– Пиши, Миша, сего дня, семнадцатого октября, – Путилин начал надиктовывать текст протокола, – тысяча восемьсот семьдесят пятого года совершено убийство мещанина Николая Ивановича Пелевина, семнадцати лет, православного, проживавшего по Кабинетной улице в доме номер семь третьего участка Московской части. Тело найдено в устроенной подвальной комнате вышеуказанного дома. Написал?

– Дальше, – коротко ответил Жуков.

Час тому Екатерина Васильевна вернулась домой, хотела прибраться в комнате сына, начала открывать дверь, но что—то помешало. Она с силой надавила.

– Как потом звала дворника, ничего не помню, как ножом, – позже рассказывала женщина, всхлипывая и закрывая рот платком.

Юноша лежал на спине у самой двери, доктор, осматривавший его, насчитал шесть ран на теле: три на груди, одну на левой руке и две на спине.

– Хватило бы первого удара, остальные нанесены то либо злобы, то ли по иным соображениям, – склонил голову к плечу, – с эти, голубчик вы мой, Иван Дмитрич, по вашей части. Психологические мотивы не моя ипостась, моё дело лечить бренное тело или подтверждать, что это бренное тело никогда не будет дышать.

– А вы – философ, милый Карл Иваныч, – ответствовал Путилин.

– Станешь, когда такие картины видишь, – и он указал на лежащее тело.

– Итак, что мы имеем? – начальник сыскной полиции Путилин заложил руки за спину и усталым взглядом смотрел на распростёртое у ног мёртвое тело.

– Труп, – так же устало ответил Жуков, неизменный помощник в последние годы.

– Юмор уместен в другом месте, – назидательно сказал Иван Дмитриевич.

– Простите, задумался.

– Что мы имеем?

– Зверски убитого молодого человека, исчезнувшего постояльца Георгия Михайлова, его метрического свидетельства, пропавших серебряных часов, бумажника, предположительно со ста рублями и шкатулку со следами взлома, – перечислил Миша.

– И что приходит на ум?

– Самое обыденное, – Жуков почесал висок, – постоялец убил сына хозяйки, украл некоторые вещи, попытался сперва открыть, а потом взломать шкатулку, что ему не удалось и скрылся в неизвестном направлении.

– Почему с собой шкатулку не прихватил?

– Слишком велика, мог на пороге или улице с хозяйкой столкнуться, побоялся.

– Вполне возможно, – Путилин добавил горечи в приготовленное помощником блюдо, – но зачем лишать жизни юношу, если постоялец мог, запросто, похитить вещи в ее отсутствие. Не вижу резона?

– Тогда вторая версия, кто—то…

– Если это был кто—то, то, любезный Миша, тебе стоит поискать свидетеля, улица, как ты видел, когда мы приехали сюда, отнюдь не пустыня, да и соседи не безглазые и безухие существа, так что дерзай, – Иван Дмитриевич указал на дверь, – жду с новостями.

– Вы говорили, что юношу, вашего постояльца зовут Георгий? – Путилин разговаривал с хозяйкой в маленькой гостиной со старой потертой мебелью, знавшей, видимо, времена, когда Екатерина Васильевна имела больший, чем ныне капитал.

– Георгий Михайлов, – женщина смутилась и тихо добавила, – незаконнорожденный сын одной моей знакомой Петербургского уезда.

– Давно он у вас проживает?

– Почти год.

– Что о нём можете сказать?

– Добрый, стеснительный, если вы, – она всхлипнула и тут же взяла себя в руки, – думаете, что он способен на такое злодеяние, то вы глубоко ошибаетесь. Я боюсь, что и он… что и его… что, – слёзы потекли по морщинистым щекам женщины.

– Успокойтесь, – Путилин поднялся и налил из графина в стакан воды, протянул Екатерине Васильевне, – будем надеяться, что с ним ничего плохого не произойдёт? Может быть, Георгий на службе?

– К сожалению, три дня тому ему отказали от места.

– Где до этого он служил?

– В какой—то лавке, но какой, к сожалению, не помню.

– Хотя бы в какой части города?

– Где—то у Сенной, – женщина задумалась, – а может, и Знаменской. Нет, врать не буду, не помню.

– А где, вы говорите, знакомая ваша проживает в Петербургском уезде?

– В Мурино.

– Вы говорите, пропали серебряные часы, бумажник?

– Да, – Екатерина Васильевна, видимо, стала привыкать к мысли, что сын теперь не с нею.

– Больше вы ничего не заметили пропавшего?

– Да, что у нас… меня, – поправилась она, – брать, сами видите, – женщина махнула рукой.

– У вашего постояльца?

– Не знаю, видела на столе у него метрическое свидетельство, ныне не лежит. Может, переложил в другое место?

– К кому мог ещё поехать Георгий в столице?

– Я думаю, ни к кому. За год он так и не обзавёлся друзьями.

– Георгий и Николай приятельствовали?

– Да, они были одногодками со сходными интересами.

– Простите, вино не употребляли?

– Что вы, Иван Дмитрич! Господь с вами, наверное, и запаха не чуяли.

– Хорошо, когда у меня возникнут новые вопросы, я могу вас потревожить?

– Заезжайте.

Жуков обходил квартиру за квартирой, близь лежащие дома, но только один из жителей выказал интерес и вспомнил:

– Знаю я и Георгия, и Николая. Когда видел их? Так, Николая вчера, а вот жильца Катькинового сегодня. В каком часу? Так это мне не ведомо, своих не имею по причине бедности, а чужими не пользуюсь, ни к чему. Постойте—ка, не было полудня. Откуда могу знать? Так пушка не стреляла ещё. Какая? Да, вы господин хороший, не столичный, что ли? Петропавловская—то… То—то… В каком виде я его видел7 Так выскочил из дома в расстёгнутом пальто, волосы растрёпаны, взгляд какой—то дикий, в руке что—то узкое, длины вот какой, – он показал руками размер, – нож? Может, и нож. Из кармана что—то торчало, это точно. Где я стоял? А вот там, – мужчина показал рукой.

– Что, Михал Силантьич, новенького принёс? – Путилин столкнулся с помощником у входа в сыскное отделение.

– Никто ничего не видел, никто ничего не слышал, словно в пустыне живём, а не столице Российской Империи, – пожаловался Жуков, пряча хитрую улыбку за маленькими в две тоненькие полоски усами.

– Не томи, любезный, – Иван Дмитриевич выказал интерес, – по глазам и хитрющей улыбке вижу, что время потратил не впустую.

– Есть немножко, – тряхнул кудрями Миша.

– И…

– Есть один маленький человечек, он, в самом деле, вот такого росточка, – Жуков показал рукой, – так он, Иван Костромин, видел, как Георгий Михайлов выбегал из дома в расстегнутом пальто и с каким—то узким предметом в руке.

– Ножом?

– Свидетель не видел точно, нож это был, палка или иной предмет, но узкий и длинный.

– Та—а—ак, – тянул Путилин, – т—а—а—ак. Показание записал?

– Обижаете, – Миша показал, что обиделся.

– Значит, сдвинулось с мёртвой точки наше топтание, будь оно неладно.

– Похоже.

– Ты думаешь, что Михайлов – убийца?

– Всё показывает на него.

– Не допускаешь, что пришёл, а там Николай лежит с ножом в груди, выхватил, чтобы облегчить дыхание, но понял – не помочь и сбежал с испугу.

– Может и так, – скривил губы, – но сомневаюсь я, нашёлся бы он уже, а не бегал бы.

– Вот, что Миша, поезжай—ка в Мурино, там поживает мать Михайлова, посмотри, не в ее ли хоромах хоронится наш пропавший.

Поездка в Мурино оказалось пустой, Георгий месяц, как там не появлялся. Это подтвердили и соседи, и становой, который по счастливой случайности заехал по делам службы к старосте. Но все встреченные отзывались о Михайлове в крайне лестных выражениях, что, мол, помогает матери, всегда приветлив, ласков, никогда слова грубого не скажет. В общем не человек, а сущий ангел, которому крылышки пришить и в собор на видное место, как образец добродетели.

Одно хорошо, если Георгий появится в Мурино, то староста телеграммой даст знать об этом.

– Теперь я теряюсь, – честно признался Миша Путилину, – так Михайлова описывают, что добрее человека нет, а факты говорят обратное.

– Ты хочешь сказать, убил и скрылся.

– Так получается.

– Душа ближнего – потёмки, – Иван Дмитриевич произнёс с иронией в голосе.

– Не потёмки, а непроницаемая темень.

– Не знаю, Миша, не знаю, может, ты и прав, но посуди, – Путилин нахмурился, – Георгий Михайлов, юноша семнадцати полных лет, по отзывам окружающих ангел во плоти, и вдруг хватает нож, убивает, ну не приятеля, а человека с которым прожил бок о бок некоторое время. Не странно ли? Не вяжется веревочка в узел.

– Но факты упрямая вещь, от них невозможно отмахнуться, как от назойливой мухи?

– Да, отмахнуться нельзя, но представить в другом свете можно.

– Это как? – Изумился Миша.

– Иди, подумай, – махнул рукой Иван Дмитриевич, – голова у тебя светлая, мысли прямолинейные, незашоренные рутинной работой, притом убийство совершено с жестокостью, а наш подозреваемый мухи обидеть не может. Иди, Миша, иди сопоставляй факты и сведения. Копай глубже, не смотри, что лежит на поверхности, можешь попасться на удочки обманного восприятия полученных сведений.

Утром в сыскное пришла женщина лет сорока пяти в тёмном платке, толстоё вязанной кофте и стареньких башмаках, долго ждала самого главного начальника, пока пришедший на службу Путилин ее не принял. Узкое лицо со следами былой красоты, прямой нос, побледневшие то ли от переживаний, то ли от холода губы и глаза, поблёкшие, мёртвые, не вязавшиеся с обликом женщины.

– Меня зовут Агрипина Филиппова, – произнёсла она и протянула лист бумаги, оказавшийся запиской, написанной крупным каллиграфическим почерком.

Иван Дмитриевич углубился в чтение, которое не заняло много времени.

«Любезная Агрипина Ивановна!

Жизнь, как и всякая вещь, подходит к концу. После увиденной крови, которая осталась на моим руках,, мне более не хочется влачить жалкое существование. Оно итак, как нитка, каждый может перерезать ее, поэтому сяду в паутовскую лодку, выйду в кронштадский залив и отдам себя в руки проведению. Пусть будет то, что будет, пусть будет то, что я заслужил своими проступками.

Кровь тянет на дно.

Агрипина Ивановна! Передайте матушке, что последние мысли о ней.

Кровь вопиёт и зовёт к искуплению.

Когда получишь письмо, видимо, море поглотит моё бренное тело.

Прощай, не вспоминай плохо.

Георгий».

После прочтения Путилин задумался и вызвал звонком дежурного чиновника, которому приказал найти Жукова.

– Я – воспитательница Егоши, – женщина теребила в руках платок, – я чувствую, что он попал в беду и не знаю, чем могу ему помочь. Мне в Кронштадте его не найти, даже представления не имею, у кого он там может быть, а вы – сыскная полиция.

– Когда вы получили письмо?

– Рано утром.

– Кто вам его доставил?

– Не знаю, небритый человек, по виду рабочий.

– Он не называл имени или имён.

– Нет, отдал листок и ушёл.

– Георгий склонен к самоубийству?

– Что вы? Даже в мыслях такого не было.

– Почему такая уверенность?

– Я же Егошу воспитывала.

– Что могло произойти такого, что побудило Георгия написать такое письмо?

– Вчера вечером я узнала, что какая трагедия произошла на квартире Пелевиных. У меня в голове не укладывается, но с уверенностью заявляю, Егоша кровь пролить не мог.

– Но люди меняются?

– Только не мой воспитанник.

В дверь постучали, вошёл Жуков. Иван Дмитриевич протянул письмо помощнику и, кивнув головой, сказал:

– В срочном порядке отправляйся в Кронштадт и возьми с собой двух агентов.

– Будет исполнено.

Разговор продолжался ещё с полчаса, говорила одна Агрипина Ивановна, рассказывая всё, что помнила хорошего о воспитаннике Егоше, какой он был чистый душой и мыслями, потом про мелкие детские шалости, кто из ребятишек себя так не вёл, про серьёзность характера и мягкость в общении с людьми, про мысли о будущем.

Пока плыли в Кронштадт Жуков с десяток раз перечитал письмо, вроде бы всё ясно, но не до конца. Кровь, может быть, даже наверняка, убитого Пелевина, почему увиденная? Осталась на руках, понятно, а увиденная? Загадка. Перерезать нить, тоже в принципе понятно, а вот что означает «паутовская лодка»? Паутов, фамилия хозяина? Найти в таком большом городе? Хотя для чего адресный стол и полицейский участок? Может, залив? Хотя нет, такого названия Миша не помнил. Так, южная часть города отпадает, там ходят суда, катера, много народа, а Георгию нужно пустынное место. Значит, западная часть и северная. Хотя северная, там стена и лодок возможно никто не хранит. Тогда остаётся только западная часть – побережье с полверсты, но если там ничего, тогда стоит проверить северную – это верста с четвертью. Лишь бы успеть.

На пирсе Миша узнал, что в городе есть знаменитый постоялый двор мещанина Паутова и находится он, как раз, на западной оконечности. Сразу же созрела мысль – проверить в первую очередь, а потом уж за остальное и Жуков не прогадал.

Георгий Михайлов сладко посапывал в углу паутовского трактира, находящегося при постоялом дворе.

– Этот? – Кивнул небрежно половой в сторону спящего на лавке юноши, – дак, со вчерашнего дня и выпил немного, угощал присутствующих за упокой души какого—то Николая.

– Расплачивался чем?

– Ассигновками, – половой прищурил глаз, – мы на слово не верим, сколько тут, вроде приличных бывает, а у самих в кармане блоха на аркане.

В чувство Михайлов начал приходить только в дороге, не понимал, что за его задержали, но потом сознание, замутнённое водочными парами, вдруг резко, в один миг прояснилось, Георгий поник головой и до столицы не произнёс ни слова.

– Значит, вы и есть Георгий Михайлов, квартирант Екатерины Васильевны Пелевиной, – Путилин внимательно осматривал юношу, стыдливо присевшего на краешек стула.

Перед Иваном Дмитриевичем лежали на столе вещи, изъятые из карманов задержанного: метрическое свидетельство, кошелёк с 77 копейками, сломанный карандаш, грязный платок и горсть орехов.

Георгий молчал.

– По вчерашнему событию вы можете что—нибудь сказать?

Юноша стал, словно на голову меньше, втянул в плечи, руки поникли, плечи стали узки, голову опустил, видимо, уставился взглядом на не совсем чистые руки.

– Вы хотите что—нибудь показать или избрали орудием молчание?

– Я, – хрипло произнёс Георгий, – не понимаю, почему я арестован?

– Вы считаете себя задержанным незаконно?

– Да.

– Где вы были вчера до полудня?

– Вчера? – Переспросил юноша.

– Да.

– Не помню.

– Вы хотите сказать, что не знаете о произошедшем вчера до обеда на квартире Пелевиной?

– Н—да, – также тихо ответил Георгий.

– И значит, вы не знаете, что Николай Пелевин вчера убит?

Михайлов ещё больше втянул голову в плечи, вцепился руками в колени.

– Не—е знаю.

– Стало быть, не вас видел свидетель выходящим из дома, где вы квартируете?

– Наверное, меня, – тяжело задышал Георгий.

– Стало быть, вас? – Путилин постучал карандашом по столу. – Не хотите ли добровольно поведать о происшедшем?

– Я не могу, – краска отхлынула от лица юноши, – мне до сих пор страшно вспоминать.

– Всё позади, – Иван Дмитриевич смотрел в окно, – осталось только высказать, что вас гложет.

– Вчера, в самом деле, часов в одиннадцать, а может и около полудня, я воротился на квартиру, а там, – Георгий на миг умолк, – Коля лежал на полу с ножом в груди, мне показалось, что он дышит, я вытащил нож, но было поздно. Меня охватил страх и я сбежал.

– Почему вы не позвали дворника или полицию?

– Я был сильно напуган.

– Где нож?

– Я бросил возле тела.

– Вы никого не встретили по дороге на квартиру?

– Никого.

– Никто не попадался навстречу?

– Я же говорю, никто.

– Что—нибудь странное, подозрительное вы не видели?

– Мне показалось, что в соседней комнате мелькнула тень, меня охватила такая паника, что я очнулся только по дороге в Кронштадт.

– Следовательно, вы отрицаете причастность к преступлению?

– Я не убивал, – начал повторять Михайлов, раскачиваясь вперёд и назад, обхватив руками голову, – я не убивал.

– Уведите в камеру, – распорядился Путилин, – и позовите Жукова.

Миша явился с сияющим видом, словно выиграл в рулетку крупную сумму.

