ПОЕЗД ДАЛ ТРИ низких гудка и, с натужным скрипом прокручивая колеса, тронулся в дальний путь, набирая скорость.

Михаил бросил взгляд в окно перед самым отправлением и по привычке отметил, что часовые стрелки показали двенадцатый час. «Осталась самая малость», — улыбнулся Михаил, отметив удивленный взгляд сидящего напротив пассажира. Столица скрылась из виду. Сперва мелькали горевшие в ночи фонари, затем изредка начали попадаться едва теплившиеся огоньки, и потом вовсе окно превратилось в черный непроницаемый провал…

НОЧЬ ПРОЛЕТЕЛА НЕЗАМЕТНО, стало светать. На востоке побелели облака, предвещая зарю. На горизонте показался белый, быстро вытягивающийся дымок, под которым виднелась черная полоска. Это ехал другой ранний поезд.

Обозначилась длинная цепь серых вагонов. Ближе, ближе, и с тяжелым оглушительным грохотом, от которого дрожала земля, поезд пронесся мимо. Машинист выпустил пар, и пронзительный свисток прорезал тихое безмятежное утро.

Еще немного, и уже поезд, на котором ехал Жуков, протрубив о своем прибытии, начал останавливаться у дебаркадера. Михаил спустился по крутым ступенькам. Его никто не встречал, ведь он, как говорится, приехал инкогнито. Площадь перед вокзалом, несмотря на ранний час, была убрана от снега, на ней томились в ожидании седоков трое украшенных на провинциальный манер саней. С одним из извозчиков Михаил сторговался за двугривенный серебром, что тот доставит его до губернской управы, и в самом деле, не прошло и четверти часа, как сани остановились у трехэтажного желтого дома.

— Приехали, — произнес низким голосом обернувшийся вполоборота к седоку возничий.

Михаил молча выбрался из саней, благо было на улице не так холодно, чтобы он успел озябнуть.

Дверь перед приезжим открыл высокий человек в черной костюмной паре с улыбкой на лице.

— К кому изволили прибыть?

— Голубчик, — начал Михаил, но тут же осекся, вспомнив наставления Ивана Дмитриевича. Нет ничего хуже, чем чувствовать свою значимость, когда ее нет. А ведь любая скотина требует уважительного отношения, а тем паче человек, — я прибыл из Санкт-Петербурга по спешному делу.

— Его сиятельство князь Урусов уже прибыли в присутствие… — увидев удивленное лицо Михаила, человек у входа добавил: — То есть господин вице-губернатор.

— Проводите меня к нему.

— Извиняюсь, но нам запрещено-с, — и он пояснил, где находится кабинет вице-губернатора.

В приемной сидел за столом молодой человек, который поднялся со стула при приближении Михаила.

— Доброе утро, — поздоровался он тихим голосом. — Чем могу быть полезен?

— Доложите его сиятельству, что прибыл губернский секретарь Михаил Силантьевич Жуков из Санкт-Петербургской сыскной полиции с неотложным делом.

Через несколько минут петербургский чиновник стоял перед князем Урусовым с прямой спиною, словно при входе проглотил свою форменную саблю.

— Я вас слушаю, — после приветствия настороженно произнес вице-губернатор, не ожидая ничего хорошего от столичного франта.

— Ваше сиятельство…

— Александр Павлович, — мягко перебил Жукова князь Урусов, при этом поморщился, словно от зубной боли.

— Александр Павлович, я прибыл к вам по причине ведения следствия. Есть подозрения, что преступник, совершивший убийство, может скрываться в Гдовском уезде, и я прошу вашего содействия, — он протянул вице-губернатору конверт из плотной бумаги.

Князь ответил сразу, слегка удивившись, прочитав бумагу.

— Михаил Силантьевич, чем же я могу вам помочь, если Гдовский уезд не принадлежит нашей губернии?

— К сожалению, добраться…

— Да, да, я понимаю, — вице-губернатор подошел к шкафу, пальцами пробежал по корешкам и достал одну из книг, оказавшуюся «Памятной книжкой Санкт-Петербургской губернии», — куда вы далее последуете?

— Третий стан, деревня Самолва.

— От Гдова да стана шестьдесят пять верст, потом до Са… как ее, молвы, Самолвы еще шестьдесят, — он резко закрыл книгу, — я распоряжусь, чтобы вас довезли до Гдова, а там не обессудьте, вам поможет уездный исправник и становой пристав, тем более что мне необходимо переслать Владимиру Ивановичу некоторые запрашиваемые им документы. Вам повезло, еще час, и пришлось бы добираться вам, молодой человек, самому.

— Благодарю за оказию, — Михаил поднялся.

Через час, закутанный в овечий тулуп, Жуков ехал в санях и начал уже было клевать носом, убаюканный монотонной дорогой и уютным теплом. Кони бежали резво, снег под полозьями глухо пел свою непрекращающуюся скрипучую песню.

Добрались до города только во второй половине дня, когда уже не шел сон и перебраны все слова, передуманы все мысли и только начал зарождаться туман — предвестник темной ночи.

Гдов — ничем не примечательный уездный город, едва насчитывающий полторы тысячи жителей. Из построенных в нем двухсот девяносто одного дома только семь были каменными, да и то — один из них трехэтажная управа, которая серой непримечательной громадой с аляповатыми колоннами стояла на небольшой площади недалеко от Псковской заставы. Напротив нее в небо позолоченными куполами упиралась церковь Святого Афанасия Александрийского.

Здание с большими окнами было вместилищем не только полицейского управления, но и Городской думы. Тихий город, где давно забыли о преступлениях, и редкий скандал считался неординарным, из рук вон выходящим нарушением, вызывавшим пересуды несколько месяцев кряду.

Михаил вышел из саней, размял ноги после долгого пути, потянулся, не ощущая небольшого мороза, что щипал нечувствительные щеки.

— Благодарю, — похлопал он по плечу возницу.

Окинул взглядом здание, у входа прохаживался полицейский, придерживая на боку саблю.

— Скажи, любезный, господин Авчинников в управе?

— Никак нет, — подтянулся страж закона, увидев в санях человека в форме. В первый момент он подумал о том, что приехал чиновник с проверкой.

— А кто из уездной полиции?

— Помощник исправника господин Штромберг, ваше благородие.

— Как к нему пройти?

— По лестнице на второй этаж, а там налево.

Жуков поблагодарил кивком и двинулся в указанную сторону разыскивать искомый кабинет.

Помощник уездного исправника коллежский советник Николай Федорович Штромберг оказался низеньким толстеньким человеком с совсем лысой головой. Пенсне на прямом греческом носу дополняло облик этакого провинциала с добрейшей улыбкой.

Он выслушал Михаила с полнейшим равнодушием, казалось, он занят был совсем другими мыслями.

— Да-да, все, что вы мне рассказали, вызывает определенный интерес, но чем могу вам, молодой человек, помочь? До третьего стана шестьдесят пять верст, оттуда до Самолвы столько же. Предоставить в ваше распоряжение проводника я не имею возможности.

Жуков выслушал в полнейшем молчании уездного начальника. По правде говоря, он и не надеялся на полнейшее содействие, надежда была только на станового пристава и сотского в деревне Самолва.

— Но убийца… — начал Михаил, но тут же был перебит слащавым голосом Николая Федоровича:

— Мнимый, против которого нет существенных улик, а только ваши, так сказать, домыслы.

— Но мы…

— Молодой человек, я не знаю, как вы привыкли выполнять обязанности в столице, мы же доверяем проверенным фактам, а не голословному утверждению. Могу порекомендовать обратиться к купцу Муровцеву, который занимается доставкой товаров по уезду. Может быть, он сможет помочь вам с оказией попасть в третий стан. Постойте, — поднял голову от бумаг господин Штромберг, — я напишу становому приставу распоряжение, — помощник уездного исправника в последнюю минуту подумал, что если столичный щеголь прав, то может приписать уездному начальству противодействие исполнению закона, а сей факт не нужен ему в послужном списке, поэтому он решил, от греха подальше, подстраховаться.

Подготовка бумаг не заняла много времени, Михаил ждал, возвышаясь над столом и держа шапку в руке.

— Я пишу, чтобы становой пристав содействовал вашему следствию.

— Благодарю.

То ли удача сопутствовала Жукову, то ли праведное дело благословлено небесами, но двое саней купца Муровцева направлялись через деревню Воронова Наумщина, где находился дом станового пристава, в Теребье. Ехать было не так привольно, как ранее, но Михаил смирился с неудобствами, лишь бы добраться до долгожданной цели. Ящики долго не давали ему покоя острыми краями, пока молодой чиновник не протиснулся между ними, и спустя некоторое время задремал.

Проснулся оттого, что кто-то с окладистой бородой его теребил.

— Ваш-бродь, ваш-бродь, — говорил негромкий сиплый голос, — прибыли. Ваш-бродь!

