Было зябко, ветер с утра гонявший по земле сухой снег, стих. Холода не ощущалось, но городовой, важно вышагивающий по Спасской, был не прочь сесть у горячей печки и выпить стакан обжигающего чая, а может рюмочку чего—нибудь покрепче. Пошел пятый час. Декабрьская темнота незаметно поглотила город. Фонари давали хоть и тусклый свет. но его было достаточно, чтобы служивый видел всю улицу от Екатерининского канала до Садовой. Снег пронзительно скрипел под ногами, замирая в тишине опускающегося вечера. Городовой потянулся, взглянув на чернеющее небо, на котором не появилось ни одной звезды. «Опять тучи, – мелькнуло в голове, – опять повалит снег».

Когда из доходного дома Дмитриевского выскочил растрепанный человек в расстегнутом пальто, городовой направился к нему. Даже в свете фонаря было видно, что он бледен, губы дрожат, в глазах блестят безумные искры и он непрерывно шептал: «Я должен объявить, я должен об этом объявить!»

Увидев человека в форме, выскочивший из дома негромко произнёс: « Я стрелял в него!»

– Успокойтесь, – спокойным тоном сказал городовой, – расскажите, что стряслось.

– Я, он, – голос дрожал. Руками закрыл лицо, сквозь всхлипы слышалось, – он сам виноват, он нанес мне обиду, он, он, – плечи беспрерывно тряслись.

– Пройдемте в участок, – полицейский обнял за плечи молодого человека, – там и разберемся.

– Я не хотел, зачем с тростью—то, – плечи тряслись в рыданиях, – зачем же он так? Зачем?

Дверь квартиры начальника сыскной полиции господина Путилина отворила Глаша и сразу же приняла недовольно—ворчаливый вид..

– Ходють и ходють, сколько можно тревожить Иван Митрича? Что ни воскресный день, так без него не обойтись, злодеи, вишь ли, в городе буянят, убивцы своих мадамов убивають, словно наровят подгадать к этому дню, – повернулась спиною и прошаркала в кабинет Путилина.

– Иван Митрич, – раздавалось недовольное ворчание по квартире, что снимал начальник сыскной полиции, – тута снова ваш молодец

– Зови, – послышался в ответ усталый голос хозяина.

– Хоть бы одежонку свою скинул, – раздавалось из прихожей, – снег, снег—то отряхни. Глянь, молодец, не хватало после тебя лужи по хватире гонять.

В открытой двери вначале появилась взъерошенная голова, а потом и весь Миша Жуков, молодой помощник, застыл на пороге.

– Что там застыл? Проходи, – кивнул головою Путилин и указал на стул. – Только не части, а по порядку.

Жуков огляделся, хотел на стол положить шапку, которую держал в руках, но постеснялся и присел на краешек резного стула, оббитого синим бархатом.

– В четверть пятого из доходного дома Дмитриевского, что на Спасской, выскочил молодой человек в нервном возбуждении и признался проходившему городовому в какой—то стрельбе. Был препровожден в участок, где ныне находится. На квартиру господина Рыжова, откуда вышел молодой человек, посланы полицейские, там найден труп вышеуказанного господина, полицейские оставлены надзирать за местом преступления, вызван товарищ прокурора, а я послан за Вами.

– Молодой человек сознался в преступлении?

– Нет, но все указывает на него.

– Тогда к чему мой приезд?

– Товарищ прокурора просил, – пожал плечами молодой помощник Путилина.– Статский советник убит, вот и дует господин Веревкин на воду, чтобы, не дай Бог, пропустить какую—нибудь мелочь.

– Хорошо, – Иван Дмитриевич поднялся с любимого кресла, – ежели статский советник! Не каждый день статских генералов убивают. Глаша, – крикнул в сторону прихожей, – шубу подавай.

Снег весело пел под полозьями саней, словно выехали не на место убийства, а прокатиться по зимнему городу. Фонари рисовали вокруг столбов желтые круги, то бегущие навстречу, то остающиеся позади резво бегущих лошадей. Доехали быстро, так и не успел мороз пощипать лица колючим прикосновением.

В комнате допросов было натоплено. Иван Дмитриевич поздоровался с приставом, которого знал по делу о краже на Екатерининском канале, расстегнул шубу и сел на стул, стоящий сбоку от стола.

– Где новоиспеченный убийца?

– Я распорядился, – ответил хозяин участка, – чтобы его привели. Вот при нем найден шестикамерный пистолет, из которого произвели два выстрела, об этом свидетельствуют закопченный стол и две стрелянные каморы с разбитыми пистонами.

– Если дело ясное, то зачем нам, сыскному, вмешиваться в это дело.

– Не знаю, Иван Дмитриевич, честно скажу – не знаю. Протокол составлен, я ждал Вас, чтобы посетить место убийства.

– Что там?

– Убит господин Рыжов в столовой, в которую ведут две двери: одна из прихожей, вторая из коридора, где располагаются хозяйские спальни, детские, кабинет, комната воспитательницы.

– А прихожая?

– Там есть еще один коридор, – сощурив глаза, припоминал пристав, – он ведет в кухню и комнаты прислуги.

– Ясно. Вы опрашивали господина…, – Иван Дмитриевич запнулся, надо же вылетела из головы фамилия.

– Шляхтина, – подсказал помощник Путилину.

– Да, Шляхтина, давайте сюда нашего подозреваемого.

Бровь пристава поползла вверх.

– Подозреваемого?

– Да, – произнёс Путилин, – пока его не осудили, он, как ни звучит странно, подозреваемый.

– Ваше имя?

– Шляхтин Порфирий Степанович.

– Хорошо, меня зовут Иван Дмитриевич Путилин, я – начальник сыскной полиции, – представился человек с усталым лицом, – мне хотелось бы поговорить с Вами по существу Вашего дела.

– Я готов, – произнёс молодой человек.

– Вы присаживайтесь, – улыбнулся Путилин, – как гласит народная мудрость: в ногах правды нет.

