© Игорь Москвин, 2015

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru

 

Страшный груз. 1874 год

Петербургская весна на удивление выдалась теплой. Снег, заваливший за зиму город чуть ли не до окон первого этажа, незаметно стаял, не оставив по себе никаких следов. Казавшееся неминуемым очередное наводнение не потревожило размеренного бега Невы, а многочисленные каналы и не делали ежегодных попыток выйти из гранитных берегов.

Иван Дмитриевич Путилин, начальник санкт—петербургской сыскной полиции, вышел на улицу, остановился на мощенной булыжником мостовой, посмотрел на голубое без единого облачка небо и решил пройтись до Офицерской улицы, где находился его кабинет, пешком. Благо, что и солнышко отдавало накопленное за холодную зиму тепло, ласково пробегая прозрачными пальцами по лицу.

Шел неспешным шагом на службу, постукивая неизменной тростью по булыжнику. Не каждый день удавалось ради удовольствия пройтись улицами города, в большинстве случаев суета, спешка, а ныне. Иван Дмитриевич улыбнулся от избытка хорошего настроения.

После приветствия дежурный чиновник доложил, что из Брест—Литовска пришла в адрес сыскного срочная телеграмма.

Иван Дмитриевич в одной руке нес шляпу и трость, другой размахивал серым конвертом, поднимаясь по лестнице к себе в кабинет, возле которого стоял Миша Жуков в ожидании указаний.

Путилин махнул своему помощнику, мол, заходи.

В окно, сквозь сдвинутые в сторону шторы проникал солнечный свет, падая светлым пятном на стол. Поначалу Иван Дмитриевич поправил плотный материал на окне, чтобы стол был в тени. Повесил шляпу, сбросил плащ.

Уже сидя за столом, открыл конверт и углубился в чтение, не обращая внимания на помощника, присевшего на бархатный стул.

– Прочти, – протянул лист, после минутного молчания. Михаил взял в руку и пробежал глазами по протянутой бумаге. – Поезжай, встреть сундук и вези на экспертизу в анатомический. Я позже подъеду туда.

– Понятно.

В телеграмме говорилось, что несколько дней тому на станции Брест—Литовска от одного невостребованного сундука начал исходит подозрительный запах. В присутствии понятых оный был вскрыт, и в нем оказалось расчлененное женское тело, с вырезанными щеками, что не давало возможности сделать фотографию убитой, ее вещи, колода для колки дров с коричневыми следами, видимо кровью, на которой разделали тело. Страшный груз был помечен в квитанции, как меховые изделия, отправлен из столицы две недели тому. Квитанции, заполненные отправителем, прилагались.

Так хорошо начинался день, а тут труп подсунут из дальних краев, где решили, что раз отправлено из Санкт—Петербурга, значит там и надо искать преступника.

Квитанция была заполнена две недели тому и по всей видимости трясущейся рукой, наличие на ней помарок в виде сдвоенных букв и маленьких пятнышек чернил говорили о волнении преступника. Иван Дмитрич пристально рассматривал бумагу, словно она могла назвать преступника. Поразило, что фамилии отправителя и получателя начинались с одной буквы. Пожалуй, пока все, пронеслось в голове.

Путилин посмотрел на часы. Так Михаил с полученным сундуком будет в анатомическом через час. А пока…

Он вызвал одного из агентов.

– Так, любезный, – проговорил он, смотря в лист бумаги, – посети—ка один интересный адресочек, – продиктовал из квитанции, – и разузнай: живет ли там некий Васильев Николай Иванович.

– Так точно, – агент вышел, а Путилин пожал плечами, показывая самому себе, что не такой глупый преступник, чтобы указывать свой адрес на опасном грузе, зная – туда направятся в первую очередь полицейские.

Из допроса мещанина, обвиняемого в убийстве:

– Дня три пил я беспробудно, все страх давил камнем на сердце. Наливаю в стакан горькую, а у самого свербит, а что если она встанет и ко мне. Голова кругом, только на третий день решился из дома выйти, от самого камфорой разит. Той, что для вещей меховых была приготовлена, а я ею полюбовницу свою в сундуке… Взял извозчика, погрузили мы с ним и на вокзал, а сам дрожу осиновым листом, пока до Варшавского ехали три раза в трактирах останавливались и по косушке горькой на брата. Извозчик лыка не вязал, а у меня ни в одном глазу, только ноги отказывают, будто к земле прирастают и пудовыми становятся. Приехали, а у меня в голове: «Вот нынче велят открыть, так и откроется все». Дрожь взяла, руки трясутся, зуб на зуб не попадает. А там: «Что изволите отправлять?» А я и сказать не знаю что, вот и буркнул: «Меховые вещи». Те, что давно должен был отправить, да заложены они давно. «Вы пишите, – говорит приемщик, а мне чудится, что он напарнику подмигивает, мол беги за городовым, и добавляет, – Вы в квитанции пишите – кому и от кого отправляете». Успокоился малость, и буковку «В» написал от своей фамилии, потом осенило, как же так я ж себя с потрохами выдаю. А в голове вертятся Василий да Владимир, вот и написал. Уже когда выходил после получения накладной, спиной чувствую, что крикнут «Стой». Иду и жду, а вышел на площадь у фонаря остановился, и какая—то тяжесть с души упала, голова прояснилась, словно не со мною это было…

– Лицо опознать невозможно, – говорил доктор с виноватым видом, – преступник постарался, срезал мягкие части, но могу сказать, что женщине около двадцати пяти лет, роста небольшого, русые волосы да, в подмышечной ямке левой руки родинка с копеечную монету. Пожалуй, больше ничего сказать не могу. Позже я опишу ее, кроме лица и дам точный рост, расчлененное тело пересыпано камфорой.

– Как ее на части разделали?

– Здесь могу дополнить, что занимался этим человек, не имеющий знания тела, где топором, где ножом, а где сухожилия перерезал ножницами. Убийца не спешил, затратил на это дело дня два, никак не меньше, заявляю с уверенностью.

– Что ж, сударь, благодарю.

Сам же подошел к одежде убитой, сложенной на соседнем столе, там же стояла и небольшая колода для колки дров. После осмотра он обратился к помощнику:

– Что, господин Жуков, есть соображения?

Тот только сжал губы, не зная, что ответить.

– Ладно, поехали в сыскное, там и обдумаем, чем нам дальше заниматься.

Из допроса мещанина, обвиняемого в убийстве:

– Под вечер пришла она ко мне. С ней всегда душевно было, она ласковая, всегда словечком приголубит, а тут… Наверное час ночи, а может два было. Просил у нее денег. Она никогда не отказывала, лежит в постели и ругает меня за траты непомерные. Вроде, как жена. Слово за слово, я тоже не промах. Вот и повздорили, она мне по лицу. Я, хоть и выпимши, но головы никогда не терял, а тут… Схватил я что—то с ночного столика, как потом оказалось подсвечник, и им ударил. Попал в висок. Она сердешная даже не пикнула, только глаза закатились и обмякла. Я налил стакан, одним махом и к ней. Держу руку, она теплая. Ну, думаю, как очнется, так крику будет, тогда я пропал. Схватил нож по горлу, а он тупой, не режет. Кое– как перепилил. Посидел с четверть часа, не знаю, что дальше делать. На глаза дровяная колода попалась и сундук. Если вещей не могу выслать, так ее отошлю. Подстелил на пол две простынки, да зря, намокли они сразу. Взял ее за плечи, а как рана открылась, так кровь потекла. Я похолодел, но надо ж что—то делать. Вот беру и ножом до кости режу, а чтобы шума не было, так топором по суставам. Так дня два пил и рубил, рубил и пил. Камфорой пересыпал, провоняла комната, сам, сундук. Хоть пьяный был, а сообразил, что лица все обрезать надо, чтобы опознать ее не смогли. Руки в кровище, а у самого бьется в голове: «Тише надо, тише! Не дай Бог, жильцы услышат». А сам обернуться боюсь, чудится, что позади меня стоит, руки тянет. Вот я в зеркало тайком, что супротив меня, взгляну, никого нет, та и обернусь. Что с белья все метки срезал, так– то не помню…

Иван Дмитриевич откинулся на кресло, закрыв глаза. В такие минуты Жуков знал, Путилина тревожить нельзя, работает голова, выискивая в темноте розыска чуть заметную тропинку, по которой стоило двигаться, но так, чтобы не расшибить себе и лоб, а самое главное не потеряться среди непролазной темени.

– Что надумал? – начальник сыска смотрел на помощника огоньками глаз, в которых светилась искорка, которая должна осветить дальнейший путь.

– Не знаю, Иван Дмитрич, – сконфузился Михаил, он всегда старался говорить вторым, чтобы не выглядеть, как казалось ему, смешным в глазах Путилина.

– Опять темнишь, – пригрозил пальцем, – ну да ладно. Знаешь, Миша, подметил ли ты, что одежда убитой, особенно ее белье, хотя и кружевное, но больно дешевое. Такое с намеком на роскошь в обычае покупать девицами, занимающимися проституцией, но убийца постарался и все метки срезал. Поэтому стоит тебе проверить: не пропадала ли девица двадцати – двадцати восьми, нет тридцати лет недели две тому. Приметы: роста небольшого с родинкой в копейку под мышкой левой руки и главное имела бы постоянного клиента с фамилией на букву «В» и не проходила за это время докторских поверок.

Жуков с пониманием кивал головою, то и верно. Все женщины, вынужденные заниматься этим ремеслом, стояли в полиции на специальном учете и были обязаны еженедельно проходить медицинские проверки, кроме того их паспорта изымались, а вместо них выдавались билеты желтого цвета, чтобы они не выдавали себя за добропорядочных.

– Добавишь ли что?

– Я, Иван Дмитрич, Вас слушаю.

– Хитрец ты, Миша. Сам, небось, для себя дорожку наметил?

– Небольшую.

– Ладно, пойдем далее. А почему не спрашиваешь про клиента с буквой «В»?

– Иван Дмитрич, – Жуков, хотя и старался молчать, но не утерпел, – я думаю в квитанции либо помарка в фамилии, убийца хотел свою написать, да одумался, либо от волнения две одинаковых написал. Так?

– Почти, но мыслишь правильно. Убийца написал разные фамилии, но в одном случае Васильев, во втором Владимиров. Не улавливаешь?

– Никак нет? – потом удивленно проговорил, – обе фамилии от имен, убийца сидит и пишет, сам в волнении, а вдруг сундук вскроют, и ему не приходит в голову ничего, кроме имен.

– Это так, поэтому я думаю у него тоже фамилия от имени и на букву «В». Впрочем, не хотелось ошибиться.

– Я думаю, когда попавшая проститутка отыщется, тогда и клиентов проверим.

– Тоже верно, – подтвердил Путилин и продолжил, – потом дровяная колода. Про нее ничего не скажешь?

– Она взята из дешевых меблированных комнат, так как дорогие и квартальные используют для топки не дрова, а уголь

– С тобою согласен. Но сколько таких комнат?

– Иван Дмитрич, даже думать не хочется.

– А надо проверять, ведь, он – постоянный клиент, действительно должен жить в дешевых комнатах, это тоже в дальнейшем будет говорить супротив него.

– С чего начинать?

– Я думаю, поначалу искать место жительства убитой. Всех агентов сегодня на розыски, к вечеру жду с докладом. Можешь идти.

– Не успеем, Иван Дмитрич, двести домов.

– Двести тридцать семь, – поправил Путилин помощника, – я тебя не держу.

Из допроса мещанина, обвиняемого в убийстве:

– Вот она в сундуке частями лежит, камфоры сыпал без меры. Туда же колоду дровяную, от греха подальше. В соседнюю комнату оттащил, мыл долго, но отдраил полы до бела, простыни окровавленные спалил в печке. Долго не мог спать, только пью и ем. Аппетит такой проснулся, что страсть. Все, что в доме было, подъел, а выйти боюсь. А вдруг, кто придет? Страх в сердце таился, жег изнутри.

Весь день агенты провели в поисках, не отставал от них и Жуков, взявший для проверки ту часть, в которой было больше всего домов терпимости и к вечеру его потуги увенчались успехом – то ли пятнадцатом, то ли двадцатом по счету Михаил нашел девицу, соответствующую словесному описанию и с родинкой под мышкой. Ею оказалась Анастасия Кривцова, прибывшая из Новгорода три года тому, но с две недели тому уехавшая к себе и с той поры о ней ничего толком никто не знал. Даже те, которых можно считать близкими приятельницами, недоумевали. Анастасия никогда без предупреждения не уезжала.

Вечером Жуков заявился в кабинет, Путилина не один, а с девицей, которая потупив взор ступила за порог, не зная как поступить: подойти ли ближе или остаться стоять в сторонке, будто не ее привел Михаил для допроса.

– Наталья Свиридова, товарка нашей исчезнувшей девицы, – представил помощник приведенную женщину.

– Будь любезна, пройди поближе, – обратился к ней Иван Дмитриевич, – присаживайся, – указал рукою на стул, – в ногах правды нет.

– Благодарствуем, – на щеках выступили красные пятна и она опустилась на краешек.

– Итак, Наталья, давно ты в столице?

– Третий год.

– И все в одном заведении?

– Так, – кивнула головою и еще больше покраснела.

– С…, – начал Путилин и посмотрел на Михаила.

– Анастасия Кривцова прибыла из Новгорода.

– С Анастасией?

– Мы в один год поступили к мадам, – она замолчала, так и не назвав имени своей «мамочки».

– Хорошо. В каких вы были отношениях?

– Да в каких? – вопросом на вопрос ответила женщина. – Нам делить было нечего, притом обе приехали издалека и держались друг дружки. Ни у нее, ни у меня в Петербурхе родных не было, а жить —то как то надо. Вот и помогали, она мне, я ей.

– Когда в последний раз ты ее видела?

– Две недели тому, она ушла к Николаю на ночь, так с той поры я ее и не видела.

– Кто такой Николай?

– Полюбовник Насти, любила она его, деньги, как заработает, так ему и несет.

– А его когда видела в последний раз?

– Дня через два – три после Настиного отъезда.

– И где?

– Так он же за ее вещами зашел, пьяненький, правда, был. Говорит, Наська домой собралась, просила кое—что забрать.

Из допроса мещанина, обвиняемого в убийстве:

– Когда сундук – то отправил, захожу домой, а у самого поджилки трясутся. Вдруг она назад пришла, а как зашел. Так смех меня пробрал, откуда ж она возьмется, если в частях в далекие края уехала. Подумал и решил: надо ее пожитки от мадамы забрать, что, мол, налаживаем семейную жизнь, чтобы Настю не искали. Она ведь сирота была, так я ж и решил, чтоб никаких розысков не учиняли. Пришел к мадаме, а она раскричалась, чуть с кулаками на меня не бросается. Настя– то не из последних была. Так вот отдала мне ее вещи. Я сразу в ломбард, не пропадать добру.

– А как фамилия– то Николая?

– Дак Венедиктов

Иван Дмитриевич взглянул на Михаила, запоминай.

– И где он проживает?

– Где—то на Пряжке у него доходный дом, – вспоминала Наталья, – да, да, на Пряжке, там церковь рядом.

– Миша, агентов и мигом туда.

Жуков улыбнулся, показывая, что задание понял.

– Вот что, Наталья, держать больше не смею. Можешь ехать домой.

– Благодарствую, – она поднялась, а краснота с щек так и не исчезла. Совестливые ныне девицы, мелькнуло в голове Путилина. Потом он распорядился принести окровавленные вещи убитой в кабинет.

Из допроса мещанина Венедиктова, совершившего убийство:

– Время идет, а мне нет покоя. В каждом закутке чудится, что Настасья моя стоит и рукой манит, а у самой горло раной сияет и кровь толчками так, толчками, словно кто давит, и по груди течет. А кровь такая густая и липкая, что хоть и далеко стою, но чувствую, что мне в рот и нос набирается. Начинаю захлебываться, так и во сне. Приляжешь, задремлешь, а у самого холодный пот по спине струится, словно не она, а я кровью истекаю, и больно горлу становится, его тупой нож туда– сюда, туда– сюда. Вскакиваю с постели, страх бьет. А она глаза закатывает и ко мне, руки тянет, а с них капли большие на пол. Хватаю, что под руку попадется и в трактир, там чарку, другую, а хмель не бреет, вроде бы воду хлещешь. Выйдешь на улицу и от каждого годового шарахаешься. Кажется, что смотрит на тебя и помигивает: «Иди, иди, все равно далеко не уйдешь. Настасья уже поведала о твоем злодействе». Так до следующего трактира, а ночью, чтобы домой не идти, там не выветривался запах камфоры, в дом, к девицам. В одиночестве хуже было, а тут под боком душа живая. И страху меньше, хотя просыпался среди ночи от криков своих же. Одну девицу чуть до смерти не испугал, а у самого сердце ноет и ноет. Извелся до смерти, пришел домой один раз, а там говорят: «Из сыскного спрашивают».

Жуков приехал на пролетке с двумя агентами на Пряжку. Дом показал городовой.

Двухэтажный деревянный с крыльцом и навесом над ступенями. Его сдавал в наем Николай Иванович Венедиктов, тридцати двух лет, мещанин, приобретший дом на деньги от нежданного наследства, здесь же и поживавший.

– Вот и хозяин, – показал городовой на невысокого взлахмоченного человека с синими от недосыпания мешками под глазами, в пиджаке, покрытом грязными пятнами.

– Вы Венедиктов Николай Иванович? —спросил его Михаил.

– Точно так, Николай Иванович.

– Прошу Вас проехать в сыскное отделение.

Неопрятный человек с облегчением вздохнул.

– Я давно готов, – и всю дорогу промолчал.

Вошли в кабинет, глаза Венедиктова расширились, губы затряслись, весь побелел, словно полотно.

– Не надо, – замахал руками, увидев на столе покрытую коричневыми пятнами одежду убитой, заголосил едва слышно, – не надо. Уберите их, уберите. Я и без того все расскажу. Я – убийца, я – виновный.

Из допроса мещанина Внедиктова, совершившего убийство:

– Когда подошел ко мне такой рыжеватый и сказал: «Проедем в сыскное!» На душе так легко стало, словно Настасья. наконец меня оставила в покое. Еду, хоть и знаю, каторги не миновать, а сам радуюсь. Нету больше моей мучительницы, нету и вечер тихий, и ветра нет. Сплошная благодать. Будь, что будет. Раз на моем роду написано свершить злодеяние и понести за него кару, то так требует Господь Наш. Ну и, Слава Богу, что пришел конец моим мучениям. даже крестом себя три раза осенил. Вхожу к самому главному начальнику, а там, у стола в голом воде моя Настасья, на ней порезы, где я на части резал, показывает на одежду свою, колоду дровяную, сундук и улыбается. Никуда от меня не денешься, звучит в голове, будто она ко мне обращается. В меня, словно бес вселился, трясет меня и смеется. Страх опять меня охватил, я и делать не знаю что, только свербит: «Все рассказывай, Коля, все. Иначе не видать тебе никогда покоя ни на этом свете, ни на том. Рассказывай». Машу руками, вою во весь голос, а она, Настасья, не отступает. Ждет видать, когда я признаваться начну. А у меня горло перехватило, хочу сказать, а не могу, словно кто воды налил. Мычу, словно помешанный, а еще больше боюсь, как бы она ближе не подошла, кровью меня не залила. Вокруг меня люди стоят, ко мне обращаются, а я не слышу, только ее одной голос мне доступный. Я устал бегать от нее, устал слышать ее голос, который меня попрекает, а иногда булькает, как тогда, когда я ножом по шее. остолбенел я и как закричу, как оказалось потом едва шептал: « не подводите меня к ней! Не подводите!» А сзади меня в спину подталкивают, я упираюсь. «Унесите это! Унесите!» – крика нет, только шепот. « Во всем сознаюсь! Я Настасью жизни лишил, я ее в сундуке отправил! Это я душегубом стал!»

 

Слепые котята. 1874 год

День выдался душным, с утра нещадно палило солнце и на, до рези в глазах, голубом небе ни единого облачка, а в комнате, казалось, ещё чуточку и в стакане на столе закипит вода.

Иван Дмитриевич поднёс к губам стакан, отхлебнул глоток и, сморщив лицо, словно выпил не воды, а яду, посмотрел на содержимое, но не стал ставить на стол, а вновь поднёс ко рту.

Миша Жуков с досадой смотрел на открытое окно, за которым хоть и жара, но с пробегавшим иногда по улицам прохладным ветерком, наверное, заблудившимся среди зданий и поэтому потерявшим ориентиры.

– Излагай далее, – лениво произнёс Путилин, по его скучающему виду было не понять: спрашивает ради проформы или искренне заинтересован в рассказе.

– Я и говорю, пристав Петергофского участка, – начал было Миша.

– Козьма Иванович Вышинский?

– Да, он, – качнул головой помощник, – так вот он телеграфировал нам в отделение, что за Лиговским вокзалом Балтийской железной дороге во ста саженях от полотна дороги, в лесу, принадлежащем господину Полежаеву, найдены два тела мужеска пола с признаками насильственной смерти. Вы же, Иван Дмитрич, знаете, что после того распоряжения градоначальника, а тем более после стрельнинского дела, губернские начальники, да что губернские, – Жуков цедил сквозь зубы, – уездные стремятся более или менее сложное дело нам подсунуть.

– Миша, – повысил голос Путилин, но раздражения не слышалось.

– Вот именно, что Миша.

– Не отвлекайся, ты говоришь, сразу два убиенных? – Жуков так и не понял, в голосе Ивана Дмитриевича одновременно чувствовались и нотки заинтересованности, и раздражения, и даже в некотором роде скрытой издёвки.

– Два, известие получили вечером, а утром я уже был в Лигово. Убиенные под присмотром полицейских пролежали в лесу до моего приезда, видимо, чтобы их не украли, а может, чтобы не убежали, – попытался съязвить Миша.

В последнее время Путилин занимался бумажными делами, канцелярии градоначальника и Министерства, словно начали соревноваться в посылке сыскному отделению полиции столицы различных циркуляров, приказов и тому подобными ненужными, на взгляд Ивана Дмитриевича, документами, да ко всему прочему и бренное тело начало капризничать, то ноги становятся ватными, нет чтобы просто ватными, так как стрельнёт в одной, так во второй отдаётся. Тогда не только шага не ступить, но и с места встать болезненно. Вот и приходится даже на такие преступления, как за Лиговским, посылать либо чиновников по поручениями, либо незаменимого помощника Миши, хотя и молодого, но головастого человека двадцати четырёх лет.

– Добрый день! – Жуков без стука, помахивая тростью, вошёл в комнату, которую занимал частный пристав Петергофского участка коллежский асессор Вышинский, в последние месяцы не сколько для солидности помощник Путилина начал носить с собою трость, но главное, что там сокрыт был тонкий стилет, преступники пошли уж больно нервические, сразу же бросаются с кулаками на полицейских, либо того хуже хватаются за ножи.

Низенький с брюшком господин в форменном кителе смотрел в окно, после приветствия незнакомца, обернулся, смерил взглядом вошедшего и тонким фальцетом спросил:

– Чем обязан?

– Помощник начальника сыскной полиции Михаил Силантьевич Жуков, —отрекомендовался прибывший.

– Славненько, ой, как славненько, – улыбнулся коллежский асессор, ощерив рот с темными пятнами отсутствующих некоторых зубов, – а мы заждались. Погода—то не очень способствует нахождению убиенных на жаре, мы уж их прикрыли рогожками, но всё равно. И пока мы вас ждали, так там в лесу всё Лигово с Красным селом перебывало.

– Что ж тогда приступим к делу, – серьёзное лицо Миши ещё более нахмурилось, – и сразу же пройдём на место преступления.

– Непременно, – пристав водрузил на лысую голову фуражку.

По дороге, которая не заняла много времени, Козьма Иванович рассказал, что тела нашёл лесник господина Полежаева Иван Поливанов, делал обход, «ежели нужен, то доставим на место», добавил он.

– Конечно, хотелось бы побеседовать.

– Устроим, – и пристав жестом подозвал следующего в шагах пяти полицейского, шепнул что—то ему на ухо, и тот, чуть ли не лошадиным галопом, удалился, унося с собою грохотание сапог.

– Что успели узнать? – Поинтересовался Миша.

– Когда пронёсся слух об убиенных. – тяжело вздохнул Вышинский, да, господин Жуков, в наших краях слухи разносятся, как лесной пожар в ветреную погоду, стоит кому—то что—то сказать, так на другом конце села или города об сказанном известно, так вот когда я прибыл на место убийства…

– А разве? – Миша указал рукой в сторону дома, в котором размещался участок.

– Да, от участка рукой подать, да я, – пристав стушевался, был совсем в другом месте, – пожевал ус, – понимаете, служба.

– Я понимаю, – помощник Путилина улыбнулся, – продолжайте.

– Так вот. Когда я прибыл на место преступления, там уже толпился народ, н не это главное, – снова пожевал ус, – среди любопытствующих был Игнатий Горностаев, проживающий недалеко, вот он в одном из убитых признал своего крестника Николая Игнатьева.

– Кто таков этот Горностаев? – Заинтересовано спросил Жуков.

– Отставной унтер—офицер, воевавший ещё в Крымскую кампанию, имеет две медали, имеет хозяйство.

– Так, так.

– Ничего плохого о нём не известно.

– Хорошо, – махнул рукой сыскной агент, мол, итак всё понятно, – продолжайте.

– Больше продолжать нечего, по словам Горноставева Николай проживал на Петроградской стороне с родителями, последний раз отставной унтер—офицер видел его с год назад.

– В общем известно только имя убиенного?

– Так точно, личность и где проживает, то есть проживал, – поправил себя пристав.

– Интересно, – ёрзал в кресле Иван Дмитриевич, – значит к твоему приезду опознан был один из убиенных?

– Оба?

– Удивился Путилин. – А второй когда?

– Так, пока я прибыл в Лигово, пока познакомился с приставом, – начальник сыска взглянул недобрым взглядом на помощника, – да, Иван Дмитриевич, виноват. Должен всех знать служащих в полиции, но времени…

– Миша, Миша, – Путилин погрозил пальцем, —ты должен их знать не только, как их прозывают по батюшке, но и можно ли полагаться всецело на них в расследовании, ты же понимаешь, что не все приставы готовы нам помогать.

– Иван Дмитрич, исправлюсь, – опустил голову Миша.

– Ладно, продолжай.

– А далее…

Место преступления находилось недалеко, в четверть часа или чуть поболе ходьбы. Дорогою шли молча, говорить было не о чем, а бросать слова впустую не хотелось, не то время. Миша всё размышлял – с чего начинать следствие? Имя убитого известно, это уже продвижение вперёд, вот второй неизвестен, так это дело дней, хотя зарекалась свинья в грязи не валятся, да себя и не послушала.

Тела можно было найти по приглушённому гомону небольшой толпы, которая, как любопытное вороньё окружает блестящие вещи, так и люди стремятся посмотреть на чужое горе.

– Козьма Иваныч, – приложил руку к околышу фирменной фуражки полицейский, – тут малец один объявился, так сразу и второго убиенного опознал.

Пристав довольно заулыбался, словно говоря, что я же знал, что так и будет, мы тоже тут не лаптем щи хлебаем.

Миша кивнул головой и произнёс:

– И где опознавший?

Полицейский удивлённо взглянул на Вышинского, спрашивая взглядом, что это за молодой нахал, но Козьма Иванович кивнул, давая понять, что следует отвечать незамедлительно, хотя человек и молодой, но из столичных чиновников.

– Если вам угодно, – на лице полицейского появилась заинтересованная улыбка, – опознавший сейчас же предстанет перед вами?

– Пожалуй, – ответил Жуков, выдерживая секундную паузу, – можно с ним поговорить сейчас, если вы, господин Вышинский, не против?

– Отнюдь, – расплылся в улыбке пристав и добавил строгим голосом, – пригласи.

Через минуту полицейский подошёл с довольно молодым человеком. Которого можно было бы назвать скорее мальчиком.

– Вот опознавший.

– Здравствуйте, – первым произнёс Миша и лицо его засветилось добродушным выражением, словно он всю жизнь только и ждал минуты, чтобы познакомиться с юношей, невольным носителем так нужной для следствия информацией.

– Здравствуйте, – заикаясь, сказал подошедший с полицейским.

– Нам поведали, что вы опознали одного из…, – Жуков замялся, но всё—таки произнёс, – убиенных?

– Да, – тихо выдавил из себя юноша, было видно, что его горло душит, и он отвечает сквозь силы, борясь с собой, чтобы не разрыдаться, но предательские слёзы выступили на глазах и молодой человек смахнул их рукавом.

– Вам трудно говорить?

Юноша тяжело вздохнул:

– Спрашивайте.

– Как тебя зовут?

– Владимир Соловьёв.

– Значит, Владимир, – кивнул с пониманием Жуков, – ты, наверное, учишься?

– Да, я – воспитанник десятого класса Шестой гимназии.

– Это та, что у Чернышова моста?

– Да.

– Где ты проживаешь?

– Пятая рота Измайловского полка, в доме господина Введенского.

– Там видимо, и батюшка служит?

– Именно так, он псаломщик при лейб—гвардии Измайловском полке, – в голосе слышалась скрытая издевка, не иначе, пришло в голову сыскному агенту, сын стесняется отца.

– А в этих краях, как ты оказался?

– Так брат, почитай, третий день домой не приходит, вот батюшке. – лицо юноши перекосилось, – кто—то и сказал, что Василия видели на станции Лигово.

– Часто брат вот так исчезал?

– В первый раз.

– Как ты думаешь, тому есть причина?

– Васька, – засопел Владимир, но потом всхлипнул и отёр обшлагом гимназической куртки нос, – так он, – и умолк, исподлобья смотрел то на пристава, то на молодого щёголя, что задавал вопросы.

– Владимир, – Жуков двумя руками держал трость, – ты своими словами хуже брату не сделаешь, а вот поймать злодеев, что над ним такое учинили, вполне можешь, тем более, – сыскной агент подошёл ближе к юноше и говорил тихим спокойным голосом, – что никто ни присутствующих не заинтересован твоим словам давать огласку, – обернулся к Козьме Ивановичу, – верно я говорю, господин пристав?

– Совершенно с вами согласен, – открыл рот, чтобы ещё что—то добавить, но Миша отвернулся.

– Говори.

– Васька ж старше меня… – и, спохватившись, добавил, – был, вот он в этом году из гимназии ушёл по случаю ее окончания. Решил, что теперь ему всё дозволено, уйдёт от нас жить, поступит на службу.

– Понятно, а с кем он праздновал сие событие?

– Мне говаривал, что с Лексеем Воскресенским.

– С Воскресенским? Они учились вместе?

– Да.

– И кто таков этот Лексей Воскресенский?

Владимир пожал плечами.

– Откуда, где проживает, кто отец с матерью?

– Ах это, – снова вытер рукавом нос, —Лексей – сын нашего протоерея.

– Измайловского?

– Да.

– Его ты сегодня видел?

– Так от него и узнали.

Иван Дмитриевич сделал попытку подняться с места, но не сумел, в правую ногу, словно раскалённый штырь вонзили. Опустился в кресло, не выказывая на лице недовольства, а главное боли.

– Значит, у тебя появилась первая робкая зацепка?

– Появилась, но в то же время меня и озадачила.

– Каким образом?

– То, что трупы были раздеты, наводило на мысль, что убиты с целью грабежа, а вот далее…

Путилинский помощник должным образом занёс интересующие его сведения в маленькую книжечку чёрной кожи с потёртыми углами.

– Более не смеем тебя задерживать.

– А Васька? – Глаза под тёмными бровями смотрели испуганно.

– Что Васька? – Не понял пристав.

– Как же с ним?

– Ах это, – почти отмахнулся Вышинский.

– Нет, Владимир, сперва врач осмотрит… твоего брата, напишет соответствующий отчёт, а уж после этого батюшка сможет получить тело в городском анатомическом театре, да, Козьма Иванович?

– Да, да, – пристав обрадовался, что тела увезут в столицу и не надо больше с ними возиться.

– А я? – Удивлённый взгляд Владимира скользил то по Вышинскому, то по путилинскому помощнику.

– Можешь ехать домой, я сегодня, а может завтра заеду. Когда батюшка бывает дома?

– Перед обедом.

– Хорошо, передай ему, что помощник начальника сыскной полиции Жуков намерен с ним встретиться.

– Передам.

– И где тот, кто опознал первым?

– Извольте минутку подождать, – приложил к козырьку фуражки ладонь полицейский и, придерживая левой рукой саблю, чтобы не била по ногам, побежал за вторым невольным свидетелем. Им оказался высокий сутуловатый человек с красным обветренным лицом и выгоревшими бровями.

– Да, ваше благородие, меня зовут Игнатий Горностаев, бывший унтер—офицер двадцатого пехотного полка армии Его Императорского Величества.

– Давно уволенный со службы?

– Почитай, – Горностаев вздрогнул, словно произнёс что—то непотребное, – извиняюсь, ваше благородие, шашнадцатый годок пошёл.

– Как здесь оказался?

– Так я, ваше благородие, живу недалече, а тут слух прошёлся, что убитых нашли. Вот любопытство и взяло верх, хотя, вот крест, – и он себя осенил крестным знамением, – никогда любопытством не страдал, а тут чёрт попутал, не иначе душа Николая, – он снова перекрестился, – ко мне воззвала.

– Значит, – начал было Жуков, на миг запнулся и продолжил, – и вы опознали в убиенном своего крестника?

– Так точно, в толпе говорили о молодых людях, ну я и упросил, – он кинул украдкой взгляд на полицейского, – хоть краем глаза взглянуть на мёртвых, не иначе, – он перекрестился, – сердце учуяло.

– Как говорится, пути господни неисповедимы, – подыграл унтер—офицеру сыскной агент.

– Верно сказано.

– Скажите, каким был ваш крестник?

– Николай?

– Да, он.

– Не хотел бы я иметь такого сына, день или два тому этот негодяй забрал деньги у матери и отправился в Красное село пьянствовать с сотоварищи, такими же беспутными, как и он сам.

– Вы можете назвать их имена?

– Ивашка Сумороков, сукин сын, ФеоктистПотатуев, служащий где—то стрелочником, ну и другие, но их не знаю, только видел как—то.

– Сразу такая удача, – Иван Дмитриевич под столом массировал правую ногу, хотел скривится от боли, но держался из последних сил, – опознаны в первый день убиенные, и сотоварищи стали известны, везение тебе, Миша.

– Я сразу озадачил пристава, – голос Миши прозвучал начальственно, но он тут же смутился, взял себя в руки, – я его попросил проверить, на каком участке дороги служит стрелочником Потатуев.

– Не растерялся, господин Жуков, и господина пристава к делу пристегнул.

– Не всё же ему надзирать за следствием.

– Так.

Будка под номером 41 находилась недалеко от Красного села, где Феоктист Потатуев, малый двадцати лет, второй год служил при железной дороге стрелочником. Работа не пыльная, хотя жалования маловато, но на гулянки с друзьями хватало.

Пристав выделил Мише двух дюжих полицейских, коляску, в которую были впряжены два нетерпеливых жеребца, произнёс напутствие:

– С Богом! – И сам удалился в участок, считая, что не его это дело, задерживать всякую мелочь.

Не прошло и четверти часа, как остановились у приземистого небольшого здания с потемневшей от времени крышей, было не угадать, каким цветом блистала она ранее. Грязные немытые стёкла, грязь вокруг будки выдавали, что всё обходится здесь без женской руки.

Жуков спрыгнул с коляски, размял ноги и тихо сказал сопровождавшим его полицейским:

– Ты – к тому окну, – махнул рукой, ты – к тому.

Сам же направился к двери, в правой руке держал трость, левой начал тихонечко открывать дверь, которая жалобно заскрипела, видимо, давненько не смазывали петли.

Не успел сделать и маленькой щёлки, как дверь резко распахнулась и по ту сторону приступка напротив Миши оказался молодой человек с бегающими маленькими глазками, растрёпанными светлыми волосами, дышащий таким перегаром, что хоть спичку зажигай, пламя от него загорится. Жуков почувствовал удар в грудь, от которого сыскной агент полетел спиной на землю, а ударивший, не оглядываясь, бросился наутёк. Бежал он не быстро, скорее всего из головы не выветрился хмель и ноги не слушались хозяина.

Миша кошкой обернулся в воздухе и приземлился на руки, вскочил и припустил догонять беглеца, через десяток саженей он с силой толкнул в спину молодого человека, тот вскинул вверх руки и мешком грохнулся на траву, хотел подняться, но Жуков коленом упёрся в спину, не давая подняться молодому человеку.

– Что бегаем? – Строго спросил путилинский помощник, сзади, грохоча сапогами, подбегали полицейские.

– Вашбродь, живы?

– Что со мной будет? – Огрызнулся Жуков, не ожидавший от стрелочника такой прыти. – Вяжите этого голубчика и в участок.

– Что ж он от тебя, Михал Силантич, зайцем—то сиганул? – Иван Дмитриевич старался отвлечься от боли, да и любопытно было, как Жуков справлялся со следствием.

– Вот это—то меня сразу и насторожило, – с удовольствием рассказывал Жуков, – если человек ни в чём противоправном не замешан, так чего ему так неумело бежать?

– Миша, это я у тебя спросил.

– Иван Дмитрич, так доставили его в участок, а он, видимо, столько принял, что пришлось ушатом холодной воды его в чувства приводить.

– Нет, нет, – замахал руками пристав, – только не в участке, хватит здесь мне сырость разводить.

Приведенный через некоторое время стрелочник после каждого шага оставлял мокрые следы, да и с волос на лицо текли небольшие ручейки.

– Отвечать готов?

– Готов, – размазывая воду по лицу, сквозь выбитые передние зубы, прошепелявил Потатуев.

– Не буду вола за хвост крутить, – сел напротив задержанного Миша, – некогда. Так вот, голуба моя ненаглядная, ты с Николаем Игнатьевым знаком?

– С Колькой—то, а как же, приятель мой.

– Давно знакомы?

– Не знаю, но давно.

– Что о нём поведать можешь?

– Хороший человек, – пожал плечами стрелочник, – не жадный, душевный.

– Когда его в последний раз видел?

– Так, – в пьяных глазах Феоктиста мелькнул на миг страх и, как приметил Жуков, руки более задрожали, – на днях, – уклончиво ответил стрелочник.

– На днях, это когда?

– А я почём знаю, – хотел откинуться назад Потатуев и едва не упал с табурета, обернулся и обвел глазами камеру, – что я за ним по пятам хожу, что ли?

– Понятно, но я спрашиваю повторно, когда ты видел Игнатьева в последний раз?

– Дак, – провел рукою по лицу, словно вытерал от воды, но было заметно, что хмель из головы улетучился и теперь исподлобья на Мишу смотрели трезвые наполненные страхом глаза, – почитай в воскресенье.

– Где?

– У меня в будке, – Потатуев глотал воздух большими глотками, словно не мог утолить жажду.

– Значит, в воскресенье. И один он к тебе пришёл?

– Нет, нет, с ним пришёл Иван Сумороков.

– Иван Сумороков? – Переспросил Миша.

– Ага, братан мой двоюродный.

– И когда это было?

– Дак, вечером, часов, может, в шесть, а может, и в семь.

– Что они приходили?

– Дак, пиво принесли, кое—что покрепче, ну и зазвали в лес, – и тут прикусил Феоктист язык, почувствовал, что сболтнул лишнего.

– В лес?

– В лес, – чуть ли не басом произнёс стрелочник.

– А дальше?

У Потатуева поникли плечи, руки зажал между колен.

– Так до которого часа пьянствовали в лесу?

– Часов до десяти.

– Час почему запомнил?

– Дак, ждали Ораниенбаумского поезда.

– Куда далее решили ехать?

– Да не помню я, – огрызнулся Потатуев, – пьян был.

– И не помнишь, что далее было?

Феоктист сверкнул глазами и заскрипел зубами.

– Уж лучше бы я в лесу остался.

– Как Игнатьев?

Стрелочник сглотнул скопившуюся слюну и ничего не ответил.

– Так что дальше было.

– Ничего.

– Хочешь я расскажу, – поднялся со стула Миша, – как всё произошло, – Феоктист молчал, – так вот пьянствовали вы, господа хорошие, до десяти часов, как изволил ты заметить, шлялись по лесу, хорошо, что лесника не встретили, иначе всё пошло другим чередом. Бутылки, видимо перебили, – стрелочник метнул колючий взгляд в Мишу, – но мало было выпитого, захотели добавить, а ни денег, ни водки не осталось. Так?

– Так.

– А далее, – Миша остановился, вперив взор в задержанного, что—то прикинул, оглядывая тщедушную фигуру сидящего, – видимо, Иван подставил ногу Игнатьеву, тот споткнулся, Сумороков накинул ремень на шею и затянул. Не знаю, долго ли такое действо продолжалось, но ты стоял в стороне, так?

– Испужался я, у Ивана глаза стали страшными звериными, испужался я, испужался.

– Потом ты помогал раздевать убитого.

– Да не убитый он был, не убитый, – Феоктист вскочил с места, – дышать начал, так я остолбенел, а Ванька мне «души, что стоишь», схватил портянку и давай в рот засовывать, словно трубу затыкает, а Колька и отбиваться не мог, силы, видать, покинули, только хрипел да глаза закатил., – Жуков не стал перебивать разговорившегося стрелочника, – когда он затих, мы в деревню Паново пошли, да там в трактире одёжу—то и спустили. Не помню, всё руки дрожали, да голова кругом шла. За Ванькой, как телок на привязи, ходил, куды он, туды и я.

Потатуев присел на краешек табурета.

– Как со вторым справились?

– Вторым? – С испугом произнёс стрелочник и плечи опустились ещё ниже. – Я думал, – закусил губу, потом отёр лоб рукавом рубахи, – ежели вам известно и об вором, тем паче верно поведали, как дело было. Скрывать не буду.

– Как я понимаю, что почти не сходя с места Михаил Силантьевич Жуков, сотрудник сыскного отделения столичной полиции, произвёл следствие и задержал по горячим следам злодеев, – сыронизировал Путилин.

– Иван Дмитрич, – серьёзно сказал помощник, – я ж рассказываю не для того, чтобы похвалу получить.

– Ты не обижайся, Миша, это я так, по—стариковски. Что далее?

– Взяли мы водку в трактире с собою и снова в лес, – начал Потатуев, – а за селом встретили какого—то молодца, я его толком не помню, как во сне со мною было. Он спросил, как к уряднику пройти, я уж хотел показать, но Ванька меня опередил. Пошли, говорит, с нами, мы, как раз в том направлении путь держим. Как назло пришли туда, где Кольку задушил братан мой. Не видел я, как дело свершилось, но кричит мне Ванька. Что, говорит, стал столбом, иди сюда, помоги вещички снять. Ну, мне и пришлось, внутри всего крутит, словно гадину какую съел, не помню ничего, что было потом. Где—то ходили, бутылки опустошали, Ванька с узлом под мышкой шёл. Завалились под деревом, до утра и проспали, голова болит, на душе муторно. И сам не припомню, на самом деле Кольку и незнакомца сгубили, или сон такой привиделся. Хочу Ваньку спросить, а язык не поворачивается, к горлу прилипает. Вижу у братана под головой узел, так сердце в пятки провалилось. Загубили мы Кольку. Растолкал я Ваньку и пошли пешком в столицу, не доходя до города, я сказал, что дале не пойду. Ванька кивнул, что мол, делай, как знаешь. Вот я зашёл в трактир, взял штоф и к себе, а что дальше, так вы и сами видели.

– Ваньку—то где взяли?

– Вот с Ванькой казус небольшой вышел, – стушевался Миша, – но ничего его тоже в каталажку отправили.

– Давай, давай, не всё же коту масленица, – Иван Дмитриевич навалился грудью на край стола, – должна быть ложка дёгтю в твоём повествовании.

– Вам ни о чём не говорит имя Иван Ефимович Сумороков? – В свою очередь и Жуков навалился грудью на стол. Глаза помощника с хитринкой смотрели на Путилина.

– Иван Ефимович Сумороков? Уж не тот ли малец?

– Тот, Иван Дмитрич, тот, – уверил начальника Миша.

Путилин откинулся на спинку кресла и рассмеялся.

– Ты об этом казусе говорил?

– Именно о нём. Так вот, – продолжил Жуков. С неделю тому один из «добровольных помощников», как в шутку называл заштатных агентов Иван Дмитриевич, сообщил, что через несколько дней сын дьячка Платон Чижиков и два приятеля Березин и Сумороков приготовляются к совершению покражи со взломом из монашеских келий Свирского подворья, что находятся в районе Московской части. За Платоном установили негласный надзор, но он вёл разгульный образ жизни. Таскался из трактира в трактир и, казалось, и не помышлял ни о каком злоумышлении. – Потатуев не стал скрывать адреса Ваньки Суморокова, я с агентам сразу по адресу, но потом смекнул, что имя больно знакомое. Поэтому и не стал наведываться на квартиру стрелочникова брата, как потом оказалось правильно и сделал. Установил наблюдение, ближе к вечеру появился и Чижиков с Березиным, хотя последнего я не знал, но догадался, что он и есть. Послал Лёву Шдяйхера за подмогой, ведь их трое и притом не робкого десятка, за Ванькой два смертоубийства, не фунт изюму.

– Ну, Миша, уважил, три преступления за один раз раскрыл, – похвалил Иван Дмитриевич помощника.

– Да как раскрыл? – Удручённо сказал Миша, – как телок ходил и сведения собирал и главное не крупицами, а целыми горстями, мельчают душегубы, не могут головой подумать, а за пятак готовы жизни ближнего лишить, чтобы утробу свою водкой залить, как тычутся в жизнь, как слепые котята.

 

Пропавший чиновник. 1874 год

Маленькая повесть

Третьего дня господин Комаров, секретарь Духовной Консистории, впрочем как и в прочие дни недели, вышел из дому в осьмом часу утра, откушав горячего со свежими баранками чаю. В левой руке он держал зонт, плывущие по небу низкие тучи, замеченные из окна, не предвещали солнечного дня, а вышедшему не нравилось возвращаться домой или ходить по делам службы во влажном от петербургской сырости сюртуке.

Дворник с крыльца видел, как перед господином Комаровым остановилась пролетка, он опустился грузно на скамью, что—то сказал извозчику, тронув плечо зонтиком. Но так на службе и не появился, как и последующие три дня никто его не видел и не знал, куда мог запропаститься секретарь Консистории, никогда до того дня не позволявший себе не то, чтобы заболеть, но и опоздать.

– Иван Дмитрич, – помощник начальника сыскной полиции Михаил Жуков, прикрыл за собою дверь в кабинет и тихо, словно боясь, что его услышат в коридоре, произнёс, – к Вам солидный господин из Духовной Консистории.

– Проси, – без интонации и совсем равнодушным голосом произнёс Путилин, отрывая взгляд от бумаги, что держал в руках.

В кабинет степенным шагом вошел уже немолодой мужчина с аккуратно подстриженной с проседью бородой и брюшком, на котором чудом держался больших размеров золотой крест с россыпью дорогих каменьев. Он остановился, подняв руку для крестного знамения, окинул тяжелым взглядом углы и, не найдя иконы, перекрестился, глядя в пустой угол.

– Добрый день, – произнёс Иван Дмитриевич, поднимаясь с излюбленного кресла.

В ответ на приветствие вошедший только кинул и грузно опустился на стул, который от обиды и изрядного веса посетителя, протяжно скрипнул.

Воцарилась тишина. Каждый из присутствующих ждал, кто нарушит первым затянувшееся молчание.

– Чем могу быть полезен? – первым начал Путилин и опустился в свое кресло, положив руки на край стола.

Священник пригладил бороду, пальцами вытер толстые губы.

– Господин Путилин, наш секретарь господин Комаров в высшей степени порядочный человек, за время службы не было ни единого случая, чтобы его можно было упрекнуть в нерадивости. А третьего дня вышел из дому, взял экипаж и не доехал до места службы.

– По всей видимости, вы затратили некоторые усилия для розысков господина Комарова?

– А как же? – с обидой в голосе произнёс священник. – У Афанасия Петровича в столице нет родных, он прибыл к нам из Москвы.

– А… – только и успел произнёсти Иван Дмитриевич.

– Нет, нет, – возразил посетитель, даже не выслушал вопроса, – господин Комаров, хотя и молод, но достаточно умен, чтобы не поступать во вред службе. Он был достаточно строг, проявил себя суровым чиновником, следовавшим духовным канонам и закону совести.

– В чем сие выражалось?

– Афанасий Петрович запретил просителям непосредственно сносится с чиновниками, стоял за строгие наказания провинившимся чинам духовного ведомства. Я не всегда был с ним согласен, но наш секретарь однако был справедлив и всегда имел свое суждение по разным вопросам.

– Отсюда я могу предположить, что господин Комаров приобрел за время службы не только людей с доброжелательностью, относившихся к нему, но и откровенных врагов.

– В этом, – снова провел рукою по бороде, словно она подсказывала ему, что сказать, – Вы совершенно правы. Невозможно карать одних за нерадивость, не награждая других за трудолюбие и усердие.

– С кем из чинов Афанасий Петрович состоял в дружеских отношениях?

– Я затрудняюсь Вас сказать, – растянул слова священник.

– Я смогу приехать в ваше ведомство для проведения первоначального дознания?

– Несомненно, я понимаю трудности Вашей работы, но я и приехал к Вам, чтобы Вы разобрались в исчезновении нашего секретаря, если таковое состоялось.

– Вы не уверены в его пропаже?

– Извините, но я предпочитаю верить в счастливый исход этой истории.

– Надеюсь, что, – на губах Путилина промелькнула тень улыбки, – это недоразумение. Однако не затруднитесь сообщить мне адрес пропавшего.

– Непременно, – и священник извлек из—под сутаны листок бумаги, который заготовил загодя, и протянул его начальнику сыскной полиции.

– Благодарю, – Иван Дмитриевич взглянул на написанные мелким каллиграфическим почерком строки. – Замечательно. Если не возражаете, я намерен посетить консисторию завтра с утра.

– Пожалуйста, господин Путилин, милости просим, – стул почувствовал свободу и жалобно пискнул, когда посетитель с него поднялся, – однако мы обеспокоены судьбой Афанасия Петровича и нам хотелось бы знать, где он может находиться. – Священник вновь окинул недовольным взглядом кабинет и осенил себя крестным знамением.

– Что ж, Миша, поехали разыскивать пропавшего? – Иван Дмитриевич взял трость и шляпу.

– Вы думаете, что…

– Нет, любезный господин Жуков, – перебил помощника Путилин, – в данную минуту я не склонен предлагать замысловатые истории столь внезапного исчезновения секретаря консистории. Может всякое приключиться, но по мне посетим поначалу место жительства Афанасия Петровича, а там и видно будет, в каком направлении шаг держать.

– Коляску?

– Не стоит, – произнёс Иван Дмитриевич, надевая шляпу, – он проживал недалеко, пройдемся по улице пешочком, благо солнце нам благоволит.

Через четверть часа стояли у серого четырехэтажного дома с вычурной лепниной и маленькими балкончиками, гнездами, прилипшими к некоторым окнам на фасаде.

Дворник стоял у ворот с метлой в руке и в темном фартуке.

– А как же не знать господина Комарова, – говорил он, подобострастно склонившись перед полицейскими чинами, – очень сурьезный человек, благо, что молод, но всегда к нам с уважением.

– Когда ты видел его в последний раз? – поинтересовался начальник сыска.

– Дак, третьего дня они вышли, взяли извозчичью коляску и укатили.

– Он был один?

– Так точно, – осклабился дворник, – я ж говорю, сурьезный был господин, чтобы в подпитии или к примеру дамы, то ни—ни. Служба у него духовная, от этого он и не позволял себе лишнего.

– К нему кто—нибудь приходил?

– Никак нет, он сам пришел, сам ушел. Нет, не было. Я бы знал.

– Хорошо, на коляске уехал?

– Так точно, тут с утра всегда Василий стоит Афанасия Петровича поджидает, его и вез. Лихач известный.

– И сегодня Василий был?

– Точно так, только больно сетовал, что господина Комарова третий день нет.

– Где можно его разыскать?

– Василия?

– Да.

– Что утром он тут, могу с точностью сказать. А так по городу, – пожал плечами, – это ж его хлеб. Кто ж его знает?

– А номер его?

Дворник назвал нагрудный номер, который висел на правой стороне груди каждого извозчика.

– В то утро третьего дня ничего не происходило?

– Вроде нет, – нахмурился дворник, вспоминая, – Афанасий Петрович вышел из дому, в руке нес зонт. Тогда по небу тучи ползли, казалось, что дождь пойдет. Сел в коляску и Василий тронул.

– Благодарю, – сказал Путилин, – мне хотелось бы знать, ежели кто будет спрашивать господина Комарова или о нем интересоваться.

– Так точно, – и добавил, – вчерась приезжал человек в одеянии священника, расспрашивал об Афанасии Петровиче, к сожалению, я не узнал его имени.

– Тучный, с меня ростом, с окладистой с проседью бородой, крестом с камнями и при разговоре причмокивает.

– Так.

– О нем я знаю.

Только в третьем часу пополудни удалось разыскать Василия, промышлявшего извозом, нередко уезжая в пригороды. Он оказался довольно молодым, с редкими усами и заметной родинкой с полукопеечную монету на щеке. Улыбка не оставляла лица ни на миг, от чего казалось, что доброжелательность так и струится от него.

– Да, господин Путилин, вы совершенно правы, три дня тому, – отвечал Василий, – как и предыдущие три года до этого, я ждал около осьмого часа Афанасия Петровича у дома, где он проживает. Господин Комаров в это утро был не в духе.

– Как ты понял, что он недоволен?

– Обычно, пока ехали, он шутил, а тут хмурый и задумчивый.

– Часто ли господин Комаров бывал в таком состоянии?

– Нет, я видел его таким впервые.

– Что было дальше?

– Доехали быстро, он постукивал зонтом по плечу, что, мол, давай, побыстрее. Возле консистории он сошел. Там Афанасия Петровича кто—то окликнул. В эту минуту моя коляска тронулась, колеса загрохотали по камням, больше ничего не слышал.

– Случаем не видел, кто окликнул?

– Дак я вперед смотрел, но что голос был женский, это точно.

– Больше ничего не видел?

– Рад бы помочь, да не знаю чем.

– С господином Комаровым бывал ли кто?

– Нет, я не видел. Он всегда садился ко мне один.

– Хорошо, а голос женский, если услышишь, сможешь признать?

Василий задумался.

– Обещать не могу, но можно и попробовать.

– Как женщина его окликнула?

– Так по имени – отчеству.

– Афанасий Петрович?

– Совершенно верно.

Иван Дмитриевич шел по проспекту, по правую от него руку, глядя под ноги, задумчиво вышагивал помощник.

– Что, Миша, можешь предложить следующим шагом?

– Вот думаю, Иван Дмитрич.

– А не пройтись ли нам к консистории?

– Почему бы и нет.

– Я вот мыслю, что дворники соседних домов могли что—то видеть, да и привратника консистории нельзя оставлять в стороне. А, Миш? – скосил с хитринкой взгляд на Жукова.

– Это так, – произнёс помощник, – но, если судить по словам приходившего к нам господина, то наш исчезнувший просто паинька безгрешный и не похоже, чтобы он в одно мгновение бросился собачонкой за дамой, даже побывав на месте службы.

– Согласен отчасти, ибо верить словам одного человека не всегда разумно, стоит выслушать многих, чтобы получить образ заинтересовавшего тебя человека.

– Трудно возразить.

– Не надо, а вот слова мои воспринимай, как циркуляр, выданный начальником, ибо они подкреплены многолетним опытом. Надеюсь, возражений не последует, – то ли вопрос, то ли утверждение донеслось до Жукова. – Так, – взглянул на извлеченные из жилетного кармана серебряные часы, – время позволяет. Когда еще выпадет час пройтись по Невскому в такую прекрасную погоду?

Трехэтажное здание консистории с колонами и арочными окнами возвышалось серой громадиной и, казалось, с настороженностью взирало на приближающихся чиновников сыскной полиции. У входа прохаживался подтянутый бородатый мужчина, создавалось впечатление, что это не богоугодное заведение, а учебное заведение, выпускающее военных.

– Любезный, – обратился к нему Путилин, мужчина остановился, на лице появилось выражение крайней заинтересованности, – ты здесь служишь один?

– Так точно, – ответил он и добавил, – каждый божий день с утра и до самого вечера.

– Ответь, ты всех знаешь чиновников данного заведения?

– Точно так, уже пятнадцатый годок на этом месте.

– Тогда знаешь господина Комарова?

– Афанасия Петровича, – обрадовался привратник, – почитай со дня поступления к нам на службу.

– Что можешь о нем сказать?

– Извиняюсь, а Вам с какой надобностью? – спросил мужчина. – Не извольте, серчать, – он развел руками, – служба.

– Я – начальник сыскной полиции Путилин Иван Дмитриевич.

– Извините, господин Путилин, но всякие люди ходят.

– Оставь.

– Афанасий Петрович – человек сурьезный, как появился у нас, так порядки поменял. Любит порядок, хоть стог, но справедливости не отнять.

– Как его разыскать?

– Мне не ведомо.

– Что так?

– Господин Комаров на службу приезжал ежедневно к осьми часам, окромя святых праздников. А тут третий день пошел, как его не вижу.

– Может в разъездах?

– Никак нет, господин Путилин, он всегда при нашем заведении. Сколько помню, он ни единого раза не выезжал не то, что в губернии, но и в уезды.

– Когда, говоришь, видел в последний раз?

– Третьего дня, тогда еще с утра непогодилось.

– И ты запомнил?

– А как же, Афанасий Петрович приехал, как обычно на коляске. Его уже который год Василий возит.

– Хорошо, а дальше?

– Вышел он и все.

– Все?

– Нет, прошу прощения, Ваше Благородие, его женщина окликнула. Он к ней подошел, они сели в коляску и поехали. Я еще удивился, что впервые вижу, чтобы Афанасий Петрович не на службу пошел.

– Как выглядела женщина?

– Что в черном платье и с вуалькой это я помню, а больше… Не знаю.

– Господин Комаров был удивлен окриком?

– Я припоминаю, что он был более смущен, чем удивлен.

– На что они сели?

– Коляска с верхом.

– А на месте извозчика кто был?

– Не могу сказать, я больше на даму смотрел.

– Чем она привлекла?

– Я лица не видел сквозь вуальку—то, но мне показалась молодой.

– Как она его окликнула?

– А? – недоуменно произнёс мужчина, явно не понимая вопроса.

– По имени? Фамилии?

– А—а, – протянул спрашиваемый, – Афанасий Петрович, да—да, Так и было. Афанасием Петровичем окликнула.

– Хорошо, а в какую сторону поехали?

– Так к Невскому, – удивился он, – тут только одна дорога.

– А номер жетона извозчика?

– Извиняйте, но не поинтересовался.

– Благодарю, – Иван Дмитриевич поинтересовался об утреннем госте, где можно его разыскать? Привратник указал.

Путилин начал подниматься по лестнице, Миша шел на ступень позади.

На лестничной площадке третьего этажа стоял утренний посетитель и распекал молодого человека.

– Ну ступай, – бросил он недовольным видом юноше, – чем– нибудь порадуете? – спросил недовольным голосом.

– Увы, – развел руками Путилин, – нет ни хороших и ни плохих новостей.

– Тогда чем могу быть полезным? – священник взялся рукою за крест, висевший на груди.

– Чем занимался в последнее время господин Комаров?

– Затрудняюсь Вам ответить, – пожевал ус утренний гость, – Вам лучше поведает об этом его помощник.

– Если не затруднит моя просьба, не смогли бы Вы нас провести к нему?

– Отчего же, прошу.

Кабинет секретаря консистории господина Комарова находился на втором этаже.

Священник, тяжело дыша, спускался по лестнице. Рукой показал, нам в ту сторону.

Помощник Афанасия Петровича сидел за столом, когда они без стука вошли. Вскочил сконфужено с места.

– Добрый день, господа!

Священник ничего не сказал в ответ, только сверкнул глазами. Иван Дмитриевич сдержано кивнул на приветствие, один Михаил улыбнулся и произнёс:

– День добрый!

– Чем могу быть, полезен?

– Сам не появлялся, – пропустил мимо ушей слова утренний гость.

– Никак нет, – помощник склонил голову.

– Так, – сказал священник, – Эти господа желали бы с тобою побеседовать, не сочти за труд, – снова блеснул глазами. Было видно, что недолюбливал помощника, возможно и хозяина кабинета. – Если я Вам еще понадоблюсь, Вас ко мне проводит, – кивнул головой в сторону помощника, – он знает, где меня найти. А за сим разрешите удалиться, – и тяжелой поступью покинул кабинет.

– Вы давно помощником у господина Комарова? – Иван Дмитриевич подошел к окну.

– Два года будет.

– Когда вы видели его в последний раз?

– Три дня тому.

– Три?

– Точно так.

– И где?

– Вы видите, что наши окна выходят на сторону, где вход. Так в то время я стоял у окна и видел, как Афанасий Петрович подъехал на коляске.

– Что было далее?

– Он обернулся, по всей видимости, его окликнула дама в черном платье, что стояла рядом с коляской. Они с минуту поговорили, поднялись в коляску и уехали.

– Вы видели раньше эту даму?

– К сожалению, я ее не признал, тем более ее лицо закрывала шляпка, а сверху лица к сожалению не увидеть. Вы сами можете убедиться, посмотрев вниз.

– В каком тоне был разговор?

– Мне показалось, что Афанасий Петрович был удивлен, но я могу ошибаться, – дополнил помощник секретаря.

– Какими делами занимался в последнее время господин Комаров?

– Так сразу не могу сказать, просителей было много, но можно посмотреть в журнале посещений. Там отмечены все.

– А мог кто—нибудь посетить Афанасия Петровича, минуя журнал?

– Никак невозможно, я всегда нахожусь в этой комнате, а господин Комаров был на этот счет строг и без моего доклада не принял бы никого.

– Что ж посмотрим журнал?

– Одну минуту, – помощник секретаря консистории склонился над столом и вытащил из—под стопки большую книгу в черном переплете, – прошу, – он открыл и пояснил, – здесь фамилия посетителя, здесь с какой целью он обращается в наше заведение, здесь время пребывания посетителя у Афанасия Петровича, здесь, – показал пальцем, – ответ на прошение.

– А почему в некоторых строках пусто?

– Так не всегда посетитель выказывал цель прихода мне, я ж только помощник, а об истинной причине визита знал только господин Комаров.

– Хорошо, а чем занимался Афанасий Петрович?

– Ранее просители непосредственно сносились с чиновниками нашего богоугодного заведения, он запретил. Уж очень был строг, ратовал и в конечном итоге добился строгого наказания для провинившихся чинов духовного ведомства.

– А кроме указанного?

– Хоть Афанасий Петрович и молод, но был ярым противником бракоразводных дел, в особенности богатых и знатных людей. Без жалости увольнял чиновников консистории, которые по его мнению были нерадивы.

– Мог ли кто затаить на него обиду?

– Несомненно, – резко ответил помощник, – ведь люди всякие, некоторые приходили с угрозами, но господин Комаров был в решениях тверд и от слов не отступал.

– А из последних?

– Мне не упомнить.

– Хорошо, а можете подготовить бумагу, каким разводным делам не давал ходу секретарь и кто из чиновников был уволен по настоянию Афанасия Петровича.

– Будет сделано.

– Завтра поутру, господин Жуков, – Иван Дмитриевич указал рукой на помощника, – заедет к Вам.

– С кем был дружен господин Комаров?

– Не имел чести знать.

– О ком – нибудь он рассказывал?

– Увы, мой начальник был немного замкнут.

– Почему «был»?

– Не знаю, – стушевался помощник секретаря, явно что—то утаивая.

– Так отчего же?

– Я подумал, – начал он говорить, пряча глаза, – что раз Вы занимаетесь этим делом, то можно предположить самое худшее.

– К чьему—то счастью или…, – Иван Дмитриевич выдержал паузу, смотря в лицо помощнику Афанасия Петровича, – к чьему—то сожалению нам пока ничего не ведомо о судьбе Вашего начальника. Так Вы о знакомцах, родственниках господина Комарова не знаете.

– Совершенно верно, – помощника секретаря оставило волнение.

– Что ж, благодарю за беседу, – Путилин переложил трость из руки в руку, – утром Вас навестит господин Жуков.

– Буду ждать, и не сомневайтесь – бумага будет готова.

– Разрешите откланяться, – Иван Дмитриевич церемонно наклонил голову в знак прощания и направился к выходу.

Только выйдя на улицу и, надев шляпу, обернулся к Михаилу.

– И как тебе данное богоугодное заведение?

– Не примите за кощунство, – помощник посмотрел на окна здания консистории, – но мне кажется змеиное гнездо.

– Нет, это не святотатство, а истинная правда.

– Где ж нам теперь искать пропавшего секретаря?

– Пока не знаю, – тяжело вздохнул начальник сыска, – только одна ниточка – женщина в черном, но и она подобие призрака, вроде бы существует, но кто никто не знает. Хотя в списке, что завтра получишь, она может быть в качестве обиженной жены, требующей развода.

– Вы думаете, исчезновение связано с бракоразводными делами?

– Я не утверждаю, но и не исключаю такой возможности.

– Тогда как же обиженные чиновники, лишившиеся службы по вине ретивого секретаря?

– Миша, и такая возможность не исключена. Сейчас мы бродим в потемках, если честно сказать, то пока не вижу светлого пятнышка в непроницаемой мгле розыска.

– Вам, Иван Дмитрич, не показалось, что помощник Афанасия Петровича что—то скрывает?

– Не показалось, а я уверен в этом.

– Но почему? – Михаил не успел окончить вопроса, будучи перебит словами Путилина.

– Пока рано. – Потом добавил, – а правду все равно поведает. Шила в мешке не утаишь.

– Не было бы поздно?

– Три дня срок, но будем надеяться на благополучный исход наших розысков.

– Иван Дмитрич, у меня складывается впечатление, что пропавший идет впереди, а мы его догоняем, но шаг слишком мелок.

– Верно подметил, идем по следу.

Утром помощник секретаря консистории сидел на своем месте, усталым взглядом взирая на дверь. При каждом входящем посетителе он приподнимался со стула и вежливым с извиняющимися нотками голосом произносил, что господин Комаров отсутствует и будет через несколько дней. На вопрос: когда? Следовало пожатие плечами, мол, сие мне не ведомо, у секретаря много важных дел.

Михаил застал помощника, поднимающимся из—за стола и обрадовавшимся хотя бы одному знакомому лицу.

– Здравствуйте, господин Жуков. У меня для Вас бумага готова с вечера, – он протянул два листа серой бумаги, – в первом посетители, во втором уволенные Афанасием Петровичем чиновники.

– Благодарю, – Михаил взял протянутые листы, исписанные мелким почерком.

Поутру Иван Дмитриевич вскочил, словно сыграл сигнал тревоги. После недолгого умывания выскочил на улицу, даже не выпив утреннего чая, и на пролетке отправился на квартиру исчезнувшего чиновника.

– Любезный, – обратился к дворнику, – где мне найти хозяина?

– Иван Егорыч проживают в третьем этажу, – ответил тот, не удивляясь вопросу начальника сыска. Надо, значит, надобность есть.

– Проводи меня к нему.

– С превеликим удовольствием.

Хозяин принял в комнате в халате и домашних тапочках.

– Чем могу быть полезен?

– Иван Егорович, – обратился к нему Путилин, – я – начальник сыскной полиции – занимаюсь щекотливым делом.

– Я Вас внимательно слушаю.

– Вы, наверное, уже наслышаны об исчезновении вашего жильца господина Комарова?

– Да, да, до меня доходили вести.

– Так вот четыре дня тому поутру Афанасий Петрович вышел из дома и с тех пор его не видели ни на службе, ни дома.

– Печально.

– Я занимаюсь розысками господина Комарова и пока о несчастье говорить рано, но я к Вам с не совсем законною просьбою.

– Слушаю и буду рад, если смогу чем– нибудь помочь в этом деле.

– С Вашего позволения мне хотелось бы произвести осмотр квартиры исчезнувшего.

– Ну я думаю, – произнёс Иван Егорович, – что это пойдет во благо розыскам и Вы ничего не будете трогать?

– Боже упаси, – приложил руку к груди Путилин, – мне просто необходимо посмотреть, как проживал Афанасий Петрович? Ведь по отзывам он был чрезвычайно замкнутым человеком.

– Да, мне дворник говорил, что не видел ни разу, чтобы к господину Комарову приходили приятели, родные или, – он подмигнул Ивану Дмитриевичу и шепотом произнёс, – дамы.

– Это так, – подтвердил начальник сыска, – Иван Егорович, не сочтете за труд сопроводить меня?

– Я только оденусь.

Дважды щелкнул замок, дворник потянул за массивную бронзовую ручку и дверь с легким скрипом распахнулась.

– Прошу Вас, – хозяин показал рукой, – будьте первым.

– Благодарю, – Иван Дмитриевич ступил в широкий коридор с большим зеркалом на стене.

Квартира оказалось небольшой, состоящей из спальни, гостиной и кабинета. Везде царил порядок и ни пылинки на мебели.

– Иван Егорович, – обратился Путилин к владельцу дома, – а кто убирается в комнатах и готовит господину Комарову.

Иван Егорович кивнул дворнику, мол, отвечай, тот прокашлялся:

– Так Варвара из соседнего дома, она и ключ имеет. Я за ней схожу? – то ли вопрос, то ли просьба.

– Ступай, – начальник сыска осмотрел спальню. Ничего примечательного: широкая кровать под прозрачным пологом, стул, столик, на нем лампа, книга с закладкой, стакан и наполненный водой графин. Иван Дмитриевич взял в руки книгу, оказавшуюся романом господина Диккенса, но интерес вызвала не она, а письмо, служившее закладкой.

«Жестокость порождает только жестокость, господин Комаров, Вам же не знакомо само понятие милосердия. Бог Вам судья, Он накажет Вас за перенесенные нами несчастия, к которым Вы приложили свою руку.»

– Иван Егорович, – Путилин обернулся к хозяину, – Вы не будете возражать, если я возьму с собою это письмо?

– Ради Бога, – ответил тот и добавил, – я надеюсь, оно поможет в розысках несчастного Афанасия Петровича.

– Не могу сказать утвердительно, но свою лепту, надеюсь, внесет.

В кабинете посредине стоял дубовый стол с чернильным прибором на одном углу и на втором стопкой чистой бумаги. В углу стояло бюро со множеством ящичков. Вдоль стен до самых потолков возвышались шкафы, на которых стройными рядами выстроились выпуклыми корешками книги.

Иван Дмитриевич вопросительно посмотрел на владельца дома, тот пожал плечами и подошел к окну, обозревая из него улицу.

Раздалось негромкое покашливание, вернулся дворник.

– Ваше Благородие, – обратился к начальнику сыска, – вот Варвара, – он несильно подтолкнул в спину девицу лет двадцати пяти, зардевшуюся от нежданного внимания.

– Хорошо, – произнёс Путилин, – а теперь ступай, голубчик. Если понадобишься, я тебя найду. – Потом повернул голову к владельцу дома, – Иван Егорович, не будет Вам затруднительно оставить нас с Варварой на несколько минут.

– Не беспокойтесь, – он поднял две руки, мол, господин Путилин, понимаю, что девица будет более откровенна с Вами наедине, – и осторожно прикрыл за собою дверь.

– Так, значит, тебя зовут Варварой?

– Да, – едва промолвила она, еще больше выступили на щеках пунцовые пятна.

– Садись, – Иван Дмитриевич указал на один из стульев, стоявших у рабочего стола, – как говорит народная мудрость, в ногах правды нет.

– Благодарствую, но мне сподручнее стоять.

– Может быть, – сам Путилин присел на хозяйский стул, – но разговор наш не радостный, так что присаживайся.

Поправив юбку, Варвара присела.

– Скажи, когда Афанасия Петровича видела в последний раз?

– Так в день пропажи, – краска так и не сходила с лица, которое она не смела поднять от смущения, сцепила пальцы рук так, что побелели костяшки, выдавая признаки волнения.

– К Афанасию Петровичу приходили гости?

– Я не видала.

– Хорошо, к нему кто—нибудь приходил?

Она пожала плечами.

– Каким человеком был господин Комаров?

– Не знаю, – ее глаза были устремлены в пол, – что Вы хотите знать?

– В каких ты была с ним отношениях?

– Вы уже знаете? – она впервые взглянула удивленным взором в глаза Путилину.

– Нет, но догадываюсь.

– Он боялся огласки наших отношений, ведь он чиновник богоугодного заведения и сам требовал наказаний для провинившихся, а здесь, – она умолкла.

– Я понимаю, но мне хотелось бы знать правду, иначе мне трудно заниматься розысками Афанасия Петровича.

– Афанасий – хороший человек, ласковый, никогда не был со мною груб, ни разу не повысил на меня голос. Только мы стояли на разных ступеньках, он был образованнее и умнее меня, а я… – она отвернулась и смахнула со щеки слезу, – найдите его, прошу Вас, найдите.

– Постараюсь, но помоги мне. Когда ты видела Афанасия Петровича?

– Я была в ту ночь у него.

– А утром?

– Он, как обычно, выпил чаю и пошел на службу.

– Никто не приходил в его отсутствие?

– Нет, я занимаюсь уборкой и готовлю ужин к его приходу.

– Не мог кто—то тайно побывать здесь?

– Я бы заметила. Афанасий аккуратный человек и все разложено по своим местах, мне приходиться только вытирать пыль и заниматься стиркой грязных вещей.

– Хорошо, – пальцами потеребил волосы на виске, – он рассказывал что—нибудь о родственниках, знакомых?

– К сожалению, ему не нравилось вспоминать о родных и меня сложилось впечатление, что он лишился отца и матери в детстве, воспитывался в чужой семье.

– От чего складывалось такое впечатление?

– Так у него всегда тускнел взгляд, и он старался уйти от вопросов о детстве.

– Ты знаешь, где он хранил документы, письма?

– Вот в этом бюро, – она указала на стоящий в углу предмет мебели, ключ всегда носил с собою на цепочке.

– Я тебя больше не держу.

Варвара поднялась и пошла к выходу, остановилась, словно хотела что—то сказать, но передумала и двинулась дальше.

– Я надеюсь, что сия девица смогла пролить хотя бы толику света на исчезновение Афанасия Петровича? – спросил Иван Егорович, войдя в кабинет после ухода Варвары.

– Да как Вам сказать, – произнёс начальник сыска, – не то, чтобы дело стало яснее, но и тумана не прибавилось, – он поднялся со стула и остановился у бюро, вопросительно посмотрел на владельца дома, то понял взгляд Путилина и повернулся к нему спиною.

– Мне не хотелось терять такого постояльца, – хозяин делал вид, что смотрит в окно, а сам украдкой косил глазом на сыскного начальника, доставшего из кармана связку то ли ключей, то ли каких—то железных загогулин. Одно движение и первый ящик открыт.

– Трудно сказать, – Иван Дмитриевич перебирал бумаги, – но я все– таки надеюсь на счастливый исход данного дела.

Писем было немного и большинство не с лестными словами в адрес секретаря консистории, препятствующего бракоразводным делам. Два письма были от бывших священнослужителей, лишившихся сана по требованию господина Комарова. И ни одной бумаги касательно родных.

Третий ящик удивил и внес некоторое замешательство в голову начальника сыска: там лежали два паспорта на разные фамилии, но что интересно с одним и тем же местом рождения – город Нижнеудинск Иркутской губернии. Иван Дмитриевич просто застыл мраморной статуей, мыслей не было, только напряженный взгляд остановился на паспортах. Там же лежала пачка банковских билетов в крупных купюрах.

Остальные ящики больше ничем не смогли удивить, как и все остальное в кабинете.

Гостиная оправдывала свое название, в ней не было ничего лишнего, ни одной вещи, которая бросалась бы в глаза своей несуразностью и которая была бы здесь лишней.

– Прошу прощения, – Путилин обратился к владельцу дома, – за то, что Вас задержал, но хочется докопаться до истины.

– Я понимаю, поэтому рад помочь.

– Разрешите откланяться, – наклонил голову, – служба.

– Да, да, если еще чем—нибудь могу помочь, то милости прошу. Мои двери всегда для Вас открыты.

– Благодарю, при случае непременно воспользуюсь Вашим приглашением и Вас милости прошу по надобности.

Жуков со списками в руках томился в ожидании прихода начальника, то и дело пробегая глазами по маленьким буковкам написанным каллиграфическим почерком.

– Доброе утро, Иван Дмитрич, – произнёс Миша, указывая не листы бумаги, – а я рассматриваю полученные списки и ничего толком не могу придумать.

Путилин вместо приветствия кивнул и указал: заходи. В кабинете присел за стол, откинувшись на спинку кресла, потом достал из кармана забранное на квартире Комарова и протянул помощнику, тот взял.

– Паспорта? – удивленно сказал он.

– Да, паспорта, – устало сказал Иван Дмитриевич, – спроси—ка лучше, где я, старый дурак, их взял?

– И где? – Михаил стал как будто меньше, вчитываясь в написанное.

– Вчерашним днем я опрашивал дворника у дома исчезнувшего и не соизволил побывать на квартире, побежал по следу и упустил – сетовал Путилин, – допустить такую непростительную оплошность. Заниматься розысками и… – он махнул рукой и прикрыл ею свое лицо, словно стыдясь непростительного деяния.

Потом сбросил с себя маску страдальца.

– Что со списком помощника секретаря?

– Он составил две бумаги – уволенные чиновники, – он положил перед Путилиным первый список, в котором было десятка три фамилий, – а это, – он поверх первого положил второй, – бракоразводные дела, которые он задерживал.

– Ты прочел паспорта?

– Да.

– Ничего не примечаешь в них?

– Однако из далеких краев прибыли господа.

– Или один с чужими документами?

– С этим невозможно не согласится. Думаю, что трудно будет проверить.

– Трудно или нет. Ты этим займись без промедления. Мне кажется, там начинается история пропажи. Нашему пропавшему тридцать четыре года. Отправь депешу канцелярию иркутского обер—полицмейстера: не было ли у них лет пятнадцать– двадцать громких дел в губернии.

– Займусь

– Потом проверь по духовному ведомству: откуда взялся сей господин, где получил образование, где и на каких должностях пребывал до занятия столь высокого места, ведь не шутка, таким назначением ведает Святейший Синод. Ведь канцелярия консистории состоит под начальством секретаря, который, заведуя всеми столами, фактически пользуется большим влиянием, чем каждый член присутствия в отдельности.

– Верно, Иван Дмитрич, этому способствует и то, что секретарь утверждается в должности по предложению обер—прокурора.

– Правильно мыслишь, господин Жуков, – на лице начальника сыскной полиции появилась улыбка. – Тогда за дело, а я пока помыслю над принесенными тобой списками.

О непростительной оплошности больше не вспоминалось, Иван Дмитриевич еще будучи младшим помощником квартального надзирателя на Толкучем рынке для себя решил, что ошибки неизбежны в любом деле и казниться из—за них – терять нить расследования и совершать новые, которые в конечном итоге могут привести к непоправимому. Путилин с интересом просматривал список бракоразводных дел, ему казалось, что там сокрыта тайна пропажи. Уволенные его интересовали в меньшей степени, среди чиновников духовного ведомства, конечно же, как и вовсе заведениях империи, встречались недостойные люди, но чтобы они сподобились на совершение преступления и с таким хладнокровием, было сомнительно.

Иван Дмитриевич карандашом подчеркнул две заинтересовавшие его фамилии. в одном из бракоразводных процессов участвовала дама из Иркутской губернии, вторая можно сказать привлекла внимание по наитию. Начальник сыска еще раз осмотрел паспорта, оказавшиеся по всем приметам подлинными. Смущало место рождения и некоторые обстоятельства: ежели господин Комаров не тот человек, за которого он себя выдает, то отчего же он не прихватил с собою столь важные документы? И деньги? При начале новой жизни они столь необходимы? Не будешь же обустраиваться на новом месте с фамилией, которая известна полиции? И деньги? Может быть у пропавшего секретаря была вторая квартира? Но все твердят, что он ежедневно отправлялся на службу из той, что я посетил? Одни загадки.

Иван Дмитриевич не стал вызывать дежурного чиновника, а сам спустился на первый этаж и там дал поручение проверить отмеченных в списке. Потом вернулся к себе, чай показался безвкусным. Так было всегда, когда хотелось быстрого результата, который в конечном итоге приходилось выискивать среди множества ненужного хлама.

Что—то не давало покоя, но что? Вроде бы кирпичик к кирпичику, ан нет вкривь стена возводится и приходится ее рушить, чтобы вернуться заново к исходному состоянию. Душило неприятное чувство ожидания, когда не к чему приложить силы. Дело не движется из—за отсутствия сведений и это тяготило, словно тяжелый груз был привязан к ногам и он не способствовал приятности при каждом шаге.

Михаил ворвался в кабинет, как всегда, без стука и приглашения, но забыв о приличиях и субординации.

– Иван Дмитрич, – шлепнулся на стул и, словно не замечая укоризненного взгляда начальника, продолжил тираду, – депеши иркутскому обер—полицмейстеру отправлены, а вот, – он протянул Путилину лист бумаги, – это послужной список нашего пропавшего.

Начальник сыска с интересом читал поданную бумагу, сощурив при этом глаза. Потом отложил в сторону.

– Согласно этого документа, – он потряс послужным списком, – нашего несчастного секретаря в пору делать если не святым, то по крайней мере праведным и лик писать с него можно.

– И я об этом, – на лице Михаила появилась, непонятно что выражающая, гримаса, – не вяжется духовность с преступлением.

– Это как посмотреть.

– Тоже верно, паспорта и деньги найдены у нашего святоши. Не чисто тут, ох как не чисто.

– Не забегай вперед, – пальцами Иван Дмитриевич выбивал на крышке стола дробь, – подождем ответов, тем более, что по принесенным тобой спискам я приказал учинить проверку.

– Мне не дает покоя дама, что увезла секретаря. Он ее испугался?

– Не исключено.

– Тогда вышеуказанная дама знала о нем что—то нелицеприятное?

Путилин неопределенно пожал плечами.

– Может быть наш праведник не так чист?

– Я же сказал, не исключено, – Иван Дмитриевич произнёс последнее слово по слогам, словно в начальной школе.

– Тогда позволите спросить, как он мог попасть на столь высокий пост в духовном ведомстве?

– Пока тайна за семью печатями.

– Не верится, чтобы так небрежно в духовном ведомстве отнеслись к его назначению.

– Мы же не ведаем о его покровителях.

– Но не обер—покурор же? И не Святейший Синод?

– А почему бы и нет. Все может быть в наше время, все. Вот видишь, – указал пальцем на бумагу, – согласно послужного списка наш разыскиваемый получил высшее академическое образование. Побывал на Святой земле в духовной миссии и при Синоде получил специальную подготовку к должности секретаря.

– Но неужто никто не распознал в нем самозванца?

– Не гадай, Миша. Мы должны следовать только узнанному, иначе воображение приведет нас не к тому дому.

– Вы —то что мыслите по поводу любезного господина Комарова?

– Не знаю, – искренне признался Иван Дмитриевич, – разум говорит – преступник, а червь гложет изнутри, говоря: да не может такого быть.

– А я склонен к мысли о самозванце.

– Вот, вот, ступай, проверь—ка лучше, не пришли ли телеграммы из Иркутска.

– Иван Дмитрич, я думаю рановато, наверное, придут в лучшем случае завтрашним днем.

– Да, Миша, – посетовал Путилин, – нет худшего состояния, чем ожидание.

В третьем часу пополудни доставили циркуляры из департамента санкт– петербургского обер—полицмейстера, в числе прочих и о пропавшем секретаре, сам Государь выказывал обеспокоенность о принятии надлежащих мер к розыску чиновника Духовной Консистории, высказывая нелицеприятные слова о порядке в столице, если лица такого ранга бесследно пропадают.

Путилин ладонью потер шею в предчувствии взысканий за нерадивость, хотя меры приняты и делается все, чтобы данное дело завершить надлежащим образом. Полетят головы, если подтвердится, что Афанасий Петрович Комаров, уроженец Иркутской губернии, на самом деле является самозванцем с несколькими паспортами.

Иван Дмитриевич нахмурился, радости принесенные бумаги не добавляли, да и, честно сказать, отбивали всякое желание к дальнейшему продолжению поисков несчастного. Складывалось впечатление, что только в департаменте заняты важными делами, составлением различных инструкций, циркуляров, поучений и отсылкой их, как буд—то остальные ведомства только и ждут указаний. Раздражение охватывало в минуты понимания, которое становилось противу мыслей.

– Прибыл курьер из адресной, – произнёс, входя в кабинет, Михаил, – со сведениями об интересующих персонах.

– Давай, давай, – Иван Дмитриевич потер руки в предчувствии новой ниточки. Прочел, отложил на стол, снова прочел. Потом резко поднялся так, что едва не повалилось на спинку кресло. Подошел к окну и, там переваливаясь с носка на пятку, простоял некоторое время, обернулся, сверкнув глазами, и прошептал.

– Поехали.

Только в извозчичьей коляске, повернув лицо к помощнику, тихо сказал.

– Неужели Иркутск.

– Что? – непонимающе спросил Миша.

– Ниточки сего дела произрастают в тех краях.

– Куда мы путь держим?

– Нанесем визит одной даме, – далее добавил, – Елизавете Петровне Крамер.

– Петровне? – спросил Жуков. – Наш пропавший Петрович, дама Петровна. Уж не родственники они.

– Не думаю.

– Было бы любопытно, приехать и узнать, что госпожа Крамер – родная сестра Афанасия Петровича.

– Ты, наверное, позабыл, наш секретарь был единственным ребенком в семье.

– Нет, данное обстоятельство я помню.

– В таком случае не топчи новой дорожки.

– Иван Дмитрич, согласитесь, что заманчиво. Брат препятствует бракоразводному делу сестры, а она при… – Михаил уловил укоризненный взгляд начальника и оборвал свою тираду на полуслове.

Остаток пути провели в молчании. Каждый размышлял о своем: Иван Дмитриевич о превратностях судьбы. Как в одночасье может повернуться колесо, превращая человека из добропорядочного человека в преступника, а Жуков размечтался о кровавой драме, участники которой брат и сестра, с детства питающие друг к другу тайную ненависть, как в недавно прочитанном романе, переведенном с французского языка.

– Любезный, – сказал, снимая шляпу Путилин, – доложи Елизавете Петровне, что просят встречи Иван Дмитриевич Путилин с помощником, – и он протянул визитную карточку, черкнув на ней несколько слов.

– Одну минуту—с, – произнёс подтянутый слуга в отутюженной одежде, наклонил голову и удалился выполнять поручение пришедших.

Через несколько минут он вернулся и торжественно объявил.

– Елизавета Петровна ждет Вас.

Оставив трость и шляпу, Путилин начал подниматься по лестнице, покрытой темно—красным ковром.

– Прошу, – сопровождавший гостей слуга, распахнул двери.

В кресле с прямой спинкой не сидела, а восседала, словно царствующая особа на троне, еще молодая женщина со светлыми собранными в пышную прическу волосами. В руках она держала книгу, которую при приближении посетителей отложила на стоящий рядом столик.

После ответа на приветствие, она произнёсла низким, но приятным голосом.

– Что Вас, господин Путилин, привело в мой дом?

– Некие обстоятельства службы.

– Вот уж никогда не думала, что придется принимать чиновников из сыскной полиции, – она взяла со стола и посмотрела на визитную карточку Ивана Дмитриевича, – тем более начальника.

– Увы, приходится тревожить для уточнения некоторых аспектов жизни.

– И каких? – брови в удивлении поползли вверх, придавая лицу смешливый вид.

– Разрешите, – Путилин указал рукою на стул.

– Да, да, господа, прошу присаживайтесь, – и добавила, – мне кажется наш разговор способен затянуться?

– Все зависит от Вашей, Елизавета Петровна, откровенности.

– Даже так?

– Служба, – Иван Дмитриевич смотрел на женщину удрученным взглядом.

– Я слушаю, но не могу понять, чем могу быть Вам полезна?

– Если не ошибаюсь, Вы приехали в столицу из иркутской губернии?

– Вы правы, я долгое время жила в Нижнеудинске и Иркутске.

– Вам не знаком некий Комаров Афанасий Петрович?

– А как же? Ведь я обязана этому господину тем, что мое бракоразводное дело отложено под сукно.

– Ранее Вы не были с ним знакомы ранее?

– Увы, впервые я господина Комарова, – она произнёсла фамилию с долей неприязни, – увидела в Духовной Консистории.

– Как Вы опишите Афанасия Петровича?

– Отвратительный человек с амбициями Наполеона, мне показалось, что он возомнил себя вершителем судеб либо свое недовольство выражал на других, зависимых от его решения.

– Но он же поставлен самим обер—прокурором на страже сохранения семейных уз?

– Извольте, господа, но жизнь не стоит на месте, и некоторые обстоятельства требуют расторжения этих уз. Ничто не вечно.

– Совершенно, согласен, так Вы говорите, что не встречали господина Комарова в Иркутске? – Путилин повторил вопрос.

– Увы, нет.

– Почему он не давал ходу Вашему делу?

– Вы же сами сказали ранее, сохранением семейных уз, хотя отношения между мной и мужей чисто формальные. Он живет своей жизнью, я своей и каждый из нас стремится не мешать друг другу излишними вопросами и излишним любопытством.

– Так зачем же окончательно разрывать отношения?

– Господа, у каждого из нас есть свои маленькие тайны.

– Будучи в Иркутске, Вам не приходилось слышать о громких процессах пятнадцати– двадцати летней давности, связанных с фамилией Комарова?

– В ту пору я была еще ребенком и поэтому меня тревожили другие заботы, – Елизавета Петровна улыбнулась.

– Прошу прощения за наше внезапное вторжение, – Иван Дмитриевич поднялся со стула, – разрешите откланяться!

– Пустышка, – уже на улице перед домом произнёс Жуков.

– Может быть, – сказал Путилин, одевая шляпу.

– Вы думаете, она причастна к пропаже?

– Не знаю, – просто ответил Иван Дмитриевич, – может быть обстоятельства вынудили госпожу Крамер пойти на преступление, но возникает вопрос: для какой цели? Данное злодеяние ни на миг не приближало окончание бракоразводного дела.

– Остается только месть, – вставил тираду Михаил.

– Остается месть, – Путилин передразнил помощника, – поменьше читай Габорио с его Лекоком, тогда будешь ближе к земному, иначе больно падать с воображаемых небес.

Жуков насупился от обидных слов. Нравится ему читать, как умные сыскные разыскивают злодеев, но он же понимает, что там один вымысел, но интересно же следить, как развиваются события.

– Не таи обиду, – примирительный тон прозвучал посреди возникшей паузы, – я ж хочу, чтобы ты на шаг видел дальше преступника. Вот ныне ты слышал разговор с Елизаветой Петровной, какие чувства остались после беседы?

– Так я бы сказал, что понапраслину на нее возводят, не способна милая женщина на злодеяния.

– Ты позабыл Лукерью Егорову, когда ее же сестра убивалась по усопшей, а сама…. – Иван Дмитриевич хитро посмотрел на помощника.

– Ну то тогда, бабы из деревни, – отмахнулся Михаил, – а здесь дама из образованных и с такими невинными глазами, хоть Мадонну рисуй.

– Вот когда– нибудь такие прелестные глаза тебя и погубят, – предрек начальник.

Саженей с полста шли молча, погруженные в свое.

Михаил за неимением новых путей в розысках, витал в облаках. Вспоминая, как в подобных случаях поступали герои романов. Они всегда находили едва заметные следы, а в данном деле: секретарь то ли жулик, то ли честный человек. Нашли бы тело – одни мысли терзали голову, можно было искать того, кто свершил злодейство, а живого нашли и невредимого – другое дело, сам бы поведал о злоключениях. Так нет, что делать дальше? Одни вопросы, да и те без полных ответов.

Иван же Дмитриевич при каждом шаге стучал тростью о булыжную мостовую, сам того не слыша. В голове роились мысли, но каждая не приходила до конца, а так отрывки. Да, секретарь исчез. Следов после себя не оставил, словно сел в извозчичью коляску и в небо унесло несчастного. Небо, небо, это мысль, пронеслось в голове, паспорта, деньги, двойная жизнь. Получается, как в пошлой пиеске, когда автор не знает, чем ее окончить. А вдруг так и есть?

– Иван Дмитрич, – перебил размышления Михаил, – будем наносить визит по второму адресу.

– Непременно, – сказал Путилин, не вдумываясь в слова помощника, – непременно нанесем визит, непременно.

– Когда?

– Что? – спросил начальник сыска, словно очнувшись от забытья.

– Когда проедем с визитом по второму адресу?

– Надо, но после получения депеши от иркутского обер—полицмейстера.

– Отчего?

– Мне не хочется выслушивать пустые ответы, которые ничего не дают в нашем и без того пустом деле. Елизавета Петровна – красивая женщина, но меня больше сию минуту интересовало продвижение следствия. Пока не найдено хладное тело господина Комарова теплится надежда на благополучный исход.

– А что Вы ожидаете от иркутского ответа?

– Откровенно говоря, даже не знаю, – честно признался Путилин, – хочется хотя бы маленького следа, иначе впереди темный беспросветный тупик, – закончил речь о безрадостном окончании дела.

– Иван Дмитрич, – посетовал Миша, – я удивляюсь Вашему настроению.

– Не обращай внимания, – отмахнулся Путилин, – допекли меня циркуляры, словно ходить стоит по дорожке, проторенной там, – и он указал рукою в верх, имея в виду канцелярию обер—полицмейстера.

Жуков промолчал.

С наступившим утром пришли новые заботы. Депеша из Иркутска прибыла ровно в полдень, словно томилась в ожидании перед тем, как попасть на стол к начальнику сыскной полиции.

Путилин, прежде чем взять бумагу, положил на нее руку, словно пытался прочесть строчки, исписанные мелким почерком, с минуту посидел в задумчивости, глядя на лежащий перед ним лист.

– Так, – произнёс он, – начальнику… так …санкт– петербургской… далее… отвечая на Ваше… далее… паспорта на … выданные мещанам… были утеряны три месяца тому… это теплее… Вот Комаров Афанасий Петрович, мещанин, уроженец города Нижнеудинск, убыл в Москву для зачисления в духовную академию, паспорт выдан … Понятно.

Миша, подай—ка мне послужной список пропавшего. Так, так.

– Есть новое? – Жуков сидел на стуле, словно на иголках.

– Ознакомься, – взял протянутую бумагу и сразу же начал читать.

– Три месяца тому, – произнёс он, оторвав от нее глаза, – так наш секретарь не уезжал из столицы последние годы и похитить паспорта не мог.

– В этом– то все дело, – прищурился Путилин, – так откуда он их взял?

– Может, у растяп похищены в столице?

– Проверь, останавливались ли данные господа у нас либо в Москве.

– Иван Дмитрич, а не проверить заодно и номера банковских билетов, найденных у господина Комарова?

– Проверь, – все тем же тоном произнёс Путилин, – вот тебе паспорта, проверь не снимались ли в последние годы квартиры или нумера в гостиницах на сии фамилии. А вот номера банковских.

Михаил поднялся со стула, держа в руках документы.

– Я в адресную, потом в казначейство. Будут еще распоряжения.

– Нет, Миша, поручений больше не будет, но прошу, поторопись.

– Непременно, Иван Дмитрич, я ж понимаю…

Ответ из иркутской канцелярии попахивал отпиской, на которую так богаты канцелярии, что, мол, своих дел невпроворот, а Вы с такой мелочью. У нас прибыл этап политических преступников более опасных для устоев Империи, чем Ваш секретарь. Но многое пришлось на пользу. Да, написано на бумаге с гербом, судебный процесс был. В нем встречалась фамилия господина Комарова, но Петра Тимофеевича, и не в качестве злодея, сидевшего на скамье обвиняемых. А на свидетельской и от его показаний зависело многое. Обвинялся же господин Крутогоров в растрате казенных средств и не в малых суммах. Ныне же господин Комаров—старший держит ответ перед очами Господа нашего и спросу с него уже нет.

Кто вы, господин Комаров? – пронеслось в голове, – и как сумели стать не последним человеком в епархии?

Снова бесконечные вопросы, прибавившие новых разъяснений и требующие детального разъяснения, снова размышления об пропавшем господине, этом, будь он не ладен, секретаре Духовной Консистории.

К вечерней зорьке явился Михаил, сияющий, словно начищенный до зеркального блеска самовар.

– Были наши растяпы в Санкт—Петербурге, и в это же время заявили о пропаже паспортов. Проживали, между прочим, на Невском в дорогой гостинице, – помощник умолк, заставляя Ивана Дмитриевича задавать новые вопросы

– Михаил, – прикрикнул на Жукова в нетерпении Путилин, – да не тяни, черт окаянный.

– Были растяпы на приеме у секретаря, но с какими просьбами помощнику господина Комарова не ведомо.

– Так, – подытожил начальник сыска, – мы обращались в Консисторию для составления списков уволенных и задержанных бракоразводных дел, а лишившиеся паспортов попадают в третий разряд – простых посетителей. Н—да, незадача.

– но мы же знаем, что лишились документов они здесь, в столице, а это говорит, что консисторский секретарь мог приложить к пропаже руку.

– Мог– то мог, но к чему? – Иван Дмитриевич с недоуменным видом взял в руку лист бумаги, повертел и положил на стол. – На мошенника Афанасий Петрович не походит, такая карьера. Не каждый удосужуется в тридцать четыре подняться на столь высокую ступень. Но для чего красть документы? – Остановил речь и в удивлении добавил, – ведь зачем– то ему понадобились паспорта?

– А может быть господин Комаров не Комаров вовсе?

– Ответить на твой вопрос могу категорично, ибо неоднократно ломал голову. Если посмотреть, что из Иркутска отбыл юноша Афанасий, а в Москву прибыл уже другой с паспортом Комарова, то возникает преграда в виде знакомых, что за это время могли в нем разоблачить самозванца.

– Может он сторонился приехавших из Иркутской губернии?

– Мог, но его родной край неблизкий, но даже эти, растяпы, пошли на прием к земляку. Губернский городок небольшой и по этой причине, я думаю, знали друг друга, тем более отец нашего пропавшего был не последним человеком в губернии и его сына могли знать многие.

– Конечно, исключать нельзя, – задумчиво произнёс Михаил, – но меня беспокоят паспорта и деньги. А не соизволили оставить их ему в залог?

– Да, – улыбнулся Путилин, – и тут же заявили в полицию об их пропаже?

– Я не прав.

– Знаю, а теперь давай вместе помыслим.

– Я всегда.

– Что же у нас, мил человек, получается? – начал Иван Дмитриевич. – Жил– был на свете чиновник, стоящий в епархии не на последнем месте. Добился поста через труд и рвение, прослыл стойким в решении вопросов. То, что самую малость замкнут, так это не повод подозревать его в злоумышлении, да и то, что в близких отношениях с приходящей прислугой, грех, но, как сказал Спаситель, кто у нас без греха? Далее следуют злополучные паспорта и деньги. Да что с номерами банковских билетов?