— Что? А? — Михаил протер глаза, но вокруг и без того было темно, а бородатое лицо поначалу испугало, но потом сон исчез, и чиновник узнал возницу.

— Ваш-бродь, дом господина пристава, — он указал головой в сторону, где были освещены окна. Борода возницы флагом развевалась по ветру…

Михаил постучал костяшками пальцев в дверь, но стук вышел слабый. Пришлось приложиться кулаком, чтобы в доме услышали. Дверь скрипнула, и за ней появился высокий крупный мужчина с накинутым на широкие плечи тулупом.

— Кого там принесло? — прогудел он зычным голосом, освещая пришедшего светом лампы.

— Николай Викентьевич, разрешите, не то холодновато после переезда в шестьдесят верст.

— Прошу, — пристав пропустил Жукова и запер за ним дверь. — Как я понимаю, у вас неотложное дело, иначе не стали бы по морозу с обозом купца Муровцева тащиться в нашу тьмутаракань, — это был то ли вопрос, то ли утверждение.

— Совершенно верно.

— Раз вы меня знаете…

— Да-да, я — помощник начальника столичной полиции Михаил Силантьевич Жуков.

— Ну а я — местный пристав Грудчинский. Раз с формальностями покончено, прошу к столу, я собирался ужинать, а вы после долгого пути, наверняка голодны.

— Есть немножко.

— Раздевайтесь и к столу, — он отошел на минуту, пока Михаил сбрасывал пальто и, прислонив ладони к горячей стене, за которой трещала дровами печь, отогревал руки. Вскоре пристав воротился с тарелкой, вилкой и рюмкой.

— Сегодня я и за хозяина, и за хозяйку. Моя драгоценная Елена Павловна отбыла с детьми в Воронеж на рождественские праздники, а у меня служба, — он развел в стороны руками, — присаживайтесь. Михаил Силантьич, у меня все по-простому.

— Минутку, — и Жуков добавил: — Можно и меня по-простому — Мишей.

Пристав разлил по рюмкам из графина хлебное вино, как оно значилось в трактирах и винных лавках.

— И как столица?

— Что с ней будет? Стоит и крепчает.

Михаил присел за стол и сразу почувствовал, как в животе заурчало от вида дымящегося картофеля, соленых груздей, квашеной капусты, огурцов и куска ароматной буженины. Он сглотнул скопившуюся слюну.

— За знакомство, — поднял налитую рюмку Николай Викентьевич.

Михаил опрокинул в себя жидкость без слов, только почувствовал, что внутри него побежала теплая волна.

— Отведай, Миша, чем бог послал, а потом о деле. Давно, однако, я не был в столице. Большой театр, Александринский, Фонтанка, Невский.

— Меняется город, но мы в своем отделении видим лишь изнанку.

— Вот так всегда, я о возвышенном, а мне — о злодеях. Давай, Михаил, рассказывай, что привело в наши края.

Жуков начал с убийства на Эстляндской, о двухнедельных мытарствах по трактирам и харчевням, о Фадейке Косом и, наконец, о крестьянах деревни Самолва, об убитом Григории Еремееве и пока неизвестном Василии.

— Вполне в духе местных нравов, — разливал по рюмкам хлебное вино пристав, — если кто и уезжает на заработки, то непременно до весны, к посеву, а чтобы вернуться, так до Рождества, — он нахмурил лоб. — Нет, такого не бывало. Они даже на похороны не приезжают… Мыслишь ты правильно.

— Тогда посодействуйте, Николай Викентьевич.

— Сочту за честь помочь столичной полиции.

Теплая мягкая постель утопила Михаила в объятиях, и сон сразу же сморил его. Красочные картины теребили до утра своей непредсказуемостью: то питерские улицы, то дорога, то почему-то всплывало лицо Фадейки, и снег, снег, снег…

ДО САМОЛВЫ ДОБРАЛИСЬ к двенадцати дня, когда сквозь серое небо заглянули на землю золотые лучи солнца. Николай Викентьевич взял с собой двух помощников на случай, если придется везти назад преступника.

Как узнал сотский о приезде пристава, для Жукова осталось загадкой, но он встречал сани у околицы.

— Какие гости у нас, Николай Викентьевич, милости просим. Я уж распорядился баньку затопить, с утра вас ждем.

Удивлению столичного гостя не было предела.

— Антип Семеныч, — поднялся из саней пристав, — ты бы в первую очередь нас горячим чаем напоил, за ним мы и обсудили бы кое-что.

