А на следующее лето Костя решил идти дальше. Сначала мы с ним покинули «челноков», носящихся со своими нелетающими летунами туда-сюда, а теперь Константин как бы покинул меня — обыкновенного змеевика. Он, видите ли, решил «ставить опыты».

Ему показалось мало пускать змея, как все. Недаром, когда мы сидели над оранжевым, вернувшимся из поднебесья, он расспрашивал Графина Стаканыча, почему путы сделаны так, а не этак, почему надо нагибать наголовник, почему то, почему это…

Возможно, на «опыты» его натолкнули два события — два н о в ы х, не похожих на наши змея, которых мы увидели в начале лета.

Первый был необыкновенно красив, и пускал его Аленька — маменькин цветочек.

Справа за забором нашего двора находился лесной склад Бурыгина. Сам Бурыгин был мужчина простой, немудрёный: расхаживал по своему складу, между брёвен и досок, зимой — в ватной куртке, летом — в сатиновой косоворотке; поругивался с возчиками, курил дешёвые папиросы «Трезвон»…

Сидя на заборе, мы иной раз видели, как Андриан Кузьмич, подтянув короткие голенища сапог и сбив облезлую меховую шапку на затылок, помогал возчикам спустить с тележных ходов брёвна или вытянуть лошадь из осенней грязи. Иногда для разминки, отстранив какого-нибудь парня в лаптях, он хватался за большую, звенящую басом продольную пилу…

Но женился этот мужчина на актрисе местного театра Светлозаровой-Лучезаровой. Несмотря на такую фамилию, она в театре была на выходных ролях: или проходила в одной из пар, изображавших гуляющую по бульвару публику, или молчаливой гостьей сидела на чьих-то именинах, или пробегала со щёткой слева направо… Однако прошло время, и судьба преподнесла ей дар. Но не на сцене, а из зрительного зала: Бурыгин, сидя по простоте и бережливости в последних рядах партера, заприметил у задних кулис высокую, худощавую девушку с чёрными запавшими глазами…

Всё это нам с Костей было известно от наших пап и мам, ибо то происходило до нашего появления на свет. А сейчас по соседнему с нами двору лесного склада бегал сынок Бурыгина и Анфисы Алексеевны Светлозаровой-Лучезаровой, по прозвищу «Аленька — маменькин цветочек» или просто «Цветочек».

Алёшка был бы человек человеком, если бы не нежная любовь матери. Не знаем, что происходило у них дома, за стенами, но, находясь на дворовом заборе или на улице, мы видели, как в бурыгинском доме время от времени открывалось то окно, то дверь и раздавалось, как вскрик восторга:

— Аленька!!!

К подбежавшему мальчику протягивалась рука матери то с булкой, то с ложкой варенья, то с ломтиком колбасы… Иногда же ничего не протягивалось, вместо этого Анфиса Алексеевна хватала подбежавшее чадо в пылкие объятия и, закатывая свои чёрные запавшие глаза, горячо целовала Алёшку.

Мамаша не только из Алексея, Алёши сделала какого-то Аленьку, но ещё и обрядила его шутом гороховым — в настоящую взрослую одежду: брючки навыпуск, пиджачок, галстучек. В добавление ещё — причёска на пробор… Аленька — маменькин цветочек напоминал одного из тех лилипутов, которых мы с Костей видели в прошлом году в цирке.

Вначале Алексей, замечая, что ребята смеются, защищался и от поцелуев и от пиджачков, но потом мама внушила ему, что всё это от зависти. Наверно, в самом Алёшке было какое-то зёрнышко от маменьки, и он поверил ей… Стал задаваться, хвалиться. Залезал на забор и, сияя розовой мордашкой, объявлял, что маменька сегодня купила бархатные шторы, а папенька — целый фунт колбасы…

Его, конечно, били — кто же любит хвастунов!

И вот этот Аленька в начале июня вынес на улицу необыкновенного змея. Уже по самому Цветочку это можно было понять. Он то бледнел, то краснел, то от восторга начинал смеяться. Нас он оглядел торжественно-надменно…

Змей был совсем необыкновенный. Во-первых, не из бумаги, а из голубого сатина; во-вторых, на хвосте, как на девчоночьей косе (но только много-много!), были нанизаны тряпичные бантики; в-третьих, он был квадратный, и, в-четвёртых, — самое удивительное! — он находился в… коробке. В плоской большой коробке, в которых игрушечные магазины продают настольные игры.