– Увы, – посетовал Михаил, – к сожалению, отследить не представилось возможным.

– Хорошо, перейдем к дальнейшим рассуждениям. Деньги скопил наш секретарь.

– Не возражаю.

– Паспорта? А не подброшены ли они?

– С какой целью? – неподдельное удивление читалось на лице Жукова.

– Может надо начать с этого, – Путилин постучал пальцем по столу, – к этому рассуждению меня подталкивает и иркутская депеша. Тебе так не кажется?

– Честно говоря, – осторожно произнёс Михаил, – я склоняюсь к противуположенному мнению.

– Позвольте полюбопытствовать, на чем же оно основано?

– Ну не верю я духовному ведомству, – после некоторого молчания сказал помощник.

– Михаил, – Иван Дмитриевич тяжело вздохнул, – ты молод и тебе простительны такие суждения, но, как сотруднику сыскной полиции, тебе этих слов простить нельзя. Ты в первую очередь должен, – Путилин выделил последнее слово, – руководствоваться не охватившими тебя чувствами или неприязнью к людям, встречающимся в расследовании, а чистым соображением, основанным на узнанном, увиденном и найденном. В данном случае на чиновнике нет пятен, ну кроме, ежели шалостей с домработницей, а в остальном он выполнял свои обязанности, как ему подсказывала совесть.

– Сомнительно.

– Не думаю, мои мысли основаны на имеющихся показаниях и документах. А твои?

После некоторого раздумья Михаил сказал:

– Вы правы, мои зиждутся исключительно на неприязни к данному господину.

– То—то. В конечном итоге мы имеем, – Иван Дмитриевич качнул головой из стороны в сторону, словно взвешивая слова, что хотел произнёсти, – как не смешно звучит, заговор с целью опорочить чиновника Духовной Консистории, не дающего ходу каким—то делам.

– Бракоразводным? – подхватил Жуков и брови взлетели вверх.

– Такой поворот вполне может быть.

– Но где же секретарь?

– Это—то мы с тобой и пытаемся выяснить, – Путилин поднял бумаги в поисках списка, написанного помощником господина Комарова, – что некоторых из упомянутых людей сблизило затягивание семейных дел и поэтому они могли сговорится и подстроить козни нашему приверженному принципам сохранения семейного очага чиновнику. Могли?

– Не исключено.

– Вот когда мы выясним, круг лиц, причастных к сему заговору, мы сможем выяснить, куда господина секретаря увезли.

– Вы думаете, его так запросто похитили у самых дверей Консистории?

Иван Дмитриевич вместо ответа пожал плечами, мол, додумывай сам, чай голова должна служить не только для носки картуза, а для более важных дел, требующих пошевелить мозгами.

– Тогда я не понимаю, – Михаил выглядел недоуменным, открытым взглядом вглядываясь в лицо начальника, – ну подбросили паспорта и что здесь крамольного?

– Не скажи, – Иван Дмитриевич подпер рукою щеку, – в сочетании с исчезновением да с деньгами…

– Но он—то исчез без них?

– Да, без них, – тем же тоном произнёс Путилин, – но допусти такую возможность, что наши святоши не стали выносить сор из избы, а замяли дело, будто его и не было. Какие возникли у них мысли? Молчишь? То—то. Мы с тобой хотим докопаться до истины, а Афанасия Петровича сослали бы в какой—нибудь приход на Камчатке или Сибири, чтобы не вскрылось что—нибудь неприятное, имеющее возможность нанести вред церковному ведомству, как говорится, с глаз долой и вся недолга.

– И то правда, – деваться от доводов начальника было некуда и Миша согласился.

– С чего на твой взгляд стоит начинать? – щека продолжала покоится на руке, только над переносицей появилась складка.

– Вы же сами сказали – со списка.

– Начинай.

Жуков поднес кулак к губам, несколько раз кашлянул, словно оратор на трибуне.

– Мне кажется, – скомкал слова в нерешительности, потом осипшим голосом продолжил, – может надо начать с тех, кому надо завершить бракоразводное дело незамедлительно, скажем до отъезда в другие края либо для вступления в повторный брак.

– Замечательно, – похвалил помощника Путилин, – и поэтому ты со списком возвращаешься в Духовную Консисторию и уточняешь об этих людях все, что сможет поведать секретарский помощник. Если же он мало чем сможет помочь, то уточни, кто из списка, – он потряс бумагой, – с особым рвением пытался обойти господина Комарова, нанося визиты вышестоящим духовным лицам. Это будет наш первый шаг. Ты понял.

– Так точно, – просиял Миша, вскочив неловко со стула и так же неумело, но подражая военным, поднес руку к голове, – разрешите выполнять?

– Ступай да поживее, – отмахнулся от помощника Иван Дмитриевич.

Жуков доводил до истерического состояния помощника господина Комарова своими повторяющимися вопросами о том или ином семействе. Что подвигло их на разрыв отношений? Кто из них ходил с жалобами на ретивого чиновника? Какими карами грозили секретарю за задержку дела? Какими подношениями пытались купить? Но в конечном итоге добился желаемого и с радостным чувством, с бумагою, которая казалось жгла карман, погонял извозчика за медлительность езды, хотя прохожие шарахались в сторону от боязни попасть под колеса мчащейся коляски.

Иван же Дмитриевич ноначалу с четверть часа сидел за своим столом, перечитывая раз за разом список. После каждой фамилии отводил к окну взгляд, словно там была разгадка на интересующие его вопросы. Вновь возвращался к бумаге, которая невольно притягивала к себе. Когда же почувствовал усталость в глазах, вызвал дежурного чиновника, интересуясь рапортами и вновь пришедшими циркулярами, которых то ли к счастью, то ли к сожалению не оказалось. Прошелся по этажу, здороваясь со своими сотрудниками, потом вернулся к себе в кабинет, встал у окна, наблюдая за суетой на улице, в ожидании помощника.

Дверь с едва слышным скрипом отворилась, и в небольшую щель протиснулся Михаил с сияющей улыбкой на уставшем от общения с помощником Афанасия Петровича лице.

Путилин повернул на скрип голову и укоризненно покачал, напоминая помощнику, что не плохо бы было поначалу постучать. В прочем непорядок, хотя на привычку Михаила, заходить без стука, уже давно махнул рукой, не стоило переучивать.

– Иван Дмитрич, – по лицу было видно, что возвернулся не с пустыми руками, тем более, как не пытается спрятать лукавую улыбку, ничего не выходит, – я… – хотел пошутить по поводу поездки в Духовную Консисторию, но осекся под пристальным взглядом начальника. – Иван Дмитрич, кое—что удалось разузнать, – за миг стал серьезным.

– Докладывай, – повернулся Путилин и направился к своему любимому креслу, который скрипнул под тяжестью начальника сыска, – слушаю, Миша.

Жуков достал из кармана записную книжицу, в которую заносил самое примечательное и важное, раскрыл на нужной странице, приготовился к обстоятельному разговору об узнанном от духовных лиц.

– Миша, – произнёс Иван Дмитриевич, сбивая с толку помощника, чтобы тот привел в порядок мысли и начал с главного, а не расползался, перескакивая с места на место, как бывало, когда от избытка накопившегося по розыскным делам терял нить рассказа и в конце концов погрязал в дебрях слов, и надолго замолкал, приводя мысли в порядок. Для этой цели Путилин нашел выход и прежде, чем приступать к выслушиванию отчета, давал Жукову маленькое поручение. – Вот то, пока ты не начал свою повесть, я с большим удовольствием выпил бы стакан горячего чая. Не сочти за труд, распорядись, чтобы нам принесли.

– Сию минуту, – вскочил помощник, оставив раскрытой книжицу на столе.

Через некоторое время Михаил воротился, держа в каждой руке по чашке крепкозаваренного чая и подслащенного двумя ложками, как нравилось Путилину.

Иван Дмитриевич отхлебнул глоток обжигающей жидкости и только тогда произнёс.

– Что, Михаил Силантич, готов к повествованию? Не будешь словесно частить?

– Так точно, Иван Дмитрич, – потупился Жуков, положив руки на колени. Потом потянулся к книжице, – меня заинтересовали в списке три фамилии, – взглянул на начальника.

– Фамилии потом, чем привлекли твое внимание?

– Своей неуемным стремлением завершить бракоразводные дела в кратчайшие сроки, но наш пропавший секретарь, словно каменная скала, стоял на своем и тормозил их продвижение к заветной цели. Вот эти господа, где только не побывали на аудиенциях, дошли до самого обер—прокурора, но тот, сослался на то, что решение данного вопроса находится в ведении Духовной Консистории, не дал делам ход, а оставил решение на милость господина Комарова. И такое положение длится почти что год.

– Да, крепок духом Афанасий Петрович, раз выдержал годовалую осаду.

– Не только крепок, но и отписал обер—прокурору письмо с изложением своего видения семейных уз и тот в свою очередь согласился с доводами, приведенными секретарем.

– Что было далее?

– Как ни странно, но жалобщики месяца два тому успокоились, и их не было ни слышно, ни видно, словно смирились со своей участью.

– Тогда же пропали паспорта у комаровских земляков, – дополнил слова помощника Путилин.

– Мне тоже пришли в голову те же мысли.

– Насколько богаты наши жалобщики?

– Достаточно, что подкинутая сумма не особо облегчила их карманы.

– Хорошо, Михаил Силантич, получи—ка, голуба моя, новое задание. Тебе предстоит узнать адреса…

Жуков с улыбкой протянул своему начальнику книжицу, открытую на странице, где были мелким почерком под нумерами прописаны адреса.

– Молодец, тогда мне необходимо знать, все ли из них находятся в Петербурге?

– Разрешите, Иван Дмитрич, Вас покинуть для исполнения поручения?

– Дак я тебя и не задерживаю.

Михаил в веселом расположении быстрым шагом покинул кабинет.

– Вот и все, – пронеслось в голове у начальника сыскной полиции, – кажется у клубка остался один кончик. Бедный, бедный секретарь, хотя, что ж я его жалею, каждый страдает, как наш Спаситель, за свои убеждения. Люди, какие б ни были, всегда остаются людьми. К каждому из них можно подобрать ключик, даже к самому закоренелому душегубу, а господин Комаров возомнил себя человеком, скрепляющим семейные узы посредством воспрепятствования и затягивания бракоразводных дел. Да, не могу не согласится, он стоит на страже духовного, но каждого надо рассматривать в отдельности, ведь жизнь часто подставляет ногу, а при падении не всегда успеваешь подстелить соломки. Вот взять хотя бы Серафима Никитского, образованный человек, Университетский курс философии прослушал, книгу даже написал, казалось бы радуйся жизни, ан нет сколько он крови попортил, пока не вывели его на чистую воду. Но в нынешнем деле просто все получается, как то нескладно. Похитили секретаря, можно подумать заманили за город и заперли в доме, чтобы он из—под замка не мог шагу ступить. Пока Миша занят делом, проверю я одну мыслишку, как заноза вонзилась фраза в голову.

На извозчичьей коляске быстро добрался до Консистории, хотя казалось, что плетется не резвый конь, а кляча, едва передвигавшая копыта по булыжной мостовой. Привратник с важным видом прохаживался у входа, завидев Ивана Дмитриевича, он ничуть не удивился, а наклонил с почтением голову, словно давно ждал повторного визита начальника сыскной полиции.

– Чем могу быть полезен? – без излишнего лебезения, но с каким—то достоинством произнёс он.

– Вот что, голубчик, – Путилин на миг остановился, прикусив нижнюю губу, – будь любезен, вспомни еще раз то утро, когда господин Комаров в последний раз подъехал ко входу к месту службы.

– Вашество, – приложил руку к груди, – я тогда Вам все поведал, что сохранила моя память, ничего нового к сожалению добавить не могу.

– Все же попробуй припомнить тот миг, когда Афанасия Петровича окликнула женщина в черном, – спросил Иван Дмитриевич.

– Хорошо, попробую, в то утро они еще сконфузились от окрика.

– Это понятно, но дама ничего ему не показывала?

– Не понимаю, 1.

– Дама ничего ему не передавала?

– Нет, – с уверенностью отрезал привратник, потом в его глазах мелькнула искра сомнения, он задумался, пощипывая бороду, – хотя постойте, – пальцем водил по губам, – постойте, а ведь Вы совершенно правы, господин Путилин, как же я не заметил. Дама достала из маленького ридикюля какой—то листок, протянула ему, Афанасий Петрович прочел и только после этого сел в коляску.

– Ошибки быть не может? Ничего не путаешь?

– Нет, нет, господин Путилин, я явственно вижу сию картину, ведь Афанасий Петрович стоял вот так, – привратник поворотился, показывая, как стоял в утро исчезновения секретарь Духовной Консистории, – правым боком ко мне.

– Больше ничего примечательного не припоминаешь? – еще раз задал вопрос начальник сыскной полиции. – Мне важна всякая мелочь.

– Ей Богу, – привратник перекрестился, – Вашество, не помню, – и покачал головою, ну, ей Богу, не помню да и добавить больше ничего не могу.

– И на том благодарствую, – Иван Дмитриевич скривил губы в вымученной улыбке и пошел быстрой походкой, стуча тростью по камням мостовой, к ожидавшей его извозчичьей коляске. Всю дорогу чертил правою рукою перед собою какие—то непонятные воздушные знаки, иногда резко перечеркивая и только изредка приподнимались брови, чтобы вновь нахмурится, сводя их к переносице. Ничто не могло отвлечь Путилина от тревожащих мыслей.

Медленным шагом, не обращая внимания на дежурного чиновника, Иван Дмитриевич прошел к лестнице и, держась правою рукою за перила, начал подниматься. Мыслей было много, но все какие—то скоротечные, словно искры вылетавшие мотыльками из яркого костра.

Кабинет встретил пустотою и безразличным взглядом Государя, на который Путилин ответил разведенными руками, мол, простите, Ваше Величество, делаю вопреки всему, что в моих силах, и лелею надежду – завершить сие непростое дело. Как бывало всегда, подошел к окну и посмотрел вниз на неширокую улицу, наполненную городским несмолкающим шумом. Там простоял с четверть часа, переваливаясь с пяток на носки, отбросив прочь тревожившее его в данное мгновение.

Когда за спиною скрипнула дверь, Иван Дмитриевич не обернулся, ибо пребывал в полной уверенности, что неуемный помощник, никак не отучится от вредной привычки входить без стука, вернулся с хорошими вестями и расследование близится к завершению.

– На щите иль со щитом? – повернул Путилин голову, с потаенной надеждой смотря в глаза Михаила, на лице которого сквозь маску смущения проступали черты довольства выполненным поручением.

– Не скажу, что обладаю полной картиной, но некоторые сведения имеются, – Жуков остановился у стола, поглядывая на стул.

– Присаживайся, голубчик, присаживайся, – Иван Дмитриевич понял усталый взгляд помощника, – небось намаялся, бедолага, бегая по городу.

– Не скажу, Иван Дмитрич, что Вы не правы, – произнёс Михаил, шумно опускаясь на стул, – но маленько гудение в ногах присутствует, словно уж не мои.

– Ладно, о себе поведаешь потом, – Путилин быстрым шагом пересек кабинет, присел в кресло, наклонившись вперед и облокотившись руками о столешницу, – не томи, докладывай.

Миша жеманно повел плечами.

– Да в общем докладывать– то не о чем.

– Как так? – вскинул брови начальник сыскной полиции.

– Все интересующие нас лица в городе, разве что за исключением Сергея Павловича Новосельцева, да и тот за городом, в своем доме в Сестрорецке.

– Хорошие новости, хорошие. Вот что, голубчик, отправляйся—ка к ним и пригласи их прибыть ко мне, – Иван Дмитриевич перехватил удивленно—уставший взгляд помощника, – хорошо, придется мне самому нанести визиты нашим подозреваемым. Адреса, – протянул руку.

Некоторое время Путилин пребывал в задумчивости, потом придвинул к себе стопку бумаги, где в углу значилась надпись отпечатанная в типографии «Министерство Внутренних Дел». Размашистым почерком написал десяток слов и поставил свою подпись.

– Так, Миша, убирай усталость подальше в карман, бери коляску и развези—ка господам сии приглашения, – пригрозил пальцем, – вручи лично в сиятельные руки, лично, – повторил начальник сыска.

Сам же снова подошел к окну.

– Иван Дмитрич, – окликнул Путилина, поднимающегося по лестнице помощник.

Начальник сыскной полиции остановился в ожидании, когда подойдет Жуков, – все оповещены, лично каждому из них вручил приглашение.

– Молодец, – Путилин продолжил подниматься, – как они восприняли бумаги?

– У меня складывалось впечатление, что не были удивлены моим приходом, даже некоторые из них испытали какое—то облегчение, словно с себя сняли непосильную ношу.

– А Новосельцев?

– Я был удивлен, когда его жена взялась переслать приглашение.

– Ничего удивительного, – Иван Дмитриевич остановился на площадке, – завтра, надеюсь, прояснится ситуация с исчезновением нашего героя.

– Ваша правда.

Ровно через час после разговора на лестнице в дверь постучал дежурный чиновник.

– Иван Дмитриевич, – с порога начал он, – к Вам посыльный от графини Прозоровской с приватной просьбой.

– Зови.

Вошел средних лет мужчина с коротко постриженной бородой и в отутюженном костюме, он смущенно посмотрел на Путилина.

– Прошу прощения, Ваше Превосходительство, но мне поручено поговорить с Вами без свидетелей.

– Вы свободны, – обратился к чиновнику и добавил, глядя на Жукова, – приготовь чаю.– Потом повернул голову к посетителю, – я к Вашим услугам. – тот достал из внутреннего кармана пиджака длинный конверт синего цвета и, молча, протянул хозяину кабинета.

Иван Дмитриевич достал из конверта лист плотной бумаги, развернул. В верхней части красовался замысловатый герб.

«Господин Путилин!

Я удивлена полученным приглашением и мне не хотелось бы появляться в полицейском отделении, афишируя свой приход. Если возможно сохранить инкогнито, прошу вас посетить мой дом сегодня в семь часов по полудни.»

Внизу красовалась размашистая подпись.

Начальник сыскной полиции оторвал взгляд от листа бумаги и произнёс, адресуя посыльному.

– Передайте графине, я непременно воспользуюсь ее предложением.

Посыльный наклонил голову, показывая, что передаст в точности слова Путилина, и вслед за этим вышел.

Когда снова вошел Жуков, то увидел сидящего за столом Путилина, опершегося подбородком о руки.

– Сегодня мы приглашены к графине Прозоровской.

– К Прозоровской? – изумился помощник.

– Так точно, – отрапортовал начальник, – к незабвенной графине Прозоровской, являющейся одной из подозреваемых. Так что будь любезен, приготовь костюм к аудиенции.

Ровно в семь Путилин и Жуков вошли в трехэтажный дом на … улице.

– Голубчик, – произнёс Иван Дмитриевич, протягивая швейцару цилиндр и трость, – доложи графине, что прибыл господин Путилин.

– Мне приказано Вас проводить.

– Выполняй поручение.

В гостиной, в которую был препровожден начальник сыскной полиции и его помощник, было светло, множество свечей освещали каждый закуток. В креслах сидели дамы – хозяйка графиня Прозоровская, в сиреневого цвета платье с пышной прической, рядом Глафира Нистратовна Новосельцева, пока еще жена промышленника, владельца многомиллионного состояния. В третьем с длинной папиросой в руке Ирина Мельникова, самая молодая, но уже претендующая на разрыв семейных отношений после нескольких лет замужества.

– Дамы, – Путилин галантно наклонил голову, приложив правую руку к груди, при этом смущенно улыбнулся, – и господа! – мужчины стояли вместе, бросая настороженные взгляды на начальника сыскной полиции. – Чрезвычайные обстоятельства принудили меня просить у Вас аудиенции для решения весьма щекотливого вопроса, который, поверьте, мне не хотелось выносить на суд общественного мнения.

– Nous avons besoin de cette limier? (Что от нас нужно этой ищейке?) – произнёс граф Прозоровский, выпуская дым изо рта.

– Graf, plus silencieux. Laissez—nous commencer; entendre le limier. (Граф, потише. Давайте для начала послушаем эту ищейку).– Сказал Сергей Павлович и обратился к Ивану Дмитриевичу, – и чем, милостливый государь, мы обязаны столь экстравагантной встрече.

– Позвольте у Вас полюбопытствовать, – Путилин обвел присутствующих взглядом, – насколько я осведомлен все вы собрались разорвать семейные узы?

– Это, господин полицейский, не Ваше дело, – раздраженным тоном произнёс Новосельцев.

– Да, я прошу простить за вторжение в интимную сторону ваших отношений, но речь идет о судьбе некоего господина, который препятствовал вашему счастью.

– К Вашему сведению, – граф Прозоровский пронзил Путилина заинтересованным взглядом, – у каждого из нас хватает недоброжелателей. Так о ком из них идет речь?

– О господине Комарове, – Иван Дмитриевич старался каждого окинуть взглядом, стараясь угадать охватившие присутствующих чувства.

– Боже мой, – наигранно воскликнула госпожа Новосельцева, – что же случилось с вышеуказанным господином?

Ни у кого ни лице не промелькнула искра заинтересованности судьбой секретаря Духовной Консистории.

– Он пропал, – без всякой интонации произнёс Путилин.

– Пропал? – повторила Глафира Нистратовна, а у самой промелькнули в глазах озорные искорки.

– Увы, пропал, – начальник сыскной полиции развел руками, – приехал, видите ли, к месту службы и подле самых дверей, взял и пропал, как нос господина Ковалева.

– Простите, чей нос? – нахмурил лоб господин Новосельцев.

– Серж, – повысила голос Глафира Нистратовна, по всей видимости привыкшая одергивать своего не очень образованного мужа, как иногда говорила своим наперсницам. То только сжал в раздражении губы.

– В одно прекрасное утро проснувшийся майор Ковалев, – Иван Дмитриевич смотрел только на Новосельцева, – обнаружил, что его собственный нос исчез и начал жить своей жизнью, так повествуется в сочинении литератора Гоголя.

– Как я полагаю, – граф Прозоровский перебил Путилина, – вы пришли не рассказывать нам о сочинениях литераторов, а с более определенной целью.

– Совершенно верно, – наклонил голову в знак согласия, – у меня совершенно другие цели.

– Мы вас слушаем и давайте без предисловий.

– Без предисловий, так без предисловий, – умолк на минуту, – я спрашиваю у вас всех: зачем вы похитили господина Комарова?

– Что себе позволяет этот господин? – в раздражении произнёс граф.

– Он выполняет свою работу, – и уже по—русски обратился к Путилину, – и у вас есть основания для таких чудовищных предположений?

– Некоторые существуют.

– Предъявите и нам.

– В то злосчастное утро, когда секретарь исчез, не вы ли, госпожа Мельникова, – он поворотил взгляд к Ирине, – в черном платье и вуалью на лице поджидали Комарова у дверей Духовной Консистории? Не вы ли? – ее щеки покрылись румянцем, она хотела что—то произнёсти, но Путилин остановил ее жестом и продолжил, – я не знаю, под каким предлогом вам удалось предложить сесть в коляску, но увезли его вы. Так?

Ирина молчала.

– Это переходит все границы приличия, – прошипел господин Мельников, – врываетесь и сюда и бросаете нам необоснованные обвинения.

– Мишель, успокойтесь, – произнёс Новосельцев, – это только лишь слова.

– Хорошо, – Мельников присел на стул, – продолжайте свою прелюбопытнейшую историю. Продолжайте.

– Извините. господа, – Иван Дмитриевич заложил руки за спину, – но я пришел к вам не как чиновник сыскной полиции, а как частное лицо. Мне не хотелось выносить данное происшествие на суд общественного мнения, тем более, что я уверен: господин Комаров находится в добром здравии. Не так ли, господин Новосельцев?

Тот ничего не ответил, только сжал пальцы так, что они хрустнули в наступившей тишине.

– Его можно разыскать в вашем доме в Сестрорецке, не так ли? Не делать же мне там обыск? Тем более это влечет вынесение данного дела на суд прокурора.

Желваки играли на скулах Сергея Павловича.

– Господа!

– Да, этот подлец у меня, – перебил Путилина осипшим голосом Новосельцев.

– Серж, что ты творишь? – попытался образумить граф Сергея Павловича, тот только отмахнулся.

– Господа, я надеюсь сегодня же ночью чиновник Консистории вернется в свою квартиру и вы полюбовно решите связанные с его самовольным заключением вопросы.

– А если нет?

– Мне не хотелось бы доводить дело до судебных властей и раздувать скандал.

– Разве наше дело наказуемо? – с удивлением произнёс граф Прозоровский.

– Не хочу вас огорчать, Ваше Сиятельство, но ваши действия попадают под действие статьи тясяча пятсот сороковой статье Уложения о наказаниях.

– Serge, mais vous avez dit le contraire? (Серж, но ты же утверждал обратное?)

Новосельцев вместо ответа отвернулся к окну.

– Господа, я понимаю ваше негодование действиями секретаря, но не надо же опускаться до уровня разбойников, тем более, что положение в обществе обязывает вас к более разумным решениям.

– Перестаньте, господин полицейский, этот подлец откладывал решение по нашим бракоразводным делам только по причине наших состояний.

– Я думаю, что полученный урок пойдет на пользу духовному чиновнику, и искренне надеюсь, что и вы вынесете из него определенные выводы.

– Вы правы, мы поступили глупо, – глухо прозвучал голос графини Прозоровской.

– J’esp; re que cette affaire se terminera heureusement pour tous les (Надеюсь, что данное дело завершится благополучно для всех), – с улыбкой на губах произнёс Путилин на французском языке, – pour ce permis de tirer sa r; v; rence (а за сим разрешите откланяться).

Смутился только граф Прозоровский, не ожидавший от сыскного таких познаний.

Некоторое время шли молча.

– Иван Дмитрич, а когда Вы заподозрили неладное в деле? – спросил уже на лестнице Михаил.

– Первые сомнения меня посетили, когда я нашел в бюро паспорта. Напоминало, что кто—то прямо таки желал, чтобы они были обнаружены не кем– то, а именно мною, начальником сыскной полиции, чтобы отправить розыски по ложному следу и на первых порах это действительно удалось. Я бросился, словно борзая, учуяв добычу.

– А я был уверен в виновности господина Комарова, больно все складывалось не в его сторону, ведь паспорта, деньги, притом уклончивый ответ из иркутской губернии.

– Нет, у меня все стало в обратную сторону, ответ из губернаторской канцелярии добавил немного ясности, а паспорта и деньги подброшены, тем более для этих господ сумма была отнюдь невелика.

– Н—да.

– Из губернаторской канцелярии не хотели выносить сор из избы, там в деле не все обстоит законно и поэтому в своем донесении они уклончиво касались щекотливой темы – дела его отца.

– Для чего эти господа похитили секретаря?

– Просто не нашли ничего лучшего, чем похищение и хотели выставить господина Комарова в нехорошем цвете, а когда увезли его в Сестрорецк, в головах наступило прояснение и не знали, как им поступить дальше.

– А как они его удерживали? Силой?

– Нет, думаю, опаивали маковым отваром, а может и иным сонным зельем. Он и спал эти дни, не подозревая об интриге округ его имени.

– Иван Дмитрич, а я бы не догадался об отваре. Но господа—то…

– Ты же видел облегчение, скользнувшее по их лицам.

– Я не пойму, Иван Дмитрич, как вы догадались, что именно Мельникова была той дамой в черном?

– Ну, Миша, внимательнее надо быть. Швейцар говорил о высокой даме. Так?

– Так, но все дамы сидели?

– Совершенно верно, сидели на одинаковых креслах, а кто из них был выше?

– Но прически?

– Внимательность развивай, господин Жуков, внимательность.

– Вы думаете, все окончится благополучно?

– Я уверен в этом, том более господа полюбовно решат вопрос с пропавшим чиновником.

 

Газетная статья. 1874 год

День с утра не задался, это не считая того, что начальник сыскной полиции Путилин целую ночь вертелся с боку на бок, словно детская юла. Сон не шёл, только под сереющий рассвет провалился в забытье, но тут же был разбужен домохозяйкой Глашей, которой сам же велел.

Потом, потянувшись за вчерашним номером «Санкт—Петербургского вестника», задел любимую чашку рукавом халата и она разлетелась осколками по полу, хорошо, что была пуста.

Пришлось пройтись, почти что, до Петропавловской крепости, пока не изловил извозчика. Складывалось впечатление, что они исчезли с улиц в столице.

Уже в кабинете начав просматривать журнал приключений, составленный из рапортов приставов о случившихся в Санкт– Петербурге преступлений за прошедший день, внезапно разболелась голова. Да так, что пришлось отложить в сторону документы, чтобы позже вернуться к чтению. Именно в этот час дежурный чиновник доложил о приходе адъютанта градоначальника, не посыльного, а именно, адъютанта. В редких случаях недовольства Федора Федоровича за начальником сыска посылался поручик Степанцов, стройный молодой человек, получивший должность благодаря протекции дяди, действительного тайного советника, бывшего членом Государственного совета. Маленькие усики на холеном породистом лице подрагивали от раздражения. Видимо, и ему досталось от генерала Трепова.

– Фёдор Фёдорович просят прибыть вас, – не поздоровавшись, произнёс охрипшим голосом поручик.

– Господин Путилин, – доложил Степанцов.

Градоначальник сперва сжал губы в тонкую полоску, поморщился и что—то пробурчал.

Адъютант распахнул дверь, приглашая начальника сыскного отделения в кабинет.

Иван Дмитриевич на негнущихся ногах шагнул вперёд, сделал несколько шагов и остановился, вытянув руки вдоль тела. Позади бесшумно закрылась дверь.

Генерал—адъютант Трепов поднялся с места, что бывало крайне редко, и исключительно, когда градоначальник крайне недоволен вызванным на аудиенцию

Фёдор Фёдорович заложил руки за спину, прошёлся по наборному паркету, скрипнув сапогами. Подошёл к окну, устремив взгляд на Большую Морскую улицу, и не поворачиваясь, произнёс голосом, в котором звучали нотки раздражения и обиды.

– Господин Путилин, почему о преступлениях в столице я должен узнавать из газет?

Иван Дмитриевич опешил и не нашёлся, что сказать.

– На столе газета, прочтите заметку «Кража, оставшиаяся безо всякого внимания».

Начальник сыскной полиции подошёл к столу и взял газету в руки, но никак не мог начать чтение, буковки плясали и расплывались, словно шаловливые дети.

«Кража, оставшаяся безо всякого внимания.

Складывается впечатление, что жизнь простых граждан не интересна нашим столичным властях. Видимо, они заняты только важными делами – писанием отчётов, циркуляров, депеш. На остальное не хватает времени, ведь обижен простой чиновник, всего лишь помощник Управляющего Временной Ревизионной Комиссии Государственного контроля. Если бы он был не коллежским советником, а хотя бы тайным или на худой случай статским, то полицейские власти нашего города занялись бы делом.

Итак, 5 августа помощник Управляющего Временной Ревизионной Комиссии Государственного контроля коллежский советник Николай Иванович Даудель устроил приём в честь дня рождения дочери Марии. Среди приглашённых присутствовало много сослуживцев и прочей чиновничьей публики, для развлечения которых был ангажирован хор и оркестр.

Николай Иванович решил сделать семье праздник, который, к великому сожалению устроившего, кончился трагедией. Да, именно, трагедией. Не подумайте, что пролилась невинная кровь, жена чиновника лишилась драгоценностей, доставшихся в наследство.

Дело было так. Госпожа Даудель решила переодеть платье, ведь не всегда выпадает такая возможность продемонстрировать свой гардероб, ибо не так часто коллежский советник принимает в своём доме гостей. При этом Елизавета Петровна сняла с себя драгоценности, которых по словам хозяйки было на шестьдесят тысяч рублей, одно лишь колье с алмазами и рубинами стоило более сорока тысяч.

Переодевшись госпожа Даудель вспомнила, что не заперла драгоценности в ящик стола и тут же воротилась в комнату. Каково было изумление хозяйки, когда она увидела, что все драгоценности, вплоть до старинного потертого от времени серебряного колечка, исчезли.

Госпожа Даудель переодевалась одна, не привлекая прислуги, так как они были заняты гостями. В комнату никто не заходил, так как в нее вела только одна дверь, которая находилась на виду.

Хозяйка подняла тревогу, но все усилия к поиску драгоценностей ничего не дали. Из столовой никто не мог войти в комнату незамеченным и поэтому никто из гостей обвинен быть не мог, но тем не менее гости сами выразили желание, чтобы их обыскали. Только после этого в комнатах прислуги провели тщательный обыск, но, увы, так ничего и не нашли.

Но самое удивительное, что чины полиции, вызванные бедным чиновником, на место дерзкого преступления, так и не явились.

Конечно, коллежский советник, хотя и дворянин, но человек небольшого достатка, может быть, с этим связано нежелание полиции заниматься таким делом.

И зачем нам в городе градоначальник, который не может управлять подчинёнными ему полицейскими участками и частями?

Надеемся, что справедливость восторжествует в столице и мы увидим, что полиция поставлена защищать всех граждан от посягательств преступных элементов не только на наши жизни, но и на наше имущество».

Путилин бесшумно положил газету на край стола.

Градоначальник играл желваками, щёки побледнели, а глаза сощурились, словно у удава.

– Господин Путилин, я знаю о хорошем отношении к вам Государя, но позвольте полюбопытствовать, почему, я должен о преступлениях в столице узнавать из газет?

Иван Дмитриевич судорожно вспоминал, не пропустил ли он чего в журнале происшествий. Да, нет, вообще фамилия Даудель не упоминалась. Он бы точно ее запомнил. И ко всему прочему, сыскная полиция всегда выезжает по вызову приставов, но об этом начальник сыска не упомянул.

– Чтобы завтра, я повторяю, завтра, преступник был найден и господину, – градоначальник подошёл к столу, заглянул в газету, – господину Дауделю принесли нижайшие извинения и пропавшие драгоценности. Я более вас не задерживаю.

Путилин вышел из кабинета и только в приёмной вытер со лба, выступивший холодный пот. Начальник сыска робел в присутствии генерала Трепова, язык прилипал к нёбу и не мог вымолвить ни слова, словно нашкодивший ученик младших гимназических классов.

В сыскное отделение Путилин воротился не то, чтобы в плохом настроении, но близком к оному. Понапраслина всегда вызывает отторжение, особенно от стоящего ступенью выше начальства, которому вроде бы и надо высказать возражение в ответ, но боязно.

Поднимаясь по лестнице, Иван Дмитриевич встретил помощника Жукова, спешившего куда—то по поручению.

– На ловца и зверь бежит, – Путилин остановил на ходу поздоровшегося Мишу, – зайди ко мне.

– Иван Дмитриевич, – начал было Жуков.

– Все дела в сторону, – твёрдым голосом произнёс Путилин.

– Так точно, – вытянулся помощник, пародируя военного.

Начальник сыска только покачал головой и направился в кабинет, где не снимая верхнего платья, раскрыл шкап, достал справочную книгу по Санкт—Петербургу и начал листать.

«Коллежский советник Николай Иванович Даудель, помощник Управляющего Временной Ревизионной Комиссии Государственного контроля, в чине с 6 сентября 1868 года, в настоящей должности со 2 сентября 1872 года, Кавалер орденов Св. Анны, 2 и 3 степени, Св. Станислава 2 степени с Императорской короной, имеет знак отличия непорочной службы за XV лет, православный, дворянин»

В другой справочной книге Путилин узнал, что господин Даудель имеет родовое имение в Лифляндской губернии, сына четырнадцати и дочь шестнадцати лет, проживает на Гончарной улице в собственном доме, но нигде не было сказано, что дом заложен и чтобы выплатить за него деньги, госпожа Даудель в последний раз надела драгоценности, чтобы на следующий день с ними расстаться.

Хозяин встретил людей из сыскного отделения в кабинете, где ломал голову о том, где достать денег. Неужто придётся, думал он, переезжать в имение, уходить в отставку.

– Чем могу быть полезен, господа, – грудной приятный голос прозвучал, когда коллежский советник Даудель поднялся из—за стола.

– Начальник сыскной полиции статский советник Путилин, – отрекомендовался Иван Дмитриевич и, указав на Мишу, продолжил, – мой помощник господин Жуков.

– Вы…

– Да, господин Даудель, – перебил хозяина Иван Дмитриевич, – мы прибыли с целью расследования той неприятности, что случилась с вами.

– Наконец, – обрадовался Николай Иванович.

– Скажите, господин Даудель, почему вы не вызвали сразу же по обнаружению пропажи полицию?

– Я, – хозяин густо покраснел и, понизив голос почти до шёпота, произнёс, – мне не хотелось думать, что причастны к делу мои родные.

Бровь Путилина поползла вверх.

– У вас были подозрения?

– Нет, но…

– Вы можете показать комнату, из которой исчезли драгоценности.

– Да, господин Путилин, распоряжайтесь мной по своему усмотрению, – у хозяина заблестели глаза, словно начальник сыска, как фокусник, достал из шляпы золотые изделия с каменьями.

В комнату, в которой переодевалась госпожа Даудель, вела только одна дверь, по обе стороны которой стояли две низенькие подставки с деревянными кадками с зелёными растениями, раскинувшие веером тонкие длинные листья.

– Я приказал ничего не трогать в ней, ибо не знал, а скорее предчувствовал, что дело примет новый оборот.

– Хорошо, – Иван Дмитриевич остановился у двери, – а та, куда ведёт? – Указал тростью.

– В спальню.

Длинный коридор, в одном торце дверь, ведущая в спальню, со второго – в столовую, где были гости, посредине в комнату, вернее будуар Елизаветы Петровны.

– В спальню тоже ведёт одна дверь?

– Да, господин Путилин, в нее можно попасть только из этого коридора.

– Понятно, покажите комнату.

Хозяин достал из кармана ключ и отпер дверь.

– Сюда более никто не заходил.

Иван Дмитриевич внимательно окинул от двери комнату взглядом, потом начал внимательно осматривать от входа справа налево, не упуская ни единой детали. У окна он остановился подольше, подёргал форточку, которая оказалось не запертой, открыл окно и внимательно исследовал подоконник, на котором явственно выделялся след большого сапога и круглый.

Путилин хмыкнул.

– Мы можем посмотреть место под окном?

– Непременно.

Под окном валялась брошенная лестница. Путилин приставил ее к подоконнику и поднялся вверх.

– Ну что? – Нетерпеливо спросил хозяин.

– Вы, видимо, тоже осматривали здесь?

– Нет, – сказал господин Даудель и снова густо покраснел.

– Что находится там? – Путилин указал на хозяйственное строение.

– Конюшня.

– Вы ее осматривали?

– Нет, не было нужды.

– Странно, хотя… Не удивлюсь, если там найдется какое—нибудь дешёвое колечко или серьги. Миша, – подозвал Иван Дмитриевич Жукова, – проверь.

– Хотите осмотреть что—то ещё?

– Некоторые обстоятельства для меня ясны, вот только не могу понять, где, – Путилин умолк и посмотрел на окно комнаты, – вот садовая голова, – стукнул себя по лбу, – Николай Иванович, видимо, старею.

– Что вы хотите этим сказать?

– Ничего, пройдёмте снова к двери в комнату.

Иван Дмитриевич придирчиво осмотрел сперва дверь, достал лупу наклонился и заглянул в замочную скважину.

– Это и следовало ожидать, – проговорил он очень тихо, потом обернулся к хозяину, – у кого хранятся ключи от этой комнаты?

Николай Иванович достал связку из кармана.

Путилин кивнул.

– В чём собственно дело? – Недоумевал коллежский советник.

– У вашей супруги свой ключ? – Сыскной начальник не обратил никакого внимания на слова Дауделя.

– Да.

– Мог ли кто—то взять ваши ключи или госпожи Даудель?

– Исключено.

– Мои всегда при мне и я не имею привычки разбрасываться ими, точно так же, как и моя жена.

– Кто из гостей ранее бывал в вашем доме?

– Никто.

– Это точно?

– Господин Путилин, я знаю, что говорю.

– Хорошо, тогда скажите, кто мог знать, что эта комната является будуаром Елизаветы Петровны и в ней хранятся драгоценности?

– Любой мог догадаться, что если там переодевается моя жена, то там хранятся и ее украшения.

– Не скажите, может быть, там стоит сейф, который вы используете или храните все ценности в кабинете.

Хозяин задумался.

– Сейфов у нас от роду не было, кто мог об этом знать? – Щёки господина Дауделя побледнели то ли от напряжения, то ли что—то вспомнил. Иван Дмитриевич ждал. – Не знаю, – честно признался Николай Иванович.

– Кто —то из гостей напрашивался к вам с визитом?

– Нет.

– А к вашей супруге?

– Нет.

– Вы знаете точно?

– Она бы мне сказала об этом.

– Хорошо, кто из прислуги знал, что драгоценности хранятся в запираемом ящике.

– Все, думаю.

– Понятно.

– Иван Дмитрич, – на пороге стоял улыбающийся Жуков.

– Вижу по улыбке что—то обнаружил.

– Есть немножко, – и Миша протянул Путилину раскрытую ладонь, на которой лежало потемневшее от времени серебряное колечко и такая же старая цепочка.

– Вам знакомо? – Спросил у Николая Ивановича начальник сыска.

– Да, они были со всеми драгоценностями.

– Где? – Поинтересовался у помощника.

– У кучера Василия в кармане пиджака, что висит в его комнате.

– У кучера, в кармане? – Подал голос хозяин, на который начальник сыска не обратил внимания.

– Надеюсь, ты пригласил его сюда?

– Он ждёт за дверью.

– Так, – задумчивое лицо на миг нахмурилось, – Миша, – и он что—то зашептал ему на ухо.

– Уже выполняю.

– Скажите, Николай Иванович, кто рекомендовал вам хор и оркестр.

– Не знаю, где—то читал или прослышал, что обойдутся недорого, вот и нанял.

– Позовите вашего кучера, не то мается в неизвестности.

Кучер Василий, среднего роста мужчина лет тридцати с пышным чубом, вошёл в комнату как—то бочком, словно боялся не только наследить, но и попасться на глаза. В руках мял выцветшую фуражку.

– Значит, ты служишь у господина Дауделя кучером?

– Именно так.

– Как давно? – Хозяин хотел что—то сказать, но Иван Дмитриевич так на него посмотрел, что тот не произнёс ни слова.

– Четвёртый годок.

– Доволен местом?

– Премного благодарен Николаю Ивановичу, – кучер метнул не очень дружелюбный взгляд на хозяина, – сыт, жильё имею и деньги получаю.

– Ты знаешь, что в твоём пиджаке найдено вот это, – Иван Дмитриевич показал кольцо и цепочку кучеру.

– Не—е—ет, – протянул Василий, – это не моё. Первый раз вижу.

– К тебе много знакомых ходит в гости.

Кучер покосился на хозяина и произнёс:

– Нет, нам запрещено.

– Значит, в первый раз видишь и объяснить, как попали к тебе в карман не можешь?

– Истинно так.

– Ладно ступай.

Когда кучер вышел, хозяин, багровея лицом, прошипел:

– Это же он, почему вы его отпускаете?

– Поверьте, любезный Николай Иванович, я знаю, что делаю. Я сейчас вернусь.

Кучера нагнал во дворе, Даудель видель из окна, как Иван Дмитриевич остановил Василия во дворе.

– Вот что, голубь мой сизокрылый, – произнёс Путилин, – здесь только я и ты, хозяин, хотя и видит нас, но не слышит, поэтому отвечай без утайки ты меня понял?

– Что ж не понять? Теперь я не только места лишусь, подумает Николай Иванович, что я злодейство учинил.

– Не подумает, если мне честно всё расскажешь. Кто к тебе в гости захаживает?

– Строго у нас с этим.

– Василий, мы здесь одни, так что выкладывай, если не хочешь, чтобы хозяин тебя в кутузку отправил.

– За что?

– Василий, – повысил голос Иван Дмитриевич.

– Односельчанин ко мне в последнее время приходит.

– Василий, мне надо тебе вопросы задавать или сам о нём поведаешь? Кто? Имя, фамилия, где служит, чем занимается, где проживает, характера какого. Всё рассказывай, я повторяю, всё.

Василий тяжело вздохнул.

– Степан Кольчугин, служит дворником у купца Феромонова, там же и проживает.

– Где?

– На Екатеринославской улице.

– Что мне из тебя клещами сведения тащить?

– С детства он скрытный, да к тому же завистливый.

– Когда его в последний раз видел?

– Дак, в хоре он пел.

– В каком? – Недоумевая, спросил Путилин.

– Дак, в том, что хозяин пригласил.

– Как он туда попал?

– Не знаю, – пожал плечами Василий.

– Он же дворником служит. Ты к нему в гости ходишь?

– Иной раз.

– Ты знаешь, что хозяин тебя начал подозревать?

– Знаю, – сжал губы дворник.

– Хочешь подозрение с себя снять?

– Бог – свидетель, не виновен и не хочу, чтобы обо мне дурного не думали.

– Тогда, – Иван Дмитриевич смотрел в глаза Василия, – ты должен сходить к Степану и в разговоре сказать, когда тот поинтересуется твоими хозяевами, что они, мол, сегодня в Шлиссельбург едут.

– А если не спросит?

– Будь уверен, спросит.

– Вы правы, господин Путилин, спросил и обрадовался, когда узнал о том, что хозяина с семьёй не будет дома.

– Теперь, господин Даутель, у меня к вам одна просьба.

– Если это вернёт драгоценности моей супруги, то я готов, – хозяин сделал попытку пошутить.

– Вернёт, – вполне серьёзно ответил на слова Николая Ивановича Путилин.

– Я внимательно слушаю.

– Вам есть где остановиться сегодня с семьёю?

– А дом?

– Мне нужно, чтобы вы сказали прислуге об отъезде на день —два.

– Зачем?

– Чтобы вернуть драгоценности вашей жены.

– Тогда мы поедем к моей сестре в Царское село.

– Хорошо, но скажите, что в Шлиссельбург.

– А…

– Преступник уже знает, что дом будет свободен и сможет беспрепятственно забрать похищенное.

– Вы знаете, где они лежат? – Заикаясь, спросил хозяин.

– Да.

– Почему тогда не взять их сейчас? – Господин Даудель сглотнул скопившуюся слюну.

– Тогда мы не словим злодея.

– Пойду предупрежу Елизавету Петровну.

– Более всего подозрителен односельчанин Василия Степан Кольчугин, – докладывал вернувшийся Миша.

– Всё сходится, – и Путилин рассказал, что сегодня хозяев не будет дома, и поэтому стоит ждать «гостя», который придёт за спрятанной добычей.

– Вы нашли?

– В одной из кадок.

– В левой? – Спрсил Жуков.

– В левой.

– Самое любопытное, что следы на подоконнике, натолкнули меня на одну интересную мыль.

– Извините, какую? – Спросил хозяин. – Ведь это следы вора?

– Да, именно такой была моя первая мысль, но вы не обратили внимания, что след только один.

– И что с того?

– Но ведь человек стал бы на подоконник двумя ногами, а значит должно остаться четыре следа, если вор влез в окно и вылез, а вот отпечаток локтя не вписывается. Скорее всего, можно видеть следы пальцев, а не локтя.

– Но…

– Если отнестись к следам с большей внимательностью, то без сомнения вы обнаружили, что следы оставлены вором, чтобы мы обратили внимание на кучера, ведь это в его каморке найдены серебряное колечко и цепочка.

– Нашли—то у него?

– Это вам так показалось, на самом деле кучер не виновен, да, след оставлен его сапогом, но отпечаток виден весь от носка до каблука, чтобы мы опознали его по гвоздям, каблуку, но ведь человек не наступает так, обычно, на такой узкий подоконник вор стал на носки, а здесь целый след и он оставлен руками. Нажали на сапог и вот уже есть отпечаток.

– Похоже.

– И потом, ну как мог вор оставить только один след?

– Отчего же?

– У вора две ноги.

– А может одна, – пошутил хозяин.

– Тогда он не смог подняться по лестнице, – вполне серьёзно ответил Путилин, – ко всему прочему и внизу на клумбе оставлен только один след и, именно, той ноги, что и наверху. Вас не наводит на размышления?

– Украден? – Господин Даудель почесал лоб.

– Как же может быть он краден, если мы его нашли?

– Н—да.

– Взять один сподручней и легче спрятать, чем два.

– Но как? Откуда у него ключ от комнаты?

– При некотором умении ключ не нужен, в ловких руках хватает простой отмычки.

– Но такой риск…

– Николай Иванович, вы же не следили за хористами, вот один из них, Степан Кольчугин, воспользовался таким положением.

– Но как он попал в хор?

– Хормейстер сказал, что взял нового человека из—за бархатного голоса, тем более, что Степан пел почти бесплатно. Далее было просто, на открытие двери и ящика хватило полуминуты, сунуть драгоценности тоже не ушло много времени.

– Никогда бы не догадался, а пострадал бы более всех Василий.

– Николай Иванович, почему вы не пригласили полицию, а пропечатали в газете?

Господин Даудель снова густо покраснел и не ответил.

 

Заводской мститель. 1874 год

– Ты жаловался, что крови вокруг много, – Иван Дмитриевич протянул бумагу помощнику Жукову, присланную в сыскное отделение приставом Петергофского участка, – займись—ка этим делом.

Миша пробежал глазами небольшой текст, перевернул бумагу другой стороной, в надежде, что там есть продолжение, но лист был пуст.

– Мы что ж? – То ли удивлённо, то ли разражено произнёс Жуков, – и поджогами заниматься будем?

– Прикажут, будем, – с улыбкой ответил Путилин.

– Так это…

– Миша, задание получил, марш выполнять. К вечеру доложишь о произведённом дознании, – и, взяв со стола ещё один лист, углубился в чтение.

В Петергофском участке пристав титулярный советник Булаев принял Путилинского помощника Мишу Жукова чуть ли не с распростёртыми объятиями. И оно понятно, подсунуть сыскной полиции дело, которое заведомо невозможно расследовать. С глаз долой и голова не болит.

– Михаил Силаньич, – с такой искренностью говорил пристав и, если бы не едва заметная улыбка с такой хитринкой, что давала блеск глазам, никогда бы не догадался, что лукавит полицейский начальник, – Михаил Силантич, рад бы помочь, да не знаю чем.

– Сведениями, – Жуков обречённо вздохнул, тоже показывая, что, мол, ваше дело, любезный Матвей Иванович, так подвернулось некстати, что заниматься им вроде бы и надо, но не до него.

– Сведения, это, пожалуйста, – пристав поднялся со скрипучего стула и достал из шкапа серую папку с чёрными тесёмками, – сведений – вагон, а толку никакого. Взгляните свежим взглядом, может, что найдёте свежим взглядом.

– Оказывается случай не первый? – Поднял на пристава глаза Миша.

– В том—то и дело, что восьмой.

Миша присвистнул.

– Даже так?

– Именно.

– И вы не смогли вычислить преступника?

– Ну вы, любезный Михаил Силантьич, из нас каких—то Видоков делаете. Голова и так кругом идёт.

– Как я вижу, поджоги только в одном месте, на Путиловском заводе?

– Точно так.

– Карта расположения зданий у вас есть?

– Не без этого, для чего он вам? – Булаев снова поднялся и подошёл к тому же шкапу, вернулся с рулоном и, отодвинув со стола чернильный прибор, расстелил лист, с одной стороны прижав тем же прибором, с другой – уездным справочником.

– Надо же знать в каких местах горело.

Миша поднялся и склонился над чертежом:

– Итак, первый поджог, – Жуков посмотрел на пристава, – не простое возгорание?

– Нет, я тщательно проверил, все случаи подходят под поджог, случайностей, к сожалению, нет.

– Хорошо, первый склад соломы в литейной мастерской, двадцать третье июня в восемь часов вечера. И свидетелей не нашлось?

– Нет.

– Светло, как днём, рабочие по заводу ходят.

– Вот именно, что не ходят, работа кончена, на заводе остаются только сторожа и те, кто проживает в доме, отданном служащим и работникам.

– Значит, либо сторожа не выполняют свой работы, либо тот поджигает, кто живёт здесь.

– Почему такая уверенность?

– Вы посудите сами, пешком добираться сюда неудобно, но не в этом дело, можно запросто нарваться на сторожа или проживающего здесь, а если живёшь, то и внимания не привлечёшь, ведь тебя здесь видят постоянно.

– Тоже верно.

– Тогда примем сие утверждение за рабочую версию.

– Ваше право.

– Место первого пожара прикроем этим пятаком, – Миша положил на карту потёртую монету, – далее, двадцать шестого числа, уже в девять часов и тот же самый склад. Понятно, в первый раз решили, что случайность, сторожа, как ходили сонными мухами, так и продолжили. Урока не получили.

– Наверное, так.

– Второй пожар тоже не насторожил?

– Видимо так.

– Далее двадцать восьмое июня, в этот день в одиннадцать сорок ночи уничтожена огнём до основания строительная будка у ново—котельной мастерской, вместе с содержимым – материалами и инструментами, – очередная монета легла на чертёж. Следующий пожар случился пятого июля, то есть с недельной отсрочкой, вот в этом сарае, – Миша заглянул в бумагу, – в нём хранились сложенные дубовые доски. Складывается впечатление, кто—то старался выдать пожары за самовозгорание, мол, тлело что—то, тлело и в один прекрасный миг полыхнуло.

– Я тоже так думал, – показал пристав, что он не только может писать, но и имеет свои соображения.

– Девятое июля, одиннадцать часов двадцать пять минут, склад метёлок и рябиновых палок и это место мы с вами пометим.

Пристав внимательно следил за Жуковым.

– А я не обращал внимания, что горели склады, сараи с горящим содержанием.

– Посмотрим далее. О! Уже семнадцатого июля и вновь восемь часов вечера, но на этот раз обрубочная мастерская и склад запасных моделей. Дерево, воск…

– Да, да, всякие там опоки, – захотел показать свои познания в работе завода пристав.

Миша улыбнулся и продолжил изыскания:

– Двадцать пятое, здесь семь часов тридцать минут вечера, сразу три места стали очагами пожаров – склады моделей, вот здесь, – монета прикрыла собой склад, – склад угля, выбивается из списка, уголь не так просто зажечь, нет, я не прав, уголь древесный и еще один склад моделей. Последний поджог восьмого августа, то есть вчера.

– Совершенно верно.

– Вы, наверное, отметили, что между такими печальными событиями для путиловского завода, срок между пожарами или, как угодно, поджогами увеличивается, а это означает, что сторожа начали работать, и человеку стало несподручно разгуливать по заводу.

– Я тоже об этом думал.

– Вы сами предпринимали меры по поиску преступника?

– Вы уверены, что злоумышленник был один? – Вопросом на вопрос ответил Матвей Иванович.

– Уверен, посмотрите, как расположены монеты, – привлёк внимание полицейского Миша.

– Словно очерчен круг.

– Вот именно, а что в центре?

– Здание, где проживают служащие и рабочие.

– Вы думаете…

– Да, – Жуков не дал продолжить приставу, – я так думаю. Наш злоумышленник живёт здесь, – сыскной агент ткнул пальцем на вычерченное на листе плотной бумаги здание. Мне нужен список проживающих.

– Это без проблем, – пристав достал из бездонного шкапа несколько листов бумаги и протянул Мише, – двести тридцать семь человек.

– Так много? – Изумился Жуков.

– Сколько есть.

Миша посмотрел на листы, и некая мысль задребезжала в голове.

– Не будете ли, так любезны ответить, сколько человек, проживавших или проживающих в этом доме были лишены должности, уволены по распоряжению администрации, допустим, с первого мая, нет, слишком далеко, их могли выселить, но если поджоги начались с двадцатых чисел июня, то, скорее всего, – Миша задумался, – скорее всего, с первого июня, да, первого.

– Вы думаете, что один из них?

– Вполне допускаю такой вариант, тем более, что тогда тот, кто совершил поджоги, делал это беспрепятственно, не вызывая никакого подозрения. Кто таковым является? Тот, кто и работает здесь, и живёт. Почему он вытворяет такое? Значит, обижен на что—то, наказан, но скорее всего, лишён должности, службы, работы?

– Постараюсь вам помочь, – титулярный советник вышел и через некоторое время воротился, может быть, проедем на Путиловский и на месте посмотрим на сгоревшие здания и дом, где проживают работники?

– Я не прочь.

Путиловский механический завод занимал большую территорию, Миша не ожидал такого размаха. На карте всё так мелко, а здесь и деревянные строения в один—два этажа, сараи в десятка два саженей длины, склады, мастерские кузнечные, механические и в этот час грохотало, шумело, суетился народ, только по ему известным делам шныряли люди, подводы, запряжённые кряжистыми с широкой грудью лошадьми, перевозили железо, какие—то детали,.

Сперва наведались в контору, в которой управляющий дал указание одному из помощников найти затребованные сведения.

– Да, господа, – управляющий раскурил ароматную сигару, не забыв предложить гостям, – вы представляете во сколько обходится то, что нам пришлось увеличить штат сторожей, организовать несколько десятков конных патрулей. Я уж не говорю о сгоревших строениях, убыток уже перевалил за сто тысяч рублей, не каких—то ассигнационных, а полновесных, серебряных, – он поднял палец к верху. – Я вас прошу, найдите злоумышленника, на определённое вознаграждение вы можете рассчитывать, за нами не заржавеет.

Пристав Булаев заёрзал на стуле и глаза до того бывшие бецветно—равнодушными в миг преобразились и засияли неподдельного интереса блеском.

– Всё, что в наших силах, – пролепетал Матвей Иванович.

– Скажите, – Миша обратился к управляющему, – у вас самого возникли какие—либо подозрения относительно того, почему всё—таки происходят поджоги?

– Я много думал, но не пришёл к определённому выводу. Мне кажется, что на такие дикие поступки способен только умалишённый.

– Вы не рассматривали месть?

– Нет, даже в голову не приходило, за что? – Пожал плечами. – Нет, не могу представить.

– Может быть, за увольнение?

– Рабочие и служащие получают у нас довольно солидное вознаграждение и никто по собственной воле нас не покидает.

– Был ли кто лишен должности или места за проступки?

– Возможно, но в точности сказать не могу, этим вопросом занимается мой помощник. А вот, видимо, и он. – В дверь раздался стук и вошёл сравнительно молодой человек с листом бумаги в руки, – передайте господину Жукову.

Миша пробежал глазами список.

– Здесь три фамилии, скажите все они проживают на территории завода.

– Нет, – ответил помощник управляющего, – только господин Вейдель.

– Вейдель Альфред Петрович, – сыскной агент снова заглянул в бумагу.

– Совершенно верно.

– Что вы можете о нём сказать?

– Ничего, кроме того, что работал контролёром.

– За что лишён должности?

– За поборы с рабочих, искавших мест.

– Он проживает один или с семьёю?

– Кажется, с сыном.

– Когда лишён должности?

– Двадцатого июня.

– Пожары начались двадцать третьего, – проговорил Жуков и поднялся со стула, прошёлся по кабинету, – давайте поступим таким образом, вы, – он обратился к помощнику управляющего, – предупредите господина Вейделя, чтобы завтра он должен освободить квартиру для нового контролёра.

– Но… – начал управляющий.

– Вам нужен злоумышленник?

– Но Вейделя можно арестовать без драматических эффектов.

– Можно, но против Альфреда Петровича нет ни одной улики, а только мои умозаключения и, если они верны, то господин Вейдель постарается в последний раз отомстить вам за увольнение. Поэтому необходимо, Матвей Иванович, – Миша посмотрел на пристава, – установить наблюдение за Вейделем и его сыном.

– Сыном?

– Да, и за сыном, ему, как я вижу, – Миша снова взглянул на лист, отданный ему помощником управляющего, – тринадцать лет и он вполне, может быть, спичкой в руках отца.

– Сомневаюсь.

– Могу сказать, что до полуночи либо ваши сомнения развеются, либо придётся искать иным способом преступников.

– Но вы сами не уверены в том, что правы?

– Уверен, – чуть резче, чем следовало, сказал Жуков.

– Вы тоже будете присутствовать сегодня, будем надеяться, при завершении драмы?

– Обязательно.

Вечернее ожидание не затянулось. В десятом часу из дома через чёрный вход вышел Пётр Вейдель, тринадцатилетний подросток с крупными чертами лица, большими руками, короткими на голове волосами соломенного цвета и отсутствующим выражением на лице. Постоял у входа, огляделся и, словно бы таясь, прислушиваясь к каждому звуку, осторожно двинулся в сторону сарая с сеном для заводских лошадей.

Взяли с поличным, когда Пётр достал спички из кармана.

Вести допрос доверили сыскному агенту, хотя он и отнекивался. Путилинское задание выполнено и в Петергофском участке делать было нечего.

– Значит, твоё имя Пётр Альфредович Вейдель, сын мещанина из города Риги.

Задержанный молчал.

Миша барабанил пальцами по столу.

– Твоё молчание только усугубляет вину, ты взят на месте преступления, точно такие же поджоги совершены ранее и ты не похож на маленького мальчика, ради забавы балующегося спичками, можно сделать определённый вывод, что злодеяния совершены сознательно, поэтому церемоний с тобой не будет. За восемь пожаров придётся нести наказание, тем более, что ущерб нанесён заводу господина Путилова немалый. Ты знаешь сумму?

Пётр в первый раз за время допроса выказал любопытство, но промолчал, явно ожидая, что столичный агент удовлетворит интерес.

– Да, Пётр, придётся тебе отвечать за двоих.

– Отчего?

– Подстрекателя не привлечёшь.

– Да, не было никакого подстрекателя, одно моё баловство.

– Не скажи, – покачал головой Миша, – не поверю, что ты почти взрослый

мужчина, а балуешься такими вещами – спички, поджоги.

Вейдель засопел.

– Так что подстрекатель останется в стороне. Известно же, что Альфред Петрович решил отомстить заводу за лишение места руками сына, то есть твоими и говорил он, видимо, что тебе, как недостигшему четырнадцати лет, ничего не грозит, кроме порицания. Ан нет, умолчал твой родитель, что согласно девятьсот тринадцатой статье Уложения о наказаниях, – Миша импровизировал, называя первую пришедшую статью в голову, – человек, принесший ущерб более чем на десять тысяч рублей подвергается заключению под стражу и высылку на десятилетний срок на каторгу с двенадцати лет, – Жуков выделил последнюю цифру, – а убытки завода, вот подтвердит пристав Булаев, составил более ста тысяч рублей серебром. Вот и смекай, любезный Пётр, сын Альфреда, где тебе предстоит провести молодые годы.

– Я не виноват, – вскочил с места подросток, – это всё он.

– Кто он?

– Родитель мой, заводской мститель.

Санкт—Петербург, 2014, июнь 8

 

Жизни лишил 1874 год

29 ноября в 10 часу вечера от пристава 2 стана Петербургского уезда пришло известие о найденном на полях имения графа Кушелева—Безбородько женском трупе с верёвкой на шее.

Хорошо, хоть день выдался тёплым, к вечеру, правда, поднялся ветер и нагнал тяжёлых почти чёрных туч, но, Бог миловал, дождём землю не залил.

Начальник сыскной полиции Путилин надевал плащ, собираясь, домой, когда постучал в дверь дежурный чиновник.

С унылым видом Иван Дмитриевич читал присланную приставом телеграмму. Хотелось усесться в потертое домашнее кресло, такое удобное, что и спина потихонечку отпускала, ноги, за день устававшие от ходьбы, из ватных превращались в болезненные бруски, но и боль вскоре утихала.

Перед Путилиным, как обычно в таких случаях, вставала дилемма, то ли вызывать сыскных агентов и ехать на место преступления, то ли направиться туда, на графские поля, завтра с утра, когда над землёю засереет осенний рассвет и хоть что—то можно будет рассмотреть.

Долг взял верх.

– Кто из чиновников по поручениям в сыскном?

– Только Жуков, – после некоторого раздумья произнёс дежурный.

– Позови, я подожду здесь.

Через несколько минут запыхавшийся помощник предстал пред светлые очи начальника.

– Иван Дмитрич, по вашему, – начал было Миша, но Путилин прервал его жестом.

– Миша, не юродствуй, – голос звучал устало и тихо, – человека жизни решили, а ты, – махнув рукой, пошёл на выход, следом побрёл, опустив вихрастую голову и сжав до боли красные пухлые губы, Жуков.

Николай Иванович Стыров, исполнявший должность станового пристава, чин имел соответствующий положению – коллежский асессор, но, не смотря на двадцать пять лет беспорочной службы, не имел надежды перейти в надворные. Не то, чтобы смирился с положением, а наоборот был такому случаю, рад. Живёшь при стане кум – королю, сват – министру. Ни внезапных тебе проверок, подумаешь, дважды в год участковый пристав наведается, ни серьёзных происшествий, так по мелочи, пожары, драки, разборки между жителями, а тут на тебе. Не ждёшь беды, а она вот к воротам подкатила.

Николай Иванович сперва оробел, даже седой ёжик волос на голове дыбом встал. А потом смекнул: ба! Недавно циркуляр был о том, что сыскная полиция вправе помогать в расследовании сложных дел уездным властям. Вот и случай подходящий, найдут убийцу, значит, и он, коллежский асессор Стыров приложил к следствию руку, а ежели нет, так на нет и суда нет. Куда не посмотри, везде хоть немного да пользы.

Продиктовал Николай Иванович телеграмму, хотел сперва только приставу Полюстровского участка Карлу Карловичу Тавасту отослать с предложением затребовать столичных полицейских, но решил убить двух зайцев – отослать бумаги и в сыскное отделение, и участковому приставу, перекрестился, отослал и стал ждать, кто первым откликнется.

Надворный советник Таваст не заставил себя долго ждать, прикатил чуть ли не через час после получения столь тревожной телеграммы. Полюстровский участок, конечно, не Эдем, но кровавых злодеяний здесь давненько не бывало. На место преступления не взглянул, а распорядился труп отвести в соседнюю с полями имения деревню Полюстрово, считающейся ко всему прочему волостным центром.

Так как близилась ночь, хотя итак в ноябре темнеет рано, а здесь столь трагическое происшествие, решили остановиться на ночлег у местного старосты Ефграфа Егоровича, степенного старика с широкими плечами и ладонями, как две лопаты. Сыскных агентов в этот вечер не поджидали, но только налили по чарке доброй водки, любезно выставленной старостой, накололи на вилки по груздю новой засолки, раздался сильный стук в дверь.

Николай Иванович поперхнулся и кивнул старосте:

– Кого там принесло?

В избу первым шагнул Иван Дмитриевич, снял шляпу и протянул вместе с тростью Мише.

– Мир вашему дому! – Пригладил ладонью волосы.

– Господин Путилин, – с изумлением в голове произнёс Карл Карлович, поднимаясь со скамьи с рюмкой в руке. Видимо, заметил, быстро поставил на стол и щёки его заалели.

– Совершенно верно, – начальник сыскной полиции улыбнулся добродушной улыбкой, – Иван Дмитриевич Путилин собственной персоной. Как я вижу, из моего отделения никого не ждали?

– Да… – начал Полюстровский пристав.

– Карл Карлович, если не ошибаюсь? – Прежде, чем куда—то выезжать, Путилин интересовался с кем он может встретиться и поэтому знал не только фамилии, имена—отчества, но и служебный путь.

– Именно так.

– На улице, господа, темень, хоть глаз выколи, а с лампами и факелами, надеюсь понятно без слов, на месте преступления мы ничего не сможем рассмотреть.

– Верно.

– По небу и месяцу видно, что ночью дождь не собирается, именно поэтому примете, – Иван Дмитриевич подмигнул Мише, – нас, – он указал на Жукова, – в вашу компанию, кстати, рекомендую толковый малый, Михаил Силантьевич Жуков, мой помощник.

После пожатия рук присели за стол, воцарилась неловкая пауза. Пристав Таварт не решался предложить водки начальнику сыскного отделения, ибо слышал разное и не хотел, как говорили в гимназии, нарываться.

Утром проснулись со свежими головами, на столе дымились блины, рядом молоко, сметана, мёд, рассыпчатый творог, а во главе ведёрный самовар, на который взгромоздился медный начищенный до блеска чайник.

– Господа, может быть… – начал староста, но от взгляда Путилина осёкся и хрипло крикнул жене, чтобы несла мясо, яйца и солённые грибы.

После трапезы Полюстровский пристав поинтересовался:

– Не желаете взглянуть на труп?

– После того, как осмотрим место, где он найден был, – ответил Иван Дмитриевич.

Выехали через час, как раз начало светать.

Сперва Путилин хотел посмотреть место преступления, чтобы составить не только впечатление, а именно, нарисовать картинку, как произошло убийство, чтобы потом внести некоторые детали или вычеркнуть представляемое из памяти, чтобы по новому взглянуть.

Через поле проходила прямая дорога шириною в три —три с половиною аршина, по обе стороны вырытые в локоть канавы.

– Вот там, – становой пристав указал на рощицу, – тропинка через лесок идёт, вот у него и нашли женщину.

– Кто нашёл?

– Безбородька.

– Кто?

– Так у нас почитай вся деревня Безбородьки, после Манифеста всех этой фамилией записали.

– Понятно, так кто?

– Пантелей Безбородька, местный юродивый, ходит по округе, милостыню просит, кому в чём пособит, вот с хлеба на квас и перебивается.

– Как обнаружил?

– Вот мы с вами в деревню вернёмся, а я приказал, чтобы Пантелея до особого распоряжения не отпускали. С ним и поговорим.

Доехали до рощицы, вдоль деревьев вилась вытоптанная тропинка.

– В саженях десяти и нашёл он женщину, – указал рукой надворный советник Таварт, – там место ветками накрыто, не так ли, Николай Иванович?

– Так точно, – улыбался становой, не вылезая поперёд начальника.

Ветки убрал сопровождающий процессию полицейский. Ничего примечательного – вытоптанная за лето извивающаяся вдоль рощицы тропинка, с одной стороны к ней подходил невысокий кустарник, теперь в это время года ощерившийся тонкими чёрными ветвями, с другой – полоска пожелтевшей травы и далее вспаханное поле.

– Значит, найден труп на этом самом месте? – Иван Дмитриевич остановился перед ничем не примечательным местом.

Карл Карлович посмотрел на станового, который ответил:

– Именно здесь Пантелей ее и обнаружил, как только нашёл, сразу к старосте, а тот запряг коней и за мной, в Рыбацкую слободу, отослал сына.

– Вы прибыли сразу же?

– Через час, может быть, полтора.

– Таким образом вы первый представитель полиции, который оказался на месте преступления.

– Получается так.

– В каком положении была убитая?

– Ноги согнуты в коленях, руки раскинуты в стороны.

– На спине?

– На спине, глаза были открыты и смотрели в небо, шла в сторону мызы Окерваль, до которой от Полюстрава одна верста.

– Отчего такая уверенность?

– Вчера нами обнаружено, что убитая Анна Ивановна Дорофеева, крестьянка деревни, – становой полез в карман и достал маленькую книжицу в потертом кожаном переплёте, долго листал, но потом обрадовано прочёл, – вот, Анна Ивановна Дорофеева, православного вероисповедания, пятидесяти лет, крестьянка из деревни Мелково Рождественской волости Гжатского уезда Смоленской губернии, – Николай Иванович поднял глаза на Путилина, – я, – поправился, кинув взгляд на участкового пристава, – мы решили, что женщина могла идти из столицы, если в Полюстрове ее не знали, то в ближайшую деревню, так и оказалось в Окервале у нее муж, – он снова посмотрел в книжицу, – Зиновий Лазаревич, пятидесяти трёх лет, служит при купоросном заводе купца Анохина. Он опознал убитую.

– Превосходная работа, – похвалил станового Иван Дмитриевич, – вы, наверное, сами справились бы со следствием?

Николай Иванович промолчал, вместо него ответил участковый пристав.

– Вы ним льстите, господин Путилин, без вашей помощи мы не сможем распутать такой клубок. Выяснили личность убитой, а далее? Не арестовывать же ее мужа в подозрении? Далее какой путь выбрать, если не знаем, куда идти?

– Пойдём вместе, господин Таварт, – Иван Дмитриевич повернулся к Жукову, – ты всё записал.

– Да.

– Муж убитой Зиновий Лазаревич не сказал, откуда могла идти жена?

– Он показал, что с Дорофеева проживает по Екатерининскому каналу, в доме господина Фохтса, – становой, предвидя вопрос начальника сыскной полиции о месте проживания Анны Ивановны, назвал ее адрес в столице, – и шла, видимо, к нему.

– Муж ждал вчера прихода жены?

– Нет, для него стало не приятным известием, если можно так назвать, сей трагический случай.

– Мне хотелось бы с ним поговорить.

– Непременно, – сказал Николай Иванович.

– Здесь более смотреть нечего, – Путилин прошелся около места убийства, ни мусоринки городской, ни следа, только то, что дала земле природа – пожухлая трава, утоптанная земля, скинутые деревьями жёлтые и красные листья, – теперь к нашей убиенной.

– Зачем выезжали? – Шепотом спросил Ивана Дмитриевича Миша. – И так всё ясно.

Путилин красноречиво окинул помощника грозным взором.

Убиенная лежала на полу ледника, крытая рогожкой. Седые волосы выбивались из—под цветастого платка, глаза с неумением уставились в тёмный потолок, вокруг шеи петлёй вилась верёвка. Путилин опустился на корточки и повертел в руках конец орудия убийства, как сухо пишут в протоколах. Прищурил глаза, осматривая багровый след на мёртвой коже. Покачал головой, поднялся на ноги, задумчиво уставился в стену, словно что—то прикидывал или вспоминал.

– Теперь к мужу, – сказал Иван Дмитриевич, выходя из холодного помещения, не обращая внимания на выражение лиц полицейских, которые хоть с интересом, но с некоторым недоумением взирали на действия сыскного начальника.

Зиновий Лазаревич оказался высоким мужчиной с седоватой щетиной на впалых загорелых щеках. Бросались в глаза его большие уши, которые стояли торчком и их не скрывали убелённые временем волосы.

Дорофеев смотрел тусклыми глазами в стену и не мигал, словно на него опустилась не то оторопь, не то крылья беды.

– Мне не известно, почему она среди недели решила меня навестить? – Покачал головой. – Не знаю… Жили мы врозь, она место нашла в городе, я – здесь. Ей далеко отсюда идти, мне оттуда, вот и виделись только по воскресным дням и то, не каждый раз.

– Всё—таки должна быть причина ее столь спешного прихода к тебе? – Допытывался Иван Дмитриевич.

– Ну, не знаю я, не знаю.

– Скопленные деньги, где ты хранил? – Подходил Путилин с другой стороны.

– Так у меня, ну часть в деревню я посылал.

– Могла ли она получить некую сумму денег и нести тебе?

– Да вроде бы, – он задумался, – когда она сюда приходила, то приносила, то пять, то десять рублей, а один раз и двадцать пять.

Иван Дмитриевич обратился к становому.

– При Анне найдены деньги?

– Нет, ни копейки.

– Может быть ее, – и мужчина заплакал, невысказанное повисло в воздухе.

– Когда она собиралась к тебе или ты к ней?

– На следующей неделе она ко мне.

– Что—нибудь ценное она носила, кольцо там, цепочку, крестик, иные золотые или ценные вещицы?

– Откуда у нас? – Размазывая внезапную слезу по щетинистой щеке сказал Зиновий Лазаревич. – Крестик золотой, доставшийся от бабки, и тот на кожаном шнурке, да и колечко такое с красным камешком тоже от бабки.

– Крестика не было, – произнёс тихо Николай Иванович, – и колечка тоже.

– Ограбление? – Уже на улице спросил пристав Полюстровского участка.

– Не исключено, – ответил в задумчивости Путилин.

– Что далее?

– В вашей заботе опросить всех деревенских, в особенности мальчишек, – Иван Дмитриевич напутствовал полицейских, – эти бегают повсюду, может, видели незнакомцев в этих краях. Всякое бывает.

– Опросим, – хмуро ответил становой.

– Куда теперь? – Всё пытал начальника сыскной полиции пристав Таварт.

– Поговорить с юродивым и в столицу, мне кажется, оттуда началась трагическая история и там должна завершиться.

– Вы рассчитываете поймать убийцу?

– Служба у нас такая, когда получается, защищать город от злоумышленников, а когда опаздываем, как сейчас, то в нашей обязанности задержать и представить пред очи судьи того, кто поставил себя над законом Божеским и человеческим.

Местный юродивый оказался не таким юродивым, как о нём говорил становой пристав. Да, был Пантелей каким—то невзрачным, увидишь на улице, отвернёшься от него и позабудешь, как выглядит.

Фамилию свою юродивый получил от бывшего хозяина. Когда объявлен был Манифест 19 февраля 1861 года бывшим холопам давали фамилии тех, чьими крепостными они являлись, вот половина деревни и стала Безбородьками.

– Иду я, значится, вдоль рощи, а впереди, словно тряпья куча, ну я, значится, к ней, а это баба, руки раскинула, ноги подогнуты. Я, значится, подумал, что вина что ли перепила, за плечо тормашу, а она ни звука и на шее верёвка, ну я, значится, к старосте. Говорю, значится, так и так, на усадьбенных полях баба лежит, значится, мертвее не бывает.

– Никого рядом не видел?

– Не—а, значится.

– Может. Телега какая или коляска?

– Не—а, я бы сразу сказал, значится, никого не видел.

– Бабу признал?

– Не—а, как звать, значится, не знаю, а что в Окервале видел, так это точно.

Сколько не пытался Путилин из юродивого что—нибудь ещё вытащить, но в деле не преуспел, хоть это и то хлеб.

– В столицу, Иван Дмитриевич.

– Да, я думаю там больше узнаем, чем здесь.

– Ой ли, – покачал головой становой пристав, увидев взгляд Карла Карловича и поэтому решился задать вопрос статскому советнику Путилину, пользующемуся благоволением государя.

– Вы здесь местных расспросите, кто—то что—то мог видеть, а мы, – Путилин указал на поощника, – начнём со столицы. Дорофеева там проживала и оттуда шла, следовательно, что—то толкнуло ее на приход сюда. Вот этим мы и займёмся, чтобы продолжить следствие с двух сторон, ведь преступник не сидит на месте и нас не ждёт.

– Понятно, Иван Дмитриевич, – Таварт поправил пенсне.

– О самом важном предупредите нас телеграммой.

– Несомненно.

– И если понадобится наше присутствие, то мы всегда к вашим услугам.

В тот же день вернулись затемно, уставшие от разговоров и переездов, хотя расстояние невеликие, но тряска не добавляла физических сил.

Следующим утром Жуков направился по адресу, где проживала Дорофеева. Оказалось, Анна работала прачкой при бане, там же и проживала, не сколько из—за удобства, сколько из—за экономии денег.

– Вот ее угол, – указал рукой управляющий на аккуратно застеленную кровать, представляющую из себя нары, на которые брошен тонкий ватный тюфяк, одеяло, небольшая подушка.

– Какова была Дорофеева? – Спросил Миша, а сам вытащил из—под кровати деревянный сундук.

– Какая? – Почесал затылок. – Какая? От работы не уклонялась, делала всё, что требовалось. А более мне и не надо было.

– Понятно, – Жуков открыл сундук. Там лежали исподние бельё, какие—то кофточки, юбки, платья и никаких украшений и денег. – кто к ней приходил или с кем Дорофеева приятельствовала?

– Слежу за порядком и чтобы лишних людей здесь не бывало, а чем они заняты за дверьми. – управляющий указал на выход, – меня не беспокоят их дела.

– Но…

– Молодой человек, – с кривой улыбкой начал управляющий.

– Господин Жуков, – оборвал Миша, ему не нравились такие люди, которые от всего отрекаются, что идёт в ущерб им и их работе, – или можно Михаил Силаньтевич.

– Господин Жуков, – побагровел и тяжело задышал собеседник.

– Я думаю, не стоит ссорится с полицией, тихим голосом произнёс путилинский помощник, – вы служите при бане, мы служим государю и стоим на защите закона. Надеюсь, я ясно выражаюсь.

– Ясно, – ответил на Мишин выпад управляющий, а сам подумал, что околоточный, которому он платит, мелковат по сравнению с чинами сыскного отделения, поэтому не стоит портить отношения.

– Я вижу здесь ещё две кровати, можно побеседовать с их хозяевами.

– Сейчас позову, – не выдержал управляющий и прошипел сквозь зубы.

Первой вошла женщина лет пятидесяти, волосы закрыты платком, лицо раскрасневшееся от работы.

– Меня зовут Михаилом Силантьичем, я из сыскной полиции. Вы, наверное, уже слышали о Дорофеевой?

– Гроша медного наша жизнь не стоит, – посетовала женщина, теребя фартук.

– Господь даёт жизнь и ее же забирает. Как вас кличут?

– Марфа.

– Скажите, вы хорошо знали Анну?

– Не то, чтобы хорошо, зачастую человек сам себя не может понять.

– И всё—таки?

– Бок о бок жили года три.

– Довольно большой срок, можно узнать соседку по кровати.

– Анна немногословна была, разговаривала мало, а ещё меньше о себе рассказывала.

– Что—то же говорила?

– Как все мы, приехала из деревни с мужем, устроиться могла здесь, он где—то в уезде. Виделись они редко, большей частью она к нему ходила и всё пешком. Привыкла, говорила, да и трат меньше. Все деньги копили на домик и живность, детей им Бог не дал.

– Муж обижал ее?

– Честно скажу, не знаю и чтобы бил, по крайней мере следов не видела.

– Как часто она к мужу ходила?

– Раз – два в месяц.

– Ценное что—нибудь носила? Кольца там, серьги?

– Не видела, нет, постойте, – женщина поднесла ко рту полу фартука, – кольцо носила с камнем, но не знаю, насколько ценное.

– К Анне кто—нибудь захаживал?

– Нет, хотя постойте, третьего дня заходил к ней мужчина.

– А имя?

– То ли Прокофий, то ли Порфирий, не помню.

– Как он выглядел?

– Да обычный, – женщина пожала плечами. – в рабочей куртке.

– Заводской?

– Железнодорожник, вот здесь, – она показала рукой на место, где на куртках пришиты петлицы, – их знаки.

– Железнодорожник, значит. Ранее заходил когда—нибудь?

– Может и заходил, но я внимания не обращала.

– Что он хотел?

– Не знаю, но вечером Анна засобиралась к мужу.

– Ясно, лицо у него какое, у железнодорожника этого.

– Какое? Круглое, борода козлиная, словно человек хочет выглядеть солиднее, да природа не даёт, картуз надвинут был чуть ли не на глаза. Да, руки тёмные, словно отмыть не может от грязи, въевшаяся такая.

– Угольная?

– Может, и угольная, но приметного больше ничего. Если только сапоги.

– Что сапоги?

– Каблуки разные, один низкий, второй высокий, словно ноги у него, этого железнодорожника, разной длины.

– Лет сколько железнодорожнику?

– Не знаю, но может лет тридцать, хотя лицо такое, ну, не знаю, уставшее чтоли.

– Как встретила Анна незнакомца?

– Сперва удивилась.

– Потом?

– Глаза ее забегали, не знаю, от испуга ли, а может по иной причине, не знаю.

Вторая соседка по кроватям ничего нового не добавила, только указала, что на железнодорожнике была чёрная куртка, а вот брюки, заправленные в сапоги, синего цвета, как у городовых, и глаза серые, выцветшие, какие—то безжизненные, лицо худое, изнеможённое, словно болен чем—то не лечимым.

Возвратясь в сыскное, Миша послал телеграмму становому, чтобы тот разузнал у Дорофеева, есть ли среди знакомых Прокопий или Порфирий, и служит ли кто на железной дороге. Сам же доложил об узнанном Путилину.

– Так, так, становится теплее, – начальник сыскной полиции выхаживал по кабинету, – не одна отправилась к мужу, путь—то неблизкий.

– Даже очень, – подхватил мысль Ивана Дмитриевича и, повернув голову в сторону остановившегося Путилина, произнёс, – Дорофеева, когда ходила сама, то непременно пешком, а со знакомым могла проехать на дрожках.

– Вот именно, ты, Миша, проверь, конечно, в стоге иголка, но поспрашивай у извозчиков. Если номерные, то мы непременно его найдём. Слух, как ураган пронесётся и явится голуба наша, а вот если из деревни.

– Иван Дмитрич, из деревни рановато, эти по первому снегу в столицу приезжают на заработки, а ныне погода посмотрите какая? У них у самих делов дома много.

– Возможно, ты прав, Миша, так что ступай, времени всё меньше, а преступник, может быть, далече.

Среди извозчиков в обычае быстро распространялись новости, артели всегда стремились помочь Путилину, который не один раз он вытаскивал их из не совсем приятных историй.

Николай Иванович, становой пристав, ответил на телеграмму после разговора с Дорофеевым. Коллежский асессор Стыров не мог в нескольких словах послания поведать, что Зиновий Лазаревич сперва покраснел лицом, потом без перехода побледнел, схватился за сердце и хриплым заикающимся голосом спросил:

– Порфирий?

В телеграмме было сказано, что Дорофеев ничего не поведал, хотя что—то скрывает.

– Вот что, Миша, – после прочтения Путилин протянул бумагу с двуглавым орлом помощнику, – расспроси—ка Дорофеева сам. Чую, здесь зарыто что—то.

Когда уехал Жуков, прибыл извозчик, который поведал Путилину, что отвозил женщину и человека в железнодорожном сюртуке к полюстровской дороге, что именно, мужчина настоял на пешей прогулке, и что перед этим заехали по дороге в трактир «Смоляне, где мужчина, которого женщина звала Филей, выпил косушку водки, стал мрачным и неразговорчимым. Женщина пошла с ним по доброй воле, он ее не тащил и не заставлял.

Жукову не надо долго разъяснять, что полезно следствию, а что будет во вред. Путилинский помощник сразу же направился в Окерваль для разговора с Дорофеевым, не стал Миша заезжать за становым, ибо по опыту знал, что человек закроется, как улитка, отгородится стеной и ничем не прошибить, а вот с незнакомым, пусть хотя бы и сыскным агентом, может разговориться

Для беседы Жуков спросил у управляющего купоросного завода предоставить любое мало—мальски приспособленное помещение, чтобы никто не мог помешать.

Ссутулившийся Зиновий Лазаревич сидел на краешке стула, за день настолько сильно изменился – волосы торчали в разные стороны, лицо вытянулось, скулы торчали сквозь почти прозрачную кожу, глаз не поднимал, но чувствовалось, как он смахивал слёзы, одна за другой текли по впалым щекам.

– Вы, наверное, меня помните? – Начал Миша.

Мужчина скользнул по Жукову взглядом, но вновь уставил глаза в пол.

– Третьего дня мы с вами разговаривали.

Дорофеев покачал головой.

– За это время выяснилось несколько новых подробностей и хотелось бы, чтобы вы помогли в них разобраться.

– Да чем же я, – и умолк.

– Тяжело говорить, но без вашего разъяснения нам не продвинуться дальше. Вы же хотели, чтобы убийца понёс наказание?

– Не только, – тяжело задышал, – я бы, – и вновь замолчал.

– Вам тяжело говорить?

Тяжёлый вздох вырвался из груди старика.

– Вам знаком кто—либо по имени Порфирий?

Зиновий Лазаревич закрыл глаза рукою и по плечам Миша отметил, что старик безутешно плачет.

– Мы нуждаемся в вашей помощи.

– Я говорил, что когда—нибудь он сделает что—то худое нам с Аней.

– Кто он? Порфирий?

– Порфишка, – зло сказал Дорофеев, – родная кровь наша, сын наш единственный – Порфирий Зиновьевич.

– Это он был с Анной Ивановной в день, – Миша остановился.

– Скорее всего.

– Он к вам не заходил?

– Нет.

– Чем он провинился?

– Чем, – горестно ухмыльнулся старик, – до двадцати лет он семь раз побывал в тюрьме. Вы понимаете это, семь раз, – Зиновий Лазаревич уставился на свои руки, мы не знали, что нам делать, через него мы лишились дома и когда чаша терпения переполнилась до такой степени, что я готов был поднять руку на собственного сына. Мы решили сдать Порфишку полиции, тем более, что находился в розыске уже не за кражу, а за то, что убийцей стал. Благодаря моему указанию, полиция арестовала его и товарищей, я прослышал на суде, он поклялся нам, тем, кто даровал ему жизнь, отомстить. Мы уехали из деревни и успокоились, хотелось просто пожить без прихода среди ночи пьяных компаний, без постоянных драк, без угроз.

– Порфирий отбыл наказание?

– В октябре он должен был выйти.

– Значит, он в столице?

– Видимо, начал мстить старикам, – Дорофеев закрыл глаза, – мне—то больше ничего не надо, поймайте этого злодея, прошу вас, поймайте. Мне жизни не жалко, сколько ее осталось—то?

– Вы не знаете, где он мог остановиться в столице?

– По притонам, где ж ещё?

– Почему вы о нём нам сразу не сказали?

– Забывать о нём мы стали в последнее время, словно не было его в нашей жизни.

– Стало быть, вы поможете его изловить?

– Чем я могу? – Дорофеев выставил узловатые руки вперёд.

– Вы говорите, что Порфирий сюда не приезжал, так?

– Так, – и старик начал понимать, – он сюда явится по мою душу?

Миша молчал.

– Хотите на него капкан поставить, а меня вместо приманки. – Зиновий Лазаревич взглянул на Мишу ясным взором, так не вязавшимся с тем, который был ранее, – давайте, я согласен. Пусть этот негодяй сгниёт на каторге.

По анохинскому телеграфу (купец не пожалел денег на дорогостоящую «игрушку») Жуков передал в сыскное сведения, полученные от Зиновия Лазаревича, и попросил срочно прислать агентов для устроения засады на Порфирия Дорофеева.

Сперва стих ветер, днём бросавший в лица упавшие листья, к вечеру стих, уступив дорогу сумраку, который начал постепенно сгущаться, пока не оставил на небе зарождающиеся рога молодого месяца, а на земле освещённые дома по большей части лампами и лучинами, напоминающие мерцающие звёзды.

Зиновий Лазаревич задёрнул на окнах занавески, оставляя одну небольшую щель, чтобы с улицы складывалось впечатление, что дома он один внимательно читает старую толстую книгу.

Миша сидел в тёмном углу, в потной руке сжимал деревянную рукоять пистолета, прислушивался к каждому шороху, ведь агенты не поспели прибыть. Боязни не было, но иногда холодок страха подступал к сердцу, напоминая уколом, что не только тело, но и душа жаждет жизни.

Около полуночи раздался в окно тихий стук, но от которого Мишу бросило в жар, что по спине полились капли пота.

Дорофеев с некоторым испугом посмотрел на Путилинского помощника, спрашивая глазами, что делать.

Жуков кивнул, мол, спроси, кто там.

Зиновий Лазаревич поднял занавеску, за окном виднелось почти белое лицо.

– Кто? – Спросил Дорофеев.

– Свои, – раздался в ответ хрипловатый голос.

– Кто свои?

– Сына не признаёшь? – Теперь спина похолодела, и Миша ещё крепче сжал рукоять пистолета.

– Порфирий?

– А то, кто же? Отворяй, – приказной тон не выбивался из шёпота, видно, не хотел Порфирий привлекать чужого внимания.

Дорофеев снова посмотрел на Жукова, тот кивнул, мол, отворяй.

Когда в комнату вошёл человек в железнодорожной куртке, стало словно бы мало места в помещении.

– Один? – Хмуро сказал Порфирий, оглядывая комнату.

– Как видишь, – отец развёл руками.

– Не ждал, небось?

– Давно перестал.

– Давно… А я вот по твоей милости десять лет браслеты на руках и ногах таскал.

– Сам себе судьбу определил.

– Дак не я себя упрятал, – злобно сквозь зубы процедил Порфирий, – в каторжные работы. А ныне хватит, – он ударил ладонью по столу, – может сына, как положено, встретишь, чарку поднесёшь, хлеб—соль подашь. Иль из сынов вычеркнул? – Голос зазвучал как—то зловеще.

Жуков стоял за дверью, боясь лишним вздохом себя выдать. Пот выступил на лбу и редкие капли пробежали к глазам, защипало, но Миша терпел, сжимая в мокрой руке рукоять.

Старик поставил на стол тарелку с хлебом, миску с солёной капустой, огурцы, два стакана и бутылку. Сел сам.

– Знаешь, как сына встретить, а всё прибедняешься, – Порфирий с кривой улыбкой взял нож и проверил остриё лезвие, – остёр.

– Скажи, Филя, ты мать убил? – Дорофеев положил руки на стол и смотрел пронзительным взглядом в лицо сына, – тот стушевался, но глаза не отвёл.

– Откуда такой вопрос?

– Ты или нет?

Порфирий откинулся на спинку стула и не успел открыть рта, в затылок упёрлось что—то холодное.

– Не хочешь дырки в голове, брось, – послышался хриплый голос.

На пол упал нож.

– Кто там… – и сделал попытку встать.

– Сидеть, – дуло больнее надавило на затылок, – лучше скажи, зачем родную мать жизни лишил.

 

Обыденная история. 1874 год

Ранним утром, когда солнце на востоке еще не проснулось, а только лишь затронуло ночной сумрак робким едва заметным светом, городовой вышел на обход порученного ему участка. На улице после теплой дежурной комнаты на него пахнуло свежим прохладным воздухом, Он с наслаждением вздохнул полной грудью. Красота, покой. Ему нравилось нести службу в это время суток. Город еще спит и не слышен стук колес по булыжной мостовой, торговцы с лотками еще не появились на улицах, предлагая и расхваливая свой товар, а горожане пока не спешат по служебным и личным делам.

У Сампсониевского моста он остановился, облокотился о перила и замер от неожиданности. Внизу на каменной площадке лежало два тела: женщина на спине, раскинув руки в стороны руки, со сбившимся на голове платком, и рядом с нею мужчина с окровавленным лицом, поджав к себе ноги.

Городовой бегом, перепрыгивая через ступеньку, спустился вниз. Женщина была мертва, мужчина судорожно дышал.

Когда раздался звон колокольца у входной двери, Иван Дмитриевич сидел в излюбленном кресле, держа в руках вчерашнюю газету, которую так и не прочел из—за занятости. Протянул руку к маленькому столику, где стояла чашка с обжигающим чаем, пригубил.

– Там к Вам от дежурного чиновника посыльный, – отирая руки полотенцем, произнёсла Глаша, кухарка и домоуправительница в едином лице.

– Проси, – Путилин поднялся и потянулся. Проснулся сегодня пораньше, чтобы в тишине провести время перед поездкой на службу, ан не, тяжело вздохнул и отправил очки в карман халата

– Иван Дмитрич, – начал с порога посыльный, еще молодой парнишка с едва пробивающимися усиками под носом, – помощник пристава Петербургской части просил Вас прибыть к Сампсониевскому мосту, там убийство. Коляска ждет, – добавил он.

– Так, так, – пощипал пальцами бакенбарды – ступай. Сейчас спущусь.

Не смотря на ранний час у лестницы, ведущей вниз к воде, стояли любопытствующие. Переговаривались тихими голосами и обсуждали случившееся происшествие. Им не давали спуститься вниз два дюжих полицейских, исподлобья окидывающих взглядами присутствующих.

Иван Дмитриевич спрыгнул с коляски почти на ходу, не терпелось увидеть, что стряслось.

– Здравия желаем, – стражи взяли во фрунт при приближении сыскного начальника, тот только кивнул в ответ головой.

Помощник пристава стоял подле тел, заложив руки за спину. Нахмурившееся лицо давало понять, мол, не было печали, так вот какую напасть ниспослал Господь на наши головы.

– Доброе утро, – поприветствовал Путилин полицейского начальника.

– Доброе, Иван Дмитриевич, доброе, – и посетовал, – кабы не это, – и указал рукою.

Путилин присел к телам, женщина была мертва, даже тонкая струйка крови из левого уголка губ успела превратиться в коричневый след, словно художник сделал неудачный мазок. Сбившийся на одну сторону красный платок с золоченной бахромой, самое удивительное открытые голубые глаза и выражение не страха на лице, а удивления.

Мужчина тяжело дышал.

Иван Дмитриевич поднял взгляд на помощника пристава, тот понял немой вопрос.

– Доктор Остен должен быть с минуты на минуту, – наверху на набережной послышалось цоканье конских копыт.

– А вот и он.

Действительно по лестнице начал спускаться высокий мужчина в пенсне и с саквояжем в руке.

– Что тут у нас, – он присел на корточки рядом с начальником сыскной полиции. Первым осмотрел мужчину.

– Можно увозить, – произнёс он, – ушибы не смертельные.

– Постойте, – остановил Путилин, увидев, что потерпевший открыл глаза, – что стряслось с вами?

– Какие—то, – он набрал полную грудь воздуха, – оборванцы… скинули… нас

– Как Вас зовут?

– Петр…, – потерпевший схватился за грудь, – здесь больно… жжет, не могу.

– Ваша фамилия?

– Рогов.

– А женщина?

– Не знаю, – прохрипел он, – я ее не знаю, – и лишился чувств.

Потерпевшего увезли.

– Что поведает нам эскулап? – с обреченностью в голосе сказал помощник пристава, записывая дело в разряд бесполезных поисков.

– Эскулап может поведать вот о чем, – Остен снял пенсне и мягкой тряпочкой, извлеченной из кармана жилетки, начал их протирать, – сброшены с моста, как видите здесь высота две сажени, женщина упала на спину, долго не мучилась. Более подробно поведаю Вам после вскрытия. А вот пострадавший, как его, – он щелкнул пальцами левой руки, правой одел пенсне.

– Рогов, – подсказал помощник пристава.

– Да, Рогов, – подумал врач, покачав головой, – серьезных травм нет, хотя точнее скажу после осмотра.

– Когда можно получить отсчет? – обратился Путилин к врачу, тот пожал плечами.

– Думаю к вечеру его представлю, а за сим разрешите откланяться, – он приподнял шляпу и удалился.

– Вы уж простите, Иван Дмитриевич, за беспокойство, – сказал помощник пристава, надевая фуражку, которую до того держал в руке, – дело пустяшное.

– Я так не думаю, – произнёс Путилин, – ежели оборванцы, как сказал Рогов, напали на них, то поясните мне, почему они не забрали часов на серебряной цепочке и бумажник, который был виден в боковом кармане пиджака? – помощник пристава молчал. – То—то, дело не совсем чистое.

– Да, вероятно.

– Тем более, – Иван Дмитриевич продолжил и указал на женщину, – ни серьги, ни кольца не сняты. Я Вас попрошу, это доходный дом господина Крупенникова, если не ошибаюсь, – он указал тростью на трехэтажный темно—зеленый дом слева от моста.

– Совершенно верно.

– Может дворник, что видел или рано вставшие жители. Если будут новости, не сочтите за труд, известите меня.

– Непременно.

На Офицерской Ивана Дмитриевича поприветствовал дежурный чиновник, которому дал указание, чтобы Жуков по приходе незамедлительно предстал пред начальствующими очами.