– Благодарю за заботу, – произнёс Порфирий и сел на стул, поначалу откинулся на спинку, закинув ногу за ногу, но увидел укоризненный взгляд пристава, выпрямился, опустив голову, и устремил взор на свои руки, которые пристроил на коленях.

– Вы давно приехали в столицу? – Иван Дмитриевич пристально смотрел на Шляхтина, тот поднял на него удивленные глаза, в которых читалось: «Причем здесь приезд и мой… проступок?»

– Два года было в прошлом месяце, – сухо с задержкой каждого слова ответил допрашиваемый, в голове мелькнули картины первого шага из роскошного желтого вагона на дебаркадер Николаевского вокзала и первый глоток столичного воздуха, обещавшего блестящие перспективы для молодого человека.

– А до приезда?

– У моего батюшки большое имение в Александровском уезде Екатеринославской губернии.

– Чем намерены были заняться по приезде?

– Одно из желаний – поступить в Университет, но, увы, науки мне даются с трудом, поэтому я решил не тратить время попусту, а бросился в бурные реки коммерции – у моего батюшки большие стада крупного скота, но, увы, и на этой ниве я не достиг успехов.

– Ваше нынешнее занятие?

– Не выбрал по душе, пока в поисках.

– Где вы проживали первые месяцы?

– У сестры.

– А после?

– Снял квартиру, неподалеку, на соседней улице.

– Кто ее оплачивает?

– Батюшка, – удивился Порфирий, принимая отцовскую заботу, как само собой разумеющееся.

– Вы навещали после переезда семью сестры?

– Да.

– И как часто?

– Я ежедневно у них обедал.

– Когда у вас появился пистолет.

– По приезде в один из вечеров недалеко от дома сестры я стал жертвой нападения. Меня не только ограбили, но и сильно ударили по голове. Я несколько недель провел в постели. После этого происшествия я попросил Алексея Ивановича…

– Господина Рыжова? – спросил Иван Дмитриевич.

– Да, я попросил его помочь приобрести пистолет, и с тех пор при мне всегда находилось оружие.

– Вы ссорились с сестрою или ее мужем? – переходил Путилин к главным вопросам.

– К моему сожалению, исключительно в последнее время.

– С чем связаны ваши размолвки.

Порфирий замолчал, облизнув обсохшие губы.

– В доме сестры проживала в качестве воспитанницы девица Дмитриева, которая была ей поручена своими родителями. Она стала причиной ссоры.

– В чем она заключалась? – прозвучал незамедлительно вопрос Путилина. – Простите, Порфирий Степанович, но я любопытствую не ради интереса.

– Мы состояли в любовной связи, – молодой человек сжал кулаки и добавил безразличным голосом, отведя глаза в сторону, – три месяца.

– Не могли бы вы пояснить подробнее?

– Как это не прискорбно вспоминать, – потер рукою переносицу, – но недели две назад Дмитриева попросила паспорт у Марии Степановны с намерением уехать к родному брату в Гродно. Между ними возникла ссора, сестра не намеревалась отпускать воспитанницу, порученную ей. Она была за нее в ответе и могла выдать паспорт только с разрешения родителей, но Елизавета, госпожа Дмитриева, не захотела ждать ответа и в приступе раздражения призналась в нашей связи. Вы же понимаете, какова была реакция сестры. Девица, порученная ей, соблазнена братом воспитательницы. Это скандал. Тем более, что женщины по – разному понимают общепринятую мораль. После этого происшествия Лиза переехала ко мне.

– Извините, а сколько лет госпоже Дмитриевой?

– Почти семнадцать.

– Продолжайте.

– В тот же день между мной и сестрой произошло объяснение, при котором присутствовал и Алексей Иванович. Это было неприятно, на повышенных тонах мне пытались внушить, чтобы я сочетался узами брака с Лизой, но, господа, – с негодованием произнёс Шляхтин, – в мои планы такой поворот дела не входил. Я слишком молод для брака, мне только двадцать лет. После обидных слов я перестал у них бывать, мне стали неприятны их постоянные оскорбления.

– Сестра настаивала на женитьбе или…

– Нет, нет, – молодой человек замахал руками, – господин Рыжов хоть и был подвластен желаниям моей сестры, но сам был не прочь завести роман на стороне, именно поэтому он и разъезжал часто по командировкам. Он служил в юридической комиссии Царства Польского. Вы понимаете, что ему довольно часто приходилось посещать Варшаву, там он отдавался своему разнузданному пороку, – было любопытно слушать из уст молодого соблазнителя осуждения в сторону мужа сестры, – он не смел поднять голоса, только во всем соглашался с Марией.

– Почему же госпожа Дмитриева переехала к вам?

– Мы, наверное, были охвачены поглощающей страстью, которая не прошла, но это было обоюдное желание.

– Я понимаю, – Путилин барабанил пальцами по столу.

– Завтра я должен ехать домой в Екатеринослав и перед отъездом пообещал сестре, что зайду за письмами к батюшке, но мне не хотелось получать очередную порцию нравоучений, поэтому вчера я послал ей письмо.

– Что вы писали в нем?

– Сейчас я понимаю, что недопустимо так грубо высказываться, но я был раздражен и… Я написал, что не имею никакого желания прощаться, тем более везти батюшке ее пасквили, что не хочу больше их знать.

– Вы сами чувствуете вину за содеянное?

– Ни в коей мере, – откинулся на спинку стула, только покраснели скулы от напряжения, – мы живем, Слава Богу, не в восемнадцатом столетии, мораль моралью, но человек свободен выбирать. Мы с Лизой сделали свой выбор.

– Извините, господин Шляхтин, – Иван Дмитриевич поднялся на ноги и прошелся по комнате, разминая их от долгого сидения, – но с такими мыслями можно дойти и до оправдания любого преступления.

– Господин э—э…

– Путилин, – напомнил пристав.

– Господин Путилин, я не покушаюсь на законы, но мужчина вправе выбирать для себя, – резким тоном произнёс молодой человек.

– Хорошо, нам необходимо проехать на квартиру, где произошло несчастье, – Иван Дмитриевич пошел к выходу, ему стал неприятен этот холенный самовлюбленный человек, ставший волею случая, нет, пронеслось в голове у начальника сыска, не случая, а закономерным путём, убийцей.

