3 сентября

Москва

Марина – Юле

Юлька, я уплываю на Северный Полюс! Дорогами Амундсена, Нансена и Свердрупа – вокруг Шпицбергена, к Земле Франца-Иосифа, ну, и дальше – во льды.

Британская затея. На месяц.

Плывут художники, ученые и музыканты – по одному из разных стран: американская певица, хореограф, композитор, фотограф, режиссер и другие безумные люди. Будут там творить, по дороге исследуя, что творится с Арктикой, защищая моржей, белых медведей, Ледовитый океан и айсберги.

Позвали Тишкова с Луной, но я умолила взять меня тоже – поскольку за сказочника, ты помнишь, северные поморы плахами бились. Да и потом: как я могу отправить Лёню на Северный полюс в такой сомнительной компании? А вдруг он не станет поддевать кальсоны? Пообещала воспеть это мореплавание в самых возвышенных тонах. И они согласились захватить одну моряцкую жену – в порядке исключения.

Уже съездили в магазин «Экстрим» на «Речной вокзал» – закупаем экипировку для грядущей экспедиции. Теплые сапоги, штаны непродуваемые и непромокаемые, термальное белье.

Продавцы иронично спрашивают:

– Вы, случаем, не на Северный полюс собрались?

А мы отвечаем – с характерной интонацией:

– Вы будете смеяться, таки – да!

4 сентября

Пушкинские Горы

Юля – Марине

Марин, вы что, действительно поплывете на АТОМОХОДЕ к СЕВЕРНОМУ ПОЛЮСУ?! Это экспедиция или ледовый поход, что это, рыболовецкое судно? Это же очень долго. Только по Виктору Конецкому я немножечко представляю северные моря, и, разумеется, очень и очень за вас рада.

А у нас все просто – осень. Тоже после жары вдруг резко ветер, дожди и пасмурно. С Ирмой гуляем по утрам, и я чувствую себя как Фарли Моуэт – то есть в Канаде: те же сосны и ели, мох, лишайники, вереск, папоротники и волк. И в дождь, и в туманы, и когда солнце сквозь туман и сквозь намокшие ветви сосен – я иду в мокрых сандалиях, босиком, в кармане печеньице для Ирмы. Это наши счастливые часы, и волчик летит сквозь рыжие осенние папоротники.

Гуляли тут на болоте торфяном, сухом, красиво!! Все в вереске, вереск цветет, и еще полно багульника. Следы косуль и лосей повсюду.

Читаю японские стихи и еще Левитанского немного.

Вашу книгу про «Жизнь в лесу» Дэвида Торо.

Веду дневник. Ем бруснику.

В лесу тут попала на мух лосиных (ну вы их, наверно, встречали в экспедициях), тоже, конечно, интересно.

А когда на Северный полюс?

Потеплей одевайтесь! Там же холодно!

5 сентября

Москва

Марина – Юле

Какой АТОМОХОД!

Крошечная парусная шхуна с мотором – даже без ледокольного оснащения. Ни Инета, ни мобильной связи. Вот он – этот кораблик в тумане, ему сто лет.

Отплываем со Шпицбергена.

Говорят, что особых морозов не предвидится, еще ведь осень, а осень – она везде осень… (Следующий кадр: швартуемся у Северного полюса – и над нами кружат осенние листья).)

В Норвегию улетаем 9-го.

Ты остаешься за старшего.

Вернемся в октябре.

23 сентября

Бугрово

Юля – Марине

С середины августа, Марин, у нас тренировки. Птицы готовятся лететь на юг. Эскадрильи скворцов с шумом летают в небе, и чувствуешь себя человеком на летном поле, который машет флажком, обозначая посадочную полосу.

Из кустов боярышника и шиповника выглядывают калитки. На них, как у школьников за спиной, висят ранцы – деревенские почтовые ящики. Ранцы охраняют дворняги – Рыжики, Тузики. Громким отчаянным лаем предупреждают хозяев, когда идет почтальон.

Заглянешь внутрь: ни тетрадок, ни писем, только, может, газета, а то и вовсе нет ничего.

Но бабушки ждут, проверяют свои портфели, выходят к калиткам, юные и нарядные, как первоклассницы. Особенно когда покраснеет рябина, пожелтеет кленовый лист.

Дни солнечные, но ветреные. Поля, холмы. С одного холма смотреть на другой, следить за лисой.