Да он и был куплен в игрушечном магазине Юдина. Это был покупной змей.

Николо-завальские ребята оторопели… Это всё равно как если бы в магазине купили живую собаку или кошку, которые, как известно, неизвестно откуда появляются. Или ещё вернее — всё равно как если бы из магазина вынесли пять фунтов щей или борща, которые всегда варят дома. Только дома…

На это дивились мы — обыкновенные змеевики. Константина же задел не сатин, не бантики, не коробка из игрушечного магазина, а то, что у Алексея змей квадратный.

— Понимаешь, Мишк, значит, и квадратный летает! — хмуро-раздумчиво сказал он, пытливо, будто запоминая, всматриваясь в покупного змея.

Да, змей был необыкновенный, удивительный, но самое удивительное ожидало нас впереди.

Всё с тем же торжественно-хвастливым выражением на своей кругло-розовой рожице Цветочек вынес змея на середину мостовой и, взявшись за нитку, прытко побежал с ним.

Змей… не полетел. Взмахнув своими бантиками, он вкололся в землю, в пыль.

Это было поразительно. Такой красивый, нарядный — и вдруг…

Но хвастуны — народ неунывающий. Другой бы на месте Цветочка огорчился или попробовал что-либо исправить. Нет, Аленька стал таскать свой нелетающий сатин н а  р у к а х, показывая, какой он глянцевитый, какие внизу разноцветные бантики, какая гладкая катушечка для ниток…

Костя был занят другим.

— Не может быть, чтобы не летал! — твердил он. — В магазине же, за деньги… Наверно, Алёшка путы ему перекосил. А так почему же квадратному не летать?..

* * *

Другой н о в ы й змей был совсем не похож на наши.

Однажды прибежал Костька и выкрикнул:

— Мишк, пошли скорее!

Пока мы мчались по краю Хлебной площади к Фоминской улице, я узнал, что Иван Никанорович послал Константина отдать скорняку три рубля долгу, оставшегося ещё от зимы… Но Костька не отдал — отцовская трёшка ещё в кармане, — так как в конце Фоминской какой-то приезжий чернявый мальчишка пускает бесхвостого змея.

— Как — бесхвостого? Коробчатого?

— Побежал бы я из-за него! В том-то и дело, что не коробчатый, а как обыкновенный, только углом кверху. Ну, ромбом, как бубновый туз… А хвоста нет.

— И ничего? Не колдует?

— И ничего…

…Мы подбежали к самому интересному: змея собирали, — значит, мы могли увидать его и в лёте и на земле.

Двое смуглых узкоглазых ребят, время от времени выкрикивая какие-то незнакомые нам слова, медленно сматывали змея. Он уже был на высоте телеграфного столба, и его можно было разглядеть… Белый, ромбом… Да, хвоста не было, но внизу и на двух боковых углах бубнового туза висели какие-то кисточки — не то для красоты, не то для равновесия…

Когда змей плавно лёг на землю, мы в числе других ребят подскочили ближе, присели над ним на корточки. И тут было удивительно: всего две дранки. Одна — сверху вниз и другая — дугой — поперёк.

— Это китайский! — просипел кто-то из местных фоминских змеевиков, налезая нам с Костей на плечи, на голову.

Ах, дело не в этом! Путы вот какие? У Кости, который ближе всех очутился около лежащего змея, чесались руки перевернуть его, посмотреть на путы. Что дранки видны — это хорошо, но вот как нитка крепится?.. Однако был закон: чужого змея смотреть смотри, но не трогай.

Соблазн же был велик, и Константин протянул было руку, но подбежал узкоглазый смуглый парнишка и, весёлым голосом лопоча что-то непонятное, утащил своего змея.

Зайдя к скорняку и отдав ему три рубля, мы пошли домой.

— Интересно, почему он не колдует, не переворачивается? — сказал Костя. — Что его держит прямо, если хвоста нет?..

И Аленькин квадратный, и этот бесхвостый с кистями надо было бы отложить, забыть — у нас ведь есть хорошие, проверенные, летящие из рук, но Константин решил «ставить опыты»…