Михаил появился сразу же, не успел Путилин опуститься в кресло за вой стол.

– Иван Дмитрич, – заглянул взъерошенный помощник и ужом просочился сквозь маленькую щель открытой двери, – звали?

– Звал, звал, – начальник сыскной полиции указал, чтобы помощник садился.

Жуков застыл в ожидании.

– Так, Миша, сегодня поутру с Сампсониевского моста были сброшены двое: Петр Рогов и неизвестная женщина. Так вот тебе предстоит узнать, кто она такая и выяснить, кто таков этот Рогов. Понятно?

– Так точно.

– Тогда что сидишь?

Дверь затворилась, а Иван Дмитриевич углубился в чтение новых распоряжений вышестоящего начальства.

После полудня Путилин решил навестить анатомический театр, чтобы самолично поговорить с доктором.

Остен давно закончил вскрытие и сидел в своем кабинете за составлением отсчета:

«… в анатомическом театре университета в присутствии нижнепоименованных понятых, через городского врача И. Н. Остена производилось судебно—медицинское вскрытие трупа убитой женщины, при чем оказалось.»

Не успел поставить двоеточие, как доложили, что начальник сыскной полиции Путилин просит его принять.

Доктор поднялся из—за стола и сделал навстречу вошедшему Ивану Дмитриевичу несколько шагов.

– Спешите, господин Путилин, спешите, – посетовал Остен, – я только взялся за составление Вам бумаги.

– Бумага потерпит, – улыбнулся Иван Дмитриевич, – Вы мне поясните так, без официальности.

– Хорошо, – сказал Остен и предложил начальнику сыска присесть, – тогда рассказать могу немного. Женщина не мучилась, умерла мгновенно, две сажени большая высота, тем более, что она упала на спину. Но меня беспокоит круглое темно—красное пятно с пятикопеечную медную монету у сочленения третьего ребра и ниже него на три поперечных пальца еще одно.

– Что это может быть? – спросил Путилин.

– Не знаю, но подозреваю, что они образовались от толчков кулаком в грудь убиенной.

– Образовались при падении?

– Я не могу с категоричностью утверждать, но то, что они нанесены ранее падения это точно, тем более у женщины не могли быть такие внутренние повреждения, хотя она и упала с двух саженей. Мне кажется, что должен быть дополнительный вес.

– Может Рогов упал на нее?

– Вполне возможно, но тогда, – доктор сощурил глаза, – они должны были падать вместе.

– Странно.

– Я думаю, вам пояснит второй пострадавший, тем более, что я его осмотрел перед тем, как ехать в анатомический заниматься вскрытием женщины. У пострадавшего незначительные внутренние кровотечения да несколько ушибов и я бы не сказал, что они получены в результате падения с высоты в две сажени на площадку, выложенную камнем.

– Благодарю.

– Вас проводит мой ассистент.

Больница, где находился пострадавший, находилась на соседней улице, и Иван Дмитриевич решил пройтись к ней пешком, благо располагал теплый осенний день.

Его без задержек провели в палату пострадавшего.

– Добрый день! – произнёс он, присаживаясь на подставленный ассистентом Остена стул. – Благодарю, – обратился к нему, – я тебя, голубчик, не задерживаю.

Рогов с белой повязкой на голове лежал на постели, положив руки поверх одеяла.

– Петр, надолго тебя не отвлеку, у меня есть ряд вопросов, на которые хотелось бы услышать правдивые вопросы.

Рогов кивнул головой.

– Я готов способствовать поимке этих извергов.

– Вот и чудненько. Как ты оказался у моста?

– Я от приятеля, что живет на Петербургской стороне, шел к себе домой. Там на лавочке у Выборгского сидела молодая женщина, мне почудилось, что она не против знакомства. Вот я и присел рядом. Только хотел заговорить, меня окликнул какие—то оборванцы, стоящие у спуска к воде. Я подошел к ним, а они, – Рогов шмыгнул носом, – схватили меня и бросили вниз. Когда очнулся, рядом та женщина лежит.

– Ты не запомнил их лиц?

– Темновато было, да на одно лицо они были.

– У тебя ничего не похитили, тогда с чего такая жестокость по отношению к тебе?

– Это хорошо б у них спросить.

– Постараемся, – Иван Дмитриевич поднялся со стула, – хорошо, поправляйся, – и неожиданно спросил, – а кто тебе женщина?

Поначалу Рогов опешил, в глазах мелькнул огонек боязни, и он почти выкрикнул:

– Да не знал я ее, – схватившись за голову, прохрипел, – ой, головушка моя, болит, родимая.

Путилин тростью потихоньку постучал по шляпе и вышел.

– Рогов Петр Евсеевич, – докладывал Жуков, – двадцати шести лет, мещанин, уроженец города Торжка, приехал в столицу десять лет назад, последние шесть состоит слугою при присяжном поверенном Ивановским. Поговорил с околоточным, тот ничего плохого сказать не мог.

– Что делал вчера вечером Рогов?

– Этого мне узнать, пока не удалось. Дворник, однако, видел, как в часу девятом Рогов вышел со двора и больше не возвращался, а заперты ворота были в первом часу, когда вернулись обитатели.

– С Ивановским говорил?

– Никак нет, он отъехал по делам и возвратится домой вечером.

– Что ж понятно. А убиенная?

– После я заехал в Петербургскую часть, там мне помощник пристава поведал, что личность установлена, ею оказалась девица Елизавета Клочкова, прислуга купца Еремеева, двадцати двух лет, из крестьян Лужского уезда. Девица честная, негулящая. Вчерашним вечером в первый раз не появилась в доме у купца, где проживала.

– Проясняется картинка, – Иван Дмитриевич побарабанил пальцами по подлокотнику кресла, – сопроводишь меня к господину Ивановскому.

– С удовольствием, – поднялся со стула.

– Будь любезен, коляску к подъезду.

Присяжный поверенный встретил посетителей в домашнем халате и сигаретой в руках.

– Господа, чем могу быть полезен? Прошу прощения за домашний вид, но я только возвратился и, честно говоря, чертовски устал.

– Господин Ивановский, – сказал Путилин, – я постараюсь не отнимать Вашего времени.

– Хорошо, господа, присаживайтесь, – указал на кресла и сел сам, закинув ногу за ногу, – итак я Вас слушаю.

– У вас служит некий Рогов?

– Н—да.

– Что Вы можете о нем сказать?

– Ничего, а, собственно, почему Вас заинтересовала эта персона?

В гостиную вошла хозяйка.

Иван Дмитриевич и Михаил поднялись со своих мест.

– Садитесь, господа!

– Лизонька, – произнёс, выпуская изо рта дым, Ивановский, – господа из сыскной полиции интересуются нашим Петром.

– Петром? – в изумлении застыла. – И что натворил этот негодяй?

– Сегодня поутру его скинули на камни с моста вместе с девицей.

– И что с ним?

– С ним—то ничего, несколько ушибов, а вот девица умерла.

– Это его Всевышний покарал. Говорила я тебе, Сергей, что гнать давно надо было этого жулика.

– Чем же он Вам насолил?

– Замечен бы в краже. Месяц– два тому возвратилась я из гостей во втором часу ночи, я сняла с себя золотые с бриллиантами серьги и положила в шкатулку в спальне. Утром же я обнаружила их пропажу, сразу известила Сергея, который пригласил для разговора Петра, но тот все отрицал и сослался, что с самого утра занимался хозяйственными делами во дворе, отпускал овес кучеру, а потом добавил, что из нашей квартиры выходила дама, которая разыскивала Сергея для обсуждения семейных дел. Даму, к слову, больше никто не видел.

– Да, – дополнил Ивановский, – в ту ночь я тоже вернулся несколько… м—м—м.. поздно и помню, что пиджак вешал в спальне, а утром обнаружил в гостиной. Петр сослался, что я несколько перебрал и не мог вспомнить, где повесил пиджак.

– Я сразу же предложила мужу обратиться в полицию, но получила отказ. Сергей сам хотел вывести слугу на чистую воду, тем более, что следующим днем Петр был отослан с поручением, а его комната была осмотрена

– Но, увы, – дополнил Ивановский жену, – но серьги так и не нашлись.

– Следовательно, все обвинения с Рогова были сняты?

– Отнюдь, – спокойно произнёсла Елизавета, – в вещах слуги обнаружено носильное белье Сергея.

– И чем отговорился Рогов?

– Что виновата прачка.

– Почему же Вы не дали ему расчет?

– Из—за одних подозрений выставлять человека за дверь? – произнёс Ивановский, словно защищал подозреваемого в суде. – Увольте, как говорит русская пословица: «Не пойман, не вор».

– Вот от этого, Сергей, ты до сих пор его ловишь, – укорила мужа Елизавета.

Иван Дмитриевич с едва скрываемой улыбкой наблюдал за семейной парой, по всей видимости, пронеслось в голове, жена вертит головой.

– А не захаживали к Рогову приятели?

– Увы, нам это не известно.

– Вы не знаете, чем занимался Петр вчера?

– Я отпустил его в половине седьмого.

– Он был дома?

– Увы, не знаю.

– Благодарю Вас за потраченное на меня время, прошу прощения за беспокойство и разрешите откланяться, – поднялся с кресла Путилин, вслед за ним Миша.

Во дворе Иван Дмитриевич надел шляпу.

– Каковы твои впечатления об услышанном?

– Истинно Двуликий Янус.

– Верное ты подобрал имя потерпевшему, – Путилин постоял некоторое время во дворе и направился не к воротам, а в дворницкую, дверь в которую была открыта, а хозяин пил чай, увидев двух господ, одного постарше солидного в шляпе с тростью в руке и молодого с едва заметными усами. Дворник поднялся.

– Чем могу помочь? – и тут же остолбенел, узнав в солидном начальника сыскной полиции. Тот по пустякам сам не разъезжает.

– Любезный, – произнёс Иван Дмитриевич, – ты знаком с Петром Роговым?

– Никак нет, – вытянулся дворник, выпячивая вперед грудь.

– Как так? – вклинился в разговор изумленный Михаил.

– Если позволите сказать, мне ведомо, что Рогов служит у господина Ивановского, ни в чем противозаконном замечен не был.

– А приятели?

– Видел только одного Николая, служащего в доме Вавилова, что на Малом проспекте.

– Васильевского.

– Нет, Петербургской.

– Больше никого?

– Один– два раза чернявую девицу небольшого росточка, ее я не знаю.

– В чем была одета?

– Одежду ее не запомнил, а вот красной плат помню.

– Какие—нибудь были узоры?

– Нет только золоченая бахрома.

– Когда видел ее в последний раз?

– Так накануне.

– Вчера?

– Так точно, вчера она его ждала с час у ворот, как Петр вышел, так он вместе и ушли.

– Опознаешь ее?

– Почему не опознать. Девица из себя видная. Такую не сразу забудешь.

– Миша, отвези в анатомический на опознание, а я в больницу, нет, пожалуй, туда с утра. Я на Офицерскую.

Перед входом Ивана Дмитриевича ждал слуга господина Солнцева, проживающего в доходном доме Крупенникова.

– Господин Путилин, к Вам, – указал дежурный чиновник на ожидающего, – говорит по происшествию на мосту его хозяин хотел бы дать некоторые сведения.

– Я возвращался домой поздно, что—то около трех ночи. – Рассказывал господин Солнцев, угощая Ивана Дмитриевича рюмкой французского коньяку, – так вот. Проходя мимо лестницы, что ведет к Большой Невке, я увидел мужчину, высокого молодого, и женщину небольшого роста в платке. Было еще не так светло, и он показался черного цвета с каймой по обрезу. Они ссорились, девица произнёсла, я точно запомнил ее слова, «я имею на тебя право». Утром же я спешил по делам, но ради любопытства, подошел к толпе. И увидел и мужчину, и женщину, лежащих на камнях под мостом. Вот решил поведать Вам, мне посоветовал помощник пристава.

– Благодарю за столь ценные сведения, которые помогут изобличить негодяя.

– Он найден.

– Да, но, увы, было мало доказательств.

В кабинете в любимом кресле Путилина восседал, именно гордо восседал помощник, который при появлении начальника вскочил и торопливо произнёс.

– Доставлен Николай Мишкин, приятель нашего Рогова.

– Хорошо, – Иван Дмитриевич не стал садиться за стол, а прошел к окну, положив на подоконник шляпу и трость, обернулся к доставленному, который поднялся со стула и робко мял свою фуражку.

– Ну здравствуй, – сказал хозяин кабинета.

Николай еще больше стушевался и что—то проблеял в ответ.

– Ты слугой в доме Вавилова?

– Истинно так.

– Вчера вечером ты встречался с Петром Роговым?

– С Петькой, так точно, – вымолвил Мишкин и перекрестился, – несчастье—то какое с ним, а с Лизкой, – он покачал головой, – хорошая была девка.

– Так что было вечером?

– Встретились мы часов в семь—восемь, точно не помню, но Петька с девицей своей уже был. Пошли в трактир, что на Дворянской подле моста Сампсониевского. Поначалу Лизка бутылку водки взяла, потом я. А как я увидел еще приятелей, так к ним пересел. Надоело, Вашство, слушать, как они лаются. Целый вечер, Петька—то надумал ее бросить.

– А потом?

– Не помню, слишком выпимши был, даже не помню, как домой добрался.

– Что ж ступай, коли так.

После того, как осмелевший к концу разговора Николай покинул кабинет, Путилин спросил у Жукова.

– Что в анатомическом?

– Опознал ее сердешную.

– Что ж дело ясное.

– Иван Дмитрич, я не пойму, отчего Рогов голодранцев выдумал?

– Убийство, оно везде считается убийством. А с больной головы он ничего лучше придумать не мог.

– Не задумал бы девицу бросить, так судьба и по– другому потекла. А так она в анатомическом с распоротым брюхом, а он под суд. Вот судьбина, не приведи Господь.

– Не первое ж такое дело и не последнее.

– Иван Дмитрич, я все же не пойму, как он остался жив после падения с двух саженей и при том на камень. Как?

– Да очень просто, ты ж не читал отчет доктора?

– Нет.

– То—то, а дело я думаю было так. Выпили они крепко, потом оказались на мосту, там продолжили ругаться. Лиза стояла спиною к ограде или опиралась спиною. Петр стоял напротив то ли со зла, то ли еще по какой причине несколько раз ударил ее кулаком. Потом, может, толкнул, а может она поскользнулась, схватила его за пиджак и вместе полетели вниз. Она упала на спину, он на нее. От этого и остался жив, а она ударилась спиною и сверху получила несостоявшегося суженного. Бедняжка не почувствовала никакой боли. Доктор говорит, что смерть была мгновенной. Такова она петербургская обыденная история.

 

Убийство дворника. 1874 год

В последний вечер уходящего года необычайно рано спустилась на город непроглядная тьма. Черные тучи, дымящими паровозами, мчались по зимнему небу, через несколько часов вьюга завывала над крышами домов голодной волчицей и пронеслась по улицам, поднимая с земли и разбрасывая в холодном воздухе большие горсти снега.

Зато в кабинете все было спокойно, только плясали по стенам отблески пылавшего в камине красноватого с оранжевым отливом пламени, и от этого вся комната озарялась призрачным весёлым светом. В тишине что—то щелкнуло, захрипело и висевшие над камином часы начали отбивать одиннадцать ударов.

Иван Дмитриевич привык к такому поведению часов и даже не повернул головы, продолжая задумчиво смотреть на открытую чернильницу.

Через два дня начальник сыскной полиции Санкт—Петербурга Путилин должен представить доклад градоначальнику, из которого Фёдор Фёдорович Трепов выберет некоторые дела для упоминания во «Всеподданъйшем отчетъ С. Петербургскаго градоначальника за 1874 годъ» в третьем отделе под заголовком «О деятельности Сыскной Полиции».

Иван Дмитриевич обмакнул перо в чернильнице и по бумаге побежали мелкие, одна к одной, буковки:

«7 января, въ 10 часу утра, в дворницкой дома купца Шнуркова, на углу Тверской улицы и Лафонской площади, 3 Участка Рождественской Части, найденъ убитымъ дворникъ этого дома, крестьянинъ Псковской губерiи Дмитрiй Васильевъ, 18 летъ».

Как не устроена память, а события, словно фотографическая карточка, запечатлеваются где—то внутри. И теперь перед Путилиным пробегали картинки того, не столь далёкого, события.

Иван Дмитриевич сидел в кабинете и просматривал бумаги, пришедшие из канцелярии градоначальника, когда дежурный чиновник доложил о происшествии на Лафонской площади. Начальник сыскного отделения более склонялся к «живой» работе, документы, реляции, отчеты, доклады занимали много времени и были рутинным выполнением служебного долга.

Приятно, конечно, выйти на улицу, вдохнуть морозного воздуха, чтобы спёрло дыхание, пройтись по скрипучему снегу, остановиться и просто постоять в саду или лесу, прислушиваясь к пению птиц. Эх!

– Кто в отделении?

Дежурный понимал с полуслова.

– Из чиновников по поручениям никого.

– А Жуков?

– Здесь.

– Пусть ждёт у саней, сейчас выйду.

Миша Жуков, переведённый из младших, стал полноправным помощником начальника сыскного отделения и был малым не промах. Внимательный, подмечает иной раз то, что Путилин со своим опытом просматривал, вежливый в обращении со всеми, не только дамами, но и рабочими людьми, не отягощенными высокими целями в жизни.

Путилин поднялся с кресла, перед этим убрал со стола бумаги, аккуратно сложив в папку, которую положил в ящик стола. Размял ноги, в последнее время побаливало колено, не иначе чёрт сунул туда раскаленную кочергу и забыл. Накинул на плечи меховое пальто с большим бобровым воротником, взял в правую руку трость и направился к выходу.

Миша стоял без головного убора.

«Наверное, – подумалось Ивану Дмитриевичу, – молодёжь всегда одинакова. Поступает вопреки тому, что говоришь. Эдакий молчаливый протест».

– Шапка где? – Вместо приветствия спросил у помощника Путилин.

– Вот такая незадача, – после приветствия произнёс пристав 3 участка Рождественской части капитан Хоруженков. Мужчина лет под пятьдесят с густым басом и брюшком, которое обтягивала форменная шинель, – не успел год начаться, как беда катит в полную силу.

– Не всё, Константин Васильевич, складывается так, как нам бы хотелось, – ответствовал Путилин, – в такой час сидеть у камина, вытянув ноги и попивать горячий чаёк, а заместо этого приходится смотреть на лужи крови, старенький топор. Вы говорите топором дворника убили?

– Так точно, топором, сами сейчас увидите, Иван Дмитрич.

– Вот именно, топором и, вероятно, со старой потёртой ручкой?

– Как вы….

– Догадался? Да, просто, – улыбнулся начальник сыскной полиции, – угадал, а то, что топорище старое или новое, не, суть, важно, главное, что одной душой на свете стало меньше. Константин Васильевич, давайте пройдём на место преступления, всё—таки оттуда всё началось.

«По положению тъла и отсутствiю признаковъ борьбы можно было заключить, что Васильевъ убитъ во время сна. Окровавленный топоръ и переломленный столовый ножъ, которыми, по всей въероятности, совершено было преступленiе, лежали около кровати убитаго, носившаго на себъ слъды страшных ранъ на левом виске и правой сторонъ шеи».

Дворницкую купец Шнурков пристроил во дворе к глухой стене. С одной стороны пожалел места в доме, а с другой не поскупился – большие сени, комната со сложенной из кирпича печью с чугунной верхней крышкой, на которой можно было готовить.

Путилин отряхнул снег с обуви, осмотрел сени. Вдоль стен две лавки, на одной стояло ведро с плававшим в нём льдинками и деревянным ковшом, по стенам висел инструмент – пила, какие—то щипцы, молотки, в углу стояло несколько лопат, в том числе для снега, несколько мётел. Здесь же висела по виду старая одежда, хотя разобрать было невозможно. Свет проникал сквозь две открытые двери – одну со двора, вторую – из жилой комнаты, окон не было. На полу множество следов – оставшийся от обуви снег.

– Успели натоптать, – проворчал Иван Дмитриевич, хотя к этому привык давно. Полицейские, родственники, свидетели, слава Богу, что любопытсвующих не пускают.

Пристав ничего не сказал.

Комната – скорее всего, прикинул Путилин, четыре аршина на четыре. Справа от входа печь с чугунной жарочной плитой, рядом несколько полок, на которых нехитрая домашняя утварь: несколько железных закопчённых кастрюль, сковорода, глиняные миски. Напротив входа стояла кровать, более напоминавшая широкую лавку, на которую брошен тонкий тюфяк, поверх постелено одеяло, именно, на нём лежал убитый. Молодой парень со спокойным выражением на красивом лице, которое портил чёрный провал раны на левом виске, запёкшаяся кровь, в уголках торчали белые острые края развороченной кости. Волосы, словно солома, разметались по подушке.

– Лёгкая смерть, – произнёс Иван Дмитриевич.

– Что вы сказали? – Не расслышал начальника сыскной полиции капитан Хоруженков.

– Лёгкая, говорю, смерть, – Путилин остановился рядом с убитым, – он не успел ничего почувствовать.

На полу около кровати лежал небрежно брошенный колун с окровавленным обухом и рукоятью, на которой остались тёмные отпечатки, рядом с топором скомканная старая рубаха, нож с деревянной ручкой, тоже почерневшей от крови.

– Преступник не думал убивать, – изрёк начальник сыска

– Почему? – Поинтересовался пристав.

– Топор стоял в углу сеней, – Иван Дмитриевич указал рукой куда—то на открытую дверь, – злоумышленник, если шёл убивать, так не понадеялся на удачу, а принёс бы орудие убийства с собою. Вдруг хозяин, – теперь указал на лежащего на кровати молодого человека, – убрал, спрятал, сунул куда—то топор или нож. Нет, наш злой герой, наверное, так бы не рисковал, а прихватил бы с собою.

– Но ради чего?

– Кто знает? – Посетовал Путилин, – они не ссорились, иначе Васильев так спокойно не лёг спать.

– Но что тогда?

– Вот это нам и предстоит узнать.

«Из вещей, находившихся въ дворницкой, не оказалось принадлежащего домовладельцу овчиннаго тулупа и синей суконной поддевки убитаго, въ которой было денег около 10 рублей. Взамънъ недостававшаго, найденъ в дворницкой же сърый суконный пиджакъ».

Вошедший полицейский что—то тихо сказал приставу. Капитан обратился к Путилину.

– Здесь купец Шнурков, – и пояснил, – хозяин дома…

– Прекрасно, Константин Васильевич, – Иван Дмитриевич обернулся, – хотел с ним попозже поговорить, но раз уж… Пригласите.

В дворницкую вошёл мужчина низенького роста, такой круглый фигурой, что сразу напомнил колобка из детской сказки. Лицо, словно блин на масленице, лоснилось то ли от пота, то ли от жира. Шнурков снял с головы бобровую шапку, перекрестился и вытер откуда—то появившимся белым платком в руке со лба испарину.

– Здравия всем!

Путилин кивнул в ответ.

– Я, – начал было купец, но рука вновь потянулась вытереть со лба выступившие капли.

– Господин Шнурков, могу ли я называть отеческим именем? – Спросил Иван Дмитриевич.

– Не имею никаких возражений, – и откуда купец набрался таких выражений пронеслось в голове у Жукова, – можете звать меня Фрол Кузмич, – платок вновь проехал по лбу.

– Хорошо, – начал начальник сыска, – вы заходили сюда?

– Конечно, – с радостью в голосе произнёс купец и тут же скосил глаза на убиенного и перекрестился, – это же мой дом и я обязан следить за работниками, иначе они начинают увиливать от работы, прости меня Господи! – И вновь рука скользнула со лба на грудь, а потом двинулась вправо и завершила движение напротив сердца.

– Понимаю, когда в последний раз?

– Дак, два дня тому.

– Два дня?

– Совершенно верно, Дмитрий, – он указал рукой, – заступил на службу вместо дяди, а тот в свою очередь заменил мне Андрея.

– Постойте, – остановил Шнуркова Иван Дмитриевич, – значит, Дмитрий только два дня на службе?

– Точно так.

– До этого были другие?

– Точно так.

– Теперь по порядку, до убитого дворником был его дядя?

– Точно так, рядовой сто сорок шестого пехотного Каспийского полка Потапов, прибывший из Кронштадта в десятидневный отпуск.

– Отчего он согласился быть дворником?

– Так Андрея потребовали на родину для отбытия рекрутской повинности. Вот дядя его и заменил до прибытия младшего брата.

– Ясно, – задумался Путилин, – Дмитрий имел в столице знакомых?

– Не могу знать, но, – купец опять вытер лоб, – на следующий день после приезда…

– То бишь вчера?

– Точно так, попросил у меня в счёт будущего десять рублей, сказал, что приехал без гроша в кармане.

– Скажите, когда возвратился в Кронштадт Потапов?

– Два дня тому, сразу по приезду Дмитрия.

– Сказать, как я понимаю, кто приходил за эти дни к убитому вы не можете.

Шнурков развёл руки, показывая, мол, рад сказать, да нечего.

– Вы можете сказать, чего не достаёт в дворницкой – одежды или ещё чего.

Купец осмотрелся, нахмурился.

– Вот здесь, – рукою указал на вбитый в углу гвоздь, – овчинного тулупа нет, его я для дворника купил, и, – купец посмотрел на убитого, – он в поддёвке приехал, ее тоже не вижу, а вот пиджак, – Шнурков подошёл к табурету, на котором лежал небрежно брошенный пиджак, – не Дмитрия, и ни Андрея точно.

– Может, Потапова?

– Нет, тот в военной форме был.

«По произведенному на месте дознанiю оказалось, что Дмитрiй Васильевъ поступилъ дворникомъ въ домъ Шнуркова за несколько дней до совершенiя преступленiя, на мъсто роднаго брата своего Андрея Дмитрiева Васильева, уъхавшего на родину 2 Января для отбытiя рекрутской повинности и что послъ отъъезда послъднего оставался в двориницкой родной дядя ихъ, рядовой 146 пехотнаго Каспiйскаго полка Потаповъ, прибывшiй из Кронштадта въ 10 дневный отпускъ и еще приходилъ въ гости какой—то крестьянинъ, помогавшiй покойному работать».

– Миша, – повернул голову к Жукову Иван Дмитриевич, – проверь Потапова, когда он прибыл к месту службы или домой?

Помощник кивнул и собрался выходить, но уже у двери обернулся:

– Мне в Кронштадт?

– Телеграммой, – отмахнулся от помощника и тут же обратился к купцу. – Значит, вы не знаете, кто мог в эти дни приходить к Дмитрию?

– Рад бы помочь, – платок вновь полетел ко лбу, казалось, что Шнурков изойдёт потом, как в парной жарко натопленной бани.

– Но вы—то проверяли нового дворника, заходили к нему.

– Конечно, – купец тяжело задышал, – я же должен быть уверен в честности взятого на место брата молодого человека. Вы же знаете, что не во всём можно иметь веру к родственникам, иной раз такие, – и он умолк, в глазах сверкнул какой—то недобрый огонёк.

– Знакомо мне, – спокойно сказал Путилин, понимая, что более сведений от Шнуркова он не получит, а только стенания, жалобы и тому подобную непотребный для следствия поток излияния на жизнь.– Не смею вас более задерживать, Фрол Кузмич.

– Вы разыщите злодея?

– Непременно, – за начальника сыскного отделения ответил пристав, взяв за локоть купца и препроводив к выходу, шепча что—то тому на ухо. – А теперь что? – Спросил он, вернувшись.

– Расспросим прислугу, живущих в доме, может быть, кто—то что—то видел, слышал.

Опросы заняли часа полтора, Путилин намётанным глазом видел, кто знает, что сказать, а кто беседует ради любопытства. Пока ходили, вернулся Миша с телеграммой из Кронштадта. Там подтверждалось, что рядовой Потапов вернулся к месту службы накануне и быть причастным к убийству не мог.

Одна из служанок, бывшая в работницах у жильцов со второго этажа, смогла поведать, что к ней иной раз приходит односельчанин Василий Михайлов, который в последние два дня помогал новому дворнику в работе. Снега—то навалило почти по колено, потом девушка смутилась и призналась, что односельчанин «уж очень ревновал, подозревая каждого молодого и красивого в любовной связи с нею, Наталией».

Иван Дмитриевич взял полученные сведения на заметку, но продолжил обход с целью расспросов.

– Так поинтересовались бы о братьях у Дарьи, – с хитринкой в голосе произнёсла кухарка с третьего этажа, – не успел братец на повинность уйти, как она другого брата в оборот взяла.

– Как говоришь? Дарья..

– Филиппова, на соседней улице проживает, – и назвала адрес, а в глазах такая ненависть, хоть ножом режь.

«По отношенiю къ Потапову обнаружилось, что онъ наканунъ убiйства выбылъ въ Кронштадтъ, слъдовательно совершить преступленiе не могъ; что касается неизвъстнаго лица, навъщавшаго Дмитрiя Васильева и помогавшаго ему въ работъ, то изъ дальнъйшаго дознанiя сдълалось извъстнымъ, что онъ былъ крестьянинъ Новгородской губернiи Василiй Михайловъ, проживавшiй въраiонъ того же Полицейскаго Участка, у содержателя извоза Петрова и отмъченный 5 Января выбывшимъ на родину для исполненiя рекрутской повинности».

– Да, был у меня в работниках Василий, – лицо со сведёнными к переносице широкими бровями походило на птицу, которая распростав крылья приземлилась на толстые щеки и широкий нос Петрова, – пятого числа получил у меня сполна расчёт и отправился исполнять повинность – служить Царю—Батюшке.

– Какого числа это было?

– Так, – содержатель извоза начал загибать пальцы, причмокивая толстыми сальными губами, – пятого, точно пятого.

– Покажите пиджак, – попросил Путилин пристава, тот щёлкнул пальцами и перед ними предстал полицейский. – Вам знакома эта вещь?

– Да, его Василий носил.

– Вы не ошибаетесь?

– Никак нет, вот, – Петров указал на нижнюю пуговицу, – она отличается от остальных, хотя в кармане должна лежать родная, – содержатель извоза запустил руку в карман, вытащил и раскрыл ладонь, на которой лежала пуговица. – С ленцой Василий, а бабы не было вот и брал, что под руку попадалось.

Путилин с приставом переглянулись, в глазах Константина Васильевича читалось торжество, вот и дело раскрыто.

– Михайлов в гости к кому—нибудь ходил?

– Сох он по одной Наталье, односельчанке евоной, ревновал жутко, чуть что сразу с кулаками лез.

– Понятно, мог он за нож схватиться?

– Мог, – сощурил глаза Петров и покачал головой, – мог и с ножом в драку, ежели дело Натальи касалось, готов был ее на руках носить, но каждого, кто близко к ней подходил, рёбра готов был пересчитать.

– Кто из земляков у него в столице?

– Приходили к нему, но по чести говоря, не запомнил никого.

– Где он может быть сейчас?

– Так в деревню возвращается, – с удивлением в голосе заметил содержатель извоза, – на службу ж ему надо идти.

«По предъявленiи Петрову оставленнаго въ дворницкой сърого пиджака, онъ призналъ таковой за принадлежащiй Михайлову».

Дарья Филиппова, солдатка, двадцати восьми лет, с густыми волосами, скрытыми под тёмным платком, открыла дверь сразу после стука, словно бы стояла и ждала.

Путилин поздоровался, спросил разрешения пройти.

Комната, в которую провела нежданных гостей женщина, была небольшой, но уютной. Казалось всё в ней дышит благодушием и спокойствием.

– Простите, – оробела она, теребя в руках полы кофточки.

– Дарья, ты хорошо знала Дмитрия Андреева брата? – Начал Путилин.

– Года два—три тому он приезжал к Андрею, вот тогда впервые его увидела.

– Понятно, на днях ты к Дмитрию не заходила?

– А как же? Ведь он брат, – она запнулась и тихо добавила, – Андрея, а он попросил помочь в случае нужды, ведь город большой, а Дмитрий молодой, – и слёзы потекли по щекам.

– От кого ты узнала, что Дмитрия убили?

– Доброхотов у нас много, я уж и не припомню, они ж меня в полюбовницы к этому мальчику записали, раз с братом я связалась, так и, – начала размазывать слёзы.

– Я не за слухами пришёл, – повысил голос Путилин, – и хватит меня слезой жалобить, мне убийцу найти надо.

Женщина всхлипнула и втянула в плечи голову.

– Когда ты видела Дмитрия в последний раз?

– Сколько времени было?

– Часов в семь, а может, чуточку попозже.

– Что он делал?

– С каким—то мужиком пиво пили?

– С мужиком?

– Да.

– Ты его знаешь или ранее видела?

– Ходит он к кому—то из прислуги, но к кому сказать не могу, не проявляла интереса.

– Значит, пиво пили?

– Пиво, меня угощали, но я отказалась.

– Мужик старый?

– Нет, что вы, лет двадцати пяти, может чуток постарше.

– Как он выглядел? Описать его сможешь? – Пояснил Путилин.

– Лицо худое, – Дарья показала на себе, – лошадиное, точно лошадиное, даже зубы вперёд выпирали, глаза колючие, так и обдали холодом.

– Усы, борода, – подсказал пристав.

– Нет, не было ни того, ни другого.

– Брови узкие, широкие.

– Не заметила, я ж на него и не смотрела.

– Хорошо, а в чём одет он был?

– В брюки в полоску, потёртые, старые, заправленные в сапоги «гармошкой», рубаха не чище и серый пиджак.

– Такой? – И словно фокусник, пристав из—за спины достал серый пиджак, ранее предъявленный содержателю извоза.

– Может и не он, но больно похож.

– Дмитрий произносил его имя?

– Нет, не слышала.

«Кромъ сего оказалось, что любовница брата убитаго, солдатка Дарья Филиппова, заходившая наканунъ вечеромъ въ дворницкую, застала въ ней неизвъстнаго человъка въ томъ самомъ съромъ пиджакъ. Дмитрiй Васильевъ и неизвестный пили пиво. Наконецъ въ тотъ же вечеръ, часовъ около 11 Михайлова видели въ мелочной лавкъ противъ дома Шнуркова съ посудой изъ подъ кваса, принадлежавшей убитому».

– Таким образом, у нас появился человек, которого мы можем заподозрить в преступлении, – Путилин устало провёл рукой по лицу.

– Как заподозрить? – Изумился пристав. – Точно он, кто ж ещё?

– Константин Васильевич, пока вина не доказана, нельзя человека причислять к злодеям.

– Как нельзя? – Возмутился капитан Хоруженков, – всё понятно. Михайлов был последним, кто видел в живых Дмитрия Васильева.

– Вы правы, мы только можем так предполагать, но достоверно ничего не известно. Вот задержим его или найдём, кроме Дарьи нового свидетеля, тогда другое дело. А ныне будем довольствоваться малым.

– Малым, – пробурчал пристав, – за шкирку его и в кутузку, а там, – глаза Константина Васильевича сузились и он поднял к своему лицу кулак, процедил сквозь зубы, – мои сотрудники сумели бы добиться правды.

– В одном вы правы, что необходимо принять меры к задержанию. – Иван Дмитриевич смотрел прищуренными глазами на снег, навалившийся ночью. – Во—первых, стоит узнать, есть ли у Михайлова родственники в столице, он может быть у них.

– А если успел уехать?

– Возможно, – Путилин оперся на трость, – но не думаю. Ему надо добраться до Новгорода, чтобы там отправиться исполнять рекрутскую повинность, удобнее это сделать поездом, и значит…, – Иван Дмитриевич наталкивал пристава на мысль.

– Поездом? – Неуверенно спросил тот.

– Именно, поездом. На утренний он не успевал, ведь доктор сказал, что смерть наступила около семи утра.

– Доктор сказал между шестью и семью.

– Вы правы, но я не думаю, что Михайлов, как савравска, рысью побежал на вокзал.

– Возможно и так.

– Тогда ему надо до вечернего поезда на Новгород, где—то схорониться.

– Наверняка.

– Либо у родственников, либо, – Путилин выдержал театральную паузу, – в трактире недалеко от вокзала, и у нас остаётся слишком мало времени.

– Почему вы так уверены, что он уедет именно сегодня.

– – Я не уверен, а только имею предположение, но стоит всё—таки поискать и других свидетелей, кроме Дарьи, может быть, кто—то ещё видел гостей или гостя у убитого.

– Но…

– Иногда «но» перевешивает, – назидательно сказал начальник сыска, – и подозрение рассыпается, как песчаный город от ветра, – и тут же обратился к Жукову, – проверь наличие братьев, сестёр, зятьёв у Михайлова, а мы с Константином Васильевичем прогуляемся по трактирным заведениям. Вы не против такого предложения?

– Отнюдь.

«При такихъ данныхъ, слушившихъ несомнъннымъ доказательствомъ виновности Михайлова, были приняты мъры къ задержанiю его. Предположенiе, основанное на предварительномъ осмотръ тъла убитого, что преступленiе совершено было рано утромъ, давало поводъ заключить, что Михайловъ имълъ возможность уъхатъ изъ Петербурга съ утреннимъ поъздомъ Николаевсой желъзной дороги, поэтому сдълано было тотчасъ распоряженiе о преслъдованiи его на этомъ пути; но независимо отъ сего и въ виду полученныхъ свъденiй, что Михайловъ имълъ въ столицъ роднаго брата, розыски Сыскной Полицiи направлены были къ отысканiю мъста жительства сего послъдняго и сдълано распоряженiе объ осмотръ трактировъ и тому подобныхъ заведенiй, гдъ Михайловъ могъ скрываться до отъъзда на родину. Эта послъдняя мъра увънчалась полнымъ успъхомъ, а именно Михайловъ былъ задержанъ Сыскною Полицiею въ тотъ же день въ трактиръ, на Гончарной улицъ, близъ вокзала Николаевской желъзной дороги, вмъстъ съ братомъ его, на которомъ была надъта похищенная поддевка убитаго. Михайловъ въ преступленiи сознался и переданъ вмъстъ съ поличнымъ и тулупомъ, найденнымъ вслъдъ за задержанiемъ его въ квартиръ брата, въ распоряженiе судебной власти».

 

Согласно закону. 1875 год

– Нету от вас никакого покою Ивану Митричу, – ворчала Глаша, на все руки мастерица, и домашняя хозяйка, и повариха, и экономка в одном лице, – на улице мороз, не приведи Господь, а тут происшествия, происшествия, – передразнила присланного за начальником сыскной полиции Путилиным посыльного, – да ноги отряхни, – процедила сквозь зубы, – снега по коридору нанесёшь, а мне потом от воды избавляйся. Жди, – и дальше порога не пустила, сама же тихими почти неслышными шагами прошелестела к двери в спальню хозяина, занесла руку, чтобы постучать.

Иван Дмитриевич не спал, проснулся с час тому и никак глаз сомкнуть не мог, всё мысли тяготили, то одно на ум придёт, то другое. Ворочался, как детская юла, но сон не шёл. Путилин слышал, как раздалось дребезжание колокольчика, как Глаша, в полголоса выражая своё недовольство, пошла отворять дверь. Потом жалобно звякнула цепочка, невнятный бубнёж.

Начальник сыска не стал ждать, когда Глаша начнёт с тихого стука, а потом и загрохочет кулаком, поднялся, натянул халат, с третьего раза попав в рукав, и направился к двери, отворил.

Домашняя хозяйка застыла с поднятой рукой.

– Ну, кто там? – Устало спросил Путилин.

– Посыльный.

– Я понимаю, что посыльный. Из наших? – Иван Дмитриевич имел в виду – из сыскного, домоправительница поняла.

– Первый раз вижу.

– Пусть пройдёт в кабинет.

– Так натопчет, – возмутилась Глаша, но увидев в свете колеблющей свечи лицо хозяина, быстро ретировалась.

Через минуту в кабинет, теребя шапку в руках, вошёл приземистый мужчина с седыми полосками в бороде и густыми бровями, остановился у входа и, переминаясь, с ноги на ногу, произнёс.

– Меня это, – голос, хоть и басовитый, но звучал как—то натянуто, видимо, человек оробел, встретив настороженный взгляд начальника сыска.

– Что стряслось? Кто прислал? Давай по порядку и безо всяких околоточностей? Понятно?

– Так точно, ваше превосходительство, – мужчина вытянулся, словно на параде, – понятно, – но так и остался стоять с открытым ртом, то ли не зная с чего начать, то ли робость, однако не проходила.

Иван Дмитриевич зажёг ещё один светильник на три свечи.

– Я слушаю.

– Ваше превосходительство, – набрался смелости мужчина, – близь Чёрной речки нашли убиенного.

– Не замёрзшего?

– Никак нет, убиенного, голова, вот тут проломлена, – и он рукой тронул затылок.

– Сам видел.

– Сам, – всем видом говоря, а как же, я лишку никогда не болтаю, – от этого за вами и пристав меня снарядил, сани выделил.

– Господин Евграфов.

– Так точно, Фёдор Осипыч..

Указанная территория относилась ко 2 участку Выборгской части, в которой приставом служил штабс—капитан Евграфов, довольно молодой человек, с которым не один раз сводила судьба Ивана Дмитриевича. Не оставляют преступники без надзора ни один участок столицы, вот и приходиться знать чуть ли не каждого околоточного в городе, не то что приставов.

– Погрейся, пока оденусь, – Путилин уже в дверях добавил, – зябко на улице, небось мороз кусает?

– Ишо как, – признался мужчина, – в этом годе зима лютая, ой, какая лютая.

Перед входом стояли сани. Иван Дмитриевич поёжился, выйдя из двери, и даже поднял меховой воротник пальто, но сев на скамью, удивился, что не так уж и холодно в столице.

Доехали быстро, всего—то несколько улиц, посыльный сидел на облучке с извозчиком и ни разу не повернулся, видимо, всё—таки робость перед самим Путилиным брала верх.

По пути Иван Дмитриевич ни о чём конкретном не помышлял, мысли бегали, как муравьи подле гнезда, вроде бы голова занята, но не понятно чем. Всё какие обрывки мыслей то о службе, которой в этом году четверть вековой юбилей и пора бы на покой, все таки действительный статский советник, то о злодеях, не ценящих человеческую жизнь, словно она не дана свыше Божьим проведением, а так пустяк, который можно походя забрать, то снова о том, кто в способности заменить его, Ивана Путилина, на таком ответственном посту, здесь мало лизоблюдства и преданного заглядывания в глаза вышестоящему начальству, здесь порой надо и под нож с пулями лезть, потом мысли перебросились на зиму.

Так и домчали до места преступления.

Штабс– капитан Евграфов, тридцати с небольшим лет, высокий блондин с короткими волосами и небесно—голубыми глазами, выхаживал по пустырю в ожидании начальника сыскной полиции. В «Справочной книге Санкт—Петербургского градоначальника» Фёдору Осиповичу было уделено несколько строк «Православный, женат, воспитывался в частном учебном заведении, на службе с 24 января 1864 года, в должности с 12 апреля 1874 года, в чине с 16 марта 1873 года», но эти скупые строки не могли вместить того, что с первого дня Евграфов взялся сперва за околоточных, а потом и за городовых, начал наводить порядок, какой только возможно, но не стало со стороны полицейских чинов самоуправства, капитан был скор на расправу, увольнял за большие нарушения безо всякой жалости и к тому же с «волчьим билетом». Подчинённые Фёдора Осиповича побаивались, но уважали за справедливость, иной раз своих в обиду не давал, когда возводили напраслину.

– Доброй ночи или утра, Иван Дмитрич, – протянул руку Путилину капитан.

– Главное не утро или ночь, а то, чтобы они были добрыми, – улыбнулся начальник сыскной полиции, пожимая руку Волгина.

– И то верно, но добрым назвать не могу.

– Рассказывайте, Фёдор Осипович, что стряслось в ваших краях?

– Так рассказывать нечего, от Чернореченского моста, – пристав указал рукою, – до Флюгова переулка, – кивнул в другую сторону, – возвращался из трактира Степан Тимофеев, заметил в стороне на пустыре тёмное пятно, подошёл, ну, а далее в участок, благо он недалеко.

– Значит, Степан Тимофеев.

– Знакомая фамилия?

– Нет, нет, это я так, а дальше?

– А дальше, дежурный пошёл с Тимофеевым, вызвали меня. Вот и всё.

– Вы осматривали место преступления?

– Нет, Иван Дмитрич, я более склонен доверять вашему чутью, поэтому более никто к трупу не подходил, кроме Тимофеева и дежурного.

– Хорошо.

Убитый лежал на спине, широко раскинув руки в стороны. На нём было надето только нижнее бельё. Расстёгнутый ворот нижней рубахи открывал покрытую седыми волосами грудь, поверх лежал на толстой нитке нательный медный крест.

Иван Дмитриевич сперва остановился подле убитого, обозревая место преступления. Повернулся то в одну сторону, то в другую. Склонился над трупом, повертел в руках нательный крестик, потом выпрямился и лоб Путилина прочертила морщинка.

– Н—да, – сказал он и пожал плечами. – становится понятным.

Пристав стоял в нескольких шагах и наблюдал за действиями сыскного начальника, хотел было что—то спросить. Уже открыл рот, но воздержался от любопытства, что же всё—таки усмотрел здесь Иван Дмитриевич.

– Ну что, Фёдор Осипович, картина мне ясна, только вот следствие зайдёт в тупик, ежели мы с вами фамилию сего человека, – он указал на убиенного, – не узнаем.

– Попробуем, хотя, – засомневался пристав, – вы что—то узнали?

– Немного, но кое—что, – Путилин помассировал пальцами подбородок, – они приехали…

– Они? Простите, Иван Дмитриевич, – стушевался капитан.

– Судя по следам их было трое. Ладно, Фёдор Осипович, не буду напускать туману. Убитый, видимо, чухонец, это видно по белью и крестику на шее, сегодня же двенадцатое февраля, а значит Сырная неделя и, скорее всего он, наш убиенный, прибыл в столицу для извозного промысла. Это я говорю так, что у чухонцев сани приметный на снегу след оставляют, видите, – Путилин опустился на корточки и провёл рукою по колее, – обратите внимание, как подкована лошадь, это тоже говорит, что убитый чухонец.

– Может, чухонец – убийца, вот сюда труп и привёз?

– Нет, Фёдор Осипович, именно чухонец убит, посмотрите на следы здесь и здесь, это два разных человека, один подволакивает ногу, от этого и след такой, словно кто волочит что—то, а второй, наверное, высокий и весу большого, видите, как промятость выделяется. Убитого снарядили, чтобы он в эти края ездоков довёз, вот они доехали сюда. Я уж не знаю причину, по которой чухонца попросили остановится, видите, лошадь гарцевала и натоптала здесь.

– Вижу.

– Так вот, они, видимо, переехали Чернореченский мост и сюда, здесь чухонец остановился, сошёл с козел и уже на земле получил первый удар по голове, упал ничком, выпростав вперёд руки, словно в последнюю минуту жизни пробовал отползти от злоумышленника. Вот видите, он доскрёб до земли, потом его ещё два раза ударили. Потом сняли с него одежду и на санях уехали.

– Вот поэтому, Иван Дмитрич, я и не подходил к трупу, чтобы не затоптать следы. Я, ей Богу, не приметил того, что увидели вы.

– Не наговаривайте на себя, Фёдор Осипович, вы всё бы заметили и без меня, ведь следы многое дают. Так что стоит искать пропавшего чухонца.

– Да, задачка, – провёл рукой по шее капитан.

– Я вам предлагаю проверить постоялые дворы в округе, я думаю в такой поздний час, как совершено было убийство, чухонец взял последних седоков, которые следовали в его сторону, не думаю, чтобы он промышлял ночью, в такое время люд в тёплых постелях и не получишь много денег, а вот днём другое дело. Поэтому ищите в первую очередь чухонца, который заплатил за ночлег вперёд за несколько дней, а сам не приехал.

– Но ведь сегодня первая ночь, когда он исчез.

– Фёдор Осипович, не мне вас учить, как искать пропавших? Не первого же вы разыскиваете? Тем более вы на своём участка даже иголку сможете найти.

– Вы верно подметили, – улыбнулся пристав, – не первого, хотя не перехвалите.

– Отнюдь, – на лице Путилина тоже появилась улыбка, – не обессудьте, но я могу не только отпускать комплименты.

– Знаю.

– И надеюсь, мне не придётся привлекать сыскных агентов к розыску ночлега чухонца.

– Не придётся, – со всей серьёзностью в голосе произнёс штабс—капитан Евграфов.

Иван Дмитриевич долго не размышлял, ехать ли домой, где испорченный сон, так, как он знал, и не вернётся или в сыскное.

– На Большую Морскую, – Путилин стукнул по плечу тростью извозчика.

Дежурный чиновник не удивился раннему приходу начальника сыскной полиции, сдержанно поприветствовал, доложил о происшествиях, коих на утренний час не наблюдалось. Об убийстве пристав Волгин ещё не доложил, да и произошло оно только накануне.

Штабс—капитан Евграфов отправился в участок, домой идти после вечерней размолвки с женой не очень—то и хотелось. За завтраком видеть недовольное лицо любимой женщины было выше сил, особенно, когда ее алые губки капризно надувались, а взгляд выражал такое выражение обиды, что хотелось провалиться. Лишь бы не ощущать на себе этот выразительный взор.

Окна участка выходили в сторону Бабуринскоого переулка, унылый пейзаж, в особенности весной и осенью, не радовал взгляд, а сейчас, в зимнее время, хотя бы белый цвет навевал не такие мрачные чувства.

«Первым делом, размышлял пристав, дать указания околоточным, каждый из них знает свой участок, как свои пять пальцев, потом лошадь и сани, так о них будет известно, после выявления фамилии чухонца, ведь те, кто с ним ночевали, по всей видимости, видели и сани, а значит, могут писать какие—нибудь приметные детали, а далее… – Капитан сжал до боли губы, – далее, далее, – вертелось в голове, но так ничего толкового не приходило, – далее и остаётся, что идти на поклон к Ивану Дмитричу. А почему собственно говоря, на поклон, служим одному Государю и выполняем одно – блюсти порядок в столице, пресекать злодеяния, а если они и происходят, то учинившего преступление находить и ему «воздадут по делам его», – закончил размышления словами из Святой книги.

К семи часам околоточные стояли в коридоре, опасаясь войти в кабинет пристава. Гадали, что могло стрястись, по какой такой надобности собраны в участке в ранний час, ведь часом позже всё равно приходили с докладами о состоянии дел в околотке, а здесь, в особенных случаях в обычае капитана Волгина отправлять посыльных с указаниями.

– Наверное, убийство – хмурился один.

– Точно, – говорил другой, – не без этого.

С хмурыми лицами входили в кабинет, украдкой бросая взгляды на озабоченное лицо Фёдора Осиповича.

– Я вас вызвал по важному делу, – начал пристав, не поприветствовав собравшихся, такое случалось не часто, видимо, слишком озабочен участковый начальник, – видимо, вы слышали, что на пустыре Языкова переулка найден убитый. Исходя из того, что он раздет, это разбойное нападение с целью грабежа. Труп этот, по всей видимости, чухонец, приехавший в столицу подработать извозом и, скорее всего, он остановился на постоялом дворе, так как Сырная неделя началась, то заплатил за неделю вперёд, но может быть, он остановился у знакомых, поэтому расспросить надо всех, а так как вы знаете участок хорошо и вам знаком каждый житель и приезжий на доверенной вашему вниманию территории и ко всему прочему, в состоянии проверить подопечные вам околотки, то через два часа жду со сведениями о чухонце, то есть фамилией убитого, приметами лошади или саней, на которых он приехал сюда. Вас более не держу, можете быть свободными.

Фёдор Осипович поначалу сам хотел проверить все постоялые дворы. Но потом отказался от такой затеи, участок хоть и невелик, но вдруг и правда, чухонец остановился у знакомых, тогда надо проверить чуть ли не каждый дом на участке, а это, мягко говоря, задача для него непосильная, околоточные каждого жителя знают, вот задача по ним.

Путилин, усевшись в кресло, откинулся на спинку и предался размышлениям. Стоит ли послать сыскных агентов на поиски ночлежного места чухонца или довериться приставу. Штабс—капитан Евграфов толков, сметлив и служит по чести, по крайней мере о мздоимстве никто не упоминал, хотя здесь ничему верить нельзя, вот действительный статский советник Мстиславский из Вологды ставился в пример, как образец добродетели, одной рукой нуждающимся помогал, человеколюбивое общество организовал на собственные деньги, а второй мошну набивал не только деньгами купцов и деловых людей, но и в государственную казну вторую запустил, да так глубоко, что до сих пор комиссия разбирается. Но если о каждом такие мысли держать, то и доверять никому нельзя будет. Иван Дмитриевич покачал головой и взялся за чтение «Иллюстрированной недели» за 10 февраля, чтобы отвлечься от мрачных мыслей.

На первой странице рассказ Шкляревского «Через преграды», начало напечатано в прошлом номере, но тогда Иван Дмитриевич начал чтение и перелистнул далее, казалось в повествовании всё фальшивым и описания, и диалоги, сейчас Путилин поморщился и перелистнул дальше. Очерк о Самозванце не привлёк темой. «Сколько их ныне развелось?», – ненавязчиво мелькнуло и пропало.

В прошлом номере без указания имени автора под повестью с непритязательным названием «Золотое сердце» Путилина привлекла надпись «Из уголовной хроники», но после одной страницы не просветного бреда о графьях, подменённых детях, потайных комнатах и лживых размышлениях Иван Дмитриевич вскинул брови к верху и с досады покачал головой: «Не уж—то кто—то это читает?

Хотя бы обзор «Внутреннее обозрение»: «Защита государства безусловно требует вполне надёжной боевой армии: вопрос о сроке наличной службы новобранцев в войсках вопрос для нее вопрос жизненный; и вся военная повинность была бы бесплодна, если бы при недостаточном сроке, ограничивались лишь производством недоученных масс, которых, в стром смысле, нельзя было бы назвать войском».

Статья была продолжением споров о сроке воинской повинности на действительной службе, который ранее сократился с двадцати пятилетнего срока до двенадцати, н и этот срок был велик. Крестьянин отрывался от земли, рабочий – от заводского или фабричного места, таким образом выпадал из жизни, вот и возник вопрос о преобразовании армии, но года шли и даже Крымская кампания ничему не научила, надо двигаться вперёд, иначе, как считающаяся самой сильной армией французская почивала на лаврах, пока германские войска на начали маршировать по улицам Парижа. Здесь давать слабину нельзя ни в оружии, ни в людях, которые обучаются владению порученным им оружием.

«По мнению воинских начальников, наиболее ответственных в образовании солдат, при наших неблагоприятных условиях необходимо, по крайней мере, прохождение каждым солдатом не менее пяти периодов летних занятий и должно ныне считаться лишь наименьшим сроком наличной службы.»

Далее в статье говорилось, что оптимальным сроком для службы остаются семь лет, тем более, что империя тянется не на одну тысячу вёрст с востока на запад и учения необходимо проводить в разных условиях.

Путилин отложил в сторону газету.

Далее целая страница отведена визиту австрийского императора Франца—Иосифа II, не обошедшего наградой в честь приезда и действительного статского советника Ивана Дмитриевича Путилина Командорским крестом 3 степени, памятуя быстрое расследование убийства военного аташе графа Аренсберга, происшедшего в столице пять лет тому и едва не поссорившего двух императоров.

Штабс—капитан Евграфов два час не выходил из кабинета, переживая за порученное околоточным задание. Казалось, что они не справятся, а в следующую минуту возрастала уверенность – ещё миг и придёт с радостным известием один из подчинённых.

Волнение не давало покоя, хотелось что—то делать, бумаги, присланные из канцелярии градоначальника, прочитаны не один раз, рапорта околоточных более не вызывали улыбок, хотелось побыстрее получить известия либо дающие повод к радости, либо к огорчению.

Путилин доверился приставу, не всё перекладывать на плечи сыскного отделения, пусть и пристава с околоточными, тем более они знают свои участки лучше, кого бы то ни было. Надо доверять, хотя и в то же время проверять, не все служат Царю и Отечеству верой и правдой, сколько раз сведения утекали к преступникам. Верно сказано: доверяй, но проверяй. Не всё в руцах Божьих, в большинстве случаев в руках человеческих, иной раз продажных и не внушающих доверия. В последнее время Иван Дмитриевич всё более и более склонялся к тому, чтобы уйти на покой. Здоровье подорвано, ноги порой перестают слушаться хозяина, внутри, словно песком засыпано. Дышать и то больно, пора в отставку. Двадцать пять лет службы, часть проведённых в засадах, переодеваниях, ножевых ран не пересчитать, несколько пуль извлечено хирургами, а он, действительный статский советник, ещё ходит, дышит и главное ловит злоумышленников. На самом деле устал, начнёт читать газету, книгу или реляцию из министерства и ловит себя на мысли, что вроде бы половину документа или рассказа прочитал, а в голове ничего не осталось, вот и приходится возвращаться к началу. Нет, пора на покой, пора, хотя грех признаться, что скоро всего лишь сорок пятый год.

Через час явился один из околоточных.

– Да, Фёдор Осипович, вы правы, сегодня на постоялый двор по Муринской старой дороге не явился ночевать постоялец.

– Так, так, – заинтересованно произнёс пристав, а у самого и глаза заблестели.

– Крестьянин Выборгской губернии Андерс Паксу, – заглянул в бумажку околоточный.

– А приметы? – Штабс—капитан Евграфов вскочил со стула, снял висевшую на крючке шинель и на ходу начал ее надевать, – что—нибудь приметное есть? Не может же не быть? – с потаённой радостью в голосе нетерпеливо сказал он.

– А как же, – околоточный приободрился, предвосхищая грядущее поощрение, – лошадь подковки имеет приметные, на каждой инициалы хозяина «А» и «П» латинскими буквами и на санях полозья железные, с правой стороны задняя часть скручена, а со второй отломан кусок завитка, потом те же полозья прибиты к деревянным направляющим и эти направляющие покрашены в красный цвет.

– Понятно, более ничего примечательного?

– Разговаривает чухонец, растягивая слова и слегка заикаясь.

– Ну, это навряд ли пригодится, я – в сыскное, – и вышел на улицу.

– Вот и всё, – с удовольствием в голосе и довольным видом произнёс Фёдор Осипович, расстегнув шинель, удобно присаживаясь на стул, давая понять начальнику сыскной полиции, что, мол, и мы умеем полезными следствию быть.

– Очень хорошо, – Путилин никогда не стремился ущемить полицейских столицы, расточая приятные слова, – не ожидал так быстро получить нужные сведения, я не рассчитывал, что, именно, на вашем участке остановился убиенный, ведь столица велика.

– Честно говоря, и у меня сомнения были, – признался пристав, – то, что убийство совершено на территории участка, не говорит о том, что и чухонец проживает в нём. Иван Дмитриевич, а далее?

– Далее оповещу все части и участки, каждого городового столицы и если преступники не покинули столицу, то сегодня к вечеру я буду знать, где находятся убийцы.

– Но они могли сразу же продать сани и лошадь?

– Могли, но я так не думаю, они совершили злодеяние ночью, забрали платье, верхнюю одежду, выгребли из карманов деньги, а значит, направились в трактир, либо к себе на квартиру, может, дом. Но я склоняюсь к тому, что здесь у них дом, где они могут поставить лошадь, всю ночь на морозе ж ее не продержишь.

– И то верно.

– Для нас это обстоятельство сложнее, но ничего не меняет. Вдруг объявившуюся лошадь, в карман не спрячешь.

– Именно.

– Так что, – Иван Дмитриевич на секунду остановился, – не буду вас обременять подробностями, но думаю, к вечеру возможно мы задержим злодеев.

– Хотелось бы узнать первым об их арестовании, – пристав поднялся, застёгивая шинель.

– Непременно, преступление совершено на приданном вам участке, поэтому вы первый узнаете о завершении расследования.

– Мне бы вашу уверенность, уже у двери сказал штабс—капитан Евграфов.

Путилин набросал несколько строк и вызвал дежурного чиновника.

– Вот это, – он протянул лист сероватой бумаги, – в срочном порядке необходимо разослать по отделениям, частям, но самое главное по участкам, именно, по участкам, они более знакомы с населением, и вызови ко мне господина Соловьёва.

– Господин Соловьёв в отсутствии по делу майора Ордынцева.

– Да, да, я помню, тогда Василия Андреяновича.

Дежурный чиновник кивнул и скрылся за дверью, несколькими минутами позже постучал и без приглашения, на манер Миши Жукова, бессменного помощника, вошёл среднего роста, широкий в плечах и неизменной застенчивой улыбкой надворный советник Иванов, хотя с недавнего времени приступил к службе, но не только вписался в сыскную полицию, но и перезнакомился со множеством преступников, голова была, словно архив у письмоводителя. Всё по полочкам и, когда надо, отыскивалось быстро.

– Добрый день, Иван Дмитрич!

Путилин в ответ только кивнул и указал на стул рукой. Иванов присел.

– Вы, наверное, уже знаете о происшествии во втором участке Выборгской части?

– Нет, – ответил надворный советник.

– Ах да, – сморщился Путилин, день только начинался и не все отчёты присланы из участков и сведены в Журнал приключений, – так вот, – и он вкратце рассказал об убиенном, сведениях полученных приставом Волгиным.

– Значит, Андерс Паксу, и сведения о приметах только рассылаются по участкам?

– Вы верно уловили.

– И мне следует найти лошадь и сани?

– Да.

– Вы же понимаете, что тогда и преступника найдём?

– Понимаю.

– Есть соображения?

– Смутные, – признался надворный советник, – мне надо немного подумать, – и Василий Андреянович поднялся со стула, – я с вашего позволения отъеду для уточнения сведений.

– Я не возражаю, но только после того, как поделитесь со мной умозаключениями, а я своими с вами. Посмотрим насколько они совпадают.

– Хорошо.

С одной стороны лошадь с санями не иголка, но в таком городе, как Санкт—Петербург, в самом деле, такая безделица становилась сродни капле в море, вроде бы есть, но найти невозможно. Василий Андреянович перебирал в голове не имена тех, кто мог совершить кровавое преступление, а кто мог купить у убийц сани с лошадью, таких людей было немного. Фамилии и прозвища строками ползли перед глазами, некоторые надворный советник отметал сразу, некоторые задерживались, чтобы потом вновь к ним воротиться.

Почти полчаса Василий Андреянович ходил по кабинету из угла в угол, порой останавливаясь, а иной раз размахивая руками, складывалось впечатление, что он беседует с невидимым собеседником.

– Мне кажется, – начал с порога надворный советник, – наши убийцы, здесь вы, Иван Дмитрич, правы, их, на самом деле, двое, после преступления они, видимо, могли бы направиться в трактир куда—нибудь на Охту, Ланскую или Озерки. Я более склонен думать, что второе более вероятнее, на окраине столицы содержатели заведений, где можно выпить чарку водки не так строго придерживают законов, да и полицейские чины по ночам там редкие гости.

– Не прикидывали, что Ланская слишком близко от постоялого двора, где останавливался убиенный?

– На то и расчёт, кто ж будет искать лошадь и сани пришлого чухонца в первый день исчезновения? При том, кто мог предположить, что полиция опознает убитого сразу же?

– И то верно.

– Эти злодеи пока успокоены и не спешат избавиться от обузы в виде лошади, а на окраине есть, где поставить в тепло лошадь.

– Значит, вы прикинули, в какое заведение они поехали?

– Конечно, ведь там есть, куда сбыть с рук опасный товар.

– Федьке Весёлому, что ли?

– Точно так, Фёдор Семёнович Пёрышкин, по прозвищу Весёлый, скупщик товара, приобретённого нечестными людьми не совсем законным образом, да, ещё содержатель дома терпимости, предприимчивый господин, деньги из рук не выпускает.

– Полностью согласен, а вы уверены, что у Картавого?

– Уверен, – выпалил Василий Андреянович, – даже более чем.

– Что ж, берите трёх агентов и на Ланскую, надеюсь, не надо вас учить, как поступать с преступниками, – было не понять, говорит Путилин серьёзно или шутит.

– Разберусь, – уклончиво ответствовал надворный советник.

– А если, – услышал надворный советник, выходя из кабинета, обернулся, – преступление совершили залётные?

Иванов ничего не ответил.

Мрачный двухэтажный деревянный дом встретил сыскных агентов тишиной, словно в такой час никто не проснулся и продолжал отдыхать, ведь Весёлый принимал «гостей» чуть ли не до первых петухов, правильно сказал один из римских императоров, что деньги не пахнут, а только делают богаче их обладателя.

Странно, но дверь чёрного входа была открыта и сыскные агенты не преминули воспользоваться сиим обстоятельством.

Ближе к полудню в отделение явился Жуков, самый молодой из сотрудников сыскной полиции и по совместительству помощник Путилина. У Ивана Дмитриевича не поднималась рука перевести Мишу в чиновники для поручений, хотя несколько раз освобождалась должность. Всё казалось, молод, пусть сначала опыта наберётся, а уж потом.

В коридоре начальник сыскного отделения столкнулся с помощником.

– Иван Дмитрич, – обрадовался Миша, – а я к вам.

Путилин только тяжело вздохнул и посмотрел в глаза помощника.

– Иван Дмитрич, а тут с утра узнал от дежурного чиновника об убийстве в Языковом переулке и прочитал ваш циркуляр участкам, – начал Жуков, – вот и подумал, что недавно на Волковке такой же случай произошёл, но тогда возница остался жив и взял ездоков на пересечении Екатерининского канала и Малой Мещанской улицы. Взял с собою Лёву и туда, там ведь находится дом мадам Медведковой, недорогое заведение, именно, для таких, как нападавшие.

– И? – Не выдержал Путилин.

– Стоят сани с красными полозьями, со сломанной одной лыжей, вот лошадь не проверил, времени не было, да и внимание привлекать не хотелось.

– Значит..

– Совершенно верно, Лёва там следит, а я за вами.

– Если преступники пешком уйдут?

– Иван Дмитрич, вы что Лёву не знаете?

Да, Лёва Шахов, когда—то Арон Шляйхер, единственный иудей принятый на службу в сыскную полицию по ходатайству Ивана Дмитриевича, сменил имя, но не данную природой внимательность и мыслящую голову. Если он следил за кем—то, то с полной уверенностью можно сказать, что не отступится ни на шаг, но ведомый, так и не заметит маленького шустрого человечка с чёрными волосами и лёгкой тенью хитрой улыбки.

– Сколько их?

– Один, – Миша понял, что речь идёт об убийцах.

– Один? – Удивился Путилин.

– В заведении один, – успокоил начальника Жуков, – второго там нет.

– Почему не задержал?

– Иван Дмитрич, я ж не ведаю ваших планов, может быть, надо просто проследить, вот мы…

– Хорошо, возьми с собою агентов, кто в отделении и привези мне голубчика.

– Александрова, – сказал Миша, бровь Путилина поднялась к верху, – он назвался Александровым.

– Поезжай.

– Мадам, я…

– Знаю, Мишенька Силантич, кто вы такой, мы знакомы заочно, – содержательнице лома терпимости мадам Медведковой недавно пошёл сорок седьмой год, но лицо без единой морщинки и той отвратительной пудры, что в ее годы напомаживают лицо, скрывая пелену лет, выглядело привлекательно, обворожительная открытая улыбка привлекали взор, но вот настороженный взгляд карих глаз не скрывал некоторой раздражительности. – Я понимаю, вы пришли, – она указала на двух агентов, стоящих у него за спиной, – не ради получения наслаждения?

– Вы правы, мадам, – Жуков жалостливо вздохнул, – нам нужен один из клиентов.

– Понимаю, служба.

– Совершенно верно.

– Мне кажется, что нужен вам владелец тех саней, что стоят во дворе? Очень подозрительная личность, мало того, что заявился ночью, так всё лучшее ему подайвай.

– Вы очень проницательны, мадам.

– Благодарю за комплимент, и зовите меня Марией Ивановной, меня коробят такого рода слова, как мадам.

– Так, где мы можем найти господина Александрова?

– На втором этаже, первая комната справа, но прошу вас, Михаил Силантьич, без стрельбы, ломания мебели и битья стёкол.

– Постараемся.

Миша постучал левой рукой, в правой за спиной держал пистолет, так на всякий случай. Щёлкнул замок и из—за двери выглянула молоденькая девушка с мутными от выпитой ночью водки. Помощник Путилина поманил ее пальцем и показал жестом молчать.

– Где он? – тихо шепнул Миша.

Девушка неопределённо кивнула за спину

– Кто там? – Раздался хриплый голос.

– Вино принесли, – не растерялась девушка.

Миша мягко отодвинул в сторону и прыгнул в комнату.

Перед ним, держась за край стола, предстал очень бледный человек с прямыми, тусклыми давно немытыми волосами, с высоким выпуклым лбом и непроницаемыми глазами. Он метнул на Жукова подозрительный взгляд, потом на окно и с невероятной быстротой рванулся к двери, сбив с ног Лёву и оттолкнув второго агента. Миша за ним и только перед порогом умудрился выставить ногу вперёд, о которую—то и зацепился убегавший мужчина.

Уже потом Жуков спрашивал.

– Александров?

– Что надо?

– Александров?

– Ну.

– Прошу следовать за мной и без фокусов.

– Если не пойду?

Миша тихо сказал агентам, сопровождающим его.

– Вяжите.

– Я, – начал было гоношиться Александров, но устало опустился на стул, закрыв лицо руками.

– Говорил же ему, не стоит, а он, как по маслу, как по маслу, – передразнивал кого—то задержанный.

В сыскном он назвался Александром Меркуловым, порховским мещанином, приехавшим с столицу с братом Алексеем, который скрылся из—под надзора лужской полиции.

Не успел явится Жуков с радостной вестью, как от надворного советника прибыл один из агентов.

– Иван Дмитрич. – начал агент с порога, – Федька Весёлый с домочадцами убит.

Двухэтажный мрачноватый деревянный дом встретил сыскных агентов тишиной, словно в такой час никто не проснулся и продолжал отдыхать, ведь Весёлый принимал «гостей» чуть ли не до первых петухов, правильно сказал один из римских императоров, что деньги не пахнут, а только делают богаче их обладателя.

Странно, но дверь чёрного входа была приоткрыта и сыскные агенты не преминули воспользоваться сиим обстоятельством.

– Иван Дмитрич, – начал с порога агент, запыхавшийся и потный лицом, словно от Ланской бежал, а не ехал на санях, – Федька Весёлый с домочадцами убит.

Путилин в изумлении поднялся с излюбленного кресла и заикаясь произнёс:

– К—к—к—ак убит?

Сыскной агент вытер со лба шапкой пот.

– Убит, я толком не знаю, но одни ножом изрезаны, другие задушены, но что кровью всё залито, могу сказать точно. Самолично видел.

– Дела, – Иван Дмитриевич ударил кулаком по столу и, играя желваками, прошёл к окну, – новость, так новость, – потом повернулся к агенту и спокойным голосом произнёс, – позови дежурного чиновника.

Распоряжений было немного, разыскать, хоть из—под земли, чиновников по поручениям, доктора и направить их незамедлительно в Ланскую, дом Федьки Весёлого, известного в столице скупщика краденного, содержателя дома терпимости и человека, за плечами которого не один десяток организованных преступлений.

Уже на улице, когда Иван Дмитриевич удобно расположился на скамье саней, объявился Жуков, занимавший должность помощника Путилина.

– Убийца задержан, – Миша не сдерживал пышущей довольством улыбки.

– Садись, – начальник сыскного отделения кивнул на свободное в санях место.

– А как же… – не договорил помощник, указывая на задержанного, потом повернул голову к агентам, распорядился, – Александрова в камеру, – осторожно опустился на скамью саней.

– Федька Весёлый убит.

– Да ну, – присвистнул Миша.

– Не было печали, – Иван Дмитриевич смотрел куда—то в небо и, словно очнувшись от забытья, распорядился, – трогай.

Снег скрипел под полозьями, навевая печальные мысли. Небо распогодилось и быстро бегущие тёмные тучи, лишь изредка, закрывали от взора не по зимнему греющее солнце. В ярком свете дома смотрелись особенно нарядно, по глазам скользили блики, отражавшегося в окнах дневного светила. Народ на улицах суетился, шёл по своим делам, смеялся, громко разговаривал, но никто и не подозревал, что смерть всегда стоит с остро заточенной косой рядом и в любую минуту может одним движением перерезать нить жизни, как недавно случилось в Ланском, где Фёдор Семёнович Пёрышкин, по прозвищу Федька Весёлый, лежит с перерезанным горлом в тёмной комнате второго этажа, где хранил деньги, золото, процентные бумаги, как говорил «на старость». Как ни загадывай, какие не строй планы, сколько не копи денег, итог один – всего с собою не заберёшь, даже может, этим накопленным, оторванным от кого—то последним куском не воспользуешься.

Иван Дмитриевич знал Федьку давно, но никак не мог поймать, осторожный был Пёрышкин, никогда своими руками ничего не делал, но вот и его час настал. Пока ехали Путилин размышлял, кому мог перейти дорогу Весёлый или, может быть, убийство из разряда «вор у вора дубинку украл». Тогда сложно найти настоящего убийцу, хотя если Федька кого—то впустил, то, значит, знал, хотя этот кто—то мог весточку принести из мест не столь отдалённых, а мог и просто посетителем публичного дома быть. Услуги не дороги, подопечных Весёлый не жалел, главное, чтобы доход приносили, притом деревень и сёл по губернии много, а по России и не счесть, крестьяне рады от лишнего рта избавится.

Бег лошадей с каждым шагом приближал к печальному месту, где поселилась вездесущая смерть.

В доме Федьки Путилин бывал не раз, пока ехал, силился вспомнить, когда такая оказия представлялась в последний раз. За суетой повседневных дел забывается многое, более в памяти сидят места преступлений, приметы, подмеченные острым взглядом, злодейские лица.

Ланская встретила тишиной, до дома Весёлого на улицах не встретился ни одни человек, словно, и в самом деле, печальный ангел простёр чёрные крыла над, казалось вымершим, районом.

Вокруг дома высился трёхаршинный забор с вычурными резными воротами и калиткой под навесом, видимо, чтобы приходящие не мокли под дождём и снегом.

Иван Дмитриевич первым вышел из саней, размял ноги и осмотрел окрестность. Ближайшие дома находились в саженях пятидесяти с одной и второй сторон, в том, что справа дым белёсым столбом поднимался в небо, ветер стих, в том, что слева не убран даже от снега двор, видимо, хозяева перебрались в другое место.

Ворота в Федькин двор открыты настежь, в глубине виднелись ещё одни сани.

– Пристав? – то ли сказал, то ли спросил Миша.

– Сейчас и узнаем, – с горечью в голосе произнёс Путилин.

На пороге дома стояли люди, среди которых выделялся надворный советник Иванов, в военной шинели местный полицейский начальник, пристав 1 стана Лесного участка поручик Авчинников с подчинёнными, агенты и человек в статской одежде, которого Иван Дмитриевич не мог признать.

Начальник сыскного отделения сдержанно поздоровался со всеми, не подавая никому руки.

– Иван Дмитриевич! Мы вас заждались, – первым произнёс пристав, спускаясь с крыльца и протягивая Путилину руку и, словно бы оправдываясь, добавил, – вот при каких обстоятельствах приходится встречаться.

– Да, перед погодой и преступлением мы не имеем преимуществ.

– Совершенно так, – согласился исправник, – не приведи Господь, встречаться при таких обстоятельствах.

– Что стряслось? – Иван Дмитриевич повернул голову к надворному советнику Иванову, чиновнику по поручениям.

– Пять убитых.

– Пять? – Скинутая Путилиным к верху бровь говорила об удивлении.

– Пять.

– Но если заведение Федьки Весёлого работало, а оно не могла не работать, то их должно быть больше.

– Согласен с вами, Иван Дмитриевич, – после того, как прочистил горло кашлем, сказал поручик Авчинников, – но и так трупов много.

– Я не о том, – отмахнулся начальник сыскного отделения, – значит, пятеро, а женщины?

– Одна.

– Однако странно, что одна, – раздражение не покидало Ивана Дмитриевича каким—то неясным состоянием вдруг появившейся ниоткуда тревогой, и ко всему прочему невидимая рука мягкими пальцами начала сжимать под лопаткой сердце, – показывайте, – и шумно выдыхая воздух, тяжело поднялся на крыльцо, придерживаясь за перила, – чем земля Ланских богата.

Иванов распахнул дверь.

– Я пройду первым, – предупредил надворный советник, – тем более, что там я бегло осмотрел всё.

Путилин слегка подтолкнул в плечо чиновника по поручениям, мол, не надо оправданий.

В передней по традиции сидел Иван Кожемякин, детина под три аршина ростом с широкими плечами и мощной, как у быка шеей, служил Федьке Весёлому, словно цепной пёс, ни один не внушающий доверия клиент не избежал бы встречи с вышибалой и не был бы допущен в святая святых хозяина – заведение. Ни следов борьбы, ни следов крови, что само по себе вызывало вопросы.

Иван Дмитриевич остановился, внимательным взглядом окинул переднюю, отметил, что все находится на местах, словно Кожемякин отлучился по нужде, оставив на сундуке, на котором вышибала и дневал, и ночевал овчинный тулуп.

Далее шла большая комната с двумя столами, вокруг которых стояло по три стула, вдоль стен разместились несколько диванов, по углам кадки с высокими зелёными растениями, раскинувшими шатрами ветви. На стенах дешёвые картинки и складывалось впечатление, что хозяева, обитатели на секунду вышли прочь. Путилин прошёл по комнате, провёл рукою по столешнице, ни единой пылинки, даже комната не успела простыть, словно ещё недавно в печь подбрасывали поленья.

Из комнаты на второй этаж вела лестница, под ней приоткрытая дверь.

– Она была открыта? – Путилин повернул голову к надворному советнику и тростью указал на дверь.

– Да, я ее прикрыл так, как она и была.

– Что там?

– Комнаты для уединения с девицами, на верху, – он указал рукой, – тоже таковые имеются.

Иван Дмитриевич прошёл в коридор, оказавшийся совсем не длинным, по обе стороны по три двери, напротив входа окно, задёрнутое портьерой из грубого полотна,

Во всех комнатах порядок, постели застланы, словно в добропорядочном доме поутру, на полках, на шкафчиках стояли безделушки – статуэтки из гипса, какие—то фотографии в рамках, цветы из бумазейных тканей, на стенах дешёвые картины, написанные, видимо, самоучкой. Ни следов крови, ни борьбы, ничего, словно девицы сами по себе взяли и испарились в воздушной дымке.

– Где комнаты прислуги и кухня? – Обратился Путилин к надворному советнику.

– Рядом, – ответил Иванов, – пройдёмте.

Но и там порядок, ни крови, только приготовлены кухаркой продукты к готовке: капуста, лук, морковь, свиной окорок, мочёные яблоки, брусника, но всё—таки заметно, что в спешке сбежала.

Рядом с кухней находилась комната хозяина Федьки Весёлого. Она была небольшой, всего—то широкая разобранная кровать, резной шкаф со стеклянными дверцами, за которыми виднелись графины, стаканы, рюмки, фужеры, рядом большой кованный железными узорчатыми пластинами сундук, теперь стоявший с открытой крышкой и сложенными внутри дорогими вещами, казалось их приподняли и положили на место, в углу стоял массивного вида сейф с открытой дверцей. Путилин заглянул вовнутрь, там пусто.

Федька лежал поперёк кровати, складывалось впечатление, что ранее неизвестные держали его – один за ноги, другой за руки, хотя Весёлый и был не маленького роста, да и силёнкой обладал не малой. На белой рубахе напротив сердца расплылось пятно крови, теперь подсохшее и ставшее коричневым.

Начальник сыскного отделения наклонился над лицом хозяина, осматривая открытые с некоторым удивлением глаза.

– Теперь на второй.

На втором ничего любопытного не было, только четыре убитых и то, складывалось впечатление, что смерть настигла четверых внезапно, словно они не ожидали ее, даже улыбались, словно…

– Так, видимо, и есть, – произнёс Путилин, – скорее всего, так и было, – вполголоса добавил он.

Надворный советник не выказывал любопытства. Иван Дмитриевич сам всё расскажет и даст указания в нужный час, наверное, ухватил, как говаривал, за кончик верёвочки.

Пристав остался на крыльце, ранее отговорился тем, что насмотрелся на войне убиенных и сейчас не жаждет видеть таковых вновь.

Иван Дмитриевич вышел во двор, свежесть морозного дня окутала прозрачным воздухом. Путилин глубоко вздохнул, словно в доме не хватало дыхания от витающей смерти.

Умолкли даже полицейские, стоящие у ворот, чтобы никто из посторонних или любопытствующих не проник в дом. Глаза присутстующих были направлены на начальника сыскной полиции, не иначе ждали, что он сведёт брови к переносице и… укажет перстом на преступников.

– Что могу рассказать, любезний Александр Иванович, – Иван Дмитриевич и в самом деле выглядел расстроенным, то ли от свалившейся напасти, в виде пяти трупов, то ли по причине того, что преступления, совершённые в губернии, теперь приданы в расследование столичной полиции, то ли по причине плохого самочувствия, – пять загубленных жизней – это не кража из кармана полтинника, очень надеюсь, что злодеи, а их здесь, – он указал на дом, – было трое.

– Как? – Перебил исправник Ивана Дмитриевича, но так и не договорил.

– Следы.

– Но ведь…

– Совершенно верно, господин поручик, надо обращать внимание на мелочи, которые в нашем деле имеют первостатейное значение. Вот вы стояли на крыльце, затоптали все следы, а ведь могли бы обратить внимание, что Кожемякин, хозяйский цербер, вышел на крыльцо встречать гостей, которые к слову, пришли не только грабить Федьку Весёлого, ибо у него есть, чем поживиться, но и пустить кровь. Первой жертвой стал вышибала, он встретил дорогих гостей у порога, даже сам вышел на крыльцо, чтобы их пропустить вперёд. О чём толкует сей нам факт?

Авчинников пожал плечами.

– Знакомы они были или, по крайней мере, один из них и Кожемякин с почтением относился к гостю

– Скорее всего.

– Я не знаю, кто нанёс смертельный удар, но вышибалу зарезали ударом в сердце, крови не брызнуло, видимо, Иван был одет в накинутый на плечи тулуп, в последнюю секунду, когда убийца выхватывал из груди Кожемякина нож, тот схватился за лезвие и порезался, видите затоптанные алые капли, это и есть кровь вышибалы. Вы осмотрели двор?

Надворный советник открыл было рот, но ничего не произнёс под пристальным взглядом Ивана Дмитриевича.

– Снега давно не было, и двор затоптан, но посмотрите где—нибудь у забора или за ним кучу снега, там, я думаю, и лежит бренное тело Ивана Кожемякина. Не могу точно сказать, почему не бросили его в сенях, не знаю. Может чего—то опасались, не знаю.

– Может, – начал пристав, но осёкся.

– Вот мне одно не даёт покоя – девицы, где они сказать не могу, но смею предположить, что они, как ходовой товар, увезены на продажу в другой дом терпимости, хотя вести такой гарем очень затруднительно. Сколько их здесь было? – Обратился Путилин к исправнику.

– Семь.

– Значит, семь.

– Да, – предвосхищая вопрос начальника сыскной полиции, исправник сказал, – среди убиенных ни одной из них нет.

– Вы уверены?

– Абсолютно.

– Убийцы заглянули на кухню, потом прошли в комнату Федьки, он, видимо, поднялся и успел натянуть на себя портки, значит, пришедшие явились в чуть позже пяти. Весёлый всегда хвастал, что несмотря ни на что, он просыпался в пять, пил чай и начинал заниматься делами. Исходя из вышеизложенных фактов, злодеи явились в пять, когда большинство обитателей сего дома отходит ко сну.

– Но Федька—то поднимался?

– Точно так, вот поэтому мы и можем говорить о времени убийства. Федьку один держал за ноги, навалившись телом, второй – заломал руки, а вот третий держал за горло и периодически отпускал, я могу предположить, что требовали ключ от сейфа.

– Но его же зарезали?

– Да, но вы видели следы на шее Федьки? – вопросом на вопрос ответил Путилин.

– Я не обратил внимания.

– На шее багровые следы и маленькие пятна крови там же, убийца не только душил, но и колол в шею, а когда узнали то, что им требовалось, Весёлый стал им не нужен.

– А остальные убитые?

– Они могли кого—то опознать, вот поэтому этот кто—то и не пожалел свидетелей.

– А девицы?

– Вот они пока в мою схему убийства не укладываются, но думаю, совместными усилиями найдём ответ на столь животрепещущий вопрос. Так что в первую очередь необходимо искать частых и дорогих гостей сиего заведения, не просто дорогих, а знакомых Фёдора. Вы обратили внимание, что вещи в сундуке не выброшены на пол, а убийца знал, в каком углу, под какой одеждой лежало что—то ценное, может, скупленное недавно, может деньги, но скорее всего, деньги.

– Почему вы так думаете?

– Так посудите сами, Фёдор, хотя личность была общительная, но, как и всякий человек, не любил, когда ему глазели в спину при открытии сейфа, а значит, деньги на насущные нужды держал тут же, чтобы далеко не лазить. Допустим, в сундуке.

– Может быть.

– Убийца знал сей факт хорошо, ибо сам сбывал краденное Весёлому.

– Похоже на правду.

– Именно, похоже, отсюда следует, что искать надо среди местной братии.

– Иван Дмитрич, не факт, возможно, что убийцы, то есть главный или один из них, приезжий, но хорошо знакомый Фёдору, – вставил и своё слово надворный советник.

– Я тоже размышлял над таковым фактом, как вы изволили выразиться, но посудите, если пришлые, то не явились же они в погоне только за нашим подопечным. Неразумно, здесь если брать, то куш в нескольких местах и сразу в бега, то ли на юг, то ли в Польское царство, а может, и за границу. Значит, куш должен быть значительным, чтобы троим хватило на долго, но наши подопечные любят ссорить деньгами, когда они есть, вот поэтому Федькин капитал привлекателен, но не так велик. И притом мы бы уже прослышали о других преступлениях, а ничего крупного в последнее время вроде бы не было, так, Михаил Силантьич? – Обратил свой взор начальник сыска на помощника.

– Так точно, – ответил Жуков, даже вытянулся, как на параде, – ничего крупного не было в столице и близь лежащих уездах.

– Вот, – сжал губы Путилин.

– Может, – вставил пристав, – Федька – первый в списке?

– Возможно, – спустя минуту произнёс Иван Дмитриевич, – но не кровавили бы столько убийцы, не привлекали бы внимания, если собирались совершить ещё несколько налётов. Вот поэтому я и склоняюсь к мысли, что местные совершили такое злодеяние, местные.

– Но может быть, – настаивал Авчинников, – заезжие?

– Надо всё—таки искать среди местной публики, – опять повернулся к Жукову, – вокзалы, – потом задумался, – вокзалы, может быть, но семь девиц. Как ты мыслишь?

– Мне кажется, девиц надо искать где—то недалеко, – Миша нахмурил брови, – не стали эти, – он подбирал для убийц слово, но не найдя, продолжил, – увозить с собой девиц, это ж какая обуза, семь? – Он обратился к приставу, тот кивнул головой, – семь, это ж целый гарем, а не дай Бог, кто из них что скажет, если сбежит? Нет, надо искать где—то рядом, боюсь загадывать, но хладные трупы.

– Там, там, – прибежал бледный полицейский с глазами на выкате и трясущимися от страха или увиденного губами, постоянно махал в сторону дальнего угла двора руками, – Там это, там…

– Что там? – Вскипел пристав. – Хватит тамкать. Толком говори и не трясись, в полиции служишь, а не богодельне.

– Там, – снова начал полицейский, но осекся под сердитым взглядом пристава, – в выгребной яме тела убитых.

– Сколько?

– Не считали, но много.

– Что стал? Веди уж.

Выгребная яма находилась в дальнем углу двора, за дровяником. Зрелище открывалось не из приятных. Авчинников побледнел и отошёл в сторону, подавляя приступы рвотных позывов.

На лице Путилина заиграли желваки и рука сама потянулась к головному убору.

На поларшина ниже в яме лежали едва прикрытые тела девиц с растрёпанными волосами – тёмными, светлыми, рыжими, с почти чёрными полосами вокруг шей, неприкрытые глаза некоторых смотрели в небо, казалось, что бледные ноги и руки, торчащие в разные стороны, принадлежат сломанным куклам, с которыми развлекался великовозрастный детина и выбросил, наигравшись.

– Одна загадка получила ответ, – едва слышно произнёс Жуков.

– Лучше бы было томиться в неизвестности, – прошептал Путилин.

– Теперь что? – Миша мял в руках шапку.

– Будем со всей тщательностью и скрупулезностью будем искать этих зверей, – Иван Дмитриевич не повышал голоса, словно лелеял надежду, что девицы встряхнутся и пробудятся от вечного сна.

– Вы всё—таки думаете, что местные?

– Да, в этом преступлении замешан, хотя бы один из местных, тот, кого в заведении хорошо знали и он, как дикое животное, уничтожил свидетелей, чтобы они его не опознали. Сейчас ясно, как Божий день, – почесал пал ладонью висок, – из местных.

– Федька явных врагов же не имел? – То ли спросил Жуков, но ли сказал утвердительно.

– Не имел, но, как сказал наш Василия Андреянович, сей факт решающего значения не имеет, ты, наверное, забыл, что где пахнет хорошими деньгами, дружба отходит на второй план, тем более в преступных кругах.

– Так—то оно так.

– Так, не так, Миша, но ноги в руки и в поиск.

– Я, Иван Дмитриевич, готов, но не могу понять – с кого мне начинать? – Растерянно выдавил из себя Жуков.

– С кого? Хороший вопрос, – Путилин отошёл от ямы, надевая головной убор, – должны же мы с тобой, – начальник сыска позволил себе улыбнуться, – сесть, как следует подумать, прикинуть этот самый к носу, не всё же нам время штаны просиживать на службе.

– Иван Дмитрич….

– Что Иван Дмитрич, я и так вижу, что притаился ты, как мышь в амбаре, имеешь что—то за душой, но не решаешься произнёсти вслух.

– Есть, конечно, соображения, но…

– Не тяни душу, злодей, выкладывай, что придумал.

– Громко сказано, придумал, есть некие соображения. Вот. К примеру, вы, Иван Лмитрич, говорили, что Федька, Царства ему Небесного, – Жуков, вроде бы серьёзно, но как—то карикатурно, словно плохой актёр в драме, перекрестился, – поднимался ни свет, ни заря.

– Было, – Путилин кивнул головой.

– Так вот, наши убийцы…

– Не совсем уж они наши, – пробурчал начальник сыска.

– Наши, Иван Дмитрич, наши, – Миша продолжил, – так вот, наши убийцы, а я подозреваю, что они шустры и заранее распределили роли, управились за час, ну полтора с сиим печальным делом. Они приехали не на санях, иначе поставили бы их во дворе, чтобы никто не смог их приметить, ведь в такое время многие едут в столицу, приметили бы.

– Возможно.

– Значит, им надо отсюда уехать, саней взять не могли здесь на Ланской, возница бы потом вспомнил, что в утро, когда обнаружены убитые, вёз три подозрительные личности с небольшим багажом, саквояжами, сумками, ведь они прихватили не только ассигнации, процентные бумаги, но и драгоценности. Серьги, цепочки, браслеты, ведь Весёлый слыл скупщиком краденного.

– Был.

– Так вот, убийцы уехали на поезде, почему я уверен? Так другого пути у них не оставалось.

– Хорошо, с твоими словами соглашусь, но в какую сторону? Если в столицу, то на следующей станции, а вот в сторону Гельсингфорса, так целых семь.

– Я уверен, что их стоит искать в столице.

– Почему?

– Пока мы ходили по дому, я заглянул в книжку, до девяти утра было только три поезда: один, почтовый, – в пять тридцать, второй, пассажирский, ровно в шесть утра, эти два до Гельсингфорса, но я их отбрасываю, ибо не успели бы они совершить убийства, собрать баулы и дойти до станции, а вот следующий поезд заслуживает более пристального внимания – в шесть часов сорок две минуты, идущий в столицу.

– Пожалуй, Миша, ты прав, – подумал секунду, – иди на станцию, ты знаешь, что там делать, не в первой.

– Так точно, – повеселел Жуков и даже вытянулся в струнку, потом, словно бы обмяк, и наклонился к Путилину, указывая глазами на пристава, спрашивая, что с ним?

– Как же без местных властей? – Так же тихо ответствовал Иван Дмитриевич.

Поручик Авчинников стоял в нескольких шагах и делал вид, что беседа сыскных агентов его не касается, но слишком напоказ.

– Александр Иванович, – позвал пристава начальник сыска, – не откажите в любезности, помочь в расспросах станционных служащих, ведь вы знаете стан намного лучше нас.

– С превеликим удовольствием, – просеял лицом поручик, выказывая заинтересованность в раскрытии столь жестокого преступления на участке, приданном приставу по службе, – я сам помогу вам.

– Со станции в шесть часов сорок две минуты отбыл в столицу поезд, мы предполагаем, что, именно, на нём уехали преступники, а значит, оставили нам, хоть маленький, но след.

– Понимаю.

– До станции далеко? – Вмешался в разговор Путилинский помощник.

– Нет, несколько минут ходу.

– Ступайте, я в сыскное.

Дом Весёлого стоял на отшибе, хотя нельзя и сказать, что в безлюдной части села. Дошли быстро, Миша не успел озябнуть и натянуть перчатки, шёл всю дороу, сжимая их в руке и помахивая.

– Скажите, Михаил Силантьевич, – первым нарушил молчание пристав, – мы в силах найти преступников?

– Думаю, да, – Жуков не поворачивал головы к собеседнику, голову теснили совсем другие мысли, нежели желание отвечать Авчинникову.

– Столько невинных душ загублено, – сокрушался полицейский начальник, – не люди, а звери на двух ногах, право слово, звери.

– И до них доберёмся, – твёрдо произнёс Миша, – сколько верёвочке не виться, кончик покажется.

– На словах…

– Нет, господин пристав, у нас дела со словами не расходятся, – перебил поручика Путилинский помощник, – бывает, конечно, всякое, но а данном случае, мне кажется, ухвачен след, вот его мы с вами будем выявлять.

Одноэтажное здание станции февральским днём казалось тёмным и неприветливым, хотя и было выкрашено недавно, прошлым летом зелёной краской. Ни единого человека вокруг, поезд прошёл час тому, следующий не скоро.

Пристав дёрнул за ручку дверь, оказалось запертой, потом кулаком забарабанил в косяк.

– Открывай!

Внутри послышался кашель, вслед за ним какой—то звук, то ли бубнёж, то ли ругань и только после этого раздался скрип железа, видимо, засов.

– Кого там черти несут, – раздался довольно молодой голос.

– Открывай. – рявкнул пристав, Миша даже вздрогнул, не ожидал такого от поручика.

– Ах, это вы, Александр Иванович, – голос за дверью помягчел.

– Я это, да отворяй, чёрт нерусский, – Авчинников не скрывал улыбки на лице, – чай не лето.

– Сию минут, – голос чертыхнулся и дверь распахнулась, – чёртов засов застрял, – на пороге стоял рыжий малый лет сорока с куцей слегка посеребрённой бородкой.

– Здравствуй, Иван Егорович!

– Александр Иванович, – расшаркался мужчина.

– Так и будешь нас на пороге держать?

– Что вы, Александр Иванович, походите, гостем дорогим будьте, милости прошу, – суетился мужчина, – проходите вот сюда, – вился ежом хозяин, – проходите, присаживайтесь. Как говорится, в ногах правды нет.

Авчинников хозяйской поступью прошёл в маленькую комнату, бывшую при станции кассой., присел на стул и только тогда кивнул на Мишу:

– Рекомендую Михаил Силантьевич Жуков, помощник начальника сыскной полиции господина Путилина.

– Очень приятно, – мужчина протянул руку Жукову и отрекомендовался, – губернский секретарь Иван Егорович Минц, – и добавил, – начальник станции.

Миша кивнул головой.

– Чем, господа, могу быть, полезен?

– Ты стало быть, Иван Егорыч, ничего не слышал?

– Что я должен слышать?

– О Фёдоре Пёрышкине.

– О Фёдоре Семёныче? – Уважительно сказал начальник станции, при его словах Жуков покосился на пристава.

«Из одного котла кормятся, – мелькнуло в голове и Миша насторожился, – как бы сведения не утаили».

– Да, Иван Егорыч… – начал было пристав, но Путилинский помощник поднялся со стула, на которое только присел.

– Александр Иваныч, – Миша посмотрел на полицейского начальника, не убирая с лица улыбки, – позвольте мне?

– Ваше право, как сыскного агента, разве я могу возражать? – Поручик красноречиво посмотрел на железнодорожного чиновника, тот понял и в ответ незаметно кивнул, что не укрылось от Мишиного внимательного взгляда.

– Фёдор Семёнович – приметная личность, даже мы в столице о нём слыхивали, – Минц молчал, – часто ли он ездил в столицу?

– Поездом редко, ведь у него свои лошади в конюшне.

– Значит, всё—таки ездил?

– Бывало.

– Понятно, а насколько близко вы были знакомы?

– О! – Улыбнулся начальник станции, – я – человек маленький и небогатый. С таким, как Фёдор Семёныч, хотел бы дружбу водить, но, увы, как говорится, гусь свинье не товарищ.

– Значит, вы его знали, как одного из богатых людей Ланской?

– Вот именно, ежели ехал на поезде, то непременно поздоровается, спросит о здоровье и всегда ездил первым классом.

– Когда вы говорите, он в последний раз в столицу ездил?

– С неделю будет.

– Он один был?

– Нет, с барышней.

– Из его?

– Из заведения, – и начальник станции покрылся красными пятнами.

«Вот, что они скрывают, – на Мишиной душе воцарился покой, – ай да пристав, ай да чиновничек. Значится, они с клиентами были небезызвестного Федькинового заведения».

– Вы, Иван Егорыч, на службе с раннего утра? – Миша ушёл в сторону от щекотливой темы, чтобы не смущать присутствующих.

– А как же? В моих обязанностях встречать поезда, продавать билеты и следить за порядком на станции.

– А что полицейский не придан блюсти здесь порядок? – Жуков обратился к Авчинникову.

– К сожалению этот вопрос решить не в моих силах, штатом не предусмотрен.

– Хорошо, до семи часов утра, как я знаю было два поезда: один – в столицу, другой – в Гельсингфорс.

– Никак нет, три, господин Жуков.

– Да, три, из них только один – в столицу.

– В пять тридцать и шесть часов – в Гельсингфорс, а в шесть сорок две в столицу.

– Вы помните, кто сел на поезда на север?

– Сегодня, к моему глубокому сожалению, никто не соизволил направиться, как вы правильно выразились, на север.

– А в столицу?

– Взято семь билетов, два – первого класса и пять – второго.

– Все отъезжающие вам знакомы?

– Нет, не все.

– Кого вы не признали?

– Двоих, которые взяли билеты третьего класса.

– Вы ранее их видели?