У входной двери в квартиру, располагавшуюся на втором этаже, стоял полицейский, который вытянулся при виде стольких важных персон, что хорошо поставленным голосом доложил об отсутствии происшествий.

– Так зачем мы сюда явились? – удивленно произнёс Путилин, обращаясь к приставу, тот только молнией сверкнул в сторону подчиненного и скрежетнул зубами, переживая конфуз полицейского.

В столовую, где в кресле у стены подле темной шторы сидел убитый, никого не пускали. Ждали товарища прокурора, сам же прокурор был в отъезде.

Стол, накрытый белоснежной накрахмаленной скатертью, пятном выделялся в свете танцующих горящих свечей.

– Вся ссора и последующее за ним несчастье произошло в этой столовой, – произнёс в полголоса пристав, словно боялся потревожить навечно заснувшего хозяина.

– Я попрошу Вас, – обратился к нему Иван Дмитриевич, – пусть все выйдут на четверть часа. Я хочу осмотреть сам место убийства, но прежде чем я осмотрюсь, приведите Шляхтина. Я хотел бы задать ему несколько вопросов.

Пристав распорядился, но сам прошел в дальний угол, чтобы не быть помехой Путилину.

– Порфирий Степанович, – обратился к задержанному начальник сыскной полиции, – где вы стояли, когда достали пистолет и выстрелили?

– Здесь, – молодой человек подошел к столу, – господин Рыжов, – равнодушно скользнул взглядом по статскому советнику, – выхватил свою трость и ударил меня ею по плечу, из той двери, – указал рукою, – выглянула Катя, кормилица младшего сына Марии, я попятился к двери, доставая оружие, которое так некстати застряло в кармане. Он шел на меня, я закричал, что буду стрелять. А он ответил, не посмеешь, но я выстрелил, чтобы его испугать. Он размахивал тростью, и мне показалось, что Алексей Иванович начнет меня бить, я выстрелил второй раз от двери куда—то в сторону и убежал.

– Вы стреляли два раза?

– Да, два.

– Второй раз Вы намеренно стреляли в господина Рыжова?

– Что Вы, я просто нажимал на спусковой крючок, притом на бегу и стрелял наугад. Не мог я в него попасть, даже случайно.

– Как Вы объясните, что он мертв?

– Не мог я в него попасть, это не я, – Порфирий размахивал руками, – это не я! Я не мог попасть в него, не мог. Это не я убил его, не я.

Путилин кивнул, что можно Шляхтина увести. Потом подошел к столу, что—то посмотрел, прошел к двери, снова пристально осмотрел комнату.

Убитый сидел в кресле, на полу остался след от первой пули, рикошетом ушедшей в стену, где была обнаружена. Вторая пробила руку и была остановлена буфетом.

– Хотите получить загадку?

– В чем дело? – вопросом ответил пристав.

– В пистолете сколько стрелянных камор?

– Две.

– Подойдите ко мне, – попросил Путилин, – смотрите, – и указал на след на полу. – Здесь прошла первая пуля, а далее в стену. Вторая, – указал на пятно засохшей крови на рукаве, – задела вскользь руку и ушла в буфет. Ее мы тоже извлечем. Теперь загадка: что убило господина Рыжова, попав точно в глаз?

Пристав развел руками.

– Не понимаю, он же сознался, что стрелял?

– Но к сожалению не в убийстве.

– Он же стрелял, кроме него некому?

– Вот это нам надо выяснить, ведь был третий выстрел. Пусть ваши молодцы ищут пистолет. Наш подозреваемый, если он задумал убийство, то мог купить еще один и использовать его, но скорее всего он после выстрелов, не видел куда попала пуля и как говорили наши предки: «аки заяц сиганул в сторону» или же наоборот попал в глаз намеренно, чтобы запутать следствие.

– Тогда как же?

– Я понимаю ваше недоумение, но ради этого происшествия мы сюда приехали, – и Иван Дмитриевич склонился над трупом, рассматривая рану. – Мне кажется это либо пуля, что может извлечь наш доктор, либо что—то круглое, подобие толстой иглы или толстого шила. Распорядитесь, пусть увозят, хотелось бы по быстрее почитать заключение, – оглядел столовую пристальным взглядом Путилин, предчувствуя непростой вечер, – да, представление начинается, – непонятно к кому прозвучала фраза толи к себе, толи к стоящему рядом приставу.

Стройная фигура Екатерины притягивала взгляд, голубые глаза с озорством смотрели из—под черных ресниц.

Екатерина Прокофьева, двадцать три года, православная, уроженка Псковской губернии, муж Степан Прокофьев так же проживает в столице на Васильевском острове, сапожник, пронеслись в голове Путилина сведения, полученные от пристава.

– Здравствуй, – приветливо произнёс Иван Дмитриевич, – как живется в кормилицах?

– Дак не жалуюсь, хозяева добрые, платят исправно, чего еще надо.

– А твой ребенок?

– Представился пред Очи Господни, – взгляд затуманился пеленой из слез, но они так и не покинули глаз, Екатерина перекрестилась, – вот мы со Степой и подались в город.

– Что можешь рассказать про сегодняшний день?

– Да что? – сжала губы, – лаются наши господа почем зря, в деревне такого не видала. У нас если парень девку споганит, то батогов не убережется, а тут только слова, словно решили друг друга перелаять.

– Так что было сегодня?

– Не знаю, сколько раз барин Долбню с письмами посылал к молодому господину, но жутко ругались. А потом Порфирий Степанович сам пришел, в столовой перепалку устроили. Я дверь открыла и сразу назад.

– Алексей Иванович что делал?

– Ничего, – подняла брови, – сидел в кресле и криком исходил.

– Выстрелы слышала?

– Шум был, словно ветку сухую сломали, а потом крики стихли.

– Сколько раз треснуло?

– Два– три, не помню.

– Крики стихли после треска или до?

– Не заметила.

– А треск повторялся.

– Не знаю, я ребенка пошла кормить.

