5 марта

Москва

Марина – Юле

Здравствуй, гений эпистолярного жанра!

Сочувствую Ирме, что не даешь поваляться в дерьме. Это такое же блаженство, как нажраться помета.

Ой, сеттер Лакки любил это дело. Но больше всего он любил вываляться в дохлой кошке, после чего – к кому бы ни прикоснулся – все начинали так же благоухать, как и он. Это особый и радостный путь общения. Он искренне недоумевал, чему мы так возмущаемся?

11 марта

Пушкинские Горы

Юля – Марине

А это, Марин, настоящие дикие гуси Канады – казарки. Канадские белощекие казарки – Канада, Великие озера, Аляска. Пролетные гуси (правда, у нас выведенные в домашних условиях). Но их родители и прародители делают огромные перелеты над белым безмолвием канадских равнин, над океаном и, может быть даже – весной, – над вашим полярным кораблем.

Эти гуси были давнишней моей мечтой.

Как наш серый журавль роднит меня с Японией, так казарки, морские гуси, гордые, мужественные и сильные, с Канадой.

Хотелось бы быть их достойной. Их силы, мощи крыла и благородства.

13 марта

Пушкинские Горы

Юля – Марине

Марин, СИНЕЕ НЕБО и СОЛНЦЕ, СОЛНЦЕ! Гуляем с Ирмушкой. Вначале идем по тропе, снег ветром надраен ровно и гладко, все блестит, под ногами корочка снега лопается, в полях уже настоящий наст. И следов, следов! Мышей-полевок и зайцев, лис. Все истоптано. На ровном гладком золотом от солнца снегу только тропинки следов зверей и наша тропинка с Ирмой. Ирма засунет и спрячет голову в снег, и дышит, вынюхивает, наверно, полевок из-под снега. Она обожает нюхать снег. И шерсть на солнце вся золотится тоже.

Любимая сейчас игра – «колобок». Это значит надо схватить себя зубами за хвост и в таком положении, то есть колесом, катиться с горки. Скатимся, потом поднимаемся опять. Там снова хватает себя за хвост и снова с горки. Поскольку, в отличие от Ирмы, я не качусь, вы можете представить, сколько раз я так нахаживаю и вверх, и вниз. Но и награда мне очень нежная за это.

Когда волк наиграется, то сделает лежку. Утрамбует и разровняет снег, свернется на нем калачиком, на меня призывно посмотрит, ложись, мол, рядом. И столько теплоты в этом взгляде. Пригретый на солнцепеке волк. Жмурится нежно, томно.

Я немножечко ее тормошу – ведь мы не можем лежать весь день! Тем более что я не лежу, а терпеливо сижу, прислонившись к какой-нибудь березе. И говорю: «Ирма, на нас скоро будет капать сок!» Сегодня она у меня уснула на прогулке, и только рухнувший с ветки дерева снег ее спугнул.

Небо синее, синее, Марина! И волк у ног. И теплота его шерсти. И запах, запах! Мокрая от снега шерсть, ветками пахнет, ожиданием первых проталин – всей весной.

Вы тоже сидите рядом с нами.

Хидька вовсю тут женится, у гусей свадьбы. Крики восторга, наслаждения, плач проигравших соперников-гусаков.

С крыш капель. И улыбка волка.

Ваши звери.

11 марта

Пушкинские Горы

Юля – Марине

Хочу посоветоваться, Марин. Немного осложнились отношения с Вероникой. Мы ведь тут – как на космической станции, и это естественно. Не знаю, как быть. Обиды на сердце у меня нет. Но – как бы мы ни были все хороши, наверно, придется разойтись. Тем более что сейчас как раз каждый сделал шаг навстречу к миру.

Только боюсь, чтобы мой уход не выглядел мрачной выходкой…

12 марта

Москва

Марина – Юле

Японские самураи решали проблему на протяжении семи вдохов. Если не получалось, значит еще не созрели условия.

А впрочем – полегче забирай. Не так тут все четко нарисованы, попробуй сама стать прозрачней, и сразу увидишь, как дело пойдет на лад.

Мы ничего не можем утратить – и никого, если эти люди по-настоящему наши ребята. Все остается, и только улучшается – при небольшом расставании.

Благостно, с открытым сердцем, легко, ты, никому ничего не объявляя, идешь и снимаешь себе комнату поблизости, или прибейся к какой-нибудь старице, с улыбкой перетаскиваешь пожитки и говоришь – я вас люблю, благодарю, я тут, рядом, только руку протянуть.

Поменьше верь в реальность происходящего.

Но отваливай, как корабль от пристани – с самыми лучшими чувствами, которые обязательно передадутся твоим друзьям. Обнимаю!

14 марта

Пушкинские Горы

Юля – Марине

Дорогая моя Марина, я бы не стала вам писать, если бы не ждала от вас совета.

Я перейду в Бугрово, в свой забытый скворцовый дом, в мастерскую в яблоневом саду. И поживу одна – будем считать ретритом. А Ирму я буду навещать и ребят тоже.

Возьмем тишину и паузу.

15 марта

Бугрово

Юля – Марине

Вернулась в скворцовый дом, Марина, как вы сказали. Мягко, без лишних слов. Завтра приду к ним – гулять с Ирмой. Видеться будем каждый день и с Вероникой, и с Андреем. Да и мне полезно побыть сейчас одной, я привыкла, что в доме кто-то есть, а тут я абсолютно одна. Сразу начала говорить сама с собой.

