§ 1. Городской рынок

Самое раннее название Бристоля — “Bricgstow”, ведет свое начало от неизвестной даты в англо-саксонский период и означает «место у моста» (“stow” с др-англ. — «место»). Скопление домов у переправы через Эйвон разрослось на склоне, окруженном двумя реками, — Эйвоном и его притоком Фромой. Первые поселенцы выбрали место очень удачно, поскольку реки были естественной защитой от нападений с суши, а удаленность поселения примерно на 6 миль от моря обезопасила его от вторжений по воде.

В отличие от Лондона, Йорка или Кентербери Бристоль не имел античного происхождения, хотя римские виллы на территории города были обнаружены в Брайлингтоне (1899) и в Кинг Уэстон Парк (1947). Не был он и епископским центром или главным городом графства, как Глостер. Но благодаря своему географическому положению он имел уникальные преимущества, чтобы догнать и опередить возникшие раньше его города и занять важное стратегическое, а потому и политическое положение в стране. Слияние Эйвона и Фромы обеспечивало защищенную от приливных волн гавань, удобную для обороны. Здесь же сходились большие внутренние водные пути (р. Северн и ее притоки), что давало Бристолю удобный случай занять командную позицию в торговле округи, известной своим плодородием и богатством.

Первые сведения о Бристоле дошли до нас от конца царствования Этелреда II (978–1016) в виде монет, отчеканенных на городском монетном дворе. «Малый англо-саксонский пенни», можно сказать, является историческим документом, предшествующим первым письменным упоминаниям о Бристоле в «Англо-Саксонской хронике» 1051 г., в которой сообщается, что город посетил король Гарольд. Наличие монетного двора предполагает некоторый местный спрос на деньги и определенный уровень экономической активности, поэтому город, который давал работу шести чеканщикам, не мог быть случайным рынком. Возможно, связь следует искать в торговле между Бристолем и поселениями скандинавов на восточном побережье Ирландии, поскольку исторически внешняя торговля обычно предшествовала внутренней. Но к XII в. город связан и с внутренними районами страны, т.к. в хартии Иоанна от 1188 г. среди предметов, которыми торговали на городском рынке, были перечислены сукно, шерсть, шкуры и зерно.

Как уже отмечалось, ядро Старого Бристоля лежало на мысу между Эйвоном и Фромой, к этой естественной защите были добавлены крепостные стены, прорезанные тремя воротами. От них три улицы вели к центру, где по кругу располагались три церкви и неподалеку — Гилдхолл. Уже к XIII в. город вырос за рамки этих первых городских стен, и рядом с ними возникли процветавшие пригороды. Самым богатым из них был Рэдклиф, где сосредоточивалось суконное производство. В 1239–1247 гг. Рэдклиф обнесли крепостной стеной и присоединили к городской территории. Другим показателем процветания и расширения города было строительство новой гавани, для чего изменили русло Фромы. К XIV в. население города составляло примерно 10 тыс. человек. По данным налоговых списков подушной подати 1377 г. исследователи приходят к разным выводам. В зависимости от того, какой коэффициент неучтенного населения они применяют (дети моложе 14 лет, нищенствующие монахи, бродяги, те, кто уклонился от уплаты), цифры колеблются от 9518 до 13959 человек. Скорее всего, в начале века в городе жило примерно столько же народа или немного больше. Черная смерть середины столетия, видимо, не особенно сильно повлияла на количество жителей Бристоля. М. Постан считает, что, хотя население большей части английских городов после 1350 г. уменьшилось, оно оставалось более или менее стабильным в Лондоне, Бристоле, Саутгемптоне и еще в двух или трех морских портах страны. На протяжении XIV–XV вв. Бристоль — второй после Лондона городом по богатству и количеству населения.

Географическое положение Бристоля как бы естественно предопределило ведущее значение города в торговле Западной Англии. Он был практически единственным крупным портом на западном побережье и поэтому выполнял роль не только морских ворот страны, но и собирающего центра для товаров обширного региона, включавшего в себя области Уэльса, Корнуолла и части Центральной Англии. В Средние века сухопутный транспорт был медленным и дорогостоящим, поэтому расположение Бристоля поставило его в очень выгодные условия: море позволяло вести широкую внешнюю торговлю, а река Северн с впадающими в нее реками Эйвон, Фрома, Уай делала доступными для него даже центральные графства.

Своим возвышением и благосостоянием жителей город в первую очередь обязан морской торговле. Но она не могла существовать в отрыве от внутренней торговли страны, поскольку нужно было получать откуда-то товары для экспорта и куда-то распределять импорт. Прежде чем говорить о широких внешних и внутренних связях Бристоля, познакомимся с состоянием городского рынка. Мы не будем рассматривать складывание рынка в городе (это выходит за хронологические рамки исследования), речь пойдет о том, в каком виде существовала внутригородская торговля в XIV–XV вв., и какие изменения по сравнению с предшествующим периодом в ней наблюдались. Думается, следует обратить внимание на то, изменился ли состав товаров, продававшихся на городском рынке, в каком виде и кем осуществлялось регулирование торговли, как она была организована, и как складывались отношения бристольских купцов с королевской администрацией и иностранными торговцами. Последние два вопроса в равной мере связаны с функционированием внешней и внутрианглийской торговли.

Как было сказано выше, еще в «Хартии», пожалованной городу Иоанном Безземельным в 1188 г. (когда он был графом Мортоном), упоминается продажа в городе зерна, вина, шкур, шерсти и сукна. Как видим, это, прежде всего, продукты питания и сырье. В раннее Средневековье основным объектом торговли на городском рынке было продовольствие, и в XIV–XV вв. продажа продуктов первой необходимости сохраняет большое значение. Из постановлений городского совета за рассматриваемый период можно понять: на рынке Бристоля продается рожь, ячмень, пшеница, овес, горох и бобы. Логично предположить, что продавцами зерна были сами горожане. Речь не идет о том, что они сами его производили, закупки зерна бристольцы осуществляли не только в ближайшей округе, но и в разных графствах страны.

Много внимания в постановлениях уделено продаже свежей, соленой и вяленой рыбы. В связи с тем, что Бристоль был крупным морским портом, ассортимент рыбы отличался исключительной широтой. В записи от 1280 г., касающейся получения пошлины с рыбы, перечислены морские угри, тунец, сайда, хек, треска, камбала и другие сорта. А в Ордонансе, принятом во времена Ричарда II (1377–1399), к уже перечисленным добавлены лосось, морской налим и сельдь.

В разнообразных ордонансах XIV в. много места уделено продаже хлеба, пива, соли. К предметам первой необходимости кроме продовольствия можно отнести солому, сено, уголь, хворост, утесник, ракитник, вереск и лес (“wood”), продажа которых зафиксирована городскими документами.

Кроме продуктов первой необходимости на городском рынке продавалось сырье для многочисленных ремесленников. Особого развития в городе достигло сукноделие, кожевенное производство и металлообработка. Это выражалось в обособлении многих специальностей внутри данных отраслей. Например, в городе в XIV–XV вв. существовали отдельные гильдии ткачей, сукновалов, красильщиков. Поэтому сырьем в сукноделии можно считать не только шерсть, которую покупали прядильщики, но и пряжу, необходимую в качестве сырья ткачам, и некрашеное сукно, с которым работали красильщики, а также сукновалы. По-другому же называется полуфабрикатами, но для каждого отдельного ремесленника это было сырье, с которым он работал. Продажа на городском рынке всех видов указанных товаров зафиксирована в документах. Красильщики кроме ткани приобретали на рынке квасцы и вайду.

Так же обстояло дело и в кожевенном производстве — выделились гильдии кожевников, изготавливавших кордовскую кожу (“cordwainers”), дубильщиков, изготовителей ремней. Все они связаны с отдельными операциями при работе с кожами, поэтому сырьем для многих из них были полуфабрикаты или даже обработанные кожи. Сам факт продажи зафиксирован в постановлении дубильщиков от 1415 г., в котором записано, что «мастера названной гильдии могут продавать кожу друг другу, как они делали в прежнее время, при условии, что III указанная кожа будет хорошей и подобающей…». Не будем сейчас останавливаться на том вопросе, почему понадобилось в начале XV в подтверждать право цеховых мастеров самостоятельно покупать и продавать сырье, это требует особого рассмотрения.

Многочисленным ремесленникам, работавшим с металлом, нужно было железо и олово, бондарям и корабелам дерево, список этот можно продолжать и дальше.

По разнообразию ремесленного сырья городской рынок в XIV — XV вв. значительно отличался от рынка XI–XIII вв., что свидетельствовало об уровне развития ремесла. Но что делало отличие еще более явным, так это увеличение продажи готовых изделий. В постановлениях ремесленных гильдий и распоряжениях городского совета постоянно упоминаются конечные продукты труда. Это говорит о том, что городское население в основной своей массе занято теперь ремесленной и торговой деятельностью. Хотя, конечно, в XIV в. какое-то количество продовольствия производилось в городе, что ясно из записи в «Малой Красной Книге», касающейся свиней, «бродящих внутри городских стен», и навозе, лежащем на улице и на набережных. Но основные продукты питания, такие как зерно, горох, бобы, рыба привозились в город из разных мест.

Как же была организована торговля на городском рынке? В XII — XIII вв. регулированием городской торговли занималась королевские чиновники, если город располагался на королевской земле (а таких городов было значительное количество), или сеньоры городов. К XIV–XV вв. главная роль в контроле за рынком перешла к городским властям.

Основной объем торговли приходился на рыночные дни и ярмарки. В каждом городе в определенные дни был рынок, где крестьяне и горожане обменивались продуктами своего труда. О существовании таких базарных дней в XIV в. свидетельствует ордонанс сукновалов от 1346 г., в котором сказано: «Также, если какой-либо разносчик (porteress) будет обнаружен несущим пропитанную маслом шерсть или шерстяную пряжу для продажи в другой день, нежели пятница, или выставившим это в окно для продажи, то товары будут конфискованы в первый, а также второй раз, и если то же будет обнаружено в третий раз, то товары будут конфискованы, а названный разносчик отречется от своего занятия навсегда».

О продаже товаров в рыночные дни и на ярмарках говорится в постановлении суконщиков от 1370 г., в котором отмечается, что ни один горожанин не может продать «кусок или половину куска сукна чужеземцу (estranger), пришедшему в город в четверг или пятницу, <…> если только это не будет на всеобщих ярмарках, а именно St. Philip Norton, Binegar, Midsummer Norton, Charlton и Priddy и двух ярмарках уэльских, Cosham и Bradley». Об ограничениях, накладывавшихся на торговлю «чужеземцев», будет еще сказано. Обычно рынок функционировал один или два раза в неделю. Например, в Йорке продукты питания, доставленные в город из округи, можно было продавать только в четверг (“Thursday market”). В Гулле — по вторникам и пятницам, в Линкольне — трижды в неделю. Поскольку поставка продовольствия и сырья зависела от ближайшей округи, то деревне требовалось время, чтобы произвести и собрать продукты, прежде чем доставить их на рынок. В крупных городах рынки имели тенденцию стать ежедневными, но даже в таком многолюдном городе как Париж официально они должны были работать лишь по средам и субботам. Вероятно, на протяжении десятилетий эти дни могли меняться. Например, в Бристоле в разные годы для продажи сукна указывались среда, четверг, пятница и суббота.

Установление рыночных дней городским советом объяснялось еще и тем, что так легче было регулировать торговлю и собирать пошлины. С этой же целью для продажи отдельных товаров устанавливались определенные места, которые время от времени менялись, так же, как и дни продажи. Например, в 1370 г. городской совет установил место продажи сукна — “Touker street”, а день — субботу. Во времена Ричарда II (1377–1399) в ордонансе, касающемся продажи сукна, было установлено, что «всякие люди, приносящие сукно в город, чтобы продать, должны класть их в доме в пределах двора Томаса Даньелла на Болдуин-стрит, который установлен для продажи сукон, и что указанные сукна, которые могут быть предложены для продажи, должны быть открыто выставлены дважды в неделю, а именно каждую среду и пятницу…». В 1370 г. были определены места для продажи утесника, ракитника, вереска, соломы, сена и угля. Для этого отвели улицы “St. Mary Port”, улица перед церковью Св. Петра, “Winch Street” перед аббатством и улица Св. Томаса. Для продажи рогатого скота, овец и свиней в первой половине XIV в. выделялась “Brodemede” и место перед домом Братьев-проповедников (доминиканцев). В начале XV в. подобная практика продолжала сохраняться. В 1403–1404 гг. в постановлении, касающемся кузнецов (“smiths”), подковывателей лошадей (“farriers”), ножовщиков (“cutlers”) и замочников (“lockyers”), было определено место для продажи их изделий рядом с “hye croys”. Там же должны были продавать свои изделия из металла и чужеземцы.

Очень большое внимание уделяли городские власти мерам и весам, поскольку от их точности зависело нормальное функционирование торговли. Свидетельством важности этой проблемы было внимание к ней со стороны английских королей. Первую «Ассизу о мерах» (“Assize of Measures”) издал Ричард I в 1197 г. Согласно ей весы и меры должны были быть везде одинаковыми. В каждом городе и торговом местечке назначались 4–6 специальных людей, которым полагалось следить за исполнением этого постановления. В XIII–XIV вв. требование единообразия мер повторялось в различных ассизах, статутах, грамотах.

Данные распоряжения центральной власти вряд ли были бы особенно действенными, если бы их не поддержали городские власти. В XIV в. городские советы энергично стали проводить в жизнь ассизы о мерах и весах. В начале XIV в. городской совет Бристоля постановил: «Пусть бушель и галлон, помеченные железной печатью господина короля, надежно и бережно сохраняются под угрозой штрафа в 100 фунтов. И пусть не будет в городе мер, кроме тех, которые соответствуют королевским мерам и помечены знаком общины города или сеньора города <…> Пусть все меры города, которые больше или меньше [стандарта], будут осмотрены и усердно проверены дважды в год или чаще. Если кто-нибудь будет обнаружен с двойными мерами, а именно, большими для покупки и меньшими для продажи, пусть будет заключен в тюрьму как обманщик и будет сурово наказан». В 1344 г. городской совет подтвердил, что «все меры, весы, эллы и ярды будут дважды в год испытываться и удостоверяться печатью стражами мира». Охрана стандарта весов и мер в XIV в. была поручена мэру, бейлифам и шестерым «законно присягнувшим» членам общины. К вопросу о стандартах весов и мер Совет обращался и в первой четверти XV века.

Кроме контроля за использованием правильных мер и весов и установления специальных мест для продажи определенных товаров городские власти стремились регулировать цены (чтобы за продаваемые продукты платили «справедливую» или «разумную» цену) и качество товаров. Особое внимание уделялось продаже продовольствия и, прежде всего, хлеба. Твердую цену на зерно установить было трудно, т.к. она зависела от урожая в том или ином году. Цена должна была свободно устанавливаться на рынке. Должностные лица следили только за тем, чтобы в продажу не вмешивались перекупщики, а заодно пресекали спекуляции зерном.

Цены регулировались только на печеный хлеб, отсюда — большое количество постановлений, касающихся пекарей. Все эти постановления опирались на «Ассизу о хлебе» 1202 г. (“Assize of Bread”), по которой вес хлеба ценою в фартинг должен был меняться в зависимости от цены квартера пшеницы. Например, в XIV в. в «Малую Красную Книгу» было записано правило, по которому «пекари должны производить хлеб из хорошего теста и хорошего веса, и продавать 4 булки за [оставлено пустое место] пенсов и 2 булки за 1 пенс и не иначе, под угрозой штрафа». Ассортимент хлеба — достаточно широк: белый, который назывался различно (“wastel”, “simnel”, “cocket”, “doman bread”), качественный и наиболее дорогой, “bastard wastel” был менее дорогим и более грубым, кроме того, пользовался спросом “panis integer”, изготавливавшийся из цельной пшеницы. Поэтому внимательно следили за качеством муки: если кто-либо осмеливался продавать муку с примесями, то первый раз его штрафовали, во второй раз конфисковали муку, в третий раз продавца выставляли к позорному столбу, в четвертый раз изгоняли из города. Устанавливалось, сколько пекарь должен дать лоточнику за продажу хлеба: «Ни один пекарь отныне не даст какому-либо разносчику (Hockestere), продающему его хлеб, больше одного пенни с каждого шиллинга…».

В Средние века предметом первой необходимости считалось и пиво, которое наряду с хлебом было одним из основных продуктов в рационе значительной части горожан. Большое число людей в городе варили эль. Официально варить и продавать пиво могли только пивовары, кабатчикам предоставлялось право лишь продавать его. Но и они, и владельцы постоялых дворов также занимались изготовлением эля. Поэтому и центральное, и городское законодательство уделяли продаже пива почти столько же внимания, сколько регулированию торговли хлебом. За пивоварами следили так же, как и за пекарями, и за нарушение ассизы о продаже подвергали одинаковым наказаниям. В «Прокламациях» XIV в. записано, что «пивовары должны делать хороший эль и придерживаться ассизы, а именно, чтобы они продавали галлон лучшего нового эля в бочках за 1,5 пенса и лучшего светлого эля в кувшине за 1,5 пенса под угрозой штрафа, установленного за это, а именно: в первый раз 20 п., второй раз 40 п., третий раз полмарки, четвертый — конфискация всего эля». В 1344 г. городской совет постановил: «пивовары, которые продают пиво вопреки ассизе, будут штрафоваться в соответствии с их проступком». Интересно отметить, что женщины-пивовары упоминаются в постановлении отдельно.

Правда, распоряжения Совета нередко игнорировались — в мотивировочных частях различных ордонансов отмечается, что поступают жалобы на невыполнение установленных правил торговли. В 1351 г. горожане жаловались в городской совет на пивоваров и кабатчиков, которые нарушали ассизу о пиве, не обращали внимание на штрафы, и, тем не менее, никак не наказывались. Совет вынужден был подтвердить свои прежние постановления. О нарушении оных свидетельствует и сам текст документов, в которых предполагается возможность неоднократного игнорирования правил.

Регулировалась и продажа вина в городе. У.Дж. Эшли отмечал, что употребление вина было широко распространено не только среди богатых горожан, но и в средних слоях населения. Контроль осуществлялся в тавернах, которым грозило закрытие, если нарушали «Ассизу о вине», в соответствии с которой оно должно было продаваться по «разумной» цене. Проверялось и качество вина. В первой половине XIV в. городской совет постановил, что «никакой кабатчик не поместит новое вино в свою кладовую до того, как старое вино, которое есть в кладовой, будет проверено мэром и добрыми людьми под угрозой конфискации этого вина». Со второй половины XIV в. из-за войны с Францией и последствий чумы регулировать цены на вино стало значительно сложнее.

Как уже упоминалось в отношении вина, качество продуктов питания строго контролировалось. Выше отмечались постановления, касавшиеся хлеба, муки и пива. Отдельно в XIV в. рассматривался вопрос о продаже мяса. Если мясник реализовывал испорченное или зараженное чумой мясо, то его должны были наказывать так же, как недобросовестных продавцов муки. В постановлении о мясниках сделана оговорка: «И так же должно поступать в отношении фальсификаторов готовой пищи (cods transgredientibus)».

Городские власти заботились не только о том, чтобы обеспечить горожан продуктами питания, но и о том, чтобы был постоянный приток сырья в город. В середине XV в. в Бристоле приняли ордонанс, в котором продавцы мяса из сельской местности, доставлявшие его на городской рынок, должны были приносить также шкуры и сало с этого мяса. Подобное постановление существовало и в Лестере. Овечья кожа нужна была перчаточникам, изготовителям пергамента и другим ремесленникам, работавшим с белой кожей. Шкуры коров и быков обычно продавались дубильщикам. Сало животных использовалось при выделывании кожи для придания ей гибкости, а также при изготовлении свечей, которые по сравнению с восковыми были более низкого качества, но намного дешевле.

Правда, иногда употребление ремесленниками некоторых продуктов в качестве сырья для производства вступало в противоречие с интересами остальных горожан. В этих случаях городские советы бывали вынуждены вмешиваться и принимать порою курьезные, с точки зрения современного человека, постановления. В 1451–52 гг. в Бристоле городской совет решил, что «ни один изготовитель белой кожи города Бристоля не купит никакие яйца в пределах 10 миль вокруг этого города, кроме как для своей еды». Нужно пояснить, что после обработки квасцами и солью белая кожа еще нуждалась в последующей растяжке и размягчении при помощи оливкового масла и яичных желтков. Видимо, в середине XV в. потребление яиц кожевниками Бристоля было настолько велико, что встревожило жителей города. С другой стороны, это же может служить косвенным свидетельством высокого уровня развития кожевенного производства в Бристоле.

Особое внимание уделялось пресечению деятельности перекупщиков (“regrators”), махинации которых приводили к удорожанию ввозимых продуктов, а также препятствовали продаже на рынке товаров первой необходимости. Они приобретали товары оптом, чтобы монополизировать продажу, завышать цены и получать дополнительную прибыль. В городских документах XIV в. перекупщики квалифицируются как «притеснители бедных и открытые враги всей Общины и страны». В 1344 г. городской совет постановил, что «никакой мясник или рыботорговец, или их слуги, или какие-либо другие скупщики не должны покупать провизию, когда она прибывает в город по суше или по воде; если он будет это делать, то первый и второй раз его должно сильно оштрафовать, согласно приговору мэра и Общины, а в третий раз он должен подвергнуться наказанию позорным столбом или отречься от своего занятия навсегда».

Строгие меры наказания предусматривались для тех, «кто спешит купить раньше всех зерно, рыбу, сельдь или что-нибудь другое, годное для продажи <…>, получая прибыль, притесняя своих бедных и презирая своих богатых соседей; и кто замышляет продать более дорого то, что он так несправедливо приобрел. Кто также осаждает чужеземных торговцев, предлагая купить их товары, и внушая им, что они могут продать свои товары более дорого, чем они намеревались, и так мошеннической хитростью и ловкостью он вводит в заблуждение город и страну…».

Перекупщики использовали разные уловки, чтобы перехватить товары у «честных» купцов. Они заключали сделки раньше открытия рынка, в домах частных лиц, выезжали на корабли и лодки, доставившие товары. Например, в 1344 г. городской совет констатировал: «Часто случается, что различные люди в пределах городских свобод заключают соглашения на покупку мяса, рыбы и других продуктов питания с продавцами указанного по определенной цене, платежи производят в домах покупателей или где-нибудь в другом месте, из-за чего они не дают настоящей цены, что оборачивается большим ущербом для продавцов и позором для общины вышеназванного города». В связи с этим совет постановил, что «никакой мясник, или рыботорговец, или их слуги, или какие-либо другие скупщики не будут закупать свежую рыбу в лодках или ларьках с целью перепродажи раньше третьего часа…».

В 1339 г. городской совет Бристоля принял специальное постановление «Ордонанс о рыботорговцах и перекупщиках (regrators)». В нем подтверждено, что розничные рыботорговцы, купившие рыбу для продажи, могут ее сбывать только с 3-х часов дня. Любой покупатель рыбы, который приобрел ее для собственного употребления, а вместо этого занялся перепродажей, подлежал штрафу в 6 п. с рыбы. Сигналом, разрешавшим начинать торговлю на рынке, был звон колокола. Указание на время начала торговли встречается в постановлениях о пекарях, поварах, рыботорговцах, пивоварах и других продавцах продовольствия. В Бристоле и Йорке пекарям запрещалось покапать зерно на рынке до полудня. Интересно, что в Бристоле это постановление было принято в 1327 г., тогда как в Йорке только в 1479 г. Возможно, перекупщики в Бристоле активизировались раньше, чем в Йорке. В 1451 г. в Бристоле поварам и другим продавцам еды запрещалось покупать продукты на рынке раньше 10 часов утра. Подобное же правило действовало в Нориче. Делалось это с целью воспрепятствовать спекуляции продуктами питания.

Борьба с перекупщиками вступала в противоречие с деятельностью крупных экспортеров зерна. Получая лицензии на закупку продовольствия с целью вывоза его за границу, оптовики тем самым наносили ущерб интересам города. Поэтому городской совет стремился не допускать купцов-оптовиков, которые торговали продуктами питания, на городской рынок. В первой половине XIV в. было принято решение о том, что «никто не купит какое-нибудь зерно на рынке, чтобы везти его за море, под угрозой конфискации». Исключение делалось только для овса. Такие правила были характерны не только для Бристоля.

С.М. Стам приводит данные по Тулузе XIII в., в которых имеются указания на то, что в связи с вывозом хлеба город страдал от недостатка продовольствия. Даже самые богатые города средневековой Европы, например, Флоренция в XIV–XV вв. постоянно стояли перед угрозой голода. Для того, чтобы обеспечить гарантированные поставки продуктов в город, Совет Бристоля в XIV в. установил определенную зону вокруг города радиусом в 12 “leuce”, в которой оптовые торговцы продовольствием не могли делать закупки. Подобные постановления существовали во многих европейских городах вплоть до XVII в. Но хотелось бы отметить интересную особенность: в «Малой Красной Книге» Бристоля это постановление вычеркнуто. Можно предположить, что принятие его было результатом борьбы средних слоев горожан против городской олигархии, но оптовые торговцы продовольствием, которые в первой половине XIV в. занимали господствующее положение в управлении городом, добились отмены принятого ранее решения.

Непоследовательность политики городских властей в отношении перекупщиков проявлялась и в торговле рыбой. Во времена Ричарда II (1377– 1399) шесть человек — Уолтер Сеймор, Уильям Уэрминстер, Уильям Соулрс, Джон Брит, Уильям Стивенз и Джон Брамптон — были избраны (или, вероятнее всего, добились назначения) «для покупки и установления цены на все виды крупной рыбы — лососей, угрей, морского налима, хека и сельди». Перечисленные люди должны были договариваться с продавцами рыбы, и если предложенная цена устраивала обе стороны, покупка должна была состояться «как для пользы общины названного города, так и для всех добрых людей и других жителей округи с целью снабжения продовольствием их домов в течение десяти дней». Только по истечении десяти дней можно было «каждому купцу и рыботорговцу, продающим в розницу в пределах города, совершенно законно иметь часть указанной рыбы в соответствии с их положением и с согласия названных шести человек, при условии, что каждый из них для получения своей доли имеет в руках наличные деньги при доставке им рыбы…». Совершенно очевидно, что эти шесть человек монополизировали торговлю рыбой на городском рынке, несмотря на многочисленные постановления Совета, направленные против оптовой покупки и продажи продовольствия в городе. Хотя в этом не было ничего удивительного — названные люди, видимо, имели достаточно большое влияние, поскольку в 1381 и 1409 гг. по крайней мере трое из них входили в состав Совета.

Во многих английских городах складывалась подобная ситуация. Например, в Лестере ордонанс 1407 г. предписывал всем рыбакам продавать рыбу только из их собственных рук, в ордонансе Ковентри от 1421 г. содержится аналогичное требование. Но это не мешало перекупщикам упрочивать свои позиции: «общины» Ярмута жаловались в 1376 г., что мастера города (“masters of the town”) скупали всю сельдь и препятствовали свободной торговле. То же наблюдалось и в Йорке. В Лестере в 1489 г. рыботорговцам было разрешено проверять все запасы поваров.

Положение с разграничением оптовой и розничной торговли в городе всегда было сложным. Традиционно право розничной торговли принадлежало горожанам, «чужеземцы» могли продавать и покупать только оптом. Например, в Ордонансе для портных, изданном городским советом Бристоля в 1346 г., «чужим» запрещалось заниматься розничной торговлей сукном, «разрезая и деля новые сукна на куски для штанов и шляп». Горожанам не дозволялось покупать у чужих и продавать им сукно в розницу.

Очень подробно торговля чужаков в городе регулируется в постановлении о вайде от 1351 г. Правом беспошлинной торговли (и не только вайдой) на городском рынке обладали лишь жители города. «Чужеземцы» были обязаны уплатить пошлину: «…Ни один торговец — иностранец или чужак (alien ne estraunge) не будет хранить в городе, не уплатив файн мэру и общине, какую-либо вайду, доставленную в Бристоль как по воде, так и по суше». Иностранные купцы не могли в городе торговать между собой, они имели право продавать свои товары только бюргерам и покупать лишь у них: «…Ни один иностранец или чужак не должен продавать какой-нибудь вид вайды какому-либо другому чужаку в пределах городской привилегии, и никакой бюргер не должен по сговору [продавать] для них или от их имени и обманывать общину…». Чтобы чужаки не нарушали этих установлений, они могли оставаться в городе не дольше 40 дней: «Также предписывается, что тотчас же после окончания хранения [вайды] и проверки ее, сделанной присягнувшими красильщиками, купец, будет ли он иностранец или чужак, должен продать указанный запас в течение 40 последующих дней, и если он этого не сделает, то должен подвергнуться штрафу».