И сидеть тихо.

27 сентября

Пушкинские Горы

Юля – Марине

Привет, Марина! Задули ветра – с вашего Ледовитого океана, осыпались последние клены, гуляю с Ирмой, и, когда светит солнце, дорога вся золотая, огромные листья кленов, листья на шерсти волка. Уже мы начали обрастать к зиме, снова густая шерсть, Ирма красавица.

Ветер, снежинки крупные вчера упали на крышу и растаяли, сегодня град и одна из самых красивых осенних радуг.

Ирме наломала валежника, спит на еловых ветках. Хиддинк все чаще прячет клюв под крыло. Вечер, если нет туч, такие звезды!

Жду вашего возвращения на большую землю.

Привет всем! В конце ноября появлюсь в Москве.

5 октября

Пушкинские Горы

Юля – Марине

Не оперение на фазане – капли цвета. И пятнышко румян на щеке, и поднятая удивленно, надменно бровь фазана, прочерченная, поддернутая, как ус.

Собираешь бруснику или чернику – в ладони цвет от пера фазана, натираешь морковку, морковный сок – фазан. Каштан подбираешь осенью (когда он поспел и темно-коричневый) – и такой цвет найдется у фазана. Присмотришься, найдешь на фазане все: и цвет апельсина, мандарина. И цветки горечавки синей и бессмертника.

Алмазный и золотой фазан – уже все сказано.

А фазаньи курочки неприметны: цвета земли, травы, воды. Тише воды и ниже травы. Потому что они сидят на гнездах. Но цвет проступает все равно. Через красную и черноплодную рябину, которую мы им носим. Через яблоки, виноград, яйцо (вареное и толченое яйцо), которые тоже носим. И через молодой одуванчик (даем листья). И через хрустящие огурцы (мы их разрезаем вдоль и кладем в кормушки). И через ломтики тыквы – все фазанам!

Золотой фазан гуляет на золотых и багряных листьях осенью.

7 октября

Бугрово

Юля – Марине

Умерла тетя Маша. Вы помните ее по рассказам. Все это тоже нормально. Но с Машей я подружилась раньше, чем с Алей. И многим, конечно же, Маше была обязана.

«На краю живу, как в раю» – любимая Машина поговорка.

Встретив меня с какими-нибудь приятелями, приглашала: «Ну, вы ходите ко мне, ходите…»

Попросила купить ей хлеба. Посидела со мной немного, пошла домой. Спустилась с крыльца, как в черный океан, в ночь (в октябре темнеет рано). Крыльцо, как мостики корабля. Я ей протянула руку – рука крепкая, несмотря на худенькую и сжавшуюся как-то со временем тетю Машу.

9 октября

Бугрово

Юля – Марине

На краю, где тетя Маша жила «в раю», там даже отсветов от окон соседей нет или мерцания телевизора (малинового, если висят занавески). А у Али, когда идешь по деревне, слышно, как работает телевизор, и как кто-нибудь, та же Аля, громко говорит в телефон. Я постучу, она отдернет красную занавеску, долго будет всматриваться в темноту, потом только спросит: «Юленьк, ты?» И я уже вижу у Али тетю Машу.

Все цеплялись за телевизор, даже Гейченко. «Может и мне, – пишет он, – купить?»

Ведь: «За околицей темно, будто за Маленцом уже край света…»

«Что там Волконские и Поджио в Сибири? – ерунда! А вот здесь по вечерам – о, господи!»

Выкипает картошка на печке, и Маша скажет, обязательно скажет, напомнит Але: «Чугун поплыл…» А поглядев на лук (а он развешан над печкой), добавит: «Шулупинка на луке тонкая – к легкой зиме…»

11 октября

Пушкинские Горы

Юля – Марине

У нас что ни день, то осень – приближается по минуте в сутки.

Аисты улетели незаметно, несколько дней кружили и кружили, проверяли в полете молодежь, сбивались в стаи, а потом разом подхватили чемоданы и на юг, поднимаем головы – пустые гнезда. Остались только свои, которые путевки на юг не получили.

Нанесли опять много аистов, им уже разлетаться, а они наломали крыльев, такая у нас собралась эскадрилья покалеченная. Аистов нам все несут, несут – безбилетников, не достался билет им в Африку, мама с папой забыли взять. Ничего, оставим их на зиму, подкормим, – на будущий год отправим в полет.

