3 сентября
Бугрово
Юля – Марине
Давно вам собиралась рассказать, Марина, про Валентина Анатольевича.
Дело в том, что при Гейченко на поляне Поэзии была почта. Потом почту выселили, но пока не снесли, поселился там Валентин Анатольевич.
У Валентина Анатольевича на поляне Поэзии ночью свет, он выжигает по дереву в мастерской, а из окна – дымок смолистый. Придешь к нему вечером: открытое окно, поляна Поэзии вся в тумане, и в этом тумане тихо, как вечерний холодок от реки, поднимаются, разносятся эхом «Времена года» Чайковского, Вивальди…
Художник Валентин Анатольевич ест салат, в нем листья от одуванчиков, кислица.
Он ест и молодые побеги сосен, и грибы, которые называет «пицица», вообще, их не каждый заметит, а если заметит, то, пожалуй, еще и пнет ногой. Аля их бережно зовет «попрошонки». Как будто бы они даже просят, чтобы их взяли и заметили.
Весной Валентин Анатольевич собирал и сушил черемуху. «Зверобой и тысячелистник – это он мне рассказывал, только зимой завариваю, а черемуховый цвет – храню. Первого марта его достану, заварю, он задышит, расправит листья – за окном метель, дворники устали от снега – а у меня черемуха горячая, и та весна (Марин!!!) переходит в эту…»
Вместо стульев у Валентина Анатольевича – пеньки, стол – срез старой пушкинской ели (она помнила Пушкина), ложки чайные – можжевеловые. Нож сделан из пружины от патефона. Острый.
Как художник он давно отошел от красок. Лишь собирает кору, березовую, ольховую, осиновую.
– Да кора сама по себе, – он говорит, – картина!
Но, Марина, большая ошибка спутать Валентина Анатольевича с Петей Быстровым, еще одним художником заповедника. Кресло для вас мы делаем не с Валентином Анатольевичем, как вы, наверное, подумали, а с Петей Быстровым.
Впрочем, о Пете я расскажу вам завтра, а то умираю – спать хочу.
5 сентября
Бугрово
Юля – Марине
Если Валентин Анатольевич просто собирает мхи, коряги, лишайники, трутовики и кору старых поваленных деревьев, развешивая это все по дому, то Петя делает из веток мебель, в стиле, как он говорит, «робинзон крузо».
У него из веток кровать (огромная и широкая кровать, из толстых веток), шкафы, столы, этажерки, вешалки (вешалки это самое простое), ручки для дверей и стулья.
Из веток сооружается каркас, а дальше импровизация – спинка кровати, спинка стула. Все это крепится на саморезах. Украшается трутовиками, если что. И корой Валентина Анатольевича. Ценится сам материал – ольха, осина, береза. То есть дерево. Чтоб оно под рукою. Его воздействие на все чувства – осязание, нюх и слух: когда сидишь в кресле, оно поскрипывает. Короче, сказка «Три медведя»: кровать медведя, стол, табуретки, миски…
Петя меня привлекал как мастер. Я очень увлеклась его мебелью, а Петя решил, что им. У нас начался плотницкий роман. Столярные и токарные свидания. Чуть ли не месяц каждый день я ходила к нему в мастерскую, как на работу, а это не близкий путь, и мы делали мебель.
Я поставила себе цель: три стула, два кресла, табуретки. У меня было все по плану. Петю это, конечно, удивляло, но виду не подавал. Вместо цветов дарил мне саморезы (это такие завинчивающиеся гвозди) в кульках – по двести-триста граммов.
Мы целовались – один раз (за все производственное время). Марик с Олей вручили мне молоток с надписью «Юлька, колоти!» Пошли разговоры.
Нас с Петей почти поженили, а я с целеустремленностью самореза делала стулья. И только стулья.
Вот так родилась идея соорудить для вас кресло. Идея фикс. И притащить вам его из леса. Чтобы весь лес (с волками, косулями и зайцами, дождями, грибами, мхом, брусникой) был у вас всегда под рукой. И я.
7 сентября
Москва
Марина – Юле
Юлька! Бабье лето…
Прямо с утра тянет голосить в ванне:
Кстати, Есенин толковый был парень, умный, грустный, глубокий. Читаю его письма, и совсем другой вырисовывается образ. Когда-нибудь и наши с тобой письма кто-то почитает и подумает: какая Юля Говорова все-таки талантливая писательница, а Маринка Москвина – в точности такая балда, как мы и предполагали.