– Кто еще был в доме?

– Барыня Мария Степановна, старый господский слуга Долбня, Маргарита Иоганновна, молодой барин, но тот пришел и сбежал, Екатерина загибала пальцы, но в глазах мелькали искры сомнения.

– Кто первым обнаружил Алексея Ивановича убитым?

– Маргарита Иоганновна.

– Что она за человек.

– Не знаю, – безразлично ответила Прокофьева, – мы живем в разных комнатах, она сама из господ, да и питается за господским столом, я же на кухне. Да и что о ней сказать, немка, одним словом. Чуть было не забыла, Сима —то, хозяйская кухарка тоже весь день в доме.

– Сейчас можешь быть свободной, но если что вспомнишь, приходи.

– Завсегда, ежели вспомню.

После того, как Екатерина вышла, пристав сказал.

– Какова? Ничего не видела, ничего не знаю, только лаялись, как собаки.

– Не всегда, даже так показывают, а вот плечико нашего Шляхтина стоит проверить. Тогда увидим, кто говорит неправду, хотя девица с испугу выскочила, ничего не увидев. Я допускаю и такое, хотя сомнение – брат факту, который необходимо либо опровергнуть, либо подтвердить, – растягивая последнее слово, произнёс Иван Дмитриевич. – Пригласите Маргариту Иоганновну.

Воспитательница вошла, гордо неся прямую спину. Черные волосы оттеняли бледную кожу, большие глаза, казалось, не моргали, а смотрели неприступностью перед собою.

– Добрый вечер, господа! – приветствовала она мягким грудным голосом.

– Здравствуйте, Маргарита Иоганновна! – ответили следователи, занявшие кабинет хозяина, где проходил опрос присутствующих в доме в час убийства. Пристав почувствовал укол детской боязни, в детстве такая же мадам, только французского происхождения, занималась его воспитанием.

– Простите, господа, но я, сразу же, предупреждаю, что во время выстрелов я была с детьми, которые поручены мне госпожой Рыжовой.

– Откуда Вы знаете, что Алексей Иванович убит из пистолета.

– Так все в квартире говорят! – удивление читалось на лице.

– Выстрелов Вы не слышали?

– Нет.

– В каких отношениях Вы находились с господином Рыжовым? – вопрос прозвучал двусмысленно,

– Я только воспитательница его детей, – было видно, как мелко дрожат ее руки, в которых она мяла желтый платочек, ей был неприятен заданный вопрос, он ее не смутил, но все же на щеках воспитательницы проступил румянец – Он был весьма нрава доброго и уступчивого, – голос дрогнул, – хотя я его мало видела, – сжала пальцы в маленькие кулаки, – Алексей Иванович часто находился в отъезде по делам службы.

– В этом доме часто бывал господин Шляхтин, что Вы можете сказать о нем?

– О! это глубоко испорченный человек! – на лице проступило возмущение, и искра отвращения затронула темные глаза, которые сощурились, словно увидели что—то неприятное. – С его появлением в доме все изменилось. Он не хотел ничем заниматься, его интересовали только развлечения, которые могла предоставить столица. Вы понимаете, о чем я говорю?

– Да, вполне, – произнёс Иван Дмитриевич. – Вы бывали свидетельницей семейных ссор?

– Нет, я всегда уводила детей и сама старалась не присутствовать при безобразных сценах. Но, увы, квартира – есть квартира и невольно приходиться слышать нелицеприятное. Это началось недели две назад, когда выяснилось, что разбалованный господин соблазнил это чистое дитя Лизу. Он испортил ее жизнь своим грубым вторжением.

– Как никто ранее не замечал перемены, случившейся в поведении и господина Шляхтина, и госпожи Дмитриевой?

– Нет.

– Извините за мой вопрос, но не пытался сделать господин Шляхтин непристойных предложений Вам?

– Что Вы, господин полицейский, себе позволяете? – вспыхнула свечой Маргарита Иоганновна, – хотя я и вдова, – рука поднесла желтый клочок к лицу, – но не позволю порочить мое честное имя.

– Маргарита Иоганновна, ради Бога простите за бестактность, но я служитель закона и выясняю истину, хочу полностью изобличить преступника…

– Господа, преступник сознался в злодеянии, – голос воспитательницы дрожал от возмущения, в них читалось: «Что вам еще требуется? Сам убийца бросился в ваши руки? Или вы хотите, чтобы на ваших глазах он совершил преступление и тогда вы будете уверены в его виновности?»

– Маргарита Иоганновна…

– Да, – перебила в раздражении Путилина, – он делал мне не только гнусные намеки, но и непристойные предложения, как и кормилице младшего сына Рыжовых. Он испорченный человек и Лиза пала его жертвой. Если бы не его порок, – она вытерла побежавшую по щеке слезу, – бедный Алексей, – запнулась, – Иванович был бы жив.

– Благодарю, Маргарита Иоганновна, – Иван Дмитриевич налил в стакан из стоящего на столе графина, и подал воспитательнице, – прошу прощения за бестактные вопросы, но служба извиняет мое невольное любопытство.

Воспитательница вышла из кабинета, держа платок у глаз и не поднимая от пола взгляда.

– Каков подлец! – вылетело из губ пристава. – Каков подлец! Его с объятиями встретило семейство сестры, а он…

– Не возмущайтесь, – улыбнулся начальник сыска, – вот из таких людей и произрастают преступники.

– Я не нахожу слов.

– И не надо, – задумчиво произнёс Иван Дмитриевич, – зовите Долбню, посмотрим, что за фрукт.

– Давно вы служите у господина Рыжова?

– Я начинал службу в семействе их отца Ивана Трофимыча, а после его безвременной кончины Алексей Иваныч взял к себе. А по годам лет сорок в семействе Рыжова.

Долбня оказался мужчиной шестидесяти с небольшим лет, высокий, бодрый, с поджарой фигурой. Седина покрывала не только голову, но и опустилась на небольшую бородку. Отутюженная чистейшая без единого пятнышка одежда говорила об аккуратности.

– Каким был Алексей Иванович?