Сегодня первая ночь.

По ночам мороз.

16 марта

Москва

Марина – Юле

Благословила, улыбнулась, полетела и приземлилась неподалеку. От небольшого хотя бы пространства любовь становится чуть более высокой и вечной.

Тем более, как мы себя не нахваливай, характер у нас, прямо скажем – не сахар. Можем осточертеть кому угодно.

Уж про себя-то я точно знаю!

17 марта

Бугрово

Юля – Марине

Да, я не грущу, Марин. У нас солнце и солнце, небо синее. С веток падают капли – тает снег. Сегодня нам привезли двух полудиких, весьма вероятно, что брата и сестру, филинов. Гуси мои холмогоры несут яйца. Надеемся, что занесутся казарки. А воздух, какой тут, Марина, у нас, воздух!

С лыжами – вам не хватает волка! Ездового! Я тут на днях упала, так Ирма меня добродушно волокла, и я катилась на животе по снегу и, как Андрей Болконский на поле Аустерлица, наслаждалась небом и верхушками сосен, они мелькали, мелькали на бегу, я еле-еле потом встала на ноги.

Кстати. А вы знаете, Марин, что воет моя девушка Ирма басовито? Мощно и без повизгиваний. Густой сильный вой на низких регистрах.

Смолкает, когда я открываю дверь на крыльце и кричу: «Ирма, елки-палки, два часа ночи! Спать!!!»

21 марта

Бугрово

Юля – Марине

Так, Марина, вдруг захотелось весны, что в этот морозный день посылаю вам привет из апреля, которого, не торопя событий, но все же ждем.

Это, Марин, в лесу, в середине апреля, лес сосновый, все усыпано старой хвоей, листьями после зимы (на солнце они уже подсохли), под елями еще лежит снег, а на склонах, куда попадает солнце, подснежники.

Завтра – Солнцестояние. Скоро брать березовый сок с припека.

И воздух, конечно, весенний воздух, теплый и только в тени прохладный. Но здесь у этих цветов он теплый.

22 марта

Москва

Марина – Юле

Да-а, равноденствие. Экими мы живем всё космическими событиями!

То у меня в окне чуть не полное затмение Солнца…

То тектонические подвижки в литосфере… И бури в стратосфере…

А в океане ученые навострились выискивать звук биения сердца усатого кита – финвала или горбача. Стоит ему разинуть пасть – как на целый мировой океан слышен медленный пульс Левиафана…

Как раз пишу главу о китах – пытаюсь пройти этот путь песенной тропою, стараясь избегнуть мрачнейшей истории людского жестокосердия.

Хотелось бы обогнуть море крови, но непонятно, как это сделать.

После того, как в распахнутом ветрам бушлате случайно я встретила и полюбила поэта Ерёменко (Ерёму), (меня поразило, как он съел пепел от сигареты, со стола на палец прилепил и съел, знаешь, он мне сказал, что «пепел – он стерильный? Любой пепел!»), – я решительно объявила, что моя книга любимая «Моби Дик». А прочитав ее до конца, поняла, отчего на меня все глядели удивленно: столь забубенный «зеленый» – и вдруг такая книга. Короче, ты как хочешь, но от живописнейших картин охоты на китов Мелвилла у меня уже крыша набекрень.

Все мое сердце, Юлька, заполнено льдами Арктики.

А вчера приснился огромный кит, мы с ним свободно плавали рядом, взявшись за плавники. У них плавники – совсем наши руки с пальцами, но короткие и в варежке.

25 марта

Бугрово

Юля – Марине

В Москве, Марин, я вечером смотрела на самолеты, на огоньки самолетов в небе из Домодедова, а здесь-то аэропорта нет, но зато вдалеке – шоссе, где трасса на Псков, и мне видны огоньки машин, они идут, то есть едут, но редко-редко. Местность, где выше, где пониже, и огонек виден (мы на возвышенности) издалека. Вынырнет, занырнет. Или повернет на Пушгоры или к Пскову.

Ходила к Але, не видела ее очень давно. Она даже, когда начала мне про жизнь рассказывать, сказала: «Вот, Юленьк, было это, когда тебя не стало…» Родное «Юленьк», и я виновато: «Аля, ну почему же меня не стало?», хотя, и правда, хожу к ней редко сейчас. Дела. Когда рядом жила в Бугрове, бывала чаще.

Марина душой болеет за китов, а моя Аля, ангел, переживает сейчас за японцев.

Перед телевизором на табурете сидит, а табурет старый, старый, только к Пасхе Аля красит его всегда, то есть каждый год, охристой желтой краской, весь в расщелинах, и табуреточка под ногами. Аля в валенках. Телевизор из-за плохой антенны показывает плохо, рябит, трещит, а она смотрит и молится за Фукусиму.

Угостила меня – давно я не ела щей, именно Алиных щей, с травками, перепоясанными ниткой, с пустыми консервными банками – поставлено долизать котам. С Алиным желанием меня накормить и доставанием варенья и конфет.

А ходит с палкой. В поселок на рынок уже не добирается: повалюсь, говорит, в сугроб, люди смеяться будут.

И ей покойники снятся. Снится, она мне говорит, моя бригада, и что я наряды им выписываю.