Однако жители города не все обладали одинаковыми правами на торговлю в розницу. В XII–XIII вв. правом вести розничную торговлю обладали члены существовавшей в Бристоле «Торговой гильдии». Думается, для Бристоля даже в XII–XIII вв. разграничение между оптовой и розничной торговлей было условным. Начиная с XI в. городские купцы поддерживали торговые связи со многими странами. Как участники международной торговли бристольцы, естественно, имели дело с оптовыми поставками, а как члены «Торговой гильдии» могли вести розничную торговлю в городе. К XIV в. «Торговая гильдия» перестает упоминаться в городских документах. Связано это было, вероятно, с возникновением отдельных ремесленных и торговых гильдий.

Об организации ремесла в городе еще пойдет речь, поэтому остановимся, прежде всего, на организационных формах торговли. Если в XII–XIII вв. розничная торговля продуктами питания разрешалась всем горожанам, то в XIV в. в документах фигурируют как отдельные объединения рыботорговцы, розничные торговцы солью, хлебом, пивом. В 1339 г. городской совет по просьбе розничных торговцев рыбой разрешил любому жителю города покупать у оптового торговца рыбу только для собственного потребления. Приобретать рыбу мелкими партиями для последующего сбыта могли лишь те, кто «торгует рыбой на лотках на Вешип-стрит (Worship Street)». Хотя уже упоминалось, что во времена Ричарда II господствующее положение в торговле рыбой на городском рынке занимали оптовые торговцы, а розничным торговцам разрешалось делать закупки не раньше, чем через 10 дней после того, как заключат свои сделки оптовики. Естественно, что при таких условиях наибольшие выгоды извлекали оптовые купцы.

Отдельно упоминаются в XIV в. розничные торговцы солью — в 1351 г. городской совет установил, какую плату должен брать розничный торговец солью за хранение ласта соли, за отмеривание ее в разных местах города. Специальные постановления были посвящены розничной продаже хлеба и пива.

Для XIV–XV вв. достаточно отчетливо можно проследить стремление крупного капитала подчинить себе розничную торговлю. Об этом уже шла речь в случае с рыботорговцами, но то же самое время достаточно ярко проявлялось и в торговле сукном. Во второй половине XIV в. наряду с гильдией ткачей, красильщиков и сукновалов в Бристоле существовала гильдия суконщиков (“drapers”). Судя по ордонансу 1370 г., суконщики поставили под свой контроль торговлю сукном не только в городе, но и в округе. Ни один горожанин не мог отправиться сам или послать кого-либо из города «в какое-нибудь место», чтобы продавать или покупать сукна, кроме установленных суконщиками дней. В своем ордонансе члены гильдии регулировали продажу не только сукна, но и других товаров, «пользующихся большим спросом», — сеном, соломой, углем, вереском и прочим. В постановлении отмечено, что решения приняты с согласия 83 поименованных «наиболее достойных людей названного города» и «многих других торговцев и суконщиков (marchauntz et drapers)».

В XV в. в городских документах зафиксировано существование гильдии мерсеров, которая монополизировала торговлю в городе шелковыми, бархатными и льняными тканями и галантереей (“haberdasshe”). Члены гильдии отрезали иностранцев от розничной продажи привезенных товаров, предписывая доставлять шелк, бархат, галантерею и прочее в помещение гильдии (“Commyne halle”), а жителей города принуждали покупать эти товары только в указанном месте.

Косвенным свидетельством подчинения крупным капиталом розничной торговли может служить уже упоминавшееся постановление дубильщиков от 1415 г. Поскольку в начале XV в. понадобилось подтверждать право ремесленников покапать и продавать сырье, значит уже существовало реальное ущемление этого права. Если бы речь шла о торговле с чужеземцами, тогда можно было бы говорить о традиционном ограничении прав иностранцев и чужаков. Но поскольку в документе говорится о торговле кожами между горожанами, и делаются ссылки на «прежние времена», резонно предположить, что в рассматриваемое время имела место другая практика. Видимо, уместно говорить о настойчивых попытках крупных купцов подчинить себе ремесленников, т.к. мастера-дубильщики отрезались от источников сырья.

В связи с тем, что торговля на рынке все усложнялась, кроме сборщиков пошлин появляются новые должностные лица, которые имели отношение к функционированию рынка. С XIV в. на бристольском рынке существовала должность брокера (маклера). Люди, занимавшиеся маклерством, упоминаются в постановлении, касающемся продажи вайды. В этом документе определялось, что брокеры должны были назначаться Советом и приносить ему присягу. В чем конкретно состояла их служба, в данном случае не оговаривалось, но указывалось, что за исполнение своих обязанностей им не следовало требовать платы с продавцов и покупателей, которые являются жителями города. Иностранец, продавший бочку вайды горожанину, должен уплатить маклеру за посредничество 12 пенсов. Если маклер недобросовестно выполнял свои обязанности, то он штрафовался в пользу Общины, ему полагалось заплатить полмарки.

Во второй половине XV в. был принят специальный указ для посредников (I467). В нем гораздо детальнее определены обязанности брокеров. Поскольку отмечалось, что в городе может быть не больше 2-х посредников, которые выбраны мэром, шерифом и Советом, логично предположить — какие-то люди стремились выступать в качестве посредников, не будучи назначенными на эту должность. Брокерам самим не разрешалось, и они не могли кому-либо поручить выступать в качестве посредников в торговой сделке бюргеров с иностранцами. Особо обращалось внимание на то, что в сделке не должны были участвовать товары, принадлежавшие маклеру, и он не мог заключать сделку к своей собственной выгоде. Видимо, брокерами в городе выступали богатые купцы, поскольку в документах они упоминаются как люди, имеющие товары. Об этом говорит и величина штрафа за недобросовестное исполнение обязанностей — для середины XIV в. полмарки было достаточно много. На должность брокера купцы назначались иногда против их желания — в документах встречаются упоминания о том, что торговцы не очень охотно принимают на себя какие-то общественные обязанности, отсюда и указания на недобросовестность. В отличие от XIV в. в 1467 г. определялось вознаграждение, которое должен получать маклер — 1 фунт с каждых 50 фунтов, принесенных сделкой. Появление подобной должности говорит об объеме торговых сделок, совершавшихся на бристольском рынке.

Об увеличении объема торговли и усложнении финансовых отношений говорят постановления о денежных обязательствах и долгах. Распоряжения городского совета по этим вопросам опирались на «Статут о купцах» 1283 г., регламентировавший процедуру взыскания торговых долгов. По этому статуту определялись города, в которых могли приниматься иски, основанные на указанном постановлении — Лондон, Йорк и Бристоль. Поэтому бристольский городской клерк XIV в. поместил текст «Торгового права» (“Lex Mercatoria”) в «Малую Красную Книгу», подтверждая тем самым, что процедура судебного разбирательства в городе основывается на этом статуте. Купеческое право основывалось на обычаях, сложившихся в международной торговой практике. По нему разбирались споры между купцами, и в сферу его действия не входили уголовные дела, споры об увечьях и по поводу земли.

В 1344 г. городской совет постановил, что суд присяжных должен принимать иски о возмещении убытков и от горожан, и от чужеземцев. Присяжные должны были провести расследование и определить компенсацию за убытки. В постановлении упоминаются залоги и поручительство, а также определяется процедура взыскания долгов. Чтобы купцы не страдали от «проволочек» в разбирательстве дел, купеческий суд в Бристоле должен был «заседать изо дня в день и в воскресенье, если это необходимо».

Таким образом, внутригородская торговля в Бристоле в XIV–XV вв. отличалась значительным объемом и сложностью. В рассматриваемое время вместо Торговой гильдии, консолидировавшей всех полноправных жителей города, появились особые объединения купцов, торговавших определенными товарами — рыботорговцев, суконщиков, мерсеров. Очевидно, стремление оптовых торговцев подчинить себе мелкую розничную торговлю. Об увеличении торговых и финансовых операций говорит установление процедуры взимания долгов.

Эта активизация городского рынка во многом определялась тем, что Бристоль вел широкую внешнюю торговлю, которая не могла не влиять на состояние внутригородской торговли.

 

§ 2. Внешняя торговля

Уже упоминалось, что главный источник обогащения города — внешняя торговля. В качестве морского порта Бристоль был расположен очень удачно. Благодаря теплому течению порт никогда не замерзал, из-за внезапного сжатия длинного эстуария Северна в месте впадения в него реки Эйвон приливы достигали в высоту до 30–40 футов, что приводило во время отлива к очищению дна от ила. А защищенную от приливных волн и удобную для обороны гавань обеспечивало слияние рек Эйвон и Фрома. То, что в месте расположения Бристоля сходились большие внутренние водные пути, позволяло городу не только занимать командное положение в торговле Западной Англии, но и способствовало успеху внешней торговли — речными путями доставлялись товары для экспорта и распределялся импорт.

О том, какое большое значение имел Бристоль для интересов всего королевства, свидетельствует внимание Генриха III к сооружению новой гавани в городе. В апреле 1240 г. король приказал жителям Рэдклифа помочь бюргерам Бристоля, которые «для общей выгоды всего города Бристоля, так же как и вашего пригорода, начали рыть канаву в болоте Св. Августина, чтобы корабли, приходящие в ваш порт Бристоль, могли входить и выходить более свободно и без задержки».

Вопрос о внешней торговле Бристоля включает в себя целый ряд самостоятельных проблем. Речь может идти о направлениях торговли, т.к. город был удален от традиционных для Англии континентальных рынков; о составе экспорта и импорта, о связи их с промышленным производством. Интересно проследить отношение королевской власти к отечественным купцам, посмотреть, каковы были позиции иностранных торговцев в Бристоле. Кроме того, организационные формы внешней торговли значительно отличались от тех, которые существовали во внутренней.

Традиционными для Англии торговыми партнерами в рассматриваемое время были Нидерланды, Германия, Италия и Франция. Расположение Бристоля на западном побережье Англии направило предприимчивость его моряков и торговцев вдоль атлантического побережья Западной Европы, и поэтому его основными рынками в XIV–XV вв. были города Ирландии, Гаскони, Испании и Португалии. В данный период нельзя еще говорить о международной торговле в полном смысле слова, т.е. о торговле между государствами. Скорее уместно упомянуть о торговых связях отдельных городов разных государств, потому что связи эти осуществлялись не на уровне государств в целом, а на уровне отдельных купцов и городов.

О направлениях торговли и в какой-то мере об ее объеме, а также составе экспорта и импорта сведения можно извлечь из торговых лицензий, выдававшихся казначейством королевства. Они составлялись по определенной схеме, которая включала дату выдачи, имя купца, тоннаж корабля, состав груза, направление плавания и срок действия лицензии. Интересные данные предоставляют охранные свидетельства и таможенные отчеты за определенный период. Существование лицензий на торговлю и охранных свидетельств было следствием частых войн. С одной стороны, английским и иностранным купца запрещалось посещать неприятельские порты без лицензии. С другой, — корабль из враждебного порта подлежал захвату на море, если он не имел охранного свидетельства.

Наиболее тесные связи, начиная с XI в., были у города с Ирландией. Имеются свидетельства их существования уже в III в. Но особенно упрочилось положение бристольцев здесь с конца XII в., после ирландского похода Генриха II, в котором флот города и его торговцы оказали помощь королю. В благодарность Генрих II пожаловал бристольцам большие привилегии в Дублине: «Да будет известно, что я дал, и пожаловал, и настоящей хартией закрепил людям моим и города Бристоля мой город Дублин для проживания в нем. А поэтому я желаю и строго приказываю, чтобы сами они проживали и держали этот город от моего лица, и от лица моих наследников, в добре и мире, свободно и спокойно, целиком и полностью, и с почетом со всеми вольностями и свободными обычаями, которые они имеют в Бристоле, а равно и по всем моим землям».

Уже со второй половины XII в. бристольские купцы стали селиться в Дублине. Они входили в торговую гильдию, занимали должности в магистрате, владели земельной собственностью. Только в первой половине XIII в. 28 человек в торговой гильдии Дублина были выходцами из Бристоля, к середине XIII в. число достигло 33. Привилегированное положение бристольцев сохранялось в Дублине и в начале XIV в. — в 1312 г. они получили право беспошлинной торговли овчинами и шкурами. Позднее Бристоль уступил лидирующее положение в Дублине Честеру, который географически был ближе.

В XIV–XV вв. бристольцы монополизировали торговлю с такими южными и западными ирландскими портами как Голуэй, Лимерик, Корк, Росс, Уотерфорд и другие. Эти города неоднократно упоминаются в торговых лицензиях, выдававшихся казначейством Англии бристольским купцам. Т.С. Осипова, ссылаясь на ирландские документы, отмечает, что городские вольности Бристоля послужили основой для хартий не только Дублина, но и Корка (1223), и Лимерика (1292).

Из этих городов нужно выделить Уотерфорд, один из самых крупных портов Ирландии, который концентрировал значительную часть ирландской торговли. После английского завоевания город вошел в состав королевского домена, и до конца Средних веков рассматривался правительством как оплот английского господства. Выгодное географическое положение (в месте слияния рек Шур, Барроу и Нор) объясняло, почему королевское правительство стремилось сосредоточить экспортную торговлю юго-восточной Ирландии именно в Уотерфорде. Не случайно, видимо, было особое внимание бристольских торговцев к поддержанию тесных связей с этим городом. Жители Уотерфорда были освобождены от уплаты пошлин в Бристоле. Поскольку в число королевских городов (кроме Дублина и Уотерфорда) входили еще Корк и Лимерик, то Бристоль занимал твердые позиции в торговле и этих городов, тем более что городские свободы в них были скопированы с бристольских образцов.

С XII в. Бристоль вел регулярную торговлю с Гасконью, связи с которой особенно укрепились после ее объединения с Англией в 1152 г. Географическое положение Гаскони выгодно для развития морской торговли, а крупные порты — Бордо, Байонна, Дакс — внутренними водными артериями соединялись с высокоразвитыми сельскохозяйственными районами, где основными занятиями были виноградарство и виноделие. В XIV–XV вв. главными торговыми партнерами бристольских купцов в Гаскони выступали Бордо и Байонна, которые постоянно фигурируют в торговых лицензиях того времени.

Тесные связи имел Бристоль с пиренейскими государствами. Когда речь идет об Испании и Португалии, то до последней четверти XIV в. приводить какие-то конкретные данные отдельно по каждой из этих стран практически невозможно, т.к. таможенные чиновники в XIV в. использовали названия «Испания» и «Португалия» как взаимозаменяемые. Когда обострялись отношения с Испанией, бристольские торговцы предпочитали иметь дело с Португалией, и через нее торговать с Кастилией (для англичан в рассматриваемый период Испания ассоциировалась с Кастилией, с Арагоном им почти не приходилось иметь дело). Однако испанский рынок был более емкий, чем португальский, и в мирное время торговле с Испанией придавалось большее значение. В такие моменты товары из Португалии поступали через кастильские рынки.

Примерно с 1424 г. бристольские корабли начали посещать Исландию, но торговля с ней была связана с большими трудностями. В 1262 г. Исландия заключила союз с Норвегией, в результате чего норвежские короли получили право контроля за исландской торговлей. Она должны была вестись только через Берген, который оказался складочным городом. Торговля с Исландией стала королевской монополией, и могла осуществляться лишь по королевским лицензиям. Еще более условия для торговли осложнились с 1397 г., когда по Кальмарской унии Исландия попала под власть далекой от нее Дании. Датский король настаивал на том, что торговать с Исландией можно только через город Берген. Правда, это не останавливало бристольских купцов — они плавали нелегально. Об этом свидетельствует жалоба в Суд Казначейства, поданная в 1436 г. от лица владельца корабля «Кристофер», бывшего указанным образом в Исландии, а на обратном пути захваченного двумя кораблями из Ньюкасла и конфискованного в пользу короля.

Ведущая роль бристольских купцов в торговле с Исландией была вполне естественна. В отличие от восточных английских портов Бристоль никогда не был привязан к Бергену, и бристольским кораблям требовалась всего неделя, чтобы добраться до Исландии. Поэтому основная масса лицензий (от имени и датского, и английского королей) выдавалась бристольским купцам. Хотя среди получателей часто встречаются представители Гулля или Лондона, иногда судовладельцы Ньюкасла и Дартмура.

Полученные лицензии регистрировались в бумагах Казначейства, благодаря чему сохранились имена купцов, торговавших с этой страной. В документах упоминаются Генри Мей, Джон Бертон, Джон Уидифорд, Уильям Пейви, Морис Уайт, Уильям Дамм, Ричард Альбертой, Уильям Кэнинджес, Джордан Спринг и другие, имевшие право совершать плавания в указанном направлении.

Иногда богатство и влияние купца позволяли ему не считаться с запретами. Например, Уильям Кэнинджес, бывший пять раз мэром Бристоля и одалживавший значительные суммы королю, отправлял в Исландию без всякой лицензии корабль «Катерина», которым он владел совместно со Стивеном Форстером. Кэнинджес не только не был наказан за нарушение запрета, но и получил в 1439 и 1440 гг. две лицензии на отправку в Исландию в течение четырех лет двух кораблей — «Мэри Рэдклиф» и «Катерина».

Торговля с Исландией имела сезонный характер. Обычно корабли отправлялись весной, между февралем и апрелем. В течение лета они оставались там, чтобы сделать закупки, загрузиться, и между июлем и сентябрем возвращались домой. Осенью эти же корабли отправлялись в плавание в южном направлении, например, в Бордо или Байонну, чтобы успеть к моменту сбора винограда. Интересно, что уже упоминавшиеся Уильям Пейви, Морис Уайт, Уильям Дамм и Ричард Альбертой, торговавшие с Исландией, в 1447 г. получили лицензию на ввоз в Ирландию среди прочих товаров также и вина, т.е. сфера их деятельности охватывала три страны. В 1451 и 1452 гг. Уильям Кэнинджес получил охранные свидетельства для плавания в Аквитанию.

Все перечисленные страны имели с Бристолем постоянные связи. Но в документах встречаются упоминания и о других направлениях торговли. В рассматриваемое время бристольские купцы совершали плавания в Италию, прежде всего, в Геную и Милан. Охранные свидетельства для купцов, плававших в упомянутые города, выдавались в июле 1380, июле 1381, сентябре 1382, июле 1384 гг. Ноябрем 1446 г. помечена лицензия Роберту Стерми для отгрузки товаров в Пизу. Кроме того, встречаются сведения о плаваниях бристольцев в Кале, Берген, Данциг и Бретань.

Если сравнить значение заморских рынков Бристоля в XIV и XV вв., то очевидно возрастание роли Испании. В 1390–91 гг. в Испанию было отправлено только 5 кораблей, в Гасконь — 16, в Португалию — 17, а в 1479–80 гг. в Испанию посылалось 8, в Гасконь — 7, в Португалию — 4 корабля. При этом нужно учитывать, что речь идет об отправлявшихся из Бристоля кораблях, а не о пришедших в порт, поскольку эти цифры никогда не совпадали. Для XV в. характерна следующая последовательность по значимости: Испания, Ирландия, Португалия, Гасконь. С утратой французских владений в результате Столетней войны Испания стала наиболее значительным иностранным партнером Бристоля, хотя по количеству плаваний преобладала Ирландия.

На изменение приоритетности того или иного направления торговли влияли международные отношения и положение в тех странах, которые были торговыми партнерами. В рассматриваемое время обстановка для торговли, например, на Пиренейском полуострове оставалась не очень благоприятной, ибо это был период постоянной смуты, когда разные группировки знати боролись за политическое влияние. В истории Испании XIII–XIV вв. характеризуются тем, что Реконкиста приостановилась, но внутреннего мира королевство не обрело. Борьба между королями и знатью, личные распри между членами королевского дома закончились лишь в конце XV в. после вступления на престол Изабеллы Кастильской и Фердинанда Арагонского. С 1305 г. (с момента смерти Санчо IV Храброго) в Кастилии не было ни одного года, не омраченного борьбой королей за престол. Во второй половине XIV в. начинается двадцатилетняя гражданская война, которую вел Педро I со своими пятью незаконнорожденными братьями и знатью. В 1369 г. Педро I Жестокий, союзник англичан в Столетней войне, при помощи французов был свергнут, а на престол взошел его соперник Энрике II Трастамар. В результате Испания из союзника Англии превратилась в ее врага. Это еще более осложнило торговлю английских купцов в Кастилии, тем более что в гражданскую войну оказалась втянута и Португалия. Испано-португальские противоречия достигли своего апогея в 1383–1385 гг., когда возникла угроза независимости Португалии, и ей пришлось вести оборонительную борьбу. И хотя в 1411 г. был заключен «вечный мир» между двумя упомянутыми королевствами, столкновения продолжались и в XV в. В отличие от отношений с Кастилией связи Англии с Португалией были более стабильными и дружественными. Дружба была закреплена в 1386 г. договором в Виндзоре между Ричардом II и Жуаном I Португальским, сохранявшимся вопреки раздорам и смене династии в Англии. Этот договор касался торговли между английскими и португальскими купцами, которым короли обязывались оказывать покровительство.

Торговля с Гасконью испытывала постоянные колебания из-за бесконечных споров об английских правах на герцогскую власть, что неизменно приводило к вооруженным конфликтам. Правда, в периоды перемирий положение стабилизировалось, но восстанавливать прежние связи было очень трудно.

Особенно тяжелые последствия для торговли имела Столетняя война, в которую оказались втянуты не только Англия и Франция, но и Испания, Португалия, Фландрия и другие государства. Уже упоминалось, что Испания, которая сама была заинтересована в захвате Гаскони, стала союзницей Франции. Дело осложнилось тем, что два сына английского короля Эдуарда III — герцог Ланкастерский и герцог Йоркский — были женаты на дочерях короля Педро I Жестокого. В 1386 г. Джон Гонт, герцог Ланкастерский, заявил претензии на кастильский престол и провозгласил себя королем Кастилии, после чего начались открытые военные действия, закончившиеся заключением мира в 1388 г. Окончательно Испания и Португалия вышли из Столетней войны в 1411 г. после заключения между ними уже упоминавшегося «вечного мира». Продолжавшиеся военные действия на территории Франции привели к тому, что к XV в. Гасконь начинает утрачивать роль ведущего торгового партнера Бристоля.

Купцы, плававшие в Испанию, Португалию, Гасконь, постоянно подвергались опасности потерять свои корабли и товары. Северная Испания и Бискайский залив всегда были областью, особенно часто посещаемой пиратами, а в период войн пиратство еще более усиливалось. Свидетельством тому служат жалобы английских купцов. Отчаявшись добиться законного возмещения убытков, и испанские, и английские купцы обратились к репрессалиям (с санкции своих правительств или без нее). При Эдуарде II была составлена специальная анкета, по которой опрашивались пострадавшие английские купцы: название захваченных кораблей, имена капитанов, порт приписки, количество и состав товаров, место погрузки и таможенного оформления, время возвращения в порт, место захвата, свидетели и прочее.

В тех случаях, когда официальные обращения с просьбой возместить убытки не помогали, а иногда и без предварительного уведомления, по распоряжению короля или его совета накладывался арест на имущество иностранных купцов в Англии. Например, Эдуард II в 1318 г. наложил арест на имущество французских купцов, которые нанесли ущерб жителям Беверли, и фландрских купцов, в ответ на захват товаров лондонских горожан. В 1328 г. Эдуард III приказал конфисковать все товары и другое имущество купцов из Нормандии и Пуату в возмещение потерь английских купцов в этих областях. Практика репрессалий осложняла международные отношения, после их объявления торговля приостанавливалась, поскольку купцы боялись за свои корабли и товары. О том, что страх этот не был напрасным, свидетельствуют документы. В 1377 г. в протоколах Казначейства зафиксировано пожалование двух испанских кораблей «Св. Мария» и «Св. Николас» Уолтеру Дерби, купцу из Бристоля, в качестве компенсации за его корабль и товары, захваченные испанцами. Испанские корабли, зафрахтованные во Фландрии, были захвачены английским флотом в устье Луары и доставлены в Бристоль.

В ноябре 1422 г. была выдана лицензия Роберту Расселу на торговлю с Кастилией, чтобы он мог вернуть судно и другие товары на сумму в 1 тыс. марок, «несправедливо» захваченные там. Сохранились сведения о захвате бристольцами португальских кораблей. И в Ла-Манше пиратов было не меньше, чем в Бискайском заливе, от действий которых страдали как французские, так и английские купцы. Иногда они организовывали свою собственную защиту, удваивая число команд и собирая большие караваны торговых судов. Например, в 1372 г. бристольский корабль «Божья милость» имел судовую команду в 50 человек вместо обычной, состоящей из 26 человек. В этом же году корабль «Джеймс» был вынужден везти дополнительно 63 человека. Поскольку в XIV–XV вв. война стала «образом жизни», английское правительство организовало систему конвоирования купеческих кораблей, предоставляя им т.н. конвой безопасности. В связи с этим оно взимало побор в 2 ш. с бочки, чтобы покрыть расходы на содержание королевских конвойных судов. Это приводило к увеличению стоимости фрахта: с начала XIV в. она выросла с 8 ш. за бочку до 12–13 ш., а в 1372 г. достигла 22 шиллингов.

Результатом беззакония, господствовавшего на морях, было появление охранных свидетельств и лицензий на торговлю с купцами враждебного государства. Английским купцам (и иностранным, торговавшим в Англии) запрещалось посещать неприятельские порты без лицензии. Из-за частых случаев подделки указанных документов (ведь за лицензию взималась плата) установили, что в Англии они должны были регистрироваться в Казначействе, а без этого лицензии и охранные свидетельства считались недействительными. Во избежание злоупотреблений грамоты составлялись по определенной форме и содержали следующие сведения: дату и место выдачи, имя человека, кому сделано пожалование, название корабля, имя капитана, число матросов, тоннаж корабля, место плавания и обязательно срок действия документа. В бристольской «Большой Красной Книге» зарегистрировано значительное количество охранных свидетельств и лицензий, выданных Казначейством не только английским, но и французским купцам, главным образом из Аквитании.

Корабль из неприятельского порта, если он не имел охранного свидетельства, подлежал захвату. Правда, и охранные грамоты часто не спасали от грабежа на море. Пиратские захваты были постоянным явлением и воспринимались купцами разных стран почти как дело естественное, так что охранные свидетельства часто игнорировались всеми сторонами. Об этом говорят апелляции в суд лорда-канцлера Англии. Купец мог пострадать не только от враждебной стороны, но и от действий своих пиратов, которыми иногда оказывались лица очень знатные. Например, Джон Уайли и Томас Дрейпер из Бристоля подали апелляцию епископу Экзетерскому Джорджу, который в 50–60-е гг. XV в. был канцлером Англии. В своем прошении купцы указывали, что они получили конвой безопасности (охранное свидетельство) от французского короля, но не смогли им воспользоваться, т.к. их корабль «Джулиан» был захвачен графом Уорвиком и насильно включен в состав флотилии герцога Йоркского, отправлявшегося в Ирландию. В результате, жаловались купцы, они не совершили планировавшегося путешествия и потеряли конвой безопасности (поскольку он давался на определенный срок).

И все же, несмотря на морской разбой, продолжавшиеся военные действия или перемирия, которые время от времени заключались, международная торговля не прекращалась, и бристольские купцы продолжали плавать в Испанию, Португалию или во Францию.

Остановимся теперь на составе импорта и экспорта в XIV–XV вв. С XIII в. основным объектом ввоза бристольских купцов было вино. Первое упоминание о его продаже в городе встречается еще в хартии Иоанна 1188 г., по которой чужеземцам запрещалось держать таверну, кроме как на борту корабля. Это было связано с ограничением прав иностранцев на участие в розничной торговле, поскольку именно таверны были местом для продажи вина в розницу. До конца XIII в. составить какое-либо представление об объеме поступлений вина в бристольский порт практически невозможно. Первые сведения об объеме бристольского импорта данного продукта мы имеем от времени правления Эдуарда I, который установил пошлину в 3 пенса с каждой бочки, ввозившейся иностранцами. С этого времени таможенные отчеты становятся основным источником информации. Но хотя отчеты бристольских чиновников являются более детальными, чем в других английских портах, они, тем не менее, очень фрагментарны, и до конца XV в. невозможно последовательно проследить развитие импорта вина в город.

В XIV–XV вв. вино оставалось самой доходной статьей импорта. В течение указанного времени Бристоль давал от четверти до трети всего ввозимого в Англию вина. В 1300–1301 гг. иностранцами было импортировано в город около 2 тыс. тонн, к 1307 г. ежегодный импорт превышал 3 тыс. тонн. Правда, нужно учитывать, что после короткой англо-французской войны 1294 г. объем торговли сократился.