10 сентября
Москва
Марина – Юле
Сегодня на берегу Москва-реки ученица Раджнеша, Захира, устраивала суфийское кружение – с юбками и всеми делами. Седов час кружил без остановки под живые барабаны. И, как говорится, ни в одном глазу.
А я уж потом, когда все отгремело и отбарабанило, робко затопталась на пятачке. И вдруг такое пошло кружение – и с такой радостью. САМО! Пустота и тишина внутри, а снаружи крутился весь этот придуманный мною мир!
Юлька, оказалось, круженье – волшебная штука. Остановиться уже не могла, только покрикивала на Седова, чтобы он от меня ни на шаг и ловил, когда буду падать в реку.
Вот так. Такие новости.
Как продвигается мое кресло?
21 сентября
Бугрово
Юля – Марине
С креслом дела такие. Оно готово.
На ножки, подлокотники и на каркас пошла осина. Сиденье, Марин, задумано широким, чтоб можно было забраться с ногами – тут и чай под рукой, и шерстяные носки висят на ветке. А кора – «картина» Валентина Анатольевича на спинке кресла, любимая им береза. Там и птицы, летящий снег, кибитка, еле-еле видна, далеко-далеко, в метель. Кромка леса и снег. Заборы, калитка, люди вдалеке. Наклоненные ветки зимних лип. Стожки, речная осока. Все это можно увидеть на коре и вообще на стволах деревьев. Журавли в небе (на осине обычно хорошо). Кору – картины Валентина Анатольевича – Петя придумал вешать на спинки кресел. Как будто прислонился к дереву. Сидя в этом кресле, можно вообще исчезнуть. «Уйти» в лес. Сидел-сидел человек на кресле – нет его!
Опора, ствол дерева и место для ночного пилота.
Теперь оставалось вынести его из леса.
Это было нелегко. Я шла, останавливалась, садилась. Шла по лесу, и мое кресло сливалось с лесом. Сидела в кресле из веток среди веток. Диковато конечно, когда я сидела на кресле в просеке в лесу.
Но абсолютно в Петином стиле.
Потому что в такой же глухомани, куда и не каждый грибник зайдет, он поставил памятник поэзии и русскому языку. В лесу. Глушь, лоси и косули ходят. А он припер откуда-то огромный валун, красивую табличку выгравировал, все буквы золотой краской. Падают листья, засыпают этот его валун. Зато памятник – в лесу.
И у себя же в лесу на кордоне он поставил памятник Семёну Гейченко – из веток. У Гейченко в руке скворечник, над ним скворечники, весь он увешан самоварами, подковами, тем, что любил и ценил, все старые вещи, чтоб с историей. В скворечниках, на руке и на голове у Гейченко гнездятся птицы.
Когда я скрылась в чаще с вашим креслом – роман мой, в сущности, закончился, но у меня осталась от этой чудесной истории, тоже на память, табуретка.
25 сентября
Бугрово Юля – Марине
Sms: Во время
дождя, когда
я слушала его
на крыльце,
почему-то
запахло
куриным
супом
26 сентября
Юля – Марине
Sms: Тропинка
забита
яблоками
Вымытые банки
сушились на
ветках яблони,
прозрачные,
и кажется, что
золотые шары –
внутри…
7 октября
Бугрово
Юля – Марине
Вы знаете, Марин, недалеко от Воронича, где живут Марики, раньше проходила железная дорога. Можно было уехать прямо в Псков или в Ленинград (уже на перекладных). Мама Алексея, Нина Алексеевна, ездила. Сядешь в вагон в открытом и чистом поле, где перед тобой только что приземлился аист или, мышкуя, пробежала лиса, – и в Питер.
От дороги осталась насыпь. Там, где были шпалы, – песок. Все заросло чабрецом, бессмертниками. Пропали окружающие деревни (как будто их увез поезд).
Одна из исчезнувших деревень – Коты. О том, что она была, напоминают кусты черемухи и сирени. Людей тех нет, а черемуха цветет, будто приглашая.
В стороне от насыпи и Котов – мастерская Мариков. Ведет к ним дорога полем. Сначала она в одуванчиках, потом в люпинах. Когда люпины цветут, все синее.