– Почему покойники? – я спрашиваю.

– А нет уже никого в живых.

Я тоже ей о себе рассказываю, мол, летом гуляла в Авдашах, красивая, в цветущей сирени вся, деревня.

– Моя деревня, – говорит Аля, – моей бригады. – И взгляд оживает. – Клопы и Ромашки, и Лопатино…

А недавно встретила Алексея, ходили смотреть на «окна», вырезанные во льду на озере – дышать рыбам.

Все стареют.

27 марта

Москва

Марина – Юле

Как за них не переживать-то, за японцев? Шлю японским знакомым письма, звоню, Яско-сан, Юзо-сан, Фуэ-сан, Томоко-сан, всем-всем-всем, если только возможно, – пишу я им, – приезжайте к нам, мы будем счастливы, если Вы к нам приедете и переждете это кошмарное стихийное бедствие в России, которая Вас ждет и любит. Обнимаем, ответьте, отзовитесь, мы очень-очень волнуемся за Вас! – пишу я им.

А они мне отвечают:

«Дорогая Марина-сан! Спасибо за теплое письмо. Землетрясение было на севере главного острова, хотя и в Токио много зданий пострадало, и погибли люди. В Токио поезда и электрички редко едут, так что многие ходят пешком на работу, а потом домой снова пешком. У многих в один конец часа три. У нас в Киото меньше всех пострадало. Древние японцы выбрали для столицы котлован, где мало таких стихийных бедствий. У нас пока все в порядке. Только моя сестра, которая живет около Токио, не смогла добраться домой. Она переночевала в своем институте и только на следующий день днем с трудом вернулась домой. Потом она узнала, что у нее с сыновьями все в порядке, и я успокоилась.

Яско».

А сегодня час назад я узнала, что жена моего сына была как раз в тот момент в Университете Тохоку в г. Сэндай на конференции – мы ничего не знали, сын не стал беспокоить нас. Она убежала в школу, там переночевала и через префектуру Ямагата вчера вернулась благополучно.

С друзьями мы еще не разговаривали. Сейчас звонить туда не рекомендуется. Мы так мешаем пострадавшим. Там холодно, нет электричества, нет воды, нет продуктов.

Мы все знаем благодаря телевизору, но пострадавшие ничего не знают, что с ними случилось. Все ищут своих родных. Мы впервые узнали, что такое Цунами. Да, да, там действительно как в аду. Мы отсюда ничем не можем помогать. Только стараемся экономить электричество, чтобы там хоть по вечерам был свет.

Аригатоо-гозаимасу – всего доброго,

А наш Седов разместил на Фейсбуке объявление:

Сергей подержал Японию в ладонях,

чем заметно снизил напряжение земной коры

и уровень тревожности населения…

29 марта

Бугрово

Юля – Марине

Марин, не знаю, в Москве там у вас слышны ручьи? У нас текут с крыш, текут, текут, и днем и ночью. Звон капели! Сегодня с Ирмой гуляли, она слушала ручей подо льдом.

Как слушает волк? Наклоняет голову то в одну сторону, то в другую, как будто сравнивает – что услышит сейчас одним ухом, что другим. Чувствует, вода подо льдом и, скребет по льду лапами, прогрызает лед. Копает ямы в болотцах, докапывается до замерзшей земли, травы, до корешков каких-то, пахнущих илом, гнилью. И с наслаждением их ест. Вчера поставила мне лапы на плечи, и голову положила на плечо, а я на пеньке сидела рядом с нею.

Казарки трубят очень зычно, глубоко, низко и протяжно. Чудный крик.

Ваши волки и гуси, ученик.

30 марта

Бугрово

Юля – Марине

Sms: голубое небо,

синяя река,

снег, лебеди

такие

весенние

дела,

Марин

2 апреля

Бугрово

Юля – Марине

Вчера мы с Андреем и Вероникой съездили навестить нашего Марика, Марин.

Это Марик, который жил на Ворониче, а в прошлом году уехал под Новоржев (они с женой Олей развелись, дураки, но речь не об этом, их дело личное). И вот мы выехали, по полям с кротовьими бугорками, с дырками в земле от полевых мышей, и не просто с дырками, а целыми узорами на земле из их туннелей, проходов, траншей, всем, что было скрыто под снегом, а сейчас открылось.

Земля в узорах. Полегшая из-под оттаявшего снега трава. И аисты уже по полям гуляют. Летят гуси, но что поделать – стреляют в них, хотя это зло и нечестно, и мы ждем подранков, но надеемся, что гусиный бог сбережет. Видно по полету гусей, что они напуганы, рассеяны, недостает звеньев в цепи, но они поддерживают друг друга. Сильный ветер. Иногда надувает и дождь, и снег. И они летят. Стыдно за человека перед гусями.

Встретили мужичков хмельных, в телеге на коне Сеньке. Конь малорослый, ну просто пони (хотя не пони), красавец, но не ухожен. Весь в дерьме. Грива спутана, ноги и живот в грязи, живет в хлеву. Мужики пьяные, добродушные, тормознули, спросили покурить. Мы Сеньку печеньицем угостили, пожурили мужиков за коня, а они хмельные везут ворованный шифер, сняли где-нибудь в заброшенном доме в деревне с крыш.

