Во время Великой Отечественной войны Степан работал на заводе. ЦАГИ — Центральный Авиационный институт в городе Жуковском. Тот самый, где когда-то его друг Ваня Поставнин сконструировал самолет «Максим Горький».

Все годы, что дед служил на заводе, он обходился без пропуска. Любой дежурный на заводской проходной издалека видел: идет Степан Степанович, Степан Гудков — и этим все сказано.

Однажды вахтер Кривошеев, старый заводской кадр, остановил Степана у проходной и сказал:

— Степан Степанович! Мы тебя, конечно, знаем. Нам удостоверять твою личность не надо. Но время военное, сам должен понимать. Иди сфотографируйся на пропуск.

Степан взглянул на вахтера Кривошеева. Голосом, подобным грому, он произнес:

— Это относится к области преходящих явлений, Виктор Иванович, или к Вечной Реальности?

— Неважно, — стоял на своем вахтер. — Порядок есть порядок. Без фотографии я тебя больше не пущу.

— Ладно, — сказал Степан. — Я это сделаю только ради чувствующих существ, потерявшихся в своих заблуждениях.

Он пошел в фотографию — там был пластиночный фотоаппарат на треножнике, сел перед объективом и состроил кошмарную рожу. Его сняли, и он приклеил эту фотографию на удостоверение.

На заводской проходной прямо перед носом Виктора Ивановича Степан Гудков развернул удостоверение личности.

Что-то ужасное смотрело на вахтера с обычной черно-белой фотокарточки: грозное божество, царь с лошадиной шеей, зубы торчат изо рта и сверкают, волосы дыбом, глаза широко раскрыты, глядят устрашающе, а в глазах этого чудовища полыхает Огонь Рудры.

Виктор Иванович испытал страх, и ужас, и трепет. Он хотел убежать, но не мог покинуть пост. Поэтому он с силой захлопнул удостоверение Степана, чтоб никогда его больше не раскрывать. Но с этих пор стал относиться к Степану Степановичу еще более уважительно и благоговейно.

Степан, со своей стороны, заметил, что Виктор Иванович после этого случая сделался уж совсем молчаливым и задумчивым.

— Ты что такой невеселый? — спросил однажды Степан у вахтера.

— Меня с малых лет терзают вопросы, — признался вахтер Кривошеев.

— Какие, Виктор Иванович?

— Вот, например, почему одни с хорошей фамилией — Алмазов или… Сталин. А кто-нибудь другой — с нехорошей: как я — Кривошеев или мой сменщик — Данила Жопин? Потом, почему среди вахтеров, гардеробщиков и слесарей нет ни одного еврея, а среди главных инженеров их пруд пруди? Почему у Петра Григорьевича жена молодая и красивая, а у Николая Ильича — старая, угрюмая, сварливая карга? А я сам лично бобыль? И что бы было бы, если б я, Виктор Иванович Кривошеев, родился немцем? Тоже стал бы безжалостным фашистом? Или в подполье развернул бы антифашистскую борьбу?

— Эх, не о том ты думаешь! — сказал Степан. — Не те себе вопросы задаешь.

— Вот тебе на! — удивился Виктор Иванович.

— Понимаешь, — сказал Степан, — есть такие бессмысленные вопросы, что, даже получив на них ответ, человек ни на миллиметр не приблизится к Истине. Ломать над ними голову — только попусту время тратить. А есть вопросы, Виктор Иванович, которые как стрела, пущенная из лука, сами ведут тебя к пониманию тайны жизни, хочешь ты этого или не хочешь.

— А что это за вопросы? — заинтересовался вахтер.

— Ну, вот тебе хороший вопрос, — сказал Степан Степанович. — Очень важный и нужный: «В чем смысл прибытия Бодхидхармы в Китай?».