Борис Константинович Ганнибал – именно тот Ганнибал из потомков арапа Петра Великого, он ботаник, ездит мимо на велосипеде за молоком, – сказал, что «синих цветов, по правде говоря, очень мало, да и в букетах они быстрее других теряют прелесть, ну а в гербариях выцветают совершенно». Это он про люпины, горечавку синюю и василек.
Вдоль этой дороги весной летят журавли. А на болоте в низине – утки.
Вагоны поезда сейчас скрыты от наших глаз, но я всегда тревожусь за две полузаброшенные деревни на холмах, еще пока не исчезнувшие – Усы и Ульяшки (заберет или не заберет их поезд?).
Там у них свои старожилы.
Один мужичок из Ульяшек мне сказал: «Хитрая ведь у нас деревня!» А почему хитрая, не сказал.
Его звали Ювеналий Евстафьич.
27 октября
Бугрово
Юля – Марине
Что интересно, подруга Мариков – Вероника, орнитолог, с мужем Андреем они держат у нас уголок-зоопарк, – по этой насыпи гуляет с лосями.
Лосят предлагают каждый год. Идет охота, матери гибнут, лосята остаются. Так вырастили Фанечку и Фагота. Они с двух сторон, Вероника в центре, лоси около нее, как собаки. Я этой осенью видела, уже здоровые стали лбы. Насыпь тоже с обеих сторон защищена кустарником, получается такой коридорчик, и по нему идет эта троица.
У нас уже тут знаменитая шутка: «в лес со своим лосем».
10 ноября
Москва
Марина – Юле
Читаю «Моби Дика», Юлька, и поражаюсь, что ж это за текст, кто такой Герман Мелвилл, и откуда такой дьявольский талант? По одной главе – чуть ли не вслух проговаривая каждую фразу. Еще поэт Еременко в нашу единственную встречу воскликнул:
– Что? Ты не читала «Белого кита»? Мою любимую книгу?!
И вдруг ко мне приплыл этот «Белый кит».
Летом очень медленно читала Юрия Домбровского «Хранитель древностей». И тоже поражалась, какой у него сильный свежий стиль, как ветер. И какая трагическая судьба.
Юль, мы сейчас пойдем в Царицыно за медом. Там есть ларек медовый. Я все разведаю, а потом, если ты приедешь, сходим вместе. Теперь я фанат одуванчикового меда, после твоих одуванчиков. Есть ли у них такой?
28 ноября
Бугрово
Юля – Марине
Моя дорогая Марина!
Примите от меня маленький подарок – из монолога столетней тети Саши:
«Вот когда Пушкин прошел, потом тройки прошли. Сперва тройки прошли, конница проехала, на велосипедах, пешо… – тада мы пошли гулять. Вот как».
А это разговоры у печки поздней осенью: «Лося встретила. Кричу ему во весь рот: «Ах, ты мой зайченька, мой волченька!», а он стоит, такой генерал…»
И тишина, и огонь до следующего собеседника – Таси, по прозвищу Заяц. Из темноты, когда сидим у горящей печки, она скажет: «А я за грибами на коне езжу, наберу телегу и домой…» (а в чугуне, Марин, молодая картошка варится, компот из черноплодной рябины рот вяжет, и ни на каких-нибудь, а именно на суровых нитках у печки сушатся вязанки лука и грибы).
Тут Аля про грибы добавит: «Принесла ведро и карман…».
6 декабря
Красноярск – Москва
Марина – Юле
Юлька! Чуть Богу душу не отдала в Красноярске, уж и не чаяла вернуться. То ли на земле, то ли в небесах – подхватила какую-то заразу. Ночь не спавши, без лекарств, без медпункта в гостинице, температура сорок, озноб, я катастрофически засыпаю, и, похоже, вечным сном – никаких таких знакомых, чтоб сгонять в аптеку. (Не Люсю же Петрушевскую, не Люсю Улицкую…)
Хорошо, выступления были в здании гостиницы. А что? Встал с постели, нарумянил щеки – как моя Люся говорила: «Главное, Мариночка, нарумянить щеки, тогда всем кажется, что ты веселый, потому что грустных румяных не бывает!»
Перед отъездом ходила к Яше Акиму, сидела с ним рядышком, и он смотрел на меня вселенским взглядом.
Гуляли с Седовым в Ботаническом саду. У нас есть знакомые канадские клены – малиновые осенью. Пришли – глядим, все листья облетели, а на самой тонкой и высокой ветке, специально для нас, еще держатся несколько огненных листочков…
10 декабря
Бугрово
Юля – Марине
Вам надо есть, Марин, огуречную траву. Алексей мне рассказывал про древних римлян, в военных походах они постоянно жевали салаты из огуречной травы и повсюду эту траву выращивали. «Сад без огуречной травы – сердце без мужества» – вот как они говорили.
Алексей и сам эту траву культивирует. Везде. Ее полно в огороде. Все лето меня ей подкармливал (или, скорее, прикармливал). Она немного колючая, в цветочках.
Такой вот у нас тут неприхотливый римлянин.
Зато и характер боевой. Как говорит тетя Маша, «пароходистый».
12 декабря
Москва
Марина – Юле
Тащи сюда свою огуречную траву. Я как раз собираюсь с силами: давно готовлюсь пешком исходить Тайланд, Лаос и по возможности Камбоджу. И вот, посреди зимы, разжившись гонораром за «Роман с Луной» и «Гения…», за «Тропою птиц», за «Люблю тебя восемь дней в неделю», короче, за все про все, – решилась. Еду на полтора месяца – с Колей Шаровым – орнитологом, герпетологом и насекомоведом. Мой старый напарник по турпоходам – зовет и манит меня. Шар норовит забуриться в сердце джунглей в блаженную пору муссонных дождей, «когда все гады повыползут».
18 декабря
Москва
Марина – Юле
Купи в писчебумажном карту мира – следи за моим путем: Москва – Астана – Бангкок – оттуда в Национальный парк Као Яй (что в переводе Большая гора), на две недели засядем в кустах – сторожить и фотографировать редких заморских птиц.
Далее прямиком в Лаос, горы, ущелья и пещеры, храм Хо Пха Кэо, холм Пу Си в Луанг Прабанге на восходе или закате, где в небольшой пагоде хранится отпечаток ступни Будды… Ступим на живую и теплую землю Камбоджи, выйдем к морю, встретимся с дельфинами, попробуем наладить с ними контакт.
Буду писать тебе с дороги.
19 декабря
Бугрово
Юля – Марине
Марина, я очень волнуюсь за вас.
Что за наполеоновские планы при вашем хилом здоровье?
20 декабря
Бугрово Юля – Марине
Sms: Фонарик!!!
Когда будете
ночью
ходить на
улицу в туалет
чтобы распугивать
«гадов»
26 декабря
Бугрово
Юля – Марине
Sms: Ресницы у
лошадей! Топлю
печку яблонями
и сливой
29 декабря
Бугрово
Юля – Марине
Мы продавали сувениры в Тригорском, я и Марик. Я приезжала на велосипеде в телогрейке, потому что уже было холодно, октябрь-ноябрь, Марик меня встречал, мы поднимались на холм Тригорского, устраивались сидеть на жердях (забор в Тригорском был не штакетник, а толстые такие перекладины – слеги). К нам подходили не занятые в музее экскурсоводы, подсаживались. За день нас набиралось человек семь. Ничего у нас не покупали, и мы только глядели вдаль и слушали, как падают и падают желуди на крышу кассы.
30 декабря. Вечер
Юля – Марине
Что-то вспомнилось, как перед 200-летием дом Пушкина в Михайловском разобрали. На реставрацию. Стоял дом, стоял – и нет его. Остались только ямы, ямы, лужи и Сороть. И мелкий дождь.
За свою историю он уже не первый раз исчезал, но для меня печаль, Марин, заключалась в том, что исчезнувший дом был домом, который помнил и любил Семёна Гейченко. Как тот говорил: «Взгляните в это окно! У этого окна любил сидеть Пушкин!» Об этом доме писал Довлатов. Дом помнил шаги Паустовского, Шкловского, Лакшина, Тарковского, Эйхенбаума, Олега Даля.
Вообще все стало исчезать, таять. Уехал Валентин Анатольевич на Урал. Свое искусство он называл «филогеистика», и это значит, как он объяснял, «любовь к земле». Валентин Анатольевич был друид, лесной маг. Кору он разглаживал, расправлял в зажиме. Потом делал основу под нее, наклеивал, и получалось то, что вы сейчас видите на спинке вашего кресла. Когда он уехал, от него много осталось таких «картин», стопочкой прислоненных к стенке.
Дом Пушкина, конечно, отстроили.
И, как прежде, водят туристов, говорят: «Взгляните в это окно…»