Доехали до Марика, а у него разлилась река. Он живет на улице Старая речка, то есть улица – это старое русло старинной реки Льсты, вот она разлилась и отрезала Марика от мира. Глубоко, воды по пояс и выше, течение и водоворот такой! Он заранее запасся продуктами, то есть знал.

Мы ему кричим через речку: «Марик, Марик!», а расстояние – двадцать шагов, не больше. Он услышал, вышел. И вот мы на одном берегу реки, он на другом. Перекрикиваемся – не виделись с ним год: «Как дела?» И вы знаете, Марин, тот редкий случай, когда река помогла, и разлив себя оправдал. Так, к слову, мы перемолвились и поняли, что все давно уже отошли друг от друга, и про себя это каждый почувствовал и был рад, что вот река разлилась, и нам не встретиться, а просто перекричаться: «Привет! Привет!» Постояли минут пять и уехали. А ехали к нему полтора часа, гуляя.

Не к тому я это рассказываю, что мне жаль, и не к тому, чтобы вас посвятить во всю эту историю, мне просто очень понравилась река, которая нас так красиво разделила. И это хорошее расставание, я считаю. Река и люди, когда-то близкие, по ее берегам. Разлив.

И вся эта история – о реке, о красивых, безмолвствующих разливах, над которыми летят гуси, разреженные дробью, и тем не менее – сильные, весенние, хотя с печалью на крыльях, и утки, и ходят аисты, и сохнут на ветру на земле мышиные трассы и узоры, и уже пробивается трава, хотя земля еще влажная, сырая, и копыто лошади вязнет в ней и оставляет мокрый, глубокий след, иногда даже с чмоканием от грязи.

2 апреля

Москва

Марина – Юле

Это очень сильная проза, Юленьк!

Горжусь тобой, снимаю шляпу.

От Лёни привет, он тоже впечатлен.

Приходим в себя, я вернулась из Новосибирска, Лёня – из Румынии, ездил с выставкой на книжный фестиваль, а на поэтическом слэме победил всех поэтов.

Сидим, друг другу поем былины о своих подвигах, измеряем давление.

Нина тоже у нас. Собирается солить капусту.

Давай-ка ты пошлешь рукопись рассказов на конкурс одного издательства?

Они обещают книгу издать победителям…

5 апреля

Бугрово

Юля – Марине

Марин, наверно я человек писем, а не рассказов. Я просто пишу вам письма, и этого мне достаточно. Все остальное вводит меня в какой-то ступор. Я не понимаю, кто это будет читать. А вам пишу на одном дыхании. В конце концов, для меня важнее, что я живу, что мои животные рядом, что я вам пишу. Ваше внимание мне дорого и ценно. Пусть у меня будет один читатель – вы. Пусть это будет несколько человек. А я буду писать вам.

Я, конечно, обязательно постараюсь что-то сделать. Но, наверное, я не писатель в каком-то серьезном глобальном смысле, а писатель писем.

6 апреля

Москва

Марина – Юле

Что я тебе скажу, Юлька, – рукопись у тебя, считай, готова. Только придумать другое название. «Весна волчицы» не катит. Название должно быть звучное, привлекательное, немного парадоксальное, был такой фильм «Лев зимой».

Чуешь парадокс?

Текст желательно слегка очистить от фраз, типа «мНЕ, НЕбиологу…» Кстати, впечатление такое, что ты именно биолог, и сейчас будут заметки натуралиста.

А хотелось бы предвкушать писателя.

А где волчонок? Что он тебя выбрал?

Где – что лисенка Васю ты в результате отнесешь в лес и отпустишь? Что всегда неминуемо предстоит расставание? Что исцеленные аисты потом поднимаются и улетают, сделав над тобою прощальный круг?

Где звездное небо над головой, а не только – нравственный закон внутри нас?

В том-то и сложность нашей работы, вечно приходится голову ломать – что сообщить: это или то. И надо ли? А может, обойдется?

Всегда перед нами выбор: что изложить реальное, а что – немного дожать, подкрутить, сконцентрировать, сконструировать хотя бы чуточку, чтоб не было уж совсем-то – «еду вижу…и пою…».

Это я тебе говорю, заслуженный акын Советского Союза.

Чтобы слышался гул судьбы – твоей, животных, от встречи – до взросления, до разлуки, до вечной любви, до Нового года… Да, можно продвигаться рассказами, а в конце устроить Новый год – там соберутся и те, кто ушел в Лес, и кого не стало, и кто, прирученный человеком, поселился в зоопарке, обзавелся семьей. Ведь этот материал есть у тебя, и он уже практически написан.

Теперь. К кому ты обращаешься – к гипотетическому читателю? Какая-то ассоциация с протянутой рукой, но протянутой настолько нерешительно, что не знаешь – пожимать ее в ответ или нет?

Книга! Понимаешь? КНИГА, она подразумевает прозаическое пространство.

Потом начало. Вспомни Мелвилла, Дефо, Свифта, Хэрриота, Даррелла, в конце концов. Герой должен оказаться «выпавшим из гнезда», чтобы начались его приключения.

Если б ты знала мое смешное положение – тебе советую, а у меня самой Лёня весь рассказ разбомбил.

– Острей, смешней, гротескней, интересней, прозрачней, легче, остроумней, в общем, гениальней, – он мне рекомендует. – Надо прорываться к себе сквозь скорлупу обыденности! Люди стоят у реки – спиной к тебе и говорят – нет, туда нельзя, мы все утонем. А кто-то протискивается сквозь их спины и идет по реке – по ней можно пройти, – важно заявляет он. – И там ждет тебя золотой саксофон.