Принесли еще цапель. И много сов.

Каждый день нам кого-нибудь приносят.

Всем здоровья.

Остаемся на связи.

Ваши звери, волки и птицы, ученик.

15 октября

Пушкинские Горы

Юля – Марине

Нина Алексеевна рассказывала: однажды в августе ей не спалось, она увидела свечение в небе, встала, подошла к окну. А это падали звезды, звездный дождь (Нина Алексеевна – метеоролог). Она села на стол перед окном одна в пустом деревенском доме и смотрела.

Осень, дожди, ветер, иногда снег.

Дикие гуси паслись в полях. На ольховых ветках, с дымком, Алексей коптит окуней.

По участку бродят аисты – накануне зимних квартир. А я с ведром еды – кормлю волков, хищных птиц (осоедов и канюков), енотов, енотовидных собак и лис. Аисты, как меня увидят, следуют за мной по пятам – в отдалении, но не отступая ни на шаг. Мои адъютанты, моя свита. Я иду, и только клювы и крылья позади, почти как в почетном карауле. Самые смелые засовывают в ведро красный и длинный клюв. Тонконогие и высокие, им еще не хватает шпаг и мантий. Все подраненные, у кого-то крылья, у кого клюв, но бегут за мной, иногда смешно расставляя ноги, бегут…

18 октября

Бугрово

Юля – Марине

А у нас осень, это правда. Журавли пролетели за это время, гуси. От гусиного пролетного крика я просыпалась по ночам, так много летело ночью.

Пишу и не знаю уже, как давно мы не виделись, точнее, не списывались с последнего письма. Вы были, когда появился лось, точнее, молоденький лосенок? С другого конца Псковской области, оттуда нам позвонили: лосенок вышел в деревню к людям. Родителей, видно, застрелили. И мы везли его, я – на руках. Марина, я полностью вся была в лосиных мухах! Лосенка мы вычистили, он поправился, зовут Лосось.

Про гуся мне приходит по строчке в день (хотя много уже написано), но каждая строчка дорогая. Всему свое время и свой путь. Здесь самое главное – впечатление. Серый журавль в руках (сегодня еще одного привезли, простреленного).

Журавль с неба в руке, Марина! И пусть ты весь в пухоедах, это такие жучки, для человека не опасные, но кто знает, что дикий журавль – весь в них?

У меня много сейчас материала набралось, только бы засесть. Забот много, и заботы все эти настоящие, честные, что очень для меня важно, не напрасно. Сейчас поднимаю журавля с простреленными ногами, взрослого.

Одно дело журавль в хокку, и совсем другое – в пухоедах.

Понимаю, что у вас впечатлений больше.

Гуляю с Ирмой.

Мама сейчас в пансионате лечебном, и я рада.

Люблю вас.

Здоровья всем!

Будьте счастливы.

Ваша Юля.

23 октября

Пушкинские Горы

Юля – Марине

Марин, вы уже вернулись?

Как дела там, на суше, после океана?

Звери, ученик.

24 октября

Москва

Марина – Юле

Юлька, вернулись!

С ледяной планеты – Ио.

Потихоньку прихожу в себя, счастье, что застала теплые золотые дни, все ходила, обнимала деревья, соскучилась по ним.

Не помню – отправляла ли тебе адрес британского сайта, пока плыли – посылали туда тексты, рисунки (Лёня рисовал карикатуры), фотографии… Просторы, просторы… И физиономии, конечно, те еще! Какая живая свежая земля – до нашего варварского «осваивания». Прочти мои «Затертые во льдах»: нас и правда сковало льдами, течением несло на острую подводную скалу, и уже прилетел вертолет – снимать команду с корабля.

А это сухопутный капитан Андрей Волков с винтовкой охраняет нас от белых медведей, повсюду встречали их свежие следы и видели одну дымящуюся кучу! Медведи и сами появлялись не раз. Но мы, конечно, не ранили никого, не убили.

Отчет Волкова начальству был краток: «Все живы».

Ответ был тоже немногословен: «Это главное».

24 октября

Бугрово

Юля – Марине

Марин, привет!!!

Рада и возвращению, и вашей строчке.

А как же вы в качку-то – с вашим мозжечком?