– Нет, в первый раз, – чиновник начал пояснять, – господин Жуков, у меня память хорошая на лица, будьте уверены, что, если один раз увижу кого, то уже никогда не забуду.

– Это замечательно, значит, можете назвать имена всех, кого узнали?

– Могу, – просто сказал Иван Егорович, Миша даже замер на секунду.

– И кто там был?

– Тимохин, – чиновник смотрел не на Жукова, а на пристава, тот кивнул, – Иванов, который Пётр Трофимович, – пристав опять кивнул. – Степаниха, – и поправился, – Евдокия Степановна, Приблудов– старший, эти двое, которые в первый раз, и ещё один.

– Уехавший первым классом? – Мишино сердце застучало паровым молотом.

– Первым.

– Вы раньше его встречали?

– Да.

– Где? – От волнения Жуков произнёс вопрос дважды, первый прозвучал так тихо, что Минц не услышал.

– Здесь на станции.

– Давно?

– Вот даты для меня тёмный лес в отличие от лиц, – сказал начальник станции, – я думаю, в последний раз под Рождество.

– Полтора месяца тому.

– Получается так.

– Вы видели этого человека один раз?

– Нет, что вы, – Минц возвёл глаза к потолку и начал загибать пальцы, – четыре, именно, четыре.

– И ты знаешь, к кому он наведывался?

– К Фёдору Семёнычу, – уверенно сказал начальник станции.

– На чём зиждется такая уверенность?

– Так Афанасия Львовича сам Фёдор Семёныч провожали.

– Может, в тот день вы разговаривали с Фёдором Семёнычем? – Миша даже руки потёр от удовольствия.

– Было дело, – зарделся от собственной значимости Минц.

– Так, может быть, господин Пёрышкин о спутнике что—нибудь говорил.

– Точно так, Фёдор Семёныч подняли к верху палец, вот так, – Иван Егорович показал, как воздел руку местный богатей, – и сказали: «Сей человек имеет столько сейфов, что нам и не снилось!» Тогда я подумал, что человек сей богат, как Крез.

– Значит, Афанасий Львович, говорите, его зовут?

– Истинно так.

– Более его не встречали?

– Один—два раза.

– Каждый раз его провожал Фёдор Семёныч?

– Никак нет, провожали только в тот раз, о котором я упоминал.

– Хорошо.

– Те двое неизвестных, они с Афанасием Львовичем были?

– Никак нет, и билеты отдельно брали, и держались особняком, – начальник станции возвёл глаза к потолку, что—то вспоминая, – нет, мне кажется, не знакомы они были.

– Да, – Миша наморщил лоб, – эти двое с багажом уезжали?

– Н—е—е—т, – тянул Иван Егорович, – нет, багажа с ними не видел.

– А Афанасий Львович?

– Тот с саквояжем, ну такой, который доктора носят.

– Значит, они уехали на поезде в шесть сорок две в направлении столицы.

– Так точно.

– Как выглядел этот Афанасий Львович? Ну, лицо круглое, вытянутое, с бородой, усами, как?

– Обычно, – пожал плечами начальник станции, при этом сведя брови к переносице, – тёмное пальто.

– Чёрное?

– Когда он протягивал мне деньги, то в свете лампы оно показалось мне тёмно—синим, нежели чёрным. Кожаные перчатки с тремя пуговками, вот здесь, – он показал на своей руке, – усов и бороды я не приметил, вот нос длинный, как у птицы, и прямой такой, заострённый, лицо вытянутое и губы такие несуразно узкие, словно бы щель под носом, на подбородке ямочка.

– Шрамов, родинок на лице не было?

– Нет, не заметил, деньги достал из потёртого бумажника, я уж подумал, что такой важный человек, а жалеет пары рублей на новый.

– Какого он росту был?

– Пожалуй, повыше меня, это я, господин Жуков, – увидев удивлённый Мишин взгляд, пояснил Минц, – по окошку кассы сужу.

– Те двое?

– Вот они какие—то безликие, тот, что билет брал, у него на тыльной стороне ладони пятно, видимо, от ожога. Лица скучные, – и снова начал пояснять, – такие незапоминающиеся, с небольшими бородками и, как мне показалось, бегающими пронырливыми глазками.

– Это всё?

– Да.

– Тогда вопросов боле не имею, – произнёс Жуков, – а вы, Александр Иванович?

– Нет, нет, – молодецки вскочил со стула поручик, – теперь куда?

– Пожалуй, в сыскное.

Когда шли по дебаркадеру, распиравший от вопросов поручик не выдержал:

– Как теперь искать Афанасия Львовича? Это сродни поиску иголки в стогу сена, да ещё безлунной ночью.

– В чём—то вы правы, любезный Александр Иванович, не всегда убийца сидит на месте преступления, протягивая руки для арестования, приходится голову приложит, ноги, побегать, поискать. Не всё сразу.

– Кроме имени полезное почерпнули из рассказа начальника станции?

– Конечно, – Миша расплылся в улыбке, – портрет, подтверждение тому, что преступников трое, что они направились в столицу, что один из них знакомец нашего Федьки Весёлого. Разве ж этого мало?

– Не знаю, – признался пристав.

Когда Жуков кончил докладывать об узнанном от начальника станции, Путилин хотел подняться, но поморщился, почувствовав, как сильная боль пронзила правое колено.

– Итак мы имеем Афанасия Львовича и двух сотоварищей.

– Как вы и предполагали.

Иван Дмитриевич отмахнулся:

– Тоже не решимая задача. Значит, ты предполагаешь, что искомый гражданин имеет своей специальностью вскрытие сейфов и железных ящиков?

– Именно так я воспринимаю слова, высказанные Федькой начальнику станции Минцу.

– Вполне, может быть, правдой, но почему такой мастер пошёл на такое кровавое преступление?

Вопрос повис в воздухе.

– Душа человеческая – такая же тайна, как и он сам, – начал рассуждения, но был тут же перебит начальником:

– О душе потом поговорим, а ныне о нашем убивце. Какие соображения?

– Иван Дмитрич, с такими приметами я не припомню ни одного мастера по сейфам.

– Ну, Миша, ты меня удивляешь, – с хитринкой в голосе сказал Путилин, – а если подумать.

– Неужели на нашем горизонте попадалась эта личность? – Искренне удивился Жуков.

– Так и не вспомнил? Лошадиная физиономия с птичьим острым носом, всегда щеголевато одет, почти нет губ, Миша, я поражён твоей памятью.

– Неужели… – и умолк, прикусив язык.

– Сказал «аз», говори и «буки».

– Прохор Кузмин? – то ли спросил, то ли утвердительно сказал помощник.

– Не могу точно сказать, но больно уж похож, хотя, – поцокал языком Путилин, – но чем чёрт не шутит. Проверить надо Прохора, где был, что делал.

– Ясненько, Иван Дмитрич. Разрешите приступить?

– Ты ещё здесь?

– Иван Дмитрич, – уже взявшись за ручку двери, сказал Миша, – где ж мне искать Кузмина?

– Ты меня удивляешь, Михаил Силантьич! Конечно же на Сенной в известном тебе заведении.

На Сенную помощник начальника сыскного отделения Жуков прямо таки летел, подгоняя извозчика, нетерпение съедало более, нежели желание успеха.

Хотя глаза блестели и хотелось побыстрее добраться до площади, но мысли возвращались к Прохору. Вроде бы портрет, описанный Минцем, похож, тот же длинный острый нос, лошадиная физиономия, вот губы, но Кузмин всегда ходит с усами, да и не замечен он в кровавых делах, сейф вскрыть, так не составит труда, одно удовольствие. А вот человека жизни лишить? Не похоже на поведение, ой, как не похоже. Столько трупов. Хотя в жизни всякое бывает и человек становится зверем ни с того, ни с сего. В голову бешенство ударило, как те преступления, когда «жена мужа убоится», ан, нет, нож в грудь и вся недолга.

Только у дверей заведения Миша сообразил, что соваться в осиное гнездо не слишком разумно с его стороны, тем более, что за несколько лет помощника Путилина начали узнавать не только в лицо, но и по делам. Отступать не хотелось, честь дворянина была выше всякой опасности, и Жуков ступил в полутёмную залу с горящими кое—где масляными лампами, освещающими более себя, нежели близь расположенное пространство. Несколько минут глаза привыкали к полумраку, только после того, как Миша стал видеть, обратил внимание, что на него никто не взглянул и даже не обратил внимание, что пришёл новый посетитель.

В обычае Прохора сидеть в дальнем от входа углу, так спокойнее и когда полиция вдруг нагрянет, и когда надо незаметно исчезнуть через чёрный ход, не привлекая ничьего внимания.

Сейчас Кузмин сидел в благодушном состоянии, в непонятного цвета рубахе, расстегнутой у ворота и с тёмными пятнами пота, которые выделялись, когда Прохор размахивал руками. На лице мастера по сейфа такие глубокие морщины отпечатались и осоловелые глаза показывали, что он пьянствует не первый день, рядом сидели, лежали такие же осоловелые собутылники – прилипалы, которые, как мухи на дерьмо, слетались в предчувствии даровой выпивки и закуски.

«Не он», – мелькнуло у Миши в голове, но он не уходил, а наоборот пробрался к Прохору и, подвинув сидевшего рядом мужичка, примостился по правую руку.

– Здравствуй, Прохор! – Произнёс Миша.

– Ба! – Обрадовался Кузмин, – какие люди посетили нас.

– Потише, – поморщился сыскной агент.

– Может, чарочку! – Он замахал рукой, – эй! – Крикнул громко, стараясь перекричать мерный гул заведения, делая попытку подозвать полового.

– Я бы выпил, – наклонился Жуков к уху Прохора, чтобы не кричать, – да сам понимаешь служба.

– Эт мы понимам, – заулыбался Кузмин, – а в наши края как занесло?

– По твою душу.

– Михал Силантич, я перед столичным сыском чист, аки ангел на небеси. А что гуляю, так в России городов не счесть, – и засмеялся задорным грудным смехом, кося осоловелые глаза на сыскного агента.

– Давно сидишь? – Не обращая внимания на смех Кузмина, спросил Миша.

– Не знаю, – пожал широкими плечами Прохор, – деньги ещё пока есть, – и похлопал себя по груди.

– Значит, давно.

– Сегодня число—то какое?

– Двенадцатое.

– Двенадцатое, двенадцатое, – начал загибать пальцы Кузмин, но так и не смог посчитать, махнул рукой, – доже и не припомнить мне. Давай по чарке, – вдруг предложил он.

– Служба, – Миша присмотрелся к мастеру по сейфам, тот, в самом деле, был давно пьян, разило от него и перегаром, и потом, и табачным духом. Видимо, дня три, как деньги просаживает, надо ждать новостей о том, что в Киеве, Варшаве, а может, и в Сибири раскрыт, как шкалик в обед, очередной железный ящик, о котором кричат со страниц газет и журналов, что нескрываем.

– Ах, Миша Силантьич, нет, чтобы составить мне компанию, – он поднял полуштоф, – выпить за моё здравие, за свободу, эх, Миша Силатьич.

Жуков поднялся и вновь повторил:

– Служба.

– Та ну ее такую службу, – Прохор наливал в чарку водку, большую часть ее расплёскивая на стол, – а чего заходил—то?

Но вопрос повис в воздухе.

Миша возвращался в сыскное отделение в упавшем настроении, предположение не подтвердилось: Прохор Кузмин не может так сыграть, не по артистической части он мастак, а по другой области. Да и видно, что не просыхает несколько дней, притом Путилинский помощник у своих агентов, которых он имел среди завсегдатаев трактира, подтвердили, что мастер по сейфам третьего дня заявился в медвежьей шубе, бобровой шапке, в пиджачной паре, с бумажником, не закрывающимся от денег, вот с той минуты угощает, кто за стол присядет. Подозрение не подтвердилось, пусть лучше сейфы вскрывает да водку пьёт, чем руки кровянить и чужие жизни на свой счёт записывать.

Дежурный чиновник кивнул, что Иван Дмитриевич, как пришёл в отделение, так из кабинета и носа не казал, хотя утверждать не может, ибо на второй этаж не поднимался.

Когда вошёл Жуков к Путилину, тот сидел за столом, перед ним лежали разложенные в ряд шесть фотографических карточек. Одной рукой Иван Дмитриевич подпирал щёку, отсутствующим взглядом скользнул по помощнику и снова устремил взор на столешницу.

– Разрешите.

Начальник сыскной полиции не повёл бровью.

Миша без позволения присел на краешек стула, зная по опыту, что мешать Путилину не стоит, тот занят важным и, наверное, уже догадался, что Прохор не имеет отношения к убийству Весёлого.

Через несколько минут Иван Дмитриевич, наконец, обратил внимание на помощника.

– По лицу вижу, что Прохор отношения к нашему злодейству не имеет?

– Воистину так, Кузмин третий день пьянствует на Сенной после удачного дела.

– Говоришь, третий.

– Да, сведения абсолютно верны, подтверждены тремя разными людьми. Которые интереса к нашему сейфовому мастеру не питают.

– Значит, в столице есть двойник Прохора, либо, что самое невероятное, кто—то хочет, чтобы мы шли по следу Кузмина и вели следствие круг него.

– Может быть, – Миша сел поудобнее, даже закинул ногу на ногу, – н к чему такие сложности, ведь мы же можем предъявить Прохора для опознания начальнику станции?

– Вот, – указательный палец нацелился на Жукова, – приметы нам известны от, как ты его называл, Минц? – Миша кивнул. – Приметы известны от Минца, тебя это не наводит на определённые мысли?

– Минц? – Удивлению помощника не было предела, – Минц? – Повторил он, вы бы видели его, он не то, что ножа побоится в руки взять, я уж не говорю, чтобы смерти такое количество народа отдать. Нет, Иван Дмитрич, такого быть не может, при том, он не мог отлучиться со станции.

– Не мог, это правда, но ты же сам знаешь, что не всегда человек самолично участвует в злодеянии.

– Так вы подозреваете Минца?

– Я высказываю один из возможных вариантов нашего дела.

– Но как—то. – Жуков старался подобрать слова, но никак не удавалось.

– Миша, ты имеешь возражение?

– Да, – сыскной агент как—то подобрался и вроде бы стал выше, – имею. Начальник станции Минц, на мой взгляд, человек пугливый и смотрящий в рот начальству, ради места готов на унижения, но чтобы организовать, – Миша сжал губы и продолжил, – такое дело, но вы простите, Иван Дмитрич, но у него, как говорят наши подопечные. Кишка тонка.

– Не кажы гоп, как говорят в Малороссии, в каждом где—то там. – Путилин приложил правую руку к груди, – на полочке пребывает в сонном состоянии то, что прячем, но не у всех получается, прорывается это что—то сквозь глянцевую оболочку. Этот Минц назвал тех, кому утром продал билеты и кто направился с Ланской в столицу. Вот их и расспроси о нашей троице, тем более, что они ехали разным классом. Смекаешь?

– Что не понять? – Безо всякого удовольствия произнёс Жуков.

– Миша, если тебе не по душе то, что я поручил, то лучше мне направить другого агента, ты будешь смотреть предвзятым взглядом, и очевидные для другого вещи пройдут мимо тебя.

– Иван Дмитрич. – помощник резко поднялся, что стол скользнул ножками по паркету, – я – уже не мальчик, чтобы капризничать по поводу следствия, тем более, что речь идёт о преступниках, которые людскую жизнь считают за копейку.

– Тогда, Миша, жду твоих изысканий.

Только поздним вечером вернулся Жуков в сыскное отделение. Исколесил пол столицы, два раза ездил в Ланскую, отвлекал от дел пристава, который скрепя сердцем, выделил Путилинскому помощнику одного из околоточных, чтобы разыскать четверых невольных свидетелей, которые с утра ехали в город.

Чиновник Тимохин, ехавший третьим классом, аккурат сидел напротив двух незнакомцев, один из которых картавил и «подозрительно кидал взоры по сторонам, словно хотел высмотреть добычу», был лет тридцати пяти, круглолиц, с пышными усами и родинкой под правым ухом, это Тимохин приметил. Когда незнакомец смотрел в окно, второй помоложе, годков под тридцать, лицо нормальное, а вот глаза колючие, словно хотел проколоть сидящего напротив насквозь. На последок чиновник сказал: «Да не смотрел я на них, больно уж неприятные личности».

Степаниха, Евдокия Степановна Самотёкова, оказалась вопреки прозванию молодой женщиной, в накинутом на плечи старым потёртым платком и такой же потёртой куцей шубейке. «Денег у нее куры не клюют, – охарактеризовал женщину околоточный, – но ходит, как босячка». Та вообще ничего не могла сказать о тех двоих, хотя ехала тем же третьим классом.

Пётр Трофимович Иванов – степенный мужчина под пятьдесят с бородой, лопатой ложащейся на грудь, ехал первым классом. Незнакомого пассажира, который сел с ним на Ланской, рассмотрел хорошо, даже запомнил, что тот постоянно поглаживал правой рукой саквояж и на лице появлялась подобие хищной улыбки, скалил рот, что бросалось в глаза отсутствие передних верхних зубов, и только в этот миг становился заметным едва видимый горизонтальный ровный след, словно кто—то провёл острым лезвием под нижнею губою, серые глаза, нос с горбинкой, тонкие брови, словно прочерченные над глазами одной линией. Портрет совсем не напоминал тот, который дал в описание Минц. Было над чем задуматься, прав оказался Иван Дмитриевич, начальник станции участие в событиях в доме Федьки Весёлого принимал и самое непосредственное, хотя в минуту убийства находился на станции и отправлял поезда.

Приблудова, четвёртого пассажира, Миша не нашёл, тот уехал по делам в Москву. Конечно, важно побеседовать и с ним, но случая не представилось.

Смущённый Жуков сидел перед Путилиным.

– Значит, всё—таки Минц, – удовлетворённо потёр руку об руку Путилин, не стал упоминать, что Миша чуть ли не клялся о неспособности начальника станции не только принимать участие в убийстве, но и это убийство организовать.

– Как вы поняли, что Иван Егорыч замешан в этом деле?

– В Ланской живёт не так много народа, поэтому каждый знает, кто чем дышит. Вот Минц должен был знать Федьку, не такой уж Пёрышкин богатей, чтобы с таким почтением к нему относиться. И потом Минц тебе признался, что раз—два разговаривал с Весёлым. Да не могло такого быть, начальник станции, как и пристав, захаживали в заведение, а значит, знали хорошо хозяина заведения. Мог скрывать знакомство пристав, но начальнику станции ничем такое знакомство не грозило, тогда причина была в ином.

– Ему надо было увести нас в сторону, подальше от истинных преступников, – дополнил Миша.

– Совершено верно, – вдруг Иван Дмитриевич ударил себя по лбу, – старый осёл, ой и осёл. Бросай всё и на Сенную, вези сюда Прохора, пока не поздно.

– Он?

– Миша, потом расскажу, а сейчас за Кузминым. Да поживее, – вдогонку слышал помощник, – как бы не было бы уже поздно.

Прохор сидел, привалившись к стене, глаза закрыты, казалось, перепил человек, а теперь отдыхает.

Миша подошёл к Кузмину и тронул легонько за плечо. Мастер по сейфам повалился на бок, левая рука безвольно свесилась и стало заметно тёмное пятно с выступающим сломанным лезвием. Прохор был мёртв и довольно давно, вероятно, с ухода Жукова из заведения.

Жуков половину ночи потратил сперва на ожидание врача, местного пристава, околоточного, потом на составление бумаг. Умаялся так, что придя домой, уснул не раздеваясь, хотя ко всему прочему чувствовал прямо волчий голод.

Всё крутилась мысль, что лучше бы днём отвёз Кузмина в сыскное, смотришь и был бы жив. Проспался в камере, поведал бы, кто на него имеет такой зуб, что заместо себя Прохора подсунул. А теперь в морге на льду лежит остывшее тело со сломанным лезвием ножа, рукоятку нашли под столом, никаких примет. Деревянная ручка, потёртая и старая,

Утром Жуков решил проявить самостоятельность и поехал на Ланскую.

– Иван Егорович, – вкрадчиво и с какой—то таинственностью в голосе говорил Миша начальнику станции, – преступник опознан и даже найден, благодаря вашему точному описанию. – Минц испуганно скользнул по лицу Путилинского помощника, – вам не стоит бояться, – продолжал Жуков, но сам отметил этот взгляд, – нам предстоит проехать в анатомический театр. Да, да, вы не ослышались, в анатомический, преступники, видимо, не сумели поделить добычу и избавились от лишнего, как говорится, рта.

– Я завидую вашей, Михаил Силантьич, службе, не успел я вам донести портрет, как преступник в ваших руках.

– Не всегда нам сопутствует удача, но, – Жуков умолк, выдерживая театральную паузу, – стремимся, чтобы злодеи несли заслуженное наказание.

Кузмин лежал на блестящем металлическом столе, покрытый серой старой простынёю с пятнами.

– Вот так, господа, и заканчиваем свои дни, – доктор откинул край простыни, представляя на обозрение невозмутимое спокойное лицо Кузмина, складывалось впечатление, что он ненадолго заснул, даже черты не обострились. Как бывает обычно с мёртвыми людьми.

Минц нахмурил брови и внимательным взором смотрел на убитого.

– Это Афанасий Львович, – произнёс начальник станции.

– То есть лежащего вы опознали, как человека, который вчера утренним поездом уехал первым классом в столицу.

– Да, подтверждаю.

– Это тот человек, которого некоторое время тому господин Пёрышкин провожал на станции?

– Именно его.

– Доктор, вы являетесь свидетелем опознания. Тогда более нам здесь делать нечего, – Миша поклонился и, взяв за руку Ивана Егоровича, пошли прочь, к выходу.

– Господин Минц, формальности завершены, но с вами хотел поговорить господин Путилин.

– Это честь для меня, – осклабился Иван Егорович, – тем более придётся ли когда—нибудь побывать в сыскной полиции.

Пока ехали на Большую Морскую Миша развлекал начальника станции забавными историями из расследований, Минц снисходительно улыбался, выслушивая болтовню молодого агента.

Начальник сыскной полиции не имел возможности присутствовать в рабочем кабинете, его вызвал посыльным к графу Головкину градоначальник. Дело было пустяковым, но высокое начальство считало, чтобы им занимался не пристав или околоточный, а непременно Путилин. Именно по этой причине Иван Дмитриевич прибыл в сыскное в отвратительном настроении, но когда дежурный чиновник доложил, что господин Жуков его ожидает в компании с неким Минцем и рассказал то, что Миша попросил передать, начальник сыскного отделения заметно повеселел.

Миша расположился в любимом кресле начальника и сразу же вскочил с него, когда Иван Дмитриевич вошёл в рабочий кабинет. Путилин остановился на пороге.

– Иван Егорович, прошу любить и жаловать, – нравилась Жукову театральность, иной раз Иван Дмитриевич говаривал, что его помощнику не в сыскном отделении служить, а на сцене славы выискивать, – начальник сыскной полиции господин Путилин.

Иван Дмитриевич кивком головы и приветливой улыбкой поприветствовал начальника станции, прошёл к креслу.

– Стало быть, вы – Иван Егорович Минц?

– Да, это я.

– Миша, принеси чаю. Надеюсь вы не откажитесь от чашки горячего напитка?

– Слу. – было начал Минц, но был перебит Путилиным.

– Иван Егорович, скажу, что служба подождёт, поезда всё равно ходят согласно расписания, стрелки переводятся, билеты продаются, так что можно потратить некоторое время на, будем считать, приятную беседу, тем более, что описанный вами преступник так быстро найден в таком огромном городе, как Санкт—Петербург.

Минц улыбался, ему доставляли удовольствие слова начальника сыскной полиции.

– Иван Дмитрич, – подал голос Жуков, – господин Минц в анатомическом опознал одного из преступников.

– Похвально, вы очень нам помогли.

– Мне приятно, что я внёс малую толику в поимку злодея.

– Значит, Афанасий Львович, о котором вы рассказывали моему помощнику, – Путилин кивнул на Жукова, – и есть убитый сегодня ночью известный нам преступник Прохор Кузмин?

– Наверное, – произнёс Иван Егорович шутливым тоном, – я не был близко с ним знаком.

– Миша, где чай? Человеческая судьба переменчива, я всё более убеждаюсь, сколько не вьётся верёвочка злодеяний, всё равно в одно прекрасное мгновение обрывается по вине ли самого преступника, а иной раз этому преступнику помогают, так называемые, приятели. Вот убийца Федьки Весёлого, так прозывали господина Пёрышкина, в определённых преступных кругах, поплатился жизнью, видимо, ворам сподручнее делить добычу на меньше частей.

– Вам виднее. Иван Дмитриевич, ведь вы ловите их.

– Да, приходится иметь дело со многими людьми.

Вошёл Миша с подносом, на котором стояли три чашки, чайник, колотый сахар и сушки в вазе.

– Вам покрепче? – Спросил Жуков у Минца.

– Если можно.

– Я одного не понимаю, – Иван Дмитриевич отпил глоток ароматного чаю, – почему Кузмина потянуло на кровь?

– Скорее всего на этот вопрос ответа не будет, – Иван Егорович в одной руке держал чашку, в другой блюдце.

– Отчего?

– Как отчего? – Искренне удивился начальник станции, – преступник мёртв и мысли теперь его не доступны.

– Теперь мой черёд задать тот же вопрос: отчего? – Возразил Путилин, – иной раз мы можем найти ответ у самого убитого.

– Странно слышать такое из уст начальника сыскной полиции.

– Ничего странного не вижу, хотите, мы узнаем у убитого ответы на некоторые вопросы?

– Каким образом? Не гаданием же?

– Отнюдь, вот давайте начнём с малого.

– Хотелось бы послушать.

– Скажите, Иван Егорович, вы в присутствии доктора и господина Жукова опознали в убитом Прохоре Кузмине человека, которого господин Пёрышкин называл Афанасием Львовичем.

– Совершенно верно.

– Вы не откажетесь от своих слов?

– Конечно, нет.

– Но вот странность, Пётр Трофимович Иванов, проживающий в Ланской, в предъявленном ему трупе не признал пассажира, который ехал с ним первым классом и более того напротив него.

– Почему? Может быть, Пётр Трофимович плохо рассмотрел пассажира, сидевшего напротив.

– Не возражаю, тем более он созерцал целых двадцать минут, а вы сколько?

– Иван Дмитриевич, я не могу отвечать за господина Иванова, Бог ему свидетель, но я видел Афан… этого, ну, Кузмина не один раз.

– Понимаю, но вот вторая странность, Прохор, то бишь Кузмин не просыхал три дня и три дня не казал носа из заведения на Сенной, где спускал деньги после удачно прокрученного дела.

– Господин Путилин, – голос Минца дрогнул, – вы хотите сказать, что я мог ошибиться?

– Не, Иван Егорович, я хочу сказать, что ошиблись вы намеренно.

Начальник станции вскочил, руки дрожали так, что он пролил чай не только на сюртук, но и на брюки.

– Это переходит всякие границы, – чашка с грохотом опустилась на стол. – я вам помогаю и я же становлюсь в чём—то виновным.

– Нет, нет, Иван Егорович, успокойтесь, просто я хочу для себя прояснить, почему два описания двух разных свидетелей так разнятся? Не скажете, почему?

– Это я знать не могу.

– И самое странное, мы приходим арестовывать преступника, а нам достаётся холодный труп. Неужели злодеям мало доли в деле и они решили ее увеличить, ведь половина лучше трети?

– Конечно.

– Но есть ещё одна странность, Пётр Трофимович описал внешность человека, ну прямо копию, некоего Сеньки Хохла, прямой шрам под нижней губой, отсутствие передних зубов, серые глаза, нос с горбинкой, тонкие брови, словно прочерченные над глазами одной линией. Абсолютно точный портрет, – Иван Дмитриевич бил наугад, хотя описание и подходило под Семёна Днепровского, прозванного Сенькой Хохлом, – и нам не составило труда привезти его сюда. Очень охоч Сенька до женской ласки и после удачного дела, где его можно найти, Миша?

– В публичном доме на Моховой.

– Губит Сеньку привычка, – Иван Дмитриевич показал глазами, мол, быстро на Моховую.

– Я не пойму… – начал Минц.

– Давайте договоримся, Иван Егорович, что о вашем участии в деле я знаю…

Начальник станции вскочил, размахивая руками.

– Я не позволю возводить на меня напраслину.

– Иван Егорович, вы сядьте, в ногах правды нет и вы думаете Сенька вас жалеет, он, именно, вас выставляет главным злодеем и, именно, на вас возлагает ответственность за пролитую кровь.

– Но ведь меня, – Минц прикусил язык, безвольно присел на краешек стула, плечи опали и перед Путилиным сидел маленький несчастный человек.

– Я знаю, что вас там не было. Но чтобы выгородить себя, Сенька во всём обвинит вас.

– Но ведь я был на станции, когда совершалось смертоубийство.

Иван Дмитриевич откинулся на спинку кресла.

– Зачем надо было проливать столько крови?

– Я не знал, я всё рассчитал до минуты, они должны были войти в дом и сразу да Федьки, связать, забрать деньги, золото и пока Весёлый освободился бы, эта троица уехала в столицу, а там их не найти, притом Федька никогда бы не пошёл в полицию, вы же знаете, что он скупал краденное, но всё пошло не так, как запланировано, это Сенька мне назвал приметы человека, на которого я должен был указать.

– Как же Пётр Трофимович?

– Сенька упустил, а я не догадался.

– Почему Сенька хотел сделать Прохора козлом отпущения?

– Не знаю, спросите у него.

– Ради чего всё затеяно?

– Денег.

– Десять убитых.

– Это всё Сенька.

– Но вы же его надоумили совершить налёт?

– Но убивал—то он?

– Теперь Сеньке до конца дней не выйти с каторги, там и подохнет, как собака.

– А я?

– Это решит судья, согласно закону.

 

Простая зависть. 1875 год

– Пиши, Миша, сего дня, семнадцатого октября, – Путилин начал надиктовывать текст протокола, – тысяча восемьсот семьдесят пятого года совершено убийство мещанина Николая Ивановича Пелевина, семнадцати лет, православного, проживавшего по Кабинетной улице в доме номер семь третьего участка Московской части. Тело найдено в устроенной подвальной комнате вышеуказанного дома. Написал?

– Дальше, – коротко ответил Жуков.

Час тому Екатерина Васильевна вернулась домой, хотела прибраться в комнате сына, начала открывать дверь, но что—то помешало. Она с силой надавила.

– Как потом звала дворника, ничего не помню, как ножом, – позже рассказывала женщина, всхлипывая и закрывая рот платком.

Юноша лежал на спине у самой двери, доктор, осматривавший его, насчитал шесть ран на теле: три на груди, одну на левой руке и две на спине.

– Хватило бы первого удара, остальные нанесены то либо злобы, то ли по иным соображениям, – склонил голову к плечу, – с эти, голубчик вы мой, Иван Дмитрич, по вашей части. Психологические мотивы не моя ипостась, моё дело лечить бренное тело или подтверждать, что это бренное тело никогда не будет дышать.

– А вы – философ, милый Карл Иваныч, – ответствовал Путилин.

– Станешь, когда такие картины видишь, – и он указал на лежащее тело.

– Итак, что мы имеем? – начальник сыскной полиции Путилин заложил руки за спину и усталым взглядом смотрел на распростёртое у ног мёртвое тело.

– Труп, – так же устало ответил Жуков, неизменный помощник в последние годы.

– Юмор уместен в другом месте, – назидательно сказал Иван Дмитриевич.

– Простите, задумался.

– Что мы имеем?

– Зверски убитого молодого человека, исчезнувшего постояльца Георгия Михайлова, его метрического свидетельства, пропавших серебряных часов, бумажника, предположительно со ста рублями и шкатулку со следами взлома, – перечислил Миша.

– И что приходит на ум?

– Самое обыденное, – Жуков почесал висок, – постоялец убил сына хозяйки, украл некоторые вещи, попытался сперва открыть, а потом взломать шкатулку, что ему не удалось и скрылся в неизвестном направлении.

– Почему с собой шкатулку не прихватил?

– Слишком велика, мог на пороге или улице с хозяйкой столкнуться, побоялся.

– Вполне возможно, – Путилин добавил горечи в приготовленное помощником блюдо, – но зачем лишать жизни юношу, если постоялец мог, запросто, похитить вещи в ее отсутствие. Не вижу резона?

– Тогда вторая версия, кто—то…

– Если это был кто—то, то, любезный Миша, тебе стоит поискать свидетеля, улица, как ты видел, когда мы приехали сюда, отнюдь не пустыня, да и соседи не безглазые и безухие существа, так что дерзай, – Иван Дмитриевич указал на дверь, – жду с новостями.

– Вы говорили, что юношу, вашего постояльца зовут Георгий? – Путилин разговаривал с хозяйкой в маленькой гостиной со старой потертой мебелью, знавшей, видимо, времена, когда Екатерина Васильевна имела больший, чем ныне капитал.

– Георгий Михайлов, – женщина смутилась и тихо добавила, – незаконнорожденный сын одной моей знакомой Петербургского уезда.

– Давно он у вас проживает?

– Почти год.

– Что о нём можете сказать?

– Добрый, стеснительный, если вы, – она всхлипнула и тут же взяла себя в руки, – думаете, что он способен на такое злодеяние, то вы глубоко ошибаетесь. Я боюсь, что и он… что и его… что, – слёзы потекли по морщинистым щекам женщины.

– Успокойтесь, – Путилин поднялся и налил из графина в стакан воды, протянул Екатерине Васильевне, – будем надеяться, что с ним ничего плохого не произойдёт? Может быть, Георгий на службе?

– К сожалению, три дня тому ему отказали от места.

– Где до этого он служил?

– В какой—то лавке, но какой, к сожалению, не помню.

– Хотя бы в какой части города?

– Где—то у Сенной, – женщина задумалась, – а может, и Знаменской. Нет, врать не буду, не помню.

– А где, вы говорите, знакомая ваша проживает в Петербургском уезде?

– В Мурино.

– Вы говорите, пропали серебряные часы, бумажник?

– Да, – Екатерина Васильевна, видимо, стала привыкать к мысли, что сын теперь не с нею.

– Больше вы ничего не заметили пропавшего?

– Да, что у нас… меня, – поправилась она, – брать, сами видите, – женщина махнула рукой.

– У вашего постояльца?

– Не знаю, видела на столе у него метрическое свидетельство, ныне не лежит. Может, переложил в другое место?

– К кому мог ещё поехать Георгий в столице?

– Я думаю, ни к кому. За год он так и не обзавёлся друзьями.

– Георгий и Николай приятельствовали?

– Да, они были одногодками со сходными интересами.

– Простите, вино не употребляли?

– Что вы, Иван Дмитрич! Господь с вами, наверное, и запаха не чуяли.

– Хорошо, когда у меня возникнут новые вопросы, я могу вас потревожить?

– Заезжайте.

Жуков обходил квартиру за квартирой, близь лежащие дома, но только один из жителей выказал интерес и вспомнил:

– Знаю я и Георгия, и Николая. Когда видел их? Так, Николая вчера, а вот жильца Катькинового сегодня. В каком часу? Так это мне не ведомо, своих не имею по причине бедности, а чужими не пользуюсь, ни к чему. Постойте—ка, не было полудня. Откуда могу знать? Так пушка не стреляла ещё. Какая? Да, вы господин хороший, не столичный, что ли? Петропавловская—то… То—то… В каком виде я его видел7 Так выскочил из дома в расстёгнутом пальто, волосы растрёпаны, взгляд какой—то дикий, в руке что—то узкое, длины вот какой, – он показал руками размер, – нож? Может, и нож. Из кармана что—то торчало, это точно. Где я стоял? А вот там, – мужчина показал рукой.

– Что, Михал Силантьич, новенького принёс? – Путилин столкнулся с помощником у входа в сыскное отделение.

– Никто ничего не видел, никто ничего не слышал, словно в пустыне живём, а не столице Российской Империи, – пожаловался Жуков, пряча хитрую улыбку за маленькими в две тоненькие полоски усами.

– Не томи, любезный, – Иван Дмитриевич выказал интерес, – по глазам и хитрющей улыбке вижу, что время потратил не впустую.

– Есть немножко, – тряхнул кудрями Миша.

– И…

– Есть один маленький человечек, он, в самом деле, вот такого росточка, – Жуков показал рукой, – так он, Иван Костромин, видел, как Георгий Михайлов выбегал из дома в расстегнутом пальто и с каким—то узким предметом в руке.

– Ножом?

– Свидетель не видел точно, нож это был, палка или иной предмет, но узкий и длинный.

– Та—а—ак, – тянул Путилин, – т—а—а—ак. Показание записал?

– Обижаете, – Миша показал, что обиделся.

– Значит, сдвинулось с мёртвой точки наше топтание, будь оно неладно.

– Похоже.

– Ты думаешь, что Михайлов – убийца?

– Всё показывает на него.

– Не допускаешь, что пришёл, а там Николай лежит с ножом в груди, выхватил, чтобы облегчить дыхание, но понял – не помочь и сбежал с испугу.

– Может и так, – скривил губы, – но сомневаюсь я, нашёлся бы он уже, а не бегал бы.

– Вот, что Миша, поезжай—ка в Мурино, там поживает мать Михайлова, посмотри, не в ее ли хоромах хоронится наш пропавший.

Поездка в Мурино оказалось пустой, Георгий месяц, как там не появлялся. Это подтвердили и соседи, и становой, который по счастливой случайности заехал по делам службы к старосте. Но все встреченные отзывались о Михайлове в крайне лестных выражениях, что, мол, помогает матери, всегда приветлив, ласков, никогда слова грубого не скажет. В общем не человек, а сущий ангел, которому крылышки пришить и в собор на видное место, как образец добродетели.

Одно хорошо, если Георгий появится в Мурино, то староста телеграммой даст знать об этом.

– Теперь я теряюсь, – честно признался Миша Путилину, – так Михайлова описывают, что добрее человека нет, а факты говорят обратное.

– Ты хочешь сказать, убил и скрылся.

– Так получается.

– Душа ближнего – потёмки, – Иван Дмитриевич произнёс с иронией в голосе.

– Не потёмки, а непроницаемая темень.

– Не знаю, Миша, не знаю, может, ты и прав, но посуди, – Путилин нахмурился, – Георгий Михайлов, юноша семнадцати полных лет, по отзывам окружающих ангел во плоти, и вдруг хватает нож, убивает, ну не приятеля, а человека с которым прожил бок о бок некоторое время. Не странно ли? Не вяжется веревочка в узел.

– Но факты упрямая вещь, от них невозможно отмахнуться, как от назойливой мухи?

– Да, отмахнуться нельзя, но представить в другом свете можно.

– Это как? – Изумился Миша.

– Иди, подумай, – махнул рукой Иван Дмитриевич, – голова у тебя светлая, мысли прямолинейные, незашоренные рутинной работой, притом убийство совершено с жестокостью, а наш подозреваемый мухи обидеть не может. Иди, Миша, иди сопоставляй факты и сведения. Копай глубже, не смотри, что лежит на поверхности, можешь попасться на удочки обманного восприятия полученных сведений.

Утром в сыскное пришла женщина лет сорока пяти в тёмном платке, толстоё вязанной кофте и стареньких башмаках, долго ждала самого главного начальника, пока пришедший на службу Путилин ее не принял. Узкое лицо со следами былой красоты, прямой нос, побледневшие то ли от переживаний, то ли от холода губы и глаза, поблёкшие, мёртвые, не вязавшиеся с обликом женщины.

– Меня зовут Агрипина Филиппова, – произнёсла она и протянула лист бумаги, оказавшийся запиской, написанной крупным каллиграфическим почерком.

Иван Дмитриевич углубился в чтение, которое не заняло много времени.

«Любезная Агрипина Ивановна!

Жизнь, как и всякая вещь, подходит к концу. После увиденной крови, которая осталась на моим руках,, мне более не хочется влачить жалкое существование. Оно итак, как нитка, каждый может перерезать ее, поэтому сяду в паутовскую лодку, выйду в кронштадский залив и отдам себя в руки проведению. Пусть будет то, что будет, пусть будет то, что я заслужил своими проступками.

Кровь тянет на дно.

Агрипина Ивановна! Передайте матушке, что последние мысли о ней.

Кровь вопиёт и зовёт к искуплению.

Когда получишь письмо, видимо, море поглотит моё бренное тело.

Прощай, не вспоминай плохо.

Георгий».

После прочтения Путилин задумался и вызвал звонком дежурного чиновника, которому приказал найти Жукова.

– Я – воспитательница Егоши, – женщина теребила в руках платок, – я чувствую, что он попал в беду и не знаю, чем могу ему помочь. Мне в Кронштадте его не найти, даже представления не имею, у кого он там может быть, а вы – сыскная полиция.

– Когда вы получили письмо?

– Рано утром.

– Кто вам его доставил?

– Не знаю, небритый человек, по виду рабочий.

– Он не называл имени или имён.

– Нет, отдал листок и ушёл.

– Георгий склонен к самоубийству?

– Что вы? Даже в мыслях такого не было.

– Почему такая уверенность?

– Я же Егошу воспитывала.

– Что могло произойти такого, что побудило Георгия написать такое письмо?

– Вчера вечером я узнала, что какая трагедия произошла на квартире Пелевиных. У меня в голове не укладывается, но с уверенностью заявляю, Егоша кровь пролить не мог.

– Но люди меняются?

– Только не мой воспитанник.

В дверь постучали, вошёл Жуков. Иван Дмитриевич протянул письмо помощнику и, кивнув головой, сказал:

– В срочном порядке отправляйся в Кронштадт и возьми с собой двух агентов.

– Будет исполнено.

Разговор продолжался ещё с полчаса, говорила одна Агрипина Ивановна, рассказывая всё, что помнила хорошего о воспитаннике Егоше, какой он был чистый душой и мыслями, потом про мелкие детские шалости, кто из ребятишек себя так не вёл, про серьёзность характера и мягкость в общении с людьми, про мысли о будущем.

Пока плыли в Кронштадт Жуков с десяток раз перечитал письмо, вроде бы всё ясно, но не до конца. Кровь, может быть, даже наверняка, убитого Пелевина, почему увиденная? Осталась на руках, понятно, а увиденная? Загадка. Перерезать нить, тоже в принципе понятно, а вот что означает «паутовская лодка»? Паутов, фамилия хозяина? Найти в таком большом городе? Хотя для чего адресный стол и полицейский участок? Может, залив? Хотя нет, такого названия Миша не помнил. Так, южная часть города отпадает, там ходят суда, катера, много народа, а Георгию нужно пустынное место. Значит, западная часть и северная. Хотя северная, там стена и лодок возможно никто не хранит. Тогда остаётся только западная часть – побережье с полверсты, но если там ничего, тогда стоит проверить северную – это верста с четвертью. Лишь бы успеть.

На пирсе Миша узнал, что в городе есть знаменитый постоялый двор мещанина Паутова и находится он, как раз, на западной оконечности. Сразу же созрела мысль – проверить в первую очередь, а потом уж за остальное и Жуков не прогадал.

Георгий Михайлов сладко посапывал в углу паутовского трактира, находящегося при постоялом дворе.

– Этот? – Кивнул небрежно половой в сторону спящего на лавке юноши, – дак, со вчерашнего дня и выпил немного, угощал присутствующих за упокой души какого—то Николая.

– Расплачивался чем?

– Ассигновками, – половой прищурил глаз, – мы на слово не верим, сколько тут, вроде приличных бывает, а у самих в кармане блоха на аркане.

В чувство Михайлов начал приходить только в дороге, не понимал, что за его задержали, но потом сознание, замутнённое водочными парами, вдруг резко, в один миг прояснилось, Георгий поник головой и до столицы не произнёс ни слова.

– Значит, вы и есть Георгий Михайлов, квартирант Екатерины Васильевны Пелевиной, – Путилин внимательно осматривал юношу, стыдливо присевшего на краешек стула.

Перед Иваном Дмитриевичем лежали на столе вещи, изъятые из карманов задержанного: метрическое свидетельство, кошелёк с 77 копейками, сломанный карандаш, грязный платок и горсть орехов.

Георгий молчал.

– По вчерашнему событию вы можете что—нибудь сказать?

Юноша стал, словно на голову меньше, втянул в плечи, руки поникли, плечи стали узки, голову опустил, видимо, уставился взглядом на не совсем чистые руки.

– Вы хотите что—нибудь показать или избрали орудием молчание?

– Я, – хрипло произнёс Георгий, – не понимаю, почему я арестован?

– Вы считаете себя задержанным незаконно?

– Да.

– Где вы были вчера до полудня?

– Вчера? – Переспросил юноша.

– Да.

– Не помню.

– Вы хотите сказать, что не знаете о произошедшем вчера до обеда на квартире Пелевиной?

– Н—да, – также тихо ответил Георгий.

– И значит, вы не знаете, что Николай Пелевин вчера убит?

Михайлов ещё больше втянул голову в плечи, вцепился руками в колени.

– Не—е знаю.

– Стало быть, не вас видел свидетель выходящим из дома, где вы квартируете?

– Наверное, меня, – тяжело задышал Георгий.

– Стало быть, вас? – Путилин постучал карандашом по столу. – Не хотите ли добровольно поведать о происшедшем?

– Я не могу, – краска отхлынула от лица юноши, – мне до сих пор страшно вспоминать.

– Всё позади, – Иван Дмитриевич смотрел в окно, – осталось только высказать, что вас гложет.

– Вчера, в самом деле, часов в одиннадцать, а может и около полудня, я воротился на квартиру, а там, – Георгий на миг умолк, – Коля лежал на полу с ножом в груди, мне показалось, что он дышит, я вытащил нож, но было поздно. Меня охватил страх и я сбежал.

– Почему вы не позвали дворника или полицию?

– Я был сильно напуган.

– Где нож?

– Я бросил возле тела.

– Вы никого не встретили по дороге на квартиру?

– Никого.

– Никто не попадался навстречу?

– Я же говорю, никто.

– Что—нибудь странное, подозрительное вы не видели?

– Мне показалось, что в соседней комнате мелькнула тень, меня охватила такая паника, что я очнулся только по дороге в Кронштадт.

– Следовательно, вы отрицаете причастность к преступлению?

– Я не убивал, – начал повторять Михайлов, раскачиваясь вперёд и назад, обхватив руками голову, – я не убивал.

– Уведите в камеру, – распорядился Путилин, – и позовите Жукова.

Миша явился с сияющим видом, словно выиграл в рулетку крупную сумму.

– Пока плыл из Кронштадта, одна мысль не давала покоя, если Михайлов – ангел во плоти, то почему сбежал из квартиры? И почему не прихватил деньги Пелевиных, ведь он, наверняка, знал, где они лежат. Почему не прихватил самое ценное, а летел стремглав, словно увидел приведение?

– К каким выводам ты пришёл?

– Не Михайлов – убийца, а кто—то другой, кто хотел, чтобы Георгия таковым считали.

– И на чём основываются твои предположения?

– Сперва выстрел пушки, потом испуганный вид юноши, ценности и деньги не взяты.

– Это только слова, – подзадоривал Мишу Путилин.

– Потом мне показалось странным, что никто не видел Михайлова, выбегающим из дома, кроме одного человека. Он, кстати, дожидается в коридоре.

– Иван Костромин.

– Он, – даже не удивился Миша.

– Пригласи—ка его.

В кабинет, теребя в руках кепку, зашёл небольшого роста мужчина с реденькой на лице бородкой и пышными бровями, которые первыми бросались в глаза. Потом хитренькая лисья мордочка с длинным острым носом и низким лбом.

– Здравия желаю, ваше превосходительство!

– Тебе того же, – поприветствовал в свою очередь Путилин, – присаживайся, в ногах правды нет.

– Стоячи, нам сподручнее.

– Как желаешь. Имя и фамилия?

– Моё?

– Своё я знаю.

– Отставной солдат Иван Иванов сын Костромин.

– Давно проживаешь в столице?

– Десятый годок.

– Проживаешь на Кабинетной?

– Так точно, всё время на Кабинетной, ваше превосходительство.

– Пелевиных знаешь?

– Так точно, у них ещё мелочная лавка своя, – с мечтанием в голосе сказал Костромин.

– Стало быть, и Николай на глазах рос?

– Вот с таких, – он показал рукой.

– Знаешь, что лишили жизни сына Екатерины Васильевны?

– Ведаю, слухи быстро разносятся.

– Ты говорил моему помощнику, что видел, как Михайлов, квартирант Пелевиных убегал из дома?

– Видел, расхлестанный был, лицо бледное, волосы в разные стороны.

– В котором часу?

– До полудня точно.

– В руке нож он держал?

– Нож.

– Точно нож.

– Ваше превосходительство, неуж—то я нож от палки не отличу.

– Ты ж говорил, что не разглядел? – Вставил Миша.

– Нож – это был, – уверенно сказал Костромин.

– Значит, до полудня дело было?

– Да.

– И ты слышал выстрел пушки? – Снова спросил Миша.

– Так точно, ваше благородие, – Иван смотрел в глаза Миши.

– А я вот сегодня прислушивался, а выстрела не услышал, хотя ждал его.

– Не знаю, ваше благородие, но у меня, может, слух лучше?

– Скажи, когда Михайлов выбегал из дома, он ни с кем не столкнулся?

– Я бы заметил.

– А вот Семён Силкин утверждает, что Георгий на него наскочил у дома.

– Врёт ваш Силкин, не было этого.

– Значит, ты в стороне стоял и от угла, который мне показал, всё видел?

– Так точно.

– Следовательно, один из вас, Силкин или ты, соврал?

– Значит, так.

– Семён лицо не заинтересованное.

– А я? – Перебил Костромин.

– Я думаю, да.

– И каким макаром? – Улыбнулся щербатым ртом допрашиваемый.

– Ты был в квартире?

– Наговоры, – вскочил Иван, борода тряслась, в уголках губ появилась слюна.

– Сядь, – грозно сказал Путилин и сказал Мише, – продолжай.

– Дело в том, что когда ты вошёл к Пелевиным, подъехал Семён Силкин на подводе, погрузился и после столкновения с Михайловым, уехал. Когда же вышел ты, на улице никого не было. Куда ты дел нож?

– Не понимаю о чём вы говорите? – выдавил из себя Костромин.

– Чего ж не понять? – Вступил в разговор Путилин. – Ты убил, часы я найду, как и нож, видимо, ты хранишь всё накопленное и жадность на дала выбросить такую улику, как рублёвый бумажник. Я уверен в том, что ты убийца, всё говорит против тебя и, как сказал Михаил Силантьич, выстрел, часы, бумажник, мотив я обязательно найду. Просто не понимаю, как можно убивать того, кто с детских лет бегает под ногами. – Костромин играл желваками.– ненависть что ли такая или простая зависть?

 

Огонек по—соседски. 1875 год

Иван Дмитриевич Путилин, бывший начальник сыскной столичной полиции, уж год, как пребывающий в отставке, сидел в кабинете квартиры, которую занимал лет восемь. Безделье утомило, но резкая боль в левом боку временами так беспокоила, что хоть на стену лезь да еще нога, пострадавшая еще в молодые годы.

Решение уйти в отставку давалось не просто, столько лет в полиции, начинал с писарей, не чурался никакой работы, дослужился до действительного статского советника. Ваше Превосходительство, чудно, да и только – всего сорок пять, а болезни доконали. Иной раз забежит Миша Жуков расскажет про дела, совета спросит. Вот тогда Иван Дмитриевич откладывал в сторону газету и, вроде бы не испытывая интереса, а у самого глаза так и загорались, выслушивал бывшего помощника и невзначай подсказывал, ведь знал стольких проходимцев, воров, убийц в лицо, что те не переставали на улицах раскланиваться, зная, что Путилин давно в отставке.

Глаша, дородная женщина с русыми длинными волосами и неизменной улыбкой на пухлых губах, бывшая у Путилина и служанкой, и кухаркой, постучала в кабинет. Иван Дмитриевич перевернул следующую страницу и недовольно проворчал:

– Входи!

– Иван Митрич, – тихо произнёсла она, когда прикрыла за собою дверь, – там, – она махнула рукой куда—то в сторону, – барыня к вам.

– Кто?

– Барыня, – еще тише сказала Глаша, словно опасаясь, что та ее услышит.

– Зови, – пожал плечами Путилин и поднялся из—за стола, поправив домашнюю куртку из синего сукна. Не ждал никого, да кроме сыскных агентов никто и не заходит.

В кабинет вошла высокая с прямой осанкой женщина лет тридцати. Голубые, как осеннее небо, глаза смотрели на хозяина кабинета с нескрываемым интересом, алые губы затронула едва уловимая улыбка.

– Добрый день, господин Путилин, – голос у нее оказался на редкость певучим, – извините за вторжение, не будучи представленной, но исключительные обстоятельства вынуждают меня обратиться к вам.

– Добрый день, – улыбнулся в ответ Иван Дмитриевич, – с кем имею честь разговаривать?

– Елизавета Сергеевна Карташова.

– Очень приятно, чем могу служить? – И указал рукой на стул, – присаживайтесь, Елизавета Сергеевна, – и взглянул вопросительно на посетительницу.

– Иван Дмитриевич, если не ошибаюсь? – Поправив платье, она присела на стул.

– Так точно, сударыня, так что привело вас ко мне?

– Волею случая мы с вами соседи, – певучий голос успокаивающе звучал в кабинете, – мой дом дальше по улице, вот и случилось со мною несчастье.

– Несчастье? – Переспросил Путилин, и лоб прочертили ряд морщин.

– Совершенно верно.

– В чем заключается моя помощь?

– Вы же, как я слышала, начальник сыскной полиции?

– Увы, сударыня, бывший начальник, – поправил Карташову Иван Дмитриевич.

– Бывший? – С удивлением и досадой произнёсла Елизавета Сергеевна.

– Да, но вы расскажите, в чем дело и, может быть, я смогу вам помочь?

Посетительница поднялась, вслед за ней и Путилин, она некоторое время стояла, комкая в руках перчатки, потом решилась.

– У меня вчера произошел пожар, но большая странность в том, что в одной лишь запертой кладовой, вот я подумала, что дело для сыскной полиции очень уж мелкое и хотела обратиться к вам частным порядком, чтобы вы поручили кому—либо разобраться в этом деле. Извините, что решилась вас побеспокоить, – и посетительница, кивнув на прощанье головой, направилась к выходу.

– Постойте, Елизавета Сергеевна, – Путилин произнёс после некоторого молчания, – что находилось в кладовой?

– Все мои меховые вещи.

– Сумма велика?

– Извините, но для меня – да.

– Хорошо, я попробую вам помочь.

– Благодарю, но…

– Сударыня, если вас не затруднит подождать пять минут, то я надену верхнее платье и приступлю к расследованию.

Елизавета Сергеевна только улыбнулась в ответ.

Каменный двухэтажный дом тайного советника Карташова, в котором проживала его вдова Елизавета Сергеевна, находился чуть дальше. Иногда прогуливаясь по улице, Иван Дмитриевич останавливался у него, рассматривая лепнину и большие балконы, никогда не задумываясь, кто живет в доме, но вот он поднимается по лестнице на второй этаж.

Путилин прошел в спальню, где на застеленную кровать бросил домашнюю куртку, не озаботившись убрать в гардеробную, хотя такой вольности себе никогда не позволял, накинул сюртук, застегнулся на все пуговицы и стал походить на чиновника, лелеющего мечту предстать перед вышестоящим начальством. Взглянул в зеркало, увидев там уставшее похудевшее лицо, не совсем здорового человека. Чертыхнулся, надел на лицо улыбку и вышел к ожидавшей его даме.

Внутренность дома Карташова была обставлена, хотя и старой, но в отличном состоянии мебелью.

– Это здесь, – наконец произнёсла хозяйка, указывая белой рукой на обгоревшую дверь, – я не стала спешить с ремонтом, поэтому к кладовой никто не прикасался.

– Замечательно, – произнёс Иван Дмитриевич, но почувствовал, что сказал бестактную вещь, немного смутился, – я хотел сказать, – но увидев очаровательную улыбку на лице Елизаветы Сергеевны, еще больше смутился и замолчал.

– Огонь занялся только в кладовой, а там ничего не было, кроме моих вещей, я отказываюсь понимать, что там могло заняться?

– Прошу прощения, Елизавета Сергеевна, – на лице Путилина продолжали пунцеветь пятна, – будьте любезны, распорядитесь, чтобы принесли свечу.

– Уж не хотите повторного пожара? – Карташова сделала попытку пошутить, но Путилин был так серьезен, что Елизавета Сергеевна сама смутилась.

– Стеша. – крикнула она, – Стеша.

По лестнице послышались дробные шаги и перед хозяйкой с гостем предстала совсем молоденькая девушка лет восемнадцати.

– Елизавета Сергеевна звали? – И окинула взглядом Ивана Дмитриевича, словно он пришел незваным в чужой дом.

– Принеси свечу.

Шаги вновь барабанным боем застучали по лестнице и спустя минуту послышались обратно, но теперь они были более осторожными, девушка боялась погасить свечу.

Путилин взял из рук девушки подсвечник и шагнул в кладовую, довольно обширную, как он определил сажень на полтора. Вдоль стен когда—то висела одежда и, как сказала хозяйка, зимние вещи. Теперь на полу валялись черные бесформенные куски материи, закопченный потолок показывал, что языки пламени лизали даже потолок, находящийся на высоте двух саженей. Иван Дмитриевич внимательно осмотрел каждый вершок пола и стен, до куда, мог достать. Вышел из кладовой в покрытом пятнами сюртуке и черный след красовался на щеке.

– Пока могу сказать только, что вы правы, это был поджог.

– Значит, я права, – Елизавета Сергеевна закусила губу и потом произнёсла. – Иван Дмитриевич снимайте сюртук.

Путилин удивленно посмотрел на Карташову.

– Стеша почистит, вы немного замарались.

– Ничего, мне недалеко, дома мне почистит моя служанка.

– Вытрите лицо.

Путилин торопливо достал из кармана платок, но так неловко, что уронил на грязный пол, поднял и, не зная, что предпринять, держал в руке.

– позволите, – Елизавета Сергеевна подошла ближе и белоснежным батистовым платком начала протирать черное пятно на лице. Путилину бросилось в глаза, что Карташова слегка покраснела, и руки ее начали предательски дрожать.

– Благодарю, – сказал бывший начальник сыскной полиции.

– Стеша. – хозяйка повернула голову к служанке, – принеси в гостиную чай, – потом обратилась к Путилину, – мне кажется, вы хотели задать мне некоторые вопросы.

– Да, – с хрипотцой в голосе проговорил гость.

– Прошу, – Карташова указала на кресло.

– Благодарю, – сказал и тут же себя обругал, что чувствует себя слишком скованно в присутствии хозяйки.

– Спрашивайте, Иван Дмитриевич, мне хотелось бы, чтобы вы поймали негодяя, испортившего мой зимний гардероб.

– Хорошо. – Путилин тяжело вздохнул и теперь в нем проснулся сыскной агент, каким он был столько лет, – скажите, вы был в городе, когда произошел… – запнулся, – несчастный случай.

– Нет, в конце мая я переезжаю за город, в Озерки, там у меня небольшой дом.

– Здесь в доме в ваше отсутствие кто—нибудь проживает?

– Нет.

– Тогда кто вам сообщил о пожаре?

– Дворник прислал за мною сына.

– Понятно, кто следит за домом в ваше отсутствие?

– Николай, наш дворник.

– Мне надо будет с ним поговорить.

Стеша принесла самовар, а уж потом на подносе две чашки, тарелки с печеньем, услышав про дворника, она украдкой взглянула на Ивана Дмитриевича, тот заметил взгляд служанки, но не стал ничего спрашивать у нее, а только обратился к Карташовой.

– Он давно служит у вас?

– Стеша, ступай, – отослала хозяйка девушку, – пятый, а может, шестой год.

– Что вы о нем можете сказать?

– О нем? – Елизавета Сергеевна пожала плечами, – дворник, как дворник, во время убирает, запирает ворота, вот за домом в мое отсутствие следит.

– Он облечен вашим доверием?

– Пожалуй, иначе бы ключи не оставляла.

Ничего более существенного у хозяйки узнать не удалось, но Иван Дмитриевич был доволен, что довелось познакомиться с умной женщиной, разговор перетек на литературу. В последний год, выйдя в отставку, Путилин начал читать все то, на что не хватало времени ранее. Открыл для себя литератора Лескова, язык которого поразил и теперь с нетерпением Иван Дмитриевич ждал новых произведений.

Через час, как гостю не хотелось покидать гостеприимную хозяйку, но надо было и честь знать, все—таки дама, хотя и вдова, но не хотелось, чтобы по улице поползли нехорошие слухи.

На прощанье Иван Дмитриевич осмелился и приложился губами к бледной руке Елизаветы Сергеевны и почувствовал в груди давно забытые нотки волнения.

Стеша проводила до выхода и уже у двери вроде бы ненароком Путилин спросил:

– Ты давно в служанках у госпожи Карташовой?

– Третий год.

– Значит, хорошо знаешь дворника, как его?

– Николай, – тихо произнёсла девушка.

– Да, да, Николая.

– Третий год, – смутившаяся Стеша не поднимала глаз.

– Понятно, – произнёс Путилин, а у самого улыбка не хотела сползать с губ, – понятно, – повторил он, – и где я могу его найти?

– Почем мне знать, – резко ответила девушка, но тут же поправила себя, – извините, барин.

Иван Дмитриевич только кивнул головой и направился искать дворника. Им оказался мужчина лет тридцати, с бритым лицом и копной русых аккуратно причесанных волос.

– Николай? – то ли утвердительно сказал, то ли у него спросил Путилин.

– Так точно, Ваше Превосходительство, – вытянулся, как на параде дворник, прижимая к себе метлу, словно ружье.

– Знаешь меня?

– Так точно.

– Что ты все заладил, как кобель в будке, – пробурчал Иван Дмитриевич.

– Скажи, тебе барыня поручила за домом присматривать?

– Так… да.

– Так что произошло в доме.

– Ну, я вечерами обход делаю два—три раза…

– До скольки часов?

– Дак, пока колокола полуночную не отобьют.

– Значит, в полночь.

– Именно так.

– Так как дом от пожара спас.

– Я ж говорю., два—три раза обходом хожу. времена нынче знаете какие, всяк разбойник норовит в дом залезть, раз хозяев нет

– Далее давай.

– Я уже спать направился, когда обернулся на дом, верно говорят, Господь под локоток толкнул, вижу, батюшки святы, а из окна одного отсвет, словно сияние, ну я и бросился в дом, думаю, какого супостата задержу. Ан нет, кладовая горит, ну я ее и потушил.

– Спас хозяйку от разорения, – похвалил Путилин, – еще немного и дом бы занялся.

– То—то и оно.

– Когда обходил дом ничего не видел?

– Никак нет, Ваше Превосходительство.

– И мыслей нет, отчего огонь заняться мог.

– Не знаю, ей Богу, не знаю.

– Хорошо, а днем никого чужого не видел, чтобы присматривался к домам.

– Не видел.

– Ты сам откуда будешь?

– Ярославской губернии я.

– Давно в столице?

– Шестой год.

– И все в одном месте?

– Так точно, – на лице отразилось довольное выражение, – сызмальства не привык бегать с места на место, вот и прикипел к этой улице душой.

– Работай, не буду мешать, – и Иван Дмитриевич направился к околоточному надзирателю Вершинкину, с которым он только раскланивался при встречах, но никогда не имел беседы, то ли Степан Степаныч стеснялся подойти к действительному статскому советнику, то ли была другая причина, которой Путилин не знал.

Околоточного, высокого дюжего мужчину, чуть ли не на три вершка выше Ивана Дмитриевича, бывший начальник сыска встретил на улице. Вершинкин распекал какого—то дворника за то, что тот не вовремя убрал от дома мусор.

Путилин терпеливо ждал в сторонке, не имея намерения прекращать затянувшуюся речь околоточного, пока Степан Степаныч не заметил маявшегося Ивана Дмитриевича. Бывший начальник сыска приподнял край шляпы.

– Здравия желаю, Ваше Превосходительство! – громко произнёс околоточный.

– Хотел бы задать несколько вопросов.

– Всегда рад услужить Вашему Превосходительству.

– Иван Дмитриевич, – поморщился Путилин, хотя чин и заслуженный, но не привык он к нему, считал чем—то вроде обязанности, которую опустили на плечи и приходиться ее неизменно нести, – зови меня Иваном Дмитричем.

– Покорно благодарю за доверие.

– Степан Степаныч, – околоточный заулыбался, такое значительное лицо и знает его по имени – отчеству, – не хотелось бы в присутствии постороннего, – Путилин кивнул на дворника.

– Иди, – грозно шикнул надзиратель, – еще раз увижу безобразие, пострадает хозяин, а он тебе спуску не даст. Марш отсюда, – и уже другим тоном, – чем могу помочь, Иван Дмитрич? – И заулыбался во весь рот.

– Пойдемте, пройдемся, – сказал Путилин, – погода совсем южная.

– Да, жарковато нынче, – и скосил глаза на собеседника, ожидая, когда тот заговорит о деле.

– Степан Степаныч, мне надобно узнать о Николае, что служит дворником у Карташовой.

На минуту околоточный задумался, почесал переносицу и, скривив губы, сказал:

– Вот ничего плохого о нем сказать не могу, работящий, не в пример этому, – и он кивнул головой в сторону, – никогда, в чем предосудительном замечен мной не был. Вот только…

– Говорите, Степан Степаныч.

– Только баб любит…

– Ну, – засмеялся Путилин, – кто ж их не любит.

– Вот дело в том, что не одну обрюхатил, а они липнут к нему, как мухи.

– Это не большая беда, а еще что за ним числится?

– Да ничего, только есть у него старший братец, так тот любит горькую, вот беды его все оттуда. Со скольких мест его выставили, а все пьет.

– Братец, говорите.

– Да.

– Где он проживает?

– Сейчас, – и околоточный полез в карман, достал засаленную книжицу и прочитал, – Федор Черенков, – и назвал адрес.

– Обводный, и часто он здесь бывает?

– Не могу знать.

– Когда в последний раз видел?

– Может с неделю тому, может меньше, не припомню.

– Хорошо, значит, пьет.

– Так точно.

– Николай кого нынче из бабского сословия охаживает?

– Хоть они и липнут к нему, но с месяц тому расстался он с одною Дусей, так и в одиночестве и обитает.

– Так, так, благодарю, – Иван Дмитриевич приподнял край шляпы.

– Я всегда, Иван Дмитрич, рад помочь.

Дома, сидя за столом и опустошая тарелку наваристых щей, до которых Иван Дмитриевич был большой охотник, он спросил у Глаши:

– Что скажешь про карташовского дворника Николая?

Служанка зарделась и отвернулась, чтобы Путилин не заметил заалевшие щеки, но от взгляда бывшего сыскного агента не ускользало ничего и у него мелькнуло: «И она тоже?»

– Да что ж я за дворниками слежу?

– Ну, может, слухи?

– Кобель, одним словом, – Иван Дмитриевич заметил, как она смахнула слезу.

– Подарки—то дарит?

– Какое там, – разоткровенничалась Глаша, – бабы, народ не от мира сего, сами ему тащат.

– Понятно, а братец его?

– Тому только шкалик нужен.

Больше теребить разбитое сердце Глаши Путилин не стал, а сразу же после обеда направился по указанному околоточным адресу на Обводный канал. На его счастье

Федор спал в своем угле, который снимал за пять рублей в месяц. Черенков, в отличие от брата, был щуплым с одутловатым лицом, выдававшим большого любителя выпить. Иван Дмитриевич взял за плечо и начал трясти, Федор сел на кровати, ничего не соображая, только осоловелые глаза маленькими щелками иногда смотрели на Путилина и вновь закрывались.

– Погоди, – и рука Федора вытянулась вперед, – наливай, – это было произнёсено внятно и протяжно, словно не просил, а клянчил.

– Куда шубы дел? – Спросил в ухо Черенкова Путилин.

– Шубы? – невнятное бормотание и потом чистым голосом, – Дуньке снес.

– Когда?

– Отстань, – и повалился на кровать.

Путилин еще со времен службы знал, а памятью никогда не страдал, что в этих краях скупщица по имени Дунька была одна – Авдотья Тихоновна Белоглазова, личность пренеприятнейшая.

Через четверть часа Путилин стучал в ее дверь, за которой сперва послышалось шуршание, словно мыши бегают по бумаге, а затем скрипучий голос:

– Кто там?

– Открывай, – вкрадчиво произнёс Иван Дмитриевич, – с товаром я.

– Кто?

– Ну, я, – все тем же тоном произнёс Путилин и более раздраженно, – открывай, хочешь, чтоб весь околоток меня увидел.

Заскрипел в колодце замка ключ и дверь со скрипом отворилась, Иван Дмитриевич ступил вперед.

– Путилин? – раздался раздосадованный голос, и женщина попыталась прикрыть дверь

Иван Дмитриевич нажал плечом и вошел в темный коридор.

– Что так гостей привечаешь?

– Были бы гости? – с вызовом произнёсла Авдотья.

– А хоть и не гости, веди.

Женщина послушно закрыла дверь.

– Прошу, – наживать врага, хотя и в лице бывшего начальника сыскной полиции не было никакой нужды, дороже обойдется, рассудила Авдотья.

– С чем пожаловали, Иван Дмитрич?

– Дело есть, – Путилин осмотрелся, комната блестела, не пылинки, ни лишней вещицы, сразу видно, что справная хозяйка здесь живет, – чаю бы предложила?

– С вами опасно и воду пить.

После того, как чай был разлит по стаканам и хозяйкой предложен пирог с маком, Путилин произнёс:

– В твоих клиентах числится некий Федор Черенков, так?

– Допустим.

– Вот, Авдотья, чем ты мне нравишься, что схватываешь все на лету.

– Иван Дмитрич. не томи душу.

– Неси все, что он тебе приносил в последний месяц.

– За ради чего?

– Авдотья, ты ж меня знаешь, я шутить не привык.

– Иван Дмитрич, да вы вроде уже не в сыскной?

– Ты права, но неприятностей могу принести более чем раньше.

– Верю, но понимаю, что вы забрать захотите все, что он мне приносил?

– Авдотья, в накладе не останешься, – Путилин достал из кармана пачку ассигнаций.

Через четверть часа Иван Дмитриевич выходил из квартиры Белоглазовой с двумя большими узлами, когда сел в коляску, назвал еще один адрес, узнанный у Авдотьи, та подобрела, когда Иван Дмитриевич с лихвой заплатил за зимние вещи, принесенные Черенковым.

– Господин Путилин, вас подождать? – Спросил возница.

– Да, – коротко ответил Иван Дмитриевич, – я скоро.

Бывший начальник сыска и не подозревал, что известен многим в городе.

Варвару Чикелееву пришлось с час подождать, пока она не вернулась с поденной работы. Она не выказала удивления, а сразу отдала подаренные Федором вещи, подспудно подозревая, что они ворованные.

Через некоторое время Путилин сидел в кресле гостиной Елизаветы Сергеевны, чувствовал себя не очень уютно в присутствии дамы и постоянно лицо покрывалось алой краской, боялся лишний раз взглянуть на хозяйку.

– Иван Дмитриевич, как все—таки вам удалось вернуть это, – Карташова указала рукой на разложенные на диване зимние вещи, – да здесь большая часть, что мне казалось уже утерянным.

– Да все просто, только прошу вас, не настаивайте на наказании виновных, все случилось случайно. У вашего дворника Николая есть родной брат, пропойца, так виновен он. Иногда Федор навещал брата и когда тот ложился спать, брал ключи и бродил по дому, потом нашел кладовую и начал воровать…

– Но, – перебила Путилина хозяйка, – это же, я слов не нахожу.

– Елизавета Сергеевна, погодите, но день тому он пришел раньше., забрался в дом и я подозреваю, забыл свечу в кладовой, все, что там осталось, вспыхнуло и начался пожар.

– Мог же сгореть дом?

– Мог, но к счастью пострадала кладовая.

– Как вы нашли этого злодея?

– Все просто. Николай сказал, что увидел проблески пламени в окно, но он сделать этого не мог, дверь в кладовую скрыта другими, значит, он соврал. По отзывам он не мог совершить это деяние, а значит, кого—то покрывал. Кого? Мог только родного брата, чужого человека бы не стал. А далее узнать, куда мог закладывать вещи Федор, совсем просто, вот и получилось, что мне и расследовать ничего не пришлось.

– Это вы ныне говорите, что легко, вернули большую часть моего гардероба.

– Пустяки, – отмахнулся Путилин.

– Чем я вам обязана. Иван Дмитрич?

– Разрешите иногда заглядывать к вам на огонек по—соседски?

 

Нежданная кража. 1878 год

О том, что по Песочной улице Петербургской стороны совершена кража со взломом, начальнику сыскной полиции доложил дежурный чиновник, как только Путилин открыл входную дверь в отделение.

– Отправлен ли туда кто из агентов? – вопрошал Иван Дмитриевич.

Над городом светило июльское солнце, дарующее живущим умеренное тепло, при котором не надо прятаться от зноя в тени, но и надевать летние плащи и пальто.

Захотелось самому съездить по адресу, посмотреть, что и как. Не то в последнее время только и корпел над бумагами: циркуляры, доклады, отчёты, записки. Голова кругом идёт.

– Нет, – ответил дежурный.

– Кто из чиновников по поручениям в отделении?

– Господа Лерман, Жуков, Иванов, – перечислял чиновник.

– Пожалуй, передайте Жукову, что через пять минут буду ждать его в пролётке.

Дом нашли сразу, у калитки стояло с десяток зевак, которые, как мухи, чувствуют особым чутьём, где совершилось любопытное, и о чём можно построить самые невероятные догадки, поговорить, наконец. Люди вытягивали шеи, некоторые старались подняться на забор, только бы хоть что—нибудь увидеть.

Путилин и Жуков остановились перед полицейским, не пускающим к месту преступления посторонних.

После предъявления жетонов, стоящий на посту вытянулся в струнку, пожирая глазами начальника сыскной полиции.

– Пристав там? – Иван Дмитриевич указал на дом.

– Нет, только помощник пристава господин Петров.

Прошли в дом, надо осмотреть место преступления. Давненько не выезжал Путилин, даже ладони зачесались от нетерпения. Три года отставки, когда Иван Дмитриевич оставил службу для поправления здоровья, не прошли даром. Ноги, спина перестали беспокоить, спокойный сон без нежданного пробуждения. Когда каждую секунду ждёшь, что вот прозвенит колоколец и на пороге появится, как чёртик из коробочки, посыльный.

Первый день службы после отставки выпал на 3 июня, с утра светило солнце и, как ни странно, видимо, без вмешательства Всевышнего не обошлось, ни единого происшествия, заслужившего внимания. Сперва Иван Дмитриевич посвятил время знакомству с сыскным отделением, за три года кто—то подал в отставку, кто—то получил продвижение по службе, кто—то, как пишут, выбыл по естественным причинам. Вот и документы, реляции, циркуляры изменились по форме, приходилось сразу не только привыкать к новому, но и учиться некоторым вещам.

– Здравия желаю, Николай Петрович! – Поприветствовал помощника пристава Путилин.

– Иван Дмитрич, – с усердием Петров тряс руку начальника сыскного отделения, – сколько лет, сколько зим, – обрадовано шептал надворный советник, – наслышан, Иван Дмитрич, наслышан о вашем возвращении. Стало быть не дает покоя вот тут, – и он рукой провёл по левой стороне груди, прищурил глаз, – тянет в родные места.

Путилин только улыбался, приятно, когда тебя не забывают и с таким вот чувством встречают. Значит, не зря возвернулся на старое место. Кто ж, как не он, не понаслышке знает тот мир, что в обычае всех правителей, высших чиновников скрывать за фасадом благополучия. – А у нас такая вот напасть, – с некоторым стеснением добавил помощник пристава.

– Народец не меняется, – Иван Дмитриевич, наконец, смог вставить слово, – как пять лет тому, как и десять. Алчен и завистлив до чужого добра.

– Вот именно, жаден. Готов с собрата снять последнюю рубашку.

– Ну, – проворчал Жуков, – этому хозяину до последней рубашки,..

– Миша, – с укоризной произнёс Путилин и обратился к помощнику пристава, – что всё—таки стряслось.

– В участок, – лицо Петрова стало серьёзным, сдвинутые к переносице брови добавляли какой—то таинственности словам помощника пристава, – почётный гражданин Котельников дал знать о совершённой в его доме краже. Я сразу же известил сыскную полицию, – и добавил, словно бы оправдываясь, – как предписывает циркуляр градоначальника, сам же выехал на место преступления. – Предвосхищая дальнейшие вопросы, добавил, – к сожалению, не успел толком ничего посмотреть.

– Где хозяин? Афанасий Петрович, если не ошибаюсь? – Как и в былые времена прежде, чем выехать по адресу, где совершено злодеяние, Иван Дмитриевич просматривал бегло сведения о хозяине, жильцах, доме или квартире.

– Господин Котельников расстроены и на вопросы отвечает неохотно, говорит. Вы поставлены искать, так ищите.

– Могу ли я с ним поговорить?

– Пожалте за мной.

– Миша, – обратился к помощнику Иван Дмитриевич, тот понял по одному только взгляду начальника, что стоит заняться обитателями дома.

Хозяин, грузный мужчина лет шестидесяти, сидел в комнате, называемой купцом кабинетом и в соответствии с этим устроенном по его пониманию – стол, покрытый зелёным бархатом, несколько стульев с резными ножками, три шкафа с книгами разных размеров, поставленных кое—как, массивный кожаный диван, на стене портрет Государя соседствовал с портретом хозяина, нарисованным не очень умелым художником.

Господин Котельников восседал за столом, именно, восседал, а не сидел. Перед ним стоял наполовину опорожнённый графин, рюмка, налитая до краёв, и тарелка с солёными рыжиками. Он сжал губы и с такой ненавистью посмотрел на вошедших, что у Путилина шевельнулась мысль, а не он ли, начальник сыскного отделения, виновен в краже.

– Здравия вам! – Произнёс Иван Дмитриевич.

Что буркнул в ответ хозяин, было не разобрать, но явно что—то нехорошее.

Путилин осмотрелся и сел на одно из стульев, закинув ногу на ногу, и опёрся вытянутой рукой на рукоять трости, словно павловский император скульптора Витали.

– Простите? – То ли вопрос, то ли утверждение в голосе начальника сыскной полиции, но сказаны с таким металлом в голосе, что купец от неожиданности вздрогнул и устремил взгляд на вошедшего наглеца.

– А вы, сударь, кто таков? – Провозгласил хозяин басом.

– Значит, вас, милостивый государь, лишили честно нажитого?

– Меня, а вы, – осёкся, увидев недовольное лицо помощника пристава, и сразу же для себя решил, что взял слишком круто, понизил голос почти до шёпота, – если правильно понимаю, то вы – начальник полицейской богадельни, что не может справиться с проклятыми ворами?

– Пожалуй, в чём—то вы правы, но называя наше учреждение богадельней, вам придётся долго вымаливать у Господа, чтобы он ниспослал вам милость найти вора и украденное, а мы по старинке ножками да головой. Да, – он поднялся, – если в ваши планы не входит помогать нам в поисках злоумышленника, тогда разрешите откланяться, время не терпит пустого безделья.

– Ну, сразу же, – хозяин поднялся вслед за начальником сыска, – вы того, зла не держите, я ж, как увидел, что шкатулка моя пуста, так вот сюда, – он указал рукой на левую сторону груди, – иголка кольнула. Не золота с каменьями жалко, а то, что вор в моё жилище прокрался и по моим, – постучал по груди, – комнатам ходил, а здесь я – хозяин, – грохнул кулаком по столу, – и кому позволю, тот и ходить будет.

– Афанасий Петрович, когда вы в последний раз заглядывали в шкатулку?

– Сегодня.

– А ранее?

– Недели две тому я прикупил новое кольцо с большим камнем изумрудом, вот тогда и открывал ее, – хозяин пальцами оттолкнул от себя большую, инкрустированную каменьями разных цветов шкатулку, словно она теперь стала до боли ненавистна.

– И две недели не заглядывали в нее? Никому не показывали?

Котельников скривил губы, что стало понятно – Афанасий Петрович никому ни при каких условиях не покажет заветные золотые игрушки.

– Для поисков не только злоумышленника, но и ваших ценностей.

Почётный гражданин открыл ящик и достал два листа бумаги, протянул начальнику сыска, тот принял список с удовлетворённым видом, напротив каждой вещицы была проставлена цена.

– Я знал, что вам потребуется, – пояснил хозяин.

– Кто знал о шкатулке?

– Пелагея с Марфой.

– Это кто?

– Кухарка и домашняя хозяйка.

Стало понятно, что Котельников любит похвалиться перед домашней прислугой купленным.

– Афанасий Петрович, сколько весила шкатулка?

– Я не знаю, но фунтов двадцать, но я не понимаю, почему они не забрали шкатулку?

– По карманам проще распихать, притом не привлекая особого внимания, – а шкатулку надо в сумку положить, да и никакой ценности не представляет для воров.

– А я думаю иначе, – Котельников крутил пальцами бороду и умолк, то ли делая вид, что задумался, то ли на самом деле пытаясь что—то сказать.

– Вы имеете на кого—то подозрения?

– На моих служанок, либо они кого—то навели.

– Но замок же взломан? – Подал голос помощник пристава.

– Это чтобы отвести от себя подозрения, – пробурчал хозяин.

– Афанасий Петрович, неужели более ни одна душа не знала о вашем, – Путилин запнулся.

– Так и говорите, богатстве.

– Именно.

– Да никому я не говорил и показывал. Люди ж, сами знаете, завистливы и охочи до чужого, вот и, – махнул рукой, – так найдите этого вора и как следует моих двух баб допросите, знают они всё, но темнят. Они виноваты, они, – хозяин погрозил кому—то пальцем.

– Забываете вы, Афанасий Петрович, прекрасную русскую поговорку: не пойман – не вор, – попытался вставить Петров.

– Так ловите, – возмутился почётный гражданин, – вы на службе и должны порядок блюсти, вот и ловите жульё.

– Отчего вы грешите на прислугу? – Вмешался Путилин.

– Так никто более не знал о моём заветном —то.

– И никому никогда не показывали?

– Никому.

– Никогда ни словом не выдали?

В ответ Котельников покачал головой.

– Вот вы покупали золотые украшения, камни у одного торговца?

– Не совсем.

– Значит, они могли знать о том, что у вас хранится?

– Вы думаете они? – Удивлённо сказал хозяин.

– Я вам рассказываю, что не только можно подозревать прислугу.

– Я не подумал, – Котельников сел на кресло и трясущейся рукой налил полную рюмку из графина, – не подумал, – задумчиво проговорил он, – а в прочем, – выпил, крякнул, взяв с тарелки рукой гриб, которым закусил, – вы – полиция, вы и ищите.

– Гости могли видеть или те, с кем дела ведёте?

– Исключено.

– Может, – Иван Дмитриевич постучал по графину, – слово за слово, ну и…

– Нет, когда я с кем—то, то воздержан. Могу только сам с собой.

– Понятно, не будем больше вас тревожить, надо и следствием заниматься, – улыбнулся Иван Дмитриевич.

– Так всегда, – сказал помощник пристава, когда вышли в гостиную, – к человеку с открытой душой, – а он, – махнул рукой.

– Человек расстроен, – Путилин посмотрел на список, в котором значилась итоговая сумма в сто двенадцать тысяч триста семь рублей с копейками, – можно понять его, куплено—то на кровные.

– Так—то оно так, но…

– Иван Дмитрич, истина жизни, – услышал Жуков, входя в гостиную, – состоит в том, что и люди в своей массе обитают в заблуждении, считая, что Бог в своём всемогуществе добр и мудр, что Он создал мир совершенным и установил райский порядок, и только дурно поступающий человек ломает порядок и извечную справедливость. Но истина же в том, что мир по сути несовершенен, и существование является своего рода епитимьей, мучительной проверкой, печальным паломничеством, и все, что тут живет, жило смертью и мародерством другого!

– Значит, человек, на ваш взгляд, тоже хищник?

– Вот именно! Это самое расчетливое, кровожадное и подлое животное.

Кто из хищников способен превращать подобных в рабов? Везде, куда ни посмотри, человеческим родом правит желание жить за счет других, а убийства, разбои, воровство. Господи, все худшие пороки не только природы, но и ада, правят бал.

Если бы в полях в изобилии не росли хлеба, не плодоносили деревья, коровы не давали молока, но в людях живет, – помощник пристава остановился, подбирая слово, – бесовская алчность, дикое желание оторвать себе кусок, лишь бы другим не досталось. Я не понимаю, почему человек насилием и изворотливостью присваивает себе столько всего, что хватило бы на жизнь сотням, да каким сотням, тысячам, словно это подобие человека собирается жить вечно.

– Да вы, как я погляжу, Николай Петрович, философ.

– Простите, разговорился.

– Ничего, в само деле, вы во многом правы, – и, не дожидаясь ответа, повернулся к Мише, – чем порадуешь?

– Пока нечем, – Жуков сжал губы.

– Не темни.

– Посмотрел я замок на двери, царапины больно уж искусственные.

– Считаешь, что для виду?

– Именно, сделали вид, что взломали, а сами проникли без затруднений.

– Ты знаешь, что хозяин держит в подозрении служанок?

– Не думаю, чтобы они были способны, я с ними успел поговорить.

– Может быть, их знакомые, любовники или…

– Нет, – покачал головой Миша, – я так не думаю.

– И каковы твои соображения?

– Пока не знаю, слишком наглядны следы на входной двери, ничего не раскидано. Такое впечатление, что вор прямым ходом направился в хозяйский кабинет, шкатулка не вскрыта, а аккуратненько отперта ключом, иначе злоумышленник унёс ее с собою, не стал бы вскрывать здесь, не поднимая шума. А может быть, и ещё проще. Не сразу всё забрал, а частями.

– Ты предполагаешь, что…

Миша опередил Путилина:

– Я убеждён, что драгоценности выносили частями из—под носа хозяина.

– Следовательно, знали, пока не купит новую вещицу туда не заглянет, притом я заметил, что шкатулка вскрывалась ключом.

– Вывод один, виновен кто—то из домашних.

– Господа, семейство Котельникова не способно на такую дерзость, – возмутился помощник пристава, – Анна Вячеславовна, дама образованная, да и дети их слишком малы для таких… для такого… для… Нет, господа, в десять лет так не поступают, это старшему сыну Афанасия Петровича Петру только десять.

– Николай Петрович, я же не говорю о детях и жене, есть родственники, которые бывают в доме Котельникова, наверняка, есть братья, сёстры, дети родных. Вот их в первую очередь и проверим. Да, Миша, я заметил, что Афанасий Петрович, когда речь зашла о шкатулке, поглядывал на стол, видимо, держал предмет обожания в нижнем ящике. Проверь, как вскрыт ящик – сделан вид или на самом деле взломан.

– Иван Дмитриевич, вы полагаете, – начал помощник пристава.

– Николай Петрович, пока я не проверю и не найду свидетельств причастности к преступлению какого—то злоумышленника, я не перестану подозревать тех, кто мог, понимаете, мог или имел возможность совершить столь дерзкое деяние. Вы же недаром говорили о природе человеческой натуры? Всякое деяние имеет своё внутреннее побуждение.

Миша, хотя возрастом был молод, но следствия вёл грамотно, ибо с юного возраста в сыскном отделении. И не смотря на крики и возражения хозяина дома, осмотрел ящик стола, усмехнулся, когда увидел царапины на пластине замка, эдакую неумелую попытку показать, что взломан. На шкатулке отсутствовали какие —либо следы, открывали ключом.

Когда Котельников влил в себя очередную рюмку, Жуков поинтересовался:

– Афанасий Петрович, скажите, где вы храните ключи от ящиков стола и шкатулки?

– Зачем это? – Язык хозяина начинал заплетаться.

– Тогда спрошу иначе, кто знал, где они хранятся?

– Только я.

– Так где?

– Чтоб не потерять, – Котельников указал рукой на дверь, – кладу вон туда, слева от косяка. Нет, не там, – нетерпеливо произнёс хозяин, – да, в той нише.

Миша едва нащупал маленькое углубление, надо было поднять руку, чтоб его нащупать. С высоты даже самого длинного человека стена казалось сплошной.

– Кто знал о нём?

– Только я, – упрямо твердил Котельников.

– Мог кто—то подсмотреть, куда вы их кладёте?

– Нет, я всегда очень осторожен, ведь в этой, – он оттолкнул от себя шкатулку, словно неприятную взгляду жабу, – хранится, – поправился, – хранилось, почитай, более ста тыщ.

– Благодарю, – и уже взявшись за ручку двери, Миша обернулся с видом, словно забыл задать вопрос, сугубо для формальности.

– Извините, Афанасий Петрович, кто проживает в вашем доме, кроме прислуги?

– Мои сыновья, жена, – он пожал плечами, – пожалуй, и всё?

– У вас есть братья, сёстры?

– Нет, – покачал головой.

– У вашей жены?

– Два брата.

– Как часто они бывают в вашем доме?

– Гм, – задумался хозяин, – да я их и не замечаю, – потом отмахнулся, – спросите лучше у жены, тем более, что их постоянно путаю, то ли младший Сигизмунд, то ли он Казимир, не знаю, больно уж они прилипчивые, а я таких не жалую.

Из поведения Котельникова Миша вынес, что тот не только замкнутый в общении с родственниками или знакомыми, что даже пришедших в дом не замечает, но не имеет к ним никакого интереса, а вот перед прислугой любит прихвастнуть.

Жуков решил вновь поговорить с прислугой, которую хозяин держит в подозрении.

Пелагея Павлова, женщина лет пятидесяти, с белыми, как свежепомолотая мука, руками, которые ежесекундно протирала чистым полотенцем, смотрела на сыскного агента серыми глазами и, словно бы хотела сказать: «Я же всё поведала? Что надобно ещё?»

Марфа Таранина была молода, едва ли ей, прикинул Миша, исполнилось, ну, может быть, лет двадцать пять. Красивое лицо, на котором виднелась застенчивая улыбка, ямочки на едва зардевшихся щёках.

– Значит, братья Анны Вячеславовны Сигизмунд и Казимир часто здесь бывают?

– Хм, – хмыкнула Пелагея, сдерживая смешок, – а то! Если бы не обеды Афанасия Петровича, так ходили бы голодными и вообще без штанов.

– Поля, – с укоризной произнёсла Марфа, указывая глазами на сыскного агента, мол, не надо о семейном хозяев.

– Я понимаю, – Миша сжал губы, но потом вроде бы задумчиво произнёс, – не всем же достаётся капитал.

– Не всем, – передразнила Пелагея, – но наш—то. – имея в виду Афанасия Петровича, – сам трудами приобрёл, а не от дедов, капитал которых растранжирили на карты да… на особ женского пола. И потом из себя строить благородных, готовых купить всё и вся, но с заплатами, извините, на заду,

– Как фамилия братьев госпожи Котельниковой?

– Мне не выговорить, как бишь их, Тржи… Трци… – Пелагея толкнула рукой Марфу, – скажи, ты ведь можешь выговорить.

– Из Тржцинских они.

– Значит, бывают ежедневно?

– К обеду поспевают каждый день, а вот вечером не всегда.

– Чем они заняты?

– А Бог их знает. Младшему Казимиру недавно семнадцать стукнуло, так такой тихий обходительный, как придёт, так в уголочке тихонечко сидит, – Миша заметил, что при этих словах Пелагеи Марфа хмыкнула и отвела в сторону взгляд, – а вот старший Сигизмунд, прости Господи, так тот себя хозяином чувствует. Всюду нос суёт, советы даёт.

– Сколько ему лет?

– То ли двадцать пять, то ли двадцать восемь, толком не знаю.

– Двадцать семь, – тихо сказала Марфа.

Жуков украдкой посмотрел на молодую женщину и решил, что стоит с ней поговорит без лишних свидетелей, может быть, что—то поведает новое, известное только ей.

– В каких отношениях братья с господином Котельниковым?

– Да ни в каких, – усмехнулась Пелагея, тщательнее начав протирать руки, – не удивлюсь, если Афанасий Петрович по именам их не путает. Выгнал бы их из дому, да ведь женины родственники.

Выждав минуту, Миша всё—таки сумел поговорить с Марфой, несмотря на то, что Пелагея, словно привязанная ходила за ней следом.

– Что о них сказать? – Говорила молодая женщина. – Один, хотя гоголем ходит, но смирный, боится, как бы его за дверь не выставили, а вот второй. настоящий пакостник, ни одной юбки не пропустит, а как у нас бывает, так мимо него не пройти, никто не видит, так либо ущипнуть норовит. Либо, – она зарделась лицом, – либо за грудь схватит.

– Это ты про Сигизмунда?

– Да что вы, – отмахнулась Марфа, – я ж о младшем Казимире.

– Дак ему только семнадцать? – Удивился Жуков.

– Молодой, да ранний. Никто не знает, – она приблизила губы к Мишиному уху, – а у него полюбовница есть.

– Не может быть?

– Он сам хвастал.

– Ну, – протянул сыскной агент, – мальчишка много мог наговорить.

– Вот и нет, видела я его зазнобу и с прислугой говорила. Ей Богу, не вру, – перекрестилась, – истинную правду говорю.

– И знаешь, кто она и где проживает?

Марфа назвала и адрес, и имя.

– Ему ж семнадцать?

– Иной раз кажется, что он постарше всех в доме будет. Хитёр, как лис.

Жуков отозвал в сторону Путилина и рассказал, что удалось узнать нового в деле. Иван Дмитриевич вскинул брови к верху, но удивлению не дал появится на лице.

– Поезжай, братец, к Варваре, – начальник сыскного отделения напутствовать помощника не стал, тот и так знал дело без излишних напоминаний, – да, – протянул список, который ранее дал Котельников, – и по дороге просмотри, вдруг, что увидишь.

Миша кивнул головой и, надевая фуражку, прошёл быстрым шагом к выходу.

– Что—то стряслось? – Помощник пристава не стал мешать разговору, но после того, как Жуков скрылся за дверью, направился к Ивану Дмитриевичу.

– Пустое. – отмахнулся Путилин. – Так на чём мы остановились? Ах да! Видите ли. Николай Петрович, жизнь нам преподносит такое, что диву даёшься. Вот вы говорите о порядочности семейства, я ж разве спорю, но за фасадом порой скрываются такие тайны, такие страсти, что никакой литератор не в состоянии придумать. За свою жизнь мне приходилось распутывать узелки в таких семействах, что не будь таких случаев, меня бы в дворницкой продержали день, да от ворот поворот дали бы.

– Я ж не об этом, Иван Дмитриевич, господина Котельникова я знаю не один год, сынки его родились на моих глазах и слышать такое, ведь я тоже не первый год на службе и в людях немного разбираюсь.

– Николай Петрович, я не смею подвергать сомнению ваше знание людей тем более, что вы знаете семейство Котельникова не первый год. Так подскажите, кто бывает в этом доме, ведь от вашего взгляда ничего не может укрыться? – Польстил помощнику пристава Путилин.

– Не хочу, чтобы вы, Иван Дмитрич, поняли меня превратно, но на самом деле, господа Тржцинские не достойны отца, статского советника, состоящего на службе при Министерстве Иностранных Дел.

– Даже так?

– Именно, не погнушалась Анна Вячеславовна сочетаться браком с купцом, правда Котельников не из последних, капитал у Афанасия Петровича солидный, дай Бог каждому такой иметь, – взгляд помощника пристава затуманился дымкой мечтания, – в грязь лицом не даст пасть, да и денег для жены и детей не жалеет, – и резко перевёл разговор в другое русло, – вижу помощнику списочек дали, что—то нащупали?

– И да, и нет, – уклончиво ответил Иван Дмитриевич, – надо одно предположение проверить, но, увы, я не хотел бы говорить заранее, знаете ли, выказывать надежду хозяину. Ведь дело может затянуться не на один день.

– Понимаю, тайна прежде всего.

– Вот именно.

– Не возьму в толк, – скривил губы Петров, – вы говорите, что к краже, может быть, причастен кто—то из домашних?

– Я не утверждаю, но предположение такое отметать нельзя.

– Анна Вячеславовна, братья ее Казимир и Сигизмунд, – Николай Петрович загибал пальцы, – сам Афанасий Петрович, сыновья, прислуга, Марфа и Пелагея, да, ещё дворник. Хозяин дела дома не делает, для этого держит контору на Невской линии Гостиного двора, чтобы служащие какие к нему в дом приходили? Ни разу не видел, если только какой посыльный? Да и тот дальше порога не пущен. Не знаю, – развёл руками, – кого подозревать. Не знаю.

– Николай Петрович, – Путилин вертел в руках шляпу, – оставьте это дело нам. Я думаю, скоро мы сможем узнать, кто покусился на драгоценности нашего купца.

– Анна Вячеславовна, – Путилин сидел на диване, на который указала ему хозяйка, рядом на краешке, казалось едва касается, притулился помощник пристава, – вам, видимо, известна причина, по которой мы находимся в вашем доме.

– Да, я знаю, – отвечала довольно молодо выглядящая женщина, с уложенными волосами. Точёное лицо абсолютно ничего не выражало, только блестели карие глаза.

– Господин Котельников заявил о пропаже драгоценностей на довольно солидную сумму.

– Мне известно об этом.

– Скажите, много ли гостей бывает в вашем доме.

– В этом, нет.

– В этом? – Переспросил Иван Дмитриевич.

– У нас есть ещё один дом на Моховой, именно, там мы принимаем гостей.

– Простите, а почему не здесь?

– Афанасий считает, что дом должен быть семейным очагом и никто не вправе нарушать уединение.

– Неужели никто не бывает здесь?

– Почему? Нас навещают мои братья.

– Может быть, есть и другие исключения?

– О нет! Афанасий против, он даже учителей, которые занимались с нашими детьми, выставил за дверь.

– Была причина?

– Нет.

– Скажите, как долго приходили к вам учителя?

– Точно сказать не могу, но, наверное, учитель музыки месяц—полтора, французского языка и того меньше.

– Вы упомянули братьев, они часто бывают у вас?

– Почти каждый день.

– Господин Котельников не против?

– Мне кажется, – женщина улыбнулась, – он не замечает их присутствия.

Прежде, чем навестить рижскую мещанку Варвару Григорьевну Чупрынникову, Миша направился к дворнику, который поведал. Да, к этой женщине приходят два господина. Молодой, лет семнадцати—восемнадцати с мудрёным именем, но она зовёт его Казиком, и второй, солидный господин в летах, с пышными бакенбардами, степенно раскланивается, словно идёт не к женщине недостойного поведения, а в театральную ложу. О молодом Варвара говорила, что брат, но какой же брат, если дворник самолично видел, как бесстыжая Варвара, почти в голом виде, провожала этого Казика, целуясь у двери. Фу, говорил дворник, срам. Самой лет—то сколько, а она такого мальчишку приманила.

Дверь открыла молодая девушка. Жуков был удивлён. Что рижская мещанка содержит прислугу.