Готовь, готовь рукопись, как говорил кэп Суер-Выер: «Делай, что хочешь, но только доведи наш корабль до острова Истины» – …но доведи свою рукопись до конкурса!

7 апреля

Бугрово

Юля – Марине

Дорогая Марина!

Не сплю и все проговариваю про себя это письмо, оно меня как-то захватило, поэтому решилась написать его вам. Письмо ленивого, или, можно сказать, самодостаточного или, скорее, самоуединенного Виктора Тоски (где слово «тоска», наверное, тоже имеет место), его лучезарному учителю Весли Джексону.

Иногда я думаю – почему люди пишут книги?

Книгу, мне кажется, надо делать, когда хочешь осчастливить или поддержать чем-то человечество, или ты чувствуешь, что из тебя прет и прет. Может, у меня ипохондрия, не знаю. Я с огромной любовью, на одном дыхании пишу вам – каждый раз, когда чувствую внутри порыв – донести, поделиться, передать эту свечечку. Своими письмами я не даю свечечке погаснуть, в них – мой небогатый дар, моя благодарность вам за все учение и обучение в этой жизни.

А ведь для книги надо что-то большее. Чего-то нагромождать, лепить. Искать какие-то смыслы, сюжетные ходы. Каждый мой день, вроде бы, одно и то же: совки, те же самые животные, и при этом я смотрю на них, я их вижу, я их глажу. Смотрю в глаза Ирмы, ладонью прикоснусь, прогуляюсь в лесу, и это наполненность, что ли, моей жизни. При возможном однообразии я нахожу какие-то затрагивающие меня – всякий день! – разные нюансы и отличия.

Не знаю, для кого писал Сароян, но он мне дорог. Люблю Хэрриота, хохочу с Дарреллом, очень люблю вас. Люблю свои письма, когда передан порыв, оп, и чиркнула спичка, схвачено, как Ирмин след в земле или на снегу. Или как след от лосиного копыта. Вмят, умят. Видно, что оставивший его лось – не первогодок.

А с книгой выходит у меня – как разжигание огня на сырых дровах. Кручу свою палочку, кручу, еле тлеет. Только поднесу огонек к сухой бересте зарождающихся как будто рассказов, и все гаснет. А начну письмо – и огонек, и смолистый треск – разожглось!

В общем, кто о чем, а мне лишь бы вообще ничего не делать. Это шутка, которой я выстилаю грустную правду. Может, я пока не готова к книге. А, может быть, через три дня пойдем с Ирмой на прогулку, или птица какая пролетит, и меня это удивит и затронет, и я напишу вам письмо, и вы, может быть, тихо улыбнетесь или ахнете.

9 апреля

Москва

Марина – Юле

Не знаешь, зачем пишутся книги?

Вот этот стих Марины Бородицкой окольными путями дает ответ на твой вопрос, волнующий каждого писателя, не тебя одну.

9 апреля

Бугрово

Юля – Марине

Да, Марина, это прекрасно. То, что вы написали. Это так.

10 апреля

Бугрово

Юля – Марине

Очень часто мне стало сниться мое детство. И даже не снится, а просто днем иду, и что-то отчетливо возникает в голове, какие-то странные фрагменты, поток воспоминаний.

Живем в ритме японских хокку. Сегодня по голому, еще без свежей травы полю катила тачку с собранными за своими зверьми какашками. Задул ветер, нашла туча, хлынул град. А я качу свою тележку через поле, которое в одночасье стало белым.

Четверка аистов шагала за мною следом, а я тянула тачку.

Земля в свободных полях вся выжжена, и над опаленной землей летели гуси.

Жаворонки тоже прилетели и стойко поют в полях.

Ирмушка мудрая.

Гуси трубят, кричат.

Заложила гусиные яйца в инкубатор.

12 апреля

Бугрово

Юля – Марине

Сегодня, Марин, гуляли с лошадью. Я вам говорила, что у нас есть лошадь, огромная, ганноверской породы, зовут Гамма, или Громуша. До этого она была у друзей, а сейчас мы ее себе забрали. Черная, высокая, чтобы залезть на нее, надо приступочку (у нас и седло и стремена, все есть), и ходит Громуша спокойно, шагом.

Я сидела в седле уже, почти Конармия.

Но пока мы водим ее в поводу. Идем по лесу. Лес, Марина, сегодня не узнать. Нападало старых иголок с елок и сосны, и снега совсем из-за них не видно и лес весь, дно леса, такое палевое, пестрит. Громуша оставляет в снегу глубокие и огромные следы, а потом по этому лесу, ведь лес-то у нас один на всех, идем мы с Ирмой, и Ирмушка глубоко опускает всю голову в следы, а след, повторяю, такой глубокий, что голова Ирмы уходит туда почти что вся. Ирмуша нюхает каждый след, погружая голову вглубь следа, как в лунку.

14 апреля

Бугрово

Юля – Марине

Весенний марафон (по аналогии с известным марафоном осенним)! То есть я, как Олег Басилашвили, бегу рядом с Гаммой рысью на поводке, и с гордостью могу вам сказать, что идем с ней вровень. Таким образом, выражение «БЫЛИ когда-то и мы рысаками» – пока не для меня.