– Добрейшей души был человек, таких в нынешний суматошный век осталось мало. Только, – старик замолчал, обдумывая говорить или нет.

– Что только?

– В семье за главу была Марья Степановна, подпал он был под ее влияние.

– А она?

– Рассудительная женщина.

– Между ними возникали ссоры?

– Упаси Боже, – рука в быстром движении вознеслась в крестном знамении, – славная семья, четверо ребятишек, Ванечка самый младшенький ходить еще не научился. А как появился изверг этот…

– Вы о Порфирии?

– О нем окаянном, как приехал из Екатеринослава, так и началось. Мается бездельем, только, – понизил голос, – к девкам нашим и пристает. Вот и Лизоньку споганил, к Катьке подкатывал, немка и то его внимания не избежала, вот тут раздоры пошли нешуточные. Хозяйка, мол, испортил девку, так женись, ежели ты честный дворянин. А он, а мы по обоюдной страсти, тьфу, – проскрипел старый слуга, – смотреть было тошно.

– Как прошел сегодняшний день?

– Я понимаю Вам надо знать, чем занимался Алексей Иваныч перед его неожиданным уходом?

– Совершенно точно.

– Суматошный, доложу Вам день, мне пришлось нести письмо на квартиру злодея.

– Злодея?

– Как же мне называть молодого барина, если он загубил хорошего человека

– А дальше?

– Когда принесли первое письмо, Алексей Иваныч мне давал распоряжения по поводу его отъезда в Варшаву. Он сделал пометку на письме и отослал вместе со мною, даже не читая. Только занервничал, ему была неприятна вся эта история вокруг семьи. Спокойный человек, доведенный до нервного состояния. Он отослал с письмом меня. Порфирий Степаныч как увидел надпись, побледнел и крикнул: « Посмотри, что этот надутый индюк пишет, мол, подобная вещь не стоит ответа!» он схватил лист бумаги, что—то начертал и отправил со мною обратно. Добавил, пусть ждет в пять часов. Когда я воротился, Алексей Иваныч и Мария Степановна разговаривали с братом Лизы Егором, который пришел за вещами сестры.

– Беседа была спокойной?

– Да, Егор сетовал, что так получилось, вина на обоих молодых людях, что он сам отписал отцу о поведении сестры. После его ухода хозяйка слегла с головной болью, а Алексей Степаныч продолжил мне отдавать распоряжения. Через полчаса, через четверть, не помню, явился изверг, я ему сказал, что хозяин его примет в пять часов, как писано в письме и ни минутой раньше. Порфирий Степаныч от такого аж пятнами пошел, чуть с кулаками на меня не бросился. Оттолкнул со словами,: « Не хочет, я ему устрою» и пробежал в кабинет. Что было дальше, я к сожалению не видел. Были выстрелы, и молодой барин выскочил в расхлестанном виде, оттолкнул меня и побежал по лестнице.

– Сколько выстрелов было?

– Не помню, но наверное три раза бухнуло.

– Три?

– Точно три.

– А пистолета в руках не видели?

– Не заметил, – досадливо ответил Долбня.

– Скажите, а кто находился в квартире?

– Как всегда, кухарка, – начал перечислять старый слуга, – кормилица Катька, наша немка Маргарита Ивановна, тьфу, Иоганновна, я и наша хозяйка Мария Степановна, Егор Дмитриев к той поре уже ушел.

– Понятно, позовите кухарку и как ее величать?

– Мы Симой кличем.

Кухарка была низкого роста, плотно сбита, словно свежеиспеченная булочка, чем выдавала основное занятие. Пухленькие руки держала у груди, нагло выпирающей из платья. Голову повязывала цветная косынка, скрывающая волосы, так что не было заметно какого они цвета.

Остановилась на пороге, словно испытывая неловкость от того, что ее позвали.

– Проходи, Сима, проходи, не стой в дверях.

– Спасибо, – кивнула и прошла в кабинет.

– Скажи, Сима, что сегодня ты видела.

– Да ничего, – дернула плечом, – я ж целый день на кухне, дел своих хватает, и не бываю я в хозяйских покоях, мне это не к чему.

– Но все же?

– То, что господа с братом Марии Степановны в ругань ударились, так я от Катьки слышала, а так, – опять дернула плечом, – тишина и благодать. Хозяева наши смирные, добрые, голос на нас никогда не повышали, с лаской к нам, мы тем же платили, подарки к Рождеству, как полагается в этой семье.

– Молодой барин в кухню захаживал?

Сима покраснела.

– Что о нем можешь сказать?

– Приставучий он, как лист в бане, – тяжело давались слова кухарке, вроде бы и хочется поделиться, но стыд не дает. – Ладно, – решилась она, – как на кухне появится так– то за грудь норовит схватить, пока рядом никого нет, то под юбку залезть.

– Ты жаловалась хозяйке?

– Совестно было.

– Теперь можно и вдову навестить? – вопросительно посмотрел на Ивана Дмитриевича пристав.

– Не можно, а нужно, – и добавил, понизив голос, – если она, конечно, в состоянии нас принять.

Через несколько минут вернулся посланный к хозяйке старый слуга.

– Мария Степановна готова уделить вам время. Прошу за мною.

Свечи тускло освещали комнату, затрепетали мотыльками, когда начальник сыска и пристав вошли.

– Добрый вечер, господа! – произнёсла хозяйка хорошо поставленным голосом. – Извините, что принимаю вас не в надлежащем виде, но обстоятельства выше меня. После случившегося я плохо себя чувствую, поэтому попрошу не занимать много времени.

– Мы можем поговорить завтра, – предложил Иван Дмитриевич.

– Нет, я хочу закончить сегодня. Спрашивайте, вы же пришли за этим?

– Да.

– Он сознался в содеянном?

– Порфирий Степанович все рассказал, с него получены показания, если Вы об этом?

– Если он признал свою вину, то зачем все эти лишние хлопоты?

– Прошу прощения, сударыня, – с серьезным видом произнёс Путилин, – но есть определенная процедура, которой мы обязаны следовать.

– Хорошо, господа, я слушаю ваши вопросы.