В XI–XII вв. большая часть вина поступала в Англию из Северной Франции, Иль де Франс, Бургундии и долины Луары. Брак Генриха II с Элеонорой Аквитанской в 1152 г. привел к значительным изменениям в торговых связях, поскольку сделал Аквитанию полностью доступной для английских купцов. Поставки из других стран Европы составляли не более 10–15% импорта, и если в середине XIII в. англичанин говорил о вине, то он имел в виду гасконское вино из Бордо.

О том, что основным источником поступления вина в Бристоль была Гасконь, свидетельствуют и торговые лицензии. Хотя очень трудно давать какие-то оценки данной торговле между 1307 и 1350 гг., поскольку за указанное время нет данных о всеобщем импорте. Это относится в значительной мере и ко второй половине XIV в. Только с 1322 г. известен объем грузов, доставленных иностранцами. Из-за Столетней войны сложно делать обобщения на длительный период. После 9 лет перемирия в 1369 г. война началась вновь, французские войска вторглись в Гасконь, и в Ла-Манше корабли торговцев подстерегали опасности. В это время бристольский общий импорт вина зарегистрирован только примерно за 6 лет, да и общегосударственные данные являются скудными. Но все же можно сказать, что во второй половине XIV и в XV в. очевиден упадок торговли вообще, и винной в том числе. Гасконь и в XV в. еще обеспечивала большую часть импорта вина, но положение резко изменилось после 1453 г., с утратой Англией Бордо. Французская корона наложила эмбарго на торговлю с Англией. Некоторое количество вина из Гаскони отправлялось по суше в Бретань, тогда еще независимое герцогство, а оттуда на небольших бретонских кораблях перевозилось в южные английские порты. Правда, Франция скоро поняла, что процветание Гаскони почти полностью зависит от торговли с Англией, и поэтому по специальным лицензиям и со многими ограничениями английские купцы вновь начали торговать с Бордо. Однако только к 90-м гг. XV в. торговля достигла прежнего размаха.

Трудности в торговле с Гасконью заставили бристольских купцов увеличить свое внимание к испанскому и португальскому рынку вина. К концу XV в. Испания давала от 20 до 30% всех поставок. Хотя нельзя сказать, что по сравнению с Гасконью Испания была более спокойным местом для торговли. Но если проследить количество отправлявшихся кораблей в Испанию с 1376 по 1404 гг., то можно заметить, что постепенно торговля расширялась: в 1376–77, 1378–79, 1380–81 гг. отправлялось только по одному кораблю (правда, имеющиеся сведения охватывают не полные годы, а отдельные месяцы), в последующие годы в среднем совершалось по 6 плаваний, а в 1382–83 и 1398–99 гг. их число соответственно доходило до 16 и 22. Такая же картина характерна и для XV в. — к концу столетия импорт испанского вина ощутимо увеличился. Для сравнения можно привести данные за два года из разных десятилетий: в 1480 г. — 197 т., а в 1492 — 746 тонн. Если оценивать стоимость импорта из Испании (не только вина, а в целом всех товаров), то с 1461 по 1493 гг. он возрос с 463 ф. ст. до 9267 ф.ст. В Испании бристольские корабли торговали почти исключительно в Кастилии и Леоне и не плавали в средиземноморские порты Арагона. Хотя иногда случайные визиты на юг, например, в Севилью, были. Наиболее тесные связи у Бристоля имелись с бискайскими портами, даже несмотря на большую опасность со стороны пиратов. Испанское сухое вино высоко ценилось в Англии, хотя стоило оно не так дорого как сладкое.

Очень благоприятные условия для торговли были у английских купцов в Португалии, которая, в отличие от Кастилии, всегда имела хорошие политические отношения с Англией. Поэтому не удивительно, что с утратой Гаскони возрос спрос на португальское вино, которое квалифицировалось как сладкое. Вначале португальские купцы сами доставляли свои вина в Англию, но к концу XV в. торговля почти полностью перешла в руки бристольцев.

Вино было самым дорогостоящим предметом бристольского импорта, но вовсе не единственным. Очень большое значение среди импортировавшихся товаров имело сырье для ремесленного производства и, прежде всего, для сукноделия, металлообработки и кожевенной промышленности.

Особое внимание уделялось закупкам красителей (вайды, марены и др.), квасцов, мыла и масла, необходимых при изготовлении сукна. Эти товары доставлялись из Италии, Франции и Испании. Из Генуи и Милана привозили вайду, масло, древесную золу и квасцы. Уже упоминались охранные свидетельства для купцов, импортировавших их. Но все же основными поставщиками товаров были Франция и Испания. Наиболее ранними рынками вайды были Пикардия и Тулуза. Пикардийская Ганза, в которую входили города Амьен, Корби, Нель, специализировалась именно на торговле вайдой. Поэтому в 1281 г. Бристоль для поддержания активных торговых связей заключил с ней торговое соглашение. В XIV в. эти регионы продолжали поставлять красители. В распоряжении городского совета Бристоля от 1351 г. о порядке использования вайды (как и кто должен вскрывать бочки при приготовлении вайды) упоминаются поставки из Пикардии и Тулузы. При этом доставленные из Тулузы оцениваются выше.

Со второй половины XIV в. бристольские купцы в торговле отдавали предпочтение Гаскони и Испании. Главные порты Гаскони — Бордо и Байона — были не только рынком для английских товаров и поставщиками вина, но пунктами вывоза тулузской вайды. В XIV–XV вв. вайда — наиболее распространенный краситель. В XV в. бочка вайды стоила недешево — около 5 ф.ст., но, например, другой заморский краситель, такой как “scarlet” по самым низким расценкам стоил в Бристоле 10 ф.ст., поэтому для людей «среднего достатка» оказывался более доступен первый. Наиболее ценным из всех португальских продуктов был, вероятно, краситель «грейн», применявшийся для окраски сукна в алый цвет. Крошечные насекомые — “kermes”, из которых он изготавливался, в изобилии разводились в горах Португалии.

Одним из главных товаров, наряду с вином вайдой, было оливковое масло. Лучшее использовалось для приготовления пищи, но когда оно старело (или качество ухудшалось) его применяли при выделывании кожи и в суконном производстве — масло было необходимо для вымачивания шерстяных волокон перед чесанием и прядением (оно так и назвалось “wool-oil”). Уже отмечалось, что для XIV в. трудно разделить данные по торговле с Испанией и Португалией. В XV в. более половины импорта масла английские и испанские корабли доставляли из Португалии, остальное поступало из Андалусии.

Другим товаром было мыло, которое использовалось как для личной гигиены (белое мыло), так и в суконной промышленности (черное мыло). Бристоль в основном ввозил черное мыло, причем настолько много, что в таможенных отчетах расчеты ведутся за тонны. В XV в. цена за тонну черного мыла колебалась между 3 ф.6 ш. 8 п. и 4 ф.ст. Кроме указанных продуктов в Бристоль ввозилось железо, лес, кожи, соль, рыба.

На первый взгляд, большой импорт железа в Англию кажется неожиданным, потому что собственные ее запасы были значительны и хорошо разведаны. Некоторые месторождения располагались близко к поверхности и давали руду хорошего качества. Но своими запасами железа (впрочем, как и солью) можно было удовлетворить нужды королевства только на одну треть. Фрагментарность документов за XIV в. затрудняет какие-либо выводы об общем национальном импорте, но предположительно к концу XIV в. он приближался к 1 тыс. тонн в год. В первой половине XV в. документы ланкастерского правительства также являются скудными, но судя по ним ввоз железа оставался примерно на том же уровне.

С середины XV в. таможенные отчеты сохранились в большем количестве, и их вполне достаточно, чтобы делать какие-то сравнения. В целом можно отметить, что при Эдуарде IV и Генрихе VII импорт железа был высоким и постоянно возрастал. Провинциальный импорт составлял в 60-е гг. XV в. 500–600 тонн в год, в 70-е и 80-е гг. — примерно 1 тыс., и в 90-е гг. приближался к 1,5 тыс. тонн в год. Импорт Лондона за это время вырос до 2,5 тыс. тонн в год. Таким образом, к концу XV в. Англия, вероятно, ежегодно ввозила свыше 3,5 тыс. тонн железа в год.

Ведущими импортерами железа выступали Лондон и порты западного побережья, в первую очередь Бристоль. К концу XV в. импорт Бристоля доходил, примерно, до 700 тонн в год, в то время как через Саутгемптон ввозилось 50–70 тонн, Честер — немногим более 100, Сэндвич — 150–200 тонн. Бристолю в разные годы принадлежало от 20 до 25% всего английского импорта.

Железо в Англию поступало из Фландрии, Франции, Швеции, Германии и Испании. Фландрия реэкспортировала железо из Испании, Франции и Германии. Некоторое количество доставлялось из Бретани и Гаскони, но все же основная часть — из Испании. В рассматриваемый период в состав Кастилии входили баскские провинции, где добывалось и обрабатывалось железо. Во второй половине XV в. были годы, когда Испании принадлежал весь импорт железа в Бристоль — 1461, 1476, 1477, 1486 гг. Но и в остальное время доля Испании оказывалась подавляющей. Оставшееся количество поступало на испанских кораблях из Ла Рошели и Бордо и было, несомненно, из области басков.

Купцы Бристоля ввозили железо как для местного ремесла (например, для гильдии волочильщиков проволоки, кузнецов, ножовщиков и др.), так и для нужд всего королевства — значительное количество его отправлялось для кораблестроения, изготовления оружия, строительства замков. Часть ввезенного железа могла предназначаться для реэкспорта. Кроме необработанного железа Испания поставляла и железные изделия — от панцирей, самострелов, якорей до гвоздей и гребней (возможно, для чесания шерсти).

Бристоль нуждался в большом количестве строительного леса. Располагавшийся к северу от города Динский лес давал какое-то количество материала для кораблестроения, но значительная часть поступала из других стран. Таможенные отчеты свидетельствуют о том, что корабельные доски, брусья, стенные панели доставлялись из Ирландии, Фландрии, Пруссии. Хотя в каждом отдельном отчете упоминалось всего от 1 до 6 сотен досок и брусьев, в общем объеме, видимо, поставки были очень большими. В противном случае вряд ли бы городской совет принял в 1346 г. специальное «Постановление относительно леса, находящегося на набережной и в других общественных местах». В мотивировочной части отмечалось, что в городской совет поступали жалобы на то, «что общественные места рядом с набережной были и до сих пор еще остаются занятыми различными вещами, а именно: лесом, досками и другими товарами, без какой-либо уплаты общине за хранение». В «Прокламациях города Бристоля», составленных в XIV в., запрещалось чужеземцам (“extraneus”) и горожанам загромождать лесом набережную, проезжую улицу или узкую улочку. К вопросу о размещении леса на набережной Совет Бристоля обращался и в XV в. — подобное постановление было принято во времена мэра Уильяма Кэнинджеса в 1449–50 гг.

Необходимо было сырье и для бристольской гильдии лучников, потому что высококачественные луки изготовлялись из импортного тисового дерева. Только тис — настолько гибок, чтобы сделать действительно хороший лук, но английский тис считался слишком мягким по структуре, т.к. рос слишком быстро. Континентальный тис, особенно с берегов Балтики, — лучшего качества.

В больших количествах ввозилась в Бристоль соль. Она использовалась не только для приготовления пищи, но и при заготовке рыбы, а также в кожевенном производстве. Основным поставщиком соли для города была Португалия. В различных документах можно обнаружить, что среди товаров из Португалии неизменно упоминается соль. Встречаются сведения о доставке соли и из Бретани.

Сырье для процветавшей кожевенной промышленности ввозилось из разных стран. Уже упоминались поставки масла и соли. Но основным сырьем, естественно, были шкуры, большая часть которых поступала из Ирландии. Среди привилегий, полученных купцами Бристоля в Дублине, значится право беспошлинной торговли овчинами и шкурами. Судя по документам, Ирландия снабжала город не только шкурами, но и строевым лесом, дешевым сукном и льняным полотном. Кроме Ирландии сырье для кожевенного производства поступало и из Уэльса.

Исключительное место в импорте Бристоля составляла рыба. Она ввозилась не только для местного потребления, но, главным образом, для реэкспорта. Для собственных нужд хватало той рыбы, которая продавалась местными рыбаками или доставлялась из Уэльса. Основное количество ввозилось из Ирландии и, особенно, Исландии. Ирландия поставляла, прежде всего, сельдь (свежую, соленую, копченую), а Исландия — треску (вяленую и соленую).

Все перечисленные выше товары ввозились в XIV–XV вв. в больших количествах и на значительные суммы. Но кроме них бристольские купцы импортировали пряности, сахар, фрукты, мед, воск, шелк, деготь, пробку и многое другое. Чаще всего в таможенных отчетах и прочих документах конкретно отмечались стапельные товары (шерсть, овчины, свинец и олово), вино, вайда, железо, рыба, масло, мыло, а остальное часто именовалось «прочие товары». Конечно, пряности, сахар, фрукты не способствовали расширению ремесленного производства, но торговля ими приносила исключительно большие доходы, а увеличение их импорта в какой-то мере свидетельствует о росте уровня жизни англичан.

Менее известен бристольский экспорт в рассматриваемое время. Может быть, в какой-то мере исключением являются данные о вывозе сукна, потому что шерсть и сукно — основные статьи общеанглийского экспорта.

Уже отмечалось, что часть импортированных товаров затем реэкспортировалась бристольскими купцами. В первую очередь это касается вина. Например, в лицензиях на торговлю с Ирландией среди товаров, разрешенных к вывозу, упоминается и вино. В первой половине XIV в. еще не определился какой-то преобладающий экспортный товар. Но, видимо, самыми богатыми людьми в городе были оптовые торговцы продовольствием (особенно вином, рыбой и зерном). Именно эти купцы преобладали в составе городского совета в указанное время. Об импорте вина и рыбы уже говорилось выше. Выше уже отмечалось, что торговля рыбой была настолько прибыльным делом, что во времена Ричарда II шесть человек монополизировали ее, добившись специального постановления городского совета.

По документам Бристоль вырисовывается как крупный экспортер зерна. Для пропитания горожан и на экспорт зерно поступало из разных графств — Сомерсет, Дорсет, Глостер, Уорчестер и Глэморган (Уэльс). Закупать зерно «с целью вывоза его из королевства» можно было только после праздника Св. Михаила (29 сентября); до этого, видимо, полагалось сделать запасы для самого города.

Вывозить зерно из Англии разрешалось только в урожайные годы. Иногда приходилось и ввозить его. В «Хронике Бристоля», составленной У. Адамом, можно встретить такие записи: 1259 г. — «В этом году была такая нехватка зерна, что бушель пшеницы продавался за 16 ш.»; 1288 — «Пшеница продавалась в Лондоне по 40 ш. за квартер»; 1316 г. — «В этом году был большой голод в Англии». Есть сведения, что во времена Эдуарда II некоторое количество зерна ввозилось в Англию из Нормандии и Гаскони. В июле 1316 г. в связи с недостатком в стране съестных припасов Эдуард II объявил, что выдаст охранные грамоты всем, кто приедет в Англию с продуктами продовольствия. Но даже в благоприятные годы экспорт зерна из Англии строго лимитировался: вывозить дозволялось только по лицензиям, за которые, естественно, нужно было платить.

В Бристоле только с 1384 по 1390 гг. было выдано шесть лицензий на экспорт 1690 квартеров пшеницы, не считая бобов. Выдача подобных лицензий продолжалась и в XV в. Основными пунктами назначения были Испания, Португалия, Бордо и Байонна. Причем, если Испания и Гасконь временами и сами экспортировали зерно, то в Португалии со второй половины XIV в. наблюдалась постоянная нехватка зерновых. Возможно, это было связано с постоянными конфликтами с Кастилией, перешедшими в войну за независимость 1383–1385 гг. В марте 1463 г. Джон Джей-старший получил лицензию на отгрузку 300 квартеров пшеницы в Португалию. В марте 1464 г. такую же лицензию получили Уильям Уэй и Роберт Роджер. Кроме перечисленных стран, которые были постоянными пунктами отправления зерна, в лицензиях встречаются упоминания Ирландии, Фландрии и даже Италии. В феврале 1456 г. сэру Николасу Уэринджесу было разрешено экспортировать из Бристоля 500 квартеров пшеницы во Фландрию, а в марте 1457 г. Роберт Стерми получил лицензию на отгрузку в Италию наряду с прочими товарами 400 квартеров пшеницы. В этом документе есть сведения о цене на зерно — купец мог приобретать пшеницу не дороже 6 ш. 8 п. за квартер. В 1437 г. была выдана лицензия Клементу Баготу и Уильяму Стоуну на отправку корабля «Тринити» с 400 квартерами муки, ячменя и бобов в г. Берген. Поскольку уже упоминалось, что этот город был складочным местом для торговли с Исландией, то вполне вероятно, что груз предназначался именно для нее. Можно предположить, что и другие английские корабли, отправлявшиеся за рыбой в Исландию (легально или нелегально), среди прочих товаров везли определенное количество зерна, т.к. своего там было очень мало.

Иногда зерно из Бристоля отправлялось для снабжения английских войск в чужих странах. В качестве примера можно привести лицензию, выданную Джону Казину 4 ноября 1386 г. Ему было разрешено вывезти в Испанию или Португалию 300 квартеров пшеницы «для пропитания нашего дорогого дяди Джона, короля Кастилии, и для армии герцога Ланкастерского». В феврале 1387 г. еще два купца получили лицензию, разрешавшую закупить 800 квартеров пшеницы в Уорчестере и Глостершире для отправки его в Испанию «для восстановления сил нашего дорого дяди Джона, короля Кастилии, и для легиона герцога Ланкастерского и других наших подданных там».

Хотя шерсть долгое время преобладала в английском экспорте, Бристоль никогда не был крупным поставщиком данного сырья на иностранных рынках. Город имел доступ к лучшей английской шерсти, но располагался в стороне от основных торговых путей XIII–XIV вв. Правда, отдельные бристольские купцы вывозили шерсть. Например, Томас де Тайли и Уильям де Бервик во времена Ричарда I экспортировали шерсть из Сомерсета. Но объем этой торговли по сравнению с другими городами был ничтожным. В 1303 г. Эдуард I ввел т.н. «новую пошлину» для иностранцев, торговавших в Англии. И по данным таможенных отчетов за 1303–1309 гг. из Бристоля иностранцами было вывезено только 9,5 мешков и 6 стоунов шерсти. В первой половине XIV в. были небольшие колебания в этой торговле, но в целом нужно отметить, что объем ее незначителен. Даже в XV в. бристольские купцы иногда отправляли шерсть в Италию. В ноябре 1446 г. Роберт Стерми получил лицензию на отправку 40 мешков шерсти и 100 кусков олова весом 26 тыс. фунтов из Бристоля в Пизу. Стремясь обойтись без посредничества Венеции и Генуи, Стерми отправил на коге «Анна» 20,5 мешков и 12 кловов шерсти. Но во время бури корабль был выброшен на скалы о. Модон и весь экипаж погиб. Тем не менее, в 1447 г. Стерми отправил уже три корабля в плавание, целью которого был Левант. Но и это путешествие закончилось трагически: генуэзцы, решив не допустить возвращения кораблей в Англию, устроили засаду у о. Мальта и захватили их. За весь XV в. это была единственная, отмеченная в таможенных отчетах, отгрузка шерсти из Бристоля. Да и оба путешествия Роберта Стерми обычно рассматриваются не в плане изучения торговли шерстью, а как первые попытки англичан проникнуть на рынки Леванта.

С середины XIV в. Бристоль начинает выделяться как экспортер сукна. Прогресс в этой области был просто стремительным. Если в 1303–1309 гг. из города было экспортировано иностранцами 242,5 куска некрашеного сукна, то в 1377 г. сумма годового экспорта в Ирландию, Гасконь и Испанию дошла до 3220 кусков. При этом иностранные купцы вывезли 292,5 куска, а бристольцы — 2927,5 кусков. Конечно, это был удачный год, бывали цифры и ниже, но рост экспорта сукна — несомненен. Тем более, если иметь в виду, что экспорт всего королевства в середине XIV в. доходил до 5 тысяч кусков в год, а в 1390–91 гг. составил 7017 кусков. В 1355–1360 гг. доля Бристоля в ежегодном экспорте английского сукна составляла 30% (в среднем 2550 кусков), а в 1365–1370 гг. выросла до 40% (в среднем 5151 кусок в год). Для сравнения можно сказать, что в 1353/54 гг. Ярмут экспортировал лишь 19 кусков, Гулль — 163, Бостон — 273, Лондон — 454, Саутгемптон — 785. Бристоль же в этом году отправил за границу 1511 кусков. Рост производства шерстяных тканей был связан с изменениями, происходившими в организации бристольского ремесла, о чем речь пойдет ниже. Правда, нужно отметить, что Бристоль экспортировал и сукно, произведенное в других городах и местечках. У Чайлдз, ссылаясь на лицензии XIV–XV вв., отмечает, что город экспортировал сукна из Эксетера, Бриджуотера, Тонтона, Барнстапла, Уэльса, Саутгемптона, Ирландии.

Хотя Фландрия не была постоянным торговым партнером Бристоля, но есть свидетельства, что в начале XIV в. бристольцы пытались продавать сукно в Брюгге. В муниципальных отчетах Брюгге за 1306–1307 гг. отмечена конфискация «семи кусков сукна, принадлежащих англичанам из Бристоля». К сожалению, причина конфискации не указана. Возможно, это было следствием протекционистской политики городских властей, защищавших своих производителей сукна от конкуренции, или связано с практикой репрессалий, поскольку Брюгге являлся крупным ярмарочным центром. Важно то, что бристольцы появлялись со своими товарами и во Фландрии.

Основными рынками сукна для Бристоля в XIV в. были Гасконь и Ирландия. Здесь бристольские купцы торговали беспошлинно, поскольку эти страны считались владениями английского короля, а торговцы города пользовались большими привилегиями еще со времен Генриха II. Правда, иногда привилегии нарушались. В конце XIV в. таможенники порта в Бристоле подали петицию лорду-канцлеру, в которой жаловались на то, что свидетельства об уплате пошлин на все виды сукна, которые они выдают, не принимаются в Корке, как это делается в Бордо и других владениях короля.

Гасконь как торговый партнер сохраняла лидерство несмотря на все сложности, связанные с войной. Конечно, военные действия мешали торговле, и во второй половине XIV в. экспорт Бристоля увеличивался не так стремительно, как в первой половине столетия. В 80-е гг. он был только на 3,5% больше, чем в 60-е, а в 90-е гг. лишь на 6,5%. Тем не менее, если сравнить количество экспортированного сукна в 1390—91 гг., то в Гасконь было вывезено 1941, в Португалию — 1866,5, а в Ирландию — 1161 кусков.

Необходимо пояснить, каким образом среди главных рынков оказалась Португалия. После Гаскони и Ирландии основным импортером сукна была Испания. Но из-за того, что во время Столетней войны Испания выступала союзницей Франции, бристольские купцы оказались вынуждены торговать с ней через Португалию. Ее рынок был значительно меньше испанского и мог поглотить только небольшое количество сукна, остальная ткань уходила на более широкий кастильский рынок. Несмотря на пиратов, захваты кораблей и войны в самой Испании связи с ней в последней четверти XIV в. становились все более прочными. Испанский рынок поглощал от 1/4 до 1/3 всего экспорта Бристоля и от 3 до 9%, а в отдельные годы до 17% всего английского сукна. К XV в. доля Испании выросла до 58% этой статьи бристольского экспорта. Теперь бристольские корабли обычно были почти полностью загружены данным товаром. В последующее время продолжался, хотя и не в таком темпе, как прежде, рост экспорта сукна. Но к середине XV в. на первом месте в качестве экспортеров уже очевидно были Лондон и Саутгемптон. В 1440–50 гг. средний ежегодный экспорт Бристоля был 5109, а у Лондона и Саутгемптона соответственно 19200 и 9950 кусков.

К концу XV в. Бристоль начал восстанавливать свои позиции крупнейшего порта Англии. Конечно, Лондон был вне конкуренции, но в связи с упадком итальянской торговли Саутгемптон вновь уступил лидерство среди провинциальных портов Бристолю.

Кроме перечисленных товаров, которые занимали ведущее место в экспорте города, Бристоль, безусловно, вывозил и многое другое. Из таможенных отчетов и торговых лицензий видно, что бристольские купцы экспортировали некоторое количество шкур. Например, в XIV в. уже упоминавшиеся Уильям Кэнинджес и Джон Барстапл получили лицензии на отгрузку шкур в Кале. В Ирландию Бристоль вывозил необработанное железо в виде брусков, стержней и полос, соль, тонкое английское сукно, выделанные кожи. Роберт Стерми в 1446 г. наряду с шерстью получил разрешение вывезти 100 кусков олова в Пизу. В большинстве лицензий конкретно упоминаются только рыба, сукно, зерно, все же остальное определяется как «другие товары» или «любые товары, исключая стапельные», и можно только предполагать, что вез корабль, отправлявшийся в Ирландию за шкурами или в Исландию за рыбой.

Когда речь идет о внешней торговле, то естественно задаться вопросом — кто играл ведущую роль в ней: отечественные или иностранные торговцы? Прежде чем характеризовать позиции иностранцев в бристольской торговле, остановимся на том, кто понимался в XIV–XV вв. под иностранцем, чужеземцем, чужим и так далее. В документах встречаются разные термины, обозначающие чужаков, причем со временем содержание могло меняться. Выделим следующие категории — “alien”, “estraunge” (“extraneus”, “straungiers”), “denizen”.

Когда рассматривалась торговля на городском рынке, то речь уже шла об ограничениях, которые накладывались на чужеземцев. Как и в XIII в., в первой половине XIV в. горожане не делали различия между чужими, прибывшими из-за моря, и просто теми, кто не являлся бюргером определенного города. И те, и другие уравнивались в своих правах. В постановлении бристольского городского совета о вайде от 1351 г. совершенно определенно сказано, что ни иностранец, ни чужой (“alien ne estraunge”) не могут торговать в городе вайдой, если не заплатят пошлину. Но если для рассмотрения внутригородской торговли вполне достаточно знать, что иностранцы и просто чужие подвергались одинаковым ограничениям, то для выяснения вопроса о преобладании во внешней торговле английских или иностранных купцов необходимо четко представлять, кто имеется в виду в том или ином документе, когда речь идет о разных категориях «чужих».

Попытаемся разобраться в этом. Терминами “aliens” и “foreins”, совершенно очевидно, обозначались иностранцы. Данные понятия не применялись к англичанам, прибывшим просто из какого-то другого места. Гораздо сложнее выяснить, кто в конкретном случае имеется в виду под “estraunge” (чужой). В XIV в. понятием “estraunge” часто определялись жители округи, не пользовавшиеся правами бюргеров. Например, в постановлении суконщиков 1379 г. сказано, что «ни один горожанин не продаст кусок или половину куска сукна чужому (estraungez), пришедшему в город в четверг или в пятницу». Так же понимается “strangers” в постановлении дубильщиков от 1415 г., в котором сказано, что члены гильдии не должны дубить «какие-либо кожи чужих в округе». В постановлении сукновалов, составленном между 1414 и 1425 гг., упоминаются подмастерья-“estraunge” как просто не являющиеся жителями Бристоля, т.е. чужие, но не иностранцы. Иностранцы — “aliens” (“allions”, “foreins”) — совершенно определенно противопоставляются англичанам, а не только бристольцам. Это видно из постановления бондарей 1439 г.

Но если понятия “aliens” или “foreins” всегда обозначали людей из других государств, то термин “estraunge” на протяжении XIV–XV вв. менял свое содержание. К середине XV в. “estraungez” все чаще начинают приравниваться к иностранцам. В постановлении кожевников 1443 г. они противопоставляются не просто бристольцам, а всем англичанам: «Мастера названной гильдии, как англичане, так и другие (as welle Englyssch as other) принимают на работу людей из чужих стран (men of estraunge contrey) и не находящихся под властью короля». В 1461 г. в постановлении ткачей упоминаются чужие и иностранцы (“straungiers as allions”), и другие, не родившиеся подданными короля. Не только “allions”, но и “straungiers” противопоставляются тем, кто родился подданными короля в Бристоле «или в других частях этого королевства». Значит, “straungiers” во второй половине XV в. уже считались не просто жители других мест Англии, а действительно чужеземцы, родившиеся вне пределов владений английского короля. Это же можно заключить и из петиции мастеров гильдии ткачей 1490 г., в которой под “estraungez” понимаются иностранцы, т.к. речь идет о продаже некачественного сукна «за море чужеземным купцам» (“marchauntes straungiers”).