Но я учитываю и заслуженный возраст Гаммы, и тяжелое ее ипподромное прошлое. И мы не все время бегаем, гуляем с ней по полям, к реке ходили недавно. Высокая лошадь, статная, красивая. Вот только отвисает губа (нижняя) – ну возраст.

Полдня – с волком, и позже с Гаммой. Совмещаются они, как вы понимаете, с трудом.

Протаяли до земли наши зимние тропы с Ирмой.

Она находит лежки косуль, а я фотографирую помет. Все ведь красиво на земле.

Любящие вас

птицы, волки, звери.

15 апреля

Бугрово

Юля – Марине

Привет, Марин! Предстоит одно важное событие: Ирме сделали новый вольер через сетку с волком Разбоем, будем устраивать личную и добрососедскую жизнь, а я надеюсь, что получу себе в «зятья» волка и уж стану ему хорошей «тещей», в данном случае, с таким зятем не забалуешь. Но волчьи свадьбы все равно в январе, а пока это знакомство, помолвка – через сетку. Волнуюсь, конечно: Ирма у меня очень нежная трепетная лань, хоть волк.

А я Иван-Царевич на сером волке: кофеек с видом на яблоневый сад, прогулка с Ирмой, потом выезд в поля на лошади, и расслабленно так, ну просто «Женюсь, женюсь», «Соломенная шляпка», Андрей Миронов. Правда, вместо изящного сюртучка и цилиндра – ватничек, свитерок, треух-ушанка…

Чувствую, Пушкин обо мне написал: «В отъезжем поле он гарцует, везде находит свой ночлег…», «Пора, пора, рога трубят, псари в охотничьих уборах чуть свет уж на конях сидят…»

17 апреля

Бугрово

Юля – Марине

И снова, Марина, весенний день. Уже на припеке так тепло, что можно ходить без куртки, в свитере, пригреться. Трава лежит плотно, пружинит под ногами, шуршит. В канавках между травой ручьи. И вот еще что. Заметила, как на разлив смотрят с деревьев галки и сороки. Сидят на деревьях – вороны, сороки, галки, грачи – и тихо наблюдают, какой в этом году разлив. Значит, они тоже умеют любоваться. В тишине. Обычно галдят, а тут затихли. Нашли минутку полюбоваться рекой и скрытыми под водой полями.

Ну, и с волнением сообщаю, что завтра в 16.30 по радио буду я у Жанны.

Я не услышу, здесь ни у кого нет радио, чтобы три кнопки, а на волнах все глушит телевизор, маяк и псковское дорожное радио.

Но главное – услышите вы.

Привет всем весенний.

Ваши звери.

18 апреля

Москва

Марина – Юле

Юлька! Включила три приемника, ловила! И среди космического гула эфира – вдруг стали пробиваться родные модуляции. Тогда я влезла на стул, подняла радиоприемник на вытянутой руке над головой, будто перехожу вброд реку, а одежду с обувкой надо бы сохранить сухими, наладила идеальное звучание, – и в таком противоестественном положении прослушала всю передачу от начала до конца.

А вальсом каким тебя окружила Жанна…

Поздравляю! Сильно прозвучало. Обязательно подарить диск Веронике с Андреем, а то и Марику, чтобы возвращался на круги своя.

18 апреля

Бугрово

Юля – Марине

Sms: накануне

Родительской

субботы

помним

о светлой

нашей Люсе

ученик

19 апреля

Бугрово

Юля – Марине

А какой был сейчас весенний вечер! Зяблики, скворцы, дрозды, дятлы, лесные голуби вяхири. Гуляли с Вероникой, она только и показывала: летит вальдшнеп, летит бекас – звучит лес.

Сидела потом на поваленной березе среди берез, они там растут негусто, их все освещает солнце, на ольховых сережках уже пыльца. И бабочки летают повсюду, в полях лягушки. Ручьи постепенно входят в землю.

А на реке-то огромнейший разлив! Затопило дороги, все затопило: берега, поля, заборы – причем интересно: заборы с чугунками, с подвешенными на колышки стеклянными банками, чугунки и банки – над водой! Замок на калитке – под водой, в нем торчит ключик! Лавочка тоже под водой – на ней плотва, на закате соберутся подлещики, караси, лещи…

Лодки посрывало с петель, деревянные лодки, старые, их прибивает к пустому берегу. Едешь на машине через деревню, и вдруг вода перерезала дорогу. А велосипедисты идут, как с вашим радиоприемником, в одной руке рубашки и штаны, другой велосипеды катят. Чуть не тонут!

У нас дожди, а на окраинах полей снег испаряется, влажно, дождь, тепло, и над снежными впадинами и окаемками туман, кусочки тумана, влаги.

Ирма у меня – цвета зимней полежалой травы, полей.

Слушали с ней чибисов, зарянок.

Ветер, и трещат окна.

Ваши мы.

11 мая

Москва

Марина – Юле

Так и представляю, как все это теперь залито солнцем, черемуха, и соловьи поют. Гуляла в Коломенском: груши в буйном цвету. Но яблони только приготовились.

Спустилась в «ущелье» – к Девьему камню. Там проводник рассказывал горстке людей, мол, тут волшебное место, камней таких на земле коломенской не было, и быть не могло (а он, этот исполинский камень, ты помнишь – весь обтекаемый, светлый, живой, как будто дышит).