– В последние недели как складывались отношения с братом?

– Мы были в ссоре.

– Причина вашего обоюдного похолодания?

– Вы уже знаете или узнаете, так пусть это будет из моих уст. – перевела взгляд с Путилина на пристава, потом обратно. – Этот подлец совратил воспитанницу, доверенную родителями моему попечению. Я настаивала на их помолвке и женитьбе, чтобы скрыть позор, которым он покрыл не только себя, но и доброе имя нашего семейства.

– Господин Шляхтин угрожал вашему супругу?

– В моем присутствии нет, но и о содержании разговоров, происходивших с глазу на глаз, Алексей Иванович ставил меня в известность. Вот последнее присланное Порфирием письмо, – она подошла к столику и достала из шкатулки сложенный пополам лист бумаги и протянула в сторону Путилина, тот взял подданное, – оно доставлено нашим слугой за полчаса до трагических событий.

– Разрешите прочитать?

– Для этой цели я вам его и даю. После прочтения Алексей Иванович передал его мне.

– Что вы были намерены предпринять в связи с поступком вашего брата?

– Как мне было не горько, но я отослала письма господам Дмитриевым и отцу в Екатеринослав.

– Простите за бестактный вопрос, но я вынужден потревожить ваши чувства. Вы слышали выстрелы?

– К сожалению, нет. Кабинет находится в другом конце коридора, а я все время находилась в спальне.

– Но ваш супруг убит в столовой, а она ближе к спальне.

– Нет, выстрелов я не слышала, – обрубила вдова, – мне сообщила Маргарита Иоганновна о случившемся. Мне было бы больно видеть Алексея Ивановича в таком виде, с выбитым глазом.

– Если…, – начал пристав, но его грубо оборвал Путилин, не дав задать вопроса.

– Простите за вторжение, – склонил голову Иван Дмитриевич, – служба. Разрешите откланяться.

Только в коридоре он прошипел приставу.

– Я все замечаю, и позвольте воспользоваться своим положением и мне задавать вопросы.

– Но, Иван Дмитриевич, она же…

– Да, да, пойдемте к немке.

– Маргарита Иоганновна, – начал с порога Путилин, – позвольте задать несколько вопросов.

– Да, да, я готова.

– От кого вы узнали о смерти Алексея Ивановича?

– Когда раздались выстрелы, я была с детьми, но показались странными хлопки, и я вышла в коридор, из него в столовую. Мне стало ясно, что господин Рыжов мертв.

– Сколько было хлопков?

– Два, по—моему.

– Два или больше?

– Наверное, два.

– Вы ни с кем не столкнулись в дверях или в коридоре?

– Во вторых дверях, тех из прихожей, была Катерина, а в коридоре Мария Степановна.

– Мария Степановна видела супруга?

– Не могу сказать, я не видела, чтобы она заходила в столовую. Я ее видела в коридоре.

– Вы рассказали ей о смерти господина Рыжова?

– Да, я сообщила ей, что он мертв.

– А Долбня?

– Его я не видела.

– Как вам поворот! – обратился Путилин к приставу.

Тот только развел руками.

– Не может быть!

– Что?

– Кто же убийца?

– Его– то мы и ищем.

– Скажите, Екатерина, когда ты вошла в столовую, что ты там увидела?

– Я дверь отворила, тут выскочил молодой барин и все.

– Кто еще был в столовой?

– Не видела никого.

– А Маргарита Иоганновна.

– Нет, ее там не было.

– Ссору не видела?

– Какую ссору?

– Когда Алексей Иванович ударил молодого барина тростью?

– Нет, не видела.

– А где был хозяин?

– В кресле.

– Как ты поняла, что он мертв?

– Так взгляд остекленевший.

– Взгляд?

– Да.

– Глаза его были открыты?

– Да.

– Оба глаза?

– Да.

Путилин шагал по кабинету хозяина, засунув руки в карманы.

– Не понимаю, – начал пристав, но Иван Дмитриевич поднял руку, мол, тише, не надо мешать мыслям. Потом остановился, достал из кармана письмо и углубился в его чтение.

«Алексей Иванович! Мне надоело указывать, что Вы вмешиваетесь не в свои дела. Если Вы задумали поссорить меня с батюшкой, то я клянусь всем святым, что я ни Вас, ни себя щадить не буду. Я сумею Вас найти и не бывая у Вас. Не желая слушать от сестры новой брани, я к Вам проститься не зайду: оскорбление, которое она сделала, пользуясь правом женщины и сестры, я не забуду. Затем я Вас предупредил, если последует какая– нибудь неприятность от сестры или от Вас, то и за нее и за себя ответите. П. Ш.»

– Прочтите, – протянул приставу лист бумаги.

– Да одно письмо – веская улика, – пристав тряс письмом, – явная угроза.

– Согласен, что господин Шляхтин грозит в нем, но неясность в другом, – произнёс Иван Дмитриевич, пальцем поглаживая переносицу, – все в этом доме говорят неправду. Порфирий выстрелил и выскочил, но столкнулся в дверях с кормилицей, которая в свою очередь видела мертвого хозяина с неповрежденным глазом, а это означает, что он был жив. Тогда третий выстрел? Точно никто сказать не может: сколько их было на самом деле? Тогда получается, что кормилица видела что—то, что скрывает, и к сожалению не видела немки, смотревшей из двери напротив. Да и хозяйка хороша, тоже говорит неправду и дает письмо двухдневной давности.

– Почему Вы так думаете?

– Посудите сами. Порфирий собрался в пять часов к господину Рыжову, а в письме говорится, что он не зайдет прощаться. Да и сам Шляхтин говорил, что отправил послание, в котором он писал о невозможности прихода для прощания. Вот тебе бабушка и Юрьев день.

– Тогда все убийцы, если врут?

– В том и неувязочка, что теперь я не склонен верить никому, в том числе и показаниям господина Шляхтина. Пусть доктор проверит, остался ли след от трости на левом плече.

– Почему на левом?

– Наш убиенный был правшой, наверное, Вы заметили, что трость лежит у правой руки возле кресла и на столе письменные принадлежности лежат для удобства правой руки.