– Как о вас доложить? – Проворковала девушка милым почти детским голосом.

– Михаил Силантьевич Жуков, приятель Казимира Тржцинского, с весточкой и подарком.

Когда сыскной агент вошёл в гостиную, то первой бросилась в глаза миловидная женщина лет двадцати пяти, хотя от дворника Миша знал, что ее тридцать четыре. Чёрные распущенные волосы подчёркивали какую—то неземную красоту. Тонкие черты лица более присущие человеку благородной крови покоряли правильными формами. Выразительные глаза из—под тёмных бровей смотрели скорее повелительно, нежели доброжелательно.

– Прошу, – она указала бледной рукой на стул, – Казимир мне о вас ничего не говорил, – приятный низкий голос чарующе прозвучал в возникшей тишине.

– По чести говоря, Казимира Тржцинского я знаю только по словам, – признался Жуков, отметив, что серьги в ушах и два кольца на левой руке из списка, который он изучал, пока ехал на квартиру госпожи Чупрынниковой.

– Что же вас привело ко мне? – Вопрос звучал вроде бы с изумлением, но с долей кокетства.

– Ваши серьги и вот те колечки на среднем и безымянных пальцах вашей очаровательной ручки.

– Что?

– Варвара Григорьевна, не буду перед вами играть роль приятеля Казимира, а сразу же откроюсь, я – помощник начальника сыскной полиции и прибыл к вам не с визитом, а по служебной надобности.

– Значит, с этим, – она посмотрела на кольца, – не всё чисто? – Миша кивнул, – думаю, Казик позаимствовал их у зятя?

– Совершенно верно.

– Я так и подозревала, что щедрость моего ухажёра получена не совсем честным путём.

– Как давно проявилась такая щедрость?

– Недавно.

– Можно, поточнее?

– Точно не помню, но, наверное, с апреля.

– Если вы подозревали, то почему не пресекли?

– Молодой человек…

– Михаил Силантьевич, – подсказал сыскной агент.

– Михаил Силантьич, какая женщина откажется от такого подарка?

– Не знаю, но…

– Вот именно «но», года наши женские бегут быстро, а надо успеть получить от этого, – Варвара указала рукой на лицо, – столько, чтобы не знать бедности.

– Хорошо, не будем об этом, – сменил тему Миша, – кроме этих подарков, Казимир дарил ещё что—нибудь? – Варвара открыла рот, чтобы ответить, но ее опередил Миша, – не советую говорить неправду. Список украденных драгоценностей составлен самим господином Котельниковым, торговцы, ювелиры будут предупреждены, я уже не гворю о скупщиках, которые дадут втрое меньшую цену, ну и выдадут без зазрения совести продавщицу и тогда она будет соучастницей кражи, а так, только ничего не подозревающей жертвой, получившей от поклонника некоторое количество драгоценностей, а главное не подозревающей, откуда они взялись у дарящего.

– Вы правы, я не знаю, – Варвара сняла с пальцев кольца, серьги, положила на стол, потом поднялась, – я оставлю вас на минуту.

Из соседней комнаты женщина вышла со шкатулкой в руках.

– Здесь всё, – она поставила на стол, – что дарил мне Казик. Я не хочу быть замешана в такое дело и моё имя появилось на страницах газет в статьях о преступлениях, – Варвара не снимала руки с крышки шкатулки, – только, Михаил Силантьич. – она на миг запнулась, – напишите мне расписку, что я сама вам отдала драгоценности.

– Непременно.

– Здесь только часть, – сказал Иван Дмитриевич, рассматривая список и заодно заглядывая в шкатулку, – у Котельникова похищено на сто тысяч, а здесь, дай Бог, на пять, если не ошибаюсь.

– Вы правы, – подтвердил Миша, – я заехал на квартиру Тржцинских, поговорил с прислугой, дворником, Казимир ведёт себя, словно ангел, никому слова плохого не скажет, тихий, спокойный, но вот странность нигде не учится, не работает, но иной раз сутками исчезает, но мне удалось найти его тайную квартиру.

– И как?

– Хвастовство в крови у молодых людей, ничего не совершивших в жизни, а так хочется показать, что они чего—то стоят.

– Через…

– Да, да, через смазливую дочку хозяина мясной лавки, расположенной по соседству. Два—три слова и она выложила не только адрес, куда ее приглашал молодой человек, но и колечко, которым он ее одарил.

– Когда ты всё успел?

Миша понурил голову. Спрятав лукавую улыбку.

– Успеваю, Иван Дмитрич, у меня очень хороший учитель.

– Что ж, остаётся только поговорить с Казимиром Вячеславовичем.

– В сыскное или?

– В сыскное, здесь он будет нагл и не очень словоохочив, – Путилин сощурил глаза, – там. Миша, бери двух полицейских посолиднее видом, я думаю, Николай Петрович нам в этом посодействует. Не так ли?

– Само собой.

– Так вот, с двумя полицейскими поезжай в дом к Тржцинским, надевай на Казимира наручники и в сыскное, главное побольше шума.

– С превеликим удовольствием, – Жуков не мог скрыть лукавой улыбки.

– Да, вот ещё, – остановил помощника Путилин, – сажай в камеру на Большой Морской и пока не пребуду никаких объяснений с ним.

– Само собой разумеется.

Вечером, часу в десятом Путилин распорядился привести в кабинет Тржцинского—младшего. Казимир оказался высоким юношей с полоской намечающихся под носом усов. Серые глаза насторожено смотрели на Ивана Дмитриевича, но следов страха не было.

– Подозреваемый по вашему приказу, – начал сопровождающий, но осёкся, когда начальник сыска махнул рукой.

– Можете быть свободны, – и только после этого Путилин поднял глаза и пристально окинул взглядом стройную фигуру с поникшими плечами.

– На каком основании, – начал Казимир, но остановился, увидев скривившиеся губы сидящего за столом начальника.

– Присаживайтесь, господин Тржцинский, – спокойно произнёс Иван Дмитриевич, указал рукой на стул, – нам предстоит долгая беседа.

– Я не понимаю, – но вновь остановился.

– Михаил Силантьич, записывайте. – Путилин обратился к Жукову, который за столом в углу приготовился писать допросный лист. – Ваше имя.

– Моё? – растерялся Казимир.

– Да, ваше, надо же соблюсти формальную сторону дела.

– Пожалуйста, Казимир Вячеславович Тржцинский.

– Ваше звание.

– Из дворян.

– Какой губернии, уезда?

– Санкт—Петербурской.

– Вероисповедание.

– Католик.

– Число, месяц, год рождения.

– Девятнадцатое февраля тысяча восемьсот шестьдесят первый.

– Знаменательная дата, – Иван Дмитриевич смотрел в глаза юноше.

– Я не понимаю.

– Род ваших занятий.

– Пока не определился. В чём собственно дело?

– Ранее находились под судом?

– Нет, – почти крикнул Казимир, – на чьё имя я могу написать жалобу?

– Не будем спешить, господин Тржцинский, – за окном прекрасный вечер, потом наступит не менее прекрасная ночь. Нам же с вами ведь спешить некуда?

– Ничего не понимаю, приезжают домой хватают, как, как, – он подбирал слово, – как какого—то каторжника.

– Ваша сестрица Анна Вячеславовна замужем за господином Котельниковым? Так?

– Так, но какое касательство имеет она ко всему этому? – Казимир указал руками на кабинет.

– Господин Тржцинский, не будем спешить. Я не буду повторять вопроса, видимо, вы его помните?

– Да, моя сестра Анна, урождённая Тржцинская, – сквозь зубы сказал юноша, – теперь носит фамилию мужа – Котельникова.

– Прекрасно, вы не нервничайте, а просто отвечайте на вопросы. Котельниковы проживают по улице Песочной, в доме номер сорок восемь. Так?

– Да так.

– Прекрасно. Как часто вы бываете у них в доме?

С губ Казимира была готова сорваться дерзость, но он осадил себя и немного успокоился.

– Каждый день я у них обедаю.

– Каковы у вас отношения с господином Котельниковым?

– Как у родственников, – процедил Казимир.

– Можно записать – превосходные? – Иван Дмитриевич играл роль недалёкого чиновника.

– Записывайте, как хотите, – отмахнулся юноша.

– Нет, так никак невозможно. Я не могу писать в допросном листе свои слова, мне нужны ваши ответы.

– Пишите превосходные.

– С каких пор вы ежедневно бываете в доме Котельникова?

– Зачем вам? – Грубо сказал юноша. – Извините, не поинтересовался, с кем, собственно, имею честь, – он выделил слово «честь», – беседовать.

– О простите великодушно, – взгляд Путилина не изменился, а так же открыто смотрел в глаза Казимира, – можно меня именовать Иваном Дмитричем, если по должности, то я – начальник сыскной полиции, если по чину, так действительный статский советник. Называйте меня, как вам сподручнее, только в кузовок не сажайте.

– Что? – не понял слов Путилина юноша.

– Ничего, не обращайте внимания, это я по—стариковски ворчу. Так с каких пор?

– Не помню.

– Так значит, для поддержания родственных отношений бываете у сестрицы?

– Да.

– Помогает ли она вам?

– В каком смысле?

– Вы нигде не служите, не учитесь, по вашим же словам, ищите себя в жизни. Вы располагаете средствами?

– Нет, – Казимир закусил губу, сказанного не воротишь. Тут же быстро добавил, – мой отец имеет капитал.

– Понятно, он оплачивает все ваши расходы.

– Разумеется, – юноша откинулся на спинку стула и закинул ногу на ногу, демонстративно фыркнул и посмотрел на руки.

– И подарки, – Путилин поднял со стола бумагу, медленно надел очки, прочитал, – Варваре Григорьевне Чупрынниковой?

– Кому? – Казимир густо покраснел, на висках выступили капли пота.

– Варваре Григорьевне Чупрынниковой, проживающей, – Путилин вновь поднял лист бумаги и назвал адрес.

– Я, – и умолк.

– Вы же сказали, что ваш батюшка статский советник Тржцинский оплачивает ваши счета?

Юноша молчал.

– Значит, и квартиру, которую вы снимаете для тайных встреч, – прозвучал новый адрес, – кстати, об этом поведал хозяин, что вы лично ему платили, потом дворник, продолжать?

– Не надо, – кадык резко опустился и поднялся.

– Так ваш батюшка плачивал? Мне жаль ваших молодых лет, – Иван Дмитриевич достал из ящика шёлковый платок, развернул его, лучи лампы заиграли на драгоценных камнях, – вам ещё предстоит разговор не только с сестрой, но главное, с зятем. А сейчас ничего не желаете мне рассказать?

 

Роковое наследство. 1878 год

13 августа, когда полуденное солнце скрывало свой облик за бегущими по небу перистыми облаками, в гостиницу «Европейская, что на Невском проспекте вошел молодой человек с нервным дергающимся лицом но так, как он шел уверенной походкой, на него никто не обратил внимания.

Вошедший поднялся на второй этаж. Подошел к массивной дубовой двери и дернул за витой шелковый шнур с золоченой кистью. В глубине трехкомнатного нумера раздался звон колокольца и дверь отворила молодая женщина в коричневом платье с белоснежным передником и таким же белоснежным чепцом. Она приветливо улыбалась.

– Добрый день! – произнёсла она приветливым голосом с нотами какой—то нежности.

Гость в знак приветствия приподнял край шляпы.

– Я хотел бы видеть господина Ильина.

– Как доложить?

– Э—э, – на лице человека промелькнула тень смущения, но мгновенно исчезла, словно и не затронула красивое лицо нежданным чувством.

Девушка улыбалась и смотрела карими глазами.

– Я сугубо по личному делу и хотелось поговорить тет—а—тет.

– Подождите в коридоре, – девушка пригласила войти гостя, – сию минуту доложу, – а сама прошла в сторону кабинета, где в это время писал письмо хозяин номера.

Вошедший открыл закрытую служанкой на замок входную дверь и сунул руку в боковой карман пиджака.

Через некоторое время вышел господин Ильин в синем бархатном халате, перевязанном поясом.

– А это ты! – на его лице появилась гримаса разочарования.– Что угодно?

– Я… Вы – подлец, – негромко прошипел гость и выхватил из кармана пистолет. Ильин отпрянул, но почувствовал спиною холодную стену. – Не бывать Вашим планам, не бывать.

В маленьком коридоре громко прозвучали шесть глухих выстрелов.

Господин Ильин схватился руками за грудь и опустился на пол, гость с пистолетом в руке побежал к выходу из гостиницы, где стояла коляска в ожидании седока.

– Гони, – он ударил по плечу извозчика и назвал адрес.

Дежурный чиновник выскочил на крыльцо и затем подбежал к коляске, на которой приехал Путилин.

– Иван Дмитрич, – подбежавший старался привести дыхание к спокойному состоянию, но ничего не получилось и он, тяжело дыша, произнёс, – в «Еропейской» постоялец убит. Просили Вас прибыть.

– Слышал, – сказал Путилин извозчику, поудобнее устроившись в кресле и добавил, – поехали.

Ехать пришлось недолго, с Офицерской свернули на Вознесенский проспект, с него на Мойку и по набережной до Невского, а там через Казанский мост Екатериниского канала.

Четырехэтажное здание с большими окнами и семью арками, караульными солдатами, выстроившимися вдоль центрального проспекта столицы, появилось по левую руку.

У входа прохаживался в ожидании приезда начальника сыскной полиции управляющий гостиницей, не знающий, куда девать ставшие бесполезными руки. Он заметил Путилина, и на лице промелькнуло облегчение, словно некая тяжесть свалилась с плеч.

– Что стряслось? – вместо приветствия произнёс Иван Дмитриевич.

– Это ужасно! Неизвестный поднялся в нумер на второй этаж и стрелял в проживающего там господина Ильина, – прошептал управляющий.

– Он убит?

– Нет, но врач говорит, что недолго ему мучится, опасные раны.

– Простите, но кто таков этот Ильин?

– О это весьма богатый человек из харьковской губернии, – также тихо продолжил он.

– Где потерпевший?

– Отнесен в спальню нумера, там же врач.

– Проводите меня.

Шли, молча, только на втором этаже Иван Дмитриевич спросил:

– Как долго потерпевший проживал у Вас?

– В этот приезд недели с две.

– Часто бывал в столице?

– О да! Дольно часто, чуть ли не каждый месяц. По этой причине господин Ильин абоноровал нумер за собою.

– Как долго?

– Третий год.

– Хорошо.

Дверь нумера была приоткрыта, за ней на полу следы крови.

Из спальни навстречу вышел врач с маленькой бородкой клинышком и в пенсне, за ним шел помощник с саквояжем в руках.

– Иван Дмитриевич, – произнёс он, – вот так и приходиться встречаться в трагических обстоятельствах.

– Ce la vie! (Такова жизнь!) – сказал Путилин. – Как самочувствие Вашего пациента?

– Все в руках Господа, – врач снял пенсне и потер пальцами переносицу, – шесть пуль попали в грудь. Убийца стрелял с двух аршин.

– Можно к нему пройти?

– Ваше право, но он лишился чувств и я не могу предположить, что будет способен разговаривать до своей кончины, но в кабинете служанка Зинаида Милкова.

– Она приезжала с хозяином?

– Нет, она постоянно проживала в гостинице.

– Благодарю.

Девушка сидела на краешке кожаного дивана, закрыв лицо платком. Она не слышала, как вошел в кабинет Путилин. Только вздрагивающие плечи, говорили о том, что она рыдала.

Иван Дмитриевич присел рядом, скрестил руки на рукояти трости и застыл в ожидании, когда девушка сможет успокоиться.

Через некоторое время служанка убрала от лица платок, осмотрела с удивлением кабинет, на Путилине задержала взгляд.

– Прошу извинить меня за беспокойство, Зинаида, – произнёс, не поворачивая головы, Иван Дмитриевич, – но я вынужден задать несколько вопросов.

– Я готова, господин…

– Путилин, начальник сыскной полиции, но можно Иван Дмитриевич.

– Я готова, господин Путилин, – потом поправилась, – Иван Дмитриевич.

– Кто приходил сегодня к Ильину?

– Вы говорите о том, кто совершил насилие?

– Да.

– Он не представился, но выглядел несколько нервным.

– Ты ранее его видела?

– Нет, впервые.

– Как он выглядел?

– Высокий, красивый, в одежде от хорошего портного.

– Это ты сразу отметила?

– Я не знаю, как Вам объяснить.

– Хорошо, опиши его глаза, нос, лицо наконец.

– Лицо продолговатое, меня поразила, когда я открыла дверь, его бледность, глаза, – она говорила спокойно, щеки порозовели, – мне показалось, что карие, хотя могу ошибиться, ведь в коридоре не так светло.

– А волосы, усы?

– Усов и бороды не было, а цвет волос… Нет, – покачала головой, – на нем была шляпа и он ее не снимал.

– Ты сможешь его опознать?

– Думаю да.

– Что ж, злодей будет найден.

Иван Дмитриевич поднялся с дивана, собираясь попрощаться, когда в дверь кабинета раздался стук.

– Входите, – произнёс начальник сыска.

– Господин Путилин, – выпятил вперед грудь вошедший полицейский, – там извозчик прямо—таки рвется к Вам, говорит, что с неотложным делом.

У входа в гостиницу возле коляски стоял бородатый извозчик, нервно покусывающий губы.

– Слушаю, – подошел к нему Иван Дмитриевич.

– Господин Путилин, – наклонил голову к уху начальника сыска и зашептал, – с час тому ко мне подсел молодой человек с пистолетом в руках, я был напуган, но он просил отвезти в Свечной переулок, там он вышел у доходного дома Туляковых и с лихорадочной торопливостью в него вошел.

– А далее?

– Я поначалу на Офицерскую к Вам, там мне сказали, что Вы в «Европейской», ну я сюда, а тут узнал, что какой—то господин застрелен.

– Ты его узнаешь?

– Как же не спознать.

Путилин подозвал одного из полицейских, стоящих у входа.

– Вези, голубчик, нас к твоему молодому человеку.

Небольшая квартира, которую занимал в доходном доме молодой человек, носила следы поспешного бегства, только бросалась в глаза стоящая на столе бутылка французского вина в обществе одинокого фужера.

Привратник стоял у двери.

– Я слышал, как он извозчику говорил: «Гони на Николаевский», – торопливо говорил он, словно был в подозрении и стремился к своему оправданию, – я рядом стоял.

– У него в руках что—нибудь было, когда он приехал?

– Не заметил, он быстро пробежал мимо меня и сразу к себе.

– Закрывай дверь и вызови околоточного, чтобы никто сюда не имел доступа.

– Так точно.

Путилин показал сопровождающему его полицейскому следовать далее на вокзал.

Через час в комнате допросов сидел задержанный, проживавший в доходном доме Туляковых под фамилией Герца Ганса Францевича. Паспорт при нем оказался искусной подделкой. При осмотре ни на одежде, ни на белье не было ни одной метки, говорившей об первых буквах имени и фамилии владельца, небрежно срезаны острым предметом, как казалось в спешке.

На вокзале молодой человек не оказал никакого сопротивления, а был словно не в себе. Пистолет был найден в кармане брюк, готовый в любое мгновение выпасть. По всей видимости, положен по забывчивости.

Ни на один вопрос, задержанный не ответил, безучастно глядя на руки, лежащие на столе. Только когда попытались снять с его шеи крест, задержанный, словно ополоумел, поначалу бросился в драку, а потом слезно умолял вернуть золотой крестик с выгравированными буквами «Е» и «С».

– Иван Дмитрич, – Миша Жуков, помощник Путилина, барабанил пальцами правой руки по листам писчей бумаги, сложенной стопкой, – Герц молчит, словно воды в рот набрал, но не это важно, улик хватает. Служанка умершего его опознала, извозчик тоже.

Путилин молчал, устремив задумчивый взгляд в окно, где на столицу начинал опускаться ранний вечер.

– Иван Дмитрич, – повторно обратился к начальнику помощник.

– Так—то оно так, —вскинул брови и сжал губы, потом продолжил. – Посуди—ка сам. Идет человек на убийство, а для чего, скажи—ка, срезает метки с одежды.

– Не знаю.

– Не знаешь… А для того, мил—государь, чтобы мы не узнали истинного имени и фамилии. значит у задержанного есть своя тайна, которую нам предстоит узнать, тем более… Ладно, слушай свое задание по теперешнему делу, ты должен собрать все, что сможешь откопать о неком господине Ильине, как ты знаешь застреленном в одной из дорогих гостиниц столицы, а я займусь личностью задержанного.

Следующим утром Иван Дмитриевич был удивлен визитом родственника убитого Петра Серафимовича, который сам предложил взглянуть на задержанного, уж больно интересно было ему, кто соизволил покуситься на жизнь дражайшего Василия Иосифовича, в жизни мухи не обидевшего.

– Господин Путилин, мне сообщили, что вы занимаетесь поимкой злоумышленника, и я безумно удивлен происшедшим и не могу найти объяснения случившемуся злодеянию. Василий Иосифович в последнее время часто бывал в столице по настоянию родных, ибо после смерти жены Машеньки два года жил безвыездно в своем имении, а ведь он еще крепкий мужчина. К сожалению, Бог не дал ему наследника, но несколько месяцем я видел Василия в хорошем расположении духа.

– Господин Ильин не собирался жениться?

– Я думал об этом, но он бывал иногда скрытен и любил устраивать неожиданные сюрпризы. Так что вполне может быть.

– Скажите, у Василия Иосифовича написана духовная?

– После смерти Машеньки он написал, но об этом может знать его поверенный, кажется, им был господин Скарабеевский, проживающий здесь, в Петербурге

– Велико ли состояние Ильина?

– Я думаю, что все состояние около двух миллионов.

– Он путешествовал один?

– Нет, всегда со своим верным Санчо Панса, как я называл Ивана, слугу Василия, но в этот раз, как говорил Ильин, он слег с какой—то болезнью и не имел возможности быть рядом с хозяином.

– Вам не ведома причина приезда?

– Увы, – произнёс, задумавшись, родственник убитого, – даже предположить не могу. Василий обязательно дождался бы выздоровления Ивана, без сомнения. Это утверждаю с достаточной уверенностью.

– Вы бывали в «Европейской» у Ильина?

– А как же! В последний раз вчера вечером.

– О чем Вы с ним беседовали?

– Так о пустяках. Я пробыл у Василия с полчаса, так сказать визит вежливости. Мы выпили по чашке кофе и рюмке коньяку.

– Может быть, вам показалось что—то необычным?

– Нет, постойте, – задумался Петр Серафимович, – хотя… нет, он был в превосходном настроении.

– Хорошо, взгляните на убийцу.

– Я не хотел бы, чтобы он меня видел.

– Я это устрою.

– Господин Путилин, – жаловался родственник убитого, – я сбит с толку. Это же Константин Иванов – двоюродный племянник Василия. Я ничего не понимаю, я отказываюсь, что—либо понимать. Может, вы мне объясните? – глаза высказывали не только удивление, но и какое—то непонятное беспокойство.

– Что ж, – сказал Иван Дмитриевич, – я вам все поясню после того, как сам смогу разобраться в происшедшем.

Путилин держал в руках лист бумаги, где старательно было выведено:

«Константин Евграфович Иванов, двадцати трех лет, из потомственных дворян Харьковской губернии, студент Харьковского Императорского Университета, слушает курс юридического факультета».

Молодой человек ничем себя не проявивший, но и не запятнавший свое имя и вдруг в одночасье ставший убийцей собственного дядюшки.

Задержанный тенью прошел к столу и опустился на стул.

Иван Дмитриевич подал сигнал конвоиру, чтобы тот оставил их наедине.

– Константин, – произнёс Путилин, молодой человек оживился и поднял взгляд на начальника сыскной полиции и тут же появившийся в глазах огонек погас, – личность твоя установлена. Может быть, пришло время рассказать о твоем преступлении?

– Вам не понять, – вздохнул Иванов и плечи еще больше опустились, – Вам не понять, вы погрязли в суете обыденности, а она… Я ничего не хочу говорить, пусть меня уведут и оставьте меня в покое, я не хочу, чтобы грязными руками трогали самое дорогое и святое для меня, – и молодой человек умолк.

– С чем пожаловал, господин Жуков, – Миша всегда обижался, когда Иван Дмитриевич его так называл, но в данную минуту пропустил «господина» мимо, даже не наморщил высокий лоб, как делал всегда.

– Немножко, но кое—что есть.

– Слушаю, – Путилин откинулся на спинку кресла, приготовился к накопанному Мишей.

– Ильин Василий Иосифович, тридцати девяти лет, потомственный дворянин. Проживает, то есть проживал в Харьковской губернии в Старобельском уезде в собственном имении. Десять лет тому женился на Марии Петровне Ковтун, дочери владельца маслозавода, который вскоре по смерти отца перешел дочери, умершей три года тому. Два последующих года жил затворником, но вот год, как, по настоянию родственников, начал появляться в Москве и столице.

– Немного.

– Иван Дмитрич, – засопел от обиды Михаил, – времени—то мало. Сколько успел.

– Молодец, – похвалил Путилин.

– Рад стараться, – повеселел помощник, – а задержанный молчит?

– Молчит.

– Как же с ним?

– После твоего ухода пришел ко мне родственник господина Ильина. Он опознал взятого нами под стражу, им оказался двоюродный племянник убитого некто Константин Евграфович Иванов, двадцати трех лет. На вновь учиненном допросе он был немногословен, но любопытнейшие прозвучали слова. Поначалу Иванов проговорился «она», а потом о чем—то святом и дорогом ему сердцу. Поэтому начни искать женщину, которой предложил или собирался предложить свою руку убитый. Я думаю, эта тропинка нас выведет к более широкой дороге.

– А кто становится наследником Ильина? – просил Миша.– Ведь наследников он так и не дождался.

– Вот по этой причине нам стоит посетить поверенного в делах Ильина господина Скарабеевского, – Иван Дмитриевич начал листать книгу, из которой почерпнул, что поверенный в делах Александр Михайлович Скарабеевский проживает в меблированных комнатах Квернера, что на Невском проспекте.

Александр Михайлович принял сотрудников сыскной полиции в своем кабинете, за которым он посматривал конспект речи, что придется сегодня произнёсти в защиту одного не очень честного поставщика. Легкое раздражение охватывало его по этой причине. А здесь еще и полицейские.

– Господа, я очень занят, поэтому могу уделить Вам всего несколько минут

– Александр Михайлович, – сказал Путилин, – я знаю о Вашей занятости, – действительно Скарабеевский был одним из занятых поверенных не только в гражданских, но и уголовных делах, обладая энциклопедическими знаниями в избранной им деятельности, – но если бы не чрезвычайные обстоятельства, я не посмел вас потревожить.

– Слушаю Вас.

– Является ли вашим клиентом некий господин Ильин Василий Иосифович?

– Да, – сухо ответил он, – но дела господина Ильина я буду обсуждать только с его ведома.

– Другого я и не ожидал, – произнёс Иван Дмитриевич, – но к несчастью Василий Иосифович был вчера застрелен.

– Что Вы говорите, – изумился поверенный, снял очки и положил поверх читаемой им до сего мгновения бумаги.

– Вчера в него стрелял Константин Иванов.

– Невероятно, только дней пять тому, да, да, пять дней, – нахмурился Александр Михайлович, – Василий Иосифович был весел шутил, говорил, что, наконец, после смерти первой жены обретает новое счастье и вот такая напасть. Невероятно.

– Простите, а с какой целью приходил к Вам Ильин?

– Он приехал в Петербург, чтобы здесь у меня подписать завещание.

Путилин впился глазам в Скарабеевского.

– Мне хотелось бы знать, кто является наследником?

– Соблюдение тайны считаю излишним, тем боле, что мой доверитель мертв. Все состояние господина Ильина, за исключением незначительных сумм, переходит в полное распоряжение Эльжбеты Вацлавны Язвицкой, его невесты.

– Как он к ней относился?

– О! Я не видел счастливее человека, он прямо таки светился при упоминании даже ее имени. Смерть первой жены сделала Василия Иосифовича затворником, а новая любовь окрылила Ильина, вдохнула в него исключительный интерес к жизни. При последней встрече он строил планы, хотел уехать поначалу в путешествие вокруг Европы, а затем имел намерение совершить кругосветное путешествие, благо средства без всякого обременения позволяли ему это сделать. Это ужасно!

– Вы можете что—нибудь рассказать о Язвицкой?

– Увы, только со слов господина Ильина.

– И все же?

– То, что она сущий ангел и женщина прямо небесной красоты, с изумительным характером. Вот, пожалуй, и все, что я могу Вам поведать о самой Эльжбете Вацлавне.

– Вы не знаете, откуда она родом.

– Насколько я осведомлен, Язвицкая родом из Варшавы и происходит из древнейшего, но как бывает обедневшего рода.

– Благодарю, Александр Михайлович! Вам часом неизвестно, где ныне находится этот ангел?

– Не имею чести знать, но с Василием Иосифовичем ее не было.

– Извините за вторжение, но служба.

– Вы же сказали, что убийца задержан?

– Совершенно верно, но появились кое—какие обстоятельства, требующие боле тщательного подхода к происшедшему.

– Вы тоже меня просите, но ничем больше помочь не могу.

– Вот и новое лицо в нашей трагедии, – сказал по дороге Путилин под стук колес по булыжной мостовой.

– Притом лицо сущего ангела, как выразился господин поверенный, – дополнил слова начальника Михаил.

– Вот именно ангела, – задумчиво произнёс Иван Дмитриевич, потом, словно пробудившись ото сна, добавил, – стоит, Миша, тебе заняться дамочкой более серьезно.

– Вы думаете….

– Нет, ныне я ничего не думаю, но не верю в такие совпадения.

– Стоит тебе сегодня же ехать в Киев. Бумага бумагой, а там ты знаешь больше, чем смогут нам отписать из канцелярии полицмейстера.

Войдя в сыскное отделение, Путилин отдал дежурному чиновнику распоряжение, чтобы к нему в кабинет был препровожден задержанный Константин Иванов, что через некоторое время было исполнено.

Осунувшееся лицо и взгляд, скорее мертвый, чем потухший, выдавал душевные муки и сердечные переживания находящегося под стражей молодого человека.

– Что Вам от меня, господин полицейский, надо.? Я убил, я. Что Вам надо еще? Что? – голос почти с крика перешел на шипящий шепот.– Не смейте меня касаться грязными словами.

– Успокойтесь, Константин Евграфович, – Путилин, чтобы занять руки, перекладывал бумаги с одного угла на другой и подавил в себе раздражение к этому молодому человеку своими руками сломавшему собственную едва начавшуюся судьбу.

– Я спокоен, – поднял уставшие от бесконечных мыслей глаза Иванов.

– Мне хотелось бы по– человечески понять причины Ваших поступков, толкнувших Вас на преступление?

– Их нет, расстройство рассудка.

– Не скажите, – покачал указательным пальцем начальник сыска, – я не встречал людей, в порыве помрачнения рассудка поступали так разумно шаг за шагом.

– Что Вы имеете в виду? – в глазах задержанного появились искорки интереса.

– Насколько мне известно в Харькове у Вас не было пистолета?

– Ну и что?

– Следовательно, его приобрели сознательно.

– Может быть.

– Далее остановились в столице под чужим именем и с подложным паспортом.

– Это запрещено?

– Так точно, господин Иванов, – и Путилин показал большую книгу в кожаном переплете с золотым теснением «Свод Законов Российской Империи», Вам, как будущему юристу, должно быть известно, что гласит Устав о паспортах.

Молодой человек отвел взгляд.

– Я могу напомнить.

– Не надо.

– И напоследок поясните, зачем было срезать с одежды метки.

Иванов поднял голову, в глазах мелькнула тень удивления и так же неожиданно исчезла.

– Чтобы не могли меня опознать.

– А Вы говорите, расстройство рассудка, – молодой человек с интересом смотрел на Путилина. – На что похоже ваше поведение?

Задержанный молчал.

– В ваших поступках, Константин Евграфович, я не вижу никакого помрачнения, а шаг за шагом исполнение задуманного злого умысла. Или я не прав?

– К сожалению, вы правы, – спокойным тоном произнёс Иванов.

– Может поясните, какую роль в этой драме играет Эльжбета Язвицкая?

– Увы, я с ней не знаком.

– Полно вам, Константин Евграфович, мне доподлинно известно, что Вы гостили у дядюшки в имении в то время, когда там проживала госпожа Язвицкая, к слову сказать, невеста вами убитого родственника, – сказал наобум Иван Дмитриевич.

– Да, я гостил у него, – молодой человек боялся назвать имя убитого им дяди, словно страшился, что его призрак явиться за своим убийцей, – но с названной дамой не знаком.

– Хорошо, тогда поясните, почему вы решили совершить это злодеяние?

– Не знаю.

– Вы за что—то были сердиты на Василия Иосифовича?

– Нет.

– Вы обучались в Университете на деньги Ильина?

– Да.

– Он отказал вам?

– Нет, он никогда не был скуп.

– Тогда что же подвигло Вас на преступление?

– Ненависть… нет, не то… наверное, сам не пойму. Не знаю

– Может быть госпожа Язвицкая стала причиной ненависти к дяде?

– Что вам до Эльжбеты? – вскипел молодой человек, спокойствие покинуло его, словно гречишная шелуха ветром. – Я его убил, – он тряс рукой, – вот этой рукой, этой. Что вам еще надо? Что? Я бы снова его убил, если бы представилась такая возможность. Понимаете снова!

– Мне понятны ваши слова, но не ясна причина столь откровенной вражды по отношению к Вашему дяде, не сделавшему вам зла, а только добро.

– Я его ненавидел за то, что он меня лишил самого дорогого… Все, я устал, я не хочу слушать вас и тем более с вами разговаривать, мне надо отдохнуть. Пусть меня уведут. Если я преступник, то будьте хотя бы вы милосердны по отношению ко мне. Я устал, я болен, я хочу спать.

Пока Михаила уносил паровоз в западный край, столицу Царства Польского – Варшаву, Иван Дмитриевич подъезжал к гостинице, где накануне произошло убийство.

Ничто не напоминало о вчерашнем злодеянии, только Путилин видел, как швейцар что—то сказал посыльному и тот, видимо, побежал за управляющим.

Иван же Дмитриевич, постукивая тростью, начал подниматься по лестнице, чтобы пройти к нумеру несчастного господина Ильина.

Дернул за шнурок. Через минуту дверь отворилась, и за ней показалось посвежевшее лицо Зинаиды, служанки убитого.

– Добрый день, господин Путилин, – сказала она, на лице появилась тень улыбки.

– Разрешишь войти?

– Пожалуйста, – она отступила в сторону, пропуская начальника сыскной полиции.

– Я хотел бы задать несколько вопросов.

– Пройдемте в гостиную.

Иван Дмитриевич опустился в кожаное кресло, а служанка убитого на стул.

– Зинаида, ты встречала всех приходящих к Василию Иосифовичу?

– Да, это было одной из моих обязанностей.

– Хорошо. Когда приехал Ильин?

– Ровно две недели тому.

– Кто его навещал?

– Гостей было немного, – задумалась служанка, припоминая посетителей, – я бы назвала господина Скарабеевского Александра Михайловича, потом Петра Серафимовича, родственника хозяина, он был в предыдущий перед убийством вечер, но пробыл недолго.

– А дамы?

– Если Вы спрашиваете о госпоже Язвицкой, то в этот раз она не приезжала.

– Она часто здесь бывала?

– В прошлые приезды, – Зинаида стушевалась.

– Говори правду, хозяину ничем не помочь, а репутация дамы не пострадает. Я умею хранить тайны.

– В прошлые приезды Эльжбета Вацлавна проживала с хозяином.

– Я понимаю, а в нынешний приезд?

– Ее в городе не было.

– Где же она была?

– Я слышала, как Василий Иосифович говорил, будто она в Киеве.

– Зинаида, ты не знаешь, почему господин Ильин посетил Петербург именно сейчас?

– Нет, не знаю.

– Василия Иосифовича всегда сопровождал Иван. Почему в этот раз он не приехал?

– Мне было сказано, что он приболел.

– Но ведь Ильин никогда без него не выезжал из имения?

– Совершенно верно, вот и я была удивлена, что Василий Иосифович не дождался выздоровления своего слуги, никогда ранее такого не бывало, ведь без Ивана он был, словно дитя малое.

– Не знаешь, какая хворь одолела Ивана?

– Мне не ведомо.

Когда Иван Дмитриевич спустился в залу для ожидания, его ждал управляющий.

Путилин ответил на приветствие.

– Я слышал, убийца задержан, – тихим голосом произнёс управляющий, стремясь не привлекать внимания.

– Ваша правда, – начальник сыскной полиции, словно бы по секрету, добавил, – посажен под стражу и сознался в преступлении. Да и как не сознаться, при нем найден пистолет, и служанка убитого опознала. Дело за малым, передать прокурору.

– Такого щедрого постояльца лишились, – посетовал управляющий.

– Может быть, новый продолжит абонировать нумер.

– Дай Бог! Покойный внес плату до конца года, а там…

– Не беспокойтесь, огласит поверенный духовную, но Вы ж в накладе не останетесь?

– Надеюсь.

– Кстати о покойном никто не интересовался?

– Вчерашним вечером приходил высокий господин с бородкой, но не представился, а как узнал о смерти господина Ильина, так в одночасье покинул гостиницу.

– Ранее бывал у Вас?

– Нет, я видел его в первый раз.

– Если кто будет проявлять интерес к господину Ильину, надеюсь Вам не надо напоминать, куда необходимо сообщить, – уходя, сказал Иван Дмитриевич, приподняв шляпу.

Путилин решил пройтись до Офицерской пешком, а Михаила уносил выпускающий черный дым паровоз, отправившийся в путь длиной тысячу двести верст, каждый час, удаляясь от столицы на пятьдесят с гаком. Пока помощник Ивана Дмитриевича уныло смотрел на проносящиеся за оконным стеклом зеленные деревья, колосящиеся от ветра ржаные поля, деревни с людьми, занятыми своими повседневными делами. Жуков подсчитывал, сколько долгих часов предстоит слушать металлический стук колес, под который спустя некоторое время сморила дрема.

Иван Дмитриевич вызвал дежурного чиновника и вручил несколько телеграмм для отправки в Варшаву и Харьков. В первой он просил встретить своего помощника Михаила Жукова и оказать содействие в розыске необходимых секретных сведений о некой особе, рожденной в Варшаве, во второй же спрашивал о болезни Ивана, слуги Василия Иосифовича Ильина, и о происшествиях, связанных с вышеуказанным господином и особой по фамилии Язвицкая Эльжбета Вацлавна.

Паровоз приближался к дебаркадеру вокзала столицы Царства Польского Варшаве.

Михаил, ранее не бывавший в западных краях Российской Империи, с интересом взирал на проплывающие за окном аккуратные дома с искусно уложенной на крышах черепицей, которую в Петербурге не применяли из—за того, что не выдерживала морозов и трескалась.

Раздался пронзительный металлический скрип, и паровоз остановился. На дебаркадере стояли встречающие. Помощник Путилина не спешил покинуть теплое чрево вагона. С небольшим кожаным чемоданом в руке он спустился по трем ступеням, второй рукой держась за бронзовый поручень. Вздохнул полной грудью и собрался к выходу, где намеривался взять экипаж, для поездки в канцелярию обер—полицмейстера, где можно узнать адрес сыскного отделения.

– Господин Жуков! – раздался голос за спиною с легким акцентом, выдающим поляка.

– Так точно, – обернулся Миша к человеку в образцово– подогнанном мундире поручика с солдатским Георгием на груди.

– Поручик Мышевецкий, – представился человек в военной форме, щелкнув каблуками и поднеся руку к форменной фуражке, залихвацки сидевшей на голове, – товарищ начальника сыскного отделения.

– Рад встрече, – проговорил Жуков и представился с той же официальностью, как и подошедший, – Михаил Силантиевич Жуков, помощник начальника Санкт—Петербургской сыскной полиции, прибыл для проведения розыскных деяний.

Поручик насмешливо посмотрел на прибывшего.

– Полно Вам, Михаил Силантиевич, мы с Вами одного поля ягоды, сыскные, поэтому предлагаю без officialit; (фр. —официальности). Я приставлен для оказания всяческой помощи в Вашем деле.

– Я, господин Мышевецкий…

Поручик поднял вверх палец.

– Просто Анджей…, – потом поправил он, – Андрей Иванович.

– Я согласен с Вами, Андрей Иванович.

– Превосходно. Вы Варшаву посещаете в первый раз.

– Вы правы, впервые.

– Пройдемте, нас ждет экипаж.

Улицы, по которым катил экипаж, поражали исключительной чистотой, какой—то игрушечной опрятностью и казались декорациями в хорошем театре. Мише было любопытно и он то и дело крутил головою, с интересом поглядывая не только на дома, но и на людей в чистой одежде, без суетливой спешки, идущих по своим делам.

– Михаил Силантич, – произнёс поручик, – господин Путилин писал о некой особе, но фамилии не написал. Так о ком идет речь?

– Никакой тайны здесь нет, по расследуемому делу нас заинтересовала Эльжбета Вацлавна…

– Язвицкая? – удивленно вкинул брови Мышевецкий.

– Вы знакомы? – задал в ответ вопрос Михаил.

– О нет, я не был представлен нашей красавице, но наслышан о ее похождениях.

– Даже так?

– Я вижу, слава о нашей Клеопатре достигла берегов Невы?

– Не совсем верно, есть некоторые подозрения в адрес упомянутой дамы. А почему Клеопатра?

– О! Это была одна из историй, которые в конечном итоге превращаются в изящную легенду, но сколько в ней вымысла, сколько правды я не могу сказать, ибо знает это лишь наша Варшавская Клеопатра. Было это года три– четыре тому. В ту пору госпожа Чарторыйская, отец которой спустил состояние предков на карточные игры и, в конце концов, скрываясь от кредиторов покончил с собою, уже стала Язвицкой, выйдя замуж за сына одного из богатейших людей Царства, но и здесь злой рок настиг ее. Язвицкий —старший умер и оказалось, что сыну в наследство ничего не оставил. После больших денег, которые давали возможность оплатить любую прихоть, в одночасье стать почти нищей. Это был удар для Язвицкого—младшего, который скатился к банальному пьянству. Эльжбета была не такова, в нее влюбился молодой человек с хорошим состоянием. Так вот, как говорят, одним прекрасным днем они прогуливались по кладбищу, где их никто не мог увидеть, и она в разговоре предложила ему ночь любви, но за это он должен покончить с собою на следующее утро, но при этом, написав завещание на ее имя, и чтобы он поклялся в этом на могиле отца, рядом с которой они проходили. И что Вы думаете, через несколько дней молодой человек свел счеты с жизнью и навеки успокоился с пулей в виске, однако самое удивительное, я правда не осведомлен о ночи любви варшавской дамы, но состояние покойного незамедлительно перешло к нашей Клеопатре.

– Чем же госпожа Язвицкая приворожила молодого человека?

– Эльжбета Вацлавна необычайно высокого роста, слегка худощавая, но она не портила госпожу Язвицкую, а наоборот дающая неповторимый шарм, всегда элегантно одетая, с изумительными по красоте украшениями, с благородными чертами лица и сверкавшими огоньками, невероятно живыми глазами, всегда смеющаяся, кокетливая, находчивая в словах и разговорчивая даже в тяжелые минуты. Мне ее не описать, ибо по праву являлась первой красавицей нашего края.

Она поражала мужчин влюбленностью, словно неисцелимой болезнью.

– Невероятно, – Михаил был удивлен, – а в нынешнее время, где она проживает?

– Увы, это мне неизвестно. Она покинула наш город с года два тому и с тех пор здесь не появлялась.

– Была причина?

– Да, одно загадочное обстоятельство вынудило госпожу Язвицкую ретироваться из Варшавы прочь.

– В чем же оно выказалось?

– Эльжбета Вацлавна затеяла бракоразводное дело, но муж был против, тем более, что остался без средств, а наша Клеопатра пользовалась данной ей Богом сметливостью и красотой, обеспечивая себя деньгами, крохи перепадали мужу, но и им он был рад. Поверенным в делах госпожи Язвицкой стал некий Поляков Еремей Федорович из Москвы, имевший обширную клиентуру по России. Так вот до процесса в суде дело не дошло, господина Язвицкого нашли дома с разбитой тяжелым подсвечником головой.

– А Язвицкая?

– Она в это время была в Вольмаре Лифляндской губернии.

– Преступник так и не был найден?

– Совершенно верно, но мы выяснили, что младшего брата убитого видели в час, предшествующий драме у дома господина Язвицкого.

– И?

– Вот именно, что «и». младший брат покончил с собой, говорили, что этот восемнадцатилетний юноша состоял в любовной связи с нашей дамой, так что и здесь не обошлось без участия Эльжбеты, но слова они и остаются словами. Не было найдено ни одной улики, ни одного клочка бумаги, ни одного свидетельства об этих отношениях. Жена цезаря вновь осталась вне подозрений.

– Клубочек, – улыбнулся Жуков.

– Я бы сказал змеиный клубочек, а госпожа гидра вне досягаемости. И это еще не все. Добропорядочный поверенный Поляков, имевший в Москве большую семью, неожиданно бросает свою практику и со ста тысячами доверенных ему рублей скрывается в неизвестной стороне. Было это года полтора тому. Поговаривали, что видели его в обществе все той же Эльжбеты Вацлавны. Так—то, Михаил Силантич, не только у вас в столице страсти кипят, но и у нас, грешных провинциалов.

– Послушать вас, Андрей Иваныч, так она не женщина, а чудовище с жестоким сердцем и милой улыбкой на ласковых устах, преступница в облике неописуемой красавицы.

– Вы нашли правильные слова для описания госпожи Язвицкой. Жестокое сердце и милая красавица. Точнее сказать невозможно.

– Я смогу прочесть документы по тем делам, о которых Вы упоминали?

– Да, я приставлен к вам, оказывать посильную помощь, поэтому не вижу излишних помех к ознакомлению с тем немногим, что удалось собрать.

– Жаль, что Ивана Дмитрича нет.

– Наслышан, наслышан, вести к нам доходят хоть с опозданием, но уважение питаем к господину Путилину. Как мне известно, Вы, Михаил, – поручик испытующе посмотрел на Жукова, как он отнесется к обращению без отчества, но тот даже не повел бровью, – правая рука глубокоувжаемого начальника сыскной полиции столицы.

– Совершенно верно, Андрей, – также не уделяя особого внимания отчеству, произнёс Михаил, принимая игру поручика.

– Сработаемся, – рассмеялся офицер и стукнул Жукова по плечу, – приглашаю вечером на товарищеский ужин.

– Я не против Вашего предложения.

– Не знаю, как у Вас в столице, но у нас нравы проще.

– Особенно такая женщина, как госпожа Язвицкая, с простым и открытым характером.

– Не в бровь, а прямо в глаз.

– Мы тоже в столице не лыком шиты.

– Уел, – рассмеялся Мышевецкий открытым заливистым смехом.– Как я понимаю, первейшая необходимость углубиться в собранные документы?

– Так точно.

– В сыскное, – он наклонился вперед и похлопал по плечу возницу.

До позднего вечера Михаил корпел над бумагами, иногда обращаясь к поручику за некоторыми пояснениями. В конце концов, когда написанные синими чернилами строчки начали сливаться в единую вязь, Жуков произнёс:

– На сегодня достаточно.

– Мне показалось, – улыбался Язвицкий, – что до утра мы не покинем нашего архивариуса.

– Приучил меня Иван Дмитрич доводить дело до конца, в иных делах каждая мелочь на вес золота.

– Похвальная черта.

– На том и стоит петербургский сыск.

Иван Дмитриевич в тот же час читал первую телеграмму из Харькова, в которой говорилось, что слуга покойного Иван, пятидесяти трех лет от роду, взят в услужение, будучи крепостным, но так и остался при младшем Ильине. Был скорее наперсником, ем слугою и повсюду сопровождал хозяина, а недели тому одолела его хворь, едва не отдал Богу душу, но, Слава Господу, обошлось, но с постели так и не поднялся. А отчего Василий Иосифович решил срочно посетить столицу, никто объяснить не может. Да, во время болезненного приступа Ивана в имении гостили Эльжбета Вацлавна Язвицкая и племянник убитого Константин Евграфович Иванов. Ссор или иных недоразумений между ними не было. Господин Ильин был в прекрасном расположении духа, окружил нежною заботою гостью. За день до отъезда хозяина имение покинул Иванов в раздраженном состоянии. Господин Ильин уехал вместе с гостившей Язвицкой.

– Константин Евграфович, – Путилин вновь вызвал к себе на беседу убийцу, – зачем Вы сказали, что не знакомы с госпожой Язвицкой?

– Я, господин полицейский, такого не говорил, ибо вы меня не спрашивали о вышеназванной даме.

– Хорошо, тогда устраним мой промах. Вы знакомы с госпожой Язвицкой?

– Видел несколько раз, но не был представлен.

– Как же так, Константин Евграфович, – чуть ли не с обидой в голосе произнёс Путилин, – Вы до отъезда в Петербург гостили у дядюшки?

– Гостил.

– Если мне не изменяет память, то почти что месяц?

– Да.

– Но в тоже время там находилась Эльжбета Вацлавна.

Иванов потупил глаза.

– Я не думаю, что Вас скрывали друг от друга.

На щеках молодого человека заиграли желваки.

– Да, мы знакомы, – процедил сквозь зубы Константин.

– Тогда скажите, чем было вызвано Ваше раздражение, когда Вы покидали имение.

После минутной паузы Иванов произнёс.

– Он отказал мне в незначительной сумме, предназначенной для продолжения моего обучения в Университете.

– Я не понимаю Вашего родственника, ведь это он оплатил весь курс обучения год тому.

Молодой человек уставился на руки с грязными полосками на ногтях.

– Чем же на самом деле было в час отъезда вызвано Ваше раздражение?

– Какое Вам, господин как Вас там, до моего душевного состояния. Я убил! Я! Неужели мало моего признания, неужели мало того, что видели и в гостинице перед несчастным случаем, неужели мало, что нашли в моем кармане пистолет, неужели мало свидетельства и извозчика, везшего меня на съемную квартиру. Что Вам надо? Что?

– Вы уезжали из имения в таком же раздражении? – спокойным тоном спросил Иван Дмитриевич.

– Что? – Константин обескураженным взглядом смотрел на невозмутимое лицо начальника сыскной полиции.

– Я говорю, Вы покинули имение в раздражении. Оно было вызвано согласием Эльжбеты Вацлавны на предложение Ильина стать его женой?

– Допустим, – вновь процедил сквозь зубы молодой человек.

– Вы влюблены в госпожу Язвицкую?

– Какое Вам дело до моих чувств?

– Я, господин Иванов, – серьезным тоном произнёс Иван Дмитриевич, – поставлен на страже закона, чтобы отыскивать истину и видеть среди множества тропинок ту, что ведет меня к открытию правды.

– Хорошо, я был зол на него за то, что он отказал мне в средствах в оскорбительных для меня словах.

– Свидетели Вашего проживания в имении утверждают обратное, Вы с господином Ильиным расстались в дружеским отношениях, тем более, те же свидетели утверждают, что Василий Иосифович заявил, – Путилин сделал вид, что заглядывает в бумагу, – вот. «Хороший вырос наследник». Это противоречит вашим словам.

– Так и сказал.

– Я же вам прочел, могу повторить.

– Не надо, – новая мысль мелькнула в голове молодого человека, – считайте, господин полицейский, что я решил не дожидаться его смерти, а решил ее ускорить.

– Тогда вы опоздали, господин Ильин за несколько дней до трагической кончины переписал духовную и знаете, кто там назван наследником всего капитала?

– Я?

– К сожалению нет,

– Тогда кто же?

– Нет догадок?

– Я – не гадалка, чтобы раскладывать карты.

– Ваша знакомая Эльжбета Вацлавна Язвицкая.

– Не может быть! – Константин прикрыл рукою нижнюю часть лица, только глаза выдавали безумное удивление.

– Я говорю истинную правду.

– Пусть меня препроводят, я должен подумать.

– Пока Вы обдумываете свое положение, то не забывайте, что может свершиться новое злодеяние.

– Господин… э, – на губах молодого человека появилась вымученная улыбка.

– Путилин, можно просто Иван Дмитриевич, – подсказал начальник сыскной полиции.

– Иван Дмитрич, от того, что я буду думать, мир не перевернется и как были в нем преступления, так и останутся. Я недавно задумался, что же произойдет, если меня вдруг не станет. Представьте ничего, солнце как всходило с востока, так от туда и будет начинать путь, как приходила весна после мягкой ли, лютой ли зимы, так и придет. Не будет моего бренного тела, да наверное и мыслей.

– Михаил, с утра продолжишь изысканья, а ныне ваше время в моем распоряжении, ибо гостей у нас принято привечать. В близи Рыночной площади есть прекрасное заведение с чудесной кухней и не менее прелестными французскими винами.

Следующим утром Жуков ни свет, ни заря сидел за столом и перелистывал бумаги, продолжая, как и вчерашним днем, записывать что—то в свою неизменную книжицу, носимую в кармане пиджака.

Рядом сидел невыспавшийся поручик с красными глазами, иногда с удивлением взиравший на петербургского гостя, усердно просматривающего бумаги и делающего ко всему прочему записи твердой рукой. Мышевецкий, закрывая рукой рот, позевывал и ждал, когда же закончится навалившаяся на него мука.

После полудня Михаил с усталой улыбкой взглянул на пробудившегося от дремы полицейского.

– Моя миссия закончена.

Поручик потянулся.

– Я не прочь отобедать, – произнёс он, обращаясь к Жукову.

– Выражаю взаимное согласие, тем более паровоз отбывает вечером.

Попрощались на дебаркадере, Михаил пригласил поручика в столицу.

– Если представиться случай посетить Северную Венецию, милости просим, Андрей. Буду рад видеть и ответить нашим гостеприимством.

Заскрипели колеса и с натужным усердием, обдавая провожающих белыми облаками пара, паровоз поначалу тронулся с места медленной поступью, превращая ее в проворный бег.

Вновь, как и несколько дней тому, помощник Путилина сидел у окна, упираясь лбом в стекло, и смотрел, как за ним остаются люди, дома, поля, деревья. На душе зрели приятные надежды от не зря потраченного в Варшавском архиве сыскной полиции времени.

За время пути Михаил извелся от ожидания, а паровоз нарочито медленно тянул вагоны на север, словно чувствовал нетерпение одного из пассажиров, в голове которого было тесно мыслям о происшедшем преступлении.

В вечер отъезда Михаила из Варшавы Иван Дмитриевич получил вторую телеграмму из канцелярии полицмейстера Харьковской губернии. Там со всей тщательностью отнеслись к запросу из столицы. Выяснили, что слуга покойного Иван был отравлен и накануне вечером скончался, как указал врач после вскрытия. Госпожа Язвицкая неоднократно пребывала гостьей Василия Иосифовича, и в каждый ее приезд навещал дядюшку Константин Иванов то ли по случайности, то ли по умыслу. Более того покойный последнее время часто разъезжал не только по России, но и по европейским странам в сопровождении невесты, как везде он представлял Эльжбету Вацлавну.

Путилин хотел вызвать в кабинет Иванова, но потом передумал, ожидая приезда помощника с новостями.

Попросил принести стакан горячего чаю и просто, отвлекшись от тревожащих по делу мыслей, маленькими глотками кушал горячий обжигающий напиток.

Все в деле напоказ, словно кто—то в театре ставил интересную пиесу, имея определенную уверенность, что актеры со всей добросовестностью исполнят свои роли, не взирая на отношение и придирки к ним почтеннейшей публики, пришедшей на представление.

Следующим днем Путилин был вызван к обер—полицмейстеру для еженедельного доклада. Как ни странно, но первый полицейский чиновник столицы принял Ивана Дмитриевича с доброжелательностью сразу же по приезду. Вопросов было немного, так как за неделю ничего исключительного не случилось, не считая происшествия в гостинице, но по расторопности начальника сыскной полиции, как считал обер—полицмейстер, убийца задержан в тот же день, как говорится по горячим следам. Но настроение Путилина от похвалы не улучшилось, его тревожило нынешнее дело, раскрытое, как считало вышестоящее начальство, с большим успехом.

Убийца в холодной, оружие найдено при нем, улики налицо, но что—то неуловимое не дает покоя. Хорошее отношение дядюшки не повод для убийства родным племянником. Не обошлось в деле без женских обольстительных чар. Может действительно банальная ревность? И страдающий от любви Ромео, терзаемый душевными муками, помешался рассудком и в порыве безумия устранил соперника? Избирательное безумие: купил пистолет, срезал с одежды метки, приобрел поддельный паспорт и поселился… Да, Иван Дмитриевич стукнул ладонью себе по лбу.

«Как же я?»

Не доезжая до Офицерской, Путилин приказал извозчику повернуть к доходному дому Туляковых, на Свечной.

– Да, господин Путилин, квартира для господина Герца Ганса Францевича абонирована неким Петровым, записано мещанином, в апреле месяце сроком на год. Деньги внес Петров сразу же.

– Как выглядел этот господин?

– Высокий, с маленькой бородкой и шляпе, надвинутой почти на глаза. Вот я и запомнил по шляпе.

– Он приезжал к постояльцу Вашему?

– Никак нет, господин Герц въехал утром 12 числа сего месяца.

– У него никто не был?

– Уже вечереть начало, когда к нему дама изволили прибыть, но пробыла недолго, через час уехала.

– Чем запомнилась дама?

– Только темным платьем и вуалькой, что закрывала лицо и очень мелодичным голосом с заметным своеобразным выговором, свойственным говорящему на чужом языке.

– На чужом языке?

– Да, словно иностранка, то ли немка, то ли полька. Вроде бы правильно выговаривает слова, но выдает, однако, иноземный выговор.

– Понятно.

– Тот Петров, что внес плату, предъявлял паспорт?

– Как ведется, мы закон не нарушаем. Вот, – управляющий доходным домом пальцем вел по строкам амбарной тетради, – да, вот, – он отыскал искомое, – Петров Илья Петрович, мещанин, уроженец Шлиссельбургского уезда, проживающий в доме Прилукова в Петергофе.

– Что ж хорошо, – растягивая слова, произнёс Иван Дмитриевич.

– Господин Путилин, – управляющий, превозмогая любопытство, спросил, – скажите, Герц – убийца? – И тут же поспешно добавил.– Люди, сами знаете, много сплетничают, им хлеба не надо, лишь бы посудачить.

– Истинная правда, – сказал Иван Дмитриевич, скрывать было нечего, в завтрашней газете должна появиться статья об убийстве в гостинице и там будут названы участники драмы, хотя и первыми буквами фамилий, но узнаваемы, поэтому Путилин не выдавал сыскных тайн.

Первым делом Михаил вскочил в пролетку и, понукая не лошадь, а оторопевшего извозчика, велел, как можно быстрее, ехать на Офицерскую. Несмотря на поздний час, он был уверен, что Путилин работает с бумагами или допрашивает очередного преступника в своем кабинете. Так и случилось. Дежурный чиновник сказал, что начальник сыскной полиции сидит в одиночестве и только что ему отнесен стакан чаю.

В кои веки Миша постучал и, не дождавшись приглашения, открыл дверь. Чеканя шаг, промаршировал к столу и, выпятив грудь вперед, проговорил:

– Господин Путилин, помощник начальника сыскной полиции Жуков прибыл из поездки по служебному поручению.

– Садись, – кивнул головою Иван Дмитриевич, понимая, что Миша прибыл с хорошими вестями, если позволяет себе несвойственное ему балагурство. – Не томи и не испытывай мое доброе отношение, открывай свою книжицу, я слушаю.

Миша без спешки достал из кармана заветную книжицу, но нетерпение выдавали подрагивающие пальцы рук. Он тяжело вздохнул и, отбросив прочь якобы надменное поведение, начал отчет с варшавских слухов, некоторые подкреплял действительными событиями и они переходили в разряд достоверных фактов.

– Так, – повторял одно и то же слово Иван Дмитриевич, иногда прерывая Михаила, потом махнув рукой, дополнял, – далее.

– Наверное, – пожал плечами Жуков, – я все рассказал.

– Следовательно, наша первая красавица славной столицы Польского царства на самом деле не ангел с белоснежными крыльями, а исчадие ада, присланное на землю.

– Что—то в Ваших словах, Иван Дмитрич, есть.

– Не есть, а сущая правда. Не будет человек, задумав убийство, ехать ради этого в чужой город, за тысячу верст, срезать метки, выдавая себя за другого, разъезжая с чужим, притом поддельным паспортом. Ко всему прочему селиться в квартиру, абонированную подставным лицом почти, что за полгода до самого убийства. В деле необходимо помыслить. Запроси московскую сыскную полицию о Полякове, его портрете, привычках. Что могло произойти? Почему он бросил все и сбежал с деньгами клиентов, которые ему доверяли? Надо проверить Петрова Илью Петровича, проживающего в доме Прилукова в Петергофе. Хотя я уверен, что такого господина там нет, и я думаю, стоит проверить в адресной экспедиции: бывал ли он в Петербурге, а если бывал то, где останавливался ранее и затем адреса госпожи Язвицкой. Не дают мне покоя поставленные вопросы.

– Задачи на завтрашний, то бишь сегодняшний день поставлены, – Миша час от часу зевал, прикрывая рот рукою, а глаза с покрасневшими белками выдавали крайнюю степень усталости.

– Все, Миша, – Путилин стукнул ладонями по поверхности стола, – ступай домой. Тебе необходимо отдохнуть с дороги. Завтра два агента в твоем полном распоряжении, а часа через три пополудни жду с новым докладом. Теперь ступай. Все, иди, я тебя не держу. Ступай, ступай.

Иван Дмитриевич не был обескуражен сведениями, привезенными из Варшавы, ибо ожидал подобного развития событий. Действительность напоминала балаган, в котором из—за занавеси выпрыгивает некая кукла, подталкиваемая стоящими за плотной холстиной незнакомыми персонажами или персонажем, скрывающим до поры времени свое лицо.

Утром один из агентов был отправлен в Петергоф для поверки – проживает ли некий Петров Илья Петрович в доме господина Прилукова или нет, если да, то, как давно. Сотрудник сыскной полиции получил строгие инструкции от Жукова, что собирать сведения нужно тайно, не вызывая излишнего любопытства окружающих и не давая повода для подозрения в отношении указанных личностей. Паровоз, тащивший за собою маленький состав из пяти разноцветных вагонов, ходил дважды в день– утром и вечером. Посланный в уездный город агент едва успел вскочить в тамбур последнего вагона набиравшего скорость паровоза.

Почти все тридцать верст агент простоял в тамбуре, поначалу приводя дыхание в нормальное состояние, а потом просто смотрел в стекло на двери, составляя план на сегодняшнее утро.

С вокзала отправился в полицейскую часть, чтобы узнать, где находится дом господина Прилукова, который так любезно предоставил комнату в распоряжение разыскиваемого Петрова.

После произведенных тайных розысков агент воротился на вокзал. Целый час он просидел в удобном кресле. Местный паровоз с одним вагоном, прозванный за тихий гудок «кукушкой», привез на вокзал дачников, которые в ожидании прибытия более комфортного поезда, прохаживались по дебаркадеру. В шестом часу пополудни агент, наконец, занял место у окна.

Сперва раздался длинный протяжный гудок, лязгнули колеса и паровоз, набирая скорость, помчался к столице.

В сопровождении второго агента Миша отправился на Садовую улицу в адресную экспедицию, где помогали давние знакомства в быстром получении сведений об интересующих сыскную людях и в следствие таких посещений заветная книжица пополнилась новыми записями.

Выйдя из серого трехэтажного здания с высокой башней на углу, Михаил в задумчивости остановился, посмотрел на Спасскую полицейскую часть. Ехать ли к Ивану Дмитриевичу, либо самому навестить дома по указанным в экспедиции адресам, которых оказалось всего два.

– Вот что, голубчик, – почти снисходительным тоном произнёс Жуков, – ступай к Ивану Дмитричу, передай эту записку, а на словах, что я поехал по указанному первым адресу.

– Прикажите выполнять?

– Изволь.

Сам же Жуков взял пролетку.

– На Свечной, – устраиваясь поудобнее, сказал он.

Извозчик, хоть и был молодой, но правил лошадью умело.

– Приехали, господин хороший, повернулся извозчик к Михаилу.

– Добро.

Жуков осмотрелся и хотел пройти в дом, построенный несколько лет назад академиком Генике, но потом передумал и пошел в ближайший околоток, в обязанности служащих которого входил надзор за заинтересовавшим его домом.

– Помощник начальника сыскной полиции Жуков, – отрекомендовался сидящему за столом грузному полицейскому с густыми усами на лице. Тот браво вскочил и представился по форме.

– Чем могу быть полезен?

– Меня интересуют проживающие в доме на углу Свечного и Ямской.

– Какой? Господ Туляковых или Овсовых?

– Овсовых.

– О это вполне добропорядочное заведение, в котором проживает вполне почтеннейшая публика. Так что, господин Жуков, давайте без секретов, скажите, кто Вас интересует в этом доме?

– Некто Петров Илья Петрович.

– Так, – околоточный нахмурил лоб, словно силился вспомнить важное о спрашиваемом. – Да, есть такой Илья Петрович Петров, мещанин, уроженец Шлиссельбургского уезда, с апреля месяца проживающий в вышеуказанном доме на втором этаже.

– Что Вы можете о нем поведать?

– Ничего плохого сказать не могу. Тихий, вином не балуется. Все, как мышка скользнет к себе и носа не кажет. Озорства по женской части не бывало, хозяин в этом вопросе строг и, если озорничает кто, так он от квартиры отказывает. Правда, несколько раз приходила высокая дама с вуалью на шляпке, но больше часа– двух в квартире не бывала.

– А в последний раз?

– 12 числа, я, как раз в ту пору к хозяину по делу шел и видел, как она с коляски сходила.

– А отчего дама к Петрову шла, может к другим постояльцам?

– Нет, я ее еще в прошлый раз приметил.

– Чем же?

– Истинную красоту никакая вуаль не спрячет.

– Верно.

– Так как выглядел Петров?

– Высок ростом, эдак два аршина с десятью вершками. Лицо худощавое, удлиненное с маленькой бородкой клинышком. Иной раз в пенсне видел, а так без него. Глаза при встрече то ли прятал, то ли мне так казалось. Я проверял его, даже в Петергофе, где он ранее проживал, справлялся о личности Петрова, так оттуда только хорошее о нем отписали.

– Понятно, а теперь, где господин Петров?

– Не имею возможности знать, хотя кое—какие меры принимал, знаю точно, что 13 числа, в вечор, как уехал на коляске, так до сих пор не появлялся.

– Я могу осмотреть квартиру Петрова?

– Господин Жуков, без ордера товарища прокурора никак невозможно.

– А если с хозяином, – подмигнул Миша околоточному.

– Не положено по закону, – но потом хитро добавил, – но ежели только осмотреть, не привлекая внимания остальных жильцов.

– Только осмотреть.

– Тогда извольте, – околоточный поднялся из—за стола, надевая на седую голову форменную фуражку.– Какие есть подозрения в отношении этого господина?

– Выдает себя за другого и живет по поддельному паспорту.

– Как же так? – удивление читалось на лице полицейского.– Я ж запрашивал уездных о Петрове?

Михаил развел руками, мол, ошибки бывают в любой работе, не только у нас, грешных, стоящих на страже законов.

Квартира состояла из двух комнат: спальни с разобранной кроватью, смятыми на ней простынями, разбросанными вещами и гостиной со стоящей на столе пустой бутылкой вина, открытой изящной коробкой конфет марки «Мирабелла». В стороне на подносе лежали несколько писем и телеграмм. Михаил посмотрел на полицейского, тот только покачал головой, брать нельзя, господин Жуков, нельзя, Вы же сказали только осмотр. Помощник Путилина пожал плечами, хорошо, я слово привык держать, только загляну в них.

Содержание было странным, говорилось о горячих и холодных блюдах, словно друг другу отсылали рецепты диковинных блюд,

В шкапе стоял чемодан, в котором находилась маленькая химическая лаборатория с колбами, реактивами, два кинжала и пистолет с десятком патронов.

У Миши похолодело в груди, когда входная дверь в квартиру распахнулась. Если прибыл хозяин, то жалоб в прокурорский надзор не избежать, а вслед за этим… не хотелось думать, но раздались тяжелые шаги и в гостиную вошел собственной персоной начальник сыскной полиции, лицо которого высказывало крайнюю степень раздражения по отношению к присутствующим.

– Михаил, – произнёс вошедший Путилин, – я жду объяснений.

Помощник молчал, околоточный вообще стал, словно бы меньше ростом, и продвигался бочком к выходу.

– Михаил, что происходит? Что за самоуправство? Почему ты в чужой квартире?

В возникшей тишине были слышны крики торговцев и стук подков по мостовой.

– К Вам я тоже обращаюсь, – Иван Дмитриевич повернулся к застывшему полицейскому и немигающим взглядом буравил околоточного, который покраснел, как вареный рак. Выдержал минутную паузу и уже более спокойным тоном, вытирая ладонью лицо, произнёс. – Я попрошу Вас пригласить понятых, – и перехватил изумленный взгляд помощника, – да, я успел заехать к товарищу прокурора и взять письменное предписание на проведение обыска.

Околоточный призраком исчез за дверью.

Путилин подошел вплотную к Жукову.

– Ежели вновь с твоей стороны будет промашка, не обессудь, накажу, как подобает строгому начальнику, – каждое слово звучало забиваемым в доску гвоздем.

– Иван Дмитрич, – оправдывался Жуков, – я ж для пользы дела.

Путилин поднял руку и помощник умолк.

– Что накопал?

– Я ничего не трогал…

– Ой ли!

– Заглянул в те письма, что лежат на шкапе, и в чемодан, что внутри.

– Хорошо, – в прихожей послышались шаги, приближающихся людей, и у двери показался околоточный, из—за его спины выглядывали встревоженные лица.

– Вот, Вашство, – сказал околоточный, не переводя дыхания, – понятые.

– Позови, – Иван Дмитриевич обратился к полицейскому, – моих агентов, они внизу.

– Они здесь.

– Теперь, – повернулся к помощнику, – приступай.

Сам же подошел к подносу, где собрал письма, телеграммы в одну пачку, и сел на стул, углубившись в чтение, но не упуская из виду агентов, чтобы те, не дай Бог, совершили непоправимые ошибки.

Кроме чемодана с химическими веществами и тех писем, что лежали на подносе, было обнаружено мужское белье с метками «П. Е. Ф.»

– Иван Дмитрич, Вы правы, – расхаживал, заложив руки за спину, Михаил, – стало быть, разыскиваемый за покражу денег московский поверенный Еремей Федорович Поляков и есть Петров, снявший в наем квартиры в доходных домах Тулякова и Овсова почти за полгода до свершившегося убийства.

– Да, это правда, – продолжил слова Михаила Путилин, – тем более агент доложил, что у Петрова, проживающего в Петергофе, года два назад был украден паспорт. Ты заметил, что из окна съемной Петровым квартиры видно, как на ладони, кто выходит из дома Тулякова.

– Честно говоря, упустил из виду, значит, он наблюдал за Константином, отслеживал, чтобы тот не передумал, и стало быть убийство задумывалось давно, а наш Иванов явился только орудием?

– Совершенно верно, был своеобразным пистолетом в руках преступника.

– Тогда с апреля велось приготовление для принесения господина Ильина в жертву?

– Увы, это так. Ты что забыл про те происшествия, о которых судачила вся Варшава?

– Это не забудешь, – Михаил присел за стол, взяв в руку чернильницу, – такие повествования, что в жилах кровь стынет. Неужели госпожа Язвицкая такова, как о ней рассказывают?

– Не знаю, не знаю, – забрал чернильницу, поставил на место, одарив помощника хмурым взглядов, – интересно повстречать.

– Но, Иван Дмитрич, против нее—то ничего нет.

– В этом ты прав. Связать Полякова– Петрова с Ивановым возможно, тот снял квартиру, кстати он появлялся в гостинице сразу же после убийства, я думаю, его сможет опознать управляющий. Притом за ним кража ста тысяч. Удивительно другое. Я интересовался личностью поверенного Полякова, так отзывы исключительные, юрист с большим знанием, по всей России клиенты, которых он мог выбирать сам. В средствах стеснен не был, жил на широкую ногу, содержал семью и троих детей, но после посещения Варшавы, словно помешался, стал не похож на себя, рассеянный, раздражительный. Забросил дела и с деньгами клиентов уехал снова неведомо куда, но мне кажется, на встречу с госпожой Язвицкой. Вот и вся недолга.

– Невероятно.

– Невероятнее жизни, только жизнь, дорогой Миша.

– Так каковы наши дальнейшие розыски?:

– Ты читал письма и телеграммы? – ответил Путилин вопросом на вопрос.

– Да.

– Весьма любопытные послания.

– А я не заметил. Какие—то рецепты горячих, холодных блюд, ничего интересного, – пожал плечами Жуков.

– Как же так, Миша! – Иван Дмитриевич пожурил помощника.– Как же так? Каюсь, я не сразу сообразил, что каждое из них несет в себе.

– И?

– Как письма подписаны? – подсказал Путилин.

– Буквой «Л».

– Ничего не говорит тебе сия буквица?

– «Л», но не Эльжбета же?

– Эльжбета, Лиза, так вероятно наш казанова прозывал даму сердца и неужели ты думаешь, что полюбовники обменивались в письмах рецептами? Так то, я долго ломал голову, но счастливый случай натолкнул меня на определенную мысль. Горячее напоминает огонь, вспышку….

– Выстрел, – перебил с придыханием обрадовавшийся Михаил.

– Совершенно верно, а холодное…

– Стало быть либо яд, вот и чемодан с химическими реактивами, либо кинжал из того же чемодана.

– Правильно, я отдал чемодан на исследование, не догадываешься, что там оказалось?

– Я думаю – яд?

– Приготовленный в дар дядюшке, видимо, как успокоительные капли, и скорее всего, после убийства они предназначались для его племянника.

– Терзаемый муками совести Иванов принимает ядовитое снадобье. И ниточка розыска привела к клубочку, который бы явился поводом для закрытия дела.

– Да.

– Но он может воспользоваться новым паспортом.

– Может, но не воспользуется, у него нет другого паспорта.

– Вы уверены?

– Он оставил след, абонировав квартиру Иванову и ту, из которой наблюдал, на одну и ту же фамилию, так?

– Так.

– Почему он не воспользовался разными? Да потому что нет второго документа. Ему волею случая достался петровский паспорт.

– Где же он был все это время?

– Скорее всего рядом с Варшавской Клеопатрой, как назвал ее поручик…

– Мышевецкий.

– Да, да, Мышевецкий, поручик Мышевецкий, – повторил Путилин.– После того, как краденные деньги были растрачены, Поляков стал не нужен, но у госпожи Язвицкой появился богатый поклонник в лице обладателя состоятельного Ильина, после безвременной кончины жены удалившегося в имение, и здесь он встречает роковую красавицу, в которую влюбляется без памяти и предлагает ей руку и сердце, но она не спешит, доводит дело до составления духовной, что отдает в ее руки целое состояние, и вот в эту минуту он стал ей в тягость, ведь цель достигнута, и господин Ильин обречен. А Поляков же напротив пригодился.

– Иванов молчит?

– Не знаю, что им движет – безумная ли страсть или истинная любовь, но он рот его будет закрыт на замок.

– Но он же простое оружие в руках опытной интриганки?

– Он никогда не поверит словам, порочащим его Эльжбету.

– Голова идет кругом.

– Миша, удивление меня берет, ты должен давно привыкнуть к превратностям чужой судьбы, в которую иногда вмешивается близкий или знакомый человек, в особенности при нашей с тобою службе.

– Иван Дмитрич, к людской подлости я не способен привыкнуть и мне кажется она меня будет удивлять всегда.

– Дай нам Бог, чтоб поменьше ее было.

– Куда ж нам идти далее? Поляков– Петров столицу покинул, госпожа Язвицкая вне подозренья да и она неизвестно где?

– Скоро будет объявлена духовная и наша Клеопатра заявит права на наследство, появится на сцене в последнем действии.

– А ежели доверенное лицо будет вести дела от ее имени, а сама будет за границей?

– Вот об этом мне не хочется думать, хотя и здесь возможно предпринять некие действия. Через поверенного отписать, что без присутствия госпожи Язвицкой вступление в наследство невозможно.

– Зыбко, Иван Дмитрич.

– Совершенно верно, но мне кажется, она клюнет. Жизнь на широкую ногу требует определенного состояния, а как мы знаем, у нее осталось не так много денег. Западня может сработать.

– Хотелось бы верить.

– Разошли депеши о задержании Петрова Ильи Петровича.

– Разрешите, – поднялся с места Михаил.

– Распорядись, чтобы доставили Иванова. Хочу с ним поговорить, да, пусть принесут чемодан и письма.

Посеревшее лицо задержанного со впалыми щеками говорили о душевных переживаниях. Наверное, много передумано за время сидения в остроге, Путилин с недопустимой для сыскного чиновника жалостью смотрел на Иванова. Молодой человек, как и его покойный дядюшка, был жертвой, но, невзирая на сочувствие к Константину, он оставался убийцей, взявшим в руки пистолет и хладнокровно пустившим в господина Ильина шесть пуль.

– Здравствуйте, Константин Евграфович!

Тот только кивнул и без приглашения присел на стул.

– Я вызвал вас не для допроса, – Иван Дмитриевич придвинулся ближе к столу и облокотился щекой о подставленную ладонь, – а для беседы.

– Мне однако, все равно, для чего вы меня сюда привели, – голос звучал глухо и Константин, поднеся тыльную сторону руки ко рту, прочистил горло, несколько раз кашлянув.

– Мне искренне жаль вашей молодости, Константин Евграфович, но, увы, вы сами предпочли преступление продолжению обучения в Университете, тем более, что вы, как будущий юрист, способны оценить всю тяжесть свершенного.

– Что бы вы, господин полицейский, не говорили, но случившегося не изменить.

– Да, вы правы, не изменить, но справедливость должна взять верх над нелепостью ситуации.

– О чем вы? – возмутился молодой человек, но как—то равнодушно, без интонации в голосе.– О чем вы? Какая справедливость? Где вы ее встречали? Где? Разве справедливо, когда недостойный человек обладает состоянием только по тому, что так захотел его батюшка? Или того хуже… – он умолк.

– Что хуже?

– Ничего, – Константин опять замкнулся, словно улитка в ракушку.

– Вы говорите об, – Иван Дмитриевич вздохнул, выдерживая паузу. Иванов же с проснувшимся интересом посмотрел в глаза начальнику сыска, – об очаровательной госпоже Язвицкой?

В глазах мелькнула искра недоброжелательности.

– Вы поселились в доходном доме Тулякова? – сменил неприятную молодому человеку тему Путилин.

– Совершенно верно.

– Почему там?

– Не знаю, – гримаса непонимания появилась на лице Константина, – кто—то в Харькове говорил об этом доме. Вот я, наверное, и запомнил.

– Где вы взяли пистолет?

– Не помню.

– Как же так? Ваша память становится избирательной.

– Я действительно не помню, хотя…

Путилин не стал торопить молодого человека, тот помолчал, сжав губы, потом продолжил.

– Я нашел пистолет в съемной квартире.

– С какой целью вы прибыли в столицу?

– Чтобы свершить задуманное.

– Честно говоря, Константин Евграфович, я не понимаю ваших поступков, почему для свершения преступления вы приехали в Санкт—Петербург? Почему? Ведь задуманное вы могли воплотить либо в имении, либо в Харькове? Отчего такие сложности?

– Я хотел сделать тайно.

– Хороша тайна, раз вы пришли в гостиницу, где вас видело множество людей, способных вас опознать.

– Я не думал, что все выйдет так.

– Отчего же? Вы умный человек и убиваете дядю именно в то мгновение, когда ваш покойный родственник составил духовную, в которой назвал нового наследника своего состояния, но заметьте не вас. Ничего не хотите сказать?

– Нет.

– Тогда новая загадка для вашего ума. Квартира, в которой вы поселились, снята для вас в апреле. Да, да, не удивляйтесь в апреле месяце, господином, что изволил следить за вами от самого Харькова, как я подозреваю, вы ехали в соседних вагонах. Не он ли оставил вам пистолет? Вы с ним знакомы?

Константин застыл, нахмурив лоб.

– Я мог бы показать письма, в которых говорится о многом. В том числе и об убийстве господина Ильина, ведь, приехав именно в квартиру, вы только здесь узнали, что придется стрелять, а не убивать дядю отравленным кинжалом. Так?

На щеках играли желваки, молодой человек был обескуражен сообщенным.

– Вновь я должен напомнить, что вы собирались стать юристом, так дайте работу своей голове: ищите кому выгодно? У вас я не вижу никакого мотива для свершения преступления. Вы часто бывали в имении и знаете, что Василий Иосифович никогда не выезжал в поездки без верного Ивана. Вы об этом наслышаны. Так Иван перед последним вояжем был отравлен и, упокой его душу, скончался. Странный случай однако, странный. Может, вы поясните?

– Извините, господин полицейский, но я вынужден просить вас, дать мне время для размышлений.

– Его было недостаточно?

– В свете новых сведений – да. Тем более кто мне скажет, что произнёсенное вами не является ложью?

– Константин Евграфович, я надеюсь, что вы грамотный человек, способный к самостоятельному мышлению. Я не испытываю желания вас поучать и уговаривать к поступкам, идущим вам во вред, но вы должны понимать, что с вашей ли или без оной, я докопаюсь до правды.

– Не сомневаюсь, но все же прошу дать мне время подумать над сложившемся положением.

– Кстати, зачем вам было отравленное вино?

– Какое вино?

– Бутылка хорошего французского вина, оставшаяся на столе в гостиной после вашего поспешного бегства.

– Господин полицейский, помилосердствуйте, отправьте меня в камеру, – взмолился молодой человек, было видно, что ему не до дальнейших разговоров, – не будьте извергом и так на мою голову свалилось много. Отправьте в камеру.

– Если будут меня спрашивать, – сказал Путилин, выходя из сыскного отделения, – я буду через четверть часа.

Он решил пройтись после тяжелого разговора, в котором ничего нового не узнал. Было жаль влюбленного молодого человека, попавшего под чары опытной светской дамы. Остается расставить по местам, полученные сведения.

– Иван Дмитрич, – неуемный Жуков окликнул своего начальника, – Иван Дмитрич.

Тот обернулся, ожидая приближения помощника.

– Что тебе?

– Хотел с вами пройтись, – приблизился к Путилину Миша.

– Да разве ж я против.

Они, молча, шли вдоль канала. Хотя каждый думал о своем, но мысли возвращались к убийству в гостинице.

Только в кабинете Миша решил поинтересоваться у Ивана Дмитриевича о задержанном.

– Молодой человек приходит в чувства после тяжелой болезни, – произнёс начальник сыска и углубился в изучение циркуляров, присланных с нарочным из департамента полиции.

Жуков знал, в такие минуты нет нужды пристать к Ивану Дмитриевичу с расспросами, все равно ничего не скажет, ибо что—то обдумывает и строит дальнейшие планы в отношении розыска. Судя по настроению Путилина, тот переживает за несчастного молодого человека, попавшего в крепкие сети страстных отношений и ныне готов идти на плаху, защищая любимую женщину ценой жизни. Не он первый, не он последний. Знал бы он, в каком качестве был ей нужен? Может, волна удивления охладила бы его пыл или … Нет, скорее всего он бы просто не поверил чужим словам. Посчитал бы наговором.

Поручений Иван Дмитриевич не дал, и Миша тенью выскользнул из кабинета. А спустя некоторое время воротился с двумя стаканами горячего чаю.

– Благодарю, – произнёс Путилин, не поднимая глаз, отхлебнул маленький глоток и поморщился от обжигающего ароматного чая. – Миша, когда ты был в экспедиции, получил адреса Полякова и Иванова?

– Не только, – оживился помощник Ивана Дмитриевича, – я поинтересовался, где останавливалась госпожа Язвицкая.

– И?

– Она останавливалась в той же гостинице, что и Ильин, в «Европейской», для благопристойности в соседнем нумере, но не это главное в сием деле. Самое удивительное, что господин Поляков– Петров в то же время проживал на соседней Итальянской улице в меблированных комнатах госпожи Ратыковой– Рожновой.

– Это в том, что выходит на Садовую?

– Совершенно верно,

– Я вижу по хитрой улыбке, что ты там уже побывал.

– Да, я сумел разговорить некоторых работников и установил, что в дни, когда Петров– Поляков проживал в комнатах, к нему приходила высокая дама в вуали. Никто не видел ее лица, но наш разыскиваемый прямо таки стлался перед нею, становился, как теля.

– И ты сопоставил время приезда Ильина с проживанием в меблированных комнатах поверенного?

– Они совпали вплоть до дня приезда и отъезда.

– Это любопытно, отсюда вытекает, что наш разыскиваемый, словно нитка за иголкой, следовал за дамой сердца, и они в тайне от господина Ильина встречались буквально в двух шагах.

– Вот оно женское коварство. Теперь вернемся к Итальянской. Когда в последний раз там побывал Петров– Поляков.

– 13 числа вечером он уехал с багажом.

– Получается в день убийства, вначале он посетил «Европейскую». Захотел самолично убедиться, что Иванов выполнил задуманное. Воротился в меблированные комнаты. Он уезжал один?

– Так точно, в одиночестве.

– Случаем не поинтересовался, куда он мог уехать?

– К сожалению не получилось.

– Если он был с багажом, значит должен нанять пролетку.

– Иван Дмитриевич, извозчика не найти. Столько времени прошло, да к тому же мог взять проезжающую по Итальянской или Садовой.

– Мог, вот поэтому не будем исключать возможности розыска. Поезжай—ка туда и на месте посмотри, можно ли найти извозчика. Ежели нет, – провел указательным пальцем по носу от переносицы к кончику, – то будем искать иные возможности для розыска.

Через два часа в кабинете появился Михаил, по лицу которого было видно, что поездка обернулась неудачей. Он развел руками, мол, увы, я сделал все, что можно.

– Что ж, – Иван Дмитриевич, откровенно говоря, не ожидал скорейшего результата, но была надежда на чудо, что иногда случается и именуется удачей, но уже давно Путилин перестал полагаться на случай, а исключительно на кропотливое следование уликам, фактам и показаниям. – Как ты считаешь, – он прищурил один глаз, – мы сможем обнаружить коляску, на которой уехал Петров– Поляков?

– Если вы так говорите, то, наверное, можно.

– Как сам думаешь?

– Не знаю, но времени нужно довольно много, ведь столько по столице ездит колясок, пролеток и…

– С чего бы ты начал?

– Не знаю, – честно признался Жуков.

– Миша, Миша, – пожурил помощника Иван Дмитриевич, – сотрудник сыскной полиции и не знает, что предпринять в расследовании убийства? Миша, Миша.

– Иван Дмитрич, рядом с меблированными комнатами стоянка «ванек», я у них допытывался о тринадцатом числе, но разве можно упомнить, говорят.

– Можно, ты им описывал нашего разыскиваемого.

– А как же! Высокий, лицо худощавое, усы и бородка.

– Все верно, а ты предполагал, что наша дама могла его ждать в коляске?

– Да, извозчики народ глазастый, чужого бы заметили сразу.

– А своего?

– Нет, о своем бы рассказали.

– Соображения?

– Может на соседней улице поймал пролетку?

– Вполне возможно, а ближнее место либо Невский, либо …. А того хлеще сидит господин бывший поверенный в соседнем доме и носа не кажет, дожидаясь вестей от возлюбленной дамы. Ты, надеюсь, не проявил самоуправства, проверяя комнаты разыскиваемого?

– Иван Дмитрич, памятуя мой промах на квартире в доходном доме Овсова, я не решился нарушать Ваш наказ.

– Хорошо, Миша, я думаю ничего существенного мы там не найдем, но упускать такую возможность не след. Бери двух агентов и ждите меня на Итальянской, а я к товарищу прокурора.

Обыск в меблированных комнатах, где проживал разыскиваемый поверенный Поляков, скрываемый за кражу ста тысяч, ничего существенного не дал. Ни вещей, ни писем, никаких следов проживания человека, даже застеленная постель свидетельствовала: Петров– Поляков без какой бы то ни было спешки собрал все, что говорило о его личности, и покинул уголок, в котором его навещала госпожа Язвицкая.

Дежурный чиновник по приезде на Офицерскую доложил, что в Гельсингфорсе задержан некто Петров Илья Петрович, проживавший в маленькой гостинице на отшибе города.

Иван Дмитриевич распорядился помощнику и тем двум агентам, что помогали производить обыск на Итальянской, ехать в Гельсингфорс и доставить задержанного в столицу.

Паровоз отбывал за час до полуночи. Михаил успел размять ноги, прохаживаясь по дебаркадеру, выпил за столиком стакан сладкому чаю перед дальней в триста шестьдесят верст дорогой.

Ранним утром прибыли в столицу Великого Княжества Финляндского. Полицейский участок, в котором содержался задержанный Петров, находился на соседней с вокзалом улице. Было сыро и прохладный воздух резкой волной после теплого вагона окутал приехавших. Михаил застегнул на все пуговицы пиджак. Ветер доносил с залива запах соленых волн и хоженой ранее дорогой повел сотрудников в участок.

Жукова встретили приветливо, ведь не в первый раз он посещал Гельсингфорс. Составление сопроводительных бумаг заняли не так много времени, поэтому на паровоз, отбывающий в полдень в Санкт—Петербург, они сели после плотного завтрака.

Перед Путилиным предстал высокий красивый мужчина в безупречном костюме с усталым выражением на холеном лице. Маленькая клинышком бородка придавала облику вид профессора. Не хватало только золотого пенсне с витым шнурком.

– Позволите, – Петров– Поляков подошел к столу, недовольно посмотрел на стул и, морщась от брезгливости и не дожидаясь ответа Путилина, сел, закинув ногу за ногу.

Воцарилась молчаливая пауза, в течение, которой начальник сыска и предполагаемый преступник вступили в немую дуэль взглядов. Первым отвел карие глаза задержанный, застыв в ожидании первого вопроса.

Иван Дмитриевич не спешил нарушить затянувшееся молчание, а неспешно переложил бумаги с одной стороны стола на другую, придвинул к себе исписанный мелки почерком лист. Положил на него ладони.

– Рад знакомству, господин Поляков.

– Увы, взаимными излияниями в любезности ответить не могу, к сожалению, знакомство с вами не доставляет мне большого удовольствия.

– Согласен, Еремей Федорович, согласен. Кому ж доставит удовольствие попасть в холодную за некое преступление.

– Да, сознаюсь, – Поляков театрально приложил руку к груди, – виновен и сознаюсь в совершении… м—м—м, – он стыдился произнёсти «кража», подыскивая замену, – заимствования у клиентов определенной суммы.

– Хорошо, а что ж вы после заимствования, – Иван Дмитриевич сделал упор на последнее слово, – соизволили исчезнуть и скрываться до задержания.

– Обстоятельства вынудили искать пристанище в чужих краях.

– И с чужим документом?

– Да, как ни странно с чужим паспортом, признаю и этот печальный факт моего существования и готов понести наказание, – спинка стула скрипнула, когда Поляков откинулся на нее.

– С легкостью, Еремей Федорович, признаете за собою такие преступления.

– Что поделать, раз напакостил, то мне же и ответ держать.

– Похвально, – Иван Дмитриевич продолжал держать руки на столе, – я понимаю, вами овладело чувство отчаяния и вы готовы нести наказание, как я понимаю, из—за мучений, которые преподносит Ваша проснувшаяся совесть.

– Вы правильно поняли мои мотивы, – юродствовал задержанный с серьезным выражением лица.

– Что ж, тогда мне нет причин держать вас в столице, тем более что в Москве вас заждались. Но прежде, чем нам расстаться ответьте на несколько вопросов.

– Только к Вашему удовольствию.

– Где вы проживали в Петербурге?

– На Итальянской, в меблированных комнатах Ратыковой– Рожновой, – Поляков скрестил руки на груди.

– Прекрасный дом, – Путилин мечтательным взглядом смотрел на задержанного, – в особенно мастерски выполнены атланты, поддерживающие эркер.

– Что вы говорите? Я столько там жил, а их не заметил.

– Неудивительно, ведь вас больше кухня интересовала.

– Какая кухня? – настороженные нотки появились в голосе Полякова.

– А как же горячие блюда, холодные, – теперь Иван Дмитриевич откинулся на спинку кресла, положив руки на подлокотники, – неужто позабыли?

– Не понимаю, – задержанный наклонился вперед. Он терялся в догадках, забрал письма со съемной квартиры или нет.

– А как же, Еремей Федорович, Вы же получали письма с описанием блюд.

– Вы что—то напутали, господин Путилин, я не писал и не получал писем с таким содержанием.

– Как же так, – Иван Дмитриевич положил на стол десяток писем, – а эти?

– Эти? – повторил за начальником сыска Поляков, а в голове проносилась мысль, где же я их позабыл?

– Так точно.

– Не знаю.

– Еремей Федорович, письма забыты вами в доходном доме Овсова.

Чувство отчаяния охватило Полякова – ведь там оставлен чемодан. Он вытер ладонью выступивший на лбу пот. Он знает и это.

– Для каких целей вас понадобилась целая лаборатория?

– Я в свободное время увлекался химией, – вдруг осипшим голосом ответил задержанный.

– Тогда позвольте еще полюбопытствовать, для каких надобностей была вами снята квартира и в доходном доме Туляковых?

– Я же был разыскиваем, – а у самого стучало сердце, словно молот.

– Это верно, а почему в вашей квартире поселился чужой человек?

– Пожалел, – пробормотал Поляков, управляющий за красненькую обещал, что не станет записывать его фамилии, ан нет, записал.

– До того стало жалко, что вы ему свой пистолет презентовали?

– Какой пистолет? – слабо возмутился задержанный.

– Тот, из которого был убит господин Ильин.

– Наговариваете вы на меня.

– Зачем? – уже с деланным удивлением пожал плечами Путилин.

– Не знаю, – в голове звенело, но хоть Константин меня не видел.

– Пожалел человека и пустил на ночлег.

– Так, что тот богу душу отдал, отведав вашего вина?

– Напраслину вы на меня возводите, – отлегло от души, значит, наш малый мертв, хоть одна добрая весть.

– Отчего же.

– Может он с собою вино принес.

– Вполне возможно, а перед этим застрелил благодетеля дядюшку.

– Ну, здесь я ничего сказать не могу.

– Другого ответа не ожидал. А не поясните, кто такая «Л», присылавшая Вам письма?

– Лиза, моя, – неумело показал сконфуженный вид, – близкая знакомая.

– Понимаю, и о ней вы мне не поведаете.

– Простите, но дама замужем и я не хочу ее компрометировать.

– Что ж, как мужчина вас понимаю, тем более, что Эльжбета Вацлавна Язвицкая нам известна.

Невозмутимое лицо выдавали сияющие ненавистью глаза.

– Я не хочу, Еремей Федорович, вас огорчать, но мне многое известно и о Варшаве, о Харькове, и о вояже по Европе, и о квартирах, и даже о ваших планах.

Поляков, как юрист, осознавал, что здесь с ним не шутят, а в действительности этот человек, сидящий по ту сторону стола, многое накопал, но ведь так хорошо складывалось. Иванов, Ильин, наследство и безбедная жизнь где—нибудь в Европе, вдали от русской земли, а главное российского правосудия.

– Это все ложь, – он сделал слабую попытку все отрицать, но она вышла неестественно фальшивой.

– Ваше право, – добавил полицейский чиновник огня в душу и без того горевшую ненавистью ко всему, – я вас не неволю, но…

Поляков что—то обдумывал, потом произнёс.

– Извините, но в данную минуту я не готов к дальнейшему разговору, позвольте мне обдумать сложившееся положение.

– Когда вы захотите со мною поговорить, двери кабинета всегда открыты.

Хотя беседа не протекала в напряжении, Иван Дмитриевич чувствовал какое—то опустошение внутри себя. Преступление раскрыто.

Солнце наполовину скрылась за крышами домов, освещая землю последними лучами, когда из дверей сыскной полиции вышел Путилин. С минуту постоял на мостовой, потом, словно спохватившись после забытья, надел шляпу и, постукивая тростью, пошел к дому. Он не стал брать пролетку, а решил пройтись по пустеющим улицам.

– Как там Поляков? – вместо приветствия спросил Путилин у дежурного чиновника, вытянувшегося при приближении начальника.

– Полночи вышагивал по камере, часу в четвертом попросил воды, после прилег и до сих пор спит.

– Понятно, а Иванов?

– Тот со вчерашнего дня не встает с койки.

Иван Дмитриевич отошел на несколько шагов, воротился.

– Через полчаса, – он указательным пальцем постучал по пуговице мундира чиновника, – приведите ко мне Полякова, – и начал подниматься по лестнице, но не успел он шагнуть на последнюю ступеньку, когда его догнал оставленный у входа сыскной агент.

– Иван Дмитрич, – он тяжело дышал и сквозь частые вздохи выдавил из себя, – Поляков мертв.

Еремей Федорович лежал лицом к стене, пожав к животу ноги. Врач при первом осмотре смог определить, что задержанный отравлен, по всей видимости, синильной кислотой, которая при обыске найдена в тайнике которым служила одна из полых пуговиц пиджака.

– После вскрытия, – произнёс врач, закрывая саквояж, – я точно скажу, каким ядом отравлен Ваш задержанный.

– Это будет не столь важно, – в сердцах сказал Путилин. Ниточка к госпоже Язвицкой обрывалась. Еще один ее поклонник ушел из жизни, защищая честь возлюбленной дамы.

– Иван Дмитрич, – помощник шел на шаг позади Путилина, – но ведь осталась госпожа Язвицкая.

– Увы. – ответствовал начальник сыска, – я думаю, она где—нибудь в Париже, Берлине или Риме.

– Но вы же говорили о ловушке?

– Теперь в ней я не уверен, Язвицкая – умная женщина и на мою уловку не подастся, так что у нас остается только убийца, который предан душой и телом своей Клеопатре. Я думаю, они сошлись в имении Ильина, она подчинила его своими чарами, превратила в раба, но к ее великому сожалению Иванов не покончил с собою и не выпил вина, приготовленного ему.

– Что будем делать?

– Ждать.

Ожидание было недолгим, через месяц на имя начальника сыскной полиции пришло из Мадрида письмо:

«Господин Путилин!

Я рада доставить Вам удовольствие и предстать перед Вами лично, но сие событие не входит в мои ближайшие планы, поэтому я выражаю Вам свое почтение заочно.

Мне приятно встретить умного человека, единственного из мужской плеяды, кто устоял перед моими, как говорят, колдовскими чарами.

Я надеюсь и впредь не иметь удовольствия встречаться ни с Вами, ни с правосудием Вашей страны.

Получив законное наследство, я уезжаю в столь отдаленные края, что Вы боле никогда не встретите меня, никогда обо мне не услышите и я, наконец, обрету долгожданное счастье, обходившее меня стороной.