Мы склонились над ним, протянули ладони – и ощутили сильнейшую энергию, даже пальцы закололо.

– Чувствуете восходящий поток? – торжествующе провозгласил умудренный юноша. – Вот и решайте, куда его лучше направить? Денег не надо просить. Но хорошо укреплять союзников.

Так что я посылаю тебе, как союзнику, чудотворную энергию этого сильного и доброго коломенского существа, чтобы ты была здоровенькая и веселая.

14 мая

Москва

Марина – Юле

Здорово, что ты так остро чувствуешь мир, и можешь воспеть его целиком – в коротеньком письме!

А мы тут с одним астрофизиком обсуждали странствие телескопа «Хаббл» в дальние миры. «Хаббл» пристально оглядывал окрестности телескопическим глазом и присылал на Землю снимки.

Однажды ему скомандовали взглянуть туда, где ничего нет. Все астрономы были в этом уверены.

И «Хаббл» взглянул.

И тут на Землю полетели картины звезд и планет, красных гигантов и белых карликов, туманностей – да чего-чего там только не было вместо этого ничего.

«Таинственна ли жизнь еще? Таинственна еще!» Только представь, какой кипучей жизнью живет звезда, чтобы после всех своих преображений и впредь шпарить в таком духе, увеличивая накал в дикое количество раз!

Мы ведь в звезды и превращаемся, да, Юль?

16 мая

Бугрово

Юля – Марине

Спасибо камню и вам за камень – за тепло.

У нас, Марина, грозы! Грозы, как в скромных, простых и великих рассказах Чехова, где дачи, цветущая сирень, мезонины, черемуха, обрывы, соловьи. Все зацвело разом и осыпалось (черемуха осыпается уже). Зацвела сирень, зацвели яблони и вишни. Поплыли туманы над рекой. Соловьи поют и поют – вечером и утром. Потом кукушки. Сирень гроздьями, не до конца еще распустившимися, висит и зреет. Все в лепестках, очень душно, парит и парит днем, а вечером, как на работу, находят тучи, но не темные, не осенние, – тучи, как котлы пара, и этот пар все сгущается, грома нет, а только всполохи во все небо красным – цвета некоторых сейчас цветущих яблонь. Бывают такие яблони, цветущие красными цветами. Сегодня мы с Гаммой попали под ливень – и до нитки. Под ошеломительный, под сильнейший ливень!

Так, Марин. Выехали, все вроде было тихо, я в седле, а потом как включили небо! Лошадь мокрая, грива мокрая, седло! Рубашка набухла от дождя, отяжелела. Едем и еще мокрые ветки задеваем. Очки в дожде, штаны в дожде и кеды в дожде, вода с нас течет вообще ручьями. Гамма горячая и дышит. А я промокла, а в чистом поле – там ветра! Еду и дрожу. А Гамма теплая, и пар идет. Хорошо ехали сквозь дождь, красиво. Прятаться бесполезно, так – идти. Все едем, едем. Сильный, красивый, мощный дождь. Волки вроде бы подружились, и я очень рада за них.

16 мая

Пушкинские Горы

Юля – Марине

Художники на работу едут утром. На велосипедах. На тех самых велосипедах, которые они катили за рули и спицами колес разрезали воду, вода бурлила и становилась все глубже и глубже – до седла. Но велосипедисты не унывали и тоже уходили под воду, шли по пояс и еще успевали любоваться. Подтопленными, но цветущими деревьями и пыльцою ив, кустами с красными от бегущего по ним сока ветками. И синей водой, и все-таки землей под ногами, которая под водой прощупывалась, и криком выпи, которая уже прилетела, овсянками и желтыми трясогузками. И радовались тому, что не каждый день ты в одежде вот так залезешь в воду, а здесь, погляди – весна, разлив, залез! – и только выше держи рюкзак и нащупывай почву под ногами.

18 мая

Пушкинские Горы

Юля – Марине

Стали, Марин, потихоньку замечать: исчезают и исчезают деньги! Бесследно! Не десятки, и даже совсем не сотни, – пятисотки! Вначале думали: может быть, завалились за диван? Андрей даже косо какое-то время смотрел на Хиддинка. Мой гусь когда-то чудил – воровал деньги. У меня. (А он гусь из сильной тяжелой породы – холмогоры.) На девушек тратил и на пиво. Причем выбирал всегда только крупную купюру. Ему покажешь их несколько: десять, пятьдесят, сто. И он возьмет только сто. Вытянет сторублевку из кармана, из заднего, чуть подорванного (им же самим – вероломно!) кармана моих джинсов, и – бегом!

Вот только на днях я провела с ним воспитательную работу:

– Вырастила щипача, а не гуся! Покатился по наклонной дорожке, Хиддинк?!

Но деньги продолжали пропадать. И мы уже забили тревогу, и нешуточную! А тут Андрей случайно заглянул к себе в комнату – и что! Косуля Луша с отрешенным и меланхоличным выражением лица (вы вблизи когда-нибудь видели косулью морду?) жевала тысячную купюру. С таким видом, будто пасется на лугу. Десятки, рассыпанные по полу, не замечала. А еще две тысячи (две купюры) сине-зелеными зажеванными комочками смиренно лежали у копыт.