27 октября

Москва

Марина – Юле

Качка – это особая песнь, стоило высунуть нос из фьордов, как начиналась такая болтанка, – стаканы с чаем, перепрыгивая через бортик на столе, валились на пол! С полок сыпались макароны, крупы. Сам ты тремя руками хватался-держался, чтобы не загреметь под фанфары. А уж когда океанологи вздумали приблизиться к Гольфстриму – глянуть, что с ним такое творится!.. Двое суток в открытом океане под парусами кораблик несся на боку, вещи лежали то на нас, то – в обратную сторону – на двери, спать можно было прямо на борту – в хорошую сторону, или падать с верхней шконки – в плохую.

Но теперь этого даже немного не хватает.

5 ноября

Пушкинские Горы

Юля – Марине

И что? Принимаемся за новую повесть?

8 ноября

Москва

Марина – Юле

Угадала. Засела писать арктическое странствие.

Столько радости и силы получила от Шпицбергена и Ледовитого океана, от людей – у каждого в руках гусли золотые! От камней, излучающих свет, моржей, усатых, с сахарными клыками. Голубых китов – на расстоянии вытянутой руки…

Все это теперь надо бы отмолить и отблагодарить.

Смотри, какой ледник – он по-настоящему голубой.

10 ноября

Пушкинские Горы

Юля – Марине

Мариночка, сегодня у меня на руках, на ладони умер мой попугай Жакоб (серый жако). Я пишу «мой», потому что ко мне он был по-особенному привязан, предлагал руку и сердце, ухаживал, ворковал со мной. Жако всегда выбирают одного. И здесь у меня три глубоких привязанностей: Хиддинк, Ирма, Жакоб.

Птиц умирало много: много аистов, травмированных, простреленных, безнадежных. Умер мой Виничка, осоед. Но Жакобушка – это, Марин, совсем другое. Умер в моей ладони. Я слышала, как остановилась сердце. Он знал несколько слов, и я говорила с ним, мне это казалось важным. Меня многому научила жизнь здесь. И даже тому, что после смерти Жакоба мы его вскрыли, чтобы выяснить причину болезни (вскрывали всех – и осоеда, многих). И мне хватает светлого понимания ума (пока), что это необходимо. У Жакоба, наверное, был туберкулез. Поражение внутренних тканей легких. Он с нами прожил полтора года.

Надеюсь, что и Францизск Ассизкий с этим сталкивался. Не только читал проповеди птицам, но и говорил им последние – и очень важные – слова ухода.

Сейчас эта клетка пуста. Но я люблю и помню мальчика. (Хотя вскрытие показало, что это девочка. Такое бывает иногда – при жизни пол птиц иногда трудно определить, особенно если живут без пары.) Но для меня он мальчик.

Будем счастливы.

В лесу все черные листья, по ночам ливни. Сосны в лишайниках, капли дождя на можжевельниках. Вдруг ударил мороз. Ирме добавила сена. Спит на нем. Вся морда в инее. Воет вечером на мороз и луну.

Все ваши.

13 ноября

Москва

Марина – Юле

Погрусти, и светло помаши ему вслед.

Помнишь птичку Борю в спектакле Резо «Осень моей весны»?

Как в конце душа Бори легко улетала на небо?

А я пакую чемодан, с утра лечу в Архангельск.

Завтра, убегая от папы, оставлю у него для тебя духоподъемную книгу «Радостная мудрость». Была на встрече с автором – само сияние. Книжку потом притаракань. Я ее не читала, но чую, что общение с таким светочем нам пойдет на пользу.

Этого человека пригласили принять участие в исследовании головного мозга при медитации. Его поместили в машину МРТ и командовали:

– Девяносто секунд – «Открытый ум»! Стоп! «Сострадание» – девяносто секунд. Стоп!

Так, поверишь ли, приборы зафиксировали всплески радости на семьсот процентов мощнее, чем у простого смертного! Вот в чьем фарватере мы должны держаться, две плоскодоночки.

Пиши! Дыши!

Обнимаю.

21 ноября

Пушкинские Горы

Юля – Марине

Аля рассказывала мне о танцах, о разнице между «плясать» и «танцевать». Танцы – это фокстрот и «коробочка», а пляски – под гармонь и частушки. Вот такие:

Я любила любоваться на сирень завитую, посмотри, мой милый дроля, на меня забытую!

Аля хорошо танцевала, ее часто приглашали. И когда в Федках жила до переезда в Бугрово (это поближе к заповеднику), тоже бегала на танцы. Через деревню Коноплюшки.