Кроме рассмотренных определений в документах встречается понятие “denizens”, под которым подразумевались натурализовавшиеся иностранцы. Упоминание о “denizens” встречается в постановлении кожевников в 1408 г., а также в ордонансе сукновалов в первой четверти XV в. Члены гильдии сукновалов жаловались на обман, которому подвергаются и горожане, и “foreins come deniseins”, т.е. собственно иностранцы и натурализовавшиеся иностранцы. Многие из них занимали в Бристоле очень прочное положение. В середине XV в. одной из богатейших купеческих семей в городе была ирландская семья Мей. Генри Мей — крупный торговец и судовладелец, который отправлял корабли в Ирландию, Францию и Испанию. Так же, как Уильям Кэнинджес-младший, он проявлял интерес к политической борьбе не только внутри города, но и в масштабе всего королевства (его подозревали в поддержке ланкастерской партии). Во второй половине XV в. в документах встречаются сведения о Мозесе Контарине — «гасконце и бристольском купце», который постоянно торговал не только с Гасконью, но и с Испанией и Португалией. Возможно, он был одним из тех гасконских купцов, которые эмигрировали в Англию, когда Бордо отошел к Франции.

Учитывая изменения в содержании упоминавшихся терминов, остановимся теперь на позициях именно иностранных торговцев в Бристоле.

Город лежал в стороне от основных торговых путей Англии, и тем не менее в источниках встречаются упоминания кораблей и купцов из разных стран, которые прибывали в порт. Уже в отчете о «новой пошлине» на все товары, импортированные или экспортированные из Бристоля иностранцами за 1303–1309 гг., упоминаются 144 погрузки различных товаров купцами, главным образом, из Гаскони, Португалии и Фландрии. В конце XIV в. у бристольского причала появлялись корабли не только из упомянутых стран и Испании. Часто встречались суда из Ирландии и Уэльса, реже из Бретани, Нормандии, Италии и Пруссии. Если судить по охранным свидетельствам, то наиболее часто Бристоль посещали французские и испанские купцы и корабли. Может создаться впечатление, что бристольский импорт и экспорт находились в руках иностранцев. Однако количественно бристольские корабли в торговле, безусловно, преобладали.

Объяснить это можно тем, что главным экспортным товаром Англии была шерсть, но в данном сегменте торговли Бристоль практически не участвовал. Английское же сукно в XIV в. не пользовалось таким спросом, как шерсть, и поэтому не могло привлечь в город большого количества иностранных покупателей. Ганзейские и итальянские купцы не стремились захватить здесь торговлю в свои руки, хотя это не значит, что они полностью игнорировали Бристоль. Среди лицензий и охранных свидетельств можно встретить имена купцов и названия кораблей из Милана, Генуи, Любека. Интересно отметить, что в 1380 г. было выдано охранное свидетельство на миланский корабль «Св. Мария», нагруженный сукном в Бристоле для отправки в Лиссабон.

Но с отдельными купцами бристольцы могли вполне успешно соперничать. Особо нужно остановиться на взаимоотношениях с французскими торговцами. Бристоль вел очень крупную торговлю вином с Гасконью, и к 1300 г. около половины ее объема находилось в руках гасконских виноторговцев. В 1302 г. Эдуард I пожаловал своим французским подданным привилегии в Англии, которые давали им право жить, где они захотят и продавать вино оптом, кому пожелают. Это противоречило свободам, содержащимся в городских хартиях, включая и хартию Генриха III Бристолю, по которой только бюргер имел право торговать оптом в пределах города. Бристольцы дважды — в 1304 и 1321 гг. — излагали свои претензии в Суде Казначейства.

По мере развития торговли значительная часть дел стала передаваться факторам, и все меньшее количество гасконцев приезжали в Англию. Больше англичан теперь плавали в Бордо и Байонну. Прежде всего, это касается бристольцев. Стало обычной практикой, что один из бристольских купцов представлял группу своих коллег-гасконцев, или некоторые из французских купцов вступали в партнерство с торговцами Бристоля. Например, в 1384 г. общую лицензию на торговлю зерном и бобами получили Томас Нортон из Бристоля и купец из Байонны. В 1451 г. была выдана совместная лицензия на торговлю Ричарду Уэлфэру, Ричарду Казину, купцам из Бристоля, и Ричарду Ланкастеллу из Бордо. Иногда в партнерство с бристольцами вступали не только французские торговцы. Так, в 1378 г. Николо Палме из Генуи владел кораблем «Св. Виктор» вместе с Джоном Уилкинсом из Бристоля. В масштабе всей страны преобладание иностранцев в торговле неуклонно уменьшалось, и к 70-м гг. XIV в. англичане импортировали из Франции в два раза больше, чем гасконцы, которые еще участвовали в торговле.

Анализ ситуации затрудняет то, что часто бристольцы фрахтовали иностранные корабли, а иностранцы использовали бристольские транспортные суда. В сентябре 1329 г. два купца из Гаскони грузили товары в порту на корабль «Св. Иоанн» из Бристоля, в декабре 1324 г. гасконец Пьер де Понт уплатил пошлину за шкуры, отправлявшиеся из города на корабле из Дартмута, в апреле 1325 г. четыре купца из Бордо грузили сукно и шкуры на бристольский корабль «Джеймс». В документах XV в. есть сведения о бристольцах, торговавших на иностранных кораблях: в 1431 и 1432 гг. были выданы охранные свидетельства на корабли из Испании на имя Ричарда Клерка и Уильяма Роджерса из Бристоля, в декабре 1451 г. в петиции на имя лорда-канцлера Уильям Джоус в связи с захватом его корабля отмечал, что он был зафрахтован в Бордо. В 1460 г. в такой же петиции Джон Поук, Пол Мотон и Томас Пейн, купцы из Бристоля, жаловались на захват корабля, тоже зафрахтованного в Бордо.

Однако значительная часть бристольских купцов не только торговала на английских кораблях, но и владела своими собственными. Среди них можно назвать Клемента Тертла, Джоржана Спринга, Уолтера Фрумптона, Уильяма Сомервелла, Томаса Нейпа, Роберта Стерми и многих других. Крупнейшим судовладельцем был Уильям Кэнинджес-младший, имевший флотилию из 10 кораблей и получавший прибыль не только от торговли, но и от фрахта.

На протяжении XIV–XV вв. доля иностранных купцов в торговле Бристоля неуклонно уменьшалась. Особенно это было заметно в экспорте сукна: с 1352 по 1400 гг. из Бристоля вывезли 200732 куска сукна, из которых англичанами — 194078, а иностранцами — 6654 куска.

Уже отмечалось, что тесные связи были у Бристоля с Испанией. Причем, если большая часть испанской торговли с Лондоном и Саутгемптоном находилась в руках итальянцев, то Бристоль был свободен от их влияния. Бристольские и испанские купцы сами контролировали эту торговлю. О тесном сотрудничестве между ними (несмотря на смуты и войны) свидетельствует тот факт, что купцы из Бристоля выступали поручителями при получении охранных свидетельств испанскими купцами. Например, в июле 1426 г. при оформлении охранного свидетельства для испанских купцов из Севильи наряду с Ричардом Педуэллом, валлийцем из Сомерсета, Томасом Блайтом из Лондона поручителем был и Джон Албертон из Бристоля.

Прочные позиции занимали бристольцы в торговле с Ирландией. Выше уже шла речь о том, что многие купцы из Бристоля еще с XII в. начали селиться в ирландских городах, так же, как купцы из Ирландии оседали в Бристоле. Часто ирландские торговцы доставляли различные товары в Бристоль. В мае 1236 г. было послано королевское распоряжение выплатить из ирландского казначейства Уолтеру Тирелю, купцу из Килкенни, 24 марки за 6 больших бочек (“tuns”) вина, приобретенных у него королевскими поставщиками в Бристоле.

Бристольцы не только занимали господствующее положение в ирландской торговле, но иногда захватывали в свои руки связи Ирландии с другими странами. Например, в 1370 г. Уильям Кэнинджес отправлял в Кале овчины, нагруженные в Ирландии. В 1390 г. этим же занимался Джон Барстапл. В 1449 г. Бернард Бреннинг, купец из Бристоля, заключил соглашение о доставке для него вина из Бордо в Дублин, Малахайд или Дрозду по цене 21 ш. за большую бочку. В 1461 г. на бристольских кораблях «Джордж» и «Мария» в Ирландию вывозилась соль, которая обычно доставлялась из Бретани. Очень интересные сведения дают таможенные отчеты за 1479 г.: 19 октября из Бретани в Бристоль было доставлено 50 больших бочек соли, на этом же корабле и тем же грузоотправителем 23 октября 28 бочек были отправлены в Ирландию. О том, что ирландцы в торговле с Бристолем занимали явно подчиненное положение, говорит незначительный, но очень характерный факт: бристольцы часто отправляли в Ирландию испорченное вино (“corrupt wine”), что нашло отражение в таможенных отчетах.

Таким образом, в торговле Бристоля английские купцы занимали лидирующее положение, и в отличие от многих других городов Англии итальянцы и ганзейцы не имели здесь прочных позиций.

Большую роль в развитии взаимоотношений между английскими и иностранными торговцами играла королевская власть. Нужно отметить, что политика английских монархов в отношении своих купцов была покровительственной, но отличалась непоследовательностью. Все упиралось в финансовые проблемы короны. В ответ на просьбы купцов король старался защитить их интересы в международной торговле. Среди прочих средств широко применялась уже упоминавшаяся практика репрессалий. Бристольские купцы получали от Казначейства разрешения на захват иностранных судов с целью возмещения своих потерь. Кроме возмещения убытка отдельным купцам иногда отстаивались интересы купечества в целом. Часто объявление репрессалий было способом оказать давление на правительство другой страны.

Однако до середины XIV в. иностранные торговцы в финансовом отношении были значительно могущественнее английских и могли предоставлять короне крупные кредиты, что сказывалось на политике английских монархов. Уже во времена Генриха III началось некоторое смягчение жестких ограничений на торговлю иностранцев. А в конце правления Эдуарда I местным торговцам был нанесен очень серьезный удар — в 1303 г. король издал «Купеческую хартию» (“Carta Mercatoria”), в которой за дополнительные пошлины предоставил иностранцам весьма широкие права. Кроме уничтожения прежних ограничений относительно времени и места пребывания иностранных купцов им была разрешена розничная торговля пряностями и галантереей (“merceries”), т.е. товарами, которые приносили очень большой доход.

В течение последующих пятидесяти лет английское купечество пыталось уничтожить привилегии иностранцев. В 1309 г. представители горожан добивались в парламенте отмены «новой пошлины», мотивируя это тем, что она приводит к удорожанию товаров в стране. В действительности, сопротивление английских торговцев «новой пошлине» было вызвано тем, что иностранцы в обмен на нее получили свободу торговли в стране. Эдуард II временно отменил ее, но в 1310 г. ввел снова. В 1311 г. из-за борьбы с баронами король пошел на союз с горожанами и отменил до 1322 г. новые пошлины с иностранцев, а английские торговцы, воспользовавшись этим, ввели прежние ограничения. Но одержав верх над баронами, король восстановил права иностранных купцов. Политика Эдуарда III в отношении отечественных и иностранных купцов тоже была непоследовательной. До середины XIV в. шло усиление позиций чужеземцев, так что в 1335 г. им было разрешено торговать с любыми англичанами, в 1343 г. позволено оставаться в Англии дольше 40 дней, а в 1351 г. предоставлено право вести розничную торговлю.

Интересно отметить, что городские власти не спешили подчиняться королевским постановлениям. В 1346 г. в Бристоле в Ордонансе для портных, принятом городским советом, чужеземцам запрещалось заниматься розничной торговлей сукном, а горожанам покупать у чужих и продавать им сукно в розницу. В 1351 г. в «Постановлении о вайде» совет подтвердил все прежние ограничения, налагавшиеся на торговлю иностранцев.

Во второй половине XIV в. Эдуард III особое покровительство оказывал португальским купцам. Так, в декабре 1371 г. мэр и бейлифы Бристоля и многих других портов получили категорическое предписание следить за тем, чтобы португальским торговцам не препятствовали передвигаться по любым дорогам. Если из-за враждебности какие-либо португальские товары окажутся арестованными, они должны быть немедленно освобождены и возвращены их владельцам.

К середине XIV в. английские купцы были уже не менее богаты, чем иностранные, а к концу века торговля шерстью и вином перешла почти полностью в их руки. И теперь они могли сами выступать кредиторами короля. Получить необходимые средства государь мог двумя способами — в виде субсидии шерстью или повысив таможенные пошлины. Субсидии разрешались только парламентом, собирались они медленно, и почти никогда король не получал их полностью. Но главное, что в вопросе о субсидиях нельзя было обойтись без одобрения парламента. Повысить же вывозные пошлины можно было с согласия «большей части общины королевства». Это легло в основу созыва торговых ассамблей — собраний купцов королевства. Присутствие на этих ассамблеях было обязательным, желал этого торговец или нет, ибо в города рассылались поименные списки людей, которых король желал видеть в указанном собрании.

Основная деятельность торговых ассамблей приходится на первую половину XIV в. В связи с подготовкой к войне Эдуарду III срочно понадобились деньги, а получить согласие парламента на повышение таможенных пошлин было очень трудно, и требовало уступок со стороны короля. Поэтому он предпочитал договариваться непосредственно с купцами. После нескольких попыток в сентябре 1336 г. в Ноттингеме состоялось заседание купеческого собрания, которое согласилось на повышение пошлины за шерсть на 20 ш. за мешок. В 1337 г. на очередной торговой ассамблее Королевский Совет заключил соглашение со 105 купцами во главе с Уильямом де ла Поль и Реджинальдом Кондюи. Соглашение предусматривало, что купцы получали право принудительной закупки 30 тыс. мешков шерсти и монополию на экспорт, а после ее продажи должны были выплатить королю 200 тыс. фунтов. Но поскольку производители шерсти не желали продавать ее по грабительским ценам, то к осени 1337 г. удалось собрать в Дордрехте только часть шерсти — 11500 мешков. Остро нуждаясь в деньгах, Эдуард III конфисковал их в казну. Эта акция получила название «Дордрехтский захват». Купцы получили по 2 ф. за мешок, в то время как он стоил в среднем 5 ф., да еще нужно учесть расходы на сбор и перевозку — примерно 1 фунт. На сумму 65 тыс. ф. король выдал купцам долговые обязательства, которые должны были покрываться за счет освобождения от части вывозных пошлин, если купцы соберутся в будущем экспортировать шерсть. Большая часть торговцев была разорена, но наиболее крупные смогли извлечь выгоду из создавшегося положения — они скупили долговые обязательства и благодаря этому монополизировали торговлю шерстью. Среди этих магнатов были и купцы из Бристоля, например, Роджер Тертл и Джон Уикомб. На заседании парламента 1348 г. купцы, пострадавшие от «Дордрехтского захвата», жаловались, что они до сих пор не получили возмещения, поскольку богатые торговцы скупили королевские долговые расписки по низким ценам.

«Дордрехтский захват» привел к тому, что купцы перестали являться на торговые ассамблеи, хотя за неявку им грозили лишение прав и конфискация имущества. Среди них можно упомянуть одного из самых богатых бристольских купцов Эверарда ле Френш, который владел 27 держаниями, 35 лавками, чье движимое имущество состояло из 52 бочек вайды, 32 тюков риса и прочего. За отказ повиноваться вызову его имущество было конфисковано, правда, позднее он добился прощения и умер очень богатым человеком.

В конце концов, в 1362 г. парламент получил от короля подтверждение статута 1340 г., который гласил, что «никакая субсидия или другой налог на шерсть не могут быть назначены ни купцами, ни кем-нибудь другим без согласия парламента». С этого времени купеческие ассамблеи больше не созывались. К этому нужно добавить, что к середине XIV в. Эдуард разорил не только своих итальянских банкиров, но и многих английских экспортных торговцев.

Фискальными интересами объясняется и внимание короны к упорядочению внешней торговли. В этом же, по соображениям выгоды и безопасности, были заинтересованы и сами купцы. Поэтому кратко остановимся на ее организационных формах. Число жителей Бристоля, отправлявших свои товары для продажи за море, исчислялось несколькими сотнями. Но не все эти люди получали основные средства существования и наибольшие доходы от торговли. Основное их количество было моряками, которые в счет оплаты могли размещать свои незначительные грузы на корабле.

Большая часть торговцев была связана с мелкими по объему и стоимости операциями. Такого разряда купцы не имели собственных кораблей и в одиночку не могли их фрахтовать. Да и купить лицензию на торговлю им было довольно трудно. Поэтому часто они заключали временные соглашения для проведения совместных торговых операций. Например, в 1389 г. Томас Боупин, Томас Коулстон, Джон Барстапл и Джон Уилкинз совместно зафрахтовали судно в Данциге, а Джон Уидифорд, Уильям Пейви, Морис Уайт и Уильям Дамм в 1443 г. получили общую лицензию на торговлю с Исландией. И подобные случаи были довольно распространенными. Очень часто в небольших объединениях принимали участие и крупнейшие оптовые торговцы, такие как упоминавшийся Джон Барстапл или Уильям Кэнинджес. Логично задаться вопросом — зачем нужно было богатейшим купцам данное объединение? Многие из них самостоятельно нагружали целые корабли и сами были судовладельцами. Можно предположить, что таким образом они привлекали дополнительные средства в торговлю. Хотя, конечно, гораздо больше это было нужно средним торговцам, и не только из-за того, что у них не хватало средств для самостоятельной торговли, но и потому, что добиться получения лицензии на торговлю мог человек с определенными связями. Не случайно в документах указываются имена тех, кто выступал в роли поручителей.

Финансовые затруднения короны и интересы крупных английских купцов привели к тому, что Эдуард II и Эдуард III стремились сосредоточить внешнюю торговлю в определенных местах, где легче было следить за сбором пошлин, а торговцам — проще отстаивать свои интересы. Так возникла стапельная (или складочная) система торговли. Вопрос об учреждении Стаплей был очень болезненным и растянулся на несколько десятилетий. Иностранные купцы вообще не желали организации Стаплей, они выступали за свободную торговлю, английские экспортные торговцы стремились продавать шерсть в выбранных ими самими иностранных портах (Сент-Омере, Брюгге или Антверпене), а мелкие английские торговцы ратовали за размещение Стаплей в Англии, поскольку они хотели участвовать во внешней торговле и иметь выход на иностранных купцов. В результате с 1305 по 1353 гг. Стапль учреждался то в Антверпене, то в Сент-Омере, то в Брюгге, то в Англии. Наконец, в 1353 г. был издан «Статут о Стаплях», по которому 10 английских, 1 уэльский и 4 ирландских города были указаны в качестве складочных мест. Только в этих портах дозволялось покупать и продавать основные экспортные товары — шерсть, овчины, шкуры, олово. Статут 1353 г. показал, что субсидий от отдельных купцов, корпораций и городов в условиях Столетней войны уже не хватает, и кроме того, учреждение английских Стаплей означало победу иностранцев и мелких купцов над крупными английскими экспортными торговцами. Иностранные купцы получили особые привилегии — им было дано исключительное право на экспорт шерсти. Английский купец, сам отправивший товар за море, рисковал лишиться своего корабля, товаров и даже жизни. Правда, такие ограничения существовали недолго — в 1357 г. английским купцам позволили вести экспортную торговлю. А с 1363 г. Стапль был учрежден в Кале, и возникла Компания купцов-стапельщиков из 26 человек.

Стапль в Кале сочетался с «домашними» Стаплями (одним из них был Бристоль), в каждом из которых английские и иностранные купцы ежегодно встречались, чтобы избрать мэра Стапля и двух констеблей. Статут 1353 г. учредил Стапли не как муниципальные объединения, первоначально в стапельную общину могли входить некоторые иностранцы и натурализовавшиеся иноземцы. Например, в 1356 г. в выборах мэра Стапля в Бристоле принимали участие 3 иностранца. В то же время не все бюргеры были включены в эти общины, хотя членами стапельных общин могли стать жители других городов. В XIV в. Реджинальд ле Френш и Уолтер де Фромптон были членами Компании купцов-складчиков Кале, а в XV в. аббат из Тинтена — членом Стапля в Бристоле.

Для городов особенно важно иметь стапельный рынок, но не менее важно — обладать юридическим иммунитетом Стапля, т.к. членство в стапельной общине исключало купцов и их товары из юрисдикции королевских официалов и судей. Мэры и констебли Стапля не только улаживали споры между купцами, но и имели право юрисдикции даже над уголовными преступниками, если дело касалось держаний и фригольдов купцов-стапельщиков. Члены Стапля судились по торговому праву (“Law Merchant”), а не по обычному, как остальные жители города. Торговое право было основано на обычаях, сложившихся в международной торговой практике, и как записано в «Малой Красной Книге», сферой его применения являлись города, морские порты, торговые местечки и ярмарки. Для удобства купцов в Бристоле купеческий суд должен был «заседать изо дня в день и в воскресенье, если это необходимо».

Стапль был «закрытым заповедником», в который основная масса горожан не допускалась. Уже упоминалось, что выборы мэра и констеблей Стапля проводились ежегодно, но продление периода, в течение которого один и тот же человек выполнял официальные обязанности, приводит к заключению — Стапль был довольно небольшим и тесным объединением. За 25 лет — с 1353 по 1391 гг. — мэрами Стапля Бристоля избирались только 9 человек. Уолтер де Фромптон избирался на эту должность 8 раз, Джон Стоукс — 7 раз, Уолтер Дарби — 3 раза.

Первыми мэрами Стапля были оптовые торговцы продовольствием — Джон Спайсер и Джон Кобингдон. Но уже с 1357 г. на эту должность неизменно избирались крупнейшие экспортеры сукна, имена которых встречаются в постановлении гильдии суконщиков от 1370 г. Конечно, члены Стапля не ограничивали себя каким-то одним товаром, те же суконщики импортировали вино, рыбу, шкуры, железо и прочее.

Членство в стапельной общине своего города или в Компании складчиков Кале объединяло купцов только юридически. Торговля осуществлялась, как и прежде, на средства отдельных купцов, убытки и прибыль были их личным делом. Поэтому в документах не только XIV, но и XV вв. мы встречаем лицензии, охранные грамоты, иски, прошения лорду-канцлеру конкретных людей, которые закупали товары, фрахтовали или строили корабли, нанимали агентов.

Падение значения и влияния Компании купцов-складчиков Кале связывают с изменениями в составе английского экспорта. К концу XIV в. 30% английской шерсти уже экспортировалось в виде сукна, а к середине XV в. эта цифра увеличилась до 50%. В результате указанных изменений купцов-стапельщиков «затмили» купцы, экспортировавшие сукно. Но для Бристоля, который никогда не был значительным экспортером шерсти, эта схема не вполне подходит. Во-первых, соперничество в городе существовало, прежде всего, между оптовыми торговцами продовольствием и крупнейшими сукноторговцами. Да и трудно сказать, насколько острым оно было, поскольку одни и те же купцы торговали различными товарами. Одно можно сказать с уверенностью — к концу XIV в. господствующее положение в Бристоле заняли экспортеры сукна. Во-вторых, истоки английской Компании купцов-авантюристов, связанных с вывозом не шерсти, а сукна, принято искать в Нидерландах. Но бристольские «авантюристы» изначально были связаны торговлей с юго-западом Европы.

Как рано эпитет «авантюрист» стал применяться к оптовым торговцам сукном, и когда они объединились в некое сообщество, сказать довольно трудно. Понятие купец-авантюрист (“merchaunt venture” или “merchant adventurer”) появилось лишь в конце XV в., но в средневековой Англии “aventure” или “auntre” означали предприимчивость, связанную с риском.

Первая попытка создать гильдию купцов, ведущих внешнюю торговлю, датируется периодом, последовавшим за утратой Гаскони. Речь идет о «Братстве торговцев» (“fraternity”), которое основали в 1370 г. 140 богатейших и наиболее почтенных горожан вместе с другими «купцами и дрейперами» (“merchauntz et drapers”), чтобы попытаться регулировать продажу сукна в Бристоле и контролировать торговые дела с чужаками. Однако это была просто реформа Торговой гильдии, и после 1372 г. об этом «Братстве» не сохранилось дальнейших упоминаний.

Сведения о новом объединении купцов-экспортеров в Бристоле относятся к 60-м гг. XV в., когда торговля с Францией была еще в плохом состоянии. В 1467 г. городской совет по инициативе Уильяма К. Энинджеса принял постановление о создании сообщества купцов (“Felaweschipp of merchaunts”) для того, чтобы гарантировать, что ослабленная торговля города будет приносить пользу его обитателям, а не посторонним. Постановление касалось торговых дел с железом, оливковым маслом, воском и “meteoyle”, которое было, вероятно, салом. Ежегодно мэру и шерифу полагалось созывать муниципальный совет и избирать Мастера сообщества из тех, кто предварительно был мэром или шерифом, а также двух смотрителей (“wardens”) и двух бидлов (“beadles”). Сообщество получило в свое распоряжение часовню и помещение в “Spicer’s Hall” с условием уплаты ежегодно за указанные дома 20 шиллингов. В указанном помещении Мастер и сообщество созывали всех купцов города, чтобы установить цены, по которым можно было продавать чужакам перечисленные четыре товара. Последний пункт постановления предусматривал, что тем, кто оказался в нужде, по усмотрению сообщества, разрешалось продавать товары чужакам ниже установленной цены.

В постановлении об учреждении Сообщества было сделано разграничение между членами “Felaweschipp” и остальными “merchants” города, которые в соответствии с господствовавшим в XV в. определением были не купцами-экспортерами (“traders”), а розничными торговцами, владельцами торговых лавок. Возможно, новая гильдия позднее стала Сообществом «авантюристов», которые торговали за морем и были заинтересованы в контроле за продажей упоминавшихся товаров. Было ли рассматриваемое постановление проведено в жизнь, и имело ли Сообщество последующую историю — сказать трудно. Например, в ордонансе 1478 г., который касался упадка торговли среди “merchant adventurers” города, торговавших вайдой во французских портах, нет упоминаний о подобном Сообществе. Вполне возможно, что постановление 1467 г. так никогда и не было приведено в исполнение, или предписания, им предусмотренные, перестали проводиться в жизнь, когда в 70-е гг. XV в. условия торговли улучшились.

Упоминание непосредственно купцов-авантюристов можно найти в петиции, поданной в городской совет Бристоля в 1477 г., и в его постановлении по этому поводу. Речь шла о положении «старинной и благородной» торговли тулузской вайдой, а петиционерами выступали “merchaunts adventures” и другие покупатели и продавцы города Бристоля (“others Byers and sillers of the Towne of Bristowe”). К концу XV в. можно уже говорить о существовании Компании или Сообщества купцов-авантюристов, поскольку в 1500 г. городской совет принял подробные статуты для “Company or Fellowship of Marchauntes” для пользы «названных купцов-авантюристов». Статуты представляют этих купцов как экспортировавших сукно каждый «на свой страх» (“atte his adventure”) во Францию, Испанию, Португалию, а также в Ирландию и Исландию. Товарами, торговлю которыми специально регулировал данный документ, были сукно, масло, железо, воск, вино, вайда, соль и краситель грейн. Торговля с Ирландией и Исландией — свободна для всех, но корабли, отправлявшиеся в другие регионы, могли быть зафрахтованы только по разрешению компании. Официально королевская грамота об учреждении компании была дана только в 1552 г., но фактически бристольские купцы-авантюристы, как и лондонские, действовали как сообщество уже в последней четверти XV в.

Как соотносились между собой купцы-стапельщики и купцы-авантюристы? Этот вопрос особенно актуален для Бристоля, поскольку и те, и другие торговали одинаковыми товарами. Э. Кэрус-Уилсон считает, что не было ничего необычного в том, если купцы принадлежали одновременно к обоим сообществам. Тем более что в 1504 г. по решению Звездной палаты купцы-стапельщики, желавшие торговать сукном, должны были уплатить взнос и войти в компанию купцов-авантюристов. В Бристоле такое взаимопроникновение оказывалось тем более естественным, поскольку членство в стапельной общине давало в основном юридические привилегии, а основным экспортным товаром для богатейших торговцев уже со второй половины XIV в. было сукно.

Сложнее складывались отношения между бристольскими и лондонскими купцами-авантюристами. В связи с потерей Гаскони основными рынками для английского сукна стали Нидерланды, Германия и Скандинавия, где у Бристоля никогда не было прочных позиций. Купцы-авантюристы, торговавшие «в разных землях Германии, Зеландии, Брабанта и Фландрии», стали называть себя «купцами-авантюристами Англии», а т.к. основной экспорт сукна в Нидерланды осуществлялся через Лондон, то это давало лондонским «авантюристам» преобладание в Совете компании. И хотя в конце XV в. Бристоль все еще сохранял позиции второго по значению порта Англии, лидерство Лондона в экспорте сукна было уже неоспоримым.

Таким образом, о внешней торговле Бристоля в XIV–XV вв. в целом можно сказать следующее. В силу своего географического положения город был связан не с традиционными для остальной Англии рынками, а с юго-западом континента. Это ставило бристольских торговцев вне конкуренции с другими английскими купцами, а иностранцы не стремились монополизировать торговлю города, как случилось в Лондоне или Саутгемптоне, из-за того, что шерсть Бристоль почти не экспортировал. Поэтому во внешней торговле влияние английских купцов здесь было первостепенным, его не оспаривали ни итальянцы, ни ганзейцы. Со второй половины XIV в. город стал в основном экспортером сукна, опередив в этом более чем на полстолетия другие города Англии. В импорте Бристоля помимо вина преобладали товары, необходимые для развития многих отраслей производства, но особенно для металлообработки и сукноделия, и не только для своей процветавшей промышленности, но и для других регионов страны.

Из-за особенностей состава экспорта значительных различий между бристольскими купцами-стапельщиками и купцами-авантюристами не было, поскольку принадлежность к стапельной общине давала, прежде всего, юридические преимущества.

Во второй половине XV в. позиции Бристоля во внешней торговле Англии из-за потери Гаскони пошатнулись. Среди английских городов основными его соперниками (не считая Лондона, который оказался вне конкуренции) были Саутгемптон и Норич, но положение Бристоля как главного порта юго-западной Англии осталось неоспоримым.

 

§ 3. Место Бристоля во внутренней торговле Англии

Когда мы говорим о внутренней торговле XIV–XV вв., то речь по сути дела должна идти о складывании национального рынка, ибо в предшествующие века она оставалась в значительной степени региональной, организованной в пределах узких границ, внутри которых и происходил обмен дополнявшими друг друга продуктами. Объединению страны в единый национальный рынок обычно предшествовал расцвет внешней торговли на дальние расстояния. Для складывания такого рынка в Англии были достаточно благоприятные условия — ранняя централизация, относительный баланс между развитием земледелия, промышленности и торговли, наличие единого экономического центра. Значение Лондона в истории Англии трудно переоценить: «Какой только роли не сыграл Лондон в британском величии! Он выстроил и сориентировал Англию от А до Я. Его тяжесть, его необъятность вели к тому, что другие города едва существовали в качестве региональных столиц: все они, за исключением, быть может, Бристоля, были к его услугам». Приняв во внимание особое положение Бристоля, попытаемся рассмотреть, какую же роль играл он в формировании внутрианглийского рынка, и как складывались его взаимоотношения с другими городами.

Нужно подчеркнуть, что из-за отсутствия достаточных данных изучать внутреннюю торговлю гораздо труднее, чем внешнюю. В свое время Е.А. Косминский, говоря о XIV–XV вв., заметил, что «для внутреннего рынка мы не имеем сколько-нибудь точных цифр». Ф. Бродель, собравший колоссальное количество цифр и фактов, также заключил: «Ясно, что впечатляющие массы данных, которыми ныне оперируют перед нами, чтобы взвесить национальные экономики, не имеют ничего общего с недостаточным материалом, какой есть в нашем распоряжении для прошлого». Внутренняя торговля слабо документирована, поскольку не облагалась общенациональными пошлинами, кроме того, существовала практика освобождения от местных пошлин. Например, Бристоль в 1188 г. получил от Иоанна Безземельного освобождение «от всех пошлин по всем землям и владениям моим». А в 1344 г. городской совет постановил, что ввозные пошлины в городе не будут браться «с зерна, соленой или свежей рыбы, сельди или какого-либо другого продовольствия…». Это облегчало развитие внутренних связей, и мы можем констатировать, что бристольские купцы вели торговлю упомянутыми товарами, но данный факт не помогает уточнить Объемы, цены и конкретные имена, поскольку, если нет самих пошлин, то нет и отчетов о них.

Речь уже шла о том, что расположение Бристоля в месте слияния рек Эйвон и Фрома недалеко от устья Северна создавало для него уникальные возможности занять командующее положение в обширной области, славящейся своим плодородием. Поэтому Бристоль как порт и ремесленный центр в XIV–XV вв. был крупным собирающим не только для заморской, но и для внутренней торговли. Товары поступали в город со всех сторон света для перераспределения по Северну и его притокам, через Бристольский залив и по дорогам на юг и на север. А широкая округа, в которую входили Честер на севере, Милфорд Хейвен на западе, Лондон на востоке и Плимут на юге, поставляла в свою очередь сырье для местного производства и продукты на экспорт. Благодаря торговле по Северну Бристоль был тесно связан по меньшей мере с семью графствами, и если возникали препятствия для ее ведения, это вызывало совместные действия. Например, в 1464 г. в палате общин парламента разбиралась жалоба на то, что препятствия для плавания по Северну и все увеличивавшееся число бечевочников наносили ущерб семи графствам.

Если для ведения внешней торговли английским купцам нужны были, прежде всего, корабли, то при рассмотрении внутренней торговли неизбежно встает вопрос о способах транспортировки товаров в пределах страны и о состоянии дорог. Специалисты считают, что современная сеть дорог в Англии (за исключением некоторых новых автострад) сложилась еще в раннее Средневековье. Дороги в XIV–XV вв. были ничем не хуже, чем в XVIII или XIX вв. Удобных мест для переправ через реки — немного, и располагались они далеко друг от друга, поэтому не удивительно, что существовало много мостов. Они строились из камня и были достаточно широки, чтобы по ним могла проехать повозка.

Наиболее распространенным с XIII в. транспортным средством были четырехколесные повозки (“longa caretta”). К этому же времени быков в упряжке заменили лошади. Обычно в телегу на конной тяге впрягали 4-х лошадей, но их количество зависело от объема груза. Повозка с четырьмя лошадьми, как правило, могла тащить груз в 4 квартера пшеницы. Конечно, грузы перевозились разные, но подсчеты велись исходя из веса пшеницы. Например, в середине XV в. из Саутгемптона в Бристоль на повозках отправлялись такие товары, как марена, квасцы, изюм, мыло, миндаль, воск и даже вино. Чаще всего вино предпочитали перевозить по воде, чтобы не подвергать бочки лишней тряске и опасности опрокинуться на землю, но иногда приходилось использовать и телеги.

Помимо повозок в качестве наземного транспорта использовались вьючные лошади. В 1445 г. таможенными чиновниками из Саутгемптона был конфискован груз бристольских купцов, отправленный на 19 вьючных лошадях, которые везли миндаль, изюм и воск. А в 1448 г. зафиксирована конфискация вайды, перевозившейся таким же способом. Скорее всего товары переправлялись контрабандно, чтобы избежать уплаты таможенных пошлин в Саутгемптоне. Каждая вьючная лошадь, перевозившая зерно, обычно могла нести груз в 4 бушеля. Это показывает, что использование телеги удваивало тягловую силу лошади. Вероятно, вьючные лошади задействовались тогда, когда состояние дорог не позволяло использовать телеги, хотя в упомянутых случаях с конфискациями товаров груз перевозился одновременно на повозках и лошадях. Вьючная лошадь передвигалась быстрее, чем телега, и за день могла покрывать расстояние от 10 до 20 миль. Дальность дневной поездки зависела от местной топографии и времени года.

Исследователи, занимающиеся изучением состояния транспорта в Средние века, считают, что транспортные расходы в Англии XIV в. были достаточно низкими. Дж. Матшел приводит характерную выдержку из отчета шерифа Кента за 1342 г. об отправке зерна в качестве королевских поставок: «Для перевозки 100 квартеров пшеницы из Элхэма в Сандвич на 25 телегах, каждая с 4 лошадьми по 18 п. за телегу в день, 37 ш. 6 п.». Цена перевозки зависела, прежде всего, от веса товара, но не только от этого. Например, стоимость перевозки одного квартера овса была ниже, чем пшеницы. Как видно из приведенного выше документа, другой способ оплаты — установление ежедневного тарифа за использование транспортного средства. Обычная норма — 14 п. в день, но иногда платили и 18 пенсов.

Более удобным и дешевым средством перевозки товаров был водный транспорт. Конечно, не во всех районах страны его удавалось использовать, но там, где условия позволяли, по воде старались перевозить как можно больше грузов. Бристолю в этом отношении очень повезло: он задействовал преимущества, дарованные морем и тремя реками. По воде в город доставлялись все импортировавшиеся товары, а также зерно, рыба, дерево, строительный камень и прочее. Зерно и другие отечественные товары перевозились на речных судах, рыба — чаще всего из Ирландии и Исландии — на больших кораблях, о чем свидетельствуют торговые лицензии. Прибрежная же торговля осуществлялась на небольших плоскодонках (“boats”, “trows”, “cobles”, “shouts”), бечёвочниках или малых каботажных судах, которые переправляли товары из Южного Уэльса, Сомерсета, Девона и Корнуэлла. Однако, как отмечают специалисты, о них сейчас мало что известно.

Стоимость перевозки по воде была в два раза дешевле, чем по суше, и зависела от груза и способа его упаковки (например, перевозка засыпанного в мешки зерна обходилась дешевле, чем рассыпного). В то же время и наземный транспорт был достаточно дешевым, чтобы его постоянно использовали даже в таких городах, как Бристоль. Так, сукно из города иногда отправлялось по суше в Бриджуотер и Саутгемптон, вино — в Лондон, а рыба привозилась в город на вьючных лошадях.

Какими же товарами торговал Бристоль внутри страны? Начать можно с того, что городу приходилось делать закупки продовольствия для нужд его жителей. Какую-то часть поставок обеспечивала ближайшая округа — не случайно была установлена определенная зона вокруг города радиусом в 12 лиг, в пределах которой запрещалось закупать продовольствие на экспорт. Рыба для домашнего потребления прибывала большей частью на лодках из Девона и Корнуэлла, но иногда и из более отдаленных мест — из Плимута на юге и острова Мэн на севере. Именно о таких поставках рыбы шла речь в записи от 1280 г. о получении пошлины с рыбы, и в «Обычаях города Бристоля», составленных в 1344 г. В таможенных отчетах за 30 марта 1379 г. отмечено прибытие корабля из Плимута, доставившего в Бристоль груз соленой рыбы.

Жизненно необходимы были горожанам лес и лесоматериалы, и не только для бытовых нужд, но и для кораблестроения. Поставки, видимо, оказывались достаточно большими, поскольку, как уже отмечалось, в 1346 г. городской совет принял «Ордонанс относительно леса, находящегося на набережной и других общественных местах». Было установлено, что чужеземцы могли хранить лес в указанных местах не больше пяти дней под угрозой штрафа в полмарки. Для горожанина срок определялся в восемь дней, но наказанием за нарушение была конфискация всего товара. Какая-то часть лесоматериалов, например корабельные доски и деревянные стенные панели, доставлялась из-за моря, о чем свидетельствуют торговые лицензии. Но значительное количество поступало из знаменитого Динского леса, располагавшегося к северу от города, леса, который давал не только дерево, но уже в XI–XII вв. славился как центр добычи железа и угля.

Хотя Бристоль никогда не экспортировал в больших количествах шерсть, потребность города в этом сырье была очень значительна в связи с увеличением производства сукна. Видимо, часть необходимой шерсти давала ближайшая округа, т.к. в различных постановлениях Совета упоминаются люди, приносившие в город шерсть для продажи. Но основные поставки были из довольно отдаленных мест. С запада шерсть поступала в лодках через Бристольский залив из Монмута и различных мест в Уэльсе — Кармартена, Милфорда, Ньюпорта, Хаверфоруэста, Тенби и других. Поставка шерсти для городских сукноделов осуществлялась и по суше на повозках из таких мест, как Бекингем и Ковентри, где производитель шерсти Уильям Мэрилл имел постоянные связи с Бристолем, а также, вероятно, из Херефорда, рядом с которым (в Леоминстере) была самая лучшая шерсть во всей Англии.

Значительная часть товаров доставлялась в город не только для внутреннего потребления, но и с целью вывоза за пределы Англии. Уже упоминалось, что какую-то часть зерна бристольцы получали из ближайшей округи, но основная масса поступала из других графств. Плоскодонки и лодки, плававшие по Северну, привозили пшеницу, рожь, ячмень, овес из Уорчестера, Тьюксбери, Глостера и других мест. В одной из записей XIV в. в «Малой Красной Книге» упоминаются закупки не только зерна, но и солода, гороха, бобов в графствах Глостер, Уорчестер, Сомерсет и Гламорган в Уэльсе. Уэльс, в свою очередь, мог получать зерно из Бристоля и для местного населения, и для английских гарнизонов. В лицензиях на экспорт зерна и бобов, выданных в XIV–XV вв., обычно указывались те же графства и иногда Дорсет. Власти города очень бдительно следили за тем, чтобы продукты, предназначенные для Бристоля, доходили до него, а не продавались где-то по пути следования. В 1449–50 гг. городской совет постановил, что лодки, корабли, плоскодонки и иные суда, нагружавшиеся в Тьюксбери, Глостере или других местах пшеницей, солодом и «другим зерном» для доставки их в Бристоль, не должны разгружаться нигде по пути в город. Иначе этим судам запрещалось чем-либо нагружаться в Бристоле для обратного пути.

Из Девона и Корнуэлла в город поступало олово. Основной объем торговли оловом был сосредоточен в Лондоне и Саутгемптоне. Но некоторое его количество направлялось прямо в Бристоль частью для экспорта, в большей мере для отправки во внутренние районы, но основная масса для нужд городских ремесленников — оловянщиков и изготовителей поясов (“pewterers and girdlers”). Количество олова, использовавшегося в самом Бристоле, было достаточно большим. Когда в 1327 г. лондонские изготовители поясов успешно ходатайствовали перед короной о запрещении провинциальным ремесленникам делать орнаменты из сплава на оловянной основе (“pewter”), олова или свинца на поясах, оловянщики Девона сочли, что их источники существования будут основательно подорваны. Они, в свою очередь, ходатайствовали о том, чтобы изготовителям поясов Бристоля и Ковентри, которые ранее прибывали в Девон закупать олово, разрешили использовать этот металл в их ремесле. Корона, всегда озабоченная стимулированием производства олова, охотно удовлетворила ходатайство.

Д. Хатчер, ссылаясь на архивные данные герцогства Корнуэльсского, сообщает, что в 1341–42 гг. Пьетро де Пини, служащий известных итальянских финансистов Барди, отгрузил в Бристоль из Падстоу 20 тыс. фунтов олова. Думается, для итальянцев это была единичная отгрузка, поскольку обычно Барди вывозили олово через Лондон и Саутгемптон. А вот португальские купцы и в XV в. экспортировали оловянные сплавы и олово не только из указанных городов, но и из Бристоля. Иногда этим занимались и сами бристольцы, как, например, Роберт Стерми, получивший в 1446 г. лицензию на отгрузку в Пизу 100 кусков олова весом в 26 тыс. фунтов.

Как уже отмечалось, основным экспортным товаром города со второй половины XIV в. становится сукно. Значительная часть его производилась в самом Бристоле, но также, оно стекалось сюда со всей Западной Англии. Соседние деревни, естественно, все работали на бристольский рынок, об этом свидетельствуют цеховые статуты и постановления городского совета — в «Малой Красной Книге» даже есть запрещение городским ремесленникам использовать ткачей за пределами города. Об организации суконного производства еще будет сказано. Помимо ближайших деревень многочисленные селения у подножия Котсволда и Мендипа, так же, как и деревни сомерсетского Эйвона, продавали много сукна в Бристоле, получая оттуда сырье (хотя шерстью они были в достаточной мере обеспечены). Э. Кэрус-Уилсон отмечает, что сукно, произведенное в поселениях Косволда, таких как Челфорд, Роурбэри, Эйвнинг и другие, вывозившееся через Бристоль, за пределами Англии было известно как «бристольское сукно».

Ссылаясь на лицензии XIV–XV вв., У Чайлдз отмечает, что через Бристоль экспортировались сукна из Эксетера, Бриджуотера, Тонтона, Барнстапла и даже узкое белое сукно Саутгемптона. Некоторые сукна, вывозившиеся бристольскими купцами, поступали от суконщиков Ладлоу, который пользовался торговыми привилегиями в Бристоле. Кроме того, город экспортировал различные сукна из Уэльса — узкое сукно, фризское (с ворсом) и другое. В таможенных отчетах за XIV — XV вв. встречаются сведения об экспорте “welsh cloths” в Испанию, Гасконь, Ирландию. Сукно доставлялось и из Ковентри, где многие бристольцы являлись членами гильдии Св. Троицы, и торговцы Ковентри освобождались от уплаты пошлин в Бристоле.

Кроме сукна из Ковентри и Ноттингема поступал скульптурный (лепной) алебастр, которым были не только украшены многие здания в городе: благодаря ему английские ремесленники славились по всей Европе.

Бристоль не только собирал различные товары из многих мест, но и распределял то, что было произведено его ремесленниками или доставлено из-за моря. Прежде всего, это касалось вина, которое привозилось в город и помещалось в кладовые бюргеров и тех многочисленных гасконцев и испанцев, которые часто посещали порт. Оно покупалось королевскими дворецкими и отправлялось в Глостер, замки Беркли, Тьюксбери, Уорчестера, Херефорда, Ковентри и даже в Лондон, когда поставки в столицу были недостаточными. Например, еще в 1238 г. Генрих III, узнав, что в Бристоле есть большой запас вина, направил заказ на 100 бочек предпочтительно гасконского вина. В 1281–82 гг. 247 бочек было отправлено для Эдуарда I. Из-за начавшейся Столетней войны весной 1339 г. в Лондоне было так мало вина, что столица оказалась вынуждена снабжаться из Бристоля.

Ла-Манш был настолько опасен для плавания, что вино доставлялось из Бристоля по суше, способ транспортировки менее подходящий для благородного напитка и определенно более дорогостоящий. Несмотря на дополнительные бочарные клепки, обручи и крышки некоторые бочки разбивались, если телеги переворачивались.

Исследователи отмечают, что в отличие, например, от Саутгемптона почти нет свидетельств, которые могли бы иллюстрировать распределительную торговлю Бристоля, но отдельные факты в XIV и XV вв. указывают на очень большую роль города во внутренней торговле. Если, как указывалось, доля Бристоля колебалась от 1/4 до 1/3 всего объема ввозимого в Англию вина, то естественно, что кому-то бристольские купцы это вино продавали. Например, в 1398 г. торговцы Бристоля составили список жалоб против королевского виночерпия в порту Джона Слейя, и одна из них заключалась в том, что он препятствовал торговым кораблям из Тьюксбери и Уорчестера входить в порт без уплаты ему файна. Вино, доставленное по реке в Глостер и Уорчестер, отправлялось оттуда на телегах вверх по долине Эйвона в Уорвик и Ковентри.

Бристольская торговля вином внутри страны отражена в торговых спорах, которые решались в городских судах и суде лорда-канцлера. В 1351 г. мэр Лондона просил взыскать с душеприказчиков бристольского купца долг, который выражался в деньгах и бочках вина. В 1471 г. лондонский гроссер Гарри Батлер жаловался на невыполнение соглашения, которое он заключил с Джоном Гробхамом, торговцем из Тонтона, по поводу закупок красного гасконского вина в Бристоле. В первые годы правления Генриха VII возникла тяжба из-за вина, проданного Робертом Стронге, купцом из Бристоля, Ричарду Тайлеру, виноторговцу из Леоминстера.

Кроме вина Бристоль снабжал английские города вайдой, квасцами, железом, воском и другими товарами. Естественно, что те торговцы, которые доставляли сукно в Бристоль, часть получали оплаты сырьем. Особенно это касается Ковентри, который мог приобретать в городе вайду для производства знаменитого сукна “Coventry blue”. Также суконщики Сомерсета из Шерборна в возмещение за сукно, проданное бристольским торговцам, получали частично деньги, частично вайду. Данная ситуация характерна и для других городов, из которых Бристоль получал сукно.

Большую роль играл город в снабжении Англии железом и изделиями из него. Уже отмечалось, что какая-то часть железа, импортировавшегося из Испании, использовалась бристольскими ремесленниками. Кроме традиционных ремесел Бристоль славился своими колоколами, которые можно было обнаружить в значительном количестве в Глостершире, Восточном Сомерсете, Северном Уилтшире, а также в Южном Уэльсе, Девоне и Корнуэлле. Но большую часть ввезенного железа бристольские купцы продавали для нужд правительства — строительства замков, создания осадного вооружения, для кораблестроения.

Как уже отмечалось, Бристоль импортировал большое количество ирландских шкур и меха, частично для своих нужд, т.к. в городе было значительное число гильдий, работавших с этим сырьем, частично для продажи в другие английские города. Некоторые шкуры обрабатывались в Бристоле, прежде чем попасть в руки, например, лондонских меховщиков, иногда даже владевших недвижимостью в Бристоле. В качестве примера можно упомянуть семью Сели, меховщиков в четырех поколениях, которые имели недвижимость в Бристоле.

Естественно поставить вопрос о взаимоотношениях Бристоля с другими английскими городами в рамках внутренней торговли, поскольку, как и в случае с внешней торговлей в XIV–XV вв. внутренняя торговля была, прежде всего, ориентирована на сношения между отдельными городами. Нужно сказать, что будучи неофициальной региональной столицей на западе Англии, Бристоль включал в сферу своего влияния значительное число небольших городов. Во второй половине XV в. в пределы юрисдикции адмиралтейства Бристоля входило 20 городов.

Бристоль, получая большие привилегии от королей в области внутренней торговли, например, освобождение от местных пошлин, в свою очередь тоже предоставлял привилегии купцам некоторых городов. В «Малой Красной Книге» записаны пожалования и подтверждения привилегий, освобождение от пошлин не менее чем 14 городам из разных графств — в 1237 и 1445 гг. Барнстаплу в Девоншире, 1378 г. — подтверждение привилегий Ньюкаслу-на-Лиме в Стаффордшире, 1382 г. — Ливерпулю, 1383 г. — освобождение от пошлин жителям Шефстбери в Дорсетшире, 1403 г. — Чичестеру в Глостершире, 1408 г. — Малборо в Уилтшире и другим. В «Большой Красной Книге» было зафиксировано освобождение от пошлин купцов Ковентри. Но Бристоль оказывал не только покровительство городам в своем регионе. Торговлю тех городов, которые могли составить конкуренцию, он стремился подавлять. В этом плане Бристоль — не оригинален. Например, в XV в. для подрыва торговли других городов, Лондон запрещал своим гражданам торговать на рынках и ярмарках за пределами города — иногородние купцы должны были приезжать в Лондон. Бристоль пытался осуществить подобное в отношении Бата — бристольский городской совет запрещал своим согражданам продавать товары на рынке Бата и учредил свой собственный в тот же день, в который он проводился в Бате.

По таможенным отчетам XIV–XV вв. вырисовываются тесные связи Бристоля со многими городами. Налаживаться они начали задолго до XIV в., т.к. уже в 1292 г. в отчете о пошлине на шерсть, овчины и шкуры, экспортированные из Бристоля, названы корабли из Чепстоу и “Teignvouth”. Иногда в один день в бристольский порт могло прийти несколько кораблей из одного города. Например, 20 мая 1461 г. из Чепстоу прибыло сразу 5 кораблей — «Кристофер», «Джулиан», две «Марии» и «Маргарет» доставили вино, мед, щелочную золу и смолу.

Корабли разных городов участвовали в экспортной и импортной торговле через Бристоль. В январе 1379 г. в таможенных отчетах зафиксировано прибытие корабля «Эдмунд», приписанного к Йорку. Он доставил вайду и мед, и хотя в отчете не указано, откуда привезены товары, но для нас важен тот факт, что Йоркские купцы импортировали их через Бристоль. 26 января 1391 г. корабль из Портсмута загрузился в Бристоле сукном для отправки в Ирландию. 14 февраля 1391 г. то же сделал корабль из Линна для отправки в Португалию. В отчетах часто встречаются корабли из Плимута — в ноябре 1390, мае и августе 1391 гг. корабли из этого города были нагружены сукном для отправки в Ирландию и Байонну, в апреле 1480 г. в отчетах упоминается плимутский корабль, доставивший из Бордо вино, вайду и железо.

Не только корабли из других городов использовались в экспорте и импорте Бристоля, но и отдельные иногородние купцы были допущены к торговле через бристольский порт. Прежде всего, это касается торговли зерном — купцы тех мест, где закупалось зерно на экспорт, иногда сами участвовали в торговле. Например, 16 марта 1422 г. Годфри Фрир из Уорчестера получил лицензию на экспорт из Бристоля 200 квартеров пшеницы и 200 квартеров бобов в Бордо. В мае 1423 г. три купца из Тьюксбери — Джон Кодрингтон, Ричард Вил и Томас Фрик получили лицензию на два года для экспорта через Бристоль 100 квартеров пшеницы и бобов, закупленных в Глостершире.

Иногда бристольские купцы вступали в соглашения с иногородними купцами для организации совместных торговых предприятий. В 1389 г. в петиции лорду-канцлеру от имени пяти купцов, которые вели торговлю с Данцигом, наряду с четырьмя бристольцами — Томасом Боупином, Томасом Коулстоном, Джоном Барстаплом и Джоном Уилкинзом — назван был и Николас Бридлп из Глостера. В петиции указывалось, что они совместно зафрахтовали в Данциге судно и нагрузили его смолой, дегтем, досками, брусьями, воском и другими товарами. В марте 1440 г. совместную лицензию на отправку корабля «Катерина» в Исландию за рыбой и иными товарами получили Томас Бартон (хозяин корабля), четверо купцов из Брутона, два купца из Тетбери и три купца из Бристоля. В декабре 1461 г. была выдана лицензия на торговлю в течение года Томасу Наптону, торговцу рыбой из Ковентри, и купцу из Бристоля Джону Хоксу для отправки двух кораблей в Исландию. Подобные объединения купцов свидетельствуют не только о тесных связях между разными городами, но и между внутренней торговлей и внешней.

Помимо крупных внешнеторговых объединений типа Компании складчиков или купцов-авантюристов существовали и мелкие объединения, в которые входило от двух до нескольких человек, и которые создавались на определенный срок — одно-два плавания или один-два года. Причины заключения подобных договоров могли быть разные — опасность далекого путешествия и нежелание рисковать всем своим капиталом, необходимость покупать лицензию и, кроме того, желание привлечь дополнительные ресурсы в торговлю. Более чем вероятно, что купечество таких небольших городков как Брутон и Тетбери, не имевших выхода к морю, для участия в экспорте сукна должно было искать партнеров среди бристольских купцов.

Правда, иногда и бристольцы экспортировали свои товары через другие порты. Например, 31 марта 1480 г. в таможенных отчетах Бристоля зафиксирована уплата пошлины с Уильяма де ла Фаунта (натурализованного иностранца) за 10 кусков сукна, отправленных по суше в Бриджуотер для отгрузки за море на бриджуотерском корабле. Еще чаще такие отправки осуществлялись в Саутгемптон и Лондон, поэтому на связях с этими городами нужно остановиться особо.

Список пошлин, уплаченных бристольскими купцами в Саутгемптоне, занесенный на первую страницу «Большой Красной Книги», показывает, насколько тесными были связи между двумя городами. В отличие от Бристоля Саутгемптон не являлся значительным ремесленным центром и не имел ничего, что мог бы предложить другим городам для продажи. И если все-таки его отношения с Бристолем оказались довольно тесными, то это было связано с заокеанской торговлей, в которой участвовали оба порта. Иногда бристольские товары вывозились через Саутгемптон. Например, 14 марта 1439 г. в портовой книге Саутгемптона отмечена уплата таможенных пошлин за экспорт сукна двумя бристольскими купцами — Томасом Бертоном и Томасом Тейлором. А 31 марта 1480 г. в таможенных отчетах Бристоля зафиксирована уплата пошлин Джорджем Дентивасом и Энтони де Сарви (иностранцев) за сукно, отправленное по суше в Саутгемптон для отгрузки за море на любом корабле, на котором они пожелают.

Но гораздо чаще бристольские купцы участвовали в импорте товаров через Саутгемптон. В портовой книге города содержится запись от 11 ноября 1434 г. об уплате пошлин за вино и железо, доставленное из Байонны бристольским купцом Уильямом Уотре. Вино и железо были обычным импортом из Байонны, и подобно другим бристольским купцам, связанным с южной Европой, Уотре иногда торговал через Саутгемптон. Об объеме торговли бристольцев через этот порт говорит список пошлин, уплаченных здесь.

Иногда бристольские купцы, видимо, пытались уклониться от уплаты пошлин. В «Брокерской книге» (“Brokage Book”) Саутгемптона за октябрь-декабрь 1445 г. была отмечена конфискация семи подвод, направлявшихся в Бристоль с мареной, квасцами, изюмом и мылом, принадлежавших бристольским купцам, а также 19 вьючных лошадей с изюмом, миндалем и воском. Эта запись интересна не только тем, что уточняет состав импортировавшихся товаров и подтверждает факт торговли бристольцев через порт Саутгемптона, она также дает сведения о способах транспортировки товаров внутри страны. Указанный случай не был единичным. В «Брокерской книге» за октябрь-февраль 1448–49 гг. отмечена конфискация 6 подвод, направлявшихся в Бристоль с товарами, импортированными из Южной Европы, — вином, миндалем, изюмом, черным мылом и воском, принадлежавших Николасу Ланджу из Бристоля. Вместе с ними — две подводы с вином для Солсбери. Кроме того, был конфискован груз вайды на вьючных лошадях, который также принадлежал бристольским купцам. В этой записи интересно упоминание о том, что две телеги с вином, принадлежавшие Николасу Ланджу, предназначались для Солсбери.

С ноября 1451 г. по июль 1452 г. в «Брокерской книге» Саутгемптона отмечены аресты по дороге из города различных грузов, отправлявшихся в Бристоль. Среди товаров значилось вино Роберта Стерми и Ричарда Малпаса, вайда и изюм Мозеса Контерина. Кроме этого были конфискованы различные товары Стивена Форстера из Лондона, а также вино и сушеная рыба, принадлежавшие Джону Джорджу из Бристоля и предназначавшиеся для Солсбери. В данном случае интересно упоминание о том, что лондонский купец или торговал вместе с бристольцами, или поручал им доставлять для него определенные товары. Нужно отметить, что подобной контрабандной торговлей занимались и богатейшие купцы, пользовавшиеся большим авторитетом, такие как Стивен Форстер или Роберт Стерми.

Специалисты отмечают, что определить размер средневековой контрабанды в Бристоле невозможно, но очевидно он был достаточно большим, чтобы вызвать обеспокоенность короны. Королевские чиновники неоднократно отмечали в своих отчетах благоприятные возможности, существовавшие для контрабанды в Чепстоу, но можно видеть, что бристольские контрабандисты использовали для своих целей и Саутгемптон. Поэтому одной из важнейших функций таможенных чиновников и их помощников было следить за тем, чтобы товары доставлялись непосредственно на набережные города, где за них можно получить установленные сборы.

Поскольку итальянцы практически не торговали через Бристоль, то отдельные бристольские купцы вели торговлю с итальянскими городами через Саутгемптон. Например, 8 марта 1455 г. в портовой книге Саутгемптона отмечена уплата пошлин за фрукты и вино из Милана, импортированные различными бристольскими купцами на корабле «Кристофер». Нужно заметить, что отношения бристольских и итальянских купцов были достаточно сложными. Генуэзцы и венецианцы стремились монополизировать внешнюю торговлю Англии не только с Италией, но и с другими странами Средиземноморья. Например, торговля Саутгемптона и Лондона с Испанией в значительной мере сосредотачивалась в руках итальянцев. В Бристоле положение было иным — здесь англичане и испанцы полностью контролировали торговлю, иногда даже действуя совместно.

Стремление итальянцев играть посредническую роль в торговле английских городов с другими государствами, особенно с Испанией, вызывало со стороны бристольских купцов ответные действия, иногда напоминавшие разбой. В петиции на имя лорда-канцлера генуэзский купец Николо де Бригнали жаловался, что корабль, который он с другими генуэзскими купцами нагрузил в Испании вином, маслом и другими товарами для Саутгемптона и Лондона, 22 марта 1476 г. был доставлен в Бристоль, где жалобщик не может добиться правосудия. Думается, что подобные действия бристольских купцов осложняли их отношения не только с итальянцами, но и с купцами Лондона и Саутгемптона, которые ожидали указанные товары. Правда, нужно отметить, что итальянцы тоже не очень стесняли себя в действиях, когда стремились защитить свою монополию на торговлю в Средиземном море — достаточно вспомнить пиратский захват генуэзцами кораблей Роберта Стерми.

Еще теснее, чем с Саутгемптоном, была связь Бристоля с Лондоном. Путешествие туда верхом занимало меньше трех дней, поэтому купцы обоих городов или их посыльные постоянно курсировали по дороге на Чиппенем и Ньюбери. Как отмечалось, часть импортированного вина бристольцы отсылали в столицу. Кроме того, некоторые бристольские торговцы отправляли в Лондон сукно для продажи его ганзейцам. Например, в 80-е гг. XV в. Алиса Ричардс и красильщик Джон Хенлоу продавали широкое сукно в Лондоне купцам из стран, «лежащих к востоку от Англии». И это не были случайные поставки, т.к. Джон Хенлоу имел в Лондоне своего фактора.

Часто бристольские купцы использовали лондонские корабли во внешней торговле. В июле 1391 г. корабль из Лондона был нагружен в Бристоле сукном для отправки в Ирландию, в сентябре 1461 г. два лондонских корабля — «Мария» и «Кристофер» — загрузились сукном для отправки в Бордо, в январе 1480 г. лондонский корабль «Джордж» доставил в Бристоль из Севильи 14 бочек белой пробки. Возможно, торговлю на этих кораблях вели лондонские купцы, но, вероятно, бристольцы их просто фрахтовали. Так, 5 февраля 1437 г. Ричард Форстер, купец из Бристоля, получил лицензию на корабль, который в тот момент находился в Лондоне.

Лондонские торговцы торговали через Бристоль, о чем свидетельствуют торговые лицензии. В декабре 1453 г. в «Большой Красной Книге» зарегистрирована лицензия, пожалованная Уильяму Керуиру для плавания в Аквитанию и обратно. Иногда бристольские и лондонские купцы торговали совместно. Так, 21 июня 1434 г. совместное охранное свидетельство на испанский корабль получили Дэвид Селли, купец из Лондона, и Уолтер Пауэр, купец из Бристоля. В марте 1439 г. лицензию на отправку корабля «Катерина» в Исландию получили Стивен Форстер, Уильям Кэнинджес и Джордан Спринг. Стивен Форстер, рыботорговец из Лондона, по предположению Э. Кэрус-Уилсон владел совместно с Уильямом Кэнинджесом кораблями «Мэри Редклиф» и «Катерина». Примечательно, что он назвал Уильяма Кэнинджеса в числе своих душеприказчиков и оставил щедрые пожертвования различным бристольским церквям. В его доме в Лондоне умер один из сыновей Кэнинджеса.

В 1479 г. Джон Банистер из Лондона совместно с бристольскими торговцами импортировал вино из Бордо. М.М. Яброва пишет о двух купцах — Ричарде Хэдоне из Бристоля и Джоне Джейрстенте, лондонском бакалейщике, создавших торговое объединение по типу комменды.

О тесных деловых связях между купцами двух городов говорит большое количество денежных обязательств и финансовых расчетов. В 1390 г. лондонские торговцы выдали заём с целью оплаты лоцманских сборов бристольским купцам, которые доставляли фиги из Сэндвича в Лондон. Фиги в зимние месяцы постоянно привозились из Испании и Португалии, поэтому участие в этом деле бристольцев вполне естественно.

Большинство сведений о финансовых сделках дошло до нас благодаря судебным тяжбам, ибо если долг возвращался вовремя, то у нас мало надежды узнать о нем. Интересный материал о связях бристольских и лондонских купцов содержится в письмах лондонских мэров, адресованных мэрам и общинам разных городов. В ноябре 1350 г. мэр, олдермены и общины Лондона направили письмо мэру и общинам Бристоля в связи с жалобой Симона Франкиса. Названный Симон жаловался на то, что его товары и движимое имущество, а также шерсть Эндрю Обри, тоже жителя Лондона, были захвачены из-за тяжбы с Никласом Доббинсоном и Томасом Рестелейем, бюргерами Бристоля, по поводу 100 золотых крон, отправленных Томасу Франкису, агенту Симона Франкиса. Мэр Лондона заверяет мэра Бристоля в том, что Томас не был агентом Симона ни во время займа, ни до того, поэтому несправедливо, что отвечать за долг своими товарами должны Симон и Эндрю Обри.

Во втором письме от 15 января 1351 г. по этому же поводу имеются интересные уточнения. Выясняется: шерсть Эндрю Обри была захвачена в Уэльсе, и мэр Лондона отмечает, что Уэльс находится в пределах юрисдикции бристольского мэра. Во-первых, это показывает границы территорий, на которые распространялось влияние Бристоля. Во-вторых, позволяет предположить, что из-за уэльской шерсти между лондонскими и бристольскими торговцами возникало соперничество. И, в-третьих, сам факт передачи 100 золотых крон мнимому агенту Симона Франкиса свидетельствует о каких-то совместных финансовых и торговых делах между лондонцами и бристольцами.

Из второго письма становится ясно, что в обеспечение долга были не только конфискованы шерсть и другие товары в Англии, но также захвачено на указанную сумму вино в Бордо. Мэр Лондона замечает, что таким образом Николас Доббисон и Томас Рестелей «намереваются получить сумму дважды, вопреки совести, закону и разуму». Поэтому можно сделать вывод, что одни и те же люди и в Лондоне, и в Бристоле занимались одновременно торговлей шерстью и вином, т.е. жесткого разделения между купцами по составу экспорта и импорта не было.

В рассматриваемом случае мы вновь сталкиваемся с практикой репрессалий. Бристольцы захватили товары не тех людей, кому передали деньги, хотя и мотивировали это заявление тем, что должник был агентом пострадавшего. Лондонский мэр просит своего коллегу «объявить всем вашим собратьям бюргерам, чтобы они не одалживали свои товары и движимое имущество только на свой страх и риск, чтобы избегать каких-либо споров, относящихся к займам такого рода». В случае, если вопрос не будет решен положительно, мэр Лондона угрожает тем, что «возникнет необходимость докучать их людям, прибывающим в Лондон».

Практика репрессалий в данном случае применяется не только в отношении купцов из других стран, но и к местным торговцам. Это показывает, что в середине XIV в. жители других городов еще воспринимались как «чужеземцы». Конечно, подобная практика мешала нормальной торговле, поэтому мэр Лондона говорит о ней, как о нежелательном способе решения возникающих споров.

Еще одно письмо, отправленное мэру и бейлифам Бристоля, свидетельствует о тесных связях между купцами двух городов. По просьбе Джона де Уэстона, лондонского суконщика и душеприказчика Майкла Майнота, мэр Лондона просит взыскать с душеприказчиков покойного Роджера Тертла, бристольского купца, долг указанному Майклу в 52 ф. ст. и 13 больших бочек вина или их стоимость, т.к. Роджер Тертл умер, не уплатив долг. Можно предположить, что или упомянутые купцы совместно занимались импортом вина, или Р. Тертл снабжал им М. Майнота, который организовывал розничную продажу.

От XV в. тоже сохранились документы о судебных тяжбах между лондонцами и бристольцами по поводу долгов. В середине XV в. (примерно в 1452–57 гг.) Джордж Айрленд, лондонский олдермен, подал прошение в бристольский стапельный суд мэру Уильяму Кодеру и другим судьям о взыскании долга с Алисы Саттон, душеприказчицы ее покойного мужа. Размер долга, правда, не указан. Но хочется отметить интересную деталь — лондонский олдермен подал прошение не в городской суд, а в стапельный. Поэтому мы вправе предположить, что купец из Лондона был членом бристольского Стапля, иначе не понятно, почему он прибегает к услугам не мэра города, а мэра Стапля, не городских, а стапельных судей.

Кроме деловых связей между жителями двух городов существовали дружеские и родственные связи. Об этом свидетельствуют письма частных лиц, а также завещания. Например, 8 сентября 1352 г. лондонец Джон де Престон пишет своему другу Роберту де Оксенфорду, бристольскому бюргеру, чтобы тот помог ему вернуть различные вещи от своего прежнего арендатора, уехавшего в Бристоль. В завещании Уильяма Иннинга, оруженосца (“armiger”) и бюргера Бристоля, оставлены на память Джону Дерему, галантерейщику и олдермену из Лондона, две серебряные чаши и пара кольчуг.

Брат знаменитого бристольского купца Уильяма Кэнинджеса Томас Кэнинджес в последней четверти XV в. был гроссером и олдерменом Лондона. Уильям Ноуллз, гроссер из Бристоля, — брат Томаса Ноуллза-младшего из Лондона, тоже гроссера и одного из самых богатых купцов. Вполне вероятно, что упоминавшийся Стивен Форстер, лондонский рыботорговец, был родственником Джона и Ричарда Форстеров, бристольских купцов и в разное время мэров города. Тогда станут более понятными его тесные связи с Уильямом Кэнинджесом.

Тем не менее, тесные деловые, дружеские и родственные связи купцов разных городов не снимали вопроса о торговой конкуренции между ними. Об этом говорят упоминавшиеся захваты и конфискации товаров. Иногда бристольские купцы перехватывали товары, предназначенные для купцов из других городов. Выше уже упоминалась жалоба генуэзца Николо де Бригнали на захват корабля с товарами, предназначенными для Саутгемптона и Лондона. В июле 1389 г. мэр, шериф и бейлифы Бристоля подали прошение лорду-канцлеру, касающееся еще одного генуэзского карака, нагруженного квасцами и другими товарами для Лондона. Этот карак был захвачен кораблем из Байонны и доставлен в Бристоль. Бристольцы просили разрешить им разгрузить корабль, «так как в настоящее время указанных товаров мало в порту, и на них большой спрос». Перед этим было получено предписание короля доставить корабль в Лондон, но в ответ на указанное прошение 29 июля пожаловали лицензию на его разгрузку в Бристоле. Вряд ли данный факт мог понравиться лондонским купцам, которым предназначался этот груз.

Таким образом, источники показывают: будучи региональной столицей на западе Англии и занимая ведущее положение в региональной торговле, Бристоль играл важную роль в создании национального рынка. Наряду с Лондоном, который был экономическим и политическим центром страны, Бристоль способствовал складыванию в Англии единого экономического пространства.

К концу XV в. в связи с концентрацией все большей части внешней торговли в руках Лондона, падает роль Бристоля и во внутренней торговле, поскольку она была тесно связана с его экспортом и импортом. Вновь повышение значимости Бристоля в торговле начинается со времени регулярных плаваний в североамериканские колонии.

 

§ 1. Ремесленные гильдии

В XIX в. У.Дж. Эшли отмечал практическое отсутствие исследований и опубликованных материалов по истории ремесленных гильдий провинциальных городов Англии. И хотя после этого появлялись отдельные научные труды и издания источников, положение почти не изменялось до конца XX в. В 1992 г. Джервейс Россер в рецензии на сборник «Английская средневековая промышленность: ремесленники, техника, изделия» писал, что «изучение развития промышленности в Средние века страдало от общего пренебрежения, которое историки только недавно начали преодолевать». В 2016 г. К. Кассой в уже упоминавшейся рецензии на книгу Дж. Россера заметила: «Поскольку объем исследований возрастал, они становились все более фрагментированными».

Не представляет исключения и изучение развития бристольской промышленности в Средние века. А ведь Бристоль и его округа на протяжении всего периода существования более чем какой-либо другой регион Англии (за исключением Лондона) проявляли постоянную промышленную активность, и поэтому город является одним из старейших ремесленных центров страны. С самого начала катализатором ремесленного развития Бристоля был его порт. Кроме ремесел, которые обеспечивали потребности жителей, наличие порта стимулировало большое количество вспомогательных производств, таких как парусное, канатное, производство цепей, бондарное (для производства бочонков и бочек, необходимых для кораблей, совершавших длительные плавания). Возможность вести широкую экспортную торговлю, которую предоставлял порт, способствовала расширению традиционных производств.

Одним из самых ранних в Бристоле и окрестностях было производство шерстяных тканей, которое сосредоточивалось в пригороде Рэдклиф на южном берегу Эйвона, вокруг церквей Темпль и Св. Томаса-мученика. Другим старейшим производством города было мыловарение, которое обслуживало в первую очередь нужды шерстяной промышленности. Оно же оказалось и первым ремесленным процессом, использовавшим местные запасы угля. Уголь сначала добывался из поверхностных разработок в окрестностях Кингсвуда, старинного Королевского леса у восточной границы Бристоля. Позднее его постоянно добывали во многих местах вокруг города, и далее на севере Сомерсета. Кроме мыловарения большое количество угля использовалось в пивоварении, изготовлении стекла, гончарном деле и производстве металла. Наличие собственного угля наряду с существованием порт — наибольшее преимущество Бристоля.

Конечно, перечисленные отрасли производства не охватывают весь круг ремесленных профессий, существовавших в Бристоле, в котором, как и в любом средневековом городе, их был не один десяток. В списке плательщиков тальи 1313 г. в Бристоле перечислены лица 122 специальностей. Для сравнения можно отметить, что в этот же период документы городского суда Честера упоминают 50 ремесленных специальностей, такое же количество указывает список налогоплательщиков Кембриджа в 1314–1315 гг., фрименские списки Кентербери — около 70, список налогоплательщиков подушной подати 1381 г. в Оксфорде — более 80, в Йорке — 126, список фрименов, получивших лондонское гражданство в 1309–1312 гг. более 120 специальностей.

По «Списку Бристольской книги учеников», начатому в середине XVI в., можно насчитать 75 специальностей (хотя, конечно, в этом документе были учтены не все профессии). Для XIV–XV вв. мы располагаем постановлениями, которые касаются по меньшей мере 30 специальностей, записанных в «Малую Красную Книгу».

Остановимся теперь на организации ремесла, поскольку вопрос этот в применении к английскому городу остается достаточно сложным. Как известно, основной формой объединения ремесленников в средневековых европейских городах были цехи. В английских документах мы встречаемся с термином «гильдия» (от древне-герм. “Gilda” — союз, объединение), он был распространен достаточно широко: известны торговые гильдии (“gilda mercatoria”), гильдиями назывались религиозные общины, союзы защиты и прочие. Помимо этого встречается понятие «ремесленная гильдия», что для Англии является равнозначным ремесленному цеху. Кроме того, в источниках для определения ассоциаций ремесленников часто употреблялись термины «мастерство» и «искусство».

В том, что ремесленные гильдии были основной формой объединения ремесленников в средневековых английских городах, согласны практически все исследователи, занимавшиеся этим вопросом. Но в оценке самостоятельности цеховых организаций по отношению к городским властям и государственным структурам, объема их прав, функций, роли в развитии производства существуют значительные разногласия. Если одни историки, такие как УДж. Эшли, X. Хитон, У Дж. Хоскинз и др. считали цеховую организацию ремесла с жесткой регламентацией, мешавшей в XIV–XV вв. прогрессивному развитию промышленности, вполне самостоятельной структурой, то Дж.Р. Грин, Э. Липсон, М. Добб и др. отводили гильдиям роль инструментов экономической политики городских советов. О том, что оценка роли ремесленных цехов в жизни средневековых английских городов до конца XX в. не устоялась, свидетельствуют работы X. Суонсон и Дж. Россера. Хедер Суонсон, обращаясь к материалам XIV–XV вв., отвергает мнение о том, что ремесло в английских провинциальных городах развивалось в рамках профессиональных объединений, и утверждает, что профессиональная структура этих городов была «мнимой». Она рассматривает цехи XIV–XV вв. как абсолютно несвязанные с ремесленными объединениями XII–XIII вв., как «нарочито и искусственно созданные городскими средневековыми властями». Кроме того, X. Суонсон утверждает, что к XV в. «средневековые английские города не душились истощенными и неподвижными гильдиями; не будет большим преувеличением сказать, что экономика функционировала в значительной степени независимо от них». Дж. Россер также считает: «Подавляющее большинство гильдий, однако, не были привязаны к одному ремеслу, но собирали представителей различных профессий». Имея в виду исследователей, он замечает: «Интерпретация гильдий всегда была политическим вопросом, и это так и продолжает оставаться».

Опираясь на данные бристольских источников, попытаемся выяснить, какие позиции занимали ремесленные цехи в городском производстве, насколько жестко и в чьих интересах проводилась политика регламентации, каковы были судьбы гильдейской организации в позднее Средневековье и другие вопросы.

Мы не будем касаться раннего этапа возникновения ремесленных гильдий в английских городах, он основательно рассмотрен Я.А. Левицким. Заметим только, что отдельные случаи появления ремесленных гильдий отмечаются в начале XII столетия, к концу его они становятся более многочисленными, а в XIII в. цехи возникают почти во всех отраслях производства. Если в «Казначейских свитках» за ИЗО г. упомянуты 7 ремесленных гильдий в различных городах Англии, то к началу XIV в. их уже были десятки в каждом городе.

Первыми в Бристоле, как и в других английских городах, появились гильдии ткачей и сукновалов. Это естественно, поскольку на ткани всегда существовал достаточно большой спрос для того, чтобы многие люди всецело посвятили себя данной работе. То, что гильдия сукновалов Бристоля в Ордонансе от 1346 г. упоминает 12 наиболее «почтенных» и 76 прочих членов, говорит о ее значительности. В XIV в. кроме ткачей и сукновалов свои профессиональные организации в Бристоле имели красильщики, портные, изготовители кордовской кожи (“cordwainers”), дубильщики, оловянщики, бондари, кузнецы, пивовары, пекари, цирюльники, суконщики, хотя последних нельзя отнести к собственно ремесленникам. Повара, видимо, не имели гильдии, хотя в других городах, например, в Лондоне и Йорке, она существовала. В «Малой Красной Книге» только указывается место, где повара собирались и торговали своей продукцией — “Cokyn Rew in the Hye Street”. Трудно сказать что-то определенное о времени появления гильдии бондарей, хотя производство бочек для города, ведущего широкую внешнюю торговлю, было необычайно важным. В 1439 г. городской совет принял постановление для 22 мастеров «искусства» (“arte”) бондарей.

После инкорпорирования объединения ремесленников в официальных документах обычно упоминались как «ремесло» (“craft”) или «мастерство» (“mistery”). Поэтому сохранение за бондарями определения “arte” позволяет предположить, что они в указанное время вряд ли имели свою профессиональную организацию с определенными правами. Однако в 1479 г. изготовители луков (“bowyers”) и стрел (“fletchers”) обратились в городской совет с просьбой, чтобы их признали в качестве корпорации (“comburgeisez of a Craffte corporate”) с такими же свободами, как у гильдии бондарей.

В XV в. все эти гильдии продолжали существовать и, более того, появился ряд новых. Возможно, некоторые из них возникли еще в XIV в., хотя правила, регулировавшие их деятельность, были записаны позже, т.е. в начале XV в. Не затрагивая пока других причин образования гильдий, отметим, что выделение новых профессий в отдельные гильдии свидетельствовало о все более углублявшемся разделении труда.

Интересные сведения дает ордонанс 1450 г. из «Большой Красной Книги» Бристоля. В нем приведен список ремесленных гильдий, которым бесплатно раздавалось вино в день Св. Иоанна и Св. Петра. Количество членов гильдий в списке не указано, но по числу галлонов вина можно понять, какие гильдии были наиболее многочисленными. На первом месте, как и в XIV в., стоят гильдии ткачей и сукновалов (получавших по 10 галлонов), потом портные и сапожники (по 8 галлонов), мясники (6 галлонов) и т.д. Как самостоятельные упоминаются гильдии дубильщиков (“tanners”) и сыромятников (“whitawers”). Еще более дробное разделение труда наблюдалось в кузнечном деле: по 4 галлона вина выдавалось кузнецам (“smiths”), ковочным кузнецам (“farriers”), ножовщикам (“cutlers”), замочникам (“locksmiths”) и 3 галлона волочильщикам проволоки (“wire drawers”). Как отдельные гильдии записаны изготовители луков и стрел, которым полагалось по 2 галлона вина.

Гильдии лучников, изготовителей тетивы и стрел появились в английских городах, вероятно, с распространением большого лука как стандартного вооружения пехоты. Большие (или длинные) луки впервые были использованы англичанами во время уэльских войн Эдуарда I, и вновь с успехом в войне против шотландцев в 1290 г. Эдуард I не организовывал централизованного снабжения оружием своих армий: пехотинцы имели оружие, купленное в своей местности. До правления Эдуарда III правительство не несло никаких обязанностей по снабжению войск, и только при этом короле шерифам отдельных графств направлялись предписания, определявшие качество вооружения, которое должно было отправляться в крепость или, как это принято на севере, прямо к границе или в порт для погрузки на корабли. Результатом этих предписаний, видимо, стало создание специальных гильдий изготовителей луков, стрел и тетивы.

Вопрос о причинах образования новых цехов нужно рассматривать не только в связи с углублением разделения труда. Еще У.Дж. Эшли отмечал, что в XIII в. гильдии возникали по инициативе ремесленников для защиты своих интересов, и муниципальные власти противились их созданию. Со времени правления Эдуарда I (1272–1307) отношение к возникавшим ремесленным гильдиям изменилось — им стали оказывать покровительство. Но не в интересах ремесленников, а с полицейскими и фискальными целями, чтобы удобнее было осуществлять надзор за ремеслом. Тем не менее, речь идет именно о покровительстве и контроле, а не об искусственном создании организаций ремесленников: инициатива, как и прежде, исходила от самих мастеров.

Каковы же были функции цехов? Как известно, первоначальная цель возникавших организаций заключалась в контроле за производством и сбытом. В рассматриваемое время эта задача сохранялась, а ее выполнение облегчалось тем, что в XIV–XV вв. цены на большинство потребительских товаров определялись не в масштабе всей страны, а в пределах одного города и его округи. Прежде всего, во всех цехах обращалось особое внимание на сырье, с которым работали ремесленники. Так, в гильдии ткачей следили за качеством нитей основы и самого сукна в середине и по краям, у красильщиков — за качеством вайды, а также технологией ее приготовления и хранения, у кожевников и дубильщиков — за качеством кожи и шкур.

Такое внимание к сырью вполне объяснимо: от него зависел конечный результат работы. Высокое качество изделий обеспечивалось и жесткими правилами технологии, контролем за формой орудий труда и пр. В мотивировочной части постановлений обычно на первое место выдвигается вопрос о престиже профессии и славе города. Например, ткачи в 60-е гг. XIV в. отмечали, что строгие правила нужны, «чтобы в городе производилось хорошее и правильное сукно, как для сохранения доброй славы города, так и для выгоды, которую можно получить от продажи сукна», тогда как продажа некачественного сукна ведет «к большому бесчестию и позору этого почтенного города». Конечно, нужно учитывать, что жители средневековых городов всегда стремились сохранять и приумножать славу родного города, но вопрос выгоды играл не менее важную роль. Тех же ткачей очень беспокоило, что недобросовестные работники «опорочили названное производство мошенническими сукнами», а это может подорвать доверие покупателей. Красильщики, не ссылаясь на престиж города, прямо указывают, что некачественная окраска сукна и шерсти ведет «к большому ущербу владельцев и бесчестию вышеназванной гильдии и тканей этого города».

Попытки фальсифицировать сырье были характерны не только для Бристоля. В 1428 г. Йоркские ремесленники встревожились деятельностью Джона Лиллинга, одного из ведущих купцов города, торговавшего «фальшивым» железом. На суде выяснилось, что он пригрозил двум кузнецам «телесными повреждениями, если они не откажутся свидетельствовать против него». Подобное мошенничество было распространено и среди богатых кузнецов и волочильщиков проволоки Ковентри.

Интересно отметить, что большое количество дошедших до нас сведений об обманах и нарушениях дает представление об уровне нравственности в деловых отношениях в Средние века. Безусловно, ремесленники стремились сохранить высокий авторитет своей профессии, и они вовсе не лицемерили, когда писали о «доброй славе» города и своей гильдии или о позоре, который навлекают на них недобросовестные люди. Но приведенные постановления о нарушениях появлялись потому, что существовало стремление обманывать и мошенничать — недовешивать, обмеривать, подсовывать недоброкачественные изделия и т.п. Поэтому вряд ли стоит переоценивать профессиональную честность средневековых ремесленников, хотя несколько веков строгого контроля сделали свое дело: уровень ремесла был очень высок.

Кроме качества сырья и готовых изделий строго оговариваются время работы (например, у ткачей в 1346 г. была запрещена работа ночью), место расположения инструмента, размер оплаты труда подмастерьев и наемных работников, сроки найма на работу и пр. Во многих ордонансах уточняются сроки ученичества, но нужно отметить, что записи эти появляются только в начале XV в. — у сукновалов между 1414 и 1425 гг,, у цирюльников и бондарей в 1439 г.

В статутах явно прослеживается стремление гильдий сохранить за своими мастерами монополию на занятие тем или иным ремеслом.

Цехи охраняли своих членов от конкуренции пришлых ремесленников (отсюда, например, запрет заниматься ткачеством людям, не являющимся полноправными горожанами). В 1355 г. в ордонансе ткачей было записано, что «ни один ткач не останется в гильдии ткачей в городе Бристоле, если он не станет бюргером и не будет допущен к городским привилегиям (recipiatur in ibertatem)».

В XIV и XV вв. получение статуса полноправного горожанина связывалось с членством в какой-то гильдии. Это видно не только из приведенного постановления ткачей, но также из ордонанса красильщиков 1407 г. В нем принятие в цех одновременно означало допущение к свободам города. Правда, сделана оговорка, что мэр «имеет власть и право допустить [к привилегиям] и сделать бюргером любого человека, представленного ему, как он привык прежде, несмотря на эти постановления». В 1408 г. то же самое условие мы находим в постановлении для гильдии кожевников и сапожников, с такой же оговоркой.

Речь идет не о получении статуса бюргера вообще, о полноправии, а о том, чтобы внецеховые ремесленники не были полноправными горожанами. Это подтверждается еще одной оговоркой: чужеземцы-кожевники, прибывшие в город, чтобы отправиться за море, могут для своего пропитания работать в течение того времени, пока ждут отъезда. Такое же правило установили и сукновалы. Значит, в предыдущих постановлениях речь идет только о бристольцах — не членах цеха. Беспокойство мастеров вызывала и конкуренция сельских ремесленников, чем объясняется запрещение посылать в деревню шерсть для прядения и сукно для валяния. Подробнее об этом еще будет идти речь.

По своим функциям ремесленные гильдии в английских городах мало чем отличались от таковых в немецких или французских, но применительно к Бристолю нужно отметить одну особенность — в регламентах бристольских цехов в XIV–XV вв. намного меньше уравнительных требований, чем в постановлениях ремесленных цехов городов континентальной Европы. Так, ни в одном из ордонансов мы не находим определения количества учеников и подмастерьев, которых может иметь один мастер. Единственным исключением является гильдия сапожников, которая постановила в 1364 г., что мастер может иметь только одного подмастерья, работающего по соглашению сроком на 1 год. Также не оговаривается количество орудий труда в одной мастерской, сколько может покупать сырья и производить готовой продукции тот или иной ремесленник.

Это характерно и для других английских городов. Например, хотя большинство ткачей в Йорке в 1450–60 гг. имело по одному ученику, но были и такие, которые заключали договор сразу с 3–6 учениками. Для Бристоля данный факт, вероятно, объяснялся тем, что значительная часть ремесел ориентировалась на экспорт, и это смягчало в какой-то мере остроту вопроса о рынке сбыта. Правда, в XVI в. мы уже встречаемся с попытками ограничить число учеников и подмастерьев, но связаны они были с временной утратой Бристолем ведущих позиций во внешней торговле и конкуренцией со стороны новых форм организации производства — системы раздачи сырья, кооперации и мануфактуры.

Кроме контроля за производством и сбытом у цеховой организации были и другие функции. Очень важной причиной для объединения являлась необходимость оказывать в случае нужды помощь друг другу. Достаточно подробно об этом пишет Дж. Россер в третьей главе, которая называется «Содружество», своей последней монографии. Но в ордонансах гильдий именно эта сторона деятельности гильдий менее всего отражена. Возможно, факт объясняется тем, что городские власти данная проблема заботила мало, поэтому в официальных документах подобные вопросы не находили отражения. Тем более интересна запись от 1395 г., касающаяся гильдии цирюльников: часть денег, заработанных в определенные дни (шесть воскресений осенью и ближайшее воскресенье перед Рождеством), предписывалось раздать «среди нуждающихся и бедных мастеров вышеуказанной гильдии, которые будут в то время». Несомненно, подобная практика существовала и в других цехах.

На профессиональных объединениях лежала еще одна обязанность — организация праздничных шествий и представлений. Не нужно думать, что это не было особенно важным. В Средние века зрелища и процессии считались делом религиозным, которое общественное мнение требовало поддерживать и исполнять. Наиболее богатые и влиятельные цехи должны были организовывать постановку одной из картин в серии театральных представлений во время праздника Тела Христова, а там, где представление не ставилось, устраивать торжественные процессии. Все это требовало значительных расходов, а значит взносов со стороны членов гильдии.

Поэтому понятно требование запретить заниматься ремеслом тем, кто не принимал участие в общих расходах. Например, ткачи Бристоля в ордонансе 1419 г. записали, что мастера и подмастерья должны идти в праздничных процессиях. Те, кто будут уклоняться, обязаны заплатить штраф в 4 пенса в пользу общины и гильдии. В 1490 г. штраф за отказ от участия в процессии поднялся до 12 пенсов. Кроме того, отмечалось, что все мастера и подмастерья «должны быть участниками во всякого рода издержках и расходах, которые могут последовать в будущем на лампы и факелы на представлениях в праздники Тела Христова, Рождества Св. Иоанна Крестителя, апостолов Петра и Павла или на какие-либо другие дела, предписанные смотрителями этой гильдии». Интересно отметить, что в данном случае мастера и подмастерья уравнивались в своих правах, а вернее сказать — в обязанностях.

Об этом же идет речь в ордонансе кожевников 1425 г., в котором мастера жалуются мэру и совету города на то, что в их гильдии находятся люди, не желающие нести общие расходы на «лампы и другие предметы» для праздничных процессий. Вопрос об этих расходах решается на общих собраниях, но указанные люди не желают на них приходить. За такое поведение кожевники просили установить штраф в 12 пенсов.

Какова же степень самостоятельности цеховых организаций по отношению к городским властям и насколько велик объем их прав? Были ли они совершенно независимыми организациями, издававшими постановления с целью регулирования цен, объема произведенной продукции, качества работы и т.п., имевшими над своими членами независимую юрисдикцию по вопросам ремесла? Или гильдии являлись фискальными и юридическими органами городских советов? Ответ не может быть однозначным ни в первом, ни во втором случаях, поскольку объем прав и функции менялся с течением времени и различался у гильдий.

Судя по текстам документов, большинство статутов и ордонансов XIV–XV вв., записанных в «Малой Красной Книге», составлялось самими ремесленниками, а одобрение городского совета было нужно для того, чтобы придать постановлениям обязательную силу. В этом отношении очень характерно постановление для гильдии сапожников от 1364 г. Мастера гильдии просят, «чтобы ордонансы, составленные среди них с их общего согласия, были утверждены и поддержаны мэром и добрыми людьми для сохранения навечно». В конце документа записано: «После чего вышеназванный мэр и добрые люди, обеспокоенные бедами, которые могут постичь названный город, если подходящие меры не будут приняты, все вышеперечисленные ордонансы поддержали и утвердили».

В мотивировочной части ордонанса для красильщиков от 1407 г. мастера просят: «Пожаловать вашим просителям нижеследующие постановления». Иными словами, текст постановления был составлен заранее и только представлен мэру и городскому совету на утверждение. Завершается документ следующими словами: «И после просмотра названной петиции и вышеуказанных постановлений мэром и городским советом установлено, что все мастера названного ремесла крашения, проживающие в пределах привилегии Бристоля, должны предстать перед мэром, чтобы выслушать их постановления и решить, будут ли они согласны и дадут на них санкцию или нет». А для «сохранения и поддержания их постановлений» была приложена печать мэра Бристоля. То же самое можно сказать об ордонансе сукновалов за 1406 г., в котором мастера просят «очень осмотрительный и честный совет подтвердить в отношении вышеуказанных просьб, что все их хорошие ордонансы, записанные в протокол, должны точно соблюдаться и охраняться, и должным образом приводиться в исполнение».

Не стоит переоценивать самоуничижительную форму обращения к городскому совету. Например, в упоминавшемся постановлении для гильдии красильщиков записано, что к мэру и совету «обращаются названные мастера», но эта фраза переделана из «просят ваши бедные и скромные сограждане этого города». А ведь гильдия красильщиков — одна из самых богатых и влиятельных в городе, многие ее члены были крупными оптовыми торговцами, членами того же самого городского совета. Подобострастные обороты в официальных обращениях были скорее традиционными формами, применявшимися средневековыми горожанами.

Приведенные документы показывают, что основная масса постановлений принималась по инициативе самих мелких производителей, объединенных в гильдии. Это позволяло им сохранять монополию в сфере производства и обеспечивать стабильный сбыт продукции. Но вовсе не значит, что муниципалитет вел себя совершенно пассивно в отношении ремесленных гильдий. Чаще всего мэру и городскому совету предоставлялось право вносить изменения в предложенные постановления. В ордонансе для ткачей 1490 г. мы читаем: «И поскольку, как мы полагаем, вышеперечисленные просьбы названных мастеров основаны на здравом смысле и чистой совести, то мы, названный мэр, шериф и городской совет с нашего общего согласия разрешили, постановили, утвердили и предписали соблюдать и сохранять в том виде и форме, как названными мастерами-ткачами выше требуется; сохраняя за собой и нашими преемниками право и власть перечисленные постановления и каждое из них отменять, дополнять или уменьшать в любое время в будущем, как нам будет удобно, во славу Бога, чести названного города и блага этой вышеназванной гильдии».

Городское управление было заинтересовано в жестком контроле за ремеслом по разным причинам. От этого в значительной мере зависели поступления денег в городскую казну: все штрафы за нарушение регламентов обычно делились поровну между цехами и общиной города. Подобный контроль облегчал исполнение полицейских функций. Тем более что многие члены городского совета одновременно являлись членами ремесленных гильдий, поэтому было бы очень странно, если бы они безразлично относились к принимаемым постановлениям или не оказывали влияния при их составлении.

Конечно, реальность не всегда совпадала с постановлениями гильдий и городских советов, и не все ордонансы проводились в жизнь. Но трудно согласиться с X. Суонсон в том, что приводимые документы не могут показать «экономическую структуру города», а скорее отражают тот порядок, «который власти желали видеть навязанным обществу». Ведь принятие постановлений вызывалось какими-то определенными причинами со стороны гильдий и имело вполне определенную цель. Значит, нельзя сказать, что они не отражали экономическую реальность. Важнее разобраться, почему те или иные постановления не выполнялись, и чьи интересы при этом сталкивались.

Между различными гильдиями наблюдалась большая разница в степени самостоятельности и объеме прав. Чем многочисленнее и богаче была гильдия, тем большими правами в отношении своих членов она обладала. Ежегодно все мастера созывались на общие собрания, на которых обсуждались различные вопросы. Наиболее подробно это описано в Петиции бристольской гильдии ткачей от 1490 г., адресованной мэру и городскому совету. Из нее видно, что у ткачей было собственное помещение — “Weuers hall”, где они собирались для обсуждения «общих вопросов, касающихся добрых правил названной гильдии». Специальные люди (“wexmen”) отправлялись, чтобы вызвать нарушителей на общее собрание мастеров «для оправдания за их плохие дела». Гильдия имела определенные судебные права в отношении своих членов. И если какой-нибудь мастер или подмастерье «не пожелает предстать перед судом мастеров этой гильдии в их названном зале и дать показания в их присутствии», он должен был заплатить 12 пенсов.

Гильдия ткачей, как и большинство других ремесленных объединений, могла решать в своем суде мелкие споры, разбирать незначительные проступки, дела о нарушениях постановлений. В Лондоне, помимо этого, гильдия решала вопросы об «исках, вытекающих из долговых обязательств, договоров и соглашений». Но даже такая богатая и влиятельная гильдия не обладала независимой юрисдикцией. За городским советом и мэром признавалась вполне реальная власть, в силу которой они могли издавать постановления, обязательные для любой из гильдий. Арестованные нарушители после того, как они «оправдаются» перед судом мастеров, «забираются и представляются бейлифам названного города Бристоля и остаются у них до тех пор, пока каждый из указанных штрафов и конфискации не будут уплачены мэру города».

Некоторые ремесленные организации вовсе не имели судебной власти, и единственной их обязанностью был контроль за процессом производства и отправка нарушителей постановлений к бейлифам или мэру. Однако вряд ли всем ремесленным цехам предоставлялись лишь полицейские функции, а полнота власти над членами гильдии сосредотачивалась в руках городского управления.

На гильдейских собраниях обсуждались не только внутрицеховые, но и общегородские вопросы — организация праздников и шествий, благоустройство и охрана города, а кроме того, собирались взносы на общие нужды. На этих же собраниях выбирались должностные лица гильдии — Мастер (“Maistur”, “Meistre”), присяжные, смотрители, помощники смотрителей (в разных ремеслах должностные лица назывались по-разному). Именно они были наиболее влиятельными членами ремесленной организации. Правда, в особенно богатых цехах, в которых имущественное расслоение зашло достаточно далеко, должностных лиц выбирали уже не на общем собрании. Например, в 1389–90 гг. ткачи постановили, что «ежегодно четыре олдермена будут избираться двенадцатью наиболее достойными людьми названной гильдии» в качестве смотрителей за исполнением принятых ордонансов.

Во всех гильдиях должностные лица избирались из наиболее уважаемых людей, а затем их утверждал мэр. Очень подробно данная процедура записана у сукновалов и кожевников. В 1406 г. в Ордонансе сукновалов сказано: «Четыре прюдома (prodehommes) названного ремесла должны каждый год избираться из них и, присягнув перед мэром, обнаруживать все виды нарушений, которые в будущем могут быть совершены в названном ремесле». А кожевники в 1408 г. записали: «Два мастера гильдии будут ежегодно избираться общим собранием мастеров названного ремесла в городе Бристоле, а их имена передаваться мэру Бристоля <…>, и после этого они должны присягнуть на Святом Евангелии…».

Обязанности этих должностных лиц, которые они исполняли в течение года, были обширными и достаточно обременительными: они осуществляли контроль за производством и продажей, за наймом подмастерьев и учеников, решали споры между мастерами, следили за общественной нравственностью. О повседневных обязанностях смотрителей (присяжных) есть сведения во многих постановлениях: в 1406 г. сукновалы постановили, что их смотрители должны «дважды в неделю проверять каждый дом названного цеха»; в 1415 г. дубильщики записали: мастер и два смотрителя «должны делать проверки каждую неделю так часто, как будет нужно», такие же обязанности имелись у приставов цеха ткачей.

К концу XIV в. права присяжных были уже очень велики. Прежде всего, без их согласия ни один мастер не мог нанять подмастерье или работника, об этом почти в одних и тех же выражениях говорится в постановлениях красильщиков, кожевников, ткачей. В 1407 г. красильщики записали: «Никакой слуга или ученик названного ремесла отныне не будет допускаться к свободам Бристоля, чтобы стать полноправным бюргером и заниматься названным ремеслом, если только не будет засвидетельствовано в суде перед мэром названными двумя мастерами, что они являются умелыми и хорошо обученными указанному ремеслу». В следующем году кожевники повторили это постановление. Ткачи в 1490 г. добавили к профессиональной проверке удостоверение в добропорядочности, которое должны давать присяжные: «Отныне ни один человек не будет допущен к работе ткачей узкого сукна или заниматься этим ремеслом до того, как он будет экзаменован мастерами названной гильдии ткачей, которые будут в то время, и он будет представлен мэру и казначею города <…> как обладающий навыками и [человек] доброго и законного состояния».

Присяжные определяли и заработную плату, которая полагалась работникам. И хотя обычно этот вопрос оговаривался в ордонансах разных гильдий, сукновалы в 1381 г. постановили: «Если кто-либо, не являющийся членом этой гильдии, придет в город, чтобы работать в его пределах, то он должен получать свою плату по усмотрению инспекторов (sourueiours) гильдии». У тех же сукновалов смотрители имели право «наказывать слуг и работников (seruantz et laborers) этого ремесла в пределах привилегии Бристоля». В данном постановлении сделана оговорка, что если рабочие и слуги будут упорными, названные четыре мастера имеют право арестовать их и представить перед мэром для дачи показаний. Правом проводить аресты и конфискации имущества обладали и смотрители гильдии ткачей. В 1490 г. в постановлении гильдии, утвержденном мэром и советом, было записано, что смотрители имеют право «взимать указанные штрафы и производить конфискации в виде наложения ареста на имущество или же ареста каждого человека, виновного в этом». За сопротивление указанным мастерам полагался штраф в 6 ш. 8 п., который делился между бейлифами города и гильдией.

Вероятно, смотрители иногда злоупотребляли своими правами. Так, ткачи в 1389/90 г. записали, что четыре олдермена должны передавать на рассмотрение мэру все нарушения «без какого-либо утаивания или изъятия…», а у дубильщиков в постановлении 1415 г. сделана оговорка, что «названные лица должны исполнять свои обязанности без какого-либо обмана, тайного сговора или присвоения чужого имущества».

Судя по всему, выбранные смотрителями мастера не всегда добросовестно относились к делу. Так, в 1407 г. красильщики отмечали: «И в том случае, когда названные два мастера после их присяги окажутся нерадивыми в исполнении своих обязанностей <…>, они будут наказаны и оштрафованы согласно приговору мэра…». Дубильщики в 1415 г. также записали, что если их смотрители проявят «небрежность в исполнении своей службы и поиске», то заплатят штраф в 40 пенсов.

Как выясняется из ордонансов, далеко не все мастера желали, чтобы их избирали на какие-то должности. Например, у кожевников и сапожников в 1408 г. записано: «И если будет так, что названные мастера или один из них откажутся от своего избрания, тогда они или он должны подвернуться штрафу в 13 ш. 4 пенса». То же самое говорится в постановлении дубильщиков 1415 г. об избрании мастера и двух смотрителей. Кажется странным, что имея такие большие возможности влиять на дела в своей гильдии, мастера не очень охотно соглашались занимать выборные должности. Однако нужно учитывать, что эти должности были почетными, но достаточно обременительными; выполнение обязанностей отнимало много времени, а забрасывать свои дела на целый год мастера не могли, да и не желали. Тем более что в течение года, пока они находились на выборной должности, никакого постоянного жалования мастера не получали, им полагалась только часть штрафов за обнаруженные нарушения. Например, у красильщиков в 1407 г. было установлено, что «названные мастера должны иметь за их работу третью часть штрафа в 20 шиллингов».

Доля штрафа, отходившая смотрителям, в разное время и в разных гильдиях была неодинаковой. У ткачей в 1346 г. мэр получал 5 ш. 1 п., а олдермен — 40 п.; у сукновалов в 1381 г. 40 пенсов делились поровну между общиной и «контролерами сукна» (“sourueours de drap”) или за другой проступок полмарки — общине и 40 п. смотрителям и т.д. Совмещать свои и общественные интересы — довольно трудно, поэтому, например, оловянщики в 1457 г. записали: «Будет правильным для каждого Мастера (Maistur) <…>, когда он покинет город по своим законным делам, оставить на время своего отсутствия заместителя, доброго человека названного ремесла…». Постепенно главные должности в цеховом управлении перешли к богатым мастерам, которые сами не были заняты в производстве, а обеспечивали работой обедневших членов гильдии.

К XIV в. в английском ремесле складывается институт ученичества (упоминание об учениках можно встретить в ордонансах ткачей, сукновалов, красильщиков, дубильщиков, кожевников, парикмахеров, бондарей), но на протяжении двух столетий в нем не существовало каких-либо жестких правил. Большинство ордонансов XIV–XV вв. оговаривают в качестве замены ученичества удостоверение высокой квалификации подмастерья должностными лицами гильдий. Об этом говорится в цитированном выше ордонансе красильщиков от 1407 г., подтвержденном в 1439 г. В постановлении кожевников и сапожников 1408 г. почти в тех же словах повторяется распоряжение красильщиков. Как уже отмечалось, в 1490 г. ткачи тоже записали, что «ни один человек не будет допущен к работе ткачей узкого сукна или к занятию этим ремеслом до того, как его экзаменуют мастера названной гильдии ткачей, которые будут в то время».

Очень интересная оговорка содержится в постановлении дубильщиков, изданном после 1415 г.: «Если какой-нибудь человек, который не был учеником названного ремесла дубильщиков, занимается своим ремеслом, в котором он прошел ученичество, и в то же время занимается ремеслом дубильщика, смотря по тому, как соглашение это допускает, то тогда он не должен платить какой-либо сбор в пользу гильдии дубильщиков, а [лишь] гильдии, в которой он был обучен, но хозяин слуги гильдии дубильщиков пусть заплатит все вышеназванные пошлины и сборы». Запись любопытна тем, что констатирует существование у дубильщиков института ученичества, но в то же время показывает, что без него вполне обходились. В XV в. у двух гильдий — парикмахеров и бондарей — появилось требование обязательности ученичества. Думается, это было связано с процессом замыкания цеха, о чем еще предстоит сказать.

Таким образом, можно поставить вопрос о том, насколько обязательным было прохождение ученичества в бристольских ремесленных гильдиях в XIV–XV вв. На него нельзя дать однозначный ответ. Вероятно, для получения звания мастера в ряде цехов следовало пройти стадию ученичества. Только обученный всем тонкостям ремесла ученик мог рассчитывать стать самостоятельным хозяином, занять руководящее положение в гильдии или даже в городском управлении.

Хотя во многих гильдиях звание мастера, видимо, покупалось. В 1366/67 г. городской совет Бристоля постановил, что люди, не являющиеся бюргерами, могут быть допущены к привилегиям города и получить право заниматься торговлей или ремеслом, если заплатят 10 фунтов. В этом же документе отмечено: тот, кто прошел ученичество и имеет хорошие рекомендации от своего мастера или других достойных доверия людей, будет допущен к свободам города без какой-либо платы.

Выше уже шла речь о том, что у ткачей, красильщиков и кожевников допущение к свободам города происходило одновременно с принятием в цех, и наоборот. Но не случайно отмечено, что мэр «имеет власть и право» сделать бюргером любого человека, следовательно, и звание мастера можно получить по решению городских властей. Вопрос о том, кто стремился стать мастером, не обладая в полном объеме навыками ремесла, требует особого рассмотрения. Сейчас мы касаемся лишь проблемы обязательности или необязательности ученичества. Тот факт, что большинство гильдий в XIV–XV вв. не требует от слуг и работников проходить стадию ученичества, говорит о многом. Замена ученичества проверкой профессионального уровня подмастерья свидетельствует о возникновении определенного слоя людей, которые были обречены всю жизнь работать по найму. Ни в одном из постановлений не сказано, что проверка «знаний и умений» производится для получения звания мастера, а лишь для предоставления права заниматься тем или иным ремеслом. Заранее допускается тот факт, что определенное количество ремесленников никогда не станет мастерами.

В документах XIV–XV вв., как правило, нигде не оговариваются условия приема учеников — не определяется плата за обучение, способность мастера предоставить ученику надлежащие условия жизни и учебы. Например, для статутов парижских ремесленных цехов XIII в. обычными являются положения, о которых договариваются изготовители железных пряжек: «Никто не должен брать учеников, если он недостаточно благоразумен и обеспечен, чтобы мог их обучить, воспитать и поддерживать в течение всего срока, иначе дети теряют зря время, а определяющие их [в учение] добрые люди — свои деньги <…> Никто не должен продавать своего ученика, если он не уходит за море, или не лежит больной, или не оставил ремесла совсем <…> Если кто-либо из изготовителей железных пряжек продает своего ученика по этой причине, он не может иметь [другого] ученика, пока первый не доработает до конца своего последнего года; а тот, кто покупает, если он имеет другого ученика не может купить до той поры, пока его ученик будет обучаться…».

К бристольским мастерам, бравшим учеников, не предъявляли даже такого минимального требования, которое мы встречаем в XIV в. у лондонских изготовителей головных уборов: «Никто из ремесленников не должен брать ученика, если только этот ремесленник не является фрименом этого города». Лишь у ткачей в Бристоле в 1490 г. находим такую запись: ни один ткач «не должен обучать какого-либо ученика или подмастерья какому-нибудь секрету, относящемуся к названному ремеслу ткачей, прежде чем этот самый ученик или подмастерье не будет связан с этим бюргером договором между ними, заключенным и зарегистрированным городским клерком».

Срок пребывания в учениках в XIV в. определялся обычно в каждом случае особо. Ни в одном из ордонансов в рассматриваемое время об этом нет речи, и единственное замечание о сроках ученичества содержится в письме от 1350 г. мэра и олдерменов Лондона своим коллегам в Бристоле. Правда, в нем идет речь об ученике-бристольце у мастера-лондонца, о профессии которого ничего не сказано. Мастер, к которому поступил ученик, умер, а его жена вновь вышла замуж, поэтому ученик бросил работу и ушел в Бристоль. Мэр и олдермены Лондона требуют, чтобы ученик вернулся, т.к. договор был заключен на 10 лет.

В упоминавшемся постановлении городского совета Бристоля от 1366–67 гг. записано, что получить доступ к городским свободам можно было либо уплатив 10 ф., либо пройдя ученичество в течение семи лет. В гильдейских статутах срок обучения начинает оговариваться лишь с XV в. Первое упоминание мы находим у сукновалов между 1414 и 1425 гг.: «Ни один мастер названной гильдии отныне не будет брать ученика в это ремесло меньше, чем на семь лет». Штраф за нарушение определен очень большой — 26 ш. 8 п. У парикмахеров в 1439 г. существовало постановление, по которому нельзя было нанимать слугу, если он не прошел семилетнего обучения. Об этом же говорится в постановлении бондарей 1439 г. — заниматься ремеслом можно только тем, кто изучал его в течение семи лет.

В бристольских документах вовсе нет той скрупулезности и разнообразия при определении сроков ученичества, с которой мы встречаемся во французских или немецких цехах. Из регистров парижских цехов узнаем, что ювелиры требовали обучения в течение 10 лет, веревочники — 4 и больше, изготовители сундуков и замков к ним — от 7 до 8, изготовители железных пряжек — от 8 до 10, изготовители гвоздей — от 6 до 8 лет и т.д. В Бристоле, как и в других английских городах, в XV в. обычным сроком для прохождения ученичества в разных гильдиях независимо от сложности ремесла становятся семь лет. Конечно, обучиться многим профессиям можно было и за более короткое время, и такое единообразие говорит о том, что самостоятельные ремесленники, прежде всего, заботились об ограничении конкуренции, а уже потом о качестве обучения. Кроме того, в течение нескольких лет мастер мог пользоваться бесплатным трудом уже квалифицированного работника.

Такая категория, как подмастерье, в английских цехах тоже появляется к началу XIV в. Рассмотрение положения подмастерьев сталкивается с известными трудностями из-за его двойственности. С одной стороны, подмастерье может со временем стать мастером (или не стать), а с другой, — он работает за определенную плату на хозяина. И в этом качестве он — наемный работник. Грань между указанными категориями в XIV–XV вв. была достаточно размытой.

В ордонансах эта категория ремесленников имеет разные названия — “seruauntz”, “serviencium”, “yeomen”, “iornemen”, “covenaunthyne”, “werkemen”, хотя чаще всего таких работников именуют «слугами» (“servaunt”). Правило, по которому обученный ученик должен был какое-то время работать подмастерьем, прежде чем стать мастером, не являлся обязательным. Но в XIV в. во всех гильдиях упоминаются люди, которые не были ни учениками, отданными мастеру в обучение на определенное время, ни самостоятельными мастерами, а чем-то средним между ними.

К концу XIV в. начинают вырабатываться правила, регулировавшие поступление подмастерья на работу. Они во многом напоминали правила, существовавшие у флорентийских сукноделов. Во всех бристольских гильдиях мастера требуют, чтобы поступление на работу оформлялось договором — это гарантировало, что работник не уйдет от хозяина раньше срока. Проблема рабочей силы в ремесленном производстве стояла очень остро. В 1389/90 гг. ткачи постановили, что «никто в названной гильдии не будет нанимать какого-нибудь слугу, если договор не заключен на целый год». У сукновалов подобное постановление появилось между 1414 и 1425 гг.: «Ни один мастер названной гильдии не возьмет подмастерья-чужеземца, обучавшегося этому ремеслу, служить ему по договору свыше 15 дней, кроме как на целый год». Парикмахеры в 1439 г. тоже запрещают нанимать слугу меньше, чем на год, и требуют заключать при этом договор. Некоторую уступку делают мастера гильдии кузнецов — они запрещают нанимать слугу, «если он не заключит соглашения на год или полгода по крайней мере».

С целью защитить интересы мастеров в ордонансах кроме сроков оговариваются и другие условия приема на работы. В 1346 г. сукновалы постановили, что если какой-либо работник (“ouerour”) нанесет материальный ущерб своему мастеру или совершит против него какой-то проступок, то он должен возместить убытки. И «никакой другой мастер не должен нанимать работника, который нанес ущерб своему мастеру таким способом, до тех пор, пока он не даст возмещения своему мастеру».

Поскольку за нарушение постановления штраф налагается на мастера, то само появление такого документа свидетельствует, что между мастерами шла борьба за рабочие руки. Проблема была настолько острой, что нашла отражение в общегосударственном законодательстве. В 1376/77 г. палатой общин представлен в парламенте «Билль о рабочих», в котором говорилось: «И самая большая беда — это прием названных беглых рабочих и слуг; когда они убегают от службы у своих хозяев, их тотчас же принимают на службу в чужих местах за такую дорогую плату, что этот прием дает пример и поощрение всем слугам, как только им что-либо не понравится, бежать в чужие места от хозяина к хозяину, как сказано выше».

Бристольские ткачи в самом конце XIV в. постановили, что «ни один мастер названной гильдии не будет нанимать или предоставлять работу какому-нибудь слуге, против которого возбужден иск или который состоит в соглашении с каким-нибудь другим лицом». Эти правила существовали и в других городах. В 1389 г. лондонские литейщики записали в своем постановлении, что если подмастерье находится в ссоре со своим мастером по какой-то причине, то он не должен наниматься на работу другими мастерами до тех пор, пока спор не будет решен. В 1416 г. такую же позицию заняли лондонские медники.

В ордонансах гильдий иногда оговариваются и условия работы подмастерьев. Например, сукновалы в 1406 г. записали: «Слуги должны приступать к делу и подниматься к их названной работе так же хорошо ночью, как и днем в течение всего года, как было обычно в старое время». Интересно отметить, что (судя по этому постановлению) ночная работа у сукновалов не была запрещена. Некоторые сведения о положении подмастерьев можно найти в постановлении кожевников и сапожников 1408 г.: «Поскольку до этого времени различные слуги названной гильдии оставляли работу у своих мастеров без их позволения или разрешения, развлекаясь на улицах в течение двух или трех дней в неделю к большому ущербу названных мастеров, поэтому ни один такой слуга не должен покидать свою работу с начала до конца недели без разрешения или разумной причины…».

Возможно, у мастеров были реальные основания для недовольства, т.к. сходные жалобы мы встречаем в разных городах. Лондонские булочники в 1441 г. утверждали, что слуги их гильдии имеют «помещение для пирушек (reveling hall) и пьют там, из-за чего многие из них на следующий день не способны хорошо работать». В 1490 г. башмачники Норича жаловались, что их подмастерья склонны к праздности и разгулу, и еженедельно в отдельные дни бросают работу ради развлечений.

В отличие от ученика, который помогал в работе своему мастеру бесплатно, подмастерье работал за плату. В большинстве гильдий она определялась королевскими ордонансами (т.н. рабочее законодательство) и должностными лицами цехов. В «Ордонансе о рабочих и слугах» 1349 г. ремесленникам (седельщикам, скорнякам, кожевникам, сапожникам, портным, кузнецам, плотникам, каменщикам, корабельным мастерам и другим) разрешалось получать плату не больше той, которую им давали в двадцатый год правления Эдуарда III. В 1350/51 г. в «Статуте о рабочих» расценки были конкретизированы: мастер-плотник мог получать 3, а его подручный — 2 пенса в день, мастер-каменщик — 4 пенса, кровельщик — 3 пенса. Опираясь на решения короля и парламента, ремесленные гильдии издавали свои постановления. Например, сукновалы Бристоля принимали решение по этому вопросу в 1346, 1381, 1406 гг. За разные операции работник мог получить от 3 до 6 пенсов в день. Причем, если с 1346 до 1381 гг. наблюдалось значительное увеличение — в одном случае с 3 до 6 пенсов, в другом с 2 до 3–4 пенсов, то с 1381 по 1406 гг. никакого увеличения не было. Вероятно, это связано с разгромом восстания Уота Тайлера, когда наниматели рабочих и в деревне, и в городе почувствовали себя намного увереннее. Сказывалось, видимо, и улучшение демографической ситуации по сравнению с серединой XIV в. — рабочих рук стало больше.

Очень подробно оговаривают размер оплаты кожевники и сапожники. В 1408 г. за изготовление дюжины ботинок и туфель полагалось 12 п., за шитье дюжины туфель “Courseware” — 7 п., за отделку дюжины туфель — 1,5 п., за раскрой дюжины туфель — 2 пенса. Подробные расценки встречаются и в ордонансах портных, пекарей и пр.

В других английских городах тоже существовали твердые расценки оплаты. В Колчестере в конце XIV в. за сотканный кусок ткани в 10 элей ткачу платили 4 ш., Подмастерью, работавшему на станке вместе с мастером, платили 1/3 стоимости сотканного сукна, т.е. по расценкам Колчестера 16 пенсов. В Йорке существовал тот же тариф. За день ткач мог соткать 1–1,5 эля сукна, т.е. заработать 6,58 пенсов, из них подмастерье получал 2–2,5 пенса.

Иногда подмастерье часть платы получал ремесленными изделиями, о чем свидетельствует запись в ордонансе сапожников Бристоля от 1364 г. Мастера постановили, что кроме недельного содержания в конце года подмастерье должен получить 8 пар туфель. В конце года за добросовестную работу мастер мог дать слуге определенный «подарок», но это тоже оговаривалось заранее и официально. Например, кожевники и сапожники в конце года могли дать старшему слуге 20 п. и не больше.

Установление строго определенной заработной платы подмастерьям необходимо было для того, чтобы предотвратить переманивание мастерами работников. То, что такое переманивание — достаточно распространено, можно понять из постановления кожевников. В 1408 г. они записали: «И поскольку указано, что жены мастеров вышеназванной гильдии тайно давали и обещали их слугам определенные любезности и подарки сверх договора, из-за чего названные мастера терпели значительный ущерб, по какой причине устанавливается, что ни названные мастера, ни их жены, ни кто-нибудь другой в их семьях отныне не будет обещать или не будет принуждать обещать или давать какому-либо слуге тайно или открыто больше, чем выше установлено».

Чтобы дать представление о том, насколько велика или мала была заработная плата подмастерьев, можно привести цены на некоторые предметы и продукты в XIV–XV вв. В первой половине XIV в. в Бристоле галлон лучшего пива стоил 3 полпенса, а слабого — 1 пенс, две булки продавались за 1 пенс, жареный гусь должен был продаваться не дороже 4 пенсов. В первый год «Черной смерти» (1348 г.) цены резко упали, но уже на следующий год они начали расти. В результате, если в 1348/49 г. курица стоила 1 п., то к 1390 г. цена ее поднялась до 1 ш. 1,5 п., цена овцы за это же время выросла с 2 п. до 8 ш. 0,5 пенса.

На заработную плату в 3–4 пенса подмастерье в лучшем случае мог прокормиться, но даже обычные предметы домашнего обихода были для него слишком дороги. Данный вывод следует из описи имущества горожан Колчестера, проведенной в 1301 г. по распоряжению парламента. Медный или латунный горшок оценивался от 1 до 3 ш., кровать — от 3 до 6 шиллингов. Вряд ли можно было рассчитывать, что подмастерье способен накопить достаточную сумму, чтобы приобрести орудия труда, сырье, нанять помещение и стать самостоятельным мастером. Ведь самые обычные орудия труда, например, у ткача обошлись бы довольно дорого — в 1413 г. два ткацких станка с инструментами к ним стоили 32 ш., даже инструменты оловянщика в XV в. — 30 шиллингов. Но еще дороже — сырье для производства. В завещании Йоркского портного Джона Картера, умершего в 1485 г., записано, что оборудование в его мастерской стоило 11 ш., а запасы ткани оценивались в 28 ф. 8 ш. 9 пенсов. Учитывая это, «Рабочее законодательство» и цеховые статуты, устанавливавшие фиксированную заработную плату, закрывали для подмастерьев всякую перспективу улучшить свое положение — существовавшие расценки низводили их до уровня нищеты.

Думается, подобная практика не устраивала подмастерьев. Из запрещений принимать на работу слуг, связанных договором с другим мастером, можно понять, что они пытались искать более выгодные условия найма. Период после «Черной смерти» был наиболее благоприятным для улучшения положения подмастерьев, о чем свидетельствует повышение их оплаты у сукновалов в период с 1346 по 1381 г. Перед нами еще одна причина, по которой мастера стремились установить твердые тарифы оплаты.

Почти на протяжении ста лет вопрос о заработной плате оставался очень болезненным. В 1408 г. мастера-кожевники Бристоля жаловались в городской совет, что они «почти доведены до нищеты чрезмерными требованиями их слуг, которые не желают обслуживать названное ремесло, пока не получат слишком чрезмерную и излишнюю плату вопреки статуту нашего господина короля и обычаям названного города». Определение заработной платы как «чрезмерной» и «излишней» является почти дословным воспроизведением текста «Статута о рабочих» 1388 г.: «…Слуги и рабочие не хотят и долгое время не хотели служить и работать без огромной и чрезмерной платы…». Вряд ли это можно отнести к последствиям чумы, поскольку к началу XV в. демографическая ситуация в Англии уже стабилизировалась. Но цены на предметы первой необходимости неуклонно росли, а заработную плату пытались удержать на уровне 1347 г.

Иногда подмастерья открыто проявляли недовольство, в связи с чем сукновалы в 1406 г. отмечали: «Если названные работники будут мятежными или упорными (are rebellious or factious) и по злобе своей не захотят работать, тогда названные четыре мастера должны иметь власть арестовать их и представить перед мэром в суд Гилдхолла названного города, чтобы здесь объясниться согласно закону и справедливости». Поскольку это замечание сделано сразу после того, как определены расценки оплаты за работу, то ясно, в чем будут проявлять работники «мятежность и упорство».

В каждом конкретном случае достаточно трудно определить, чем были вызваны споры о заработной плате: тем ли, что подмастерья отказывались служить по старым расценкам, или тем, что мастера пытались заставить своих работников принимать меньшую плату, чем прежде. Э. Липсон приводит несколько свидетельств о борьбе мастеров и подмастерьев по данному вопросу. Два случая показывают, что подмастерья добились определенных успехов. В 1350 г. ворсовщики Лондона подали жалобу в городской совет, в которой указали, что были вынуждены поднять плату своим работникам. Раньше они имели обыкновение нанимать их по следующим расценкам (в добавление к питанию): от Рождества до Пасхи — 3 пенса в день; от Пасхи до праздника Св. Иоанна (24 июня) — 4 пенса; от дня Св. Иоанна до праздника Св. Варфоломея (14 августа) — 3 пенса; от дня Св. Варфоломея до Рождества — 4 пенса. Но, как отмечали мастера, работники теперь выступали за сотрудничество на условиях сдельной оплаты, «и поэтому исполняют работу так торопливо, что приносят большой ущерб людям, которым принадлежат эти сукна; по этой причине мастера в названном ремесле подвергаются большим упрекам и оскорблениям и получают меньше, чем они имели обыкновение». Мастера даже просили постановить, чтобы их слуги работали «согласно старым обычаям» и довольствовались платой, которую они получали прежде.

Во втором случае шорники в 1396 г. жаловались, что их подмастерья подняли расценки за свою работу так высоко, что если раньше мастера могли нанимать работников за 40 ш. или 5 марок в год (с питанием), то теперь они вынуждены платить 10–12 марок или даже 10 ф. в год.

Но гораздо чаще в защите нуждались подмастерья. Например, в начале XV в. расценки оплаты, установленные мастерами-кожевниками в Йорке, были настолько низкими, а отношения между мастерами и подмастерьями — плохими, что в 20-е гг. городской совет оказался вынужден вмешаться на стороне подмастерьев и поднять их оплату вопреки сопротивлению мастеров. Когда в 1424 г. жалобы ткачей Ковентри были переданы третейскому суду, то выяснилось, что подмастерья получали лишь третью часть от принятой прежде платы. В Честере мастера строительных специальностей платили своим работникам такую заработную плату, «что они не могли жить на нее». Мастерам было предписано «давать по прошествии времени такую заработную плату, которая будет установлена мэром».

Чтобы отстоять свои интересы и воздействовать на мастеров, подмастерья прибегали к такому способу, как забастовка. Мы встречаемся с этим явлением уже в XIV в. В 1350 г. Macтepa-“shearmen” в Лондоне жаловались, что если какой-нибудь спор возникал между мастером и его работником, то все другие работники этого ремесла в пределах города вступали в заговор, «что ни один из них не будет работать или служить своему собственному мастеру до тех пор, пока названный мастер, его слуга или работник не придут к соглашению; по какой причине мастера названного ремесла находятся в большой тревоге, и люди остаются не обслуженными». Сходную жалобу о настроениях, преобладавших среди их работников, подали ткачи Лондона в 1362 г.

Вполне вероятно, что подмастерья бристольских сукновалов в 1406 г. прибегли к такой же форме борьбы, из-за чего мастера назвали их «мятежными» и не желающими работать «по злобе своей». Те подмастерья, которые отказывались вступать в «заговор», подвергались не только осуждению со стороны других подмастерьев, но им грозила и физическая расправа. В 1387 г. один из лондонских подмастерьев-кожевников за отказ присоединиться к союзу был избит так, что «с трудом спас свою жизнь».

Для защиты своих интересов подмастерья создавали собственные профессиональные организации. Специалисты, изучавшие развитие ремесла в Германии и Франции, давно обратили внимание на «братства» и «компаньонажи» среди подмастерьев. О существовании подобных объединений в английском средневековом городе в свое время писал У.Дж. Эшли. Для XIV–XV вв. по имевшимся в то время источникам он отмечал наличие семи братств подмастерьев в Лондоне (из них два — суконщиков и торговцев железом, образовавшихся в 90-е гг. XV в., собственно говоря, к ремесленникам нельзя отнести) и одно братство в Ковентри. Еще семь, которые он упоминает, возникли в XVI в. В том числе У.Дж. Эшли отмечает братство подмастерьев-портных в Бристоле, появившееся в 1570 г.

Однако в источниках мы находим сведения о существовании организации подмастерьев кожевников, существовавшей уже в 1429 г. В этом году было составлено обращение гильдии слуг кожевников (“mestier dez seruauntz du Coruesours”). В своем обращении к мэру и совету города по поводу организации религиозных праздников смотрители и инспекторы гильдии слуг кожевников отмечают, что подмастерья «прежде пользовались правом иметь свою лампу на празднике Тела Христова, зажигавшуюся в общей процессии в честь причастия…». В обращении упоминаются собрания подмастерьев и взносы, которые они делают на общие нужды. Так же, как и у мастеров, отказ от участия в общих процессиях и расходах наказывался штрафом, только мастера в этом случае платили 12 п., а подмастерья — 8 пенсов. В обращении интересно замечание, что просители «прежде пользовались правом…», т.е. объединение возникло раньше 1429 г., когда был составлен документ.

По мнению Э. Липсона, гильдии подмастерьев в XV в. были широко распространены. Он находит следы их существования в Лондоне, Бристоле, Беверли, Ковентри, Эксетере, Херефорде, Гулле, Лейстере, Нортгемптоне, Оксфорде и Йорке. X. Суонсон отмечает, что к началу XV в. есть свидетельства о существовании братств подмастерьев у портных и башмачников Йорка. Подмастерьям портных разрешалось собираться только с позволения смотрителей гильдии. Ситуация с братством подмастерьев у башмачников была более драматичной. В начале XV в. мастера обвиняли своих подмастерьев в том, что они собираются на незаконные сборища и вовлекают в деятельность вновь прибывших работников. Подобные собрания оказались под запретом, и какие-либо представители от подмастерьев, которых могли избрать, должны были получать одобрение со стороны мастеров гильдии.

Официальным поводом для создания организации подмастерьев были религиозные дела и взаимопомощь. До тех пор, пока функции таких объединений оставались чисто социальными и религиозными и не вызывали тревогу у руководства ремесленных гильдий, они почти не находили отражения в источниках. Но, конечно, очень скоро эти братства стали бороться за улучшение экономического положения своих членов. Не случайно именно мастера гильдии кожевников Бристоля жаловались в 1408 г. в городской совет на то, что они «почти доведены до нищеты чрезмерными требованиями их слуг…». Нельзя утверждать, что в это время братство подмастерьев данного ремесла уже существовало, однако очевидно — слуги кожевников были организованы лучше других, потому что больше ни одна гильдия не подавала в совет жалобы на своих подмастерьев. Чем дальше, тем больше мастера рассматривали гильдии подмастерьев как союзы, образованные для борьбы за повышение заработной платы. Так, в Йорке в 1430 г. мастера жаловались, что поскольку они платят работникам «согласно установившемуся обычаю и старинной норме», подмастерья организовали незаконный союз специально, чтобы устанавливать заработную плату. В 1441 г. лондонские пекари также заявляли, что их слуги имеют братство и ливрею, и требуют более высокую плату, «чем они желали иметь в старое время».

Как же складывались отношения между ремесленными гильдиями и объединениями подмастерьев? Как правило, и руководство ремесленными гильдиями, и городские власти были настроены враждебно к организациям подмастерьев. То, что советы с подозрением относились к организациям подмастерьев, не удивительно. Ведь членами городских советов были те же мастера, чьи подмастерья стремились объединиться для защиты своих интересов. Негативное отношение к гильдиям подмастерьев особенно наглядно проявлялось в Лондоне. Здесь еще в 1303 г. подмастерьям и работникам кожевников и других ремесленников под угрозой тюремного заключения было запрещено устраивать какие-либо собрания для принятия постановлений, которые были бы в ущерб делу или во вред людям (вероятно клиентам). Тем не менее, уже в 1304 г. обнаружили объединение среди подмастерьев меховщиков, в 1349 г. подмастерья булочников обвинялись в составлении заговора с целью повышения заработной платы, в этом же году в документах вновь появляется объединение подмастерьев кожевников. В результате в 1383 г. запрещение подмастерьям устраивать собрания было подтверждено в прокламации против создания «конгрегаций, конвентов и ассамблей» без разрешения мэра.

В 1387 г. подмастерья кожевников оправдывались за организацию незаконного собрания вопреки указанной прокламации. Интересно их объяснение по этому поводу. Они сознались в нарушении и заявили, что монах Уильям Бартон согласился за определенную сумму денег помочь им подать прошение в Рим для утверждения папой их братства, чтобы ни один человек не осмелился препятствовать им. В 1396 г. лондонские шорники заявляли, что их подмастерья имели обыкновение раз в год наряжаться в некое подобие костюмов, а именно, костюм членов гильдии (“wear a livery”) и собирать собрание к большому ущербу гильдии. Подмастерья отвечали, что они собирались, дабы только слушать мессу, но мастера заявляли: под выдуманным предлогом священного долга они составляли тайные соглашения (“covins”) с целью чрезмерно увеличить свою заработную плату. Городские власти постановили, что подмастерья должны подчиняться уставу и мастерам гильдии, «как в других ремеслах», и не создавать братства; а если они потерпят какую-то обиду со стороны своих мастеров, то пусть жалуются мэру.

В первой четверти XV в. борьбу за создание собственной гильдии вели подмастерья лондонских портных, о которых говорили, как о «молодых и непостоянных людях», общавшихся между собой в различных жилых домах без согласия своих мастеров. Подмастерьям было предписано подчиняться власти мастеров и смотрителей гильдии, перестать носить ливрею или жить вместе. Через два года (в 1417 г.) подмастерья попытались добиться отмены предписания, но петиция была отклонена, и даже заявлено, что религиозные цели являются лишь «благочестивым предлогом».

На протяжении XV в. запретительная политика продолжала господствовать в Лондоне. В 1441 г. булочники высказались против братства своих работников, которые в ответ указали, что мастера сами в нем состояли в бытность подмастерьев («в период своей зависимости» — “servitude”). Мэр и олдермены постановили, что подмастерья должны отказаться от своей ливреи и подчиняться мастерам; им запретили создавать тайные братства «под видом благочестия или другой выдумки». Репрессивную политику можно проследить и в других городах, например, в Ковентри, Гулле, Честере. Не всегда мастера действовали через городские власти. Так, в Честере в 1358 г. мастера-ткачи напали на своих подмастерьев с «секирами, кинжалами и шестами с железными наконечниками».

Однако не везде противостояние было таким острым. Иногда мастера и подмастерья шли на компромисс. В Нортгемптоне в 1448 г. мастера и подмастерья ткачей сумели договориться о совместном использовании общинной казны, организации совместных процессий и общих выпивок. В Беверли в 1496 г. братство подмастерьев гильдии ткачей было допущено к голосованию при выборе смотрителей. В Эксетере подмастерья были непосредственно представлены в управлении гильдией, так как в 1482 г. их четырех смотрителей двое избирались мастерами, двое — подмастерьями.

Нужно сказать, что отношение и мастеров, и городских властей к гильдиям подмастерьев оставалось негативным. Приведенные примеры показывают — противодействие мастеров гильдиям подмастерьев было вызвано, в первую очередь, убеждением, что они намереваются бороться за повышение заработной платы.

Деятельность английских братств подмастерьев являлась, думается, такой же, как и в других европейских странах. Но, вероятно, нужно согласиться с У.Дж. Эшли в том, что в Англии они не играли такой роли, как, например, в Германии, где братствам подмастерьев были посвящены и местные, и общеимперские постановления.

До тех пор, пока у широкого слоя подмастерьев сохранялась возможность со временем стать мастерами, они оставались промежуточным звеном в цеховой иерархии. Однако к середине XIV в. у значительной части подмастерьев такой надежды не осталось, им предстояло всю жизнь работать по найму.

Что дает нам основание говорить о середине XIV в. как о времени, когда определились перспективы положения подмастерьев. Уже отмечалось, что в рассматриваемое время в Англии не существовало обычая, по которому окончивший обучение ученик должен был какое-то время работать подмастерьем или странствовать. Значит, если у семьи ученика имелось достаточно средств, он мог сразу стать самостоятельным мастером. В противном случае ему не оставалось ничего другого, как идти работать по найму. Если слуга получал плату за произведенное изделие (пусть меньшую, чем у мастера), то своим трудолюбием и упорством он мог скопить определенную сумму для открытия мастерской. Хотя и это довольно сомнительно. Но если плата назначалась за день работы (а именно такие расценки предусматривало «Рабочее законодательство»), то от старания работника мало что зависело, т.к. она была достаточно низкой. При этих условиях перспектива выбиться в самостоятельные мастера оставалась лишь у небольшой части подмастерьев.

Ухудшение положения подмастерьев выражалось и во все большем отстранении их от решения каких-либо важных для всей гильдии вопросов. В 1444 г. лондонские подмастерья ткачей жаловались, что они привыкли участвовать в избрании смотрителей гильдии, хотя последние 6 лет мастера утверждают, будто выборы принадлежат им. Решение в этом споре вынесли в пользу мастеров. В 1466 г. по данному же поводу возник конфликт среди лондонских мясников, и результат был такой же. В 1490 г. ткачи Гулля отказали своим подмастерьям в праве голоса при выборах олдерменов и других должностных лиц. Справедливости ради нужно отметить, что в некоторых городах подмастерья принимали участие в избрании должностных лиц гильдии. Так, в Беверли подмастерья были допущены к голосованию, а в Эксетере двое из четырех смотрителей выбирались из их числа. Но тенденция наблюдалась во все большем сокращении их права на участие в управлении гильдией.

К середине XIV столетия в английском городе сложился еще один слой населения, достаточно значительный, чтобы на него обратило внимание общегосударственное законодательство — наемные рабочие. Известный «Ордонанс о рабочих и слугах» 1349 г. касается в первую очередь сельскохозяйственных рабочих, но ведь не случайно, что один из его разделов посвящен и наемным работникам в ремесле. В документе эта категория населения отделяется от самостоятельных ремесленников (“artifices et operarii”).

Современники достаточно ясно видели отличие указанных работников от учеников или подмастерьев. Например, в 1406 г. сукновалы Бристоля, определяя заработную плату, записали: «…Названные слуги и работники (seruauntz et laborers) не будут брать большую плату, чем было принято в прежние времена». Если слугами, как уже отмечалось, назывались подмастерья, то вторым термином явно обозначались наемные рабочие. Красильщики Бристоля в 1407 г. жаловались, что «часто различные люди, как те, которые не были учениками, слугами или мастерами (apprentices, seruauntz ne maistres) названной гильдии, так и другие, которые были другой профессии, не умеющие и не имеющие знаний вышеназванного ремесла крашения, берут на себя окраску сукна и шерсти вайдой». Можно предположить, что речь идет или о предпринимателях, которые организовывали производство, или о наемных рабочих. Главное, что их четко отделяют от привычных категорий работников. Ткачи в 1490 г. прямо сравнивают их с подмастерьями, сетуя, что наемные рабочие «используются мастерами названной гильдии ткачей, как если бы они являлись их подмастерьями, связанными договором по обычаям этого названного достойного города».

И в официальных городских документах появляются новые термины. В прокламациях, изданных городским советом Бристоля в XIV в. и касающихся торговли и благоустройства города, отмечается, что среди ремесленников строительных специальностей — плотников, кровельщиков, штукатуров и других — были как квалифицированные рабочие (“operator”), так и неквалифицированные (“laborator”).

В XV в. для определения категорий ремесленников одновременно применялось много терминов. В 1439 г. в постановлении только одной гильдии бондарей упоминаются “seruaunt”, “werkeman”, “iorneman” и “prentice”. Если все они подразумевают подмастерьев и учеников, то для чего употреблять их одновременно? Поскольку первый и последний термины обозначают подмастерьев и учеников, то можно предположить, что другими понятиями определялись наемные рабочие. То же самое видно из постановления городского совета в 1450 г. для гильдий портных, золотых дел мастеров и кожевников, в котором упоминаются следующие категории работников: “apprenticez”, “couenauntmen”, “journeymen and Taskers” (ученики, работники, заключившие договор, поденщики и сдельщики).

Пестрота в терминах, видимо, объясняется тем, что очень трудно уловить момент, когда подмастерье превращается в «вечного подмастерье», т.е. в наемного рабочего. Поэтому вопрос о времени и источниках появления наемных рабочих остается достаточно сложным. Не случайно Ф. Бродель писал: «Правда, однако, в целом история наемного труда остается мало известной». Он относит создание «рынка труда» по крайней мере к XIII в.: «Однако же сомнений нет: рынок труда — как реальность, если и не как понятие, не создание индустриальной эры. Рынок труда — это такой рынок, где человек, откуда бы он ни был, предстает лишенным своих традиционных “средств производства” (если предполагать, что он ими когда-либо обладал): земельного участка, ткацкого станка, лошади, двуколки <…> Он может предложить лишь свои кисти, свои руки, свою “рабочую силу”, и, разумеется, свое умение».

А.А. Сванидзе отмечала, что в XIV–XV вв. наемный труд по числу занятых людей составлял незначительную долю отчуждаемого труда, и поэтому не мог играть основную роль в процессе воспроизводства. Вероятно, именно так дела и обстояли, хотя, думается, число наемных рабочих не было незначительным, иначе непонятно, откуда в разных странах появилось «Рабочее законодательство». Тем более что оно касалось не только неквалифицированных работников (поденщиков, подсобников, чернорабочих). Среди ремесленников перечислялись башмачники и сапожники, дубильщики, шорники, скорняки, золотых дел мастера и другие. Видимо, для Швеции XIV–XV вв. нужно говорить о «феодальном характере или феодальной стадии наемного труда», но к Англии данного периода это вряд ли применимо. В экспортных отраслях производства, там, где уже в XIV–XV вв. появились элементы раннекапиталистических отношений, наемный труд становится основой производства.

Одним из источников формирования слоя наемных рабочих были подмастерья. Кроме них нужно говорить о разорявшихся самостоятельных мастерах, т.к. к середине XIV в. процесс расслоения внутри цеха зашел уже достаточно далеко.

Своеобразным показателем экономического неблагополучия большей части членов цеха стали сложности с организацией и проведением религиозных представлений и процессий. Члены ремесленных гильдий не выдерживали бремени расходов, необходимых для их организации, и на протяжении XV в. постоянно встречаются жалобы на то, что гильдии пытаются уклониться от своих обязанностей. В Беверли уже в 1390 г. городской совет грозил штрафом тем, кто не участвовал в организации постановки картины и процессии в праздник Тела Христова «в виде и форме старинного обычая города Беверли». Поскольку ордонанс повторялся, то, очевидно, его игнорировали. В Бристоле штрафом за самоустранