О том, что по Песочной улице Петербургской стороны совершена кража со взломом, начальнику сыскной полиции доложил дежурный чиновник, как только Путилин открыл входную дверь в отделение.
– Отправлен ли туда кто из агентов? – вопрошал Иван Дмитриевич.
Над городом светило июльское солнце, дарующее живущим умеренное тепло, при котором не надо прятаться от зноя в тени, но и надевать летние плащи и пальто.
Захотелось самому съездить по адресу, посмотреть, что и как. Не то в последнее время только и корпел над бумагами: циркуляры, доклады, отчёты, записки. Голова кругом идёт.
– Нет, – ответил дежурный.
– Кто из чиновников по поручениям в отделении?
– Господа Лерман, Жуков, Иванов, – перечислял чиновник.
– Пожалуй, передайте Жукову, что через пять минут буду ждать его в пролётке.
Дом нашли сразу, у калитки стояло с десяток зевак, которые, как мухи, чувствуют особым чутьём, где совершилось любопытное, и о чём можно построить самые невероятные догадки, поговорить, наконец. Люди вытягивали шеи, некоторые старались подняться на забор, только бы хоть что—нибудь увидеть.
Путилин и Жуков остановились перед полицейским, не пускающим к месту преступления посторонних.
После предъявления жетонов, стоящий на посту вытянулся в струнку, пожирая глазами начальника сыскной полиции.
– Пристав там? – Иван Дмитриевич указал на дом.
– Нет, только помощник пристава господин Петров.
Прошли в дом, надо осмотреть место преступления. Давненько не выезжал Путилин, даже ладони зачесались от нетерпения. Три года отставки, когда Иван Дмитриевич оставил службу для поправления здоровья, не прошли даром. Ноги, спина перестали беспокоить, спокойный сон без нежданного пробуждения. Когда каждую секунду ждёшь, что вот прозвенит колоколец и на пороге появится, как чёртик из коробочки, посыльный.
Первый день службы после отставки выпал на 3 июня, с утра светило солнце и, как ни странно, видимо, без вмешательства Всевышнего не обошлось, ни единого происшествия, заслужившего внимания. Сперва Иван Дмитриевич посвятил время знакомству с сыскным отделением, за три года кто—то подал в отставку, кто—то получил продвижение по службе, кто—то, как пишут, выбыл по естественным причинам. Вот и документы, реляции, циркуляры изменились по форме, приходилось сразу не только привыкать к новому, но и учиться некоторым вещам.
– Здравия желаю, Николай Петрович! – Поприветствовал помощника пристава Путилин.
– Иван Дмитрич, – с усердием Петров тряс руку начальника сыскного отделения, – сколько лет, сколько зим, – обрадовано шептал надворный советник, – наслышан, Иван Дмитрич, наслышан о вашем возвращении. Стало быть не дает покоя вот тут, – и он рукой провёл по левой стороне груди, прищурил глаз, – тянет в родные места.
Путилин только улыбался, приятно, когда тебя не забывают и с таким вот чувством встречают. Значит, не зря возвернулся на старое место. Кто ж, как не он, не понаслышке знает тот мир, что в обычае всех правителей, высших чиновников скрывать за фасадом благополучия. – А у нас такая вот напасть, – с некоторым стеснением добавил помощник пристава.
– Народец не меняется, – Иван Дмитриевич, наконец, смог вставить слово, – как пять лет тому, как и десять. Алчен и завистлив до чужого добра.
– Вот именно, жаден. Готов с собрата снять последнюю рубашку.
– Ну, – проворчал Жуков, – этому хозяину до последней рубашки,..
– Миша, – с укоризной произнёс Путилин и обратился к помощнику пристава, – что всё—таки стряслось.
– В участок, – лицо Петрова стало серьёзным, сдвинутые к переносице брови добавляли какой—то таинственности словам помощника пристава, – почётный гражданин Котельников дал знать о совершённой в его доме краже. Я сразу же известил сыскную полицию, – и добавил, словно бы оправдываясь, – как предписывает циркуляр градоначальника, сам же выехал на место преступления. – Предвосхищая дальнейшие вопросы, добавил, – к сожалению, не успел толком ничего посмотреть.
– Где хозяин? Афанасий Петрович, если не ошибаюсь? – Как и в былые времена прежде, чем выехать по адресу, где совершено злодеяние, Иван Дмитриевич просматривал бегло сведения о хозяине, жильцах, доме или квартире.
– Господин Котельников расстроены и на вопросы отвечает неохотно, говорит. Вы поставлены искать, так ищите.
– Могу ли я с ним поговорить?
– Пожалте за мной.
– Миша, – обратился к помощнику Иван Дмитриевич, тот понял по одному только взгляду начальника, что стоит заняться обитателями дома.
Хозяин, грузный мужчина лет шестидесяти, сидел в комнате, называемой купцом кабинетом и в соответствии с этим устроенном по его пониманию – стол, покрытый зелёным бархатом, несколько стульев с резными ножками, три шкафа с книгами разных размеров, поставленных кое—как, массивный кожаный диван, на стене портрет Государя соседствовал с портретом хозяина, нарисованным не очень умелым художником.
Господин Котельников восседал за столом, именно, восседал, а не сидел. Перед ним стоял наполовину опорожнённый графин, рюмка, налитая до краёв, и тарелка с солёными рыжиками. Он сжал губы и с такой ненавистью посмотрел на вошедших, что у Путилина шевельнулась мысль, а не он ли, начальник сыскного отделения, виновен в краже.
– Здравия вам! – Произнёс Иван Дмитриевич.
Что буркнул в ответ хозяин, было не разобрать, но явно что—то нехорошее.
Путилин осмотрелся и сел на одно из стульев, закинув ногу на ногу, и опёрся вытянутой рукой на рукоять трости, словно павловский император скульптора Витали.
– Простите? – То ли вопрос, то ли утверждение в голосе начальника сыскной полиции, но сказаны с таким металлом в голосе, что купец от неожиданности вздрогнул и устремил взгляд на вошедшего наглеца.
– А вы, сударь, кто таков? – Провозгласил хозяин басом.
– Значит, вас, милостивый государь, лишили честно нажитого?
– Меня, а вы, – осёкся, увидев недовольное лицо помощника пристава, и сразу же для себя решил, что взял слишком круто, понизил голос почти до шёпота, – если правильно понимаю, то вы – начальник полицейской богадельни, что не может справиться с проклятыми ворами?
– Пожалуй, в чём—то вы правы, но называя наше учреждение богадельней, вам придётся долго вымаливать у Господа, чтобы он ниспослал вам милость найти вора и украденное, а мы по старинке ножками да головой. Да, – он поднялся, – если в ваши планы не входит помогать нам в поисках злоумышленника, тогда разрешите откланяться, время не терпит пустого безделья.
– Ну, сразу же, – хозяин поднялся вслед за начальником сыска, – вы того, зла не держите, я ж, как увидел, что шкатулка моя пуста, так вот сюда, – он указал рукой на левую сторону груди, – иголка кольнула. Не золота с каменьями жалко, а то, что вор в моё жилище прокрался и по моим, – постучал по груди, – комнатам ходил, а здесь я – хозяин, – грохнул кулаком по столу, – и кому позволю, тот и ходить будет.
– Афанасий Петрович, когда вы в последний раз заглядывали в шкатулку?
– Сегодня.
– А ранее?
– Недели две тому я прикупил новое кольцо с большим камнем изумрудом, вот тогда и открывал ее, – хозяин пальцами оттолкнул от себя большую, инкрустированную каменьями разных цветов шкатулку, словно она теперь стала до боли ненавистна.
– И две недели не заглядывали в нее? Никому не показывали?
Котельников скривил губы, что стало понятно – Афанасий Петрович никому ни при каких условиях не покажет заветные золотые игрушки.
– Для поисков не только злоумышленника, но и ваших ценностей.
Почётный гражданин открыл ящик и достал два листа бумаги, протянул начальнику сыска, тот принял список с удовлетворённым видом, напротив каждой вещицы была проставлена цена.
– Я знал, что вам потребуется, – пояснил хозяин.
– Кто знал о шкатулке?
– Пелагея с Марфой.
– Это кто?
– Кухарка и домашняя хозяйка.
Стало понятно, что Котельников любит похвалиться перед домашней прислугой купленным.
– Афанасий Петрович, сколько весила шкатулка?
– Я не знаю, но фунтов двадцать, но я не понимаю, почему они не забрали шкатулку?
– По карманам проще распихать, притом не привлекая особого внимания, – а шкатулку надо в сумку положить, да и никакой ценности не представляет для воров.
– А я думаю иначе, – Котельников крутил пальцами бороду и умолк, то ли делая вид, что задумался, то ли на самом деле пытаясь что—то сказать.
– Вы имеете на кого—то подозрения?
– На моих служанок, либо они кого—то навели.
– Но замок же взломан? – Подал голос помощник пристава.
– Это чтобы отвести от себя подозрения, – пробурчал хозяин.
– Афанасий Петрович, неужели более ни одна душа не знала о вашем, – Путилин запнулся.
– Так и говорите, богатстве.
– Именно.
– Да никому я не говорил и показывал. Люди ж, сами знаете, завистливы и охочи до чужого, вот и, – махнул рукой, – так найдите этого вора и как следует моих двух баб допросите, знают они всё, но темнят. Они виноваты, они, – хозяин погрозил кому—то пальцем.
– Забываете вы, Афанасий Петрович, прекрасную русскую поговорку: не пойман – не вор, – попытался вставить Петров.
– Так ловите, – возмутился почётный гражданин, – вы на службе и должны порядок блюсти, вот и ловите жульё.
– Отчего вы грешите на прислугу? – Вмешался Путилин.
– Так никто более не знал о моём заветном —то.
– И никому никогда не показывали?
– Никому.
– Никогда ни словом не выдали?
В ответ Котельников покачал головой.
– Вот вы покупали золотые украшения, камни у одного торговца?
– Не совсем.
– Значит, они могли знать о том, что у вас хранится?
– Вы думаете они? – Удивлённо сказал хозяин.
– Я вам рассказываю, что не только можно подозревать прислугу.
– Я не подумал, – Котельников сел на кресло и трясущейся рукой налил полную рюмку из графина, – не подумал, – задумчиво проговорил он, – а в прочем, – выпил, крякнул, взяв с тарелки рукой гриб, которым закусил, – вы – полиция, вы и ищите.
– Гости могли видеть или те, с кем дела ведёте?
– Исключено.
– Может, – Иван Дмитриевич постучал по графину, – слово за слово, ну и…
– Нет, когда я с кем—то, то воздержан. Могу только сам с собой.
– Понятно, не будем больше вас тревожить, надо и следствием заниматься, – улыбнулся Иван Дмитриевич.
– Так всегда, – сказал помощник пристава, когда вышли в гостиную, – к человеку с открытой душой, – а он, – махнул рукой.
– Человек расстроен, – Путилин посмотрел на список, в котором значилась итоговая сумма в сто двенадцать тысяч триста семь рублей с копейками, – можно понять его, куплено—то на кровные.
– Так—то оно так, но…
– Иван Дмитрич, истина жизни, – услышал Жуков, входя в гостиную, – состоит в том, что и люди в своей массе обитают в заблуждении, считая, что Бог в своём всемогуществе добр и мудр, что Он создал мир совершенным и установил райский порядок, и только дурно поступающий человек ломает порядок и извечную справедливость. Но истина же в том, что мир по сути несовершенен, и существование является своего рода епитимьей, мучительной проверкой, печальным паломничеством, и все, что тут живет, жило смертью и мародерством другого!
– Значит, человек, на ваш взгляд, тоже хищник?
– Вот именно! Это самое расчетливое, кровожадное и подлое животное.
Кто из хищников способен превращать подобных в рабов? Везде, куда ни посмотри, человеческим родом правит желание жить за счет других, а убийства, разбои, воровство. Господи, все худшие пороки не только природы, но и ада, правят бал.
Если бы в полях в изобилии не росли хлеба, не плодоносили деревья, коровы не давали молока, но в людях живет, – помощник пристава остановился, подбирая слово, – бесовская алчность, дикое желание оторвать себе кусок, лишь бы другим не досталось. Я не понимаю, почему человек насилием и изворотливостью присваивает себе столько всего, что хватило бы на жизнь сотням, да каким сотням, тысячам, словно это подобие человека собирается жить вечно.
– Да вы, как я погляжу, Николай Петрович, философ.
– Простите, разговорился.
– Ничего, в само деле, вы во многом правы, – и, не дожидаясь ответа, повернулся к Мише, – чем порадуешь?
– Пока нечем, – Жуков сжал губы.
– Не темни.
– Посмотрел я замок на двери, царапины больно уж искусственные.
– Считаешь, что для виду?
– Именно, сделали вид, что взломали, а сами проникли без затруднений.
– Ты знаешь, что хозяин держит в подозрении служанок?
– Не думаю, чтобы они были способны, я с ними успел поговорить.
– Может быть, их знакомые, любовники или…
– Нет, – покачал головой Миша, – я так не думаю.
– И каковы твои соображения?
– Пока не знаю, слишком наглядны следы на входной двери, ничего не раскидано. Такое впечатление, что вор прямым ходом направился в хозяйский кабинет, шкатулка не вскрыта, а аккуратненько отперта ключом, иначе злоумышленник унёс ее с собою, не стал бы вскрывать здесь, не поднимая шума. А может быть, и ещё проще. Не сразу всё забрал, а частями.
– Ты предполагаешь, что…
Миша опередил Путилина:
– Я убеждён, что драгоценности выносили частями из—под носа хозяина.
– Следовательно, знали, пока не купит новую вещицу туда не заглянет, притом я заметил, что шкатулка вскрывалась ключом.
– Вывод один, виновен кто—то из домашних.
– Господа, семейство Котельникова не способно на такую дерзость, – возмутился помощник пристава, – Анна Вячеславовна, дама образованная, да и дети их слишком малы для таких… для такого… для… Нет, господа, в десять лет так не поступают, это старшему сыну Афанасия Петровича Петру только десять.
– Николай Петрович, я же не говорю о детях и жене, есть родственники, которые бывают в доме Котельникова, наверняка, есть братья, сёстры, дети родных. Вот их в первую очередь и проверим. Да, Миша, я заметил, что Афанасий Петрович, когда речь зашла о шкатулке, поглядывал на стол, видимо, держал предмет обожания в нижнем ящике. Проверь, как вскрыт ящик – сделан вид или на самом деле взломан.
– Иван Дмитриевич, вы полагаете, – начал помощник пристава.
– Николай Петрович, пока я не проверю и не найду свидетельств причастности к преступлению какого—то злоумышленника, я не перестану подозревать тех, кто мог, понимаете, мог или имел возможность совершить столь дерзкое деяние. Вы же недаром говорили о природе человеческой натуры? Всякое деяние имеет своё внутреннее побуждение.
Миша, хотя возрастом был молод, но следствия вёл грамотно, ибо с юного возраста в сыскном отделении. И не смотря на крики и возражения хозяина дома, осмотрел ящик стола, усмехнулся, когда увидел царапины на пластине замка, эдакую неумелую попытку показать, что взломан. На шкатулке отсутствовали какие —либо следы, открывали ключом.
Когда Котельников влил в себя очередную рюмку, Жуков поинтересовался:
– Афанасий Петрович, скажите, где вы храните ключи от ящиков стола и шкатулки?
– Зачем это? – Язык хозяина начинал заплетаться.
– Тогда спрошу иначе, кто знал, где они хранятся?
– Только я.
– Так где?
– Чтоб не потерять, – Котельников указал рукой на дверь, – кладу вон туда, слева от косяка. Нет, не там, – нетерпеливо произнёс хозяин, – да, в той нише.
Миша едва нащупал маленькое углубление, надо было поднять руку, чтоб его нащупать. С высоты даже самого длинного человека стена казалось сплошной.
– Кто знал о нём?
– Только я, – упрямо твердил Котельников.
– Мог кто—то подсмотреть, куда вы их кладёте?
– Нет, я всегда очень осторожен, ведь в этой, – он оттолкнул от себя шкатулку, словно неприятную взгляду жабу, – хранится, – поправился, – хранилось, почитай, более ста тыщ.
– Благодарю, – и уже взявшись за ручку двери, Миша обернулся с видом, словно забыл задать вопрос, сугубо для формальности.
– Извините, Афанасий Петрович, кто проживает в вашем доме, кроме прислуги?
– Мои сыновья, жена, – он пожал плечами, – пожалуй, и всё?
– У вас есть братья, сёстры?
– Нет, – покачал головой.
– У вашей жены?
– Два брата.
– Как часто они бывают в вашем доме?
– Гм, – задумался хозяин, – да я их и не замечаю, – потом отмахнулся, – спросите лучше у жены, тем более, что их постоянно путаю, то ли младший Сигизмунд, то ли он Казимир, не знаю, больно уж они прилипчивые, а я таких не жалую.
Из поведения Котельникова Миша вынес, что тот не только замкнутый в общении с родственниками или знакомыми, что даже пришедших в дом не замечает, но не имеет к ним никакого интереса, а вот перед прислугой любит прихвастнуть.
Жуков решил вновь поговорить с прислугой, которую хозяин держит в подозрении.
Пелагея Павлова, женщина лет пятидесяти, с белыми, как свежепомолотая мука, руками, которые ежесекундно протирала чистым полотенцем, смотрела на сыскного агента серыми глазами и, словно бы хотела сказать: «Я же всё поведала? Что надобно ещё?»
Марфа Таранина была молода, едва ли ей, прикинул Миша, исполнилось, ну, может быть, лет двадцать пять. Красивое лицо, на котором виднелась застенчивая улыбка, ямочки на едва зардевшихся щёках.
– Значит, братья Анны Вячеславовны Сигизмунд и Казимир часто здесь бывают?
– Хм, – хмыкнула Пелагея, сдерживая смешок, – а то! Если бы не обеды Афанасия Петровича, так ходили бы голодными и вообще без штанов.
– Поля, – с укоризной произнёсла Марфа, указывая глазами на сыскного агента, мол, не надо о семейном хозяев.
– Я понимаю, – Миша сжал губы, но потом вроде бы задумчиво произнёс, – не всем же достаётся капитал.
– Не всем, – передразнила Пелагея, – но наш—то. – имея в виду Афанасия Петровича, – сам трудами приобрёл, а не от дедов, капитал которых растранжирили на карты да… на особ женского пола. И потом из себя строить благородных, готовых купить всё и вся, но с заплатами, извините, на заду,
– Как фамилия братьев госпожи Котельниковой?
– Мне не выговорить, как бишь их, Тржи… Трци… – Пелагея толкнула рукой Марфу, – скажи, ты ведь можешь выговорить.
– Из Тржцинских они.
– Значит, бывают ежедневно?
– К обеду поспевают каждый день, а вот вечером не всегда.
– Чем они заняты?
– А Бог их знает. Младшему Казимиру недавно семнадцать стукнуло, так такой тихий обходительный, как придёт, так в уголочке тихонечко сидит, – Миша заметил, что при этих словах Пелагеи Марфа хмыкнула и отвела в сторону взгляд, – а вот старший Сигизмунд, прости Господи, так тот себя хозяином чувствует. Всюду нос суёт, советы даёт.
– Сколько ему лет?
– То ли двадцать пять, то ли двадцать восемь, толком не знаю.
– Двадцать семь, – тихо сказала Марфа.
Жуков украдкой посмотрел на молодую женщину и решил, что стоит с ней поговорит без лишних свидетелей, может быть, что—то поведает новое, известное только ей.
– В каких отношениях братья с господином Котельниковым?
– Да ни в каких, – усмехнулась Пелагея, тщательнее начав протирать руки, – не удивлюсь, если Афанасий Петрович по именам их не путает. Выгнал бы их из дому, да ведь женины родственники.
Выждав минуту, Миша всё—таки сумел поговорить с Марфой, несмотря на то, что Пелагея, словно привязанная ходила за ней следом.
– Что о них сказать? – Говорила молодая женщина. – Один, хотя гоголем ходит, но смирный, боится, как бы его за дверь не выставили, а вот второй. настоящий пакостник, ни одной юбки не пропустит, а как у нас бывает, так мимо него не пройти, никто не видит, так либо ущипнуть норовит. Либо, – она зарделась лицом, – либо за грудь схватит.
– Это ты про Сигизмунда?
– Да что вы, – отмахнулась Марфа, – я ж о младшем Казимире.
– Дак ему только семнадцать? – Удивился Жуков.
– Молодой, да ранний. Никто не знает, – она приблизила губы к Мишиному уху, – а у него полюбовница есть.
– Не может быть?
– Он сам хвастал.
– Ну, – протянул сыскной агент, – мальчишка много мог наговорить.
– Вот и нет, видела я его зазнобу и с прислугой говорила. Ей Богу, не вру, – перекрестилась, – истинную правду говорю.
– И знаешь, кто она и где проживает?
Марфа назвала и адрес, и имя.
– Ему ж семнадцать?
– Иной раз кажется, что он постарше всех в доме будет. Хитёр, как лис.
Жуков отозвал в сторону Путилина и рассказал, что удалось узнать нового в деле. Иван Дмитриевич вскинул брови к верху, но удивлению не дал появится на лице.
– Поезжай, братец, к Варваре, – начальник сыскного отделения напутствовать помощника не стал, тот и так знал дело без излишних напоминаний, – да, – протянул список, который ранее дал Котельников, – и по дороге просмотри, вдруг, что увидишь.
Миша кивнул головой и, надевая фуражку, прошёл быстрым шагом к выходу.
– Что—то стряслось? – Помощник пристава не стал мешать разговору, но после того, как Жуков скрылся за дверью, направился к Ивану Дмитриевичу.
– Пустое. – отмахнулся Путилин. – Так на чём мы остановились? Ах да! Видите ли. Николай Петрович, жизнь нам преподносит такое, что диву даёшься. Вот вы говорите о порядочности семейства, я ж разве спорю, но за фасадом порой скрываются такие тайны, такие страсти, что никакой литератор не в состоянии придумать. За свою жизнь мне приходилось распутывать узелки в таких семействах, что не будь таких случаев, меня бы в дворницкой продержали день, да от ворот поворот дали бы.
– Я ж не об этом, Иван Дмитриевич, господина Котельникова я знаю не один год, сынки его родились на моих глазах и слышать такое, ведь я тоже не первый год на службе и в людях немного разбираюсь.
– Николай Петрович, я не смею подвергать сомнению ваше знание людей тем более, что вы знаете семейство Котельникова не первый год. Так подскажите, кто бывает в этом доме, ведь от вашего взгляда ничего не может укрыться? – Польстил помощнику пристава Путилин.
– Не хочу, чтобы вы, Иван Дмитрич, поняли меня превратно, но на самом деле, господа Тржцинские не достойны отца, статского советника, состоящего на службе при Министерстве Иностранных Дел.
– Даже так?
– Именно, не погнушалась Анна Вячеславовна сочетаться браком с купцом, правда Котельников не из последних, капитал у Афанасия Петровича солидный, дай Бог каждому такой иметь, – взгляд помощника пристава затуманился дымкой мечтания, – в грязь лицом не даст пасть, да и денег для жены и детей не жалеет, – и резко перевёл разговор в другое русло, – вижу помощнику списочек дали, что—то нащупали?
– И да, и нет, – уклончиво ответил Иван Дмитриевич, – надо одно предположение проверить, но, увы, я не хотел бы говорить заранее, знаете ли, выказывать надежду хозяину. Ведь дело может затянуться не на один день.
– Понимаю, тайна прежде всего.
– Вот именно.
– Не возьму в толк, – скривил губы Петров, – вы говорите, что к краже, может быть, причастен кто—то из домашних?
– Я не утверждаю, но предположение такое отметать нельзя.
– Анна Вячеславовна, братья ее Казимир и Сигизмунд, – Николай Петрович загибал пальцы, – сам Афанасий Петрович, сыновья, прислуга, Марфа и Пелагея, да, ещё дворник. Хозяин дела дома не делает, для этого держит контору на Невской линии Гостиного двора, чтобы служащие какие к нему в дом приходили? Ни разу не видел, если только какой посыльный? Да и тот дальше порога не пущен. Не знаю, – развёл руками, – кого подозревать. Не знаю.
– Николай Петрович, – Путилин вертел в руках шляпу, – оставьте это дело нам. Я думаю, скоро мы сможем узнать, кто покусился на драгоценности нашего купца.
– Анна Вячеславовна, – Путилин сидел на диване, на который указала ему хозяйка, рядом на краешке, казалось едва касается, притулился помощник пристава, – вам, видимо, известна причина, по которой мы находимся в вашем доме.
– Да, я знаю, – отвечала довольно молодо выглядящая женщина, с уложенными волосами. Точёное лицо абсолютно ничего не выражало, только блестели карие глаза.
– Господин Котельников заявил о пропаже драгоценностей на довольно солидную сумму.
– Мне известно об этом.
– Скажите, много ли гостей бывает в вашем доме.
– В этом, нет.
– В этом? – Переспросил Иван Дмитриевич.
– У нас есть ещё один дом на Моховой, именно, там мы принимаем гостей.
– Простите, а почему не здесь?
– Афанасий считает, что дом должен быть семейным очагом и никто не вправе нарушать уединение.
– Неужели никто не бывает здесь?
– Почему? Нас навещают мои братья.
– Может быть, есть и другие исключения?
– О нет! Афанасий против, он даже учителей, которые занимались с нашими детьми, выставил за дверь.
– Была причина?
– Нет.
– Скажите, как долго приходили к вам учителя?
– Точно сказать не могу, но, наверное, учитель музыки месяц—полтора, французского языка и того меньше.
– Вы упомянули братьев, они часто бывают у вас?
– Почти каждый день.
– Господин Котельников не против?
– Мне кажется, – женщина улыбнулась, – он не замечает их присутствия.
Прежде, чем навестить рижскую мещанку Варвару Григорьевну Чупрынникову, Миша направился к дворнику, который поведал. Да, к этой женщине приходят два господина. Молодой, лет семнадцати—восемнадцати с мудрёным именем, но она зовёт его Казиком, и второй, солидный господин в летах, с пышными бакенбардами, степенно раскланивается, словно идёт не к женщине недостойного поведения, а в театральную ложу. О молодом Варвара говорила, что брат, но какой же брат, если дворник самолично видел, как бесстыжая Варвара, почти в голом виде, провожала этого Казика, целуясь у двери. Фу, говорил дворник, срам. Самой лет—то сколько, а она такого мальчишку приманила.
Дверь открыла молодая девушка. Жуков был удивлён. Что рижская мещанка содержит прислугу.
– Как о вас доложить? – Проворковала девушка милым почти детским голосом.
– Михаил Силантьевич Жуков, приятель Казимира Тржцинского, с весточкой и подарком.
Когда сыскной агент вошёл в гостиную, то первой бросилась в глаза миловидная женщина лет двадцати пяти, хотя от дворника Миша знал, что ее тридцать четыре. Чёрные распущенные волосы подчёркивали какую—то неземную красоту. Тонкие черты лица более присущие человеку благородной крови покоряли правильными формами. Выразительные глаза из—под тёмных бровей смотрели скорее повелительно, нежели доброжелательно.
– Прошу, – она указала бледной рукой на стул, – Казимир мне о вас ничего не говорил, – приятный низкий голос чарующе прозвучал в возникшей тишине.
– По чести говоря, Казимира Тржцинского я знаю только по словам, – признался Жуков, отметив, что серьги в ушах и два кольца на левой руке из списка, который он изучал, пока ехал на квартиру госпожи Чупрынниковой.
– Что же вас привело ко мне? – Вопрос звучал вроде бы с изумлением, но с долей кокетства.
– Ваши серьги и вот те колечки на среднем и безымянных пальцах вашей очаровательной ручки.
– Что?
– Варвара Григорьевна, не буду перед вами играть роль приятеля Казимира, а сразу же откроюсь, я – помощник начальника сыскной полиции и прибыл к вам не с визитом, а по служебной надобности.
– Значит, с этим, – она посмотрела на кольца, – не всё чисто? – Миша кивнул, – думаю, Казик позаимствовал их у зятя?
– Совершенно верно.
– Я так и подозревала, что щедрость моего ухажёра получена не совсем честным путём.
– Как давно проявилась такая щедрость?
– Недавно.
– Можно, поточнее?
– Точно не помню, но, наверное, с апреля.
– Если вы подозревали, то почему не пресекли?
– Молодой человек…
– Михаил Силантьевич, – подсказал сыскной агент.
– Михаил Силантьич, какая женщина откажется от такого подарка?
– Не знаю, но…
– Вот именно «но», года наши женские бегут быстро, а надо успеть получить от этого, – Варвара указала рукой на лицо, – столько, чтобы не знать бедности.
– Хорошо, не будем об этом, – сменил тему Миша, – кроме этих подарков, Казимир дарил ещё что—нибудь? – Варвара открыла рот, чтобы ответить, но ее опередил Миша, – не советую говорить неправду. Список украденных драгоценностей составлен самим господином Котельниковым, торговцы, ювелиры будут предупреждены, я уже не гворю о скупщиках, которые дадут втрое меньшую цену, ну и выдадут без зазрения совести продавщицу и тогда она будет соучастницей кражи, а так, только ничего не подозревающей жертвой, получившей от поклонника некоторое количество драгоценностей, а главное не подозревающей, откуда они взялись у дарящего.
– Вы правы, я не знаю, – Варвара сняла с пальцев кольца, серьги, положила на стол, потом поднялась, – я оставлю вас на минуту.
Из соседней комнаты женщина вышла со шкатулкой в руках.
– Здесь всё, – она поставила на стол, – что дарил мне Казик. Я не хочу быть замешана в такое дело и моё имя появилось на страницах газет в статьях о преступлениях, – Варвара не снимала руки с крышки шкатулки, – только, Михаил Силантьич. – она на миг запнулась, – напишите мне расписку, что я сама вам отдала драгоценности.
– Непременно.
– Здесь только часть, – сказал Иван Дмитриевич, рассматривая список и заодно заглядывая в шкатулку, – у Котельникова похищено на сто тысяч, а здесь, дай Бог, на пять, если не ошибаюсь.
– Вы правы, – подтвердил Миша, – я заехал на квартиру Тржцинских, поговорил с прислугой, дворником, Казимир ведёт себя, словно ангел, никому слова плохого не скажет, тихий, спокойный, но вот странность нигде не учится, не работает, но иной раз сутками исчезает, но мне удалось найти его тайную квартиру.
– И как?
– Хвастовство в крови у молодых людей, ничего не совершивших в жизни, а так хочется показать, что они чего—то стоят.
– Через…
– Да, да, через смазливую дочку хозяина мясной лавки, расположенной по соседству. Два—три слова и она выложила не только адрес, куда ее приглашал молодой человек, но и колечко, которым он ее одарил.
– Когда ты всё успел?
Миша понурил голову. Спрятав лукавую улыбку.
– Успеваю, Иван Дмитрич, у меня очень хороший учитель.
– Что ж, остаётся только поговорить с Казимиром Вячеславовичем.
– В сыскное или?
– В сыскное, здесь он будет нагл и не очень словоохочив, – Путилин сощурил глаза, – там. Миша, бери двух полицейских посолиднее видом, я думаю, Николай Петрович нам в этом посодействует. Не так ли?
– Само собой.
– Так вот, с двумя полицейскими поезжай в дом к Тржцинским, надевай на Казимира наручники и в сыскное, главное побольше шума.
– С превеликим удовольствием, – Жуков не мог скрыть лукавой улыбки.
– Да, вот ещё, – остановил помощника Путилин, – сажай в камеру на Большой Морской и пока не пребуду никаких объяснений с ним.
– Само собой разумеется.
Вечером, часу в десятом Путилин распорядился привести в кабинет Тржцинского—младшего. Казимир оказался высоким юношей с полоской намечающихся под носом усов. Серые глаза насторожено смотрели на Ивана Дмитриевича, но следов страха не было.
– Подозреваемый по вашему приказу, – начал сопровождающий, но осёкся, когда начальник сыска махнул рукой.
– Можете быть свободны, – и только после этого Путилин поднял глаза и пристально окинул взглядом стройную фигуру с поникшими плечами.
– На каком основании, – начал Казимир, но остановился, увидев скривившиеся губы сидящего за столом начальника.
– Присаживайтесь, господин Тржцинский, – спокойно произнёс Иван Дмитриевич, указал рукой на стул, – нам предстоит долгая беседа.
– Я не понимаю, – но вновь остановился.
– Михаил Силантьич, записывайте. – Путилин обратился к Жукову, который за столом в углу приготовился писать допросный лист. – Ваше имя.
– Моё? – растерялся Казимир.
– Да, ваше, надо же соблюсти формальную сторону дела.
– Пожалуйста, Казимир Вячеславович Тржцинский.
– Ваше звание.
– Из дворян.
– Какой губернии, уезда?
– Санкт—Петербурской.
– Вероисповедание.
– Католик.
– Число, месяц, год рождения.
– Девятнадцатое февраля тысяча восемьсот шестьдесят первый.
– Знаменательная дата, – Иван Дмитриевич смотрел в глаза юноше.
– Я не понимаю.
– Род ваших занятий.
– Пока не определился. В чём собственно дело?
– Ранее находились под судом?
– Нет, – почти крикнул Казимир, – на чьё имя я могу написать жалобу?
– Не будем спешить, господин Тржцинский, – за окном прекрасный вечер, потом наступит не менее прекрасная ночь. Нам же с вами ведь спешить некуда?
– Ничего не понимаю, приезжают домой хватают, как, как, – он подбирал слово, – как какого—то каторжника.
– Ваша сестрица Анна Вячеславовна замужем за господином Котельниковым? Так?
– Так, но какое касательство имеет она ко всему этому? – Казимир указал руками на кабинет.
– Господин Тржцинский, не будем спешить. Я не буду повторять вопроса, видимо, вы его помните?
– Да, моя сестра Анна, урождённая Тржцинская, – сквозь зубы сказал юноша, – теперь носит фамилию мужа – Котельникова.
– Прекрасно, вы не нервничайте, а просто отвечайте на вопросы. Котельниковы проживают по улице Песочной, в доме номер сорок восемь. Так?
– Да так.
– Прекрасно. Как часто вы бываете у них в доме?
С губ Казимира была готова сорваться дерзость, но он осадил себя и немного успокоился.
– Каждый день я у них обедаю.
– Каковы у вас отношения с господином Котельниковым?
– Как у родственников, – процедил Казимир.
– Можно записать – превосходные? – Иван Дмитриевич играл роль недалёкого чиновника.
– Записывайте, как хотите, – отмахнулся юноша.
– Нет, так никак невозможно. Я не могу писать в допросном листе свои слова, мне нужны ваши ответы.
– Пишите превосходные.
– С каких пор вы ежедневно бываете в доме Котельникова?
– Зачем вам? – Грубо сказал юноша. – Извините, не поинтересовался, с кем, собственно, имею честь, – он выделил слово «честь», – беседовать.
– О простите великодушно, – взгляд Путилина не изменился, а так же открыто смотрел в глаза Казимира, – можно меня именовать Иваном Дмитричем, если по должности, то я – начальник сыскной полиции, если по чину, так действительный статский советник. Называйте меня, как вам сподручнее, только в кузовок не сажайте.
– Что? – не понял слов Путилина юноша.
– Ничего, не обращайте внимания, это я по—стариковски ворчу. Так с каких пор?
– Не помню.
– Так значит, для поддержания родственных отношений бываете у сестрицы?
– Да.
– Помогает ли она вам?
– В каком смысле?
– Вы нигде не служите, не учитесь, по вашим же словам, ищите себя в жизни. Вы располагаете средствами?
– Нет, – Казимир закусил губу, сказанного не воротишь. Тут же быстро добавил, – мой отец имеет капитал.
– Понятно, он оплачивает все ваши расходы.
– Разумеется, – юноша откинулся на спинку стула и закинул ногу на ногу, демонстративно фыркнул и посмотрел на руки.
– И подарки, – Путилин поднял со стола бумагу, медленно надел очки, прочитал, – Варваре Григорьевне Чупрынниковой?
– Кому? – Казимир густо покраснел, на висках выступили капли пота.
– Варваре Григорьевне Чупрынниковой, проживающей, – Путилин вновь поднял лист бумаги и назвал адрес.
– Я, – и умолк.
– Вы же сказали, что ваш батюшка статский советник Тржцинский оплачивает ваши счета?
Юноша молчал.
– Значит, и квартиру, которую вы снимаете для тайных встреч, – прозвучал новый адрес, – кстати, об этом поведал хозяин, что вы лично ему платили, потом дворник, продолжать?
– Не надо, – кадык резко опустился и поднялся.
– Так ваш батюшка плачивал? Мне жаль ваших молодых лет, – Иван Дмитриевич достал из ящика шёлковый платок, развернул его, лучи лампы заиграли на драгоценных камнях, – вам ещё предстоит разговор не только с сестрой, но главное, с зятем. А сейчас ничего не желаете мне рассказать?