«Все, что не нужно, – жалуется мне Аля на память, – помню. Сто седьмую серию сериала, места клюквенные, куда ходили в Федках – Долгий Мужичок, Лядинка Большая, Лядинка Маленькая. А куда очки положила или пенсионную книжку – никогда!»

«Раньше я издалека любую мусоринку в саду видела, – говорит, – а сейчас?»

«Вот мы с Надей Лапиной дружили. Вместе в баню ходили. Надя все брови красила. Карандашом рисовальным. В восемьдесят лет! «Вот умру, – говорила, – вы брови мне почерните!» А дочка, Инка, не почернила.

И еще мы с ней договаривались (так Надя мне говорила), что кто первый из нас помрет, пусть потом придет и расскажет: как там? Надя умерла, не приходит. А я жду…»

(«Умру – к тебе буду приходить!» – грозит.)

«Приснился мне Тасин муж, – рассказывает Аля. – Что с ним мы в поле пасемся и коровы, как лягухи, в пруду. Я проснулась с криком: «Вишня тонет моя!»

Тася мне на это сказала: «Да ты и во сне работаешь…»

А работала Аля бригадиром в колхозе имени Пушкина (ну, чьего еще имени в наших-то местах? Только колхозы Пушкина, Дельвига, Лицея…).

Рассказывая, она добавляет: «Вот так-то, родителька ты моя, вот так…»

24 ноября

Москва

Марина – Юле

До чего хороши, Юлька, твои заснеженные волчица с журавлем и розами.

А меня вчера вдруг взяли в цирк – «Дю Солей»!

И эта фантасмагория началась фразой:

«Сегодня ночью мне приснились мои похороны».

А в конце оркестранты – с трубами и литаврами, великанами и карликами (ладно, карлики, там были настоящие ВЕЛИКАНЫ) – помахали герою, тихо катящемуся по небу на велосипеде, и он тоже помахал нам сверху, с улыбкой пересекая границу света и тьмы…

Вышли на улицу – а там выпал первый снег.

Дина подарила свой новый роман «Синдром Петрушки»!

25 ноября

Пушкинские Горы

Юля – Марине

Ой, Марина, цирк – это здорово! У нас тоже был снег, растаял. Сейчас только ветер и дожди. Свиристели носятся по окрестностям, едят рябину. Видела щеглов на репейниках. Ирма слушает дятлов. В полях свистят снегири. Еще недавно видели рядом диких гусей, остановились поесть на поле травку.

Хиддинк стал мощным парнем и взял меня под свое крыло. Когда он распахивает крылья, то он как огромная сосна или ель, всех нас, Марина, и защитит и собой укроет.

У меня появился новый воспитанник – Кутузов, по прозванию догадываетесь, что с ним произошло. Это гусенок, очень слабенький; огромный лебедь, сволочь, его побил и дал в глаз. Теперь у меня Кутузов и одновременно адмирал Нельсон.

Журавли так кричат хорошо, Марина. Приезжало псковское телевидение и снимало, как журавлик ест с моих рук, идет на мой голос, как мчится навстречу Андрею лось Лосось.

Утром туманы, иногда иней.

Кстати, что интересно – у меня уже есть новая книга Дины Рубиной. Абсолютно случайно на сельском рынке среди ревущих, гогочущих поросят и гусей, на сельской ярмарке в честь урожая я ее разглядела на прилавке. Купила мед и шерстяные носки.

Купила себе еще тельняшку.

Случайно у Марика с Олей нашла книжку старшего брата Лёни про Канаду.

Пожалуй, все.

Еще. У нас появилась лошадь. Огромная, отказная (из-за лет), выше всех нас намного ростом, ганноверская кобыла Громуша. Черная, как ночь.

Верхом на ней иногда неспешно прогуливаемся.

Любим вас. Тихо идем по лесу.

Мы.

28 ноября

Пушкинские Горы

Юля – Марине

Привет, Марин! Я вам уже рассказывала, что нам часто привозят больных или найденных животных, подраненных и сбитых машинами, а иногда и просто «отказников».

Из дикой природы много сов, много аистов, а тут недавно отдали нам шиншиллу. Никогда такого зверька не видела и не интересовалась им. Ну, крыса крысой. Серенькая, с большими ушами, толстенькая (то есть он толстый, это мальчик), и ножки худенькие и маленькие. Зовут Шушей. Он сейчас живет в туалете.