Благодарю за столь высокую оценку моих талантов, но, поверьте, я не заслуживаю Вашего внимания.

Надеюсь наши пути больше никогда не пересекутся. А за сим, прощайте.

Да хранит Вас Господь.

С почтением Эльжбета Язвицкая.»

 

Убийство именинника. 1878 год

– Вот прочтите, Пётр Павлович, – Путилин протянул бумажную папку с гербом в верхней части.

Чиновник по поручениям санкт—петербургской сыскной полиции коллежский секретарь Лерман, господин лет тридцати с короткой стрижкой и маленькими в ниточку усами под носом, взял в руку протянутое.

– Легковата что—то.

– А вы почитайте.

Пётр Павлович открыл папку и по мере прочтения перекладывал бумаги из правой стороны в левую.

Дело начиналось, как обычно, с первого листа – заявления, написанного ровными рядами слов.

Лист 1

«Протокол заявления.

1878 года Сентября 19 дня гор. Санкт—Петербург. К приставу 1 участка Петербургской части подполковнику Панкратьеву явился крестьянин Шрамов и заявил, что отец его, Тарас Шрамов запасный солдат, в ночь на сие число скоропостижно умер и тело его находится у них в избе; что после смерти: отца осталось пять выигрышных билетов по 1000 руб. каждый из которых ему, Шрамову, принадлежат два и каковые может присвоить себе мачеха его, Ольга Шрамова. Пристав нашел нужным сообщить Мировому Судье об охране имущества после умершего Тараса Шрамова и немедленно отправиться на место для производства дознания.

Пристав Панкратьев

Пётр Шрамов»

Лист 2 гласил:

«Мировому Судье.

Сентября 19 дня 1878 г. Пристав Мировому Судье 8 участка г. Санкт—Петербург.

1 участка Петербургской части г. Санкт—Петербурга.

Сего числа в г. Санкт—Петербурге по Грязной улице в д. №16 скоропостижно умер запасный солдат Тарас Шрамов, оставивший разное имущество и процентные бумаги, находящиеся в квартире его №3 в упомянутом доме; место, где они спрятаны, знает жена покойного, Ольга Шрамова.

Сообщая о сём Вашему Высокородию, имею честь просить, согласно ст. 1403 уст. гражд. суд., распоряжения о производстве охраны.

Пристав Панкратьев»

Потом следовал протокол осмотра.

Лист 3

Протокол осмотра

«1878 года Сентября 19 дня, г. Санкт—Петербург.

Пристав 1 участка Петербургской части гор. Санкт—Петербурга подполковник Панкратьев, вследствие заявления крестьянина Шрамова, прибыл в д. №16, по Грязной улице, где в присутствии нижеподписавшихся понятых производил осмотр тела скоропостижно умершего Тараса Шрамова, по которому оказалось: в 1-й комнате квартиры, в двух шагах от входной двери, возле левой стены лежит на полу, вниз лицом, труп запасного солдата Тараса Шрамова, 68 лет от роду; одет он в тулуп и нансовые штаны, ноги обернуты в холщевые онучи и на них одеты лапти, голова обнажена и шапка лежит тут же на полу и по—видимому свалившись при падении Тараса Шрамова; ноги вытянуты, а руки слегка в локтях согнуты и ладонями упираются в пол, на руках одеты варежки и в правой руке топор. Положение трупа представляете шедшего человека и по—видимому внезапно упавшего на землю. По снятии одежды и обуви и по тщательном осмотре тела покойного Тараса Шрамова, никаких знаков насильственной смерти на нём не оказалось, а потому Пристав нашел нужным составить об изложенном настоящий протокол, труп Тараса Шрамова пометить во временной могиле и, приставить к нему карауль, затем приступить к производству дознания.

Пристав Панкратьев.

Понятые:

Матвей Меняев

Савелий Александров»

Лист 4

«Акт дознания

1878 года Сентября 19 дня.

Пристав 1 ѵчастка Петербургской части г. Санкт—Петербурга подполковник Панкратьевпроизводил дознание о скоропопостпжно умершем запасном солдате Тарасе Шрамове, 68 лет от роду, вероисповедания православного, при чем оказалось: жена покойного, Ольга, рассказала, что Тарас Шрамов был подвержен припадкам, которые бывали у него 2—3 раза в год; от этой болезни он ни когда не лечился, она его редко беспокоила и каждый раз проходила сама собой, не причиняя ему мучений; припадки случались большею частью на другой день после сильной выпивки и, хотя покойный редко пил, но все же два раза в год напивался до пьяна. Третьего дня Тарас Шрамов был именинник и пил по обыкновенно много вина под утро он лег спать, проспал хорошо ночь и утро вчерашняя дня и встал к обеду, ни на что ни жалуясь; пообедал вместе со всеми домашними и под вечер пошёл с топором во двор рубить дрова; проработал до темноты, возвратился в квартиру, но, войдя в дверь и сделав два шага к стене, где он вешал свою одежду, Тарас Шрамов вдруг остановился, покачнулся корпусом вперед и упал на пол; подбежав к упавшему, она, Ольга вместе с дочерью, Верой, сыном Петром и соседками Хивриной Миланьей и Фиговой Наталией, бывшими в то время в их квартире, пробовала привести Тараса Шрамова в чувства, прыскала водою в лицо и пр., но видя, что это не помогаете, послала сына, Петра, известит об этом фельдшера Чернова, который прибыль к ним уже под утро. Затем крестьянка Ольга показала: она и дети всегда любили покойного Тараса Шрамова и никогда с ним не ссорились, так же и соседи жили с ним в дружбе и уважали его. Крестьянин Петр Шрамов объяснил, что 18 сего сентября, покойный отец его рубил дрова во дворе и он их складывал; все время работы отец быль грустен и не разговорчив, но ни на что не жаловался и по—видимому был здоров.

Крестьянки Вера Шрамова, Хиврина Миланья и Фигова Наталия рассказали то же, что и Ольга Шрамова. Сосед покойного почтальон Жакетов объяснил, что он вместе вырос с Тарасом Шрамовым и был очень дружен, знает он лично его болезнь и уверен, что он умер от удара после пьянства. Подозрения в причинении Тарасу Шрамову насильственной смерти никто не заявить, а потому Пристав нашел нужным записать обо всем в настоящий протокол.

Пристав Панкратьев.

Настоящий акт дознания вслух нам прочитан

все изложенное подтверждаем.

Ольга Шрамова

Пётр Шрамов

Вера Шрамова

Миланья Хиврина

Наталия Фигова

Степан Жакетов»

Лист 5

«Постановление.

1878 г. сентября 19 дня, Пристав 1 участка Петербургской части г. Санкт—Петербурга Панкратьев, рассмотрев настоящее дознание и, находя, что свидетельскими показаниями и врачом установлено, что причиною смерти запасного солдата Тараса Шрамова был апоплексический удар после пьянства и за отсутствием признаков преступления, постановил: дознание это на основ. 253 ст. уст. уг. суд. представить Товарищу Прокурора Санкт—Петербургского Окружного Суда, а труп Тараса Шрамова предать земле по христианскому обряду без медицинского вскрытия.

Пристав Панкратьев».

Лист 6

«Господину товарищу Председателя Санкт—Петербургского Окружного Суда 6 отделения Титулярному Советнику Фоллендорфу от пристава 1 участка Петербургской части г. Санкт—Петербурга. Сентября 19 дня 1878 г. №34О.

На основании 253 ст. уст. уг. суд. произведенное дознание о скоропостижно умершем Тарасе ПІрамове, за отсутствием в нём признаков преступления, при сём имею честь препроводить Вашему Высокоблагородию на прекращение.

Пристав Панкратьев».

Лист 7

«Удocтоверение.

Дано сие от Пристава 1 участка Петербургской части

г. Санкт—Петербурга крестьянину Петру Шрамову в том, что на предание тела земле по христианскому обряду скоропостижно умершего от апоплексического удара после пьянства отца его, Тараса Шрамова, 69 лет от роду, вероисповедания православного, препятствий не имеется.

1878 г. Сентября 19 дня.

Пристав Панкратьев».

Лист 8

«Пристав Его Преподобию

1 участка Петербургской части г. Санкт—Петербурга

Настоятелю Собор Св. Равноапостольного князя Владимира.

Сентября 19 дня 1878 г. №340.

При сем препровождая увольнительный из войск билет за №10 скоропостижно умершего запасного рядового Тараса Шрамова, имею честь просить Ваше Преподобие, по учинении на нем метрической о смерти надписи, возвратить таковой мне.

Пристав Панкратьев»

Пётр Павлович закрыл папку и пожал плечами.

– Обыденное дело, – проговорил он.

– Согласен с вами, господин Волков, – по лицу Путилина блуждала лукавая улыбка, – ничего не бросается в глаза?

– Смерть в столь преклонном возрасте не такая уж редкость.

– И здесь я с вами соглашусь, но всё—таки?

– Иван Дмитриевич, говорите прямо, мне кажется, что вы не затеяли бы разговора, не имея каких—либо дополнительных сведений о деле, – чиновник по поручениям похлопал ладонью по папке, потом спохватился, открыл и начал перебрать бумаги, – не вижу надписи врача с его мнением и его же заключения о скоропостижной смерти. Ну и я бы обратил внимание, что сын умершего Шмакова более переживает за оставшиеся в наследство деньги, нежели о смерти отца.

– Поверьте, Пётр Павлович, тоже главное, но есть кое—что другое, – и Путилин достал из верхнего ящика стола ещё одну бумагу и протянул чиновнику по поручениям Лерману.

«Его Высокоблагородию полковнику Ордынцу—Добровольскому

Позвольте мне обратить внимание Вашего превосходительства на предмет, который многие благонамеренные люди почитают ничтожным, а я признаю чрезвычайно важным.

Довожу до Вашего сведения, что 18 сентября 1878 года отставной солдат Тарас Шрамов доверился мне и сообщил, что его собираются отравить, но не назвал имени человека с преступными целями. Я не отнёсся к словам вышеупомянутого крестьянина с должным вниманием, ибо он в разговоре со мной был не совсем трезв, но на следующий день я узнал, что Тарас Шрамов скончался от апоплексического удара. Уже не подозрение, а уверенность в том, что отставной солдат отравлен, терзает меня, и я не хочу быть молчаливым соучастником этого злодейского происшествия,

Дворник дома №5 по Грязной улице Степан Сенчиков

1878 год Сентября 19».

Пётр Павлович взглянул на начальника сыскной полиции и в глазах скользнули озорные огоньки.

– Как я понимаю, мне необходимо заняться убийством, – он иронически выделил голосом последнее слово, – Шмакова.

– Вы правильно понимаете, только не всё можно трактовать однозначно, – и он протянул чиновнику по поручениям следующую бумагу:

««1878 года, Сентября 20 судебный следователь 6 столичного участка г. Санкт—Петербурга И. В. Богданова в анатомическом театре Императорского университета в присутствии понятых, через старшего врача полиции Врачебно—Полицейского Управления Санкт—Петербурга коллежского советника А. Г. Шаталина произвёл судебно—медицинское вскрытие трупа крестьянина Тараса Шрамова, при чем оказалось:

Наружный осмотр. Труп лежит в секционном зале судебно—медицинского кабинета на столе, на спине, одетый в белую льняную рубаху с расстёгнутой верхней пуговицей на вороте, нансовые штаны опоясаны кожаным ремнём. На вид покойнику около 70 лет, длина трупа 2 аршина 7 с половиной вершков, телосложения среднего. трупное окоченение исчезло, трупных пятен почти нет, волосы на голове около полувершка. Соединительная оболочка век и глаз бескровна, роговица тусклая, зрачки расширены, уши и нос целы, наружные слуховые проходы, ноздри и губы чистые.

Повреждения: после того, как осмотрены мягкие покровы головы под волосами, ранения не обнаружены.

Внутренний осмотр. Подкожная клетчатка бедна жиром, мускулатура красного цвета.

Органы шеи и полость рта. Правая сонная артерия не повреждена, слизистые оболочки пищевода и дыхательных путей также не повреждены и без кровоизлияний, хрящи гортани и подъязычная кость целы, полость рта чиста, язык не повреждён, слизистая оболочка губ синего цвета.

Грудная полость. Сердце не повреждено.

Брюшная полость. Левая и правая почки не повреждены, корковый слой бледно—

вишнёвого цвета, фиброзная капсула снимается легко. Желудок расширен, в полости его около трёх стаканов жидкости, содержимое бурого цвета, в котором имеются непереваренные куски мяса. картофеля. После обследования содержимого желудка обнаружены следы – Conīum maculātum или болиголова пятнистого. Кишечник болезненных измерений не представляет. Мочевой пузырь пуст.

Черепная полость. Внутренняя поверхность мягких покровов черепа не повреждена.

Позвоночник вскрытием не повреждён.

Желудок и его содержимое взяты в музей при судебно—медицинском кабинете, рубаха, штаны приобщены к делу в качестве вещественных доказательств.

Орудие убийства приложено в качестве вещественного доказательства.

Судебный следователь И. В. Богданов

Старший врач полиции Врачебно—Полицейского Управления Санкт—Петербурга А. Г. Шаталин»

– Значит, болиголов пятнистый, – сказал посерьёзневший Лерман.

– Вы правильно уловили.

– Но, Иван Дмитрич, если бы Шрамова отравили, то окружающие непременно заметили симптомы, ведь их невозможно скрыть?

– Вы же прочли показания, там сказано, что Тарас накануне хорошо отпраздновал именины, поэтому симптомы могли счесть за болезненное состояние после выпитого. Могли же?

– Могли.

– Так что, Пётр Павлович, отдаю дело в ваши руки и надеюсь, что с ним вы быстро справитесь.

Лерман поднялся, что—то хотел сказать, но сунув папку под мышку, направился к выходу.

Над городом светило яркое солнце. День приятный, теплый. Листва на деревьях заметно поредела и просвечивала сквозь оставшуюся зелень жёлтым и багряным, землю укрывали опавшие листья. Высокие стволы деревьев упирались в лазурное небо, по которому проплывали белые кучерявые облака.

Первым делом Пётр Павлович направился к дворнику Сенчикову, ведь именно он указал на свершившееся преступление.

Грязная улица была небольшой – по десятку домов с каждой стороны, деревянных, в два и несколько каменных в три этажа. Дом, в котором жил убитый одной стеной выходил на Грязную улицу, которая давала ему номер, другой – на Мытнинскую площадь.

Степан Сенчиков служил дворником у вдовы Даниловой, занимающей один из каменных домов, сдаваемых в наём. Сама же хозяйка занимала скромную квартиру в две комнаты на втором этаже.

Пётр Павлович из первых уст хотел узнать, что побудило дворника написать полицмейстеру 3 отделения полковнику Ордынцу– Добровольскому. Если бы не это его обращение, то никто бы не стал производить вскрытие бедного Шрамова, покинувшего белый свет в столь знаменательный день – именины.

Сенчиков оказался неопределённого возраста щуплым тщедушным мужичонкой в поношенном сюртуке с заплатами и самое главное с хитрыми бегающими глазами, так ни разу не взглянувшими в лицо сыскного агента. Поминутно вытирал нос рукавом и говорил как—то вкрадчиво.

– Так как дело, итить его, было. С Тарасом, стало быть, мы давние приятели, вот с таких пор, – и он показал рукой, – стало быть, пешком под стол ходили.

– Когда он тебе рассказал о подозрении? – Нетерпеливо спросил Лерман, перебивая дворника.

– Ваше Благородие, – снова вытер нос Степан, – я ж, стало быть, по делу, чтобы, стало быть, показать вам, что давние мы с Тарасом приятели, стало быть, были.

– Это я и так понял, так что он говорил?

– Накануне именин, стало быть, пришёл дружок мой ко мне, я его, стало быть, к себе в дворницкую, там, извиняюсь, – голос понизил до шепота, – хозяйке, стало быть, не расскажите?

– Я пришёл не с хозяйкой твоей беседовать, – сжал губы сыскной агент.

– Ну в дворницкой, стало быть, у меня завсегда полуштоф, стало быть, стоит. Вот после чарки, стало быть, он ни с того, ни с сего и говорит, стало быть: « Стёпа, и так по плечу хлопает, чую, стало быть, что жизни моей на чарку, стало быть, и осталось». «Чур, тебя, Тарас, говорю, стало быть, крепкий ты, силёнка в руках есть, стало быть, вон жёнку чуть ли не вдвое имеешь, стало быть». «Нет, говорит, замыслили они меня извести со свету белого, стало быть». И слезу пустил. Не видел, стало быть, его никогда в таком состоянии.

– Не говорил, кто свести хочет?

– Не, не говорил, стало быть, только и слышал от него, стало быть, они.

– Понятно, значит, ты утверждаешь, что Тараса отравили?

– А как же, стало быть, иначе? Крепкий мужик еще Тарас был, стало быть, вон по прошлому году на улице, стало быть, у телеги колесо отвалилась, а он взял и поднял, стало быть, чтобы колесо приладили, да телега не пустая была, а гружёная, стало быть, вона как.

– Ты сам подозрения к кому имеешь?

– Я—то что, – Степан пожал плечами, посмотрел по сторонам и наклонился вперёд, чтобы никто не услышал, – сдаётся мне, стало быть, что спуталась жёнка Тарасова с евоным сыном Пётром и стал, стало быть, мешать он им. Вот, стало быть, и извели его.

– Значит Ольга Шрамова и Пётр?

– Мыслю, стало быть, так.

– Ты видел Тараса в день смерти?

– Нет, не видел, – Степан вытер вспотевший лоб.

Пристав 1 участка Петербургской части подполковник Панкратьев оперся грудью о край стола, потом откинулся на спинку стула.

– Мне, господин Лерман, добавить нечего. Умер после изрядно выпитой дозы водки старый человек, заметьте, отнюдь не молодой, так что был произведён осмотр тела не только мною, но и участковым врачом господином Петровым. Я не понимаю вашего интереса к делу?

– Нет, нет, – на лице Петра Павловича появилась улыбка, – пустая формальность. В деле нет мнения врача и его же заключения о скоропостижной смерти Шмакова.

– Моё упущение, – произнёс глухим голосом пристав, – я думаю, вам стоит повидаться с господином Петровым и он вам подтвердит, что этот, как его…

– Шмаков, – подсказал Лерман.

– Да, Шмаков, скончался от удара, что не удивительно в столь почтенном возрасте.

– Благодарю, – сыскной агент поднялся с места, – прошу извинить меня за вторжение.

Участковый врач Петров ничего нового не добавил, хотя в конце концов признался, что в квартире Шрамовых был, но не слишком внимательно осматривал тело. Всё—таки умершему шестьдесят восемь лет, похоже на апоплексический удар.

– Павел Менандрович, а разве вы не видели расширенных зрачков, разве вам не говорили, что до минуты смерти Шрамов испытывал тошноту, головокружение, судороги.

– Отравление? – Удивлённо произнёс врач и густо покраснел.

– Да.

– Не может быть, – теперь он присел на стул.

– Вы не забыли, Павел Менандрович, признаки отравления болиголовом?

– Значит, отравление, – повторил участковый врач. – Я, – начал он и замолчал.

– Вы хотите сказать, что не осматривали умершего.

– По правде сказать, нет.

– Старику шестьдесят восемь, – в оправдание сказал врач.

– Извините, но возраст – не повод относится к порученным обязанностям, спустя рукава.

Врач вскочил на ноги.

– Позвольте…

– Павел Менандрович, сядьте. Вскрытие тела Анатолием Гавриловичем, – при упоминании старшего врача, у Петрова передёрнулось лицо, – дало результат и выявило, что Шрамов был отравлен болиголовом и, если бы вы проявили более пристальный интерес к делу, то мы, сыскная полиция, не потеряли бы два дня и начали следствие сразу.

– Я…

– Теперь давайте забудем о печальном событии, но взамен вы должны вспомнить, как кто из родных или находящихся в квартире себя вёл.

Петров прикусил губу и потом произнёс:

– Я не смогу быть вам полезен.

– Отчего же?

– Я просто ничего не помню, накануне, – врач запнулся, словно стыдился произнести следующую фразу, закрыл ладонью глаза, – накануне я был у приятеля и выпил лишнего, поэтому у Шрамовых чувствовал себя не совсем здоровым.

– Понятно, – Лерман покачал головой, – если бы вы отказались приехать и посоветовали вызвать другого врача, мы не потеряли бы время, господин Петров.

Хорошо, когда правда выплывает сразу в начале следствия, а не приходится её обретать в результате долгих поисков. Теперь придётся восстанавливать день именин по часам, а может быть по минутам, ведь отравился только глава семьи. Значит кто—то подсыпал яд или в его стакан, ведь в обычае таких семей пользоваться общими мисками, а не отдельными тарелками. Задача с одной стороны упрощается, а с другой…

Пётр Павлович решил, что прежде чем иметь беседу с родными умершего, сперва расспросить тех свидетельниц, что присутствовали при печальном событии.

Миланья Хиврина, женщина лет сорока пяти, имела чрезвычайно симпатичное и добродушное лицо, правильные черты которого и живые выразительные глаза свидетельствовали о былой красоте.

– Что рассказывать—то? – Она прижала руки к груди. – Страх—то какой! Ужас! Вот человек живой, говорит что—то, а потом в одну минуту дух с него прочь.

– Так и в одну минуту?

– Не видела я, это когда он упал, и суета поднялась, вот тогда я Тараса и увидела.

– Значит, ничего не видела?

– Истинно так, – сказала женщина, – а почему полиция этим интересуется?

– Попали бумаги в сыскное отделение, а если попали, то надо проверить. Служба такая.

– А я думала, что… – и Миланья умолкла, пряча взгляд.

– Договаривай, в чём дело?

Она покраснела, но ничего не сказала.

– Ты что-то не договариваешь.

– Что мне договаривать? – Хиврина перекрестилась. – Даже ныне страшно, рот открыт, глаза на выкате, руки скрючены. Страх настоящий.

– Смерть – она такая.

– Не скажите, вот моя матушка помирала, так глаза закрыла и, словно бы заснула, а на самом деле навсегда, – и снова перекрестилась.

– Значит, страшно было?

– Жутко.

– Как вели себя жена и сын покойного?

– Да как? – Миланья пожала плечами. – Петька, сын Тарасов, сразу же за врачом побежал, Ольга заголосила, ведь кормильца потеряла.

– Какие отношения у них в семье были?

– Да обычные, руку Тарас, как некоторые, на жену не поднимал.

– А с сыном?

– Сын Тараса почитал, ничему не перечил.

– Вообще—то я краем уха слышал, что неравнодушна Ольга к Петру была?

– Господин хороший, – женщина заулыбалась, – жена Тарасова – баба в соку, а Пётр тоже не промах, – начала Миланья, но остановилась, потеребила край платка, – кто его знает, правда или нет, но говорили, но я этому не верю, – быстро добавила она, но глаза блестели, словно хотела добавить какую—то подробность, но сдерживала себя, потом понизив голос, сказала, – как—то видела, как Петька из сарая выходил, а вслед за ним Ольга волосы и одежду поправляла, а что там было, не знаю, свечку им не держала.

– Так, так, – произнёс Лерман.

– Только не говорите никому, – Хиврина не улыбалась и выражение на лице выражало, что зря она не сдержалась, а проболталась.

– Само собой никто не узнает. Может быть, ещё что можешь дополнить.

– Да чего уж там, – женщина махнула рукой, – Тарас—то, хоть и в летах был, но тоже ходок ещё тот, вон к Наташке Фиговой потихонечку захаживал. Сама видела.

– Целый роман можно сочинить.

– А то, – Хиврина понизила голос, – Ольга—то – вторая жена у Тараса, он её с дочерью взял, так той сейчас семнадцать, вот Петька и с нею. Там, – она куда—то неопределённо кивнула, – стеночки тонкие, так вот слышала, как они ворковали, а потом сопели. Вот семейка—то, – она снова криво усмехнулась, но в глазах женщины прочёл обычную зависть.

– Скажите, а в каких отношениях был Тарас со Степаном Сенчиковым?

– В приятельских, а вот Ольга терпеть того не могла, даже на порог не пускала.

Наталья Фигова в середине дня была одета в бумажную рубаху, поверх которой накинут тонкого синего сукна казакин, роскошные светлые волосы растрепаны и две—три пряди их легли на лицо, щёки которого украшали ямочки.

– День добрый, – произнёс сыскной агент, – мне бы хотелось поговорить с Наталией Фиговой.

– Эт по какой надобности? – Голос, хоть с не большой хрипотцой, но звучал довольно приятно и как—то развязно.

– Чиновник по поручениям сыскной полиции, – Лерман отодвинул в сторону женщину и без приглашения вошёл в комнату, где сел на стул, заложив ногу на ногу.

– Да я… да… – Наталья потеряла дар речи, только открывала, как выброшенная на берег рыба.

– Я вот по какой надобности, – Пётр Павлович достал из кармана портсигар, достал папиросу, и выпустил, прикурив, дым в потолок, – два дня тому умер Тарас Шрамов, так вот со смертью не так чисто, поэтому мне поручено разобраться. Что ты можешь сказать по этому поводу?

– Дак сразу бы и сказали, – Наталия повела плечом и вырез на груди слегка приоткрылся, – я—то какое отношение имею к этому?

– Самое непосредственное.

– Сказали ж нам, что умер от апо..апе… в общем от какого—то удара.

– Так ты ничего не хочешь рассказать?

– Ничего, – женщина стояла, опершись спиной о косяк двери.

– Говорят, что ты была в довольно близких отношениях с убитым?

– Побольше слушали бы всяких, вам бы не такие вести принесли.

– Значит, отрицаешь?

– Мне скрывать нечего, всё равно донесут. Да, бывал здесь Тарас, бывал, ну и что?

– Тогда возникают вопросы.

– И какие?

– В каких вы были со Шрамовым отношениях?

– Да никаких.

– Как это?

– А вот так, ну приходил ко мне по женской части, я – одинокая, – она повела плечом и под тонкой рубахой шевельнулись большие груди, – кого хочу, того и привечаю.

– Так…

– Иной раз мужик в сорок, – она насмешливо проговорила, скривив в улыбке рот, – ничего не умеет.

– Значит, у вас были отношения…

– Господин хороший, не было у нас отношений, просто по—соседски забегал ко мне, безделицы дарил, но отношений никаких.

– Понятно, тогда не расскажишь, как кто себя вёл, когда Шрамов умер?

– Как обычно, – Наталья вновь дёрнула плечом, – Ольга засуетилась, как наседка, оно и понятно, такого кормильца лишилась, Пётька, тот побледнел и задрожал, навроде осинового листа. А так, – она задумалась, – да я и внимания не обращала.

– В день смерти к Тарасу кто—нибудь приходил?

– Почём я знаю? Я ж за ним не следила, может, кто и приходил, – Наталья задумчиво посмотрела в стену, – когда дрова рубил, – добавила женщина. – А к чему такие расспросы?

– Надо.

Тарасов сын Пётр, мужчина лет сорока, с крепким, казалось квадратным телом, что в ширину, что в рост, имел совсем детское лицо. Словно природа пошутила: крепкие пудовые руки, покатые плечи, ноги, как два столба, и небольшую голову с жёсткими проволочными волосами, пухлые щёки и доверчиво – щенячьи глаза.

– Видно срок тяте пришёл, – Пётр почесал шею, – человек, что дерево, каждую весну оживает, а вот придёт срок, кажется ещё крепкое, а на самом деле внутри – труха. Так что вы хотели?

– Поговорить об отце твоём.

– Что говорить? Нету его, и никто не воротит.

– Трудно не согласиться, но с чего это крепкий мужчина, как в округе говорят, выпил немало, топором махал, дров кучу нарубил и в один момент, вот был и уже нет.

– Это надо у Него спросить, – младший Шрамов указал пальцем в небо, – Он и во младенчестве забирает, вот моих братьёв и сестёр, а уж в таком возрасте и подавно.

– Так ты ничего странного в смерти отца не видишь?

Младший Шрамов опешил, удивлённо посмотрел на сыскного агента и, заикаясь, спросил:

– Удар его хватил, как сказал врач и потом пристав нам бумагу выдал.

– В сыскное отделение попало дело о смерти Тараса Шрамова, вот и приходится по воле начальников проверять обстоятельства смерти.

– Ежели так.

– Именно так.

– От меня, господин… э —э – э.

– Лерман Пётр Павлович, – представился сыскной агент, – чиновник по поручениям.

– Господин Лерман, – лицо младшего Шрамова в одну секунду стало более походить на старческое, плечи опустились, – я не привык говорить об отце худое, но своим умишком начинаю понимать, если в сыскное попали бумаги о смерти отца, то вы подозреваете, что произошло убийство?

По чести говоря, Пётр Павлович не ожидал, что невзирая на вид не очень умного человека, младший Шрамов окажется таким проницательным.

– Посуди сам, – над каждым словом приходилось задумываться, – твой отец скоропостижно скончался, а ведь был довольно крепким стариком.

– Господи, каждый раз, когда отец прикладывался к бутылке, с ним случался приступ.

– Что же было в этот раз?

– То же, что и всегда. Отец решил отметить именины, для этого взял несколько бутылок пшеничного вина, а утром, ко всему прочему, пошёл колоть дрова, хотя я его просил не заниматься хозяйством в этот день.

– То, что произошло не было для тебя новостью.

– Отнюдь.

– Скажи, а могли ему помочь?

– Нет, это невозможно, отец сам виноват. Здесь ничьей вины нет.

– В каких вы были отношениях с отцом?

– В обычных, отец и есть отец.

– Значит, говоришь, что вина на отце?

– В том числе и на нём.

– На ком ещё?

– На нас, – произнёс удивлённо младший Шрамов и, увидев недоумённый взгляд Лермана, добавил, – на нас, ведь мы не восприпятствовали питию.

– Понятно.

– Ходят слухи…

– О нас много говорят, – перебил младший Шрамов, но смутился, – извините.

– Значит, говорят много неправды? И то, что Тарас навещал Наталью? И то, что ты, Пётр Шрамов, был в близких отношениях с мачехой? И то, что вы отравили отца? Видите, как много вопросов и каждый не в пользу вашего семейства.

– На каждый роток не накинешь платок, – хотя голос младшего Шрамова был спокойным, но глаза пылали и подбородок подрагивал. – Тогда по порядку. Отец ещё тот ходок, – и, словно спохватился, произнёс, – был. Не только к Наталье бегал, но и к другим. Мужик – он и есть мужик.

– А жена?

Мужчина густо покраснел и сквозь зубы процедил.

– Она тоже в накладе не оставалась.

– Значит, о вас правда?

– Правда, – выдавил он.

– И как к этому относился отец?

– Он не знал.

– Тогда перейдём к отравлению.

– Господин Лерман, – отмахнулся младший Шрамов, – какое к чёрту отравление. Отец \кормильцем был и Ольга больше с его смертью теряла, нежели обрела. Ведь он деньги зарабатывал и откладывал кое—что, а так Ольге только скопленное оставалось, но и то, со мной поделить должна.

– А ты?

– Нет, – сказал мужчина, – по мужски её к кровати прижать – это одно, а вот жизнь с ней связывать я не хочу.

– Поэтому заявление приставу написал?

– Именно так.

– Понятно.

– Вы об отравлении говорили, это так?

Лерман промолчал.

– Если вы подозреваете кого—то из семьи, то это зря. Нам нет интереса в смерти отца, слишком мы зависимы от него. Ныне отвернуться те, с кем он имел дело, я всегда находился в тени, поэтому многое со смертью потеряем.

– А наследство?

– Оно быстро исчезнет, жить—то надо.

– Верно.

– Не понимаю, кому отец перешёл дорогу?

– Может быть, кто—то ему должен или дорогу перешёл?

– Отец много не говорил, но перед именинами говорил, что ему должны то ли три, то ли четыре тысячи, но кто? – Мужчина пожал плечами.

– Может быть, расписки какие остались?

– Об этом поведать может только Ольга.

– Почему вы написали заявление?

– Ольга заявила, что я бугай здоровый, рукастый и могу сам заработать, а деньги ей надо, ведь не старая ещё.

– Мне здесь сказали и о Вере.

Опять на лице младшего Шрамова выступила багровая краска.

– Ничего от глаз людских не скрыть.

– Правда?

– Правда, – выдохнул мужчина, – вот с ней я и собирался уйти из дому.

– Давно задумал?

– С полгода тому.

– Кто знал об этом?

– Вера и я, пожалуй.

– А Ольга?

– Нет.

– Может быть, ей Вера сказала.

– Не думаю.

– Как бы отнёсся отец к уходу? Зол был бы?

– Нет, он давно хотел, чтобы я ушёл.

Ольга оказалось довольно молодой женщиной высокого роста и, несмотря на своёё неприглядное платье, заметно было, что она прекрасно сложена, роскошные чёрные волосы окаймляли красивый смугловатый овал лица и, растрепавшись от домашней работы, густыми прядями выбивались из-под цветного платка.

Лерман залюбовался женщиною. Сыскной агент несколько смутился и не знал, как начать с нею разговор.

– Я пришел, сударыня, – начал он, – по важному делу.

– Это из—за кляузы моего пасынка? – Спросила женщина и откинула со лба прядки волос.

– Из—за него тоже.

– Я так и знала, что дело продолжится. Мало того, что он… он… – Ольга запнулась и, сжав губы, тяжело задышала.

– Бога ради, успокойтся, – заговорил сыскной агент, – не давай волю

раздражению. Ты, как я вижу, немного повздорила с сыном умершего мужа, пройдёт время и всё позабудется. Оставь же этот ледяной тон, которым ты говоришь о нём.

– Господи, в каком тоне мне о нём говорить, если не успели похоронить Тараса, так этот увалень пришёл требовать долю, оставшуюся после смерти отца.

– И велико наследство?

Женщина в ответ только махнула рукой и сказала..

– Мало того, что десять лет живёт с нами, но ни один человек на свете не ошибался столь жестоко, как я, и не была столь гнусно одурачена! Я принесла в жертву

молодость. Привязанность Петра ко мне – это сплошное лицемерие, притворство,

– Успокойся, Ольга, – Лерман, хотя и приходилось по службе выслушивать всякое, но не терпел женских истерических речей, – я из полиции, но из сыскного отделения и пришёл по другому поводу. К нам попали бумаги по смерти Тараса Шрамова и мне надо разобраться с ней.

– А что с ней не так? – Женщина выглядела успокоившейся, словно её волновал только один вопрос – денежный.

Не хотелось Лерману говорить о том, что Шрамов отравлен, но надо было увидеть, какое впечатление произведёт известие на вдову.

– Нами установлено, что твой муж Тарас Шрамов был отравлен.

– Боюсь, что не вполне поняла вас, господин….

– Лерман, Пётр Павлович.

– Господин Лерман, – сказала Ольга и мрачно посмотрела на сыскного агента.. Её

щёки побледнели, а в глубине серых глаз вспыхнул огонек. – Не совсем понимаю вас.

– Тарас был убит.

– Не может быть, – она прикрыла рукой рот и, если бы позади неё не стоял стул, женщина упала бы, – всё равно я не понимаю, как это может быть?

– Мне поручено разобраться и многое меня удивляет в отношениях. Пасынок, муж, ваша дочь, ты сама…

– Упомяните и о Фиговой, – вставила Ольга.

– Да и о ней. Значит, для тебя полная неожиданность, что муж умер не своей смертью?

– Конечно, неожиданность.

– Тогда скажи, кто мог быть заинтересован в смерти Тараса? – И внимательно посмотрел в глаза женщине.

– Не знаю.

– И всё—таки?

– Только не я, если вы имеете в виду мою персону.

– Твой пасынок?

– Что вы, – усмехнулась Ольга, – он не способен гусеницу раздавить, не то, что человеку, тем более отцу, принести вред.

– Но кто—то же способствовал безвременному уходу вашего мужа?

– Не знаю.

– Тарас одалживал кому—нибудь большие суммы денег?

– Да.

– У вас остались бумаги, закладные, расписки?

– Увы, нет.

– Шрамов давал деньги под честное слово?

– Именно так, господин Лерман, не смотря на возраст, Тарас был доверчив и всегда полагался на слово больше, нежели на бумаги.

– Простите великодушно, но мне кажется это странным.

– Тарас был таков.

– О какой сумме может идти речь?.

– Три тысячи.

– Кому, даже не подозреваешь?

– Говорю, кому—то из приятелей.

– Приятелей много.

Женщина только махнула в ответ.

– Тогда припомни, приходил ли в день смерти кто—либо к Тарасу?

– Не припомню, хотя постойте—ка, был кто—то, но я не видела, они у сарая разговаривали и пришедший за дверью стоял.

– Не знаешь, о чём они беседовали?

– Не слышала.

– Благодарю, если что припомнишь, сообщи к нам в сыскное.

– Непременно. Но… Вот, я хоть не слышала, о чём они говорят, но голос знакомый.

Последней, с кем хотел поговорить сыскной агент, была Вера, приёмная дочь Тараса. Пётр Павлович ничего не ждал от беседы, но теплилась надежда, а вдруг?

Вера оказалась не похожей на красавицу—мать, но была по—своему привлекательной. Ей шел семнадцатый год. Невысокого росту, но стройная, шея точно из выточенная молочного мрамора, плечи круглые, грудь развитая, крепкая, прямой тонкий нос, выразительные чёрные глаза, и до того детские, что казалось, наивность так и струилась из них, высокий лоб и тёмные волосы.

Разговор с первого слова не заладился. Вера смущённо отводила в сторону взгляд и теребила пояс платья.

– Значит, ничего добавить не можешь.

Она пожала плечами.

– В день смерти отца не видела, чтобы он с кем—то разговаривал на улице?

– Не припомню.

– Всё—таки?

– Я же за ним следом не ходила.

– Какие отношения были у тебя с отцом?

– Обычные, – она отвела взгляд в сторону.

– Не понимаю.

– Что понимать? Обычные и всё.

– Ладили Тарас с матерью?

– Всякое бывало.

– Значит, и ссорились, и мирились?

– И это было, семья, всё—таки.

– Ссорились по каким поводам?

– Всяким, – раздражённо сказала девушка, – я не понимаю вашего, господин Лерман, интереса к нашей семье, тем более, что умер её глава.

Пётр Павлович заметил, что Вера ни разу не назвала Тараса отцом.

– Интерес особый, – сыскной агент смотрел в лицо девушке, – Тарас Шрамов, ваш отец, был отравлен и смерть его не случайна.

– Не может того быть?

– Не может, но так произошло.

– Ничего не понимаю? – Вера теперь смотрела немигающим взглядом в глаза Лерману. – Кому это было надо?

– Вот я и разбираюсь. Как прошёл день предшествующий смерти Шрамова?

– Как? – Повторила Вера. – Он с утра готовился к именинам. Вечером напился, целую ночь пробуянил, а на утро, как ни в чём не бывало, соизволил пойти рубить дрова, хотя этим всегда занимался Петя, – взгляд девушки потеплел, – вернулся и тут же рухнул, как подкошенный. Но я не видела, только услышала, как закричала мама.

– Случаем ты не видела, разговаривал ли с кем у сарая Тарас или нет?

Она на миг задумалась.

– Да, вы правы, когда один раз я выглянула в окно, то заметила, что он с кем—то разговаривает, но честно говоря, я не обратила внимания с кем.

– Вот видишь, а говоришь ничего не знаешь? Этот кто—то случаем не Пётр был?

– Нет.

– Почему так уверена?

– Петя бы не решился заговорить с ним, притом когда тот находится после перепоя.

– Тогда кто?

– Да не помню я. Если бы знала, то обратила бы внимание.

– Пётр боялся Тараса?

Девушка промолчала.

– Хорошо, благодарю за беседу.

Чтобы обдумать полученные сведения, а заодно, чтобы не терять времени, пообедать, Пётр Павлович зашёл в трактир «Крепость» на Кронверкском проспекте, где ему подали суп из говядины с ещё горячими пирожками, жаренного поросёнка и молочный картофельный кисель.

Ел Лерман медленно, хотелось насладиться тем, что подали, а не просто насытить желудок, да и к тому же стоило всё взвесить.

Из полученных сведений складывалась следующая картина: Тарас Шрамов, здоровый мужик шестидесяти восьми лет, страдавший припадками только после выпитого в больших количествах вина, внезапно умирает. Врач, которого вызвали, был тоже навеселе и поэтому не очень внимательно осмотрел мертвеца, написав, что тот скончался от апоплексического удара. Но… при вскрытии, которое произведено после заявления дворника Сенчикова, обнаружено, что скончавшийся умер, будучи отравленным. Никто более на плохое самочувствие не жаловался, а это говорит о том, что яд, в данном случае болиголов, был добавлен в сосуд, из которого пил только старший Шрамов.

Кто—то из домашних?

Не похоже, судя по той реакции, которую они проявили, узнав о насильственной смерти кормильца. Может быть, у убийцы есть артистические способности, но не похоже.

Тогда яд мог дать тот неизвестный, о котором упомянули свидетели, и мог дать, когда Тарас колол дрова. И ко всему прочему, этим неизвестным, скорее всего, стал заёмщик. Сумма в три тысячи может быть причиной, тем более, что Шрамов не брал расписок. Ольга сказала, одалживал приятелям. Значит, кто—то из них.

И снова перебрал тех, кто присутствовал в доме, когда был отравлен хозяин:

Ольга, Вера, Пётр, Наталья и Миланья. Всё сходилось на том, что каждый из них мог поднести Тарасу отравленную чарку. Каждый из них под подозрением.

А заёмщик?

И снова возникает из небытия неизвестный. Кто он?

Лерман решил снова поговорить с Сенчиковым, интересовал один вопрос, что толкнуло на написание заявления?

Сенчиков, увидев сыскного агента сперва скривился, но потом нацепил на лицо улыбку и остановился, опершись на черенок метлы.

– Осталось несколько вопросов, – сказал, подойдя к Степану, Лерман, – скажи, а отчего ты написал заявление?

– Ну, меня же Тарас предупреждал и нельзя, чтобы ироды, – он выдавил последнее слово, словно сплюнул, – на земле жировали.

– Ясно, ты Тараса хорошо знал?

– Да.

– Тогда скажи, кто с ним приятельствовал?

– Господин Лерман, покойный мне обо всём не докладывал, тем более родные лучше меня покажут.

– Но всё—таки?

– Господин Лерман, покойный обладал радушным нравом и в округе к нему все хорошо относились, поэтому можно сказать, что приятельствовал он со многими.

– Но были же у Шрамова близкие друзья?

Сенчиков сверкнул глазами и развёл руками в сторону, из—за чего упала метла, но он не стал её поднимать.

– Ты не был его должником?

– Нет, нет, – быстро ответил дворник, – как я мог такие деньги одолжить, ведь отдавать не с чего.

– О какой сумме ты говоришь?

– Три тысячи, – глаза дворника забегали, и он наклонился, чтобы поднять метлу.

В 1 участке Петербургской части Пётр Павлович узнал, что Степан Сенчиков, уроженец Псковской губернии, приехал в столицу тридцать лет тому и с тех пор служит дворником при купце Данилове, пока последний не построил доходный дом на Грязной улице, благополучно покинул бренный мир, оставив жене в наследство не только недвижимое имущество, но и исполнительного дворника Степана.

Осталось только послать по давнему месту жительства Сенчикова запрос о его родных, и не появились ли у них в последнее время деньги. Надежды на ответ было мало, исправник чувствует себя в уезде, если не королём, то, по крайней мере, наместником. Хорошо, если спустит по инстанции разбираться с бумагой из столицы становому.

Склизкий человек этот Степан Сенчиков, хотя с него подозрения снимает одно то, что именно от него узнали о насильственной смерти Шрамова. Не будет же убийца, которому с рук сошло злодеяние, сам привлекать внимание?

Убийство с виду простое, а на самом деле. Хотя, как можно говорить, что убийство простое? Трагедия для одних, злодеяние – для других, и пустой звук – для третьих.

Итак, рассуждал сыскной агент, в день, когда был отравлен глава семейства, в квартире присутствовало пять человек: его жена Ольга, приёмная дочь Вера, великовозрастный сын Пётр, полюбовница Наталья и завистница Миланья. Выбор не велик, но кто из них?

Пётр. Имел свои резоны, глаз, да не только глаз, но и имел планы на сводную сестру, по словам одного из свидетелей, девку испортил, но хотел съехать от отца. На какие деньги? Если их не было даже для того, чтобы взять в наём квартиру или комнату? Это значит, что смерть старшего Шрамова ему на руку, но…

Ольга. На неё пасынок написал заявление в полицию, что, якобы, она не отдаёт долю, доставшуюся от отца. Здесь возникает вопрос, а не влила ли в Тарасов стакан она яду, чтобы потом не делиться с пасынком, который фактически является её ровесником и по совместительству любовником. То, что она говорит, можно рассматривать через призму. Тем более сыскной агент не уточнил, а не было ли у Ольги мужчины вне семьи?

Вера. Здесь можно рассмотреть вариант, что старший Шрамов препятствовал соединению сердец и поэтому хлебнул поднесённого в честь именин яда.

Наталья. Постель постелью, а денежки, как говорится, врозь. Хотя и могла от своего престарелого ходока получать подарки, а может опостылел или того хуже бросить надумал?

Милинья. Здесь более руководит зависть, нежели другие чувства. Тоже не рассмотрено, может быть, и она принимала старшего Шрамова?

Получалось, что каждый из присутствующих имели возможность укоротить земное существование Тараса. Пятеро свидетелей и они же подозреваемые, хорошая подобралась компания, что не имя, то заинтересованное лицо.

Казалось, абсолютно простое дело запутывается в гордиев узел.

Возвращаться в сыскное не хотелось, тем более, что там никто ничем помочь не мог.

Головоломку стоило решить самому.

Получается, по словам некоторых свидетелей, что старший Шрамов беседовал с кем—то возле сарая, когда рубил дрова. Именно в эту минуту хозяину дома подсунули чарку с ядом. Подсунули тайком, скрываясь за дверью, значит, знал, что могут увидеть из окон квартиры. Поэтому этот кто—то уже посещал несчастного Тараса, а может быть, и не Тараса вовсе.

Лерман усмехнулся.

Тогда всё равно убийца бывал в гостях у Тараса ли, его жены, Петра или Веры. Последней навряд ли, дома постоянно бывает Ольга, хотя выходит же она в лавку или рынок. Всё равно нет, Веру можно поставить в сторонку, не похоже, чтобы она решилась на убийство.

Далее идёт её будущий муж – Пётр. Вынести чарку отцу он мог, но неужели нужно было выходить к сараю, чтобы продолжить веселье? Они бы вернулись в дом, где есть накрытый стол, на котором какая—никакая закуска. Пусть постоит рядом с Верой.

Теперь довольно молодая жена. Нет, она бы тоже позвала Тараса в дом. Не нищий же Шрамовы люд, чтобы так вот в подворотне? Её тоже в сторону.

Думается, что Шрамов, если бы ему приспичило, то с Натальей они пошли к ней, и там она могла налить смертельную чарку. Хотя какой резон?

Остаётся Миланья, завистливая баба, которая исходит желчью при виде воркующих вокруг людей. Ей ненавистно наблюдать, как Тарас ходил к Наталье, Пётр ублажал мачеху и в то же время её дочку.

Выслушав Лермана., Иван Дмитриевич по привычке, думалось легче, встал с кресла, прошёлся по кабинету, потирая правую щеку пальцами руки.

– Значит, хотите учинить в квартире убиенного обыск?

– Да.

– Не вижу толку, ведь в день похорон многие там побывали, да и родные давно могли от настоя болиголова избавиться?

– Вы правы, Иван Дмитрич, но есть у меня одно соображение, – сыскной агент умолк.

– Если это большая тайна, то занимайтесь далее и ступайте лучше к Масловскому, он вам без проволочек и лишних вопросов бумагу выдаст.

На предъявленную бумагу о проведении в квартире обыска Пётр Шрамов недоумённо пожал плечами, Вера всхлипнула и пустила слезу, а Ольга побагровела и процедила сквозь зубы:

– Лучше бы убийцу искали.

Села посредине комнаты на стул и с него не встала до окончания следственного деяния.

Как и предполагал Пётр Павлович, бутылочка с тёмно—коричневым маслянистым настоем была найдена в комнате младшего Шрамова под матрасом.

Сыскной агент взвесил на руке стеклянный сосуд и внёс в протокол обыска за номером 6. Под бумагой подписались понятые, одного из них, Сенчикова, сыскной агент пригласил с тайным намерением. Всё время Степан с интересом взирал за действиями полицейских, ни словом, ни лишним движением не выдавая своего присутствия. Эдакая незаметная тень, вроде бы есть, но в тоже время и её нет.

Младший Шрамов находке крайне удивился и не мог ничего сказать, только Лерман заметил, как несколько раз скользнул взглядом Пётр по Вере.

Ольга открестилась:

– Я почём знаю, откуда у Петра это, – она указала рукой на бутылочку.

Лерман приказал взять младшего Шрамова под стражу и везти на Большую Морскую, сам же направился к Миланье Хивриной, которая, как оказалось, изнывала в неведении. Слухи разносятся быстро, вот и её рассказали, что в квартире Шрамовых обыск, что они всем семейством Тараса то ли удавили, то ли отравили. Вот она и встретила сыскного агента у порога, нетерпеливо провела в комнату, явно намереваясь что—то спросить. Но Пётр Павлович её опередил, наблюдая за поведением завистливой бабёнке.

– Дело закончено, – сказал чиновник по поручениям, – не поверите, но яд найден у Тарасова сына, – сам же наблюдал, как ведёт себя Миланья, которая взирала на Лермана широко открытыми глазами.

– Да не может такого быть, – качала головой женщина, явно обескураженная принесенной Пётром Павловичем известием. Из чего тот заключил: не она.

– Такова сыновья любовь, – всё—таки продолжал подливать масло в огонь сыскной агент.

– Не мог сын Тараса злодейства совершить, не мог. Хотя и не очень ладили они иной раз, но Пётр почитал отца.

– Зачем же тогда бутылку прятать у себя?

– Дак—то, видимо, Олька подсунула, чтобы наследством не делиться. Она ж, сука, Петьку ласками одаривала, вот и имела возможность подсунуть ему отраву.

– Вполне возможно, но не доказать такого деяния, не доказать, – посетовал Лерман. Миссия была выполнена, если Миланья подлила настой болиголова в стакан Тараса, то не имела бы желания выгораживать Петра, не в её интересах, а так…

Снова сыскной агент упёрся в те же самые лица, хотя нет, теперь он исключил из списка Миланью, Петра и Веру, оставалась жена и любовница.

Сенчиков встретил сыскного агента с улыбкой на лице и приосанившимся, словно подрос на пару вершков.

– Здравия желаю, господин Лерман!

Пётр Павлович только кивнул в ответ.

– Стало быть, Петька – паршивец отцу помог.

– Так.

– Никогда бы не подумал, стало быть, что сын, – голова качалась, как у китайского болванчика, – родного родителя.

– В сыскном деле я не того насмотрелся.

– Это верно, стало быть.

– Ты, Степан, многое знаешь, многое видишь, что подвигло Петра на смертоубивство?

– Чужая душа – потёмки, стало быть, но мыслю я, что деньги, стало быть, тому виной, жадность. Всегда человеку, стало быть, мало, – и сверкнул глазами.

– Да, деньги многому виной, тем более, когда их надо возвращать, – медленно проговорил Лерман.

– Стало быть, убивец пойман, – дворник вытер нос рукавом.

– Да куда ж ему деваться? – Казалось Пётр Павлович был удивлён словами Сенчикова, тут же посмотрел в лицо собеседника и вкрадчивым голосом произнёс, – что ж ты, Степан, меня обманул, что Тараса в день смерти не встречал?

– Дык я, стало быть, – и не закончил начатого.

– Видели тебя у сарая, – Лерман достал из кармана портсигар.

– Дак быть того не может, – дворник побагровел.

– И главное не один, а двое.

– Не думал я, что, стало быть, да шутите, господин Лерман, кто меня там мог видеть?

– Не только видели, – Пётр Павлович хотел проверить свою догадку и не очень заботился о правдивости своих слов, медленно затянулся и с некоторой паузой выпустил сигаретный дым изо рта, – именно, не только видели, но и слышали, как один человек, – сыскной агент повертел головою, оглядывая с головы до ног и обратно дворника, – в сюртуке и тёмном фартуке угощал именинника и в то же время приговаривал «стало быть».

Степан метнул на Лермана злой взгляд.

– Всё равно, ста… – запнулся на полуслове, губы задрожали, как и голос, – убивец пойман и отраву у него нашли.

– Не отрицаю, пойман и нашли, но чую я, что в твоей дворницкой найдутся тысячи три ассигнациями и посуда, в которой ранее был сварен болиголов. Знаешь, как нынче полицейские работают, у—у—у, – протянул Лерман, – в миг распознают.

Метла выпала из рук Степана. Было видно, плечи поникли, но бегающие глаза и мелкая дрожь тела указывала на то, что дворник в растерянности – бежать или оставаться на месте.

– Не советую, – усмехнулся Лерман, – далеко не убежишь.

Как и предполагал чиновник по поручениям, Сенчиков не стал далеко прятать деньги, когда—то одолженные у старшего Шрамова, да и кастрюльку, в которой он варил смертельное зелье, не стал выбрасывать, то ли от жадности, то ли от того, что могла пригодиться.

Вечером Путилин допытывался у молодого коллеги, как тот догадался, что убийца дворник.

– Иван Дмитрич, меня насторожило заявление Сенчикова полицмейстеру. Что—то в нём мне не понравилось. Потом я понял, как Тарас не мог только одному Степану пожаловаться на родных, ведь иной раз убиенный навещал Наталью Фигову, а значит, волей—неволей мог ей рассказать о своих подозрения, а она ни словом об этом не обмолвилась. Потом Ольга, Тарасова жена, на дух Сенчикова не переносила, а значит, зная это, старший Шрамов запросто мог выпить чарку у сарая, когда рубил дрова, со Степаном. Ну и то, что в день похорон дворник мог пройти в комнату и подбросить бутылочку, это тоже было на руку убийце. Но самое главное, что перебирая всех, кто находился в квартире, я понял, что никто не мог совершить злодеяние, потом всплыли заёмные деньги. Ну и последний разговор с Сенчиковым, окончательно меня убедил в его виновности.

– Быстро вы управились, Пётр Павлович. Но почему Сенчиков написал заявление полицмейстеру?

– Из зависти, мало ему было убить Тараса, но хотелось, чтобы и Пётр пострадал, ведь он знал об отношениях младшего Шрамова и Веры, да и Ольга когда—то над ним насмеялась. Вот и захотел таким образом отомстить.

 

Финальный аккорд. 1878 год

Иван Дмитриевич Путилин, начальник санкт—петербургской полиции, действительный статский советник, кавалер заслуженных верой и правдой орденов, был крайне удивлен, увидев прогуливающегося по набережной около Тучкова моста своего бессменного помощника Михаила, ныне коллежского асессора господина Жукова.

– Уж не по мою ли душу, Михал Силантич? – Вместо приветствия произнёс Иван Дмитриевич и не Миша, а именно по—канцелярски —Михал Силантич, он всегда так называл помощника в минуты предчувствия очередного преступного в столице действа.

– Доброе утро. – смущенно сказал Жуков, не понимая, как он не заметил начальника, а ведь уже с пол часа выглядывал в сторону Большого проспекта, кашлянул для солидности в кулак, словно и правда. Необходимо было прочистить высохшее горло, – За вами. Иван Дмитрич, за вами.

– Рассказывай, что там еще стряслось, – с тяжелым вздохом обратился к помощнику и продолжил идти по мосту.

– Иван Дмитрич, нам лучше потом на Малый свернуть.

– Понятно, на Васильевском что—то произошло?

– Совершенно верно.

– Скажи, как ты меня нашел?

– Иван Дмитрич, – изумился Миша, – но это ж очень просто. По хорошей погоде вы же всегда ходите на службу пешком, а где можете проходить? Только по Тучкову.

– Верно, – погрозил пальцем Путилин, – все—то ты знаешь, вот немного больше тебе внимательности, так цены б не было.

Миши обидчиво засопел.

– Не дуйся, я ж любя, – Иван Дмитрич при ходьбе помахивал старой уже потертой тростью, но на новую заменить не спешил. Хоть и старое, но до боли привычное,, продолжил, – не то давно бы три шкуры снял. Так что там произошло? Убийство?

– В Морском училище.

– В училище? – Брови Путилина поднялись от удивления верх. – Что там «морские волки» не поделили?

– В квартире паспортиста училища найдена мертвой девица, бывшая у него в служанках.

– Столь печальное событие в столь прекрасный день.

– Сентябрь.

– Что сентябрь, что январь, нам едино, – пробурчал Иван Дмитриевич, – лишь бы крови поменьше в столице было.

– И то верно.

До Николаевской набережной, где располагалось Морское училище, переименованное лет десять назад из корпуса, словно бы люди стали от этого факта другими. Вот и кровь пролилась и название вроде бы не при чем, Путилин всю дорогу беззлобно шепотом ворчал. Миша украдкой поглядывал на начальника и старался ничего не спрашивать, наступит время, как только войдет в квартиру.

Перед входом прохаживался, заложив руки за спину, молодой офицер в морской форме, кого—то выглядывал. Скользнул отсутствующим взглядом по широкой фигуре Ивана Дмитриевича, таким же по Жукову и продолжил хождение пять шагов вдоль крыльца в одну сторону, потом пять – в другую. Он резко остановился и быстрым шагом, почти бегом, подскочил к двум господам явно направившимся в училище.

– Здравия желаю, капитан—лейтенант Иванов, – представился офицер, – честь имею говорить с Его Превосходительством господином Путилиным. – звучало и вопросом, и утверждением одновременно.

– Да, – кивнул головой Иван Дмитриевич, – это я.

– Ваше Превосходительство с вами хотят побеседовать приватно.

Путилин нахмурил брови, не понимая.

– Начальник училища контр—адмирал Епанчин. – тихим голосом подсказал Жуков, видимо, успевший узнать некоторую информацию про училище, за что был награжден суровым взглядом морского офицера.

– Так точно, – подтвердил тот, – Алексей Павлович просит посетить его, прежде чем вы приступите к расследованию печального события.

– Хорошо.

– Прошу следовать за мной.

Шли по бесконечному коридору с нескончаемыми колоннами по правую руку, с другой стороны – в каждое окно заглядывало солнце, отчего приходилось прикрывать глаза.

Кабинет начальника училища был большим.

«Как вся моя квартира», – мелькнуло у Путилина.

Три больших окна прикрыты тяжелыми шторами и царил полумрак, подобие вечернего, когда солнце село, а день еще не хочет сдаваться приблизившемуся посланцу ночи.

Контр– адмирал Епанчин, тощий и высокий, отчего казался еще выше, поднялся из—за бесконечного стола и сам направился навстречу Ивану Дмитриевичу. Офицер, провожавший начальника сыскной полиции, щелкнул каблуками и вышел, тихонько прикрыв за собою массивную дубовую дверь.

– Доброе утро, – голос Епанчина выдавал в нем боевого адмирала, не раз принимавшего участие в морских боях, но в то же время звучал устало и с нотками доброжелательства, – извините, Иван Дмитрич, что приходится с вами встречаться в столь неблагоприятный час. Разрешите представиться, Епанчин Алексей Павлович.

– Путилин Иван Дмитриевич, – начальник сыскной полиции пожал протянутую руку.

– Прискорбно, но увы, человек смертен, если ему помогает к тому же собрат.

– Вы верно подметили.

– Я хотел переговорить с вами об этом деле.

– Я вас слушаю, Алексей Павлович.

Епанчин взял за локоть Ивана Дмитриевича и подвел к креслу.

– Присаживайтесь.

– Благодарю. – произнёс Путилин. «Опять о тайне, которую надо соблюдать, чтобы, не дай Бог, появилось в газетах, а это старейшее заведение нашей империи». – в голове звучали слова, которые он приготовился выслушать.

– Такое событие– пятно на репутации нашего училища, – сказал Епанчин, поглядывая в окно. Собирался с мыслями, – я наслышан о вас, Иван Дмитриевич, и поэтому не прошу никакого снисхождения к учреждению, которое поручено моей заботе, я надеюсь, что вы обнаружите этого мерзавца в краткие сроки и кто бы он ни был, он должен понести наказание, даже если этим человеком окажется мой офицер. Значит. таким людям нет места в стенах моего училища.

Путилин кивнул головой.

– И я смею вас заверить, что можете располагать мною по своему усмотрению.

– Я вас понял, Алексей Павлович, и сделаю все, зависящее от меня, чтобы убийца был найден. Я понимаю вашу обеспокоенность и уверяю вас в непредвзятости моего расследования.

Иван Дмитриевич поднялся.

– Прошу извинить, но расследование не терпит отлагательств.

– Более вас не задерживаю. – поднялся с кресла и контр—адмирал, – приятно было познакомиться лично. Иван Дмитриевич. Если возникнут сложности, безо всяких церемоний милости прошу.

Путилин наклонил голову и направился к выходу, где в приемной его ждал помощник Жуков и капитан—лейтенант Иванов.

– Я провожу вас, – сказал морской офицер и здесь умудрился щелкнуть каблуками.

Паспортист училища титулярный советник Шнейферов занимал квартиру во втором этаже флигеля, стоявшего во дворе учебного заведения. Поэтому опять пришлось пройти по длинному коридору, несколько раз поворачивали, пока не оказались на просторном дворе, за спиной и по правую руку находились учебные корпуса, левое крыло отдано под кубрики, как здесь называли комнаты, экипажам. Прямо, через двор двухэтажное желтое здание с покатой металлической крышей когда—то зеленого, а нынче превратившегося в черную, отдано для проживания служащих в училище статских лиц, в число которых и входил Генрих Карлович Шнейферов.

У крыльца в три ступени стоял полицейский. Заложив руки за спину, и переваливался, как сытый гусь из стороны в сторону, видимо, затекли от долгого стояния ноги.

Полицейский приложил руку к фуражке и гаркнул:

– Здравия желаю, Ваше Превосходительство!

Путилин недовольно поморщился и махнул рукой, мол., напугал. Ирод такой, вошел во флигель.

– Их квартира на втором этаже, – шепнул капитан—лейтенант Иванов, – далее уж вы сами, – и добавил, – с детства вида крови не переношу.

Бровь Ивана Дмитриевича в удивлении поднялась в верх, но он не стал ничего говорить, тем более, что крови могло быть достаточно в квартире.

– Благодарим, – за обоих произнёс Михаил и хотел приложить руку к своей статской фуражке, но не посмел, посчитал это детской выходкой, не достойной сыскного агента, тем более помощника начальника.

У дверей квартиры стоял еще один страж, поставленный приставом, чтобы никто не смог беспрепятственно проникнуть на этаж. Он вытянулся, молча, во фрунт и ступил в сторону, пропуская пришедших сыскных агентов.

Квартира состояла из двух комнат – гостиной и спальни, находящихся по разные стороны длинного коридора, ведущего на кухню.

– Иван Дмитрич, – пристав 1 участка Васильевской части коренастый низенький мужчина сорока трех лет с седыми казацкими усами поднялся с дивана, когда заметил мелькнувшую фигуру Путилина в коридоре.

– Утро доброе, – начальник сыскной полиции вошел в гостиную.

– Как я понимаю, сразу к делу?

– Правильно понимаете. Константин, – на секунду запнулся, – Михайлович, нам предстоит немало сделать.

– Прошу, – майор Бахмутов вышел в коридор, – следуйте за мною.

На кухне погасшая плита, два стола, несколько шкапов и медная посуда, висящая вдоль стен. Ничего не указывало на разыгравшуюся накануне трагедию.

Убитая лежала посредине кухни, с левой стороны под грудью виднелось темное пятно, рядом с красивым лицом еще довольно молодой женщины обычный нож с деревянной рукояткой. Голубые глаза удивленно взирали на оружие, лишившее ее жизни. Женщина, словно хотела что—то сказать, но слова навечно застряли в охолодевшем горле.

– Анна Ильина Сергеева, петербургская мещанка, двадцати восьми лет, проживала в качестве прислуги у хозяина квартиры, титулярного советника Шнейферова.

– Давно?

– Два года.

– Кто обнаружил? – Иван Дмитриевич нахмурился, неприятно видеть смерть, а молодой женщины, тем паче.

– Сам хозяин, он проживал лето за городом, а вот сегодня утром решил вернуться и…

– Нашел кровавый подарок, – выдавил сквозь зубы Путилин.

– Ваша правда.

– Где сам Шнейферов?

– Генрих Карлович – человек впечатлительный, поэтому я позволил ему находиться в квартире по соседству.

– Хорошо.

– Что он рассказал про Сергееву?

– Готовила хорошо, убирала чисто, никаких особых сведений он не дал.

Иван Дмитриевич склонился над телом, рассматривая поначалу темное пятно засохшей крови на платье, потом лицо убитой, которое повернул из стороны в сторону.

– Тот, кто совершил это, – хотелось выругаться непотребными словами, но за время службы Иван Дмитриевич привык сдерживать себя, – был хорошим знакомым убитой. Она не ожидала такого от него шага.

– Из чего вы сделали такой вывод, Иван Дмитрич, – поинтересовался пристав.

– Выражение лица убитой говорит нам, Сергеева не ждала ножа в сердце и на лице отразилась не боль, а удивление. И удар мастерский, одним движением лишил жизни.

– Так не успела почувствовать боли?

– Нет, она не ждала от человека, с которым была, подлого удара.

– Может быть. – майор накручивал ус на палец.

– Вы сделали обыск в квартире?

– Иван Дмитрич, мне показалось, что ваши агенты сделают грамотнее, чем мои. Поэтому оставлено все в первозданном виде.

– Благодарю. Константин Михайлович, за заботу, – прозвучало искренне, ведь бывало, что полицейские из участка натопчут и не найти следов. – Миша, – Путилин позвал Жукова, который выглянул из—за двери кухни, – когда подъедут агенты.

– Они вперед нас должны были выехать, – пожал плечами Миша. – я за ними посыльных отправил перед тем, как вас пойти встречать, может, что стряслось?

– Заблудились, – засмеялся Бахмутов, – Николай Григорьевич, будьте любезны. Проверьте, может, в самом деле плутают.

– Есть, – по—военному козырнул ротмистр Праведников, помощник пристава, и вышел прочь.

Жуков поначалу скрывшийся за дверью, вновь заглянул на кухню:

– Ба, какая нежданная встреча!

– Ты что там, – цыкнул на него Путилин, – разума лишился.

– Нисколечки, – Миша подошел и склонился над убитой, – Иван Дмитрич, это же Нюрка, митрофановская полюбовница.

Теперь пришел черед Ивана Дмитриевича пожать плечами, мол, не помню.

– В июне месяце прошлого года был осужден, лишен всех прав состояния сын титулярного советника Митрофанова Николай за воровство, которым он промышлял весь последний год до того.

– Любопытно, – произнёс Путилин, митрофановское дело велось до возвращения Ивана Дмитриевича на службу, которое состоялось в июне месяце сего года, – девица тоже проходила по делу.

– Нет, нет, я снимал с нее допрос, от этого и запомнил. Красивые женщины всегда запоминаются. Вот и говорю, что довелось встретиться.

– Так, Миша, поезжай в сыскное и проверь, где нынче обитает господин Митрофанов, и заодно посмотри. Упоминались ли там какие—либо адреса. Понял?

– Да.

– Так чего стоишь?

– Есть, – все—таки козырнул по—военному, не сдержался от мальчишеской выходки и вскоре быстрые шаги стихли в коридоре.

Не успел Жуков покинуть ставшее печальным место, как в квартиру вошли трое: чиновники по поручениям надворный советник Иванов, коллежский секретарь Лерман и третий, недавно принятый на должность сыскного агента, коллежский регистратор Павлов, с едва появившимся над верней губой пушком светлых волос.

– Просим прощения, господин Путилин, за задержку, – произнёс спокойным тоном Иванов, – пришлось заехать в отделение, – и Василий Андриянович заглянул на кухню, – понятно.

– Да, господин Иванов, – сказал Путилин, он не так просто сходился с сотрудниками и вот за три месяца, что прошли со дня возвращения, не мог пересилить и начать называть новых агентов по имени отчеству, вот тех, что остались со дня его прошлой отставки, принял с распростертыми руками, а к новым, все присматривался, – дело не простое, хотя когда они были таковыми, – улыбнулся уголками губ.

Василий Андриянович ждал указаний и никогда видимой самостоятельности в присутствии начальника, что бывшего, что нынешнего, не предпринимал, но стоило оказаться без опеки, проявлял себя грамотным, думающим, не один преступник был пойман при его непосредственном участии.

– Господин Иванов, не помните дело Митрофанова? – спросил Путилин.

– Это который Николай Николаевич по прозвищу Лютый или Санька– Рыжий?

Иван Дмитриевич сжал губы в раздумье, потом произнёс:

– Наверное, Николай Николаевич, если он сын титулярного советника.

– Тогда Лютый, – с непроницаемым лицом сказал Иванов и умолк.

– Убита его полюбовница Анна Сергеева, – Путилин кивнул головой в сторону кухни.

– Значит, выполнил свою угрозу?

– Какую угрозу? – Поинтересовался Иван Дмитриевич, к разговору со вниманием прислушивался пристав Бахмутов.

– Анна отчасти показала на Митрофанова и он был задержан, а на суде он пригрозил ей, что когда выйдет, то непременно кровь пустит, – пояснил надворный советник.

– Не зря, значит, Миша в архив отправлен.

– Не могу сказать, но хотя по характеру Митрофанов не подарок, но чтобы на убийство… – покачал головой Василий Андриянович, – не способен он.

– А прозвище от чего?

– Нервический он, чуть что сразу кулаки пускает в ход, но отнюдь не нож, – еще раз заглянул Иванов на кухню.

– Хорошо, – проговорил Путилин, – займитесь обыском, особенно в комнате убитой. Вдруг какие следы, а я с хозяином квартиры поговорю.

– Будет исполнено.

– Константин Михайлович, а ваши прошлись бы по флигелю, поспрашивали дворников, не появлялся ли здесь в последнее время кто чужой.

Пристав только кивнул головой.

– Могу ли увозить убитую? – подал голос доктор, до той минуты осматривавший женщину.

– Что вы нам сперва поведаете? – поинтересовался Путилин.

– Судя по застывшей крови и состоянию трупа, убита она была вчера вечером, вероятнее всего до полуночи. Убийца высокий мужчина, судя по характеру раны, может, рост – аршин с девятью, десятью вершками, пожалуй, до вскрытия ничего добавить более не могу.

– Благодарю, – задумчиво произнёс Иван Дмитриевич, – а по поводу увоза, распорядится господин Иванов. Так где хозяин? – спросил у пристава.

– Пройдемте.

Шнейферов не мог успокоиться, курил папиросу за папиросой, не смотря на открытое окно в комнате вилось целое облако белого едкого дыма.

Путилин, войдя в комнату, поморщился и махнул перед лицом несколько раз ладонью.

Генрих Карлович в волнении вскочил с дивана, уронил папиросу, опустился за ней и. поднимаясь, больно ударился о стол, но не подал вида, а только слегка поморщился.

– Господа, вы нашли преступника? – Шнейферов тяжело дышал.

– К сожалению, мы только приступили к поискам.

Из Генриха Карловича, словно выпустили воздух, и он опустошённым шаром присел на диван, но Путилин все—таки отметил, что титулярный советник по росту подходит описанию доктора.

На худом лице Шнейферова подергивалась щека, он до сих пор не мог успокоиться.

– Господин Шнейферов, вы готовы ответить на несколько моих вопросов? – обратился к нему Иван Дмитриевич.

Генрих Карлович посмотрел отсутствующим взглядом на пристава, словно в нем сквозил вопрос. А по какому праву этот бесцеремонный господин задает вопросы?

– Генрих Карлович, это начальник сыскной полиции действительный статский советник Путилин, – представил Шнейферову Ивана Дмитриевича Бахмутов.

Титулярный советник вскочил с дивана, видимо, привык спину гнуть перед вышестоящими по чину и должности, но лицо не изменилось. Все тот же отсутствующий взгляд и начал покусывать нижнюю губу.

– Генрих Карлович, да вы садитесь, – произнёс Путилин, подходя к титулярному советнику и нажимая на плечо, чтобы тот присел.

– Благодарю, – поблагодарил Шнейферов и неловко опустился на диван, напротив него, подвинув стул, присел Путилин.

– Вы в состоянии отвечать на мои вопросы?

– Так точно. Ваше Превосходительство.

– Хорошо, скажите, Генрих Карлович, когда вы прибыли в квартиру?

– В восьмом часу.

– А точнее?

– Я выехал шестичасовым поездом, пока взял извозчика, пока доехал, около половины восьмого.

– Так, вы дверь открыли своим ключом?

– Нет, дверь была не заперта на ключ, отчего я удивился этому обстоятельству.

– Может, Анна забыла запереть?

– Нет, – односложно ответил Шнейферов и добавил, – Аня – женщина аккуратная и никогда не позволяла ничего подобного.

Путилин отметил это «Аня».

– Был у нее мужчина?

– Нет, нет, – чуть ли не с обидой запротестовал титулярный советник, – она. – и умолк.

– У вас были близкие отношения?

– Какое вы имеете право, – с какой—то ленцой запротестовал Генрих Карлович.

– Не ради праздного любопытства, – ответил Путилин, – дежурной фразой, имеющейся всегда в запасе, – а по службе и ради выявления истины и преступника.

– Нет, – обрезал Шнейферов, – с прислугой отношений иметь не привык, но фраза звучала не убедительно.

– Хорошо, – не стал возражать Путилин, но отметил, что на правой руке между большим и указательным пальцем у титулярного советника свежая царапина, – значит, вы прибыли в половину восьмого?

– Наверное.

– Вы прикасались к чему—либо или трогали?

– Только склонился над Аней, – на глазах Шнейферова выступили слезы, – и побежал за полицией.

– Вы не могли бы сказать, пропало ли что—либо у вас?

Взгляд Генриха Карловича преобразился, стал каким—то непонятно расчетливым, он прикусил губу, и что совсем не ожидал Путилин, произнёс:

– Ордена, золотые часы, зимнее пальто и двести рублей из шкатулки в двадцатипятирублевых ассигнациях.

– Это все?

– Да.

И это отметил Путилин, такой разительный переход от истерического к вполне земному и обыденному представлялся любопытным.

– Итак более ничего не пропало?

– Может быть, что—то из вещей Анны? – предположил титулярный советник.

– Проверим, – сказал Путилин и тут же добавил. – а кто может сказать, что пропало у нее? Ведь она более ничего не сможет сказать.

– Не могу ничем вам в этом вопросе помочь, – и облизнул обсохшие губы.

Пристав пристально смотрел на титулярного советника и пощупывал ус правой рукой.

– Господин Шнейферов, – начал говорить Константин Михайлович, но увидев взгляд Путилина стушевался и добавил, – вы говорите, приехали в половину восьмого?

– Да.

– Никого не встретили, поднимаясь по лестнице?

– Нет, только дворника и то во дворе.

– Я надеюсь, если у меня возникнут к вам вопросы, вы сможете на них ответить, – поднимаясь со стула, произнёс Иван Дмитриевич.

Титулярный советник, соблюдая субординацию, вскочил и в полупоклоне сказал, умудряясь со своего роста смотреть на Путилина с низу в верх:

– Непременно, Ваше Превосходительство, и с превеликим удовольствием, – но глаза говорили совсем о другом.

Уже в коридоре Константин Михайлович не выдержал и спросил:

– Как вы оцениваете этого, – и брезгливо добавил, – титулярного советника?

– Хитер, сам в себе и что—то скрывает, – лаконично охарактеризовал Шнейферова Путилин.

– Мне тоже так показалось, – помолчал пока шли в квартиру, где было совершено убийство и на пороге добавил, – увидев убитой прислугу, побежал в полицию, но при этом не забыв проверить, не пропало ли чего. Не странно ли?

– На это я и обратил особое внимание, – тихо произнёс Иван Дмитриевич, – но кроме всего прочего меня заинтересовало его поведение при опросе.

– Уж не он ли? – мечтательно сказал Бахмутов, ведь тогда и дело можно прекратить за арестованием злодея.

– Константин Михайлович, – опустил пристава на землю Путилин, – я привык доверять собранным сведениям, сейчас я вижу прижимистого человека, который более обеспокоен пропажей некоторых ценных вещей, нежели убийством своей служанки, которая являлась его любовницей.

– Вам тоже так показалось?

– Нет, я в этом убежден.

В квартире титулярного советника Путилин остался в коридоре, чтобы не мешать обыску. Иванов, увидев начальника, подошел к нему.

– Нет ни каких следов пребывания чужого человека, ни один замок не взломан, если здесь имела место кража.

– Господин Шнейферов утверждает, что пропали некоторые вещи. В частности часы, деньги, пальто.

– Тогда вор либо знал, где что лежит, в таком случае попытался бы взломать ящики, шкапы с более ценным, либо схватил первое попавшееся под руку.

– Вы что предполагаете?

Скорее всего второе, в комнате убитой никто не копался и не пытался что—то искать, даже, я думаю, никто не заходил.

– На чем основана такая уверенность?

– На столе у нее стояла шкатулка, в которой дешевые кольца, браслеты, но есть несколько вещиц из золота. Вот они не тронуты.

– Понятно, как на ваш взгляд, мог человек сделать вид, что его ограбили, а женщина стала невольным свидетелем?

– Я не исключаю такой возможности.

– Благодарю.

– Значит, можно хозяина взять под стражу? – проговорил довольный пристав таким исходом событий.

– Не вижу оснований, – пожал плечами Иван Дмитриевич, —только жадность, но она, увы, законом не осуждается.

– Но..

– Константин Михайлович, вот ежели мы установим, что титулярный советник Шнейферов приехал в город не сегодня утром, а допустим, вечером, чему мы найдем подтверждение, вот тогда можно будет его арестовать, а сейчас не вижу предмета ареста.

– М—да.

– А что установили ваши доблестные орлы?

– Некоторые жители утверждают, что около двенадцати из квартиры Генриха Карловича выскочил высокий человек с узлом в руках.

– Вот с этой новости и следовало бы начинать, когда вам сообщили?

– Пока вы с Генрихом Карловичем беседу вели, – довольная улыбка не сходила с лица Бахмутова, – меня вызвали и сообщили.

– Так почему вы хотели арестовать Шнейферова?

Пристав отвел в сторону взгляд.

– Да не нравятся мне такие, – и нашел слово, – бессердечные.

– Константин Михайлович, – пожурил пристава Иван Дмитриевич, – вот от вас я такой шалости не ожидал.

Бахмутов отвернулся, чтобы не показывать раздосадованное лицо.

– Господин Иванов, – Путилин снова обратился к более опытному агенту, который находился на кухне. Убитую женщину увезли, после нее не осталось даже кровавого пятна. Иван Дмитриевич сам подошел к Василию Андрияновичу, – распорядитесь послать, Петрова, чтобы он проверил, когда приехал в город Генрих Карлович Шнейферов.

– Разрешите мне самому это сделать.

– Я не возражаю.

Иванов подошел к коллежскому секретарю Лерману, дал какие—то указания и направился выполнять, взятое на себя поручение. Особых сведений Путилин получить не надеялся, но проверить следовало, чтобы это направление

исключить из расследования и более к нему не возвращаться. Пусть и не слишком хорошо показал себя титулярный советник, но поведение на его совести и Господь ему судья.

Иван Дмитриевич сам прошелся по комнатам, везде царила чистота – ни пылинки, ни соринки, посуда перемыта, и не понятно, был ли кто у Анны в гостях или нежданно кто—то явился? Генрих Карлович то ли не хотел говорить, то ли в самом деле не знал, бывает ли в его отсутствие кто в квартире или нет. Это можно уточнить у дворника, тот. наверняка, что—то видел, что—то слышал, не преминет доложить.

– Константин Михайлович, вы позволите поговорить с вашими молодцами, которые опрашивали жильцов? – обратился Путилин к приставу.

– Не возражаю, подождите. – сказал Бахмутов, – сейчас распоряжусь.

Через несколько минут за приставом в квартиру вошли два полицейских чина, высоких статных, как говорится, косая сажень в плечах.

– Вот, Иван Дмитрич, можете опрашивать.

– Здравия желаем, – в один голос рявкнули полицейские, что сыскные агенты обернулись от неожиданности в сторону таких мощных голосов.

– Настоящие молодцы, – Иван Дмитриевич улыбнулся, хотя в голове промельнуло, что не плохо, если они и соображение имеют.

Полицейские тоже заулыбались, явно пришлись по нраву слова действительного статского советника.

– Итак. Докладывайте, что удалось узнать?

– Во флигеле, – полицейский поднес ко рту руку и прокашлялся, видно среди этих двоих он считался старшим, – извиняюсь, Ваше Превосходительство.

– Пустое. – отмахнулся Путилин, – продолжайте.

– Во флигеле четыре квартиры, две на первом и две на втором, так вот вчера в двенадцатом часу, господин Севушкин, живущий на первом этаже столкнулся с высоким черноволосым молодым человеком, который явно хотел скрыть лицо и в руках нес узел.

– В котором часу?

– В двенадцатом по полудни.

– Господин Севушкин сможет узнать того молодого человека?

– Думаю, да, он подробно описал его, бумагу я передал господину майору.

– Точно так, – подтвердил пристав и протянул лист серой бумаги Путилину.

– Виден просвет в нашем деле, значит, по фотографической карточке он сможет опознать?

– Так точно, – продолжил полицейский. – и того молодого человека видел дворник, он тоже его описал и не преминул упомянуть об узле.

– Я пришлю к дворнику и господину Севушкину агента с фотографической карточкой для опознания, – повернул голову к приставу, – хорошо служат ваши гвардейцы, эдаким макаром мы скоро и на преступника, с Божьей помощью, выйдем. А, Константин Михайлович?

– Я тоже так думаю.

– Что ж, тогда я в отделение, будут новости или известия, обязательно поставлю вас в известность. но и вы в свою очередь не забывайте про нас.

– Иван Дмитриевич, непременно, – пообещал майор Бахмутов.

В последний раз Иван Дмитриевич прошел по квартире титулярного советника. словно хотел все запомнить.

– Господа, – обратился Путилин к агентам, – жду вас через час на Большой Морской.

До отделения было недалеко и погода радовала глаз, поэтому Иван Дмитриевич решился пройтись пешком. Благо через Николаевский мост, который по старинке и именовали прежним названием Благовещенский, далее мимо собора. А там и Большая Морская с вычурными зданиями, Путилину никогда не нравилось соседство с градоначальником, хотя и в одном доме, но с разными входами.

По Неве плыли корабли. Тянули за собой баржи. Сновали лодки. Словно не водное пространство, а Невский в часы, когда весь столичный люд выходит на проспект, прогуляться с зонтиком мимо дорогих магазинов и лавок.

Дежурный чиновник встретил у двери и передал, что приходил офицер из канцелярии градоначальника и интересовался убийством в Морском училище, просил передать, что генерал Трепов ждет рапорта о столь печальном происшествии.

Путилин, молча, выслушал, бросил сквозь зубы:

– Благодарю, – и тяжело начал подниматься на второй этаж, где находился отведенный ему кабинет, обернулся и спросил, – Жуков из архива приехал?

– Нет. Иван Дмитрич.

– Как появится, сразу ко мне.

– Передам, – дежурный чиновник вернулся на пост.

Не успел поставить в угол трость, раздался дробный стук в дверь, словно войсковой барабанщик начал дневную разминку.

– Иван Дмитрич. Позволите? – Дверь открыл спрашиваемый у дежурного чиновника Жуков.

Путилин указал жестом на стул, но не произнёс не слова.

Помощник присел, в руках держал несколько листков бумаги и фотографическую карточку.

– Показывай, что принес.

– Это, – первой на стол легла карточка красивого молодого человека с пышной шевелюрой и добрыми глазами, казалось, излучаемыми какой—то свет, усики на лице были небольшими, но дополняли в купе с прямым носом, образ человека, привыкшего к женскому поклонению, – Николай Николаевич Митрофанов, получивший по статье тысяча шестьсот восемьдесят третьей один год и два месяца тюремного заключения, которое отбыл и был освобожден из—под стражи в июне месяце текущего года.

– Значит, это господин Лютый.

– Так точно, собственной персоной.

– Персоны—то я и не вижу, – Иван Дмитриевич постучал указательным пальцем по фотографической карточке.

– Найдем, – уверенно произнёс Миша, – если в столице, то непременно найдем.

– Хорошо, что еще по этому господину имеем?

– Анна Сергеева явилась одной из тех, кто невольно способствовал аресту Лютого.

– Это все слова.

– Он грозил ей на суде.

– Это я знаю, а что есть более привлекательное – адреса, родственники.

– Имеется и это, перед самым арестом Митрофанов состоял в любовной связи с мещанкой Ксенией Михайловой, адрес которой не указан.

– Миша, а Адресная Экспедиция на что?

– Но известно, что сестра Ксении Устинья проживает на Малой Итальянской в доме номер три.

– Тогда, Миша, первым делом необходимо снова посетить Морское училище, показать фотографическую карточку дворнику и господину Севушкину, проживающему в том флигеле, где произошло убийство, но на первом этаже. Поручение понятно.

– Очень даже, если опознают Митрофанова указанные вами люди, разрешите посетить Устинью Михайлову.

– Поезжай и к ней, но, – Иван Дмитриевич погрозил пальцем, – только не спугни раньше времени.

– Не беспокойтесь, с женщинами имею галантно общаться

– Погоди у меня, Миша, все про тебя Анастасии Петровне расскажу.

– Иван Дмитрич, я же не ради увлечения. А во имя службы.

– Иди, иди, не то получишь у меня.

К Мишиному удивлению господин Севушкин был дома. Прислуги не держал, поэтому на звонок вышел сам в домашней бархатной куртке и с газетой в руке.

– Что вам угодно? – спросил хозяин.

– Мне нужен господин Севушкин.

– Слушаю.

– Я, помощник начальника сыскной полиции Михаил Силантьевич Жуков.

– Очень приятно. – но по лицу открывшего этого сказать было нельзя. Поморщился и скривил рот, видимо, не привык сдерживать эмоций.

– Мне необходимо задать вам несколько вопросов.

– Я готов ответить, но полицейские уже приходили ко мне и я рассказать все, что знаю.

– Мне это ведомо, господин Семушкин, но не продолжим ли мы беседу в более надлежащем месте?

– Прошу, – хозяин отступил в сторону.

Миша не терпел таких людей, но по службе приходилось довольно часто сталкиваться, поэтому на лице не появилось выражение раздражения, а просто спокойное выражение, не показывающее абсолютно ничего. При том Жуков не собирался долго рассиживаться, но все—таки зашел в гостиную, в которую провел его хозяин, чтобы убедиться – хозяин одинок, педантичен и к тому же самовлюбленный франт. Так и оказалось, каждая вещица стояла ровно, ни одного лишнего предмета, ни соринки, только стерильная чистота, как у докторов в операционной комнате.

Достал из кармана фотографическую карточку и протянул Севушкину.

– Вы когда—либо видели этого человека?

Хозяин взял протянутое и внимательно всмотрелся в лицо.

– Кажется, да.

– Извините, кажется видели или точно видели? – голос Миши был строг и сух, как у профессора принимающего экзамен у нерадивого слушателя университетского курса.

– Да. – после некоторого колебания произнёс Севушкин, – да, именно с этим господином вчера около двенадцати часов я столкнулся в дверях, он даже посмел меня толкнуть и не извиниться, с возмущением добавил Севушкин.

– Именно он? – переспросил Жуков.

– Я хорошо помню, это был молодой человек, запечатленный на карточке.

– Но было темно?

– Нет, у нас горит фонарь и его лицо я отчетливо видел в свете горевшего пламени.

– Хорошо. Значит, этот господин.

– Этот, этот, – Севушкин ткнул указательным пальцем левой руки в фотографическую карточку, правую держал в кармане домашней куртки, – я ошибиться не мог.

– Благодарю за помощь, – Миша хотел улыбнуться, но сдержался, пряча фотографическую карточку в карман, – разрешите откланяться.

Ответных слов он уже не слышал.

Дворник тоже признал запечатленного на карточке господина, которого видел почти в двенадцать, идущего от флигеля с узлом в руке.

Дом на Малой Итальянской находился почти на углу с Литейным, пятиэтажный, желтого цвета с большими окнами. Арка с четырьмя колонами вела во двор. По давнишней привычке Миша поначалу решил осмотреться, мало ли чего. Поговорить с дворником об Устинье Михайловой, а уж потом, буде на по позволение Господне, заглянуть на огонек.

Дворник, татарин с редкими волосами под носом и реденькой бородкой. Оказался словоохоч. Такие и нужны для сыскного. Миша улыбался, слушая рассказ о жителях дома, но никак до Устиньи дело не доходило. Уже миновало повествование о жильце с третьего этажа, который хоть и смирный, но каждый день чуть ли не на коленях приползает из трактиров домой, о девице с пятого этажа, которой намедни устроил скандал молоденький мичман, застав у нее в гостях какого—то статского господина.

С несколько минут Жуков послушал, но терпение имеет границы. Поэтому остановил жестом и спросил прямо:

– То, что я скажу, не должно стать достоянием молвы, поэтому, – теперь он погрозил пальцем дворнику, как давече ему Иван Дмитриевич, – в доме живет девица Михайлова.

– Устинья? – тихо произнёс дворник, на шаг приблизился к Жукову.

– Устинья, – подтвердил Миша, – вот меня интересует ее персона.

– Девка справная. Никого в квартиру не водит, окромя сестры никто ее не навещает.

– Ксении?

– Совершенно верно, Ксении.

– И более никто?

– Никто, – приложил руку к груди.

– Что еще о ней расскажешь?

Ответ дворника Миша не дослушал, к арке подъехал экипаж и из него, озираясь, вышел первым Митрофанов, который подал руку барышне и они направились в дом.

– Вот и Ксения, – в удивлении произнёс дворник и показал рукой в сторону идущих девушки и мужчины, Миша повернулся к ним спиной и грозно прошипел:

– Руку опусти.

Дворник пошел красными пятнами и, подчиняясь словам сыскного агента, отвернул взгляд в сторону.

– Куда они направились?

– Наверное к Устинье, она там живет.

– Видел ли когда молодого человека ранее?

– Никак нет, – закачал головой, как вошедшие в моду китайские болванчики.

– Теперь тихонько беги в участок и скажи, что агент сыскной полиции караулит преступника и ему необходима помощь для задержания. Понял?

– Так точно, – голос дворника стал серьезным и он посеменил за подмогой.

Жуков остался стоять у арки, рассматривая парадные двери и. досадуя, что некого приставить к черному входу. Вдруг Митрофанов решит уйти тем путём? Досадно, Миша даже прикусил губу, мысленно поторапливая полицейских и превознося молитву, чтобы Лютый не спешил выходить из дому. Видимо, решил затаиться.

Жуков не хотел расхаживать подле дома, а зашел под арку. Можно было насторожить Митрофанова, но не хотелось и его упустить. Потом ищи его по столице, а вдруг подастся в бега, тогда вообще не найти, при том два свидетеля опознали Лютого. поэтому усилия будут стоить потраченного времени.

Под аркой хотя бы из окон не видно, что бродит по улице подозрительный человек, который поглядывает на парадные двери. ведь хотел да не спросил у дворника, куда смотрит по утрам или вечерам Михайлова, но так и не удосужился.

Только минут черед двадцать явились с дворником двое в статском платье, у Миши аж с души отлегло, боялся, что прибудут при полном параде. Тогда можно было распрощаться с мыслю о поимке Митрофанова, сиганул бы в окно или еще что придумал. Когда пахнет жареным у воров особое чутье, наподобие волчьего, всегда и засаду за три улицы чуют. да и на дело не идут, когда в засаде сыскные агенты сидят.

– Здравия желаем, Ваше благородие, – произнёс тот, что постарше.

– Добрый день. – ответил Миша и обратился к дворнику. – вот что. Стой у парадных и если появится тот, на кого я указал ранее. подашь знак.

– Какой? – серьезно поинтересовался дворник.

– Метлу уронишь, – Жуков отмахнулся, – ступай.

– Нам что делать?

– Вам, – сыскной агент достал из кармана фотографическую карточку, – запоминайте его, опасный человек, вполне возможно, что вчера убил женщину, с собой может быть, оружие. Пистолет, не думаю, а вот нож, наверняка. Ты, – он указал на младшего возрастом. – ступай на черную лестницу. Мне кажется. Там он не пойдет, но глаз нужен, ступай.

– А что мне делать, если он там выйдет? – поинтересовался младший.

Жуков про себя выругался, что стал таким забывчивым.

– Свисток есть?

– А как же, – сказал младший и достал из кармана.

– Вот и свисти, но не упускай из виду.

– А мы, значится, здесь будем ждать?

– Верно, я думаю, что он здесь выйдет, поэтому я хватаю его сзади, а ты вяжи руки.

– Понятно, Ваше благородие, чай не в первый раз, задержим, – обнадежил Жукова полицейский и подмигнул. хотя в самом деле ведь не в первый раз. Но ноги предательски подрагивали, словно у неопытного агента, вышедшего на задание.

Жуков и прибывший полицейский стали в нишу, которая скрывала их от выходящих через парадный вход. Ждать пришлось с пол час, в течение которых раз сто пожалел, что не отправил посыльного в сыскное за помощью. Казалось, что свои и опытнее, и борьбе более научены, сколько на их счету задержанных, даже всех не пересчитать. Вышла женщина, которая приехала с Митрофановым. Огляделась по сторонам. Прошла в мелочную лавку, что была за углом. Жуков хотел послать за ней полицейского, но не успел, женщина, а это была Ксения, вернулась, неся в руке пачку папирос, вновь внимательно осмотрела улицу и пошла в дом.

Миша собрался опять углубиться в ожидание. но через несколько минут Михайлова опять вышла на улицу и быстрым шагом направилась к Бассейной улице, где наняла на извозчичьем дворе карету и вернулась в дом.

Через четверть часа к арке подъехала карета, извозчик спустился на тротуар и приготовился ждать, чтобы в нужную минуту открыть двери.

Мища удивился, ведь Митрофанов мог поухаживать за дамой. Михайлова уезжает одна, но тогда почему она сразу не села в карету? Возникали вопросы, на которые Жуков даже самому себе не мог ответить, пока из парадной вышла незнакомая женщина, лицо которой было закрыто почти до глаз, в длинном до пят черном платье и в черной шляпке. Подозрительно озернулась по сторонам и, спотыкаясь почти на каждом шагу, пошла в сторону кареты.

– Вязать будешь вон ту, – на ходу кинул полицейскому.

– Даму? – удивленно громко прошептал тот.

– Болван. – выругался Жуков, – ты, что не видишь, что это переодетый мужчина, – и бегом бросился к высокой женщине и, приставив пистолет к спине, прохрипел:

– Стой, иначе буду стрелять!

Схваченный, в самом деле, оказался мужчиной и не ожидал такой хватки от молодого человека, попытался вырваться, но полицейский тоже не ждал исхода событий, и тоже приставив к груди переодетого мужчины пистолет, прошипел:

– Двинешься. Пристрелю.

С лица мужчины свалился шарф и показалось испуганное лицо Митрофанова.

– Тише, – прошептал Лютый, – я стою.

– Теперь, Николай Николаевич, – произнёс Жуков, – садимся в карету и едем в сыскное отделение.

Митрофанов сделал попытку освободиться, сделал резкий шаг в сторону.

– Еще шаг и я стреляю, – совсем спокойным голосом произнёс Жуков.

– Стою, – с шумом выдохнул Лютый, – ваша взяла.

До сыскного ехали долго. Останавливаясь на каждом шагу. Словно весь город решил помешать Мише, доставить Митрофанова в сыскную полицию. Лютый сидел зажатый полицейскими и более не пытался освободиться. Казалось с высока поглядывал на Жукова, хотя сидел ниже, втянув голову в плечи, подчинился своей судьбе.

Дежурный чиновник препроводил задержанного в камеру, а Жуков тем временем через три ступени помчался к Ивану Дмитриевичу, но того в кабинете не оказалось и Мише пришлось целых четверть часа вышагивать по коридору. Весь запал свалившегося на его плечи иссяк и настроение начало портиться, казалось, что не столь важное дело сотворено, а так рядовой случай из службы сыскного агента.

– Меня ждешь? – Путилин спросил, не останавливаясь, а оставил дверь открытой, таким образом приглашая Жукова в кабинет.

Помощник вошел вслед за Иваном Дмитриевичем.

– Что стоишь? Присаживайся, наверное, с хорошими вестями?

– Есть маленько, – уклончиво ответил Миша.

– Так не тяни, – Иван Дмитриевич откинулся на спинку излюбленного кресла, – вечно нравится тебе выдавать по капле. Давай, слушаю.

– Могу сообщить, что и дворник и господин Севушкин, – фыркнул Жуков, не сдержался, – – важный, руки в карманах.

– Не отвлекайся.

– Так вот, опознали по фотографической карточке человека, который выходил между одиннадцатью и двенадцатью часами из флигеля Митрофанова, и каждый из них подтвердил, что Лютый держал в руках какой—то узел.

– Добрая весть, молодец, – похвалил Путилин помощника. – теперь давай следующую весть.

Жуков глянул на Ивана Дмитриевича, словно пытался сказать, что все—то начальник знает и ничего невозможно скрыть.

– Ну, а вторая весть, – начал Жуков, – я поехал на квартиру Устиньи Михайлова, чтобы по возможности, узнать адрес сестры, хотя можно было поехать в Адресную Экспедицию…

– Заманишь тебя туда, тебе сподручнее к молодой девице заехать.

– Иван Дмитрич, – обиженный голос прозвучал вполне театрально, – я же для дела.

– Знаю я их, ты далее давай.

– И увидел там подъезжающего на экипаже Лютого…

– И…

– Сидит у нас, – выдавил Миша и по лицу расплылась довольная улыбка.

– Значит, у нас?

– Истинная правда. Неужто я вам бы соврал?

– Верю, верю, допрос устраивал?

– Нет, – честно признался Жуков, – у вас лучше моего получается.

– Значит, Митрофанов сидит у нас?

– Да, и можно прямо сейчас его на допрос.

– Он интересовался. за что задержан.

– Не произнёс ни слова, закрылся в раковину молчания.

– Поэтом, Миша, становишься, – и передразнил помощника, – раковину молчания. Пусть до вечера посидит наш герой и погадает, какому из своих художеств обязан. Полезно ему.

Ближе к вечеру в отделении прибыл надворный советник Иванов, уставший, но довольный и сразу же пошел на доклад к Ивану Дмитриевичу. На вопрос Жукова о поездке, только отмахнулся, мол, потом, не до этого сейчас.

– Так, что титулярный советник Шнейферов прибыл в город не утренним поездом, а вечерним десятичасовым, чему есть свидетели – на станции его запомнил кассир, так как в это время Генрих Карлович был единственным пассажиром, потом кондуктор в вагоне, а далее в столице следы теряются и мне не представилось возможным проследить весь путь титулярного советника.

– Значит, господин Шнейферов сказал неправду, – Путилин смотрел в окно.

