секунду продолжил, – где были единственным ребёнком. Рано лишились матери, в каком возрасте не могу сказать, но, наверное, вам было около десяти. О хорошем воспитании говорит то, что вы употребляете к месту цитаты, допустим, последняя была из Второго Послания Римлянам, да и речь ваша c некоторыми особенностями произношения не простолюдина с рабочей улицы, а человека, воспитывавшегося в Москве. К тому же туфли стары, но сделаны, видимо, на заказ. Вы с ними не расстаетесь из—за удобства и готовы тратить на ремонт последние деньги, а не покупать новые.

– Браво, но, – самодовольство так и искрилось вокруг человека, назвавшегося Ивановым, – что могут рассказать старые туфли? Из них паспорта не извлечёшь.

– Простите, но вы не правы, – уголки губ Путилина поднялись в улыбке, – посудите сами. – Иван Дмитриевич театрально помахал в воздухе рукой, словно подбирал подходящее слово к идущей в жизни мизансцене. – на одежде вашей нет ни единой метки, да, если бы и были, то платье могло принадлежать другому человеку.

Незнакомец прикусил губу, понимая, к чему ведёт начальник сыска.

– А вот с обувью вы сплоховали и признали, – палец Путилина указывал на Иванова, – что туфли ваши, а значит, те три буквы под стёртым гербом принадлежат вам.

– Я… – начал незнакомец, но умолк.

– Вы думаете, что мои сотрудники устроили осмотр доктора для исследования вашего здоровья? Отнюдь, на вашем теле могли быть какие—то метки, следы от ран, вот вы сейчас ненароком тронули левой рукой рёбра, а это говорит о многом. След от пули, я полагаю?

Иванов вцепился побелевшими пальцами в колено.

– Именно, получена год тому. А это о чём говорит? Да, вы, сударь, дворянского сословия. Но я не об этом, а о туфлях и тех трёх буквах. После указанных мной некоторых особенностей: московского воспитания, дуэли, возраста, наконец, меток на туфлях. Вы и сейчас будете скрывать своё истинное имя?

Незнакомец молчал.

– Константин Петрович Ромашов, – отчеканил Путилин.

– Ваша взяла, – мужчина на стуле прикрыл глаза.

– Я не понимаю, зачем вам надо было вот так тратить жизнь, которая и так коротка, впустую?

– Господин Путилин, не надо нотаций, в своей жизни я наслышался их столько, что меня начинает тошнить от новой порции.

– Ваше право.

– Значит, меня в Москву?

– Да, ведь именно там, вами совершено убийство.

– Я думал скрыться от всего за обычную кражу.

– Человек предполагает, а Господь нами располагает.

– Увольте меня от философии, отправьте в камеру. – Ромашов поднялся, но не утерпел, спросил: – вы выводы обо мне совершили по туфлям? – Константин Петрович посмотрел на свои ноги.

– Вам не повезло в том, что на днях я рассматривал журнал происшествий, так сказать, восстанавливал в памяти некоторые дела, по которым не задержаны преступники, так вот одно из них было о вас. Думаю, простое совпадение.

– Которое будет стоит мне каторги, – закончил за начальника сыска Ромашов.