Кто, Марина, у нас только не жил в туалете! В туалете перезимовала и выросла косуля.

Марик однажды у нас чуть не умер, когда в унитазе увидел маскового неразлучника, оранжево-красной морфы, который туда случайно упал и ждал, кто же его достанет. В туалете ночевала и практически тоже выросла наша дикая свинья Чуня. Там ночевала вислобрюхая вьетнамская свинья Мазута, будущая жена кабанчика Уголька.

И вот – Шуша. А в туалете стиральная машина. Мы заложили туда белье стирать, и в самый-самый последний момент, когда вода уже стала, как в последних кадрах «Титаника», захлестывать «иллюминатор», показались отчаянные глаза Шуши, растопыренные и прижатые к стеклу уши и ладошки.

Слава богу, все выключили, спасли. А то стал бы в начале подводником, а когда бы машинка завертелась, почувствовал себя Гагариным на старте.

Теперь к его имени прибавилась фамилия:

Шуша Гагарин.

1 декабря

Пушкинские Горы

Юля – Марине

Привет моей дорогой и любимой Марине – из лесов!

Побыла я в Москве недолго, приезжали меняться птицами, по делам. Привезли красивых, Марина, гусей – казарок, канадских казарок белощеких. Канада, о которой я часто думаю, все ближе. Это дикие гуси, просто разведенные в домашних условиях. Гусь Квебек с гусыней Монреаль.

Какие они голосистые! Если некоторые гуси гогочут, то эти, дорогая моя Марина, трубят. Как оркестр перед началом концерта, когда продувают духовые. Густо, басисто, низко. И еще привезли красавцев – тульских гусей.

Хидька уже мосты наводит.

Ирма встретила меня нежно, но не как собака, они ведь обычно припадают к ногам и бьют хвостом, а просто прижималась ко мне с достоинством и с любовью, подставляла бока.

Приезжаешь и всех обходишь сразу, ведь все, Марина, ждут твоего внимания. Кого ты хоть раз рукой коснулся, все ждут продолжения с надеждой, что ты о них не забыл и сам никуда не делся.

Хидька неожиданно сильно заскучал, ходит за мной, воркует.

В Москве появлюсь в конце декабря – поработать.

Каждый день мне что-то дает здесь – для сердца и для работы.

В декабре приеду вспомнить Люсю (о которой, Марина, помню, и вы знаете).

3 декабря

Пушкинские Горы

Юля – Марине

Sms: Марин все

никак не могу

подумать и

поверить что у

меня в жизни

есть настоящий

верный

красивый волк

5 декабря

Пушкинские Горы

Юля – Марине

Решила написать на минутку.

Вернулась от Ирмы с еловых веток в ее вольере, на которых сейчас сидели вместе, Ирма по-новогоднему, из детства пахла елкой. Вылизала мне лицо, разгрызла рукав. Тихо сидели, смотрели в глаза друг другу. А сейчас вспомнила так о вас, о наших встречах на семинаре.

Любим и помним,

8 декабря

Пушкинские Горы

Юля – Марине

Чудесная и дорогая моя Марина!

У нас зима, да. Вспомнила почему-то парк Царицынский. Зимний вечер, когда светло от снега. Деревенские огоньки горят. На окнах иней. Попрятали всех животных: аистов, пеликана, журавлей. По снегу гуляют только гуси, лоси, косули.

И мы с Ирмой.

11 декабря

Пушкинские Горы

Юля – Марине

Когда мы познакомились, Валентине Ефимовне было семьдесят. А первая наша встреча, когда я пришла за земляникой! Вокруг кордона Валентины Ефимовны земляники… Я собирала, а она наблюдала из окна в накрахмаленной белой ночной рубашке (было утро).

В заповеднике Терешкова работала музейным смотрителем, и Семён Степанович Гейченко ее ценил. Она собирала для комнаты Пушкина полевые букеты, и ей доверяли украшать кабинет поэта.

Незадолго до расставания Валентина Ефимовна отдала мне все свои фотографии. Знаете, эти стопочки фотографий на резинке, с праздничными открытками, в конвертах?

В деревне они обычно лежат в шкафу, шкаф пахнет мышами, зимой мандариновыми корками, одеколоном.