– Похоже.

– Вам надлежит восстановить весь вчерашний вечер Шнейферова не только по часам, но и по возможности по минутам. Справитесь?

– Нет в нашей жизни ничего невозможного, – Василий Андриянович поднялся со стула, – позволите выполнять?

– Да, да, господин Иванов. Не смею вас больше задерживать.

Путилин сидел в задумчивости, сразу два подозреваемых в деле, конечно, не очень плохо. бывало неделями ни одного в иных происшествиях. Но удивительнее всего казалось, почему Шнейферов солгал. Если приехал в город вечером и скрывать нечего, то мог признаться, отсюда вытекает, что причина до того важная, что титулярный советник попытался ввести в заблуждение, полагая не может быть вскрыто сие обстоятельство. Потом Митрофанов, узнанный двумя свидетелями, и ко всему прочему с узлом в руках.

Не было ни полушки и вдруг алтын.

Более подозрительным начал выглядеть хозяин квартиры – титулярный советник, зачем скрывать тот факт, что приехал вечером? Может, конечно, испугался, а потом здравый смысл взял верх и он вернулся уже утром, ведь сыскная полиция установит время смерти, хотя бы не до минуты, но до часа. Любопытно. А Митрофанов, по прозвищу Лютый, ведь не даром его так именуют и он, как говорит Жуков, на суде грозил карой небесной бывшей любовнице, ныне покоящейся в морге при больнице?

Узел, тоже свидетельствует против него. Здесь тоже должны быть серьезные причины такого поведения.

В кухне и в комнате убитой не было следов, что она кого—то ждала. Отсюда можно сделать вывод, гость нежданный и очень хорошо известен был убитой, иначе и на порог бы не пустила. Много неясностей, много в этом деле, казалось бы, таком простом.

Ближе к вечеру, когда темнота еще не сгустилась, а день продолжал шествие по земле, Николай Митрофанов затарабанил в дверь поначалу кулаком, а потом и ногой.

Смотровое окошко в железной двери открылось и в него заглянул один и из полицейских, несших сегодня службу подле камер.

– Долго меня здесь держать собрались? – командным голосом произнёс он. – Что за безобразие?

– Не могу знать, – ответил полицейский и собрался прикрыть.

– Э, – Лютый придержал рукой окошко, – передай кому следует, что я устал сидеть, домой хочу.

– А кому следует? – с ехидцей сказал страж.

– Начальству своему, болван.

– Передам, только все разъехались и до утра никого не будет.

– Что такое творится? Я должен до утра голодным сидеть?

– Не велено.

– Как это не велено? – раскричался Митрофанов, а полицейский резко закрыл смотровое окошко. Николай опять начал тарабанить.

Спустя пять минут непрекращающегося стука из—за двери раздался тот же голос:

– Будешь буянить, в карцер попадешь.

Путилину доложили, что Митрофанов, наконец, поднял голос, но не из—за ареста, а по иной причине – забеспокоился, что останется до утра голодным.

– Хорошо, – распорядился Иван Дмитриевич, – ведите.

Не прошло и минут десяти, как в кабинет был веден Николай, сын титулярного советника Митрофанова. верой и правдой прослужившего Государю и Отечеству тридцать восемь лет.

Лютый без приглашения подошел к столу, за которым сидел Путилин, и без приглашения сел, закинув ногу на ногу.

Иван Дмитриевич смотрел на Митрофанова отсутствующим взглядом, словно перед глазами не живой человек, а пустое место. Так длилось несколько минут, спесь с Лютого начала сходит, вначале он сел прямо, потом вообще положил руки на колени, как нашкодивший ученик, вызванный к директору. Его начало угнетать, что сидящий за столом начальник, о котором сказали, что ведут то ли к Путину, то ли к Петину, Николай не запомнил, да и не к чему.

– Молодой человек, – наконец прозвучал довольно приятный голос, – вы не ошиблись дверью, здесь сыскная полиция, а не ресторация.

– Я, – только и успел произнёсти Митрофанов. Но был перебит повысившимся голосом.

– Вы, наверное, не поняли, что находитесь в сыскной полиции, господин Митрофанов.

– Я, – и снова начальствующий голос не дал закончить пришедшую мысль.

– Мне приятно беседовать с умными людьми, – Иван Дмитриевич сделал упор на «умными», – но мне не о чем разговаривать с преступниками.

По лицу Николая поползли багровые пятна, сперва захватили в плен скулы. Потом щеки и под конец само лицо запылало то ли от ярости, то ли от стыда.

Вновь наступила тишина, Митрофанову нечего было сказать, а Путилин избрал тактику самонадеянного начальника, которому нет дела до таких, как Митрофанов. Главное побыстрее отдать дело для дальнейшего производства.

– Извините, – оробевший Николай набрался смелости, – но в чем я обвиняюсь?

Ни единого слова о том, что он—де не потерпит такого обхождения, что он и так далее. Но из губ прозвучало совсем иное.

– Не хочу отнимать ни вашего, ни тем более своего времени. Поэтому перейдем сразу к делу. Что вы, господин Митрофанов делали вчера вечером?

– Петербургский вечер длинный. – начал Лютый, но осекся, увидев взгляд полный пустоты, – вчера вечером я был в Озерках, в гостях у дамы.

– Кто может это подтвердить?

– Сама дама.

– Допустим. Как вы туда добирались? В каком часу? Когда оттуда уехали? Ваша дама имеет имя? Я должен задавать вам вопросы или сами поведаете?

– Как мужчина я должен оберегать имя замужней женщины от посягательств сыскных… – Митрофанов запнулся, видимо хотел добавить словцо покрепче, но смягчил и с ехидцей в голосе добавил, – агентов.

– Допустим, я поверю вашему слову, но буду обязан проверить их правдивость. Извозчики, кондукторы, кассиры, ну, не вам мне объяснять, у вас есть в таких делах определенный опыт.

– Вы правы. – усмехнулся Николай. – год и два месяца.

– Вот именно, – указательный палец Путилина смотрел в Лютого. – у меня хватит возможностей уличить вас во лжи, тем более имеются свидетели, видевшие вас совсем в другом месте, которые уже дали показания и опознали вас по фотографической карточке из нашего архива.

– Сдаюсь. – поднял руки в верх Митрофанов, – ваша взяла, не хочу греха на душу брать. Я в самом деле был в столице…

– В одном из домов на Николаевской улице.

– Да, именно там я был, в доме…

– Господин Митрофанов, договаривайте, что были во внутреннем флигеле Морского училища.

– Да, – Николай сглотнул накопившуюся во рту слюну, – я был там около полуночи. Нанес визит Анне Сергеевой.

– Так.

– Я позвонил, но дверь оказалась открытой, Анна… лежала на кухне и уже не дышала, первым делом я хотел ретироваться, но натура взыграла и я взял то, что попало под руку, в частности пальто., золотые часы, немного денег…

– Двести рублей.

– Совершенно верно, но к убийству Анны не имею никакого касательства.

– Но вы же угрожали ей?

– Господин…

– Путилин.

– Господин Путилин, прошло столько времени и событий, что я давно и позабыл обо всем. Неужто вы думаете, я привел свою угрозу спустя три месяца после выхода из тюрьмы, если бы во мне кипела месть, то я побежал бы сразу воплощать ее в реальность.

– Кто знает, кто знает, я встречал людей, приводящих угрозы спустя десять лет.

– Во мне быстро все перекипает, я не способен долго держать обиду.

– Это только слова.

– Я не знаю, чем их подтвердить, но я умею обманывать. Воровать. Но до крови опуститься не могу, есть определенная черта, за которую я ступить не смею.

– Хорошо, допустим я вам поверю, – Иван Дмитриевич с интересом смотрел на Митрофанова, – тогда припомните, что вы видели необычного или обратили внимание?

– Ничего, – пожал плечами Николай. – прошелся по комнатам, если вы интересуетесь, был ли кто там? То скажу нет, я был один. На обратном пути встретил только дворника и все.

– А в дверях с вами столкнулся господин?

– С ним, когда я только поднимался в квартиру.

– Более ничего добавить не хотите?

– Пожалуй. Все.

– Где вы были, перед приходом к Сергеевой?

– В трактире на пятой линии с Иваном Прокопчуком. А после, сразу же поехал к Ксении Михайловой, где и провел ночь.

– Где живет Прокопчук?

– Там же, на пятой лини в доходном доме Елкина.

– Вы понимаете. что совершено убийство. И я обязан все проверить тщательным образом.

– Несомненно.

– И вам придется задержаться в доме предварительного заключения.

– Это я тоже понимаю. – угрюмо произнёс Митрофанов.

После допроса Митрофанова Иван Дмитриевич вызвал к себе титулярного советника Евсневича и коллежского секретаря Лермана.

– Вот, что господа агенты, сегодня уже поздно, – Путилин посмотрел на часы, стоявшие в углу, а– а завтра с самого утра займитесь проверкой сведений, данных мне при допросе Николаем Митрофановым, – потом указал на делопроизводителя, присутствовавшего при беседе, – возьмите допросные листы у Федора Ивановича, ознакомьтесь и за дело.

Утром Путилин пришел в сыскное отделение с хорошим настроением. Солнце ласкало землю, хотя и бежали темные тяжелые тучи, но не было и намека, что испортится погода. Хотелось побыстрее услышать новое по делу, чтобы дальше изобличать преступника, ведь убита отнюдь не старая выжившая из ума процентчица, как в известном романе, а вполне молодая, полная сил женщина. Убийца непременно должен понести наказание, иначе зачем нужна сыскная полиция…

Надворный советник Иванов появился в девять часов. Несколько минут поговорил с дежурным чиновником, хотя ни словом не обмолвился о деле в Морском училище. По дороге в Путилинский кабинет поздоровался с Жуковым, тот все—таки похвастал, что почти в одиночку задержал вчера днем Митрофанова.

Иванов не стал расстраивать Мишу шуткой, похвалил и направился дальше.

Иван Дмитриевич расхаживал по кабинету взад и вперед. В последнее время болели ноги, но как не удивительно, но боль исчезала при ходьбе, вот Путилин и лечился таким образом. докторам показываться не хватало времени.

– Разрешите?

– Заходите, господин Иванов, надеюсь с хорошими новостями.

– Пока порадовать нечем, я смог проследить путь Шнейферова только до выхода из поезда, далее пока обрадовать не могу. Разрешите, сегодня продолжить изыскания.

– Продолжайте, Василий Андриянович, – Путилин в первый раз назвал надворного советника по имени и отчеству, – ваше мнение о господине Шнейферове?

– Неприятная личность. Больше добавить ничего не могу, видел его один раз и разговор состоял из нескольких слов. Извините, – и тоже назвал начальника сыскной полиции по имени и отчеству, – Иван Дмитриевич.

– Хорошо, жду от вас полного отчета.

После ухода Иванова Путилин остановился у окна, по улице ходили люди. Спешили по делам или только прогуливались, проезжали легкие коляски и тяжелые кареты, грохоча железными ободами колес по булыжной мостовой. город жил обыденной жизнью, не подозревая, что рядом ходит убийца или грабитель, коих должна ловить сыскная полиция, начальник которой стоит у окна и думает о Морском училище, сопоставляя полученные сведения, выискивая в них не только противоречия, но и заведомую ложь, стремление ввести в заблуждение. Казалось, простое дело, но указывает сперва на одного, потом на другого.

Почему не сказал правды Шнейферов. Ну, ладно он кинулся проверять, что могло пропасть, но зачем говорить о поезде, приезде, ведь такое проверяется довольно быстро. Может быть, он просто не подозревал об этом, тогда Генриха Карловича можно записать не в очень умных людей или здесь защита чести женщины, как пытался сделать Митрофанов? Сомнительно, ведь господин Шнейферов расчетлив, как все немцы. Проверка покажет, что все—таки скрывает титулярный советник на самом деле. Теперь стоит дождаться Лермана и Евсневича, что выяснят они.

Жуков со вчерашнего дня пребывал в превосходном душевном состоянии, как же, все только бегают по городу в поисках убийцы, а он его уже арестовал. Конечно, приятно, невзирая на недовольство жены, которая все больше и больше начинает отговаривать от службы в сыскном, ведь можно спокойно начать службу в департаменте дяди Семена Ефимовича, там и свободного времени больше, не надо ночами не известно где пропадать, при этом имея возможность нарваться на нож или пулю.

– А, Миша, – вместо приветствия произнёс Путилин. – давай поезжай—ка в анатомический театр университета, там доктор Остен делал вскрытие нашей убиенной, возьмешь у него акт, пока с посыльным пришлет, а так…

– Задание понятно.

– Постой. – крикнул вдогонку Иван Дмитриевич. – господин Остен – человек осторожный и иной раз лишнего не напишет, уточни, на его взгляд, в котором часу лишили жизни Сергееву, по возможности точнее.

– Бусделано, – и Жуков скрылся за дверью.

Доктор Остен, высокий господин с седыми висками и небольшой бородкой, сидел за столом. Акт он давно написал, теперь хотел вызвать посыльного, но в последние дни было много работы и усталость давала знать. Он уже взялся за колокольчик. Когда без стука вошел помощник Путилина. Доктор не любил бесцеремонных людей, но сейчас не придал большого значения выходке Жукова. Он, наконец, вспомнил фамилию.

– Вы за актом? – голос доктора звучал бесцветно, словно шорох сминаемой бумаги.

– Так точно.

– И как я понимаю, – опередил Мишу доктор, – Иван Дмитриевич просил разузнать обо всем, что не вошло в эту бумагу. – он опустил руку на лежащий перед ним акт.

– Вы совершенно правы.

– Тогда могу добавить, что я склоняюсь к тому, она была убита около полуночи, хотя я и пишу между девятью и двенадцатью, убита твердой рукой. Возможно, между женщиной и неким господином происходил разговор и убийца схватил первое попавшееся под руку. Этим первым оказался нож, отсюда я могу сделать вывод, что человек, совершивший это деяние, нервический, невоздержанный.

– Хорошо. А. – хотел спросить Жуков, но доктор его опередил.

– Убитая ко всему прочему была беременна.

На лице Миши проступило удивление, он ожидал чего угодно. Но только не таких слов.

– Да, да, беременна и приблизительный срок четыре—четыре с половиной месяца.

– Тогда может…

– Молодой человек, я могу высказывать соображения по поводу знакомого мне предмета знаний, а уж ваше, сыскного отделения, строить предположения и выстраивать картину происшедшего. Более мне добавить нечего, так и передайте Ивану Дмитриевичу. Самое главное забыл, убийца, видимо. порезал руку, когда ударил женщину ножом. следы остались от пальцем, я посмотрел. что это не могла быть кровь убитой.

– Значит, порезался и соответственно на руке должен остаться порез. Глубокий?

– Не очень, но свежий след должен остаться. ищите, пока не зажил.

– Непременно передам, – Жуков поднялся с места. Доктор протянул акт.

– Более вас не смею задерживать.

– Благодарю.

Вначале доложился Лерман, что господин Митрофанов говорит правду и весь вечер, почти до одинадцати часов провел в компании с Прокопчуком, с которым иногда встречается в трактире, это же подтвердили половые и другие работники, Люты примелькался в этом заведении в последнее время.

Евсневич получил подтверждение. что в самом деле Николай пришел в возбужденном состоянии к Ксении Михайловой с узлом в руках и с ней провел ночь, по большей части налегая на водку, так как хмель не брал и жаловался на жизнь, что теперь его могут заподозрить в преступлении, которого не совершал. Полицейским лишь бы кого арестовать.

Дело сдвинулось с мертвой точки, конечно, Митрофанов у Михайловой мог лукавить, но с другой стороны, если он совершил убийство, то зачем рассказывать о нем чужим людям, пусть даже женщине, с которой находится в любовной связи. Ведь он может с ней порвать отношения. А она в запальчивости или раздражении кому—то об этом сказать, и не исключена возможность, что такая весть не дойдет до ушей кого—нибудь из сыскных агентов. Можно сделать определенный вывод, что Митрофанов – вор, а не убийца. Отпускать пока его рано, пусть посидит в одиночестве, о жизни подумает, полезно.

Более подходящим кандидатом в убийцы несомненно являлся титулярный советник, по всей видимости державший Анну не только в качестве прислуги, но и вступил с ней в определенные отношения.

Жуков протянул акт вскрытия Ивану Дмитриевичу и, не ожидая вопросов, выпалил:

– Сергеева была убита около двенадцати, таково мнение господина Остена, ничего добавить он не может, кроме того, что женщина была беременна.

Путилин поднял взгляд на Мишу, в глазах читалась заинтересованность и озорные огоньки.

– Ай да, Шнейферов, – и покачал головой, – вот и мотив для совершения преступления. Ай да, Генрих Карлович, немецкая душа.

– Берем под стражу? – заинтересовано произнёс Жуков. Хотя недовольство сквозило во взгляде, вроде бы он и задержал предполагаемого преступника, а оказалось не того, кого следовало.

– Да, Миша. Бери двух агентов и к Шнейферову, но без особого шума, Генрих Карлович может впасть в ярость при таком известии.

– Будет произведено в лучшем виде. Слава Богу, опыт в таких вопросах имеется, – самодовольно сказал Жуков.

– Знаю я тебя, тихо, без излишнего шума, понятно?

– Так точно, господин действительный статский советник!

– Ступай уж, – отмахнулся от помощника Иван Дмитриевич. – я бы и сам поехал, но, увы, к сожалению, не располагаю временем.

– Иван Дмитрич, доставлю в лучшем виде. – и только стукнула закрываемая дверь.

Шнейферов сказался на службе больным и поэтому находился дома. Ему не было жаль убитой прислуги. Мысли тревожили иные.

«Подумаешь не стало одной служанки! – проносилось в его голове, – в столицу каждый день прибывают. Надо заняться поисками новой и непременно помоложе и покрасивше, а вот похищенного жаль, заработано, а не получено в дар. Да и даренное было бы жаль».

Генрих Карлович прохаживался по комнате с чашкой в руке, иногда прикладываясь, отпивая по маленькому глотку уже остывшего чая.

«Надо бы сегодня же дать объявление в газету о новой служанке. Именно сегодня».

Когда раздался звон колокольчика, Генрих Карлович выругался в полголоса и тут же пожалел, что Анны нет, она бы открыла дверь и доложила о пришедшем. А так приходится самому.

– Кого там, – и пошел отчинять дверь.

Добрый день, господин Шнейферов. – Миша улыбался, показывая белые крепкие зубы. – у нас возникло несколько к вам вопросов, которые можно решит в сыскном. Не будете ли так любезны и не проедите со мною в отделение.

– Я болен, – резко обрезал Шнейферов.

– В ваших же интересах. – Жуков была сама любезность, – тем более, что вор задержан.

– Вы, вероятно, хотели сказать – убийца.

– Вы совершенно правы, – а за спиною Миши маячили два высоких агента.

– Тогда прошу меня подождать, пока я буду переодеваться. Прошу, – и Генрих Карлович пригласил пришедших в гостиную.

Через несколько минут титулярный советник, подтянутый, в новой пиджачной паре, вышел из комнаты.

– Я готов, – произнёс он, адресуя фразу куда—то в сторону, неизвестно кому.

Внизу, на первом этаже столкнулись с Севушкиным, который открывал дверь квартиры и с елейной улыбкой и в полупоклоне поприветствовал Шнейферова.

– Добрый день. Генрих Карлович! – не сдержался и полюбопытствовал. – и куда путь держите? – При этом покосился на Жукова.

– В сыскное, Иван Федорович, вот говорят, что убийцу Анны задержали.

– Генрих Карлович, – повысил голос Жуков.

– Все умолкаю.

Севушкин довольным взглядом проводил соседа и сыскных агентов.

– Прошу, – Иван Дмитриевич указал на металлический стул, он попросил проводить Шнейферова в камеру для допросов, не хотелось разговаривать с ним в кабинете.

– Никогда бы не подумал, что в сыскном такие кабинеты. Надеюсь, это не ваш? – с усмешкой проговорил Генрих Карлович.

– Спешу вас разочаровать, не мой.

– Я так и подумал.

– Это допросная для…, – Путилин сделал театральную паузу, – преступников.

– И к какому разряду, господин Путилин, вы относите вашего покорного слугу? – в тоне титулярного советника сквозила нескрываемая ирония.

– Вы сами к какой относите себя?

– Пострадавшей. – с тем же насмешливым тоном продолжил Шнейферов.

– Прекрасно, и вы не имеете ни малейшего соображения, почему оказались в этой комнате?

– Никакого.

– Похвально, мне нравятся спокойные рассудительные люди.

– Увы. Покажите мне хотя бы одного из живущих на земле, кому нравится общество помешанных.

– Соглашусь с вами, Генрих Карлович.

– Так подскажите цель моего появления в этой комнате. Не то ваш помощник, господин Жуков, кажется, не удосужился мне объяснить.

– Не буду играть с вами в вопросы и ответы, но у меня складывается впечатление, что вы все—таки знаете, зачем приглашены в сыскное отделение.

– Ваш помощник сказал, что пойман вор, а я делаю заключение, что если пойман вор, то он является и убийцей, не так ли?

– Не всегда можно прийти к таким умозаключениям, если предположить, что убийца и вор – два разных человека, едва не столкнувшихся над еще теплым телом бедной женщины.

– На все воля Господня, – Шнейферов сидел, закинув ногу на ногу, – он дает жизнь, он и ее забирает.

– Согласен. Только вот иной раз человек берет на себя роль Господа и лишает своего ближнего, не только заработанных средств, но и, что самое неприятное, и самой жизни.

– Может быть, но я бы хотел перейти к вопросу. Ради которого меня вызвали из дому.

Все—таки вы странный человек. Генрих Карлович.

– Не понимаю, чем?

– Хорошо, перейдем к делам нашим скорбным, если вы настаиваете.

– Да, настаиваю.

– В прошлый раз вы мне сказали, что никаких личных с убитой не было, кроме тех, что существуют между прислугой и хозяином.

– Я и сейчас могу это подтвердить.

– И вы говорили, что Анну никто не посещал и она никуда не ходила?

– Да.

– И не могла иметь отношений вне дома?

– Господин Путилин, имела ли моя служанка любовника или нет, мне не известно, но я при приеме предупредил, что не потерплю в доме присутствия мужчин.

– Хорошо. Но вы сможете пояснить тот факт. Что ваша прислуга, не приводящая в дом никого, никуда из него не отлучаящаяся, могла в положенный срок родить дитя.

– Это что, шутка?

– Нет, такими вещами в стенах сыскного не шутят.

– Об этом я не знал.

– И вы утверждаете, что Анна не отлучалась из дома и мужчины у нее не бывали.

– Утверждаю, – резко заявил титулярный советник и покраснел, – и вы предполагаете, что я… Путилин, – я не думаю, что непорочное зачатие способно повториться.

– Вы… да я… вы… не смеете так говорить. – Генрих Карлович вскочил со стула, замахал руками, – не смейте так говорить, я к прокурору… вы… я…

– Господин Шнейферов, возьмите себя в руки, иначе я вызову полицейских и они препроводят вас в камеру, где вы сможете успокоиться.

Титулярный советник сел, но с лица так и не сошла краска.

– Это нелепая ошибка.

– Вы проживаете вдвоем с молодой женщиной и такие отношения возникают…

– Не смейте так говорить, – Шнейферов ударил кулаком по столу, – не смейте марать мое имя нелепыми подозрениями.

– Почему же подозрениями. Вы же приехали не сегодня утром, а вчера вечером, это установлено моими агентами.

– Вы правы, я соврал вам.

– Я знаю и знаю, что ложь, сказанная один раз порождает новую, так что теперь мне хотелось бы услышать правду, ибо от нее зависит ваша жизнь.

Шнейферов задумался, посмотрел в глаза Путилина.

– Вам, как я понимаю, неизвестно, где я был вчера вечером?

– Пока нет, но дело времени и я буду знать, что вы от меня скрываете.

– Тогда я выбираю камеру. – Генрих Карлович опять поднялся, – мне более добавить нечего.

– То есть вы подтверждаете, что вчера вечером были в своей квартире?

– Ваше право так думать. Больше вы от меня ничего не узнаете.

– Господин Шнейферов, вам хочется прослыть убийцей молодой женщины и пойти на каторгу, если вы не виновны?

– Я готов на такие жертвы.

– Самопожертвование не всегда таковым является. Таким образом вы покрываете убийцу. А он будет насмехаться над вами, прочитав в газете, а процесс будет громким, что за его преступление пошел на каторгу невинный, взявший на себя весь грех преступления.

– Ну и пусть.

– Это похоже на мальчишескую выходку, Генрих Карлович.

– Ведите меня в камеру.

– Я понимаю. честь дворянина не позволяет сказать, что вы были у дамы, притом замужней.

Шнейферов вцепился в край стола.

– Ну, уведите меня, уведите, мне нечего больше вам сказать.

– Я не понимаю вас.

– Если вы так хорошо все знаете. То отчего меня мучаете. Да я был у дамы, но не смею назвать ее имени, не смею. Можете, хоть на миг представить это или вам обязательно надо с ней поговорить. Чтобы она подтвердила, что я был у нее. Лучше каторга, чем бесчестие. Все, я устал и не хочу больше с вами разговаривать.

– Ваше право…

Но через час пришлось господина Шнейферова вести, но не в допросную, а в кабинет Путилина, где Иван Дмитриевич, хотя и выглядел усталым с осунувшимся лицом, но вполне бодрая улыбка скрасила его губы.

– Господин Путилин, я же вам сказал, что более с вами не намерен разговаривать.

– Не стоит злиться, Генрих Карлович, я вынужден просить вашего прощения. Ибо Наталия Федоровна…

Шнейферов пронзил Ивана Дмитриевича таким взглядом, что тот невольно втянул голову в плечи и на секунду умолк.

– Наталия Федоровна подтвердила ваши слова…

– Я ничего не говорил, – взвизгнул пронзительным голосом титулярный советник.

– Да, не говорили, но нетрудно было найти извозчика, которого вы наняли и который запомнил дом, к которому вас подвозил, так что не стоило делать тайн из того, что мы могли узнать.

– Но вы узнали это не от меня, – настойчиво повторил Шнейферов.

– Да, не от вас, но потеряли много драгоценного времени благодаря вашему упрямству, простите, благородству.

– Надеюсь, никто не узнает о Наталье Федоровне?

– Мы тоже умеем хранить чужие тайны.

– Честь имею.

После ухода Шнейферова наступила тишина. Было два подозреваемых и не осталось ни одного. Надо было начинать с нуля. Положим, что Генрих Карлович не имел связи с Анной и не допускал мысли и. если он так ревностно охранял имя замужней женщины, готовый последовать на каторгу, лишь бы не открылась его тайна, то в самом деле, рассуждал Путилин, он не имел никакого отношения к ребенку, которого носила под сердцем Анна. Тогда выходит, что надо искать мужчину, имевшего связь с Сергеевой. Если сам хозяин не имел и такой, то кто мог знать? Кого из родственников имела в столице Анна? Если не родственников, то знакомых и уже через них пытаться узнать тайну, унесенную Сергеевой в могилу. Далее, может быть, жильцы флигеля кого—то видели раньше, ведь приходил же кто—то к ней. Не святой же дух, в самом деле. Стоит хорошо пораспрашивать, потом дворник, наверняка, должен кого—то видеть, для такой цели он и поставлен, чтобы посторонние не имели возможности ходить там, где им вздумается. Следующее, начал Иван Дмитриевич, но размышления были прерваны стуком в дверь.

В кабинет вошли чиновники по поручениям – Иванов, Евсневич, Лерман, последним, как всегда Миша Жуков.

Иван Дмитриевич предложил вошедшим присесть и, когда умолк скрип стульев, произнёс:

– Каковы, господа, соображения по делу в Морском Училище? Подозреваемые благополучно перешли в разряд свидетелей, итак.

Иванов, как самый старший и по возрасту. и по чину, щипал ус и не собирался первым что—то говорить.

– Хорошо, нам известно, что Анна Сергеева была убита в двенадцать часов, к тому же ждала ребенка, как определил доктор, четыре—четыре с половиной месяца. Можно предположить, что соблазнитель или любовник, как хотите его называйте, живет недалеко, иначе Шнейферов бы знал об отлучках прислуги, к ней никто не приходил, таково условие приема в служанки. Теперь будут соображения? Убийца ходит по земле, а два человека, да, господа, два человека лишены права на жизнь ударом ножа.

– Я думаю. Снова надо начинать с флигеля, – подал голос Иванов, – дворник, жильцы. Могли они видеть или слышать, наверняка, разговаривали с Анной. Мне кажется, надо начинать с тех краев.

– Иван Дмитрич, – сказал Жуков, мне кажется, что мы зря не проверяем Лютого, то есть Николая Митрофанова, он же был в то время, когда было совершено убийство двумя свидетелями и оба в один голос утверждают, что видели его.

– Ты прав, но к нему вернемся позже, тем более, что он просто, появился не в нужном месте. Доктор же сказал, что руку убийца повредил при ударе, свежий след. Затянется и тогда нам трудно будет что—либо узнать.

– Но все—таки Лютый…

– Жуков, – прикрикнул Путилин.

– Хорошо, – успокоился Миша, – живет неподалеку, повредил руку. Не густо, не находите?

– Возможно.

– Господи. – вскочил Иван Дмитриевич. – ну конечно же. Живет рядом, практически в двух шагах, порез на руке, оттого и руки в карманах и не совпадает время встречи, то есть узла в руках Митрофанова не видел. Все сходится. Миша, когда ты показывал фотографическую карточку. про узел говорил?

– Возможно, но точно не помню.

– Василий Андриянович, Миша и Лерман, вы со мной и поживее.

– Куда едем?

– К Шнейферову.

– Но он же…

– Все разговоры потом, сейчас же во флигель Морского училища.

– Оружие…

– Берите.

Два экипажа неслись по большой Морской, распугивая людей. а Иван Дмитриевич постукивал тростью по плечу извозчика и торопил, словно минута опоздания стоила чьей—то жизни.

Выскочили из экипажей и быстры шагом вперед, только возле флигеля Иван Дмитриевич остановился.

– Так. – произнёс Путилин, – где живет господин Семушкин?

Жуков указал на дверь рукой, Иван Дмитриевич позвонил.

Дверь открыл хозяин, правую руку держал в кармане домашей куртки.

– Господин Семушкин? – поинтересовался начальник сыскной полиции.

– Он самый.

– С визитами принимаете?

– Не всех. – произнёс Семушкин, глядя на агентов за спиною у Путилина.

– Меня зовут Иван Дмитриевич Путилин и я веду дело об убийстве служанки Генриха Карловича.

– Мне говорил. – хозяин левой рукой указал на Жукова, – ваш помощник.

– Хорошо, мне кажется, вы знаете, зачем мы пришли к вам.

– Догадываюсь.

– Вы обвиняетесь в убийстве девицы Сергеевой.

– Любопытно. Иван Дмитриевич, как все—таки вы поняли, что убийца Семушкин?

– Миша, Миша, все нити в моих руках, вот весь секрет.

– Но все—таки.

– Первое мелькнуло в голове, когда допрашивал Митрофанова, но не придал значения. Он сказал, что столкнулся с Семушкиным до того, как вошел в квартиру Шнейферова. А значит. Семушкин не мог видеть в руках Лютого узла.

– Да, верно.

– И потом, кто мне сказал о фанфароне, который держит руки в карманах.

– Я.

– Кто живет по соседству?

– Семушкин.

– Он соблазнил девицу, уж я не знаю, чем она ему пригрозила, оглаской ли, денег ли потребовала, не знаю, но Семушкин схватил нож при разговоре и решил таким образом проблему.

 

Подмётное письмо. 1878 год

Июньским днём, когда солнце едва поднялось над землёй и не приносит летней засушливой жарой беспокойства, в дверь кабинета начальника сыскной полиции Путилина, сидящего со стаканом горячего чая в руке, раздался стук. Не успел Иван Дмитриевич произнёсти ни единого слова, как дубовая тяжёлая дверь распахнулась.

– Разрешите? – Дежурный чиновник был явно чем—то удручён.

– Слушаю, – Путилин махнул рукой со стаканом и пролил чай на лежащие перед ним бумаги.

– К вам посетитель.

– Некому принять? – Произнёс в раздражении Иван Дмитриевич.

Глаза чиновника погасли, видимо, досталось дежурному от неизвестного или неизвестной, если так огорчён.

– Что ж, проси, – Путилин достал из кармана отутюженный платок и начал протирать листы бумаги., повертел мокрый платок в руке и бросил в мусорную корзину.

В кабинет вошёл среднего роста мужчина с гладко выбритым лицом, блеснул стёклами пенсне, снял с головы цилиндр.

– Вы и есть начальник сыскной полиции Путилин? – Не поздоровавшись, с порога сказал вошедший, осмотрелся, куда положить головной убор, но так и оставил в руке.

– Да, – Иван Дмитриевич сел в кресло и указал на стул, приглашая садиться гостя, – я и есть статский советник Путилин.

– Иван Дмитрич…

– С кем имею честь разговаривать? – Бесцеремонно перебил вошедшего начальник сыскной полиции.

– Простите, Ваше Превосходительство, – мужчина заёрзал на стуле, повысив Путилина в чине, – разрешите отрекомендоваться – владелец канатной фабрики Ян Карлович Гот.

Иван Дмитриевич кивнул головой, мол, продолжайте.

– Очень приятно.

– Моя фабрика расположена на Петровском острове, при ней находится дом, в котором живу я, – по лицу гостя пробежала тень беспокойства, – но самое странное вот, – Ян Карлович достал из кармана конверт и протянул Путилину, – полюбуйтесь. Я не знаю, что мне делать, то ли смеяться, то ли рыдать?

Иван Дмитриевич вынул из конверта вчетверо сложенный лист бумаги, развернул и принялся читать:

«Милостивый государь, Ян Карлович!

Не буду утруждать Вас многословием и нагнетанием излишнего страха,

сразу же перейду к сути дела и поведаю, что к нижеизложенному

моему требованию прошу отнестись со всей серьёзностью, ибо последствия будут ужасными в первую очередь для Вас.

Сегодня в полночь, именно в полночь, ни минутой ранее, Вы должны

положить в конверт тысячу рублей, сделать от ворот завода пять шагов по направлению к мосту, повернуть направо и по тропинке пройти

сто два шага, перед Вами будет дерево, под ним лежит камень,

положите под него конверт и спешно, не задерживаясь ни единого мгновения, уходите.

Не советую Вам делать два дела: следить за мной и оставить

моё требование без внимания, ибо в этих двух случаях

Ваша фабрика превратится в очистительном пламени моего факела

в пепел.

С уважением и почтением,

Доброжелатель»

Повернул лист обратной стороной, но там кроме нескольких пятен от пальцев ничего не обнаружил.

– Любопытно, – произнёс Путилин, проведя пальцами по лбу, и повторил, – любопытно.

– Не то слово, Ваше Превосходительство, вам любопытно, а мне страшно, – посетовал Ян Карлович, – вдруг и в правду фабрику сожгут?

– Я думаю, не посмеют.

– Мне не обращать внимания на послание?

– Вы получали ранее такие письма? – Иван Дмитриевич оставил без ответа вопрос Гота.

– Нет, – возмущённо сказал хозяин фабрики, – в первый раз.

– Вы слышали о подобном? – Начальник сыскной полиции потряс в воздухе письмом.

– Нет.

– Как быстро вы можете собрать указанную в письме сумму?

– У меня всегда при себе такая.

– Кто может знать, что вы такую значительную сумму носите при себе?

– Не могу сказать, я же не размахиваю на каждом углу бумажником и не афиширую перед другими, какими обладаю средствами.

– Хорошо, а если запросили бы большую сумму, скажем, десять тысяч, насколько быстро вы смогли бы ее достать?

– Думаю, к вечеру, – Ян Карлович встрепенулся, – на что вы намекаете?

– Господин Гот, я пытаюсь разобраться, почему вы стали жертвой гнусного вымогательства.

– Если так, – лицо хозяина фабрики выражало на первый взгляд кажущуюся невозмутимость.

Звонком Иван Дмитриевич вызвал дежурного чиновника.

– Пригласите господина Лермана, – и пояснил Яну Карловичу, – это чиновник по поручениям, он займётся вашим делом.

– Ваше Превосходительство, вы считаете моё дело столь незначительным, что перепоручаете помощнику? – Господин Гот говорил то ли с обидой, то ли возмущением.

– Ян Карлович, позвольте мне решать, как начальнику отделения, которому Высочайшим указом поручено заниматься всеми, я повторяю, всеми расследованиями в столице, решать важное ваше дело или нет. Тем более, что я поручаю вас опытному сыскному агенту, который сможет до конца разобраться в вашем деле.

Хозяин фабрики сжал губы и ничего не ответил.

Коллежский секретарь Лерман не заставил себя долго ждать.

– Чиновник по поручениям Пётр Павлович Лерман, – представил Путилин вошедшего господина лет тридцати с короткой стрижкой и маленькими в ниточку усами под носом, в нескольких словах обрисовал ситуацию, в которой оказался господин Гот, напоследок сказал, – найдите этого самого Доброжелателя, чтоб неповадно другим было.

Беседа продолжилась в ином помещении, куда сыскной агент привёл господина Гота.

– Ян Карлович, разрешите вас так называть? – спросил Лерман.

– Не возражаю, э—э—э, – пока шли позабыл имя —отчество сыскного агента, – Пётр Павлович, – обрадовано сказал хозяин фабрики.

– Ян Карлович, когда пришло сие послание?

– Утром мы завтракаем всем семейством и я проверяю почту, вот оно лежало среди других писем.

– У вас большая семья?

– Два сына, – в голосе звучали нотки гордости, – пятнадцати и восьми лет, дочь шести лет и, конечно, жена.

– Сыновья получают домашнее воспитание или…

– Или, – с улыбкой ответил Гот, – оба в Петришуле при приходе Святых Апостолов Петра и Павла, предпочитаю классическое немецкое воспитание.

– Надеюсь, прилежные ученики.

– О да!

– Вернёмся к нашим баранам, письмо пришло в конверте?

– Конечно, – сразу же выпалил Гот и на миг задумался, – конечно, в конверте. Я бы не обратил внимания, если бы лежал только листок.

– Где сам конверт?

– Не знаю, наверное, на подносе вместе с остальной моей перепиской, которую я выбрасываю за ненужностью.

– Вы не вспомните, что написано было на конверте.

– Пётр Павлович, я получаю достаточно большое количество корреспонденции, так что вспомнить не смогу, даже, если бы хотел.

– Хорошо, какого цвета он был? Что написано на нём? Адрес? Имя?

– Кажется, адрес и «господину Готу».

– Без инициалов?

– Кажется, без.

– Чернилами или карандашом?

– Чернилами.

– Обратный адрес был указан?

– Нет, это точно могу сказать, потому что удивился такому обстоятельству.

– Письмо пришло с почтой?

– Видимо.

– На конверте была приклеена марка?

– Нет, – обрадовано вспомнил господин Гот.

– Значит, с посыльным?

– Возможно.

– Можно узнать это?

– Непременно, у моего слуги.

– Ян Карлович, у вас много бывает на фабрике посторонних людей?

– В каком смысле?

– Те, кто не работает на фабрике, не знаю, ваши знакомые, заказчики.

– Не много, но бывают.

– Не вызовет ли мой приезд ненужных вопросов?

– Не беспокойтесь.

– Мне надо будет задать несколько вопросов вашим слугам.

– Они служат у меня давно, так что в их молчании я уверен.

– Хорошо, значит, сможем найти конверт от письма?

– Видимо.

– Вы кому—нибудь показывали письмо или давали его кому—нибудь читать?

– Нет, нет, я знаю, что надо в таких случаях держать рот на замке.

На Петровском острове располагалась канатная фабрика, несколько двухэтажных зданий, в одном жил сам хозяин – господин Гот, в другом рабочие, которые трудились здесь же. Перед воротами небольшой скверик, за которым ухаживал нанятый человек, поэтому везде царила чистота, ровные тропинки, подстриженная трава, аккуратные деревья, с которых удалялись непослушные ветви, начинавшие расти не в нужном направлении.

Господин Гот подкатил на коляске к крыльцу дома и начал рассказывать Лерману о своём детище – фабрике.

– Ранее здесь царило запустение и разорение, двадцать лет тому я выкупил землю и вуаля, – Ян Карлович вошёл роль гостеприимного хозяина, – сейчас фабрика приносит доход, – и в ту же минуту помрачнел.

– Ни слова о письме и о том, что принесло оно вам, я просто гость, – напутствовал Гота Пётр Павлович.

– Да, да, – и продолжил, – вот моё скромное жилище, не желаете чашку чая, господин Лерман?

– С удовольствием, – ответствовал сыскной агент.

– Фёдор, чаю, – распорядился Ян Карлович.

После того, как чашки заняли место на столе, Гот продолжил:

– Фёдор, где утренние письма? Принеси их.

Через несколько минут хозяин рассматривал конверты.

– Нет, здесь я не вижу того…

– Я понимаю, – перебил Пётр Павлович, чтобы Гот не сболтнул чего—нибудь лишнего.

– Их, – Ян Карлович указал рукой на поднос с письмами, – кто—нибудь просматривал после меня?

– Никак нет.

– Фёдор, утром не приходил посыльный?

– Нет.

– Никто не приносил писем?

– Нет.

– Хорошо, ступай.

Послу того, как слуга закрыл за собой дверь, Пётр Павлович спросил:

– Значит, конверт исчез?

– Не понимаю, – развёл руками господин Гот, – совсем не понимаю. Никогда ни одной бумажки без моего ведома не выбрасывалось, – разделяя слова, произнёс Ян Карлович.

– Поверьте, что сей факт не помешает нашему расследованию.

– Надеюсь.

– Скажите, Ян Карлович, из каких окон видно дерево, у которого вы должны оставить конверт?

– Затрудняюсь сказать, но … нет, оттуда не видно, хотя.

– Ян Карлович, договаривайте, мы не в бирюльки собрались с вами играть, а расследовать серьёзное дело.

– Да, да, я понимаю, – задумался хозяин, – может быть, дерево можно увидеть только из спальни Иоганна, – увидев взгляд сыскного агента, добавил, – младшего сына.

– Хорошо, вы можете мне показать на улице эти окна.

– Конечно.

– Ещё один вопрос, Ян Карлович, в вашем доме читают «Отечественные записки»?

– Да, непременно, ведь это лучший журнал России.

– Ваш Фёдор учён грамоте.

– Увы.

Напоследок Пётр Павлович предупредил, чтобы около полуночи Ян Карлович, демонстративно держа в руке белый конверт, отнёс и положил в указанное место.

– Но деньги немалые? – Возмутился хозяин фабрики.

– Не беспокойтесь, вы получите их обратно в целостности и сохранности.

– Но что мне делать? – Вскочил с кресла господин Гот и нервно начал прохаживаться по комнате.

– Ян Карлович, сядьте! – Резко и грубо процедил сыскной агент, хозяин оторопел и исполнил приказание. – Повторюсь, около полуночи несёте белый, именно белый, конверт и кладёте в указанное место. Далее моё дело, понятно?

– Да, но, – взгляд Лермана оборвал Гота.

– Завтра утром, Ян Карлович, я доложу вам о проделанном следствии.

– А деньги?

– И верну деньги, – Пётр Павлович надел шляпу, – до завтра, а ныне разрешите откланяться. Прошу вас об одном, ничего не предпринимайте сам, я уполномочен завершить дело и поймать злоумышленника.

Вечером Пётр Павлович занял место для наблюдения, хотя видно было не так хорошо, но всё—таки злоумышленник, если он хотел совершить вымогательство, не миновал бы единственного моста, соединяющего Петровский остров с Петербургской стороной. Да и Лёва Шляйхер, сыскной агент от Бога, маленький юркий жидёнок, мастер слежки, не упустил пришедшего за деньгами. Будет идти, чуть ли не дыша тому с в спину, но преследуемый так ничего и не приметит.

Без пяти минут двенадцать, как отметил по часам коллежский секретарь Лерман, господин Гот вышел из ворот, несколько раз озирнулся и пошёл, помахивая белым конвертом, пятном выделявшимся в ночном сумраке.

Через несколько минут вернулся, постоял с секунду у ворот, плюнул на землю то ли от досады, то ли раздражения, то ли просто вжился в роль.

Прошла минута, вторая, пятая, тишина. Только листья на деревьях лениво пели ночную песнь. Среди безмятежного спокойствия раздался треск, словно наступили на сухую ветку. Лерман напряг слух и зрение, недоумевая, как среди чистоты аллей умудрился человек, тенью скользивший между деревьями, наступить на что—то сухое. Из окна второго этажа, на которое указывал днём господин Гот, выглядывал тёмный силуэт, высунувшийся почти наполовину.

«Любопытно, – мелькнуло в голове Петра Павловича, – кто там может быть? Неужели… – Озарила догадка, – эх, Ян Карлович, Ян Карлович! Сказал же, что сиди и не вмешивайся! Лишь бы не мешал».

Возле моста неизвестный посмотрел по сторонам, белого конверта в руках не видно, видимо, сунул под тужурку, подумал Лерман. Кто бы не был вымогатель, он скользнул несколькими быстрыми шагами через мост и по набережной двинулся в сторону Петропавловской крепости, вслед за ним, пригибаясь чуть ли не до земли, устремился Лёва. Тот доведёт до дома.

Пётр Павлович остался наблюдать за домом. Фигура в окне второго этажа скрылась, скрипнула несмазанная петля форточки. Сыскной агент с полчаса не покидал своего места, но ничего не происходило. Придётся ждать новостей от Шляйхера, Лерман направился в сыскное отделение, куда через два часа явился с горящими глазами Лёва.

– Проводил я нашего вымогателя до самого дома, петлял он по городу, как заяц, я уж в один из моментов думал, что упустил, – нагонял туману довольный собой Шляйхер.

– Не тяни, Лёва, – нетерпеливый коллежский секретарь вцепился пальцами в рукав сотрудника.

– В общем, пришлось проводить молодого человека, да, Пётр Павлович, именно даже мальчика пятнадцати лет до дверей квартиры, – Шляйхер улыбнулся, – самое главное, что мальчик этот, не кто иной, как сын статского советника Никитенко, который служит помощником управляющего Контрольной палаты.

– Надо же? – Присвистнул Лерман. – Неужели и юноши, начитавшись романов, начали играть роли преступников?

– Дворник о мальчишке говорит самое хорошее, словно надо с него портрет писать, как образца добродетели.

– Даже так?

– Именно.

– Хорошо, что ещё о нём узнал?

– Учится на Невском в гимназии при приходе Святых Апостолов Петра и Павла, – продолжил Лёва.

– Как—как?

– При приходе Святых Апостолов Петра и Павла, – повторил агент.

– Но там же протестантская школа?

– Так господин Никитенко, как и его домочадцы протестантского вероисповедания.

– Любопытно, – улыбнулся Пётр Павлович, в голове забрезжило решение загадки, – я, кажется, начинаю понимать.

– О чём?

– Да о вымогателе.

– И что же?

– Только догадки, – Лерман постучал пальцами по столу, – ты вот что, привези Никитенковского сына, кстати, как его имя?

– Мартин.

– Привези с утра этого самого Мартина в дом господина Гота.

– А если скроется наш вымогатель?

– Думаю, до утра он будет сладко спать в своей постели, так что и ты, иди, поспи.

Пётр Павлович явился к хозяину фабрики в ту минуту, когда семейство Готов заканчивало завтрак, допивая последние глотки чая.

Яну Карловичу доложил Фёдор:

– Иду, – сухо сказал Гот и поставил чашку на блюдце.

– Доброе утро, – приветствовал хозяин фабрики сыскного агента, – надеюсь, с хорошими известиями?

– Не совсем, – уклончиво ответил Лерман.

– Деньги пропали? – по спине господина Гота пополз холодок.

– Нет, деньги в целостности вы получите чуть позже, есть одно обстоятельство неприятное для вас.

– Деньги целы, фабрика не горит, а остальное мелочи. Рассказывайте, Пётр Павлович, я горю весь в нетерпении.

Не успел коллежский секретарь открыть рта, как снова явился Фёдор и доложил, что просят принять господин Шляйхер, явившийся в сопровождении с господином Никитенко.

Гот растерянно посмотрел на сыскного агента.

– Зови, – коротко за хозяина ответил Лерман.

В кабинет хозяина фабрики несмело первым вошёл Мартин Никитенко, уставив глаза в пол, и не делая попытки поздороваться, за ним щуплый Лёва, улыбаясь во весь рот.

– Господа, – начал было господин Гот.

– Ян Карлович, будьте любезны, распорядиться, чтобы пригласили к нам вашего старшего сына.

– Иоганна?

– Да, его.

– Но я…

– Ян Карлович, я поясню всё позже.

– Фёдор, ты слышал?

– Так точно.

Дверь отворилась и на пороге кабинета застыл, увидев Мартина, невысокий плотный мальчишка с гладко уложенными волосами и ямочками на щеках. Взгляд начал бегать с отца на незнакомых людей и потом останавливался на младшем Никитенке, рот открывался и закрывался, словно у рыбы выброшенной на берег, но ни единого звука не вырывалось.

– Расскажите, наконец, что здесь происходит? – Недовольнвым голосом проскрипел господин Гот.

– Раз уж все участники этой истории в сборе, то разрешите начать. – Сказал Лерман, подходя к Иоганну, достал из кармана письмо и протянул мальчишке, тот взял листок бумаги, даже не взглянув на него, опустил вниз, – Иоганн, вам знакомо это письмо?

– Нет, – едва слышно выдавил из себя сын Гота.

– Позвольте, – хотел вступиться за сына Ян Карлович, но Пётр Павлович, подняв руку, призвал хозяина к тишине.

– Значит, не знакомо?

– Да?

– Хорошо, тогда расскажу, как было дело. Вчера утром этот молодой человек, – Лерман указал рукой на Иоганна, – положил в стопку пришедшей корреспонденции письмо. Я сразу же догадался, что это сделал кто—то из домашних, во—первых, письмо без марки, но главное, что утром не приходил никакой посыльный, значит, подложено живущими в доме. Потом, когда мы приехали за конвертом, он исчез. Подозрение могло пасть, либо на слуг, либо… на вас, молодой человек, – Пётр Павлович положил руку на плечо мальчишки, – слуги отпали из—за «Отечественных записок», не учёны грамоте. Там, в январском номере напечатан роман английского писателя Джорджа Селеота, в котором говорилось в том числе и о вымогательстве. Так, Иоганн?

Мальчишка молчал.

– Таинственность, загадки, приключения, вот вы, господа, и решили совершить такой проступок, вы, Иоганн, наблюдали из окна брата, делает ли Ян Карлович всё, согласно посланной инструкции, или нет. Вы, господин Никитенко, играли роль посланца.

– Папенька, – вскричал покрасневший сын господина Гота, – мы не ради выгоды или собственных игр это затеяли, русские войска воюют за свободу Болгарии, а мы здесь сидим чаи распиваем, все твердите молоды, молоды, а нам хочется принести пользу Государю, вот для этого нам надо были деньги, чтобы добраться на Балканы, именно поэтому мы написали, – из Иоганна, словно выпустили пар, он тихо добавил, – подмётное письмо.

Мотив убийства, 1880 год

Пристав 1 участка Рождественской части подполковник Звержинский прохаживался вдоль особняка, хмурым видом давая понять подчинённым, что занят не очень приятными мыслями. Да и было от чего. В седьмом часу прибежал полицейский и сбивчиво доложил, что в доме господина Фролова совершено преступление.

На вопрос «какое?»

Последовал незамедлительный ответ:

– Не могу знать.

Пришлось оставить на столе недопитый чай и следовать на Мытнинскую улицу, где подле дверей в особняк начали толпиться любопытные, прослышавшие то ли про зверское убийство, то ли про ограбление, то ли ещё про что. Слухи передавались разные. Только невозмутимые два полицейских, стоявших у входа, высились истуканами и на вопросы не могли толком ответить, ибо сами не знали, что в доме произошло.

Трёхэтажный особняк выходил фасадом на Мытнинскую улицу, а двумя флигелями, пристроенными позднее, охватывал небольшой дворик, выходивший в Овсянниковский сад. Вот подле него, заложив руки за спину, вышагивал Василий Александрович, ожидая не только судебного следователя, за которым послал сразу же, но и агентов из сыскной полиции. Не хотелось ходить перед толпой. И так приятного мало, что на порученном участке совершено очередное преступление.

Судебный следователь Никольский и начальник сыскного отделения Путилин подкатили на экипажах одновременно, словно состязались, кто прибудет первым.

Маленький, коротконогий с выпирающим брюшком, которое выпирало из расстегнутого пальто, лысиной, прикрытой остатками волос с боков и сзаду головы, Никольский, отдуваясь, произнёс:

– Ни свет, ни заря, а мы уж на ногах, преступников ищем.

– Служба, – коротко выдавил из себя пристав, и только тень обеспокоенности пробежала по нахмуренному лбу.

– Не будем терять времени, – Иван Дмитриевич Путилин сжимал в левой руке трость.

– Вы правы, – согласился пристав, – давайте пройдём через двор.

– Кстати, – спросил начальник сыскной полиции, – где были слуги во время преступления?

– С вечера отпущены.

– Все?

– Да.

– И горничная, и слуга, и кухарка?

– Совершенно верно.

– Странно.

– Что именно? – Спросил судебный следователь.

– Странно, что все отпущены.

– Вчера хозяева предупредили, что вернутся поздно, а вот сегодня с утра вернулась первой кухарка, за ней слуга, ну и далее вы всё увидите.

Дубовая дверь, в верхней части которой вставлены разноцветные стёкла, составляющие единую картину, была распахнута, несколько фрагментов рисунка разбиты.

Ковровая дорожка, проходящая по коридору и соединяющая двери, в некоторых местах сорвана и жёлтом паркете кое—где виднелись капли, а в некоторых местах и пятна уже подсохшей крови. Самое большое встретилось у лестницы. Путилин склонился и с прищуренными глазами поднялся.

Начали подниматься вверх по лестнице, переступая через ступеньки, словно боялись наступить на пятна крови и тем самым нанести боль хозяевам.

Первая комната на втором этаже оказалась будуаром госпожи Фроловой, стены которого оббиты голубым шёлком с яркими цветами по полю. Диван и несколько кресел, два из них валялись, словно кто в спешке, не разбирая дороги, на них наткнулся и опрокинул.

Спальня, следующая на этаже, представляла из себя жалкое зрелище. Подверглась разгрому, все предметы мебели и мелкие безделушки валялись разбитые, и спальные принадлежности искромсанные чем—то острым, видимо, ножом. Свисал сверху над кроватью не понятно на чём державшийся полог. Видимо, кто-то в последнюю минуту цеплялся за него, как за соломинку. Крышка секретера расколота, продолжала висеть на одной петле, ящики открыты и пусты. Драгоценности хозяйки, которые хранились в трёх шкатулках, инкрустированных дорогими камнями, похищены. Зеркало шкапа разбито.

В гостиной откинутый в сторону столик, вокруг – осколки фарфоровых чашек и чайника, по полу разбросаны серебряные ложки и сахарница. Тут же виднелись белоснежные кусочки колотого сахара. На полу валялись несколько разбитых масляных лампы, из которых большими лужами растеклось масло. На каминной полке ничего не было, даже часы сброшены варварской рукой. Диваны и стулья тут были вспороты, словно в них что-то искали. Гостевые комнаты не избежали участи гостиной.

Не было ни одной комнаты, в которой не учинён разгром. У Путилина складывалось впечатление, словно в доме провела ночь группа помешанных людей с буйным нравом.

В кабинете не взламывали замки, что было разумным, хотя не совсем. На каминной полке лежали ключи, судебный следователь попробовал один из связки и, как ни странно, подошёл к замку секретера, хотя злоумышленники поработали топором и изрубили поверхность.

– Скажите, – обратился Путилин к приставу, – где находится пост городового?

– Будка стоит почти напротив

– Очень странно, – Иван Дмитриевич опять сощурился и добавил, – странно.

– Что видите странного? – Поинтересовался Никольский. – Это кощунство.

– Нет, дело не в варварстве преступников, странно, что они не боялись поднимать шума, зная, что рядом полицейский пост.

– Может быть, они не знали о наличии такового? – Вставил пристав.

– Поверьте моему опыту, когда злоумышленники идут на преступление, они пытаются, как можно больше узнать не только о доме, комнатах, хозяевах, но и мерах предосторожности, как им ретироваться, кто находится рядом. Тем более они бы видели городового. Что—то не сходится.

– Правильно ли я вас, уважаемый Иван Дмитриевич, понял, что преступники выбирают дом не случайно, а имея в своём распоряжении ряд необходимых сведений.

– Да, я это хотел сказать.

– Значит, кто—то из слуг может быть причастен к преступлению?

– Слуг и тех, кто был ранее уволен, – дополнил слова судебного следователя Путилин и покачал головой.

На полу валялись книги, выброшенные из книжного шкафа, некоторые из них с оторванными корешками, некоторые со страницами.

На третьем этаже рядом с лестницей валялся топор, который признал позже дворник.

С тяжёлым сердцем спустились на первый этаж, в столовой на столе стояли пять открытых бутылок – одна непочатая, из второй разлито вино в четыре стакана, стоящие здесь же, три оставшихся пустых скатились к краю стола.

– Вот и прояснилось количество преступников.

– Я бы так не сказал, – склонился над столом Путилин, – видите вот это, – и указал рукой на лужицы разлитого вина и кое—где засохшие.

– Вижу, – пробурчал судебный следователь, – четыре стакана, значит, четыре преступника.

– Не совсем так, – Иван Дмитриевич почесал щёку указательным пальцем, – мне кажется, да в общем, я уверен, что преступник был один.

– Как? А это?

– Посмотрите на бутылки.

– Бутылки, как бутылки, – пожал плечами Никольский, – схватили первые попавшие бутылки и решили тут же на месте отметить удачное дело.

– Странные бандиты, – улыбнулся начальник сыскной полиции, – начали отмечать, а ни глотка не сделали.

– Как так?

– Вы посмотрите на лужицы и пятна.

Судебный следователь фыркнул.

– Ничего особенного.

– Если бы была такая возможность собрать жидкость в бутылки, то они оказались бы полными. Вот первая странность, начали отмечать, как вы говорите, удачное дело да не выпили ни грамма, начали крушить всё, что ни попади под руку, да позабыли о городовом, вошли в дом, разбив стёкло на двери в сад, не заботясь, что в поздний час улицы пусты и далеко слыхать каждый звук. В общем, кто—то пытался ввести нас в заблуждение.

– Какие ваши выводы, любезный Иван Дмитрич?

– Я уверен, что преступник был один…

– Один? – С иронией в голосе перебил судебный следователь. – А разгром?

– Неужели вы не заметили, что здесь на столе, обычная инсценировка. Кто ж в здравом рассудке будет крушить мебель, когда можно брошенным топором, который мы нашли на третьем этаже, спокойно, без суеты и спешки взломать любой мебельный замок, не создавая большого шума. Теперь мы так и не увидели тел хозяев, хотя крови много разбрызгано. Где они?

– В подвале, – подал голос пристав.

– В подвале?

– Да.

– Но я не видел следов волочения?

– Ага! – Поднял палец вверх Никольский. – Это подтверждает, что преступник был не один, один за руки, другой за ноги и вот следов волочения нет.

– Не буду вас переубеждать, каждый останется при своём, – снисходительно улыбнулся Путилин. – Так, где, господа, убиенные?

– А кто о них говорил? – Опять вставил судебный следователь.

– Иван Алексеевич, если бы было простое ограбление, то я думаю, Василий Александрович обошёлся в следствие без нашего участия, так?

– Так.

– Ну, а если здесь убитый и не один, то… – И повернул лицо в сторону пристава.

– Вы правы, хозяин, господин Фролов и его жена отнесены преступником или преступниками в подвал. Прошу за мной.

По дороге пристав пояснил, что подвал разделён на две неравные части. В одной, большей по размеру располагался ледник и хранились продукты, вторую, малую, хозяин перестроил под винный погреб. Господин Фролов оказался большим любителем вина и поэтому выписывал сей виноградный нектар из Франции, Италии и Германии. Когда же обнаружен слугами разгром дома, то сразу же вызвана полиция и по прибытии обнаружены тела хозяина и его жены.

– Вы сами всё увидите, – отмахнулся пристав от вопроса, в каком виде найдены убитые.

Господин Фролов лежал у самого входа в подвал. Голова выгнута назад, буд—то бородой указывал дорогу, руки связаны за спиной розовой лентой. Путилин присмотрелся и только хмыкнул, скорее всего лента от одной из шляпок жены, порванная рубашка свидетельствовала, что Фролов не просто отдал жизнь, а защищал её. Десяток дырок на шелковом полотне говорили, что преступник обозлился и не помня себя бил хозяина в грудь, спину, бока.

Наталья Ивановна Фролова лежала у дальней стены, прислонённая спиной к каменной кладке. Глаза открыты, на лице ни тени испуга, словно смерть её застала внезапно. Впереди на платье ни капли крови, рана оказалась на спине и Путилин прикинул, что удар нанесён, если можно так сказать, мастерски. Хозяйка не почувствовала боли, умерла почти мгновенно. И видите, в каком положении она оставлена?

Никольский кивнул головой.

– Я смею предположить, – продолжил Иван Дмитриевич, – убийца принёс женщину на плече и сбросил мешком у стены, а это говорит, что он был один.

– Но ведь лестница узкая, неудобно нести двоим?

– Хорошо, Иван Алексеевич, следствие покажет, кто прав. Ладно не будем расследование превращать в спор. Госпожа Фролова не испугалась, а значит, знала убийцу и возможно доверяла, иначе незнакомый человек не смог бы после учинённого шума, когда разбил стёкла в двери в сад. Не дала ему возможности подкрасться со спины.

– Согласен, – выдохнул судебный следователь, имевший собственный взгляд на каждое высказанное предположение Путилиным, – но Фролов?

– Пока ничего сказать не могу, – склонился над телом хозяина, лежащего на спине. – Так, – наконец соизволил произнести Иван Дмитриевич, – убит тоже одним ударом, остальные нанесены спустя некоторое время, об этом говорит отсутствие большого количества крови в комнатах и здесь, да и видите, как нанесены удары? сверху вниз, в это время Фролов был мёртв. Но об этом лучше нам расскажет врач.

– У вас есть соображения по делу?

– Пока нет, – Путилин снова умолк, – то, что убийца был один. Я вам уже сказал, весь этот разгром только попытка ввести нас в заблуждение, мол, целая шайка здесь побывала. И последнее, преступник знал расположение комнат в доме и господ Фроловых.

– Значит, получается родственники, близкие знакомые…

– И слуги, – дополнил начальник сыскной полиции.

– И слуги, – повторил в раздражении судебный следователь.

– Благодарю, – склонил голову в поклоне Иван Дмитриевич, потом обратился к приставу, – Василий Александрович, с вашего позволения я оставлю вас и пройду по дому, ещё раз осмотрюсь.

– Иван Дмитрич, – в голосе пристава послышались нотки обиды, – смотрите, сколько вам надо.

Когда начальник сыскной полиции вышел, Никольский произнёс:

– Не тот Путилин, что прежде, – и увидев укоризненный взгляд Звержинского, пояснил. – Хватку теряет наш захваленный начальник.

Иван Дмитриевич решил пройти по дому в одиночестве, чтобы никто не мешал пустыми замечаниями, отвлекающими внимание.

Начал с первого этажа, со столовой.. На самом деле, разложенное на столе напоминало театральный реквизит, сейчас войдут актёры и сыграют пиеску из жизни преступников. Разлитое вино, стаканы, разорванное руками мясо, хлеб, куски сыра и ни на одном не оставлено следа зубов. Не могли же злоумышленники глотать куски целиком?

– Любезный, – обратился Путилин к слуге, – вино всегда находится в шкапе столовой?

– Никак нет. В винном погребе.

– Мясо, хлеб?

– На кухне.

– Понятно, скажи—кА, любезный, по какой—такой причине господин Фролов отпустил вас всех до утра?

– Не могу знать.

– Ранее была такая щедрость от хозяина?

– Честно говоря, не припомню, хотя я при господине Фролове только шестой месяц.

– Кто до тебя прислуживал?

– Не знаю, с предшественником не знаком.

На кухне царил порядок, продукты, принадлежности, сковороды, кастрюли занимали свои места. Не вязалось с тем, что творилось в доме. Иван Дмитриевич прошёлся по кухне и направился на второй этаж.

Задержался долее всего в спальне, рассматривал, прикидывал. Чуть ли не в каждый ящик заглянул. Замки пощупал, обошёл кровать. Остановился перед засохшими пятнами крови, прошептал:

– Один удар, хозяйка упала, кто же это был, если беспрепятственно вошёл в спальню. Наверное, всё—таки Наталью убили у лестницы на первом этаже, потом неизвестный поднялся на второй, здесь, исходя из увиденный мной ран, хозяин получил смертельный укол ножом под сердце. Пока здесь вытекала из разреза кровь, убийца спустился и перенёс женщину в винный погреб. Иначе тело начало бы деревенеть и не приняла бы того положения, в котором её нашли. Далее учинён разгром, и только после этого хозяина снёс вниз и там оставил остальные увечья. Вот поэтому так мало крови. Почему не разгромлен третий этаж? Причины могут быть две: это кто-то спугнул или преступник понял, что достаточно накуролесил для введения в заблуждение полицию. Итак, что на данную минуту, имею? Убийство неслучайно, выбрано время, когда слуги отпущены. Вор, если бы это был таковой, знал, что у него есть несколько часов до прихода хозяев, а значит, не было нужды лишать их жизни. В доме орудовал че… злодей, который знал расположение комнат, да и не только комнат, но и шкафов, где хранятся драгоценности и деньги. Таким образом цель преступника – убить хозяев. Первым встаёт вопрос, кому выгодно? Таким образом, надо начинать следствие с духовного завещания.

– Скажи-ка, милейший, – Путилин заложил руки за спину, – что же произошло ночью?

Городовой, на вид которому казалось лет за сорок, с серьёзным выражением лица и непроницаемым взглядом серых глаз, в которых невозможно прочитать ничего, кроме показной преданности. В светлых волосах пробивалась лёгкая седина. Гладко выбритый подбородок, небольшие, густые усы и бакенбарды завершали портрет полицейского.

Служивый молчал, показывая, что не понял вопроса.

– Сегодня ты нёс службу возле дома, где совершено преступление, – Путилин указал рукой на особняк Фролова.

– Так точно, – рявкнул околоточный.

Иван Дмитриевич поморщился от звучного голоса.

– Что необычного видел ночью?

– Ничего, Ваше превосходительство! – Руки по швам, сам готов в струнку вытянуться, но не даёт небольшое брюшко, перетянутое ремнём.

– Давай, голубчик, условимся. – Путилин пристально смотрел в глаза городового, – меня меньше всего интересует, где ты был ночью, да, да, ночью, мой интерес к тому, что ты видел.

– Ваше Превосходительство, – на лице полицейского появилось гримаса возмущения.

– Прежде, чем ты начнёшь мне говорить неправду, что я бы тебе не советовал. Ты, видимо, наслышан обо мне, так что давай правду. Я не имею намерения сообщать всё, что ты расскажешь мне, Василию Александровичу. Так что ты видел?

Городовой побагровел, на лбу выступили капельки пота, и он лихорадочно смахнул их рукавом.

– Ваше Превосходительство…

– Без вранья, – предупредил ещё раз Иван Дмитриевич.

– Я, – городовой украдкой взглянул, нет ли рядом начальства, кашлянул, – я в час пополуночи, – снова кашлянул, прикрыв рукавом нижнюю часть лица, – отлучился, – умолк.

– Что ж я из тебя тянуть должен, ты думаешь, у меня нет возможности прояснить этот вопрос? И не узнать, кто твоя зазноба?

Багровая краска стала гуще.

– Я… так точно, – полицейский решился, – в час пополуночи я отлучился с поста и отсутствовал до… пяти, за время, которое я присутствовал ничего мной замечено не было.

– Значит, ни одного постороннего или подозрительного лица?

– Никого.

– Ни дворника с соседних дворов, ни слуг, никого?

Околоточный с удивлением посмотрел на начальника сыскной полиции.

– Их я в расчёт не брал.

– Так кого видел?

– Старший дворник овсяннинковского дома Фёдор Коновалов….

– В котором часу? – Перебил Путилин.

– Часу не было.

– Далее.

– Посторонних точно не видел.

– Утром?

– Часов с шести начинают печи топить, зеленщики приезжают…

– Понятно, если что вспомнишь, сразу ко мне.

– Ваше…

– Кто мог знать, что ты с поста отлучаешься?

– Только Софья, она, – городовой замялся, но потом добавил, – на соседней улице в доме Свекольникова проживает на четвёртом этаже, – понял, что Путилин начнёт допытываться для проверки.

– Более никто?

– Ей Богу, – городовой перекрестился, – никто.

– Смотри у меня, – погрозил пальцем Путилин.

– Ваше Превосходительство…

– Я же сказал, что о твоём проступке никто не узнает, но ежели такое повторится, то не обессудь, будешь наказан со всею строгостиею.

Старший дворник овсянниковского дома оказался степенным мужчиной пятидесяти с лишком лет. Кареглазый с хмурым лицом, словно хотел этим показать начальственное положение, шутка ли, под началом иметь восемь человек, за каждым из них глаз да глаз нужен, и ко всему прочему строгость, иначе распоясатся.

Путилин шёл впереди, за ним на полусогнутых ногах семенил старший дворник.

– Припомнишь вчерашний день?

– Ваше Превосходительство, памятью не страдаю, – то ли утвердительно сказал, то ли решил обидеться Фёдор.

– Так я не про память толкую, а про вчерашний день.

– Ваше Превосходительство, день-то длинный, вот вы сказали, к чему у вас интерес, вот я бы и поднапряг голову-то, – старший дворник не лебезил перед петербургским начальником, но и не разговаривал свысока, знал место. – ежели вы про вечер толкуете и про то, не видел ли я чего? Так я сам вспоминал, возвращался я в первом часу. Улицы пусты, но то ли мне привиделось, то ли себе выдумал, но мне кажется, что видел я тень, скользнувшую к двери в сад дома господина Фролова.

– Не придумываешь?

– Вот и я поначалу так думал, но потом помыслил и понял, что не привиделось мне.

– Не путаешь?

– Нет.

– Рассмотрел, кому тень принадлежала?

– Темно было, – скривил лицо старший дворник.

– Всё-таки?

– Мужчина, роста высокого…

– Как понял?

– По двери.

– Угу, – кивнул Иван Дмитриевич, – продолжай.

– Так всё.

– Узнаешь его?

– Темно было. Говорю, видел, словно тень скользнула.

– Почему городовому ничего не сказал?

– Подумал, что показалось.

– Откуда шёл и как в саду оказался?

– Так по площади, а потом через сад ближе к дому идти.

– Понятно, значит, не рассмотрел мужчину.

– Нет.

– В котором часу это было?

– Около часу.

– Одна тень или несколько.

Фёдор на мгновение задумался.

– Смутили вы. Ваше Превосходительство, меня вопросом. Кажется, одна.

– Так одна или?

– Одна. – с твёрдостью в голосе произнёс старший дворник.

– Ступай.

Городовой клятвенно уверил, что никого не видел. Если бы заметил, то непременно бы проверил, службу, мол, знает и тут же покрылся предательской краской, что даже шея стала багровой.

– Иди.

Старший дворник, как и городовой, могли знать и расположение комнат, и у слуг мог между прочим узнавать сведения, когда хозяева дома и так далее.

Без четверти час в дом скользнул злоумышленник, именно, в это время или чуть позже вернулись хозяева. Не мог же чужак беспрепятственно подойти к Фроловым. Они, судя по этому факту, хорошо его знали. И забраны драгоценности ради того, чтобы сложилось впечатление, вора застали на месте преступления. Возвратимся теперь к духовному завещанию. Кому выгодно? В первую очередь людям наследующим основную часть капитала. В таком случае похищенные кольца, цепочки, браслеты никогда на свет Божий не появятся, со дна Невы или Екатерининского канала не всплывут. Ежели убийца, конечно, не дурак, чтобы себя обнаружить по таким весовым уликам. Нет, воры так нагло не действуют, тем более в одиночестве, тем более наследив кровью.

Иван Дмитриевич самолично узнал, что всеми делами господина Фролова занимался присяжный поверенный Неведомский. Не теряя времени даром, этим же днём Путилин навестил Николая Ефимовича. Тот, узнав о смерти такого щедрого клиента, только цокнул языком.

– Господи, что же творится в нашем мире. Люди с ума посходили из-за презренного металла. Вот так живёшь, ходишь. Дышишь, веселишься, а приходит убийца и ради тысячи– другой рублей лишает тебя удовольствия жить.

– Не буду вам говорить, что вы не правы, но всякое бывает. Вот поэтому мне необходимо ознакомиться с духовным завещанием вашего клиента.

– Что ж, не вижу особых препятствий. Алексей Сергеевич не делал из завещания тайны, поэтому я не погрешу против истины и ничего не нарушу, если представлю его вам.

– Кто знал о содержании завещания?

– Я думаю, все, кто там упомянут. Алексей Сергеевич не делал из духовной тайны.

– Когда оно составлено?

– Года четыре тому, да, – обрадовано вспомнил присяжный поверенный, – четыре года тому.

– Не припомните, что явилось причиной его составления?

– Тогда господин Фролов серьёзно заболел, был прикован к постели и ничего не предвещало счастливого исхода. Вот тогда меня позвали к постели, как казалось, умирающего и составлен документ.

– За прошедшее время Алексей Сергеевич хотел что—либо в нём поменять?

– Насколько я знаю, нет, даже…

– Николай Ефимович, начали, так договаривайте.

– Вскоре после составления духовной, Борис, младший сын господина Фролова, совершил не очень приличный поступок и рассорился с отцом. Но насколько я знаю, Алексей Сергеевич не пытался переписать завещание.

– В чём заключался неприличный поступок?

– Алексей Сергеевич мне не говорил, а я не настаивал, чтобы мне поверили семейную тайну.

– Кто мог знать о ссоре отца с сыном?

– Родственники, хотя подозреваю, что не все. Фроловы не выносили сор из избы.

– Что ж, понятно. Вы не позволите снять копию с духовной?

– Думаю, мой клиент бы не возражал, только распоряжусь.

Через несколько минут Иван Дмитриевич углубился в чтение документа, представленного присяжным поверенным.

«Духовное завещание

Десятого ноября 1876 г. я, нижеподписавшийся, потомственный дворянин, поручик в отставке, Алексей Сергеевич Фролов, находясь в здравом уме и твёрдой памяти, объявляю волю на случай моей смерти.

I. Мне принадлежат имущества: а) пятьсот двадцать паёв Товарищества «Фролов и сыновья», б) дом в Петербурге по Мытнинской улице, в) имение Тульской губернии, Чернского уезда, село Велие Никольское с хуторами Орликом и Афросимовым, г) дом в Феодосии, д) дом в Сочи, е) имение с садом в местности Хоста и несколько участков в Муравьевской даче по Черноморскому берегу, ж) разного рода недвижимость, капитал и дом мне Товарищества»» в пятьсот тысяч рублей, з) журнал «Всемирный вестник» и и) двести паёв театра Литературно-художественного общества.

II. Завещаю сыну моему Михаилу сто десять паёв Товарищества «Фролов и сыновья»; дочери моей Анастасии завещаю в пожизненное владение пятьдесят четыре пая с правом голоса. Сыну моему Борису завещаю 70 паёв того Товарищества с тем, что он, Борис, получает свои паи в полное своё распоряжение по истечении пяти лет со дня утверждения этого завещания, а до того времени пользуется дивидендом с них и правом голоса в собраниях Товарищества.

III. Дом на Мытнинской улице, оцениваемый мной, не считая залоговой суммы, в четыреста тысяч рублей, завещаю сыну моему Михаилу.

IV. Имение мое в Чернском уезде завещая в двух третях дочери моей Анастасии и жене Наталье Ивановне в одной третьей, оцениваю я его в сто семьдесят пять тысяч рублей.

V. Дом в Феодосии, который оцениваю в семьдесят тысяч, завещаю сыну моему Борису.

VI. Дом в Сочи и владения в Хосте и в Муравьевской даче отказываю в общую собственность моих наследников: сына Михаила, дочери Анастасии, сына Бориса.

VII. Из наличных домашних моих денежных средств завещаю брату моему Петру Сергеевичу сто тысяч рублей, сестре Александре пятьдесят тысяч рублей, племяннику Антонину Поплавскому, племяннице Вере Петровне Колесниковой по пятидесяти тысяч, племянникам Василию Саранчину, Михаилу Соболеву и Владимиру Поплавскому, каждому и каждой по десяти тысяч рублей. Кроме того, обязываю моих наследников, сына Михаила, сына Бориса, дочь Анастасию и жену мою, Наталью Ивановну, уплачивать всем этим родным моим, числом девяти лицам, по тысяче рублей каждому и каждой пожизненно, всего ежегодно семь тысяч рублей.

VIII. Из дома мне Товарищества в пятьсот тысяч рублей завещаю Бобровскому земству пятьдесят тысяч рублей на учреждение и содержание ремесленного училища для детей обоего пола в селе Коршёве. Десять тысяч рублей Коршёвскому двухклассному училищу с тем, чтобы из процентов этого капитала выдавалось добавочное жалование учителям. Десять тысяч рублей завещаю Бобровской мужской гимназии и Бобровской женской гимназии столько же. Пятнадцать тысяч рублей Воронежскому Михайловскому кадетскому корпусу с тем, чтобы из процентов этих капиталов в гимназиях выдавались пособия окончившим курс бедным ученикам или ученицам, а в корпусе, тоже из процентов, выдавалось пособие бедным кадетам, окончившим курс и произведённым в офицеры. Выражаю желание, чтобы в гимназиях выдавалось пособие воспитанникам и воспитанницам Бобровского уезда, а в корпусе Воронежской губернии. Для получения в срок с Товарищества назначенных выдач, каждый получает по шести процентов в год на завешанную сумму.

IX. Завещаю капитал в двадцать пять тысяч руб. Типографии «Всемирный вестник» и конторе его с тем, чтобы из него выдавались пособия прослужившим в этих учреждениях 25 лет.

X. Завещаю Василию Андреевичу Евреинову десять тысяч руб. Двадцать тысяч завещаю Клавдии Петровне Шеврез.

XI. Всякого рода движимое имущество и капиталы, каковые останутся за вышеизложенными задачами, оставляю в равных частях (за исключением моей библиотеки, о которой напишу особо) в собственность моих наследников, названных в статье 2 этого завещания. Им же оставляю «Всемирный Вестник». К этому духовному завещанию, составленному мною 10 ноября 1876 года и мною написанному, руку приложил потомственный дворянин, поручик в отставке,

Алексей Сергеевич Фролов».

– Благодарю, Николай Ефимович, – Иван Дмитриевич поднялся со стула после прочтения духовного завещания.

– Надеюсь, поможет найти убийц, – потом добавил поникшим голосом, – неужели причастен кто-то из них? – И указал пальцем на бумаги на столе.

– Вы всё узнаете, – улыбнулся Путилин, – а сейчас позвольте получить обещанную копию.

– Я распоряжусь.

– Как вы собираетесь оповестить наследников?

– Старший сын и дочь господина Фролова проживают в столице, так что сообщить им легко, а вот остальных буду разыскивать, но скорее всего, через Михаила Алексеевича или госпожу Кочкурову, – и пояснил, – Анастасию Алексеевну.

Через четверть часа перед начальником сыскной полиции лежала переписанное каллиграфическим почерком завещание.

Теперь оставалось проверить сыновей и дочь, именно, они являлись основными наследниками. Не верилось, но, исходя из опыта службы в сыскном отделении, не такое бывало.

По приезде на Большую Морскую, где располагался кабинет Путилина, Иван Дмитриевич вызвал к себе агентов, чтобы отдать распоряжения по сбору сведений об Михаиле и Борисе Фроловых, Анастасии, фамилию которой предстоит выяснить.

Мысли были, но не хотелось продолжать в том направлении. Неужели один из детей? Вопрос повисал в воздухе и по вышеозначенной причине портилось настроение.

Сыскные агенты – расторопные ребята, их подгонять не надо. Сами дело знают, вот раньше, лицо Путилина затуманилось воспоминаниями, сколько положено сил и набито шишек пока из отделения в двадцать два человека, организованное в виде эксперимента Министерством Внутренних Дел, чтобы была служба занимающаяся расследованием преступлений. Два десятка сотрудников, тяжело было, но сколько дел открывали! Не за почести и награды, а считая, если поручено дело, то его надо выполнять с полной ответственностью, как подобает честному человеку.

– Если кратко, то дело обстоит таким образом, как его я вам описал. Понимаю, что на месте убийства вы не присутствовали, поэтому можете судить только по моим словам, но уверяю, что изложенный мной ход предполагаемых события самый верный.

– Значит, преступник – одиночка? – Спросил титулярный советник Евневич.

– Не только одиночка, но кто—то из наследников. Посудите сами, Фроловы постороннего человека бы испугались, а в данной ситуации преступник своё появление объяснил, видимо, шуткой.

– Так, но как мог предполагать преступник, что городовой покинет пост в ту ночь, когда Фроловы отпустят на вечер слуг?

– Есть одна мысль, которую проверит Михаил Силантьевич, – Путилин кивнул головой в сторону заскучавшего помощника Жукова.

– Я, – начал тот, но осёкся.

– Ты, Миша, ты, и займёшься с особой тщательностью, – добавил, – как ты умеешь. Петру Павловичу, – указал коллежскому секретарю Лерману, – предстоит выяснить всё о жизни Бориса Алексеевича Фролова, о взаимоотношениях с отцом и том случае, который случился после написания духовной и их рассорил. Произошло сие событие после десятого ноября семьдесят шестого года. Вам, Леонид Осиповыч, в поручение старший сын убитых Михаил, являющийся наследником основного капитала. Ну, а вам, Василий Андрианович, поручается женская особа – Анастасия, единственная дочь. Если всё ясно, господа, то прошу обо всех новостях докладывать мне незамедлительно, – постучал по столу рукой, – где бы я не находился и в любое время.

– И ночью? – Вставил неугомонный Жуков.

– И ночью, – без тени улыбки ответил Иван Дмитриевич.

Надворному советнику Иванову по чести сказать повезло. Анастасия, единственная дочь Фроловых, проживала в столице вместе с мужем действительным статским советником Кочкуровым в собственном доме по Большой Итальянской улице.

– Действительный статский советник Кочкуров, сорока девяти лет, – докладывал Василий Андрианович, – вице—директор Почтового Департамента, православный, имеет капитал почти в миллион рублей, два доходны дома: один – в столице, второй – в Москве, долгов не имеет, пагубных привычек тоже, есть любовница на Петербургской стороне, но её подарками и деньгами не балует, хотя и снимает квартиру во втором этаже. Анастасия Сергеевна воспитывает троих детей, ни в чём не нуждается. С обоими братьями поддерживает связь, младшему Борису иногда помогает в тайне от мужа и, уже покойных родителей, деньгами.

– Быстро управились.

– Живут и о преступлениях не помышляют, всё, как на ладони.

– Может быть, любезный Василий Андрианович, выяснили: встречались ли наши родственники и что делали в ночь убийства?

– С Михаилом иногда встречаются, а вот с Борисом давно не виделись, в ночь совершения преступления мирно спали в собственных постелях.

– Удостоверено свидетелями?

– Конечно, тем более, что грузный Кочкуров никак не может быть убийцей. Вам надо бы его увидеть, – на лице Иванова появилась улыбка, да и хрупкая Анастасия не смогла бы перенести тела родителей.

– Если одну ниточку нашего расследования мы можем завязать и более к ней не возвращаться, ибо всегда приятно иметь дело с порядочными людьми. – Сказал Путилин, отодвигая от себя какую—то бумагу. – Есть одна вещица, которую я упустил. Драгоценности.

– Драгоценности? – Переспросил Иванов.

– Совершенно верно, драгоценности госпожи Фроловой. Вы, Василий Андрианович, поезжайте—ка на место преступления и переговорите с горничной Натальи Ивановны и выясните, какие кольца, броши иные украшения носила убитая. Заодно установите, кто из слуг был рассчитан за последний год. Если по описанию украшений возникнут трудности, придётся вам посетить госпожу Кочкурову. Она наверняка должна знать об украшениях матери. Неприятная встреча, но, увы, такова наша служба, чтобы избавится от нарыва, следует его вскрыть.

Самым простым в порученном деле является установление места проживания искомого человека, если он честен и не скрывается от правосудия или кредиторов. Леонид Осипович не стал прибегать к расспросу слуг убитых, а направился в адресный стол, где спустя три четверти часа у него в кармане лежал серый листок бумаги, на котором крупным размашистым почерком указан дом, где ныне обитал Михаил Алексеевич Фролов.

Оказалось, что старший сын убитой семейной пары когда-то служил в гвардии, имел чин поручика, но армейский образ жизни, вконец, наскучил и он подал в отставку. Не стал, как большинство дворян, проживать деньги, получаемые с имений, отданных ему отцом, а почувствовал тягу к гражданской службе, состоял при Министерстве Государственных Имуществ.

Михаил обликом напоминал отца, голову оседлали тёмные волосы, голубые глаза получил в дар от матери, всегда опрятен, чисто выбрит, сам вид говорил, что привычку повелевать получил вместе с первым армейским чином. Двадцать восьмой год пошёл, прелестная жена из древнего княжеского рода, двое детей. Склонности к порочным занятиям не имел. Садясь за карточный стол, никогда много не проигрывал, лишь ту сумму, которую наметил. В деньгах не нуждался. В ночь убийства родителей отсутствовал, но сыскной агент Евневич с достоверностью установил, что Михаил Фролов находился в это время в Английском Клубе, возвратился в три часа пополуночи, что подтверждалось свидетелями.

Из наследников, которые получали основную часть капитала, оставалось проверить только младшего Бориса.

– Что ж, тоже хорошие вести, – Иван Дмитриевич улыбнулся, – вам Леонид Осипович, стоит присоединиться к Лерману. Мне кажется, что там необходимо более тщательное обнаружение и проверка сведений. Не удивлюсь, если Фролов—младший давно находится в столице.

– Вы предполагаете, что он, – сыскной агент не договорил.

– Не знаю, – честно признался Иван Дмитриевич и повторил по слогам, – не знаю, пока не выясним, имею только смутное подозрение.

С младшим сыном оказалось сложнее. Борис Алексеевич Фролов – уверенный молодой человек, ставящий имеющиеся достоинства и свою личную красоту превыше всего, опираясь на капитал отца он возомнил себя равным Богу. Борис был уверен, что простонародье не имеет сильного чувства, а живёт только инстинктами, тем более той любви, что описана в романах им, люду, не достичь никогда. И своим поведением с девушками низкого сословия он общался снисходительно, всегда воспринимая, что это он одаривает счастьем и снисходит с пьедестала, на который его вознесла судьба.

– Не надо лишних слов, – морщился Борис, разговаривая с отцом, – ну да, у неё будет ребёнок, что с того? Отошлите её в имение, дайте приданное и ожените на каком—нибудь Иване. Делов—то, – и продолжал чистить ногти, словно не он домогался девушки, а это она преследовала его.

И в один прекрасный день, когда Алексею Сергеевичу надоело самовлюбленное нарцисстическое поведение сына, он выставил Бориса за дверь, определив не очень большую сумму на его содержание. Первое время сын был крайне удивлён таким поведением, но после того, как Фролов—старший отказался оплачивать долги. Что—то в Борисе поменялось и он уехал в путешествие по свету, тем более, что на сносную жизнь, выделяемых денег хватало.

Пётр Павлович Лерман набрался смелости и, вопреки всем нормам ведения следствия, направился к госпоже Кочкуровой. Резонно решив, что её проверка поручена другому агенту, а он идёт только за сведениями о младшем брате.

Анастасия Алексеевна была облачена в чёрное платье, которое оттеняло светлые вьющиеся волосы. Припухлость глаз говорило, что госпожа Кочкурова недавно плакала, хотя на лице явно проступал едва заметный румянец. Женщина встретила сыскного агента в гостиной, не предложила сесть, видимо, не хотела затягивать разговор.

– Чем могу быть полезна господину чиновнику по поручениям при начальнике сыскной части? – Спросила она тихим мелодичным голосом с некоторой долей сарказма.

– Если после столь трагического события вы не имеете желания ответить на мои вопросы, то разрешите откланяться.

– Сударь, извольте задавать свои вопросы.

– У меня несколько вопросов.

– Я жду, – с нетерпением в голосе сказала Анастасия Алексеевна.

– Вы давно видели брата?

– Михаила или Бориса?

– Бориса.

– Года четыре тому.

– Сколько ему было в ту пору?

– Двадцать три.

– Вы с ним общались за это время?

– Да, я ему писала, не так часто, как хотелось бы.

– Как он получал ваши письма, если путешествовал по миру?

– В ответном письме он мне всегда указывал до какого числа пробудет в том или ином городе.

– Когда вы получили последнее письмо?

– Месяца полтора тому.

– О чём он писал?

Она задумалась.

– Затрудняюсь ответить вам, но если вы минуту подождёте, я принесу письмо.

– Извините, но это личное послание.

– Если я вам его предлагаю прочесть, то это моё право.

Через несколько минут Лерман держал в руке листок бумаги с гербом в левом верхнем углу и названием гостиницы в правом, всё—таки, не решаясь приступить к чтению.

Видя смущение сыскного агента, Анастасия Алексеевна предложила:

– Можете взять письмо с собою.

– Благодарю, я верну вам его.

– Я ответила на все ваша вопросы?

– Последний.

Женщина кивнула головой.

– Где сейчас находится Борис?

Анастасия Алексеевна немного помедлила и ответила.

– В столице.

– Давно?

– С месяц, но где проживает, я вам сказать не могу, ибо не знаю, то ли на Васильевском, то ли Невском, не знаю.

Лерман направился в Адресный Стол, теперь, хотя бы есть отправная точка: Борис Алексеевич Фролов, тысяча восемьсот пятьдесят третьего года рождения должен заполнять лист по приезде от двух месяцев до нынешнего дня. Сложность может быть, только одна, если младший сын убитого проживает по чужому паспорту или под чужой фамилией, замыслив преступление, тогда будет сложнее, но задача, всё равно, по плечу сыскной части.

Исполняющий должность Начальника Адресного Стола полковник Антонов отбыл в присутственное место.

– По делам—с, – ехидно улыбнулся коллежский ассесор Шубин, показав тёмный провал вместо одного из передних зуюов.

– Клавдий Андреевич, – Лерман льстиво потупил голову. – вы знаете более начальника, – понизил голос, – и сможете помочь моему горю.

– Как помощь понадобится, так все бегут в Адресный, – намекая на трагическое событие, происшедшее с год тому, когда помощника начальника Адресного стола Шубина ограбили какие—то шутники, вынесли много, но всё сыскные агенты нашли, кроме простой деревянной шкатулки. Что там хранил коллежский ассесор так и осталось тайной. Вот каждый раз Клавдий Андреевич бурчал, но не разу не заикнулся о той покраже. – Ну кто там у вас?

Лерман протянул Шубину листок бумаги с написанным на нём именем, фамилией и датами приезда.

– Вот что, Пётр Павлович, приходите завтра с самого утра, а сейчас, – Клавдий Андреевич, развёл руки в стороны, – извините не до сыскной части.

– Я…

– Идите, голубчик, идите, жду вас завтра.

Настаивать было бесполезно. Шубин славился своей упрямством, невозможно доказывать ему истину, если он сам не захочет её услышать.

– А…

– Идите, – отмахнулся Клавдий Андреевич и углубился в изучение толстого журнала.

День оказался потерянным. Хотя Анастасия Алексеевна сказала, что младший брат может проживать на Васильевском острове или Невском. Если рассудить, то центральный столичный проспект может отпасть в поисках, ведь там ненароком могли столкнутся супруги Фроловы и Борис, а он их избегал, не имел намерения идти, как блудный сын а покаяние к отцу. Значит, остаётся Васильевский. Но тоже слишком зыбко.

Что остаётся делать?

На Васильевском три номерных участка и Суворов. Если наведаться в часть, куда приходят сведения о вновь прибывших в столицу и выбывающих из оной, то можно точно знать, останавливался ли искомый господин в этих краях.

Прежде, чем направится в Васильевскую часть в Кадетскую линию, Пётр Павлович зашёл в ресторацию господина Гейде, находившуюся здесь же на этой линии.

Хотелось почитать письмо, вдруг там что—нибудь можно выудить. Госпожа Кочкурова могла не заметить того, на чём задержится глаз сыскного агента.

Приятные ароматы доносились с кухни и Лерман понял, как он голоден.

После того, как на стол были уставлены заказанные блюда и поставлен графин с красным вином, более напоминавший цветом черничный сок, Пётр Павлович достал из кармана письмо и углубился в чтение:

«Дела задержали меня дольше, чем я рассчитывал, так что я прибыл в Варшаву только 10-го июня. Приезд мой, хотя и ожидаемый, поставил весь дом вверх дном. Никогда не думал, что буду встречен с такой теплотой. Излишняя суета, горничные, слуги то являлись в комнате, то исчезали, как тени; великодушная Антонина Николаевна без единого слова вскакивала и ежеминутно убегала справиться на кухне, как продвигается приготовление ужина. Комнату для меня давно приготовлено, расставлено заботливой рукой, казалось таким милым и родным, хотя ты знаешь, что здесь меня не было три года. Мало, что изменилось, только Дашенька расцвела и была не тем неуклюжим четырнадцатилетним непосредственным милым дитя, а теперь расцветшей розой. Нет, ты не подумай, что я сразу же захотел сорвать этот прелестный цветок. Сейчас я изменился, мне достаточно наблюдать за ней со стороны, не делая попыток потешить мужское самолюбие и утолить свою страсть в этом нежном ребёнке. Я почувствовал, что влюбляюсь. Со мной и ранее было подобное, проходившее после того, как цветок сорван. Сейчас это иное, мне хочется носить Дашеньку на руках, охранять от всех напастей и представить себе не можешь, что мне боязно к ней прикоснуться. Я с трепетом хотел бы припасть к её рукам, но… Я должен быть холоден и не пасть, как тогда, когда отец выставил меня за порог. Знаешь, поездка по разным, как говорится городам и весям, дала мне понять, что не только одно удовольствие движет человеком, а желание доставить это удовольствие не себе, а окружающим. Прав был отец, что дал мне возможность осознать никчемность моей жизни. Тысячу раз прав, хотя глядя, как он прожигает в неге и довольствии свою жизнь, становится понятным, что строг он к желаниям окружающих, а не своим личным

Прости, что так много рассуждений, но такова жизнь.

Утром на другой день, в саду, Антонина Николаевна наконец собралась с духом и рассказала мне связно историю трёх лет, в которые я отсутствовал. Нет, не жалость овладела мной, а желание помочь со всей искренностью, на которую я способен. Скорее всего я пребуду в столицу в начале августа, вот только не знаю, как подступиться к отцу, ведь открою тебе секрет, я сделал предложение Дашеньке и ты представить себе мою радость, когда я получил согласие. И вот хочу попросить отца предоставить мне какое—нибудь из имений, чтобы я с будущей женой мог не прозябать, а трудится

Не сделаешь ли мне любезность помочь в этом вопросе?

Твой брат Борис».

Лерман повертел в руках письмо, но более ни строчки, ни слова.

Складывалось впечатление, что Борис изменился в лучшую сторону. Три года путешествия по миру долгий срок для жизни, но не для резких перемен в поведении, подумалось Петру Павловичу. Может быть, стоит доверять немного больше людям, а не видеть в каждом из них каверзные намерения. Интересно, кто такие эти Антонина Николаевна и Дашенька. Имеют ли они какое—либо отношение к трагическому происшествию на Мытнинской улице или случайные люди, волею судьбы упомянутые в письме..

Вино оказалось немного терпким, но приятным на вкус, после каждого глотка долго стоял вкус винограда с едва уловимым земляничным оттенком.

Городовой ростом не вышел, что и примечательного непроницаемое лицо без тени улыбки и короткие светлые волосы, выглядывавшие из—под форменной фуражки стоял на порученном посту, заложив руки за спину. Вид скучающего мужчины, которому до чёртиков надоела служба.

Чтобы начать собирать сведения про городового, Жуков сперва решил взглянуть на полицейского для определённого впечатления, ведь о нём предстоит собрать сведения, не сухие формулярные: родился, женился, поступил на службу, а то, каким человеком предстаёт перед сослуживцами и начальником полицейский, несший службу почти напротив дома, в котором произошло такое дикое убийство.

Городовой прохаживался по улице в светлой льяной гимнастёрке, подпоясанную ремнём, но котором висела шашка. На голове фуражка, на тулью которой был натянут светлый коломянковый чехол, чтобы не так выцветала верх чёрной фуражки на солнце. На груди красовались две медали, полученные на военной службе.

Итак, Семён Иудович Семёнов, Миша прикинул, сорока– сорока трёх лет, унтер—офицер, городовой. Кто ты таков?

Первым делом Жуков направился в Школу полицейского резерва, которая располагалась на территории Александро—Невской части, ибо все желающие определиться на полицейскую службу, как служащие нижние чины, так и вольноопределяющиеся, подвергались экзамену по установленной программе и медицинскому осмотру на предмет удовлетворительного состояния здоровья.. Так просто туда не попадёшь, для этого требовалось умение не только читать, но и писать. То, что полицейские должны быть сметливы, расторопны, это без раговоров, но вот самое основное, что о вновь поступающих собирались подробные справки о поведении по месту жительства и работы или службы.

Классные чины резерва, оставленные в школе на постоянной основе, и поэтому очень хорошо знавшие службу, разъясняли нижним чинам резерва их обязанности, обучали математике и письму под диктовку. Курс обучения продолжался до двух месяцев. За это время могли немного понять преподаватели, с кем имеют дело. И если дали рекомендацию на освободившееся место, то будущий городовой либо не привлёк к себе внимания, либо проявил себя с лучшей стороны. Так что кое—какие сведения можно получить из первых рук.

– Унтер—офицер Семёнов поступил в Школу резерва в семьдесят пятом году после службы в Восьмом Эстляндском полку. Прекрасная рекомендация, лестные отзывы с места жительства, притом обучен чтению, письму и арифметике, что не каждый гимназист так умеет. Более сказать ничего не имею.

– Направлен на нынешнее место службы сразу после окончания курсов?

– Именно, так.

– Благодарю, – Миша поднялся со стула.

– Извините, – поинтересовался начальник резерва, – почему вас заинтересовала данная персона? Если это не является тайной?

– Отнюдь, – спокойным голосом ответил сыскной агент, – на Мытнинской улице, где находится пост Семёнова произошло трагическое событие…

– Убийство я полагаю?

– Совершенно верно, но как…

Начальник резерва указал на утреннюю газету.

– Я и забыл, что журналисты не теряют времени даром. Да, убийство.

– И вы полагаете, – полицейский не продолжил мысли.