– Попирая копытами деньги! – разгневанно сказал Андрей и потянул из Лушиных (ну прямо акульих челюстей!) банкноту.

Она еще не была доедена, и Андрей вступил в бой. Косули ведь жвачные животные, они челюстями кору с деревьев сгрызают – а тут банкнота. Андрей тянул за бумажный краешек тысячи изо всех сил, но и Луша держала купюру твердо, как купюроприемник.

– Тысячные косуле на ужин, а нам, извините, копейки на обед?! – кричал Андрей.

На этих словах я с трепетом вынула из кармана недавно зажеванную Хиддинком сторублевку и положила на общий стол.

Потом подумала и добавила, уже от себя, еще десятку.

19 мая

Пушкинские Горы

Юля – Марине

Слушаю дождь, как он идет по земле и стучит в окна.

Земля рядом, и соловьев в окно слышно, и дроздов.

Снимаю с Ирмы клещей.

Хидька расхаживает с гаремом китаянок (китайских гусынь), пока законная его жена Люся сидит на яйцах. Так что парень получился не промах и страшно горд китаянками своими.

Еноты растут. Боцман ловко цепляется за мои штаны, держится цепко коготками, он за одну штанину, Марта – за другую, так и ходим. На каждой штанине по еноту.

Павлины волочат хвосты среди опавших черемуховых лепестков.

Привет Лёне и Льву Борисовичу, ребятам, Жанне, Седову – то есть, нашим всем.

И мы – все ваши.

20 мая

Пушкинские Горы

Юля – Марине

Что такое гусиное счастье, а, Марин? Это Хиддинк и его китаянка. Всюду вместе. Потеряется она, он ее ищет, зовет. Она иногда залезает в вольер к другим гусыням и тоже китайским парням, так Хиддинк мечется вдоль вольера, истошно кричит. А она выйдет к нему (но чаще всего я ее к нему возвращаю), и он сразу крылья расправит, грудь вперед, и торжествующий уже крик, гордый.

Ходит за ней, как в грузинском танце, расправив крылья, и маховые перья – кинжалы в бурке, и на носочках весь. А жизнь простая: попить из лужи, трава под ногами, небо одно над головой, опадающая черемуха и цветущая сирень. (Аля говорит: «сирень раскололась»!)

Не подумайте плохого: Хиддинк просто влюбчивый. Пока законная жена его Люся добросовестно отсидела на гнезде, он, вот такой шалопай, влюбился. Но к Люсе еще вернется – поговорю с ним.

И еще я радуюсь за моего Кутузова (без глаза, и у нее сломано крыло): я ее выходила, и девочка выросла (я вам говорила, что у гусей сложно понять на определенном этапе, мальчик это или девочка), и Кутузов – она.

21 мая

Пушкинские Горы

Юля – Марине

А сейчас про удода.

Удод, Марина, очень редкая птица.

Но тут ведь еще история.

Поехали мы за овцами под Бежаницы, а это здесь местная Швейцария. У нас Пушкинские Горы, а уж там, Марина, холмы, пригорки, возвышенности, на склонах камни, валуны, можжевельники (можжевеловые леса!), изогнутые ветрами сосны (и здесь много витиеватых сосен, закрученных, перекрученных, завернутых, с каким-нибудь эдаким изгибом). В речках камни, и речки быстрые, хотя и мелкие. Но водятся раки, хариус. Хариус!

Это Юрий Коваль, Марин!

И вот мы едем через эти красоты, едем. В одну деревню заехали, и там на ветке в яблоневом саду сидит удод. Сам небольшой, с хохолком, с длинным клювом, полосатый. Так вроде бы черно-белый, но грудка красная – каштановая. Или – глинисто-красноватая (в орнитологических определителях). Очень яркая птица. И еще распускает на голове хохол!

Такое вот посвящение Ковалю – такая встреча!

23 мая

Москва

Марина – Юле

И у меня, тоже, Юль, грядет встреча.

Лечу в Сухум, где на всю Абхазию празднуется день рождения нашего с тобой Даура.

Святая Циза, ценитель и поклонник гения Даура Зантарии, открыла, как ты знаешь, его музей, куда я нет-нет, да что-нибудь перешлю – то Люсину машинку «Эрику», на которой он напечатал страницу «Золотого колеса», то Лёнин плащ парижский, в нем Даур мечтал пройтись по Баден-Бадену, то свитер с черными птицами в зеленой траве, связанный мной для Даура.

Жаль, где-то запропастилось зеленое пальто с пелериной, отобранное у Лёни и торжественно переданное Дауру, воспетое в стихах Татьяны Бек и в моем «Гении безответной любви», а также шапочка с деревянным колокольчиком. Это он уж сам потерял.

Книга «Колхидский странник»: Даура – о Дауре, – первая его большая книга, которую он уже, к сожалению, не увидел, там стала очень знаменитой.

Зовут нас с Лёней. И хотя он эту книгу иллюстрировал, макетировал, ваял – но теперь подозрительно спрашивает: в роли кого ему ехать в Абхазию?

Мужа самого близкого друга их национального героя?..

23 мая

Пушкинские Горы

Юля – Марине

Марин, пожалуйста, поклонитесь от меня Дауру!

Бродит где-то там, между звездами, в своей шапочке с деревянным колокольчиком – конечно же, он нашел ее. Там, говорят, все сразу находится, что здесь потерялось.