«Забирай, – говорит, – поскорее, а то выкину!»

Строительство заповедника, как сплавляют бревна по Сороти, Валентина Ефимовна молодая… Некоторые фотографии подписаны. Например, вид на деревню Зимари.

Надпись такая (чернилами, пером, а не ручкой!):

«Ты расти, ленок высокий, синим пламенем гори, река Сороть недалеко и деревня Зимари!»

Валентина Ефимовна сочинила.

Все, что связывало ее с землей, с ее пребыванием на этой земле, собрала, перехватила резинкой и отдала.

Недаром ее прозвали Терешковой – одиночный космический полет: кордон, зима…

А на одной фотографии, как раз зимней, Валентина Ефимовна в телогрейке и в пуховом платке сидит за рабочим столом поэта, в пушкинском кресле, которое все мы знаем по картине художника Ге, где нарисовано, как приехал к Пушкину Пущин, и они читают вдвоем «Горе от ума».

По столу, за которым сидела тогда Валентина Ефимовна, разбросаны рукописи, раскрыта черная пушкинская (для стихов) тетрадь…

Когда-то Алексей позировал в кресле Пушкина.

(«Только что отбыл отсюда художник Бальзамов. Позировал ему Лёнька – сын Александра Петровича из Савкина»).

Но что меня удивило: Валентина Ефимовна не позирует, а очень просто и спокойно сидит. Достойно.

Она заслужила это. Ее космический полет продолжается – в кресле поэта…

И еще, Марин. Обязательно напишу об ожидании.

Ирма иногда увлекается на прогулке, убегает. По следу куда-то в лес. Я жду. Это долгие бывают минуты. Я вслушиваюсь. Как падают капли в туман и дождь, как снег шуршит. Стою, не зову. Думаю только о хорошем (она обычно идет по следу, что-то нюхает, слушает птиц, подняв голову к деревьям).

Когда совсем уж заволнуюсь, она незаметно, неслышно вдруг появится из леса.

Что я могу вам сказать об этом?

Только то, что в общем шорохе леса, шуме ветра и снега слышны все наши шаги.

15 декабря

Москва

Марина – Юле

Я поняла: ты истинный тральфамадорец.

Помнишь (Курт Воннегут «Бойня номер пять, или Крестовый поход детей»), какие у них на планете книги?

Каждая группа знаков содержит краткое и важное сообщение – описание какого-нибудь положения или события. Мы, тральфамадорцы, никогда не читаем их все сразу подряд. Между этими сообщениями нет особой связи, кроме того, что автор тщательно отобрал их так, что в совокупности они дают общую картину жизни, прекрасной, неожиданной, глубокой. Там нет ни начала, ни конца, ни напряженности сюжета, ни морали, ни причин, ни следствий. Мы любим в наших книгах главным образом глубину многих чудесных моментов, увиденных сразу, в одно и то же время…

18 декабря

Пушкинские Горы

Юля – Марине

Марина, вы мне сегодня приснились с какими-то саженцами в руках – огромная охапка была, я хотела помочь вам их дотащить, но вы сказали, что к ним нельзя прикасаться, что они предназначены для одного дела. Вот интересно, куда вы их волокли? Настроение у вас при этом было радостное, а вид весьма загадочный.

31 декабря

Москва

Марина – Юле

Посылаю к вам с Пушкиным Маленького Принца, отлитого Лёней в бронзе, и Настоящую Падающую с Неба Звезду – с выставки в домике Чехова, посвященную Экзюпери. Так что загадывай желания! С Новым годом!

31 декабря

Пушкинские Горы

Юля – Марине

В поведении птиц, Марин, есть такой момент, он называется хоминг, и это значит, как вы уже догадались, что птица вернется домой, найдет дорогу из любых странствий.

Так я, Марина, помню о всех вас, мой хоминг в сердце, и как гуси, ориентируясь по звездному небу, вернусь к вам. А вы уж придумайте, если будет на то воля судеб, как нам с вами, пусть ненадолго, – пересечься? Ну, хоть обнять вас в метро.

А что? Встреча знаменитого полярника и юнната!

Обещаю, что отображу этот исторический момент в масле. А то подумаете, что я уже абсолютный волк и гусь (что, в общем, и есть на самом деле).

С Новым годом!

Всегда помню о вас, ВСЕГДА!

И наши родные братья, волки и киты, с нами.