– Голова кругом идет от показаний.

– У меня по другому поводу. Прислуга, да и жена говорит о господине Рыжове, как о порядочном добром хозяине, которому крыльев не хватает, как ангелу. Но кормилица зло глазами сверкает при упоминании о хозяине, жена, хоть и выказывает скорбь, но настроение не убитой свалившимся горем вдовы. Старый слуга жалеет, с детства рядом находился да наша немка очень сильно расстроена, глаза слезной дымкой покрывались. Кухарка зло держит на молодого барина, но никак не на господина Рыжова. Вот такая картина получается.

– Иван Дмитриевич, – взмолился пристав, – в конец Вы меня запутали. Утро вечера мудренее, может, завтра продолжим?

– Нет, – погрозил пальцем спутнику Путилин, – не для прохлаждения мы приехали в сей дом, нам клубочек змеиный сегодня надо распутать по горячим следам, ибо завтра сговорятся, и мы получим совсем другую картину преступления. А где мой помощник? – впервые за вечер в раздражении произнёс начальник сыскной полиции.

Пристав вышел и распорядился найти путилинского помощника, который как в воду канул, вошли в дом и испарился.

Нашли в дворницкой, где чаи распивал с маленьким бритым татарином, говорившим с едва заметным акцентом. Михаил, не допив горячий чай, схватил шапку и, даже не махнув собеседнику на прощанье, помчался к начальнику.

– Вызывали, – с порога обратился к Ивану Дмитриевичу взъерошенный, словно воробей после побоища, Михаил.

– Где тебя черти носят? – раздраженно кинул Путилин.

Жуков подошел ближе к своему начальнику и что—то начал тихонько нашептывать. Иван Дмитриевич только кивал головою, иногда бросая то удивленный, то насмешливый взгляд на помощника.

– Ясненько, – громко произнёс он, подытоживая разговор. – Этого можно было и ожидать.

– Пройдемте, господа, к нашей хозяйке.

– Она же больна, – запротестовал пристав, – неудобно, женщина после происшествия нехорошо себя чувствует.

– Не беспокойтесь, – улыбка затронула губы Путилина, – она не больнее нас с Вами. Идемте, время не терпит.

Марии Степановне доложили о том, что полицейские хотят поговорить с нею. Поначалу она заупрямилась, что занедужала, что готова поговорить завтра, сегодня был трудный для нее день, но Иван Дмитриевич настоял, и хозяйка изволила их принять, но только на несколько минут.

Когда вошли, она сидела, опершись на спинку кресла.

– Господа, я слушаю.

– Мария Степановна, где вы были, когда раздались выстрелы?

Минута безмолвия, в течении которой хозяйка обдумывала ответ, но потом решилась.

– Мне стыдно, господа, но я стояла под дверью и подслушивала разговор. Мне не хотелось встречаться с братом, – лицо и без того уставшее в миг посерело, черты обострились и перед вошедшими сидела не молодая, а скорее старая женщина, которой невозможно было дать ее тридцати лет. – Простите, но я могла сгоряча наговорить неприятных вещей. У нас и без того испортились отношения, а здесь… Я стояла за дверью и, как в романах, слышала весь разговор и шум борьбы, но мне стыдно было войти в столовую и когда раздались выстрелы, я не сомневалась, что это были они, я испугалась и побежала в свою комнату.

– Вы не заходили в столовую?

– Нет.

– Сколько было выстрелов?

– Я слышала два.

– Вы не ошибаетесь?

– Нет, дважды в столовой раздавался грохот. В начале один, спустя полминуты второй.

– Но после выстрелов могла понадобиться помощь?

– Это было выше моих сил. Я любила и Алексея Ивановича, и, не смотря на свершенную подлость, Порфирия. Мне было бы больно видеть одного из них.

– Но почему вы отдали нам вчерашнее письмо?

– Не знаю, – удивляясь себе, произнёсла она.

– А где сегодняшнее послание?

Мария Степановна встала и подошла к бюро, немного помедлила и протянула Путилину сложенный вдвое голубой листок.

– Надеюсь, Вы больше ничего не утаили?

– Господа, мне больше скрывать нечего.

– Извините за беспокойство, надеюсь, больше Вас не потревожим.

– Я тоже на это надеюсь, – бесцветным тихим голосом произнёсла новоиспеченная вдова.

– Маргарита Иоганновна, у нас возникли новые вопросы, – Путилин не тратил время, а с порога комнаты начал говорить, – Марию Степановну, Вы видели выходящей из столовой?

– Нет, что Вы, – быстро произнёсла немка, но на мгновение задумалась, – хотя..

– Продолжайте.

– Я не уверена, но сейчас отчетливо вижу, она отошла от двери и мелькнула в конце коридора, затворив за собою дверь.

– Она отошла от двери?

– Да, да, теперь я уверена, что было действительно так. Мария Степановна отошла от двери.

– Хозяйка знала о вашей связи с Алексеем Ивановичем?

– Как? – немка застыла с открытым ртом, потом писклявым голосом выдавила из себя. – Зачем Вы клевещете?

– Так знала или нет? – снова спокойным голосом произнёс Иван Дмитриевич.

– Не знаю, – плечи опустились и немка зарыдала.

– Благодарю, сударыня, – буркнул Путилин и вышел из комнаты, он не мог терпеть ни женских слез, ни женских истерик.

В коридоре обескураженный пристав спросил:

– Иван Дмитриевич, как Вы узнали о немке и хозяине?

– Все очень просто, – пояснил Путилин, – вы не обратили внимания на теплые интонации в голосе, с которыми наша воспитательница вспоминала хозяина.

– Тогда получается, у Марии Степановны были все основания желать смерти супругу.

– Здесь вы не правы, – поправил пристава Путилин, – вспомните слова господина Шляхтина о сластолюбии Алексея Ивановича, о его вояжах в Варшаву, которые он с удовольствием совершал. Мария Степановна преотличнейше знала о слабостях супруга, но всегда была уверена, что он никогда не посмеет оставить семью. Каким бы он ни был, но любил детей, поэтому у нее не было повода желать ему смерти.