— Милости прошу, — с многочисленными поклонами сотский указывал, что, мол, проходите в мой дом.

Вокруг стола суетились три девушки-погодки, дочери Архипа Семеныча, расставляя не только стаканы, но и четверть с прозрачным как слеза запрещенным самогоном. Но пристав сделал вид, что не заметил нарушения, а Михаил тем более, не лезть же со своим уставом в чужой монастырь.

Жуков отказался от налитого стакана, но увидев серьезный взгляд Николая Викентьевича, взял в одну руку огурец, второй — предложенное, тяжело вздохнул и вместе со всеми выпил.

— Архип Семеныч, мой гость из столицы, Михаил Силантьич, поведает о цели нашего визита.

Михаил сперва взглянул на пристава, тот незаметно кивнул, что, мол, можешь выкладывать все начистоту.

— Архип Семеныч, из деревни много уезжают на заработки в город?

— Да нет, отчитаться могу обо всех. Подозреваю, вас интересует кто-то из деревенских, так прямо говорите.

— Григорий Еремеев из ваших?

— Несомненно, они с Васькой Петровым в столицу подались еще в конце октября, как урожай собрали и все работы закончили.

— От них вести были?

— От Гришки нет, а вот Васька дней десять назад появился.

— Он что-нибудь рассказывал о Еремееве?

— Нет, говорил, что тот остался, понравилось в городе.

— А причину возвращения не сказывал?

— Говорил, что заработал хорошо, золотыми часами бахвалился, привез подарки родне, по приезде мужиков угощал, говорил, что деньги отхватил по-легкому, а так каждый божий день навеселе.

— И много он отхватил по-легкому?

— Не знаю, но пару лошадей и пять коров собирался покупать.

Жуков переглянулся с приставом.

— А раньше он уезжал в город?

— Бывало, но так быстро не возвращался.

— Откуда за месяц такие деньги?

— Мне не удалось узнать.

— Он с кем живет?

— У него четверо детей и жена, а еще после смерти матери к нему младший брат переехал с женой.

— Надо к нему, — обратился Михаил к Николаю Викентьевичу, тот поднялся.

— Вот сейчас и пойдем.

До Петрова было недалеко, через три дома огороженный со всех сторон аршинным забором находился двор. Пришлось стучать в ворота.

— Кого там несет? — раздался женский голос.

— Открывай, Прасковья, это я — Архип, — в ответ крикнул сотский.

— А, Архип Семеныч, я только тулупчик надену.

В доме было так жарко натоплено, что на спине под рубашкой у Михаила выступил пот.

Пристав сел без приглашения на скамью.

По лицу Василия скользнула тень испуга, но тут же исчезла, но Жуков отметил промелькнувшую гримасу.

— Садись, хозяин, — пристав указал на соседнюю скамью.

— Благодарствую, — усмехнулся тот, взяв себя в руки, — раз тут хозяйничать будете?..

— Буду, — гаркнул Николай Викентьевич, Василий аж подскочил. — Обыск мне учинять, или сам все выдашь? — Взгляд Грудчинского пылал, он видел, что Петров струсил, как говорится, кишка тонка. Михаил понял, что пристав, несмотря на добродушный вид, славится тяжелым нравом.

— Что мне выдавать? — Петров подскочил на скамье, словно ужаленный.

— Ты много следов оставил, или напомнить Эстляндскую улицу, комнату приятеля твоего Еремеева, где тебя видели, когда вещи забирал, ну? Соседи-то тебя мигом узнают… — теперь пристав, наклонившись вперед, говорил спокойным, не требующим возражения голосом: — Ты думаешь, господин Жуков из петербургской сыскной полиции приехал за тобою ради собственного удовольствия?

— Не хотел я, — взвизгнул Василий, не зная, куда деть руки. — Не хотел я. Не думал я, не хотел. Ненасытность моя.

— Неси.

Через некоторое время Василий принес два связанных узла и из-за иконы, висящей под потолком, сверток, который оказался пачкой десяти- и двадцатипятирублевых ассигнаций.

— Все?

— Да, — Василий опустился на скамью.

— Теперь рассказывай.

— Что говорить? Еще по прошлому году Гришка приметил в городе квартиры, где можно деньгами разжиться, а по осени он меня с собою взял. Тяжело ему одному было. Поселились с ним в разных местах и целый день следили, чтобы ночью…

— Понятно, а для чего Еремеева-то?

— Жадность обуяла, делиться с ним не хотелось…