– Что вы? Мы просто ведём следствие и проверяем всех, кто был рядом с местом преступления.

– Меня удивляет только в Семёнове одно, что столь честолюбивый человек до сих пор занимает место городового, хотя мог бы сдать экзамены и давно занимать пост околоточного.

Итак, грамотен, знает счёт, честолюбив. Странно, но ничего особенного, подумал Миша, вот он уже семь лет, правда с перерывами ходит в помощниках Путилина и ничего.

Следующей остановкой на пути Жукова должна стать Софья Михайловна Лисунова. Так просто к ней не пойдёшь спрашивать:

– Не будет ли так любезна сказать, госпожа Лисунова, с кем это она провела предыдущую ночь?

Подойти, конечно, можно, но сразу же доложит своему ненаглядному, а там… нет уж, надо действовать через соседей, но в первую очередь дворника или поздних свидетелей.

Пётр Павлович в Васильевской части узнал, что Борис Алексеевич Фролов, сын потомственного дворянина и поручика в отставке, в последние несколько лет здесь не проживал. Что ж отсутствие известий, само по себе хорошее известие.

Лерман решил вернуться к госпоже Кочкуровой, возникло несколько вопросов, которые незамедлительно стоило прояснить.

– Если говорить честно, то я ждала, что вы вернётесь, – снова в той же гостиной, но только в этот раз Анастасия Алексеевна предложила сыскному агенту присесть. – Насколько я понимаю, – она выразительно посмотрела на Лермана и улыбнулась концами губ, – вас интересует после прочтения письма, разговаривала ли я с Алексеем Сергеевичем, – назвала отца по имени—отчеству, что не укрылось от чиновника по поручениям, – о просьбе Бориса?

– Совершенно верно.

– Да, беседа состоялась и оказалось, что Алексей Сергеевич не держит зла на Бориса, но сперва воспротивился женитьбе младшего сына, но после моих увещеваний согласился на брак.

– Но почему тогда они не встретились, ведь, как я понял из письма Бориса, он больше месяца в столице?

– Вы не совсем правы, они встречались.

– Как?

– Да, встречались, но не у Алексея Сергеевича, а в этой самой гостиной.

– А Наталья Ивановна?

– Алексей Сергеевич воспротивился их встрече.

– Но по какой причине?

– У Натальи Ивановны было слабое сердце, – на глаза Анастасии навернулись слёзы, – Алексей Сергеевич оберегал её от таких потрясений.

– Не скажите, о чём шёл разговор?

– О женитьбе и о передаче имения в Тульской губернии Борису. Алексей Сергеевич настаивал, чтобы брак был заключён там же.

– Никакой ссоры не было?

– Что вы! Они расстались в благодушном настроении, Борис и Алексей Сергеевич остались довольными встречей.

– Так вы не знаете, где проживает Борис?

– Я вас уже говорила, не знаю.

– Но для встречи необходимо было списаться о времени?

– Не пытайтесь меня поймать на слове, – Анастасия Алексеевна улыбнулась, – я достаточно прочитала романов о следствии. Борис приходил сам в то время, о котором мы условливались заранее.

– Больше вопросов не имею.

– Господин Лерман, если вы подозреваете, что Борис мог совершить это ужасное преступление, но смею вас уверить, что вы ошибаетесь и идёте не по той дороге. Ищите настоящего убийцу и не тратьте понапрасну время на моего брата.

Только на улице Пётр Павлович вспомнил, что письмо так и не отдал, хотя ранее снял копию и теперь оригинал стал не нужен.

Снова мысли охватили сыскного агента. Если отец с сыном помирились и пришли к соглашению, то пропадает мотив убийства. Зачем? Если господин Фролов и так готов помогать не только деньгами, но и другими способами. Наверное, там, в Твери имел определённый вес и мог Борису подобрать достойное место в местном дворянском обществе и, возможно. на службе. Но это известно только со слов сестры. Может быть, дело обстояло иначе и Анастасия Алексеевна старается отвести подозрения от брата? Зная, наверняка, что он замешан в гнусном преступлении?

Мысли прыгали и каждый раз обвинение в убийстве накрывалось новым аргументом, этот новый аргумент снова становился битой картой и так по кругу, пока Лерман совсем запутался, махнул рукой и снова направился в Адресную Экспедицию, имея твёрдое намерение добиться того, чтобы господин Шубин (здесь Пётр Павлович скрежетнул зубами) именно сегодня выдал нужную справку, но чем ближе подходил к Большой Садовой тем меньше оставалось воинственного запала, а уж в самом Столе сыскной агент простоял внизу рядом со входом, прежде чем решился подняться на второй этаж.

Хмурое лицо Клавдия Андреевича ничего хорошего не предвещало, он только мельком взглянул на чиновника по поручениям, покопался среди бумаг и довольно весёлым голосом, не вязавшихся с внешним обликом:

– Приготовил я для вас справочку, Пётр Павлович, – помахал в воздухе, – только не будете так любезны, после завершения дела посетит меня и рассказать, как вы нашли убийцу.

– Непременно, – даже дыхание спёрло у Лермана.

– Возьмите, – протянул бумагу сыскному агенту, который в нетерпении схватил и, не скрывая любопытства, прочитал то, что было там написано.

Жукову не нравилось, когда начальник сыскной части давал ему задания. заведомо ничего не дающие следствию. Что с того? Полицейский нарушил возложенные на него служебные обязанности, конечно, не хорошо. Можно наказать, чтобы не только ему, этому унтеру Семёнову, неповадно было, но и другим таким же нарушителям. Ведь на службу приняты.

Дворник поначалу с радушной улыбкой расписывал помощнику Путилина городового, как обязательного честного человека, готового прийти на помощь в любую минуту. Но спустя некоторое время тот же дворник шептал на ухо Жукову о поборах, о том, что без красненькой ни с каким делом к нему нельзя подходить, что кроме жены ещё двух полюбовниц содержит, а на его жалование… Облик вырисовывался, теперь стало понятным, почему не рвался Семёнов в околоточные, хотя там возможностей поболе, нежели у простого городового.

Дворник спохватился, поняв, что наговорил лишку, и так жалостливо посмотрел на сыскного агента. Вдруг тот доложит Семёнову о сказанных словах.

– Вот что, голубчик, – со снисходительной улыбкой произнёс Миша, – я забуду о том, кто мне поведал о городовом то, что тобою сказано, ты же в свою очередь позабудешь о моём интересе к персоне Семёна Иудовича Надеюсь, мы поняли друг друга?

– Так точно, Ваше Благородие!

– Значит, говоришь у нашего городового две полюбовницы?

– Истинно так. Софья здесь, – он кивнул куда—то за плечо, – в доме Петровых комнату снимает и Машка, та на Тележной. А вот дом, – покачал головой, – мне не ведом.

– Откуда о Машке знаешь?

– Случаем, – подумал говорить или отказаться незнанием от кого узнал, – односельчанин там дворником, – и прикусил язык, понял, что выдал.

– Продолжай.

– В доме господина Сенцова односельчанин Петька Тимофеев служит, вот он мне и рассказал.

– Значит, Машка там живёт?

– Марья Любешкина, – выдавил из себя дворник.

– Больше ничего не утаиваешь?

– Никак нет, всё по правде.

– Что о жене Семёнова скажешь?

– Тоже зовут Марьей, но она у него вроде прислуги, пикнуть не смеет. Вижу редко, но ни разу не замечал улыбки на лице. Несчастная баба, – сочувственно произнёс дворник.

– Значит, она ничего мне не расскажет?

– Ничего, сразу Семёнову доложит о вашем интересе.

– Понятно. А полюбовницы побегут докладывать?

– Этого я знать не могу.

Если унтер Семёнов провёл половину ночи с Софьей Лисуновой, то дорога прямиком вела в дом, где проживала вышеозначенная особа. Жуков не сомневался, что она первым делом расскажет о визите городовому, но с другой стороны Иван Дмитриевич дал задание проверить полицейского, а не вести за ним скрытное наблюдение. Поэтому резонно решив, что следствию от визита хуже не будет, направился к первой любовнице унтера Семёнова.

Софья оказалась особой лет двадцати, с тёмными длинными волосами, окаймляющими красивое лицо с выразительными серыми глазами, над которыми природа прочертила дугообразный изгиб тонких бровей.

Девушка нахмурилась, когда Михаил представился и спросил разрешения войти в комнату. Софья с секунду поколебалась, но впустила сыскного агента.

Жуков осмотрелся. Уютное жилище, сазу видно, что расставлены всякие безделушки по комоду, шкапу, маленьким столикам женскою рукою и с особой любовью. Комната оказалась небольшой, но столько мебели в неё вошло, что становилось удивительно: как?

– Простите, – первой подала голос Софья, – не расслышала имени —отчества.

– Михаил Силантьевич.

– Простите, Михаил Силантьич, какова цель вашего визита?

– Не буду ходить вокруг да около, вам мне необходимо задать несколько вопросов и насколько они будут правдивы, настолько быстро я вас покину.

– Как же вы можете судить, правду говорю я вам или нет? – С улыбкой на устах произнесла девушка.

– Вы правы.

– Задавайте ваши вопросы.

– Вы знакомы с Семёном Семёновым, городовым?

По лицу Софьи скользнула тень обеспокоенности и тут же исчезла.

– Если я скажу, что незнакома?

– Тогда я вынужден предъявить названного человека вашим хозяевам, соседям, живущим в доме, дворнику…

– Достаточно. – Перебила его девушка. – Да, знакома.

– Часто он бывает у вас?

Лисунова помедлила с ответом, покраснела.

– Почему это вас так интересует?

– Софья, вы ответите на вопросы и я исчезну, а иначе я вынужден собирать информацию из чужих уст, пойдут пересуды, так что мой совет, рассказывайте начистоту.

– Два – три раза в неделю.

– Когда он был в последний раз?

Девушка покраснела.

– Софья, правду, – напомнил Жуков.

– Вчера, – и тихо добавила, – ночью, – и закрыла забагровевшее лицо руками.

– В котором часу он пришёл?

– Около часу.

– Вы точно запомнили время?

Девушка вместо ответа указала на висевшие на стене часы.

– В котором он покинул вас?

– В пять.

– За это время он никуда не отлучался?

– Нет.

– Вот и все мои вопросы, – теперь на лице Миши появилась улыбка, – но прошу ни слова Семёну.

– Что он сделал?

– Успокойтесь, Софья, ничего, просто я проверяю некоторые факты по ведущемуся следствию.

– Но всё—таки?

– Простая формальность.

Марии унтер снимал тоже комнату в большой семикомнатной квартире, каждый метр которой был сдан жильцам. Семьнадцатилетняя девушка хрупкого сложения с совсем детским лицом и ямочками на щеках имела уставшие глаза, так не вязавшиеся с обликом подростка. Ничего нового сказать не могла. Те же две—три встречи в неделю. С ней унтер вёл себя полноправным хозяином, каждую минуту её существования старался держать под контролем, ибо третий год, как опекает её.

Дворник ничего нового не добавил, мол, приходит тихо, уходит незаметно. Никогда не видел Семёнова в форме, даже не догадывался, что тот полицейский.

Вечером Миша докладывал Путилину о полученном результате. Иван Дмитриевич выслушал помощника с непроницаемым лицом, не похвалил и не пожурил, а просто выслушал, прикрыв глаза. От сего Мише показалось, что начальник задремал. Жуков остановил доклад, на что было произнесено только одно слово:

– Продолжай!

Титулярный советник Евневич и надворный советник Иванов пошли почти одной и той же широкой дорогой, но по разным сторонам. После того, как был составлен список особо приметных из драгоценностей., принадлежавших убитой, в этом помогли горничная и Анастасия Алексеевна, каждый из чиновников по поручениям отправились сперва по своим источникам из преступной среды, в том числе и по скупщикам краденного, а уж потом занялись ломбардами и ссудными кассами. Везде оставляя копию списка.

Особой надежды на то, что убийца сразу кинется продавать драгоценности, не было, но предупредить всех заинтересованных лиц следовало. Не один раз такое случалось, когда преступник от радости бежал продавать украденное в первый же день, поэтому его брали, как говорится, на «горячем», но случалось, что золотые вещи и украшения всплывали через годы, но и тогда сыскная часть была на чеку.

В убийстве на Мытнинской не верилось, что злоумышленник так безрассуден. Скорее всего он расчётлив и хладнокровен.

Разочарование постигло Петра Павловича, когда в отданной ему Шубиным бумаге, значилось, что за последние несколько лет Борис Алексеевич Фролов, тысяча восемьсот пятьдесят третьего года рождения, в столице не проживал.

Значит, пронеслось в голове, есть, что скрывать младшему сыну убитого. Раз уж даже имени его в Адресном Столе нет. Под чужим именем? Зачем? Сразу появляются вопросы, отнюдь, не обеляющие господина Фролова—младшего.

– Вот что, Миша, сведения, добытые тобой представляют определённый интерес, но ты забыл ещё об одном обстоятельстве, – Путилин смотрел на Жукова с любопытством, мол, догадается чиновник сыскной полиции или такая мелочь ускользнёт от него.

– Господи, как же я забыл, – стукнул себя по лбу помощник, – городовые.

– Вот именно.

Миша понял сразу, ведь городовые стояли на постах, прохаживались по своей территории, периодически видели двух полицейских, таким образом держали под контролем свои участки.

Жуков вскочил.

– Постой, Миша, – начал напутствовать помощника Путилин, – ты у тех двоих городовых должен узнать, не подходил ли к Семёнову ближе к полуночи или после оной какой—нибудь мужчина в тёмной одежде, в шляпе или фуражке, натянутых на глаза.

– Вы думаете?

– Я ничего не думаю, а только предполагаю, твоё дело выяснить и доложить, и вот ещё, – добавил Иван Дмитриевич, когда сыскной агент взялся за ручку двери, – если запомнили мужчину, то поинтересуйся, ранее он не приходил к нашему унтеру?

Каждое преступление для кого—то горе, для кого—то прибыток и совершается оно иной раз спонтанно и тогда преступник бежит каяться, будь—то в полицию или батюшке, иной раз расчётливо, как в этот раз.

Ну, не поступает так преступник, полагаясь на авось. Вдруг городовой услышит шум, а ночью все звуки, как пушечные выстрелы, тогда ничего в доме не сможешь взять.

На Мытнинской, Иван Дмитриевич был уверен, совершено заранее обдуманное преступление. учинить такой разгром и чтобы никто не услышал? Надо иметь железные нервы. Убить двоих, так вор, даже которого застали на месте преступления, так не поступает, старается побыстрее сбежать. Забраны драгоценности, так это только для отвода глаз. Инсценировка, как мелькнуло тогда, при осмотре дома убитых.

Слишком гладко.

Семёнов ушёл к любовнице. Может быть, отправлен по причине того, чтобы показать его непричастность к делу? Вполне возможно, тогда получается, унтер знает убийцу? Но на нашего полицейского ничего нет, кроме нарушения службы городового.

Три дня прошло, а воз и ныне там. Ни одной вещицы не всплыло, Борис Фролов, словно в воду канул. Слежка за домами Анастасии и Михаила, детей убиенных, ничего не дала. Не сносятся они с младшим братом, только и остаётся унтер—офицер Семёнов с двумя медалями на груди.

– Иван Дмитриевич, – дверь без стука распахнулась, – Иван, Дмитриевич….

– Отдышись сперва, Миша, а уж потом частить начинай.

– Иван Дмитрич…

– Что ты заладил, – сердито повысил голос Путилин, – говори.

– Семёнов исчез.

– Как исчез?

– Третий день на службе носа не кажет.

– Искал его у Софьи и, как её, Машки?

– Они тоже говорят, что три дня его не видели.

Путилин поднялся с места.

– Поехали.

– Куда?

– На квартиру Семёнова.

По дороге Путилин размышлял, если проведёт обыск без прокурорской бумаги, то это будет самоуправство. Конечно, и ранее приходилось так поступать, когда необходимо принимать скорейшее решение, а здесь вроде бы и спешки нет, но хотелось убедиться в одном предположении. Уж больно оно запало в голову.

Жена Семёнова, худенькая женщина с улыбкой на бескровных губах, смотрела выцвевшими старушечьими глазами, хотя Иван Дмитриевич знал, что Дарье всего двадцать один год. Она мяла фартук и не смела ничего спросить, видимо, унтер так вышколил жену, что она только с его разрешения могла открыть рот.

– Дарья, скажи—ка, – женщина встрепенулась и в глазах мелькнул огонёк интереса, Путилин продолжил, – где Семён Иудович?

– На службе, – несмело произнесла она.

– Который день?

– Третий.

– Часто такое бывает?

– Почти каждую неделю.

– Гости бывали у Семёнова?

– Нет.

– Вы не против, если мы произведём в квартире обыск.

– Семён Иудович будет против, – сказала женщина, и в голосе послышались нотки страха.

– Вы можете пригласить его?

– Нет.

– Тогда позволь нам выполнять свою работу.

В маленькой прихожей на полке, предназначенной для головных уборов, был найден завязанный узлом мужской носовой платок, в котором обнаружены несколько золотых с зелёными и красными камнями, толстая цепочка, серьги и некоторая сумма денег.

– Это Семёна?

– Нет, не его. В спальне шкатулка, в которой он хранит драгоценные вещи и деньги. Семён Иудович никогда не стал хранить так ценности.

– За последние дни не спрашивал ли кто Семёнова?

– Нет, никто.

– Припомни, не заходил ли кто чужой?

– Нет, вчера только квартирой ошибся мужчина и больше никого не было.

– Можешь описать мужчину.

– Лет тридцати, светлые волосы, усы, борода.

– Какие—нибудь особые приматы, шрам там, родинка на лице?

– Не припомню, вот, у него брови темнее волос и больше ничего.

Ничего подозрительного найдено не было, только в шкатулке, стоявшей подле кровати, крупная сумма денег, которую околоточному не получить в виде жалования за десять лет беспорочной службы.

В сыскной части на столе перед агентами лежали найденные вещи у Семёнова. Путилин стоял у окна.

– Что на это скажите, господа чиновники по поручениям?

– Не верится, что унтер преступник, – неуверенно сказал Ивневич.

– Очень уж вовремя Семёнов сбежал, – вставил Иванов.

– Странно, – только и сумел произнести Жуков.

– Договаривай, если начал, -Путилин отвернулся от окна и теперь стоял к нему спиной.

– Странно, – пожевал Миша ус, – мне кажется, что нам настоящий преступник пытается вместо себя подсунуть козла отпущения.

Иван Дмитриевич подошёл к столу и тяжело опустился в кресло.

– Продолжай свою мысль.

– Вот это, – помощник указал рукой на драгоценности, – не составляет и двадцатой части от похищенного и перед нами лежат самые дешёвые вещицы, украденные у Фролова, а это значит, что настоящий преступник разбирается в цене на ювелирные украшения…

– Или попросту знает их цену, потому что в семье Фроловых близкий знакомый или родственник, – перебил Мишу Лерман.

– Вы правы, – подхватил мысль Путилин, – близкий знакомый или родственник, которого Фроловы не испугались, когда вернулись домой и он должен обладать сведениями о том, где бывают Фроловы и когда намерены отпустить на вечер слуг

– Мы вновь возвращаемся к завещанию.

– Да, вновь наследство остаётся основным мотивом.

– Получается, что Михаил Фролов и Анастасия Кочкурова не имеют никакого отношения к убийству, они сами обладают достаточным капиталом, – продолжал Жуков, – вот Борис…

– Что с ним не так?

– Он не числится среди приезжих в столицу, значит, не хочет, чтобы его имя хотя бы косвенно связали с убийствами. Если, как говорит Анастасия Алексеевна, Борис помирился в отцом, ему не зачем скрываться.

– Верно, но может быть, есть иная причина, – пожал плечами Путилин.

– Я таковой не вижу, – категорически сказал Жуков.

– Хорошо, далее.

– Семёнов имеет в лице Софьи Лисуновой хорошего свидетеля, да и дворник его видел, тогда зачем наш унтер бежал? Причины не понятны, тем более против него нет определённых улик.

– А это? – Указал рукой на драгоценности Иванов.

– Подброшены, это такая же инсценировка, как и та, на месте убийства.

– Некий смысл в твоих словах есть.

– По поводу драгоценностей, будь Семёнов преступником, он не стал бы бросать такие козыри в руки полицейских, забрал бы всё.

– Тоже верно.

– Мне кажется, что унтера мы больше в живых не увидим.

– Почему? – С удивлением спросил Иванов.

– Он видел убийцу, видимо, тот заплатил городовому, чтобы он оставил на ночь пост. Преступник был уверен, что унтер не признается в нарушении и будет молчать в первый день, а последующие делают Семёнова соучастником убийства, ведь кто поверит, что полицейский с таким послужным формуляром сразу же расскажет, что ушёл ночевать к любовнице.

– Тоже верно, – Путилин достал из папки копию духовного завещания, – поэтому со счетов не будем убирать Бориса, – и прочитал один из пунктов, – «Из наличных домашних моих денежных средств завещаю брату моему Петру Сергеевичу сто тысяч рублей, сестре Александре пятьдесят тысяч рублей, племяннику Антонину Поплавскому, племяннице Вере Петровне Колесниковой по двадцати пяти тысяч, племянникам Василию Саранчину, Михаилу Соболеву и Владимиру Поплавскому, каждому и каждой по десяти тысяч рублей»

– Таким образом из упомянутых наследников больше привлекают внимание брат убитого Пётр и сестра Александра.

– А племянники?

– Сумма очень уж невелика.

– Пожалуй, ты, Миша, прав. Уделите, господа чиновники, внимание в каком состоянии находятся денежные дела каждого из упомянутых наследников, и не упускайте из виду, что нам необходимо найти Бориса, – добавил, – если он не уехал из столицы и, конечно же, Сеиёнова.

К концу дня картина прояснилась и оказалось, что Борис Фролов никуда не скрывался и жил под собственным именем, но не в столице, а в Царском Селе, которое относилось к уездным властям, поэтому младший сын убитого не мог заполнять прописной лист в столице.

Выяснил это обстоятельство Миша Жуков и чисто случайно, по делу об ограблении купца Соломонова отъехал в Царское Село и решил проверить прописные листы, вот там и обнаружил Бориса Фролова.

Путилин принял решение установить за младшим сыном убитого слежку. Сомнение вызывало, что прошло три дня, а наследник не объявился ни у сестры, ни брата.

Проверка установила, что Пётр Алексеевич Фролов, родной брат убитого, владелец трёх речных пароходов, курсирующих по Волге, имеет несколько имений в Екатеринославской губернии, поэтому в деньгах не нуждается и в настоящее время находится на излечении в Германии.

А вот сестра Александра, воспитывающая двух сыновей, жила в стеснённых условиях и нуждалась в средствах. К братьям обращалась изредка, считая ниже своего достоинства вы прашивать деньги не только на проживание, но и на учёбу сыновей. Младший был пристроен в кадетское училище, где за казённый счёт получал образование, старший же Антонин, двадцати трёх лет, слушал юридический курс в Санкт—Петербургском Университете.

Не смотря на летний сезон, Борис снял для себя на несколько месяцев мансарду в доме одного давнего приятеля, так кстати встреченного около Знаменской площади по самом приезде. Тогда Фролов—младший не стремился к особому комфорту, главное есть крыша над головой и стол.

Выяснилось, что последние три дня Борис не выходил из дому, ссылаясь на плохое самочувствие и ждал письма от отца. Окружающие подтвердили, что в ночь убийства Фролов—младший вернулся из столицы только под утро. Подозрение начало перерастать в уверенность.

– Вот и искомый преступник, – потирал руки Жуков.

– Не совсем так, – возразил ему Лерман, – если Борис не выходил из дому в течении трёх дней, то как он мог…

– Договаривайте, Пётр Павлович, убить Семёнова?

– Да.

– Ну, труп Семёнова мы не нашли, а значит он, может быть, жив…

– Не может, – перебил Мишу Лерман, – при убийстве взята не слишком уж значительная сумма, больше мы обнаружили на квартире унтера.

– А драгоценности?

– Сомнительно, чтобы из—за этого сбежал Семёнов, слишком мелкий повод.

– Но ведь мог Борис незаметно отлучиться, встретиться с городовым не в столице, а где—нибудь в другом месте? Ведь мог?

– Да, имел такую возможность, но…

– Вот именно «но».

– Проверить надо Бориса до полной уверенности либо в его виновности, либо непричастности к делу, – подвёл итог Иван Дмитриевич, – нельзя сбрасывать со счётов других наследников.

– Иван Дмитрич, так никого и не осталось, Пётр Фролов в Германии, сестра Александра, здесь вообще её исключить можно из списка, женщине такое совершить и притом перенести трупы не под силу, её сын студент, тот, – Жуков только махнул рукой, мол, с наследниками разобрались, остался только один и всё указывает на него – на Бориса.

– Как бы то ни было, проверяем Бориса, а вы, – Путилин обратился к Лерману, – соберите сведения по племяннику, – и заглянул в копию духовной, – Антонину Поплавскому.

Об Антонине отзывались, как о способном студенте, который ещё внесёт свою лепту в развитии юриспруденции в России. Ничего плохого добавить не могли. Усидчив, смекалист, вдумчив, то есть с такими характеристиками сразу на службу в какой—нибудь департамент и на высокий пост.

Дворник сказал только одно:

– Настоящий дворянин! – Видимо, в его устах это наивысшая похвала.

Сотоварищи по учению тоже ничего плохого сказать не могли, только один кинул вскользь фразу, мол, когда играет, через чур азартен, и тут же прикусил язык, мило улыбаясь. Видимо, жалел, что сболтнул лишнего.

Потом Лерман встретился и с самим предметом, о котором поручено собирать сведения. Сперва хотел познакомиться, как бы случайно, но потом отмёл вариант за излишнюю театральность.

Поплавский был среднего роста; но широкая грудь, необыкновенно саженные плечи, жилистые руки, каменное, мускулистое тело обличали в нем силача.

Лицо с правильными чертами, большие темно-голубые глаза, легко загоравшиеся гневом, но тихие и кроткие в часы душевного спокойствия, густые брови и русые волосы дополняли портрет студента.

– Не буду скрывать, что я – чиновник сыскной полиции, – сказал при встрече Пётр Павлович, – и у меня возникла необходимость с вами поговорить.

– Пожалуйста, я к вашим услугам.

– Вы слышали о преждевременной смерти ваших родственников?

– Мама мне говорила.

– Как вы отнеслись к их кончине?

– Извините, господин…

– Лерман, – подсказал сыскной агент.

– Господин Лерман, я очень редко их видел и их смерть для меня, словно чужих людей, вы извините за мою чёрствость, но я слишком мало их знал, чтобы рвать на себе волосы.

– Не скажите, как и где вы провели ночь три дня тому?

– Вы хотите меня спросить, имею ли я алиби на ночь убийства?

– Да.

– Значит, но мой счёт имеете подозрения? – Глаза Антонина потемнели и стали более звериными.

– Мы многих проверяем, – уклончиво ответил Лерман.

– Так вот, ночь убийства я провёл в собственной постели и подтвердить сможет сей факт только моя подушка и одеяло.

– Мне нравятся люди, умеющие ценить юмор.

– Я тоже, но не в восторге, что на меня падают подозрения в убийстве дядюшки и тётушки, которых я видел раза два в жизни.

– Тогда вам волноваться не о чем. Кстати вы знакомы с неким Семёновым?

– Семёновым? – Молодой человек пожал плечами. – Не говорите загадками, людей с такой фамилией пруд пруди.

– Семён Иудович Семёнов.

– Увы, не имел чести быть представленным.

– Вы, как будущий юрист, не хотите узнать, как были убиты ваши родственники?

– Господин Лерман, я повторюсь, но родственников видел раз—два в жизни, поэтому мне глубоко безразлично, как они умерли. Надеюсь, мои слова вы не сочтёте за простое равнодушие или, – на лице высветилась улыбка, – сочтёте за убийцу?

– Отнюдь, – Лерман внимательно смотрел на молодого человека, – убийца найден и, я думаю, вскорости будет арестован.

– И кто же он? – Неподдельный интерес блестел в глазах.

– Антонин, вы простите такое обращение, но вы сами юрист и должны понимать, что существует тайна следствия.

– Я же не настаиваю.

От беседы и даже присутствия молодого человека остался неприятный осадок, словно окунули Петра Павловича в не очень приятную на запах жидкость, поэтому он снова начал наводить справки о Поплавском и оказалось, что Антонин – заядлый игрок и не всегда остаётся в выигрыше.

– Вот недавно Тошка, – говорил о Поплавском один из приятелей, – полторы тысячи за вечер спустил. Зол был, в отчаянном положении.

– Заплатил карточный долг?

– Пока нет, да и срок пока не подошёл. Но говорит всё оплатит вовремя.

– Отлучался он в последние дни?

– Что вы имеете в виду?

– Поездку в другой город, – наобум произнёс Лерман.

– Да, – удивлённо сказал студент, – если не ошибаюсь, вчера ездил в Генсильфорс.

– Значит, говоришь, азартен.

– Ужасно, глаза дьявольским огнём горят, руки подрагивают, в общем в эту минуту его не узнать.

В самом деле, Антонин Поплавский утренним поездом вчерашним днём отбыл в столицу Финляндского Княжества и вернулся в довольно приподнятом настроении. Неприязнь к племяннику убитого усилилась и Лерман, вечерним поездом выехал в Гельсингфорс, имея список украденных драгоценностей из квартиры господина Фролова.

По приезде остановился в гостинице «Клейно», что располагалась на Торговой площади и с утра следующего дня занялся обходом ювелирных лавок и магазинов. Резонно рассудив, что человек впервые прибывший в город, не будет долго выискивать место, где можно продать ювелирные изделия, а выберет места, расположенные рядом с вокзалом. Ещё в Петербурге Пётр Павлович установил, что студент Поплавский ранее в Генсильфорсе не бывал. Только в пятой лавке ювелир бегло пробежал глазами по списку с акцентом, растягивая слова, произнёс:

– Совершенно верно, два дня тому человек лет двадцати пяти, мне предлагал некоторые изделия из списка, минутку, – и он вынес из соседней комнаты браслет, несколько цепочек и колец с большими камнями, – я никогда не переступал закон и мне показалось, что молодой человек вполне законопослушен. – И предвосхитив Лермана, произнёс, – вы должны выписать мне расписку на изъятые вещи.

– Непременно, скажите, вы сможете узнать молодого человека7

– Непременно, – с улыбкой сказал чухонец.

Через несколько часов в отяжелевшем кармане Петра Павловича оказались почти все вещи из списка.

– Значит вы, Пётр Павлович, на свой страх и риск направились в Гелсингфорс? – Спрашивал Путилин.

– Что—то кольнуло.

– Почему именно туда? Ведь Поплавский мог сказать одно, а поехать совсем в другой город?

– Здесь есть определённые резоны. Студент – будущий юрист, а значит, знает, что Финляндское правосудие не очень—то идёт навстречу российскому, хотя и входит в Империю, но имеет обширную автономию.

– Понятно, тогда вам и нужно арестовать господина Поплавского.

– Иван Дмитрич, не мало ли улик мы имеем против него?

– Ценные вещи, которые он продал в столице Финлядского Княжества, ювелирам, он должен объяснить, откуда они у него, потом я думаю, жена Семёнова в нём опознает человека, ошибшегося дверью, городовой, который видел, как с Семёновым он разговаривал, да и побеседовать хотелось бы с ним.

– Насколько я понимаю, – высокомерно произнёс Поплавский, обращаясь к Лерману, стоящему около путилинсткого стола, – вы нашли козла отпущения?

– О чём вы? – Спросил Иван Дмитриевич.

– Господин Поплавский в разговоре со мной намекал, что в деле убийства его дяди и тёти, мы стараемся всю вину свалить на него.

– Что ж, лучшее средство обороны – это нападение.

– А что лучше идти на заклание, как безгласая овца?

– Господин Поплавский, пофилософствуем мы с вами позже, а сейчас ответьте, где вы были в ночь убийства ваших родственников?

– Спал в собственной постели.

– Понятно, но не подскажите, почему вас видели входящим в дверь, ведущую из сада в дом вашего дяди, около часа пополуночи?

– Кто видел, мог ошибиться, – настороженно выдавил из себя Антонин.

– Сейчас несильно тёмные ночи, так что ошибка исключена, – спокойным тоном продолжал Иван Дмитриевич.

– Темно, не темно, меня там не было, – раздражённо сказал студент.

– Не были, так не были, делов—то, тогда скажите, где вы были два дня тому?

– Здесь, в городе.

– Скажите тогда, почему кондуктор опознал в вас пассажира второго класса, едущего до Гельсингфорса. Опять опознался? Кстати и кондуктор обратного поезда вас тоже опознал, как и опознали ювелиры, – Путилин перечислил имена и адреса лавок, – которым вы продали это, – и начальник сыскной полиции высыпал на стол похищенные драгоценности из дома убитых. Поплавский вскочил с дикими глазами, перевернул стул, словно перед ним раскрыла смертелную пасть и капюшон. – Скажите, что они тоже ошиблись?

– Неправда, никто не мог меня опознать, никто, слышите никто.

– Но опознали, тем более о вас рассказал унтер—офицер Семёнов…

– Неправда, он не мог, – хрипел молодой человек, ему явно не хватало воздуха.

– Мог, – спокойным тоном продолжал Путилин, – до того, как вы лишили Семёна Иудовича жизни, я имел с ним обстоятельный разговор.

Поплавский засмеялся, глаза его горели.

– Один раз решился на поступок, но даже здесь не повезло.

– Уведите.

– Не понимаю я, Иван Дмитрич, ну Борис мог убить, там наследство не чета пятидесяти тысячам, что получил бы Поплавский. Почему?

– Миша, когда ты усвоишь, что для некоторых людей и три копейки недостижимая мечта.

Погорельное дело, 1883 год

В ночь на 28 апреля 1883 года исправник Санкт-Петербургского уезда полковник Ридингер был разбужен прислугой, доложившей, что прибыл посыльный от пристава 1 стана коллежского асессора Любимова.

Николай Александрович поднялся с постели, в последнее время из-за беспокойного сна, спал один.

Спросил, что стряслось.

На что получил ответ: пожар в Белом Острове, горит большой добротный дом с хозяйственными пристройками.

Исправник сжал зубы и сквозь них прошипел:

– Хорошо горит?

Прислуга пожал плечами:

– Не извольте беспокоиться, сию минуту узнаю.

– Не надо, – отмахнулся исправник, – передай приставу, утром приеду, – и добавил, – если каждое пепелище буду посещать, то не останется времени для иных дел.

Заснуть до утра так и не удалось, проворочался, намаявшись на мягкой перине с боку на бок. Поднялся разбитый, не выспавшийся и с лёгкой головной болью.

Завтрак так и оставил на столе, даже не притронувшись, пригубил из фарфоровой чашки горячего чаю и отправился в Белый Остров, осматривать то, что осталось от дома.

Кроме пристава у обгорелого дома Николай Александрович встретил доктора Малиса и, уже как год исполняющего должность судебного следователя, Александра Фёдоровича Смитта, человека, хоть и сведущего во многих делах, но в расследовании полного профана, полностью полагающегося в этом вопросе на полицейских. По этой же причине, так и не утверждали его в должность, подыскивали более подходящую кандидатуру.

Исправник поздоровался с присутствующими, недовольно сжимая губы.

– Вот такие вот дела, – закончил доклад Любимов.

– Вы подозреваете, что пожар учинён с целью сокрытия убиенных?

– Так и получается, – пристав качал головой, – среди обгоревших руин обнаружены тела трех детей и обезглавленное женское тело, тут сразу становится ясным, что причиной пожара был поджог.

– Вы правы, – исправник на миг задумался и посетовал, – если бы не женское тело…

– В том —то и дело, если бы голова не была отделена от тела, то все признаки на лицо, топили печь, угорели, поэтому не смогли выбраться из дома, а здесь и огонь, оставленный без присмотра. Получилась бы трагическая случайность, а так…

– Так может она и есть случайность, – подал голос судебный следователь, – голова, ну, может упавшей балкой перекрытия оторвало, – и тут же побагровел под пристальным взглядом исправника.

– Начинайте следствие, Василий Иванович. Вы справитесь?

Любимов задумался.

– Так справитесь? – Ещё раз спросил исправник.

– Как вам сказать, – глаза пристава смотрели с прищуром, который выражал в одно и то же время, и готовность самому довести до конца дело, и облегчение, если кто—то сторонний возьмёт груз расследования на себя.

– Э—э—э, – начал Любимов и остановился, не сказав ни единого слова.

– Если нужна помощь, то я затребую агентов сыскной полиции столицы, благо, они подобными делами занимаются каждый день.

– Я думаю, стоит вызвать, – подал голос господин Смитт и ещё больше побагровел.

– В этом вы, Николай Александрович, пожалуй, правы, чувствую, что в этом деле нам без посторонней помощи не разобраться. Степанида Ганина, это женщина, которая найдена среди сгоревшего дома, была пришлой, но довольно общительной, детей держала в строгости. Куда нас приведёт следствие одному Богу известно, а сыскная полиция сможет быстро получать интересующие сведения со всей России.

– Я попрошу помощи, господин Путилин не откажет, тем более, что распоряжением министра сыскная полиция обязана, по требованию губернских властей, оказывать содействие в следствии.

На том и порешили.

После обеда прибыла телеграмма от исправника Санкт– Петербургского уезда полковника Ридингера и сразу же дежурным чиновником представлена начальнику сыскной полиции Путилину.

Иван Дмитриевич надел очки. В последнее время глаза ослабли, и пришлось обращаться к доктору. Внимательно прочитал телеграмму, отложил в сторону, потом вновь принялся просматривать.

– Дела, – задумчиво произнёс и, словно пробудившись ото сна, добавил, – пригласите ко мне Жукова и Орлова.

Через четверть часа в кабинет первым заглянул Михаил Силантьевич Жуков, бывший путилинский помощник, некоторое время тому занявший освободившуюся должность чиновника по поручениям.

Новоиспечённый чиновник за последние годы слегка погрузнел, лицо округлилось, небольшие усики добавили мужественности, и костюм стал сидеть более элегантно.

– Разрешите?

Путилин только кивнул головой.

Вслед за Жуковым вошёл капитан Орлов.

– Вот вы мне и нужны, господа сыскные агенты, – Миша стал более сдержанным и теперь не торопился задавать излишние вопросы, – вот, – Путилин протянул телеграмму Жукову, присевшему на стул.

После прочтения новоиспечённый чиновник по поручениям передал серую бумагу Василию Михайловичу, тот бегло пробежал глазами небольшой текст, потом более внимательно.

– Какие будут соображения?

– Какие тут соображения, – Миша пальцами помассировал переносицу, – если сейчас выедем, то, наверняка, к вечеру не только будем знать кое-что о преступлении, но, может быть, поговорим с жителями Белого Острова.

– Пожалуй, Михаил прав, – капитан Орлов поднялся со стула, взглянув на вытащенный из кармана хронометр, – стоит, однако, поспешить.

– Не смею задерживать, и не забывайте меня информировать о ходе расследования.

– Иван Дмитрич, – уже выходя из кабинета, покачал головой Жуков.

Сыскные агенты решили, что до Белого Острова быстрее доберутся на коляске, нежели, на поезде. Тем более, что ждать пришлось бы до позднего вечера, а в темноте разыскивать пристава и потом ничего невозможно будет рассмотреть на месте преступления, а значит день потерян.

Проехали сразу на пепелище, возле которого прохаживался приставленный охранять место преступления полицейский.

– Кто такие? – Вместо приветствия насупился служивый. – Только зрителёв тута и не хватало.

Видно, пристав строго—настрого приказал никого близко к пожарищу не подпускать. Чтоб ни одного любопытствующего в округе не шаталось, не то затопчут всё, а этого столичные агенты не любят.

– Где пристав? – В тон полицейскому спросил Орлов.

– В доме пастора, – более спокойным и тихим голосом отозвался служивый.

– Это где? – Миша вертел головой, словно пытался найти сам, без подсказки.

– Вон там, – полицейский показал в сторону рукой и добавил, – видите дом с зелёной крышей, это он и есть.

Исправник Ридингер с небрежно засунутой салфеткой за воротником, после сытного обеда, пил чай из большой фарфоровой чашки. Лицо и без того лоснящееся от жира в обычные дни, теперь покрылось к тому же ещё и испариной. Уж очень вкусно готовит пасторова кухарка, невозможно остановиться.

– Так вы говорите, святой отец, что госпожа Ганина была добропорядочной христианкой?

– Истинно так, – пастор улыбался и глаза при этом затуманились какой—то непроницаемой дымкой, – службы посещала с детьми регулярно, не припомню ни единого случая, чтобы не пришла. Даже в болезненном состоянии и то, дом Господен посещала, не то, что некоторые прихожане.

– Н—да, – невпопад произнёс исправник, вспоминая, что он давно не был в церкви, дома ссылаясь на недостаток времени из—за службы.

– Трое ребятишек у Степаниды было, – покачал головой священник, – неужели и они?

– На пепелище найдены три маленьких трупа, – Ридингер смотрел в окно и не видел, как пастор прикрыл глаза и, сдерживая рвотные позывы, поднёс руку к горлу, – опознать их невозможно, уж больно обгорели, но самое примечательное, – Николай Александрович, то ли не замечал состояния хозяина, то ли не обращал внимания, продолжил, – обнаружен один взрослый, но с отрубленной головой. По кольцам на руках установлено, что это несчастная мать.

– С отрубленной головой? – Оживился пастор.

– Именно.

– Значит, никакого несчастного случая, а убийство?

– Так точно.

– У нас, – лицо священника вытянулось от удивления, – в наших спокойных краях и злодейство?

– Да, именно убийство, ведь сама женщина, эта как её?

– Степанида, – подсказал хозяин.

– Да, да, Степанида. Не могла же она, на самом деле, на ночь голову на стол класть? – Попытался пошутить исправник.

– Это ужасно.

– Что поделать? – Тяжело вздохнул Александр Николаевич, – я бы предпочёл, чтобы всё—таки был несчастный случай.

– Значит, в наших краях бродит злодей? – не слыша слов представителя власти тихо говорил пастор.

– Возможно, – стучал пальцами по столу исправник, но тут же спохватился, успокаивая хозяина, – не думаю. Убийца забрался в дом, разжился деньгами, драгоценностями, ведь эта, как её?

– Степанида, – вновь подсказал пастор.

– Да, да, Степанида. Всё имя забываю, – пожаловался Николай Александрович, – так вот, убийца где—нибудь в столице кутит или из наших краёв в другие места подался.

– Господи, – хозяин дома перекрестился, – что на свете деется, из—за медного гроша души бессмертные губят.

– У убитой большой капиталец был?

– Не могу сказать, но жила, не зная нужды, нанимала работников, земли немало имела. Нет, определённо, деньги у госпожи Ганиной водились, не бедствовала одним словом.

– Вот и…

– Так вы думаете, что злодей после совершения преступления сбежал из наших краёв?

– Думаю, да, если он не из дома умалишённых.

– А может быть, из дома? Только в таком болезненном состоянии можно такую дикость сотворить, – подал голос, дотоле молчавший, судебный следователь Смит, откусывая кусочек от пирожка.

– Не исключено, что и в болезненном, – сказал исправник и добавил со шпилькой в голосе, – вот сыскные агенты приедут и разберутся, – намекая тем самым, что господин Смит не в состоянии не то, что провести следствие, но и найти ночные туфли у собственной постели.

Служанка доложила пастору, что два господина интересуются, здесь ли господин Ридингер.

– Два господина? – Переспросил служитель церкви.

– Да, сказали, что из сыскной полиции.

– Пригласите их, – распорядился исправник, опережая пастора.

Служанка посмотрела на хозяина, тот только кивнул головой.

Через минуту в гостиную вошли Жуков и Орлов, чиновники по поручениям.

– Здравствуйте, господа! – Произнёс Василий Михайлович, подмечая, что за столом пятеро мужчин, и но только один, как хозяин, развалился на стуле. Это и был исправник, лицо которого озарилось улыбкой, но глаза смотрели с некоторой холодностью.

– День добрый! – поднялся пастор. – Милости просим, – он указал на стол.

– Благодарим за приглашение, – за себя и Михаила ответил капитан Орлов, – но придётся его, к сожалению, отклонить, хотелось бы взглянуть на место преступления, пока не стемнело.

– Господин… э..э… – начал было исправник.

– Капитан Орлов, – представился Василий Михайлович.

– Господин Орлов, меня увольте от лицезрения страшной картины, – сказал, скривившись, исправник, – господин Любимов, – пристав вскочил со стула, – и вы, Герман Ильич, – обратился коллежскому советнику Малису, вызванному на место преступление в качестве врачебного эксперта, – расскажите на месте, что думаете по данному делу.

– Гм, да мне надо провести вскрытие и тогда, – начал доктор.

– Потом, – махнул рукой Ридингер, – а вы, господин Смитт?

– Непременно, – Александр Фёдорович, поднимаясь, аккуратно снял салфетку, протёр ею рот, – это моя прямая обязанность, – с гордостью добавил судебный следователь.

Было слышно, как исправник хмыкнул, но тут же взял себя в руки и серьёзным тоном произнёс:

– Простите, господа, но не могу видеть несчастных в таком ужасном виде, поэтому предоставляю вам свободу действий.

Орлов, не говоря более ни слова, пошёл на выход, за ним следом Михаил, последним, гордо подняв голову, вышагивал Александр Фёдорович Смитт.

Дом разрушился, когда горящая кровля не выдержала и обвалилась, остались кое-где сгоревшие стены. Место, где ранее располагались спальни детей, были расчищены первыми и островками среди чёрного сгоревшего дерева лежали маленькие обугленные трупы. В стороне от них брошенным мешком валялось тело, но присмотревшись, Орлов увидел, что оно без головы.

– Вы правы, господин Смитт, это жестокое убийство и с целью сокрытия преступления учинён пожар.

– Я того же мнения, – судебный следователь сделал глубокомысленный вид и продолжил, – на такое способен только больной человек.

– Не скажите, – вступил в разговор Жуков, – нам, сыскным агентам, приходилось наблюдать такие жестокости, что не приведи Господь, и главное, что люди совершали в твёрдой памяти и при здоровом рассудке.

– Н—да, – выдавил из себя Александр Фёдорович, – но всё—таки я думаю, что это мог свершить только больной человек.

– Господин Малис, – обратился к доктору Орлову, – вы, что скажете?

– Скорее всего по поводу насильственной смерти детей и хозяйки вы правы, но точнее я могу сказать после вскрытия. Хотя обычно после пожара, если и остаются трупы, то отнюдь не безголовые.

Целый час агенты столичной сыскной полиции пролазили среди руин и в конце выяснили, что дом был подожжён в трёх разных местах, видимо, воспользовались маслом или керосином, которые применялись в лампах для освещения. Удалось установить, что Степанида воспитывала трёх детей четырёх, семи и восьми лет. Помимо них госпожа Ганина заботилась о приёмной дочери Варваре Костюковой, четырнадцати лет, пребывающей на обучении в Александровском институте для мещанских девиц, что находится рядом со Смольным Институтом на Пальменбахской улице.

– Конечно, сомнительно, чтобы Варвара что—то знала, – говорил капитан Орлов Мише, – но всё может быть. Поезжай в столицу и там разведай, что можешь, тем более, что надо запросить сведения из Псковской губернии о нашей убиенной, ведь она оттуда приехала и купила столь большое хозяйство. Вот тебе господин Любимов поведает о том, откуда прибыла к нам убитая. Вполне возможно, что ниточка к этому злодеянию тянется из тех краёв.

– А вы?

– Я пока здесь в Белом Острове постараюсь получить всё, что возможно, как жила, с кем общалась, какие отношения с соседями, ну и так далее. Как обычно.

– Тогда я сразу же выезжаю? – То ли вопрос, то ли утверждение.

– Лучше сейчас. Сам понимаешь, чем быстрее мы получим сведения, тем быстрее распутаем клубочек, – капитан употребил излюбленное слово своего начальника.

В столицу Жуков прибыл поздно вечером, явиться в такое время в сыскное отделение, не было особой нужды. Можно с утра отправить в Уездное Полицейское Управление Псковской Губернии телеграмму об интересующем объекте – Степаниде Ивановне Ганиной, урождённой Сенцовой. Пока суд да дело, пока исправник распорядится приставу, тот становому, последний старосте, это пройдёт много времени. А на вокзале оказия, паровоз отбывал во Псков через треть часа, поэтому Михаил с комфортом расположился в вагоне и, не дожидаясь отправления поезда, заснул.

До позднего часа капитан Орлов провёл в расспросах соседей о житие госпожи Ганиной. Выяснилось множество любопытных фактов, которые приоткрывали завесу над образом убиенной.

Госпожа Сенцова девять лет тому приехала из Псковской губернии Мясовской волости деревни Конево, купила благоустроенный дом, не считая больших хозяйственных построек – фермы с тремя десятками дойных коров, свинарника на полста голов, курятника, кроме всего прочего солидных размеров луг и участок леса. Женщина неплохо справлялась с хозяйством, имела постоянный доход, кроме неё трудились несколько наёмных работников. Степанида не отличалась строгими нравами, но и подпускала к себе немногих, поэтому окрестные вдовцы и безжённые мужчины начали присматриваться к довольно молодой женщине. И в конце концов, госпожа Сенцова не устояла и у нее завязались отношения с одним из соседей, веселым и обаятельным Петром Ганиным. Через год Степанида родила сына, ещё через год дочь, потом снова сын и тогда же погиб при не очень ясных обстоятельствах – у реки с крутого берега прямо на голову Петру свалился камень. Женщина получила в наследство около пяти тысяч рублей.

Пристав начал расследование с обычного в таких случаях поиска и опроса свидетелей. Как это часто случается в сельской местности, недостатка в желающих поделиться своими наблюдениями не было. О вдове рассказывали все соседи и батраки, хоть однажды поработавшие на ферме.

Рассказывали многое.

– Я помню это расследование, – потирая переносицу, говорил коллежский асессор Любимов, – хотя тогда не служил в полиции. Следствие вёл Александр Иванович Авчинников, в ту пору становой пристав. Были подозрения, что госпожа Ганина причастна к внезапной смерти мужа. Основным доводом служило то, что она являлась на тот час единственной наследницей.

– Но она же была его женой? – Вставил Орлов.

– В том —то и дело, что в тот день Степанида лежала в постели больная после рождения третьего ребёнка, а вот один из свидетелей утверждал, что видел женщину у реки вместе с Петром, но тогда на показания не обратил пристав особого внимания.

– Отчего же?

– Свидетель был слишком пьян, да и разве можно подумать такое на женщину, родившую от мужа троих детей? Сочли, что свидетель обознался.

– А далее?

– Списали всё на несчастный случай, Пётр оказался не в нужное время не в нужном месте.

– А может быть, наоборот: в нужном месте в нужное время.

– Сейчас до сути не докопаться, хотя говорили, что старший сын Степаниды говорил, что мама топором ударила отца, а потом камнем размозжила голову.

– Когда он говорил об этом? И никто не проверял эти сведения?

– Господин Орлов, – с обидой в голосе произнёс становой, – как можно верить ребёнку, которому было четыре года в минуту смерти Ганина? И то, что говорил он недавно, но что с того? Время ушло.

– Да, вы правы, не следует слишком доверять ребёнку, тем более о событиях четырёхлетней давности.

– Вот именно.

Расспросы соседей и жителей Белого Острова ничего не дали. Никто чужаков, праздношатающихся рядом с домом убиенной Степаниды, в последние дни не видел, ничего подозрительного замечено не было. Ни одной зацепки, на которую можно обратить внимание. Да, не очень жаловали вдову за свободу нравов, приписывали, что чуть ли не каждый нанятый работник пользовался благосклонностью вдовы, но все с завистью отмечали, что хозяйство женщины процветало.

Тела ещё вечером отправили в морг. Доктор Малис не стал откладывать в долгий ящик, а в ночь провёл необходимые исследования и выяснил, что голову отрезали уже у мёртвой женщины, отравленной мышьяком. Что подтолкнуло коллежского советника применить метод Джеймса Марша для обнаружения яда, сам толком не мог сказать, а только пожимал плечами и глупо улыбался.

– Так уж получилось, – говорил доктор потом.

Сведения были очень важны, ведь убийца потратил время на отрезание головы, а вот с пальцев рук три дорогих кольца не соизволил снять, словно пришёл в дом не для обогащения, а чтобы возможно, не исключал капитан Орлов, отомстить. Тогда возникал вопрос, кто ж так мог ненавидеть вдову, что решился убить и малолетних детей? Кто поджёг дом, сымитировав несчастный случай, но так опрометчиво отрезал голову? Опять одни вопросы, а ответов нет, пока нет.

– Бессмыслица получается, – развёл руки в сторону судебный следователь Смит, тенью следовавший за приставом и столичным агентом, но ни разу ни в одном доме не сказавший ни одной фразы, – кольца не взяты, а голова отрезана. Не понимаю.

– Есть одна невероятная мыслишка, – Орлов в задумчивости смотрел на бегущие по небу облака.

– И какая?

– Если, – начал капитан, – кто—то хотел, чтобы мы убитой считали Степаниду…

– Позвольте, – прервал столичного агента Смитт.

– Господин Смитт, дослушайте мои доводы, а уж потом представляйте свои.

– Хорошо, хорошо, – засопел судебный следователь, – продолжайте.

– Кто—то не доверяя пожару, хочет, чтобы мы уверовались в смерти госпожи Ганиной, именно поэтому на руках кольца, именно поэтому голова унесена с места преступления.

– Я об этом не подумал, – признался Смитт.

Отсутствие головы могло означать лишь то, что преступник хотел сделать убитую неузнаваемой, но наличие колец, принадлежащих Степаниде, на пальцах жертвы, сводило на нет эту затею. Было странным, что расчетливый преступник отрезал голову жертве и не догадался снять три колечка с руки, ибо их наличие делало бессмысленной всю эту возню с головой. В том, конечно, случае, если убита была действительно Степанида. Если же погибла другая женщина, то отсутствие головы в самом деле существенно затрудняло ее опознание и действия преступника представлялись вполне разумными и логичными.

Капитан Орлов находился в затруднительном положении: кто же на самом деле жертва – Степанида Ганина или другая женщина?

– Господин капитан, – судебного следователя осенила мысль, – если убита не хозяйка дома, то она причастна к преступлению, а значит и к смерти собственных детей. Нет, нет, мне не верится в такой исход событий. Такого просто не может быть!

– Буду уповать на то, что я ошибаюсь, – и Василий Михайлович обратился к становому, – скажите, вы же встречались с убитой?

– Так точно.

– Какого телосложения была госпожа Ганина?

– Женщина в теле.

– Вы видели труп?

– Господин Орлов, я слишком, – становой стушевался, – тонкая натура и не выношу мертвецов, а здесь…

– Понятно, – Василий Михайлович прикрыл глаза, – я бы не сказал, что найденное тело было, как вы выражаетесь, в теле. Стоит, я думаю, к доктору послать менее впечатлительного человека, имевшего дело со вдовой, иначе мы не добьёмся истины. Следствие начинать с настоящего имени жертвы, а не мнимого, поэтому это важное обстоятельство для нас. Вы упоминали детей, могу сказать только одно, что чужая душа, что чужая семья, сплошные потёмки. Никто не может точно сказать, какие нравы и отношения там царят.

– Я понял вас, Василий Михайлович, – в первый раз становой назвал сыскного агента по имени и отчеству, – сейчас распоряжусь о том, чтобы мой человек отвёз кого—нибудь из местных к доктору для опознания.

– Благодарю.

– Неужели эта коварная женщина убила своих детей и сбежала? – Снова встрял в разговор судебный следователь.

– Господин Смитт, я такого не утверждал, – Орлов посмотрел в глаза Александра Фёдоровича, – я только предположил такую вероятность. Вы улавливаете разницу?

– Да, – буркнул Смитт и сжал губы.

Поезд прибыл во Псков в 9 часов 8 минут согласно расписания.

Михаил степенно сошёл со ступенек вагона, кинул головой приподнявшему фуражку кондуктору и проследовал на вокзальную площадь, чтобы взять извозчика. До городского полицейского управления домчались за несколько минут, но там Жукова настигла неудача – ротмистр Саранчов, местный полицмейстер отсутствовал. А именно на него была вся надежда, что Владимир Иванович поможет в розысках родственников или хотя бы знакомых по прежнему месту жительства госпожи Сенцовой. Конечно, можно обратиться к помощнику ротмистра, но если господина Саранчова Михаил знал лично, то последнего ни разу не видел в глаза.

Проблема разрешились сама собой, полицейский с минуту тому говоривший, что ротмистр отбыл по делам на неделю в губернию, был тоже удивлён, как и столичный агент, когда к крыльцу полицейского управления подкатил экипаж, в котором сидел Владимир Иванович.

– Миша, – с неподдельной радостью в голосе соскочил на землю полицмейстер и Жуков пропал в медвежьих объятиях ротмистра.

Саранчов под два метра ростом, как говорит народная мудрость, косая сажень в плечах, не взирая на свои пятьдесят восемь лет, любил охотиться с рогатиной на медведя.

– Владимир Иваныч! – Только и сумел выдавить из себя Жуков, делая попытки выбраться из объятий ротмистра.

– Что тебя привело в нашу лесную чащу – дела или решил старика навестить?

– Дела, – развёл руки в сторону, наконец, освободившийся из рук полицмейстера сыскной агент.

– Вот так всегда, как приехать к старику погостить, так времени нет, а как дела, так и час находится.

– Не буду спорить, вы правы.

– Ладно, может быть, о делах потом, ты же девятичасовым приехал?

– Да.

– Тогда сперва я тебя накормлю, а уж потом о делах и не говори, – замахал руками, – всё потом, дела могут подождать.

После мадеры, до которой был охоч Владимир Иванович, гуся, начинённого яблоками, домашней засолки рыжиков и груздей, хрустящих огурчиков, домашней буженины, Михаил и ротмистр прошли в кабинет последнего.

– Ну теперь выкладывай, Михал Силантич, за чем в наши дебри прибыл? – благодушно сказал полицмейстер, пригубливая из рюмки вино.

– Дело вот какое, – и Жуков поведал о злодейском убийстве в Белом Острове.

– Вот до чего гнусен человек, нет ничего святого, – качал головой Саранчов, – ну, при чём дети? Неужто может рука подняться на ребятню, четырёх, говоришь, лет?

– Да, младшему четыре.

– Значит, ты не знаешь, где ранее она проживала в нашей губернии?

– Как не знаю? По паспорту приехала из Мясовской волости Островского уезда.

– Сам я поехать сейчас туда не могу, а вот провожатого представлю помощника пристава первой части Николая Венедиктовича Рыжи, хотя молод, но толков.

– Зачем? Что я сам не доеду? – Обиженно проговорил Жуков.

– Не в этом дело. Приставом третьего стана, к которому относится Мясовская волость, Иван Иванович Богданов, который ранее занимал место господина Рыжи.

– Ну и что?

– Нет, здесь дело сугубо, как бы выразиться точнее.

– Владимир Иванович, я ж не на тёщины блины еду?

– Тебе помощь нужна?

– Не помешала бы.

– Вот и составит тебе компанию Николай Венедиктович.

– Хорошо и далеко до Острова?

– Пятьдесят вёрст.

– Так, значит, сегодня я буду там?

– Если не застрянешь по дороге, у нас дожди шли недавно.

– Ничего, доберёмся.

– Не забывай, что и от Острова вёрст тридцать до Мясовской волости.

– Ничего, поболе ездили.

Владимир Иванович более задерживать Михаила не стал. Дорога предстояла не на ближний свет, поэтому вызвал помощника пристава господина Рыжи, напутствовал парой фраз и отпустил с Богом, вручив корзинку, чтобы уезжающие по делам, могли подкрепиться, не останавливаясь, в пути.

Островский уездный исправник коллежский советник Попов, хотя и ласково встретил прибывшего столичного агента, но глаза были злющие, словно у голодного волка. Не рад, видимо, был, сразу же мысли пришли, что не зря явился столичный господин, может быть, с ревизией, так, что сразу спровадил от греха подальше в деревню Лаврово, где располагался дом станового пристава, не предупредив, что господин Богданов находится в отпуску. Но даже свежих лошадей не пожалел, сказал, мол, вам, господа хорошие, по службе нужней.

В Лаврово застали полицейского урядника, исполняющего должность станового пристава. Унтер—офицер Чудович, небольшого роста мужчина с бритыми до синевы щеками, встретил гостей настороженно, но лёд быстро растаял после того, как узнал, что сыскной агент пожаловал за сведениями о Степаниде Сенцовой. Поначалу полицейский урядник не понял о ком идёт речь.

– Степанида Сенцова, Степанида Сенцова, – повторял Чудович, силясь припомнить эту особу.

– Лет десять тому она уехала из этих краёв, – подсказал господин Рыжи. Пока ехали до Острова, потом до Лаврово было у путешествующих время для разговоров, хотя и не знали многих сведений, но гадали, кто виновен в преступлении.

– В то время я не был урядником, поэтому много рассказать не смогу, вот деревенские, наверное, с большим удовольствием поведают о Степаниде, вы говорите?

– Совершенно верно.

– Можно позвать Егора Иванова, тот лет двадцать, как волостной старшина. Он вам больше расскажет, нежели я.

– Можно и со старшиной поговорить.

– Вот дело, – и урядник вышел.

Вернулся через четверть часа с высоким сгорбленным стариком с седой окладистой бородой и кустистыми над глазами бровями.

– День добрый, – окинул взглядом сидящих и умолк, остановившись у самого входа.

Михаил ответил на приветствие кивком головы.

Воцарилась тишина, которую нарушил урядник.

– Егор Иванов, – представил он старика, – старшина Мясовской волости.

– У меня несколько вопросов, – начал без предисловия сыскной агент, – скажи, всех знаешь в волости?

– Знамо дело не всех, но многих.

– А коневских?

– И их знаю.

– Всех?

– Барин, ты спрашай прямо, к кому у тебя интерес.

– Степанида Сенцова.

– Сенцова, говоришь, – старик почесал подбородок, задрав голову к верху. – Это она по мужу Сенцова.

– Значит, у неё муж есть? – Удивился Жуков.

– Она и уехала после смерти мужа.

– Дела. Что стряслось с её мужем?

Старик так и остался стоять у двери, теперь мял шапку в руках.

– Так помер он.

– Когда?

– Дак перед отъездом Стешки.

Жуков на миг задумался.

– И какая у Стешки фамилия ранее была?

– Она дочка Ивана Яхалина.

– Иван в Конево?

– Нет, года три тому помер.

– Кто—нибудь из её родственников жив?

– Не, мать, Ефросинья, померла при родах, братьёв и сестёр у Ивана не было, вот и получается одна Степанида, как перст.

– Мужнины родственники?

– Так её за родню они не считают, тут вот какая история вышла. Муж Степаниды Ефрем полез крышу делать, упал и топором голову расшиб, от этого и скончался.

– Вдовой, значит, рано стала?

– Рано.

– И богат был Ефрем?

– Богаче в округе не было.

– Кто наследовал?

– Вдова.

– Следствие было?

– И с Острова уездный исправник приезжал, и становой.

– Что установили?

– Дак, несчастный случай.

– Понятно.

– Извиняюсь за любопытство, что стряслось– то, ежели интерес ко вдове имеете? Иль секрет какой?

– Нет, – ответил Жуков, – секрета особого нет, вдову убили вместе с детишками.

– Беда—то какая, – покачал головой старшина.

– Убийство всегда беда. Скажи, ходили ли какие слухи про смерть Ефрема?

– А как же, у нас говаривали, что вдова Ефрему помогла в Царствие Небесное переселиться.

– Был повод?

– Посуди, барин, человек не из бедных, крепкий телом, берёт себе в жёны почти нищенку без роду и племени, поговаривали, что её видел кто-то с топором в руках…

– Даже так! – Удивлённо сказал Жуков.

– Так, так, – закивал головой старик, – исправник не поверил этому.

– Почему?

– Стешка на сносях была тогда, вот и не поверил.

– Значит, у Степаниды был ребёнок?

– Нет, отсюда она уехала брюхатая, продала всё под чистую.

– Куда?

Старик пожал плечами.

Жуков задумался. Убитая, оказывается, не так проста, как показалось в Белом Острове. Первый муж, также как и второй, ушёл из жизни не своей охотой. Помогли или помогла? Тогда она, как говорит волостной старшина, брюхатая была и подозрения исчезли сами собой, во втором случае лежала в постели после рождения ребёнка. Потом, где её первенец? Умер? Или отдан на воспитание? Почему Степанида так быстро продала всё хозяйство и уехала в другую губернию? Одни вопросы, а ответов пока нет. Может быть, в них всё дело?

– Кого она родила сына или дочь?

– Не могу знать, – старик продолжал в руках мять шапку, – уехала с пузом и более никогда сюда не наведывалась.

– Отца оставила одного?

– Что ей отец?

– Понятно.

Больше из волостного старшины выведать ничего не удалось, да и удастся ли в деревне? Жуков всё—таки решился и съездил в Конево, но и там толком узнать ничего не удалось. За давностию лет кое—что позабылось, кое—что начало восприниматься, как истинная правда, ведь сто раз повторённое, сдобренное выдумкой, начинает казаться и самому правдой. С мальчишкой, который утверждал, что видел Степаниду с топором в руках, повидать не удалось, говорили, уехал то ли в Киев, то ли Ростов. Приезжавшего расследовать бывшего в то время уездного исправника застать не удалось, переехал в дальние края, становой пристав умер, так что Михаилу только и осталось, что ехать во Псков к старому знакомому Владимиру Ивановичу Саранчову. Но в губернском городе Жуков задерживаться не стал, а поездом, который отходил в два часа ночи, отправился в столицу, чтобы навестить приёмную дочь убиенной Варвару Костюкову, пребывающую на обучении в Александровском институте.

За полчаса до полуденного выстрела с Петропавловской крепости, чиновник для поручений Жуков входил в кабинет начальника сыскной полиции.

Иван Дмитриевич поднял голову, его правая бровь поползла вверх и вместо приветствия он произнёс:

– Какими судьбами, Михаил Силантьич, ты оказался в столице? Насколько я помню, ты должен быть в Белом Острове?

– Вы правы, Иван Дмитрич, дело в том, – и Жуков рассказал о пожаре, о поездке в Мясовскую волость, о том, что удалось узнать.

– Значит, теперь ты в Александровское училище.

– Именно так.

– Помощь нужна?

– Нет.

– Тогда не смею задерживать, и не забывайте ставить меня в известность о предпринимаемых действиях.

– Иван Дмитрич!

– Всё, господин Жуков, тебя, наверное, Василий Михайлович заждался, – и добавил, после того, как прикусил губу, – да и следствие тоже.

Михаил был крайне удивлён, когда узнал в Александровском институте у начальницы, что девица с такой фамилией и именем никогда в заведении, порученном попечению госпоже Орловой, не обучалась.

– Как же так? – Изумился Жуков. – Но ведь мне ясно сказали…

– Господин Жуков, – говорила высокая, как трость, начальница с восковым лицом, – я вам ясно дала понять, что Варвара Костюкова в списках не значится.

– Но…

После красноречивого взгляда Михаил поклонился и пошёл прочь.

К вечеру Жуков добрался до Белого Острова.

Не смотря на начало мая в воздухе царила сухая погода, редкие облачка пробегали по синему небу.

– Пока тебя не было, Миша, у нас открылись новые обстоятельства, которые дополнил ты, – сказал уже после рассказа Жукова Василий Михайлович и дополнил, – не ожидал, что ты сразу во Псков поедешь, не ожидал, – и в голосе прозвучала похвала.

Сыскной агент скромно улыбался, но потом произнёс.

– Иван Дмитрич был крайне недоволен.

– Миша, теперь улыбнулся Орлов, – это он так, чтобы хватку не теряли, а сам, небось, доволен. Да, – спохватился чиновник по поручениям, – самое главное я тебе и не сказал. Тело нашей убиенной не опознано.

– Как так?

– Вот так.

– Оно же обгорело?

– В этом ты прав, но, – Василий Михайлович поднял к верху палец, – телеса—то не сгорели, так вот нашу вдову описывают, как женщину в теле, а исследовал доктор не совсем сухощавое, но и не «в теле».

– Но… – начал, было, Михаил, но так ничего и не сказал.

– Ты думаешь о детях?

Жуков покачал головой.

– Самое удивительное, что дети задушены, а женщина отравлена.

– Задушены? – Удивлённо спросил Михаил.

– Да, Миша, доктор определил, что сперва задушены, только потом уложены в свои кровати. Голову отрубили, кольца одели, чтобы запутать следствие.

– Но тогда надо вдову объявить в розыск.

– Уже объявлена.

– Не понимаю.

– Миша, – хмыкнул Орлов, – здесь, как я говорил, вскрылись новые обстоятельства. Вероятнее всего, с первого мужа, о котором ты говорил, всё и началось. А теперь лучше послушай некоего господина Хазина, пусть тебе он поведает свою историю, не хочу пересказывать.

Иван Хазин порывался встать, но Василий Михайлович одёргивал рукав нетерпеливого рассказчика.

– Да сиди ты.

– Осенью прошлого года, – облизнув губы начал Иван, мужчина небольшого роста с худощавым длинным лицом, которое казалось ещё худее из—за редкой с прожилками седины бороды, – то ли в начале сентября, то ли в конце, извиняюсь, запамятовал, попала мне в руки газета, – Орлов протянул Михаилу пожелтевшую бумагу с потёртостями на местах, где она была сложена, – да, именно она. Вот из—за неё проклятой, – Иван утёр нос.

– Продолжай.

– Подсунул, говорю, брату Андрюхе газету эту с объявлением.

Василий Михайлович ткнул пальцем в листок, чтобы Жуков прочитал.

– «Миловидная вдова, владелица большого хозяйства в одной из лучших волостей уезда Санкт—Петербургской губернии, имеет желание познакомиться с обеспеченным мужчиной с целью создания семьи. Переписка не предполагается, если отправитель не пожелает явиться лично».

– Да, именно оно проклятое. Андрюха жил бобылём и загорелся, как дрова в печке, и написал письмо. О нём я и не знал, пока ответа от вдовы не получил.

Орлов протянул Михаилу ещё один листок.

– Написал таки Андрей письмо, но ничего брату, – Василий Михайлович посмотрел на Хазина.

– Совершенно верно, оно пришло в ответ на Андрюхино.

– Обрати внимание на эти строки, – капитан указал пальцем.

– «Мое сердце рвется из груди при мысли о Вас. Приезжайте и оставайтесь навсегда», – прочитал Михаил.

– Не находишь странным, что ответ слишком необычен для первого письма?

Жуков покачал головой в знак согласия.

– Вот именно, – Иван выглядел испуганным, – я отговаривал Андрюху, да куда там. Ему если вожжа под хвост попадёт, дак не остановишь. Вот и собрался в путь.

– Когда?

– В последние дни декабря, чтобы на Рождество поспеть.

– А потом?

– Потом мне письмо прислал, что прибыл на место. Вдова ему понравилась, да вы и сами читали, письмо—то у вас.

– Больше вестей не было?

– Так с января и не имею.

– Письмо вдове писал?

– А как же! Целых три, но так ответа и не дождался, поэтому—то я подумал, сердце—то за брата болит, вот собрался и приехал.

– Вы составили опись вещей, что были при брате?

– Вот, – Иван протянул исписанный, наезжающими друг на друга буквами, листок.

– Вы сколько времени будете в этих краях?

– День—два, – сжал губы Хазин и добавил, – дома—то дела ждут, весна ведь.

– Хорошо, как будете отъезжать, найдите нас.

– Непременно.

– Что на это скажешь? – Спросил Орлов после того, как ушёл Хазин.

– Сдаётся мне, Василий Михайлович, что дельце наше не такое простое, как показалось с первого взгляда.

– Вот именно, – капитан стучал пальцами по столу.

– Вы тоже думаете, что стоит проверить уездные газеты на предмет объявлений.

– Да и что—то мне подсказывает, что брата господина Хазина надо искать где—то в округе, а вернее хозяйстве нашей вдовы.

– Вы думаете?

– Да, Миша, если Андрей нигде не объявлялся, тем более дома, а написал брату, что очарован Степанидой, то… нечисто в этом деле, – не решаясь произнести слово «убийство».

– Неужели Ганина ради денег избавлялась от претендентов на руку?

– В этом я вижу самое разумное объяснение исчезновения Хазина.

– Не думаю, чтобы госпожа Ганина размещала объявления в дальних от столицы городах.

– Выборг, Новгород, Олонец, Псков…

– Нет, – перебил Михаила Орлов, – Псков можешь вычеркнуть.

– Да, вы правы, Степанида из Псковской губернии и я тоже не думаю, чтобы так рисковала, тогда Ревель, Рига.

– Это более похоже на правду.

– Если так пойдёт, то с каждым днём расходиться круги будут по матушке России.

– Не шути так, иначе дело никогда не завершим и до Сахалина доберёмся. Но начинать надо с местных, вот я мучаюсь вопросом: неужели вдове никто не помогал?

Из рассказов местных складывалась довольно интересная картина – Степанида и при живом муже имела полюбовников, а после смерти, так не один из наёмных работников не избежал хозяйской постели.

Соседи указали на Романа Лапикова, молодого человека лет двадцати. Как два года тому поступил в работники ко вдове, так и остался, не взирая на то, что в два раза моложе женщины, прикипел к ней так, что привязанность казалось искренней. Но в конце декабря произошла перемена, его отношения с хозяйкой омрачались ссорами. Роман начал жаловался на это друзьям, что мол, приезжает к Степаниде жених и его жизни приходит конец. Целый месяц Лапиков не находил себе места, сгорал от ревности, но в один февральский день заявил «Хазин больше не будет стоять у меня на пути» и в самом деле Андрей исчез.

Когда спрашивали госпожу Ганину, куда подевался женишок? Та с печальным видом говорила, что не сложилась семейная жизнь, подлецом оказался Ванечка.

Романа привёл становой, по дороге сказал молодому человеку, чтобы без утайки отвечал, иначе столичные верёвки вить будут, пока правду не услышат. Звери, а не люди.

В комнату Лапиков входил на трясущихся ногах и с бледным, как у старухи с косой, лицом. Заикаясь, поздоровался.

– Здравствуй, Роман! – Капитан Орлов окинул Романа хмурым из—под бровей взглядом, молодой человек почувствовал, как по спине пробежали мурашки. – Проходи, – и указав на свободный стул, – садись. Разговор у нас, наверное, будет долгий.

Лапиков сглотнул скопившуюся слюну.

– Проходи, – второй голос звучал не так глухо, его обладатель, Миша Жуков, добродушно улыбался.

Лапиков присел на край стула, положив руки на колени.

Некоторое время капитан пристально смотрел на вошедшего молодого человека, который, то ли от смущения, то ли по иной причине, втянул голову в плечи и уставился на свои руки.

– Как тебя зовут? – Василий Михайлович откинулся на спинку стула.

– Роман Ефимов Лапиков, – произнёс тихим дрожащим голосом молодой человек.

– Сколько тебе лет?

– Двадцать третий пошёл.

– В Белом Острове с каких пор проживаешь?

– Так с рождения.

– В работники к госпоже Ганиной когда пошёл?

Роман облизнул губы.

– С восьмидесятого.

– С восьмидесятого, – повторил Василий Михайлович и поднялся со своего места, прошёл по комнату, заложив руки за спину. – Значит, два года, – Голос капитана звучал глухо с какой—то злостью. – С того же года ты в сожительстве с хозяйкой?

– Я… нет… это, – забормотал Лапиков и сжал до боли кулаки.

– Как это нет? У нас есть свидетельства, – остановился напротив Романа, – так с восьмидесятого?

После недолгого молчания молодой человек из себя выдавил:

– Да.

– Так значит, ты её убил, – тихо сказал Орлов.

– Нет, – вскочил Роман со стула так, что тот полетел на пол, – я не убивал, не я, – глаза сверкали, словно огоньки у загнанного волка, – не я, это не я.

Когда молодого человека перестало трясти, Василий Михайлович подошёл, поднял стул и поставил позади Романа.

– Ты садись, – спокойным тоном произнёс капитан, – не убивал, значит, не убивал, чего так убиваться, – он выделил последнее слово, кинув красноречивый взгляд на Жукова, передавая очередь задавать вопросы.

– Роман, ты был расстроен, когда приехал Хазин в Белый Остров?

Лапиков молчал, только играл желваками, видно, что страх прошёл, а осталась непонятная злость.

– Если будешь молчать, то себе этим не поможешь.

– Не виновен я ни в чём, – сжал до боли губы.

– Если не виновен, так расскажи о госпоже Ганиной всё, что тебе ведомо.

– А что рассказывать? – Огрызнулся молодой человек.

– Вот твои приятели говорят, что ты темнее тучи ходил, когда прибыл в Белый Остров господин Хазин?

– Отчего мне было радоваться, ежели Стешка мне от ворот поворот дала, – со злостью сказал Роман, видимо, пересилив свою злость, – всё у нас хорошо складывалось, а здесь прибыл женишок.

– Но ведь отбыл он?

– Отбыл—то, отбыл, но, – и прикусил язык.

– Продолжай.

– Не знаю ничего, – опять наружу вылезло раздражение.

– Так куда отбыл господин Хазин?

– По чём я знаю? У него и пытайте.

– Дружкам своим ты заявил, – Василий Михайлович взял лист бумаги со стола и прочёл, – «Хазин больше не будет стоять у меня на пути», что под этим ты подразумевал?

– Я? – Снова голову втянул в плечи, рукой вытер нос и обрадовано сказал. – Так мне Стешка сказала, что он отбывает.

– Не помнишь, когда это было?

– Не помню, хотя, может быть, в конце января, а может и начале февраля.

– Вот какая странность, Роман, многие видели, как он приехал, но вот не нашлось ни единого свидетеля, который бы рассказал об его отъезде.

– А я при чём? – Возмутился Лапиков. – Я за гостями не следил, когда прибывали, когда убывали, это мне без надобности.

– Как это без надобности, если ты сожительствовал с хозяйкой?

– Это наше с ней дело.

– Хорошо, но где сама госпожа Ганина?

– Как где? – Поперхнулся Роман, закашлялся и потом поднял безо всяких чувств взгляд. – Угорела с детишками.

– Так говорят, не она это сгорела?

– Как не она? – Удивился Лапиков.

– Не опознали её.

– Так не может быть, – у молодого человека даже рот приоткрылся от изумления.

– Вот так—то, Роман. Так скажи, ты не видел, как Хазин убывал?

– Не видел.

– Хорошо, можешь быть свободен, – сказал Орлов.

Жуков с удивлением посмотрел на капитана, сдержался, но после того, как Лапиков вышел, произнёс:

– Василий Михайлович, надо было…

– Знаю, Миша, чувствую, что причастен этот молодой человек к делу, но более ничего не скажет, будет запираться «не знаю, не ведаю», так что без толку его допрашивать далее.

– Если так, – разочаровано произнёс Жуков.

Иван, скорее по привычке, нежели по любопытству, мерил шагами хозяйство госпожи Ганиной и про себя чертыхался, что братец упустил такую возможность прибрать к рукам такое справное хозяйство. И живности полный двор, и, видимо, денег в достатке. То, что Андрей исчез, ныне меньше занимало мужчину, он ходил везде, где позволяли полицейские, стоявшие на страже т отпугивающие местных жителей, охочих до поживки чужим добром, оставшимся бесхозным.

Иван прикидывал, где бы он оградил место под выпас скота, где косил бы на зиму траву, так и дошёл до опушки леса. Добрался до силосной и выгребной ям. Он не понял, что его привлекло, то ли отвратительное зловоние, висевшее в воздухе, то ли крайне неудачное для хозяйственного использования расположение этих мест, то ли сработало братское озарение, но сам того не сознавая, бросился бегом к столичным агентам.

– Господа, – он скрестил руки на груди, – прошу вас проверьте, уж больно чудно получается, что хозяйка, так справно ведущая дела, расположила так далеко выгребную яму. Ну, силосную понятно, но выгребную… – Он развёл руки в стороны, – не понимаю. Надо, господа, посмотреть. Ну, не с проста, чует моё сердце не спроста.

Василий Михайлович с Мишей переглянулись.

– Господин Хазин, что вас туда занесло?

– Не знаю, ходил по хозяйству, ходил, рассматривал, как у этой Ганиной устроено, вот и зашёл на опушку.

– Значит, говорите, не с проста.

– Так точно, чую вот, – он приложил кулак к груди, – ноёт и всё.

Всегда в сыскных делах выходит на поверхность то, что пытались скрыть. Эдакая ниточка, как её называет начальник сыскной полиции Иван Дмитриевич Путилин, которая, как нить Ариадны, выведет к нужной цели. Может быть, и ныне, мелькнуло у обоих, такой случай. Чем чёрт не шутит! Хотя, что там может быть в силосной и этой, как её, выгребной яме.

Часа через три между двумя ямами – силосной и выгребной – были вырыты ещё две, глубиной в аршин, из которых достали четыре человеческих тела. В одном из них, размазывая слёзы по лицу, Иван опознал брата Андрея. Местные помогавшие в извлечении, узнали Варвару. Так и выплыла правда и удивление начальницы, что не в Александровском институте девушка никогда не обучалась.

– Не понимаю, что бы вдова говорила о приёмной дочери? Всё равно правда когда-нибудь бы всплыла, – Миша смотрел на извлечённые тела, только теперь не зажимал рот и нос платком, а нервно мял в руке.

– Михаил, Михаил, – Орлов не отводил взгляда от мокрых свалявшихся, когда-то пышных, волос девушки, – отговорка одна, мол, сбежала неблагодарная с офицером или чиновником, что сути не меняет.

– Получается, что госпожа Ганина промышляла изведением со свету женихов?

– Вполне возможно, ведь одного обнаружили и даже опознали, а вот этих двоих, – он указал рукой, – предстоит узнать.

– Значит, в столицу?

– Не совсем, ты поезжай, а я вокруг этих мест поищу новые могилы, что-то мне подсказывает, что их найдётся немало. Когда Ганин погиб волею случая?

– Четыре года тому.

– Понимаешь, четыре года.

– Не совсем.

– Тебе необходимо искать объявления, подобные тому, которое нам представил Иван Хазин, именно с тех пор.

– Вы полагаете, что она тогда начала избавляться от претендентов на руку?

– Да.

– Неужели у неё не было помощников?

– Думаю, были и вот ими я займусь. Белый Остров не так велик и про прежних наёмных работников кто-то да что-то знает, тем более о тех, кто внезапно уехал.

– Вы предполагаете, что и они где-то здесь.

– Не исключено.

– Тогда будем исходить из того, что вдова сбежала, почуяв опасность, но тогда она могла выправить ранее паспорт.

– Могла, но мне кажется, что наш подозреваемый Роман причастен к делу и помог вдове, если не отправиться на тот свет, то способствовал её побегу.

– Тогда почему он не сбежал?

– Представь, что если бы исчез Лапиков, то мы бы связали его исчезновение с убийством семейства Ганиных, и начали разыскивать, тогда, – капитан запнулся, – тогда, Михаил, вдова мертва. Если бы она была жива, то непременно прихватила с собой несчастного молодого человека и при случае избавилась от него. Мы бы не стали искать Степаниду, полагая, что она сгорела. Но этого не произошло…

– И вы думаете, что Роман их убил?

– Похоже на то, вот поэтому я остаюсь, выясню до конца и добьюсь признания Лапикова.

– Тем временем я буду искать, кого ещё заманила Ганина на поле смерти.

– Именно так.

– Василий Михайлович, но я бы не сбрасывал со счетов пришлого человека, что мог появиться в этих краях.

– Я о такой варианте не забыл, но он менее вероятен, нежели лапиковский след. Пришлому не за чем отягощать вину убийством малолетних детей.

Василий Михайлович, не теряя времени, попросил исправника, чтобы тот помог в организации поисков. Если найдено четыре тела, то кто может поручиться, что не будет найдено новых.

Чем глубже копали, тем больше тела извлекали из ямы, ставшей большой братской могилой женихов вдовы. Чем шире становилось место раскопок, тем более старые останки попадали в руки полицейских. Помимо относительно целых тел с ногами, руками и головами, стали находить и фрагменты столь плохо сохранившиеся, что даже не сразу удавалось определить, какой именно частью тела они были прежде. По все более значительному разложению останков становилось ясно, что время их пребывания в земле увеличивалось. Среди откопанных было два детских тела, Орлов сделал из сиего печального события вывод, что претенденты на руку и сердце приезжали с детьми. Соседи говорили, что никогда не замечали у Степаниды новых гостей. Это говорило только об одном, что после приезда мужчины переселялись в силосные и выгребные ямы.

В одежде убитых иногда находились мелкие предметы – пуговицы, монеты, расчёски, но один раз повезло, если такой факт можно назвать везением, рядом с одним из тел найдены часы в серебряном корпусе. Часы были с гравировкой, этим, видимо, и можно объяснить то, почему они не были взяты. Закопавший часы, кто бы это ни был, проявил, безусловно, завидную предусмотрительность, ибо вещь жертвы могла бы послужить очень серьезной уликой против него.

Капитан Орлов крутил в руках часы, рассматривая каждую царапину, но был удовлетворён, когда открыл крышку и на ней гравированные буквы «Г. Г.»

– Это поможет в опознании нерадивого женишка? – Спросил исправник, заглядывая через плечо Василия Михайловича.

– Думаю, да, – сыскной агент задумался, – а может и нет. Это сродни поискам иголки в стоге сена. Мы не знаем губернии, из которой приехал ГГ, вся надежда на объявления в газетах.

– Вы верно подметили, Василий Михайлович, сродни иголки в стоге сена.

В столице Михаил направился в сыскное отделение доложить Путилину о том, как продвигается следствие.

– Обычный пожар превратился в таинственное дело, – Иван Дмитриевич насмешливо смотрел на Жукова, ибо знал, что чиновник по поручениям падок на романы с лихо закрученным сюжетом и сокрытыми под грудой слов секретами.

– Не то, чтобы таинственное, – начал Михаил и умолк, когда начальник сыска поднял руку.

– Я понимаю, что теперь следует уделить больше внимания жертвам чёрной вдовы. То, что вами с Василием Михайловичем предложено, очень кстати, но думаю, губернские полицейские власти затянут проверку газет и журналов, а нам важнее всего время, так что придётся командировать в ближайшие губернские города агентов. Посмотри, Миша, кого можно направить.

– Хорошо.

В руинах сгоревшего дома Степаниды в то же время, когда велись раскопки на лесной опушке, велись исследования. При просеивании золы были обнаружены сначала челюстной мост, а затем и нижняя челюсть, которой этот мост соответствовал. Степанида пользовалась таким зубным мостом, это показали в один голос все ее сожители. Обнаруженная нижняя челюсть служила косвенным указанием и подтверждала версию капитана Орлова о том, что именно Степанида была убита вместе со своими детьми и обезглавлена в ночь на 28 апреля 1882 года.

Романа Лапикова арестовали, но толком добиться от него ничего не удалось. Молчал, только от волнения мял пальцы и изредка улыбался, хотя нынешняя сожительница молодого человека подтвердила, что ночь, в которую произошло убийство и поджёг, он спал с нею и никуда не отлучался. Жили они в трёх верстах от сожжённого дома, да идти надо было через лес, в обход и того больше.

12 мая нашёлся свидетель, заявивший, что в ночь преступления видел недалеко от дома вдовы Лапикова. Василий Михайлович такому заявлению не поверил. Уж очень складно получалось. Но после второго часа, когда капитан пытался добиться правды от свидетеля, оказавшегося соседом Степаниды, признался, что научил его таким словам становой пристав. Гневу столичного чиновника не было пределу, только благодаря вмешательству полковника Ридингера, удалось успокоить Орлова.

В след за первым последовало новое заявление, но к нему касательства из уездных властей никто не имел.

– Я прибыл сегодня и сразу к вам, – говорил Евсей Иванов, сосед по улице госпожи Ганиной.

– Так что вы хотели рассказать.

– Вот я и говорю, как прибыл из Гельсингфорса, так и… вот у вас.

– Что вы хотели сообщить?

– Странное дело, говорю, вот приехал домой, а мне и говорят, что Степаниду с детишками жизни лишили и дом сожгли. Так вот, говорят, в ночь на двадцать восьмое это случилось?

– Да, в ночь на двадцать восьмое, – нетерпеливо повторил Орлов.

– Вот и я говорю странно.

– Так что странно?

– Видел я Степаниду в Гельсигфорсе вечером двадцать седьмого числа.

– Вы не могли ошибиться?

– Что вы? Соседку, говорю, не опознал бы? Ни в жисть.

– Значит, говорите, встретили двадцать седьмого?

– Совершенно верно.

– В каком часу?

– Наверное, восьмом.

– Вы разговаривали с ней?

– Я ей «здравствуй, соседка», а она зыркнула на меня нехорошим взглядом и шаг прибавила.

– Ошибиться—то не мог.

– Вот вам крест, – осенил себя крестным знамением.

– Как она одета была?

– Как обычно, – и добавил, – да по чести, не на одежду я смотрел, говорю, а на неё.

– Где её встретил?

– У церкви Святого Николая.

– Куда она пошла далее?

– Не знаю.

– Значит, вечером двадцать седьмого апреля в восьмом часу вы встретили Степаниду Ганину у церкви Святого Николая.

– Именно так.

– Это была она и вы не могли ошибиться?

Евсей задумался и произнёс с сомнением в голосе.

– Вроде она.

– Вроде или она?

– Она, – сказал после некоторого молчания.

– Вы верите этому свидетелю? – исправник раскуривал папиросу.

– Не совсем.

– Как это? Позвольте полюбопытствовать.

– Он сам сомневается, не опознался ли он?

– Значит, проехались, Василий Михайлович, понапрасну?

– Не совсем, – капитан улыбался, – не спрашивайте, каких трудов и времени стоило сыскному отделению поиски, но из четырнадцати обнаруженных тел опознаны шестеро.

– Шестеро? – Изумился полковник Ридингер.

– Да, – ответил и продолжил, – Хазина при вас брат узнал, падчерицу я в расчёт не беру, вот остальные: двое – из Новгородской губернии, двое – из Олонецкой, один – лифляндец и тот, помните, рядом с которым часы нашли, так он – из Выборгской.

– Никогда бы не подумал, что возможно хоть кого—то опознать.

– На то она и сыскная полиция.

– А этот арестованный признался?

– Только в поджоге.

– Всё—таки он, а убийства?

– Причастность госпожи Ганиной к убийствам людей, чьи останки достали из ям, не вызывает сомнений. Но, опять – таки, нет ясности, что вдова совершала эти убийства сама, либо это мог делать кто – то другой, так, что роль женщины могла сводиться к организации преступления, либо соучастию.

– Целая шайка получается, и главное столько лет орудовала под боком, – проворчал исправник, пыхтя папиросным дымом.

– Николай Александрович, мы сумели найти неудачливого жениха, побывавшего в гостях у вдовы и сбежавшего утром.

– Неужели?

– Истинная правда. Один господин получил от вдовы благосклонный ответ, хорошо, что жених сохранил. Довелось мне его прочитать, так я бы сказал, написано вполне изысканным стилем, так вот господин прибыл в Белый Остров вечером, с крупной суммой наличных денег и дорогими подарками для невесты, коляску госпожа Ганина посылала встречать гостя в столицу с одним из работников, в котором был опознан Лапиков.

– Всё—таки и он замешан.

– Далее после весьма гостеприимной встречи и проведенного за теплой беседой вечера, наш жених оказался человеком непьющим, поэтому предложенный коньяк и вино пить не стал, как и не пригубил чай. Вдова предложила переночевать будущему жениху в доме, мол, час поздний, до города далеко, а в Белом Острове более остановится негде. Так вот жених проснулся под утро с чувством странной тревоги и, открыв глаза, увидел Степаниду, стоявшую со свечой в руке подле его кровати. Женщина, молча, вглядывалась в лицо. Как потом он говорил, что в ее глазах застыло в высшей степени странное выражение. Эта сцена так повергла мужчину в ужас, хотя вдова и не имела в руках оружия и не выказала никакой угрозы, но потрясение было столь велико, что несостоявшийся жених, не дожидаясь утра, собрал вещи и сбежал. Можно не сомневаться, что страх и отсутствие желания пить спасли ему жизнь.

– Лапиков продолжает молчать? – Иван Дмитриевич вернулся к делу о пожаре.

– Молчит, – уныло ответил Миша.

– Вам, господа, – Путилин обратился к сыскным агентам, – не кажется странным его молчание? Ведь присутствие этого господина доказано на месте преступления в ночь пожара?

– В том—то и дело, – Жуков нахмурил брови, – молчит и только проявляет интерес тому, какое сегодня число.

– Мне кажется, – начальник сыскной полиции прикрыл ладонью глаза, – Лапиков выжидает время по причине того, что у него есть договорённость встретиться со Степанидой в определённый час. Вот посудите, на пожаре обнаружено женское тело, с трудом, но опознанное, как госпожа Ганина. В желудке яд, у меня возникает вопрос, а зачем тогда отрезать голову?

– Чтоб не узнали?

– Для какой цели?

И Орлов, и Жуков, как по команде, пожали плечами.

Иван Дмитриевич поднялся и начал расхаживать по комнате.

– На мой взгляд для одной, чтобы всё—таки считали, что убита вдова.

– Зачем такие сложности?

– Видимо, побоялись, что лицо сильно не обгорит и мы сможем узнать в убитой другую женщину, и поиски направим на обнаружение госпожи Ганиной. А здесь так кстати найдена и нижняя челюсть с зубным мостом. Чувствуете подвох?

– Голова бы не сгорела до такого состояния.

– Вот именно, на это весь расчёт и не думали наши преступники, что исправник пригласит молодцев из сыскной полиции. Зная станового и отношение к таким делам, отпишется, мол, и всё.

– Значит, спустя какое—то время, не вызывая особого внимания, и Лапиков благополучно уезжает из Белого Острова и встречается где—нибудь со вдовой и начинают они новую жизнь?

– А дети?

– Дети, – теперь нахмурился Иван Дмитриевич, – вы же мне сами говорили, что женщина только перед другими выказывала любовь к детям, а на самом деле они ей мешали.

– Значит, в Гелсингфорсе в самом деле Иванов видел Ганину?

– Именно её.

– Но тогда…

– Сейчас поздно, не думаю, чтобы она ждала Лапикова и проживала под собственной фамилией, видимо, у вдовы есть другой паспорт на этот случай.

– Не понимаю, с чего она так резко уехала и не продала хозяйство?

– Миша, иногда тебе растолковывать ничего не требуется, а здесь ты не видишь очевидных вещей. Ганина приглашала к себе только тех женихов, которых не будут искать, а вот с Хазиным вышла осечка. Слишком настойчивым оказался брат, поэтому и закрутилась карусель.

– Вы думаете, что Лапиков будет молчать определённое время, Иван Дмитриевич?

– Именно так, – покачал головой, – когда поймёт, что его никто не собирается выпускать на свободу, вот тогда и запоёт птичкой.

– Какого рожна он, всё—таки, с ней не уехал?

– Не знаю, но мне кажется, Степаниде он не нужен, хотя и не осознаёт такого факта, а она, видимо, сказала, что для него нет паспорта.

– Но они же столько погубили душ, а каждый из несостоявшихся женихов приезжал с документом?

– Это так, но я высказал то, что мне кажется, более вероятным.

– Значит, следует ожидать, что Лапиков заговорит?

– Я бы не надеялся на такой вариант.

– Если предположения верны, то мы никогда не увидим вдову.

– Вполне возможно.

Через несколько дней Лапиков и впрямь заговорил.

Руки подрагивали мелкой дрожью, губы посинели, будто от холода, глаза остановились и казались совсем безжизненными, словно потерял Роман суть жизни.

– Дом я поджёг, этот грех на мне.

Далее дело не пошло, звучало только «не виновен», «не знаю», только один раз промелькнуло:

– Какой же я убивец, есжели детишки не дымом задохнулись, а ядом травлены были.

– Откуда, Роман, ты знаешь, что они травлены?

Замкнулся улиткой в домике и больше ни слова не произнёс.

История на том не закончилась, года через три из сибирской каторги в сыскную полицию пришли две бумаги – одна о том, что раб Божий Роман Лапиков скончался от чахотки и вторая – письмо от почившего.

«Василий Михайлович! Решительно не нахожу слов, как мне испросить у Вас прощения. Я глубоко виноват перед Вами, перед Вашими и заботами обо мне, который не стоит порядочного плевка; говорю это от всего моего испорченного сердца и, ради самого бога, прошу только не рвите этого письма и прочтите его. Следует прежде всего твердо помнить, что не безнравственность вообще, не порочность или жестокость приводят людей в тюрьму и каторгу, а лишь определенные и вполне доказанные нарушения существующих в стране законов.

А значит, мне, явившемуся таким нарушителем, не стоит роптать на судьбу, ибо грешён во всём, даже в том, что своим появлением на свет обратил ложе матери в смертельный одр.

Опять в этом году наступало лето со всей своей раздражающей прелестью. Сейчас могу сказать, что разумеется, не являюсь пороком и не в состоянии предвидеть, что это будет последнее моё каторжное лето, но душу наполняли тоска и горечь, а на руках оставалось после кашля всё больше и больше сгустком крови. Это лето было для меня тем тяжелее, что болезнь оставила в наследство постоянные боли в руках и ногах, и врач, соизволивший осмотреть меня весною, освободил меня на неопределенное время от обязательной работы в виду слабости.

Но не об этом мне хотелось Вам, Василий Михайлович, поведать. Мои дни на исходе, с каждым вздохом и стуком сердца приближается мой смертный час и именно поэтому, мне не хочется уходить с тяжким грузом на душе, ибо был причастен к мерзостным преступлениям, что теперь съедают моё тело.

Вы были правы, когда предположили, что я имею непосредственное отношение к поджогу дома Степаниды. В тот вечер, а вернее ночь, я ускользнул из дома, оставив сожительницу спящей, чтобы потом она могла подтвердить мою невиновность. Как ни дрожали мои руки и не было мне тревожно, но это я задушил детей, вытащил из подвала убитую ранее Степанидой женщину, которую мы подобрали в столицу и которую никто не стал бы искать, да и кому нужно заявлять о пропаже бездомной нищенки. Положил на кровать, а рядом бросил завернутые в тряпку челюсть и зубной мост, кольца уже были на руках.

После всего выше изложенного разлил горючую жидкость по дому и поджёг.

Оставалось дождаться следствия и я мог ехать к милой моему сердцу Степаниде.

Но вмешались Вы, Василий Михайлович, и всё пошло не так, как задумывалось. Встреча со Степанидой не могла состояться по причине моего задержания, только теперь я понял, что не нужен этой женщине, которую обожал и в то же время боялся до смерти.

Бог ей судья, пусть будет счастлива, хотя счастья на крови не построишь.

Надеюсь, Вы поняли всё то, что я хотел сказать, и видимо, будете читать письмо, когда мои бренные остатки засыплют мёрзлой землёй.»