– Тогда кто же?

– Выясняем.

Кормилица сидела, выпрямив спину, сложила руки на коленях. Спокойный взгляд, ни капли волнения, только бледность лица выдавала потаенные чувства.

– Екатерина, скажи, – Иван Дмитриевич ходил по комнате, заложив руки за спину, – сколько раз ты заглядывала в столовую.

– Один.

– Ой ли, я жду правды.

– Не помню.

– Екатерина, после злодеяния прошло несколько часов, неужели ты способна забыть о своих поступках.

– Я не лгу, – чуть ли, не крикнула кормилица, – честно говорю, не помню. Передо мною кровавая пелена, словно память отшибло.

– Поверю, но постарайся вспомнить. – Путилин сел напротив Екатерины и положил руку поверх ее, пылающей нестерпимым огнем. – Ты открыла дверь, так?

– Так, – она кивнула головой.

– Тебя едва не сбил господин Шляхтин, так?

– Так.

– Ты заглянула в столовую, так?

– Так.

– Что там увидела?

– Алексей Иванович сидел в кресле.

– Он был жив?

– Не знаю.

– Кто там был?

– Никого.

– Что было дальше?

– Я сразу же закрыла дверь.

– Хорошо, а второй раз?

– Я услышала шум и заглянула снова в столовую.

– Кто там был?

– Да никого я не видела, – вскипела кормилица и сбросила руку Путилина со своей, – никого там не было, никого.

– Пусть будет так, – Иван Дмитриевич положил руку на колено, – не бойся и вспомни, что ты там видела? Не спеши отвечать, подумай, вспомни.

Екатерина терла руками виски, в глазах застыло непонимание.

– Хорошо, – гладил колено, – хорошо, не хочешь, не вспоминай.

– Столовая была пуста, только колыхалась штора, словно ветер ее затронул.

Пристав в бессилии опустился на стул в столовой, вытер лоб платком.

– Иван Дмитриевич, я ничего не понимаю, я подозреваю всех. В особенности господина Шляхтина, мы так и не узнали: сколько на самом деле было выстрелов? Два? Три? Но и каждый из присутствующих имел возможность совершить преступление. Мне хочется подвергнуть их всех аресту, как сообщников.

– Что ваши молодцы нашли пистолет?

Пристав, не говоря ни слова, вышел и вернулся темнее ночи.

– Нет, не нашли.

– Тогда не спешите, – Путилин присел на соседний стул, закинул ногу за ногу, – наше расследование, признаюсь Вам, идет к завершению. Вспомните слова кормилицы, она заглянула в столовую, и ей показалось, что хозяин мертв, но он был жив, просто сидел в кресле, уставившись в одну точку. Он был в размышлениях, слишком непростым был разговор, закончившийся выстрелами и ранением в руку. Его состояние можно понять, притом заторможенное состояние от боли и стыд, охвативший его за поведение родственника. Дверь заперта. Хозяйка бежит в свою комнату, воспитательница еще не заглянула в столовую. Вот именно в эту минуту и происходит убийство, – начальник сыска подошел к шторам, закрывающим окна. Склонился, рассматривая за каждой из них.

– Действительно здесь кто—то стоял, – указал пальцем на два маленьких бурых пятнышка, – и с оружия убийства, с полной уверенностью могу сказать, что это было орудие сапожника – шило, скатились капельки крови.

– Но в квартире никого не было, кроме известных нам лиц?

– Это и насторожило меня, – Путилин поднялся с колен

– Не был же этот кто—то в шапке– невидимке? – огорченно спросил пристав.

– Вот именно, что был.

– Но мы не в сказке, наконец.

– Нет, мы не в сказке, – задумчиво произнёс Иван Дмитриевич, – но убийца был своим, на кого не обращают внимания и поэтому кажется, что на нем одета сказочная шапка. По принципу спрячь поближе, никто и не заметит.

– Но нам все свидетели назвали присутствующих в квартире?

– Всех да одного забыли. Мы не спрашивали о присутствующих кухарку.

– Опрос по новому кругу?

– Можете считать таковым. Сегодня воскресенье и я думаю, могу назвать неизвестного и даже причину убийства.

– Сима, скажи, кто сегодня был в квартире?

– С утра привозили продукты…

– Нет, во время, когда был убит господин Рыжов?

– Как и каждый день: немка, Долбня, Мария Степановна, Алексей Иванович, Катька, да еще и Катькин Степан. Его я кормлю на кухне по воскресеньям.

«Так и должно было быть, во – первых сапожник и во – вторых его инструмент шило, – подтверждение искомому только усилило догадку Путилина, – вот все и стало на свои места».

Пристав от неожиданности аж присвистнул.

– Так просто?

– Да, господин пристав, так просто.

– Если б не Вы, я считал Шляхтина истинным убийцей.

– Не лукавьте, Вы бы рано или поздно докопались до истины. Мой помощник сообщил, что после убийства квартиру никто не покидал, за этим следил дворник. Степан скорее всего прячется в комнате Екатерины.

– Но каковы мотивы?

– Вы знаете, что чувство ревности присуще не только высшему свету, но и остальным смертным.

– Но…

– Господин пристав, я думаю, наш убитый сластолюбец не пропускал мимо ни одной красивой женщины, а Вы заметили, что Екатерина не лишена обаяния. Степан, наверное, что—то заметил и сегодня захотел поговорить с господином Рыжовым, но нежданный визит Порфирия помешал разговору. Степан стал свидетелем размолвки и услышал много неприятного о пристрастии Алексея Ивановича к женщинам. Наш господин Шляхтин действительно стрелял дважды, так что гильзу можете не искать. Ввели в заблуждение патроны, бывшие в его кармане россыпью. Вскипел наш Отелло и по бегству Порфирия, вонзил шило, которое носил с собою, господину Рыжову в лицо, попал по случайности в глаз. Рана так похожа на пулевое отверстие. Потом стоял за шторою и, когда представился случай, проскользнул в комнату жены. Вот и вся история, в сущности, простое дело.