– Пока плыл из Кронштадта, одна мысль не давала покоя, если Михайлов – ангел во плоти, то почему сбежал из квартиры? И почему не прихватил деньги Пелевиных, ведь он, наверняка, знал, где они лежат. Почему не прихватил самое ценное, а летел стремглав, словно увидел приведение?

– К каким выводам ты пришёл?

– Не Михайлов – убийца, а кто—то другой, кто хотел, чтобы Георгия таковым считали.

– И на чём основываются твои предположения?

– Сперва выстрел пушки, потом испуганный вид юноши, ценности и деньги не взяты.

– Это только слова, – подзадоривал Мишу Путилин.

– Потом мне показалось странным, что никто не видел Михайлова, выбегающим из дома, кроме одного человека. Он, кстати, дожидается в коридоре.

– Иван Костромин.

– Он, – даже не удивился Миша.

– Пригласи—ка его.

В кабинет, теребя в руках кепку, зашёл небольшого роста мужчина с реденькой на лице бородкой и пышными бровями, которые первыми бросались в глаза. Потом хитренькая лисья мордочка с длинным острым носом и низким лбом.

– Здравия желаю, ваше превосходительство!

– Тебе того же, – поприветствовал в свою очередь Путилин, – присаживайся, в ногах правды нет.

– Стоячи, нам сподручнее.

– Как желаешь. Имя и фамилия?

– Моё?

– Своё я знаю.

– Отставной солдат Иван Иванов сын Костромин.

– Давно проживаешь в столице?

– Десятый годок.

– Проживаешь на Кабинетной?

– Так точно, всё время на Кабинетной, ваше превосходительство.

– Пелевиных знаешь?

– Так точно, у них ещё мелочная лавка своя, – с мечтанием в голосе сказал Костромин.

– Стало быть, и Николай на глазах рос?

– Вот с таких, – он показал рукой.

– Знаешь, что лишили жизни сына Екатерины Васильевны?

– Ведаю, слухи быстро разносятся.

– Ты говорил моему помощнику, что видел, как Михайлов, квартирант Пелевиных убегал из дома?

– Видел, расхлестанный был, лицо бледное, волосы в разные стороны.

– В котором часу?

– До полудня точно.

– В руке нож он держал?

– Нож.

– Точно нож.

– Ваше превосходительство, неуж—то я нож от палки не отличу.

– Ты ж говорил, что не разглядел? – Вставил Миша.

– Нож – это был, – уверенно сказал Костромин.

– Значит, до полудня дело было?

– Да.

– И ты слышал выстрел пушки? – Снова спросил Миша.

– Так точно, ваше благородие, – Иван смотрел в глаза Миши.

– А я вот сегодня прислушивался, а выстрела не услышал, хотя ждал его.

– Не знаю, ваше благородие, но у меня, может, слух лучше?

– Скажи, когда Михайлов выбегал из дома, он ни с кем не столкнулся?

– Я бы заметил.

– А вот Семён Силкин утверждает, что Георгий на него наскочил у дома.

– Врёт ваш Силкин, не было этого.

– Значит, ты в стороне стоял и от угла, который мне показал, всё видел?

– Так точно.

– Следовательно, один из вас, Силкин или ты, соврал?

– Значит, так.

– Семён лицо не заинтересованное.

– А я? – Перебил Костромин.

– Я думаю, да.

– И каким макаром? – Улыбнулся щербатым ртом допрашиваемый.

– Ты был в квартире?

– Наговоры, – вскочил Иван, борода тряслась, в уголках губ появилась слюна.

– Сядь, – грозно сказал Путилин и сказал Мише, – продолжай.

– Дело в том, что когда ты вошёл к Пелевиным, подъехал Семён Силкин на подводе, погрузился и после столкновения с Михайловым, уехал. Когда же вышел ты, на улице никого не было. Куда ты дел нож?

– Не понимаю о чём вы говорите? – выдавил из себя Костромин.

– Чего ж не понять? – Вступил в разговор Путилин. – Ты убил, часы я найду, как и нож, видимо, ты хранишь всё накопленное и жадность на дала выбросить такую улику, как рублёвый бумажник. Я уверен в том, что ты убийца, всё говорит против тебя и, как сказал Михаил Силантьич, выстрел, часы, бумажник, мотив я обязательно найду. Просто не понимаю, как можно убивать того, кто с детских лет бегает под ногами. – Костромин играл желваками.– ненависть что ли такая или простая зависть?