3 сентября
Пушкинские Горы
Юля – Марине
Вы получали письмо про волны красной травы-овсянки и – как будто бы – ныряющую в овраге лису? Когда я переходила реку, и там сидел пастух?
Тогда вот вам еще рассказ.
AT TACHMENT
Про Алексея
Когда мы первый раз встретились – на рысцовской дороге (на рысцовской, потому что раньше там стояла деревня Рысцово, сейчас уже ее нет), первое, что сделал для меня Алексей, это угостил яблоком.
Именно им, тому яблоку и Алексею, я обязана появившимися через какое-то время рассказам «Антоновские рукавицы» и «Яблочный ветер», где главное действующее лицо – яблоки.
Я записывала все, что он говорил, в блокнот. И практически все, о чем я вообще писала, вначале мне рассказывал, показывал, объяснил или научил меня этому Алексей.
Он брал меня с собой на рыбалку (как я радовалась, когда мы выходили на лодке!), и каждый раз объяснял (семь лет!), что новичкам (это я) везет: я ему как рыбаку приношу счастье.
Лодка у него была типа каноэ, и мы скользили на ней мимо роз, так Алексей иногда называл водяные лилии. Все травы знает, все назовет: остролист, сету, сабельник… Рыбу чистит «корчоткой» – специальной щеточкой, и самый пропащий худой карась для него – «сухорёбрик».
Мы пробовали с ним целоваться в сенях. То есть, это он меня вроде целовал, а я, стесняясь и смущаясь до ужаса, но не утратив (а лучше бы утратила!) спасительного писательского интереса, все озиралась по сторонам. И прекрасно запомнила: рыболовные сети и старые болотные сапоги, бамбуковые удилища, консервные банки с крючками, весла – весь этот двор, облепленный рыбьей чешуей, замшелые яблони, скамейку и вырезанный в двери ход, через который протискивался мне навстречу, виляя хвостом, щенок Ричард.
Помимо всего рыболовного, у Алексея на стенах висели косы, двуручные пилы, огромнейший молоток деревянный (он называется «барсик»), грузила от старинных рыболовных сетей и рыжие, изъеденные временем наконечники копий.
А вместо обычных пепельниц – осколки пушечных ядер, времен походов на Псков Батория.
Мы были на всех рыбалках вместе: на осенних, весенних, летних, немножко даже на зимних, на закате и на восходе.
Когда я наконец-то уговорила Алексея на ночную рыбалку, была уже середина осени – октябрь. И это была самая молчаливая из всех рыбалок. Мы покружили по озеру. Потом вытащили лодку на берег. Разожгли костер, но не сильный, а тлеющий. Там лежало бревно – для рыбаков, чтобы не горело, а тлело.
Время от времени к озеру, а это недалеко от усадьбы, выходил ночной сторож и светил фонарем.
Мы не говорили ни слова.
В три часа ночи я сказала, что поеду домой, и так же молча мы переплыли озеро. Уже были туман и ледяная вода, холод. Лодку мы оставили в камышах, и Алексей пошел меня провожать. Мы кружили по ночному Михайловскому, кружили. Кружили так же, как и по озеру. И у нас была причина – кружить.
Я писала о нем рассказы: «Струны и блесны» и «Чабрецовые берега» («Видели бы вы наши чабрецовые берега на косе между озером Кучане и речкой Соротью…»).
Я писала, а он-то, в общем, меня любил.
И все эти рассказы…
Да ни один ему не понравился.
5 сентября
Москва
Марина – Юле
Юлька, сочувствую!))
По собственному опыту знаю: воплотить подобного героя, да еще чтоб он остался доволен – практически невозможно. Как ни старайся, в его глазах ты даже к подножию не приблизишься той человеческой глыбы, которую он являет собой, не говоря о том, чтобы раскрыть глубину этой противоречивой и яркой натуры во всем ее величии!
Я немного хвораю, вернее, на грани. Да еще и на взводе. Тучи с солнцем, дождями и листопадом, особенно радуга – снесли мне крышу, ведь я же в небе живу, и все это великолепие сияет и проносится прямо сквозь сердце мое. Опять же, спросонок, попробовала встать на голову – и… ничего не получилось.
Что это? Неужели старость?
8 сентября
Пушкинские Горы Юля – Марине
Sms: Прозрачность
уже
осенняя
но ничего
золотого и
багряного
пока
только чистый
воздух
9 сентября
Пушкинские Горы
Юля – Марине
Sms: Меня
подвез
конюх
виктор иваныч
и лошадь
нежно
расцеловала
все
лицо
Так нравятся
ресницы
у лошади
всегда ношу
хлеб
в кармане
14 сентября
Бугрово
Юля – Марине
Sms: Начинается
золото
синий
горизонт
*** some
text missed
16 сентября
Москва
Марина – Юле
Здравствуй, Юлька!
Вчера я впервые за этот год ела арбуз!
Еще я стала большой поклонницей композитора Владимира Мартынова. Тут они с женой Татьяной Гринденко гостили на «Культуре» у бесхитростной Сати Спиваковой, которая все твердила: «Ой, ну какие же вы пессимисты. А вот я с вами поспорю!»
Заговорили о фольклоре. Он сказал, что не переносит Чайковского, вообще композиторы девятнадцатого века перекрыли воздух фольклору.
Гринденко:
– Вот у нас был фольклорный певец настоящий в гостях. И мы попросили его спеть какую-то песню. А он заплакал. «Как же я спою эту песню? – говорил он, утирая слезы. – Ведь сейчас осень… Может быть, потом, летом…»
Опять же Карлуша – сплошь радость – без пробелов!
Только послушай:
«Самое большее: Ты можешь вернуться к Тому, что Ты есть. Причем будучи всем этим. Тогда больше нет частей и нет связей… Потому что Ты просто есть. Потому что Ты и есть все части, все связи, вся разделенность. Все места, времена, все существа. Ты никогда не сможешь быть чем-то кроме Себя. Ты никогда не сможешь воспринять что-то «другое». И никогда не сможешь воспринять самого Себя.
Ни «что» невозможно.
И поэтому Ты есть все и ничто».
Плюс еще очень много интересного, о чем не напишешь в одном коротком письме.
Смотрю на звезды вместе с тобой, не придавая значения эфемерным тучам.
Как дела с твоим фильмом про Михайловское?
17 сентября
Бугрово
Юля – Марине
Sms: Мне бы
хотелось
снимать –
шумит под
ветром
осока падает
падает
лист гуляют
тени от
солнца. Сейчас
на ветке с
красным
шиповником
сидел стриж
23 сентября
Москва
Марина – Юле
Ясный денек поманил меня на Ваганьково, где поверхность земную по щиколотку завалило листвой, мне подарили модные грабли – веером, и я сгребала листьев целые горы – и у Андрюхи Антонова, и у бабушки Груши. Еще купила рыжих хризантем и всем их напоследок – ведь стремительно приближаются заморозки! – посадила.
«Я, конечно, не такой знаток поэзии, как Седов, – говорил мне Андрюха Антонов, – но мне тоже хотелось бы прочитать тебе стихотворение… Иссы.
Да. Надо было белые. Но получились рыжие.
Тоже ничего.
25 сентября
Пушкинские Горы
Юля – Марине
Sms: веду
волка полем
в дождь,
ноги
мокрые но волк
счастлив
5 октября
Каошунь
Марина – Юле
Здравствуй, Юлька!
На острове Формоза, что значит «Прекрасный», как назвали Тайвань прибывшие сюда португальцы, в кронах акаций бушует сильнейший ветер с Южно-Китайского моря. Город Каошунь охвачен подготовкой к Празднику Полнолуния. Поэтому из далекой России для лунной церемонии специально был приглашен «Мистер Мун», чей личный месяц должен превратиться в полную Луну – со всеми ее кратерами и вулканами.
Мы возожгли ее в ночь полнолуния на необитаемом острове, на высоченном баньяне, под которым всегда царит прохлада, и только непуганые белые цапли и огромные черепахи обитают там. На озере цветут белые и пурпурные лотосы.
Сам «Мистер Мун» в плаще и шляпе своего отца Александра Ивановича, учителя по физкультуре и географии из уральского городка Нижние Серги, на плоту плыл по озеру с шестом вместо весла – в окружении настоящих золотых рыбок, а из воды торчали головы удивленных черепах.
Все просто шок испытали – и люди и звери, когда над Лёниной личной луной – воссияла – всеобщая.
В парк пришли тысячи тайваньцев, сначала они в полной тишине любовались лунами, но вдруг все разом запели какую-то древнюю лунную песню, и долго пели под перевернутым ковшом Большой Медведицы и грохот волн Южно-Китайского моря.
Тут мне приходит sms:
«Марина!
Есть заказ
сочинить поэму
об одной
московской
75-летней
старушке.
Возьметесь?»
9 октября
Пушкинские Горы
Юля – Марине
Sms: дорогая
моя марина!
ОНИ ЛЕТЯТ
ваши багряно-золотые
12 октября
Пушкинские Горы
Юля – Марине
Шлю фотку: мы с Алексеем в лодке посередине озера в журавлиный день – над нами пролетает клин за клином, какой-то массовый перелет.
А это лось Фагот, растущие рога Фагота в юности были похожи на кубки в руках бога вина и веселья Диониса. Фагот – наш Вакх. Теперь, когда его рога скорее смахивают на весла, – гребец. И «веточник», любит ветки. Каждый день мы таскаем ему ветки – малины, ивы. Зимой хвою. И охапками носим Фаготу иван-чай.
14 октября
Пушкинские Горы
Юля – Марине
Sms: Гуси летят
нескончаемым
потоком.
К снегу.
И ночью летят
и днем.
Все небо
в гусях. Клинья
встречаются
в пути. Гусиное
гусиное небо
на Покрове
19 октября
Пушкинские Горы
Юля – Марине
А ведь для выкармливания, Марин, есть еще и соска. С ней такая морока, ой-ой-ой! Это бесконечное подогрел, покормил, сполоснул, прокипятил. Так мы растили косуленка Лушу, так мы выкармливаем лосенка Ладу.
С Ладой случилась история (я вам писала?): она у меня проглотила соску. Жадно пила молоко и проглотила. А это инородный предмет! Я чуть с ума не сошла.
Стою, на мне лица нет, и среди прочих пришел меня поддержать и утешить наш пьющий помощник Гена, рассказал, как в детстве проглотил металлический шарик – и ничего!
Я пересказала Андрею.
– Видишь, – говорю, – Гена проглотил металлический шарик в детстве, и все нормально.
На что Андрей мне ответил:
– А ты посмотри теперь на Гену. Разве?
Слава богу, обошлось, и сегодня – в День Царскосельского лицея – Лада «выдала» соску нам обратно.
24 октября
Пушкинские Горы
Юля – Марине
У нас происшествие: Фагот выбил рогами дверь и ушел – жениться (начался гон). Мы искали его целый день – по полям и лесам, столько куч, накопанных кабанами в полях. Золотые липы, вязы и клены. Мы ходили и кричали на все лады: «Фагот! Фагот!» А он вышел уже на трассу на Новгородку – Псков. Шагал по обочине, как хиппи. Мотал головой и голосовал.
Золотая, золотая (!!!), Марина, осень.
И лось на тропе любви.
Он шел, покачивая по пути рогами-веслами. Бродяга с «серьгой» на шее. Был такой наполненный жизнью и счастливый. Так красиво смотрелся в чистом поле, осеннем, залитом солнцем, и с дубами (одинокие дубы в чистом поле).
Шел…
И это, Марина, очень хорошая и счастливая была прогулка.
Вернули его на печенье.
Три килограмма на тридцать километров.
За любовь.
5 ноября
Москва
Юля – Марине
Привет, Марин! Я в Москве.
У нас там повсюду туманы и дожди, ветер, ночью звезды и крик неясыти.
Гусь мой Хиддинк встал!!! елки-палки, на крыло!
Все время сидит на горе, на горках, пусть это даже куча дров – к высоте привыкает. Он бегает уже на одних носочках, как балерина на пуантах, и почти оторвался от земли – все-таки для домашнего гуся и пять сантиметров это взлет и небо.
Волк мой меняет зубы, оставляя молочные мне в ладони.
Не знаю – возвращаться или нет в Москву на зиму, заранее плачу от расставания с моей волчицей (она воет без меня по ночам, да и со мной – тоже). Я там совсем одичала, только волк и гусь мне товарищи.
8 ноября
Москва
Юля – Марине
Мы с вами сейчас не увиделись и, в общем, давно не виделись, но вы обязательно знайте, что, во-первых, у меня все хорошо, во-вторых, я надеюсь, что у вас тоже, и в-третьих, я думаю и помню о вас всегда (особенно когда обнимаю гуся или волка).
Мне нравится там гулять, Марин, – простор, горизонт, у нас же здесь не видна линия горизонта, все дома, дома, а там закат так закат, даль так даль, земля, трава, река, ветер.
Мой гусь Хидька смотрит на вас в лучах солнца внимательно и нежно.
Когда его что-то интересует, он наклоняет набок голову и смотрит на вас одним глазом. Глаза у Хиддинка голубые в оранжевой окаемке, и вот так заинтересованно смотрит он на вас, и я вместе с ним, как вы нас, Марина, научили.
Будем счастливы и не заболеем гриппом!!!!
Ваша Юля.
9 ноября
Москва
Юля – Марине
И еще, Марин, в нашей глухой глуши у меня подруга – бывшая учительница музыки местной школы искусств, столбовая (ну, то есть, настоящая) дворянка – Наталья Михайловна Курманаевская. Ее бабушка с дедушкой после революции махнули в Китай, все было у них отлично. Потом они, бедняги, вернулись и привезли с собой маленьких детей (среди них и маму Натальи Михайловны). Родителей тут же посадили, детей распихали по всем родственникам – дальше череда безрадостных событий, и, в результате, Наталья Михайловна долгое время жила на Ворониче, а сейчас – в Пушкинских Горах.
Ей 75 лет, она молодец, с лыжными палками, помогая себе (больные ноги), каждый день гуляет, делает прекрасную «клюковку» (а это хороший повод с ней подружиться!), варит вкуснейший суп из тыквы, слушает джаз, поет, танцует и, вот, Марина, – сердечный поклонник ваших книг. Все, что у меня было вашего, я ей дала почитать, но ей хочется иметь свое, чтобы всегда под рукой.
Подпишите книгу Наталье Михайловне – и журавлиный клин прокричит ваше имя в небе, и деревья прошумят ваше имя на ветру.
14 ноября
Пушкинские Горы
Юля – Марине
Марин, привет! За окном темень, тишина, черные сосны, пруд, поля, луны нет. На черных ветках в лесу днем вода, все ветки в каплях. Трава в полях полегла. Подтопленные корни осин, ольхи.
Гуляю с волком, он находит в лесу дички и в этом туманном лесу хрустит яблоками.
Темнеет рано, и так живем в полутьме.
Гуся забираю в темноте на ночь. А он едва различим, какое-то смутное пятно мятущееся. Он то сливается с выпавшим снежком, а то и на черной земле не разглядишь.
Мы оба как будто с повязкой на глазах.
И только мелькание крыльев в темноте.
Несу домой, обняв. А гусь прохладный с мороза и с вечера, тяжелый! В глазах отражаются звезды, Млечный путь. Вдохнешь от пера – так пахнет сладко.
16 ноября
Пушкинские Горы
Юля – Марине
А с гусем ведь надо гулять, и каждый день! Хорошо, если солнце. А ливни! Вода повсюду, дождь по затылку течет под рубашку. Греешься у камина, и от влажных штанов – пар. Свитер быстро пропах дождями. Дождь моросящий, затяжной! Земля укрыта листьями намокшими, красные точки только осиновые листочки, а так почернело все, в канавах вода черная, и яблоки качаются на воде, не тонут.
А что гусю дожди? Как с гуся вода! Он будет гулять с еще большим наслаждением. Подставлять грудь и спину ветру. Окрас его становится четче и насыщенней. В солнечную сухую погодку перышки были как будто не очень серы, а тут цвет напитался и загустел от влаги, заиграл.
Так на японских гравюрах «кате-га» (вы знаете, Марина, по-японски это значит «цветы и птицы»), когда художник рисовал тушью, в особой пропорции разведенной на воде: птиц под дождем, на снегу, в тумане.
Недели дождей – гусь только рад!
А каково мне?!
Но зато – сколько ливней вместе, сколько бурь! (А у меня еще простуд и горячего чая с каким-нибудь грогом и вареньем.)
Но именно такие прогулки и сближают. У общего костра, котелка. Под одним плащом. Под днищем перевернутой лодки.
3 декабря
Пушкинские Горы
Юля – Марине
Все синее из-за морозов – небо и поля.
В инее окна и двери, усы и ресницы волка, грудь гуся. Все сверкает, но очень холодно. От мороза трещат деревья. Внутри у стволов трещит. Волка глажу, снимаю льдинки. На черноплодной рябине свиристели.
Дым из труб.
Из Нины Алексеевны:
«Вот был такой случай. Бабушка, уже она была бабушка, уже жила в Савкине и пасла коров вон там за Маленцом, и вдруг, значит, видит: по Маленцу плывет заяц. И бабушка подошла к берегу и этого зайца и взяла. В руки. Почему он бросился с лесистого холма в Маленец, переплыл весь Маленец и прямо бабушке в руки? Вот бабушка его принесла домой, и мне тогда лет шесть, наверно, было…»
7 декабря
Пушкинские Горы
Юля – Марине
Вчера убирали теплолюбивых гусей в тепло. Я несла любимца – нильского гуся Нила. Когда ловила, Нил заехал мне по губе сгибом крыла. Утром сегодня у меня «выросли» над верхней губой синие усы. Синяк с очертанием усов, над верхней губой (на нужном месте). Хожу немного щеголевато, немного скромно (потому что также похоже на крепкий поцелуй). Встречаю с этой синей окантовкой туристов, поправляя ладонью синяк, как гусар ус.
Морозы.
8 декабря
Пушкинские Горы
Юля – Марине
Гуляю с Ирмой. Она становится настоящим волком – с густой зимней шерстью.
Вечером вижу, как она смотрит на окна дома, на движение людей в окнах.
А потом она воет.
Я выхожу к ней, рукой провожу по сетке, она держит мою ладонь во рту, так мы стоим какое-то время, я ухожу, и ладонь еще долго пахнет Ирмой.
Видела сегодня, как с ушились на заборе штаны, семь пар, черные, видимо, ватные. Забор, земля, перепаханные огороды, калитка, вдалеке на веревке, натянутой между яблонями, штаны. И над всей этой картиной вдруг – чирк! – падают три звезды!
По вечерам у нас так свистят окна от ветра, что кажется – это радиопостановка спектакля.
Всем привет.
Будьте счастливы.
Не волнуйтесь, часто писать не буду.
21 декабря
Пушкинские Горы
Юля – Марине
Учусь внимательности у волка. Когда гуляем вдвоем, без игр, она ходит очень внимательно по лесу, очень проницательно. Осторожно.
Ждем мороза. Закаты длинные, во все небо.
Вечером Хиддинка закрываю, а он холодный и влажный от темноты и воды.
Волк уже сильный и красивый. А я все никак не поверю, что у меня друг – волчица.
Марина, придете к Люсе, скажите ей, что я о ней помню.
Вы мне очень дороги.
Ваши гуси-лебеди и серые волки.
21 декабря
Москва
Марина – Юле
Вернулись с Лёней из заснеженного Парижа. Ледяными ночами, старожилы не припомнят таких ночей, Лёня снимал луну в плаще своего заоблачного отца и льняной летней шляпе, зверски простудился, но мужественно отснял двадцать фото, которые еще потрясут этот мир, а меня уже потрясли, поскольку я все время сидела, скрючившись и дрожа, за луной, чтоб она не шлепнулась в Сену, не свалилась с Эйфелевой башни, не покатилась с лестниц на Монмартре и не повредила древние мраморные скульптуры в саду Тюильри.
Посылаю тебе картину импрессиониста Сислея, написанную в начале ХХ века в городке Море-сюр-Луан: старинный храм Нотр-Дам, жемчужина готики. Именно в нем, сумрачной и пустынной, при ангельском песнопении, льющемся неизвестно откуда, мы и зажгли Луну.
Внезапно во время съемки в храм вошел кюре и узрел Чудо.
Особенно когда из-за небесного светила, спустившегося к ногам Девы Марии, чтобы выказать свое почтение в связи с грядущим рождением Христа, вылезла я, замерзшая и испуганная, в старом пуховике!
Ясли уже стояли, волхвы прибыли с дарами, овен и бык заглядывали в окна, но младенца в эти предпраздничные дни в руках у Марии пока что не было.
Приветы от тебя передала – и на этом свете, и на том, все тебя тоже помнят и любят, а я крепко обнимаю тебя и всех твоих без разбору – в пухе, перьях и волчьей шкуре!
22 декабря
Москва
Марина – Юле
Медленно прихожу в себя, солнцеворот, снегопад, неподалеку от Земли открыли новую планету, Лёня простужен, лечу его методами старинной Аюрведы, тайны которой Брахма поведал богу-демиургу Дакше, Дакша – божественным близнецам Ашвинам, те изложили его богу Индре. Индра – Бхарадваджае, одному из семи индийских мудрецов, и так по цепочке эти знания были переданы нашему водителю в Париже – латышу Айнеру, воину иностранного легиона в Африке, полиглоту и специалисту по воскрешению из мертвых, который орал в свой мобильник нерадивому арабскому поставщику наркотиков на французском:
«Что ты за дурь притащил? Это дерьмо, а не дурь! Мой друг выкурил все за два дня, то, что мы с ним выкуривали за две недели, – и всего только три дня не подходил к телефону!!!» Так вот Айнер повел меня в Индийский квартал и показал специальные травяные чаи – для «Согревания Сердца». Естественно, я привезла тебе кое-что из этих панацей.
25 декабря
Пушкинские Горы
Юля – Марине
Рада за вас и Париж, и за луну над Парижем.
Лечитесь, мужайте и летите дальше и выше.
Сейчас, Марина, вышла на улицу, а моя девочка, уже поздно, спит. Ночь звездная, молодой месяц, сильный мороз, она в вольере лежит, свернувшись, и столько беззащитности в этом.
Никогда не видела спящего ночью волка. Утреннего – да, а ночного…
И в этом мир.
Ваши Юля, Ирма, луна и гусь.
(Луна-то у нас, конечно, общая, морозное, звездное небо, иней от луны тоже светится…)
Лёне – скорейшего выздоровления!
31 декабря
Пушкинские Горы
Юля – Марине
Но отдельное удовольствие, Марина, – это гулять с гусем зимой.
Никуда не деваются ни прогулки, ни купание.
Свежий снег, свежий иней, в полях на стеблях сухих – снегири. На гроздьях рябины свиристели. Стучат дятлы. Ветер качает верхушки сосен – звенят ветки. На птичьей ферме кормушки, заборы в инее. Двери, поилки, ведра. Даже сено. Сверкают на дубе листья, не опавшие. Ни следа на снегу пока что, тишина.
Гусь выходит на зимнее солнышко, и тут же ему нужно обязательно приосаниться, потянуться, встать на цыпочки, замахать крыльями, что есть духу, мощно, сильно. Гусь как будто бы обнимает этот день.
И обязательно огласить окрестность звонким криком.
Это выход боярина на двор, купца-красавца. А все остальные куры просто челядь, засуетившаяся, замешкавшаяся, не знающая, как угодить и потрафить молодцу (а то и, не ровен час, бежать от гнева).
Крылья, как полы собольей шубы, нараспашку. И быстрый, с наслаждением, пробег по снегу – вихрем.
Гусь вдыхает и выдыхает морозный воздух – пар из клюва. А в глубоком пышном снегу сидит, как в озере, – будто плывет куда-то.
Умывается снегом, а замерзла вода в поилке, пробьет клювом. Блики солнца, вода в ведре блестит. Взъерошенный гусь, мокрый и счастливый! Пьет, опуская по шею клюв в чистую ледяную воду. Лапы красные от мороза, нос оранжевый. Клюв сунет погреться под крыло.
Следы Хиддинка на снегу – топ-топ.
Трава белая, и только оттаявшие, четкие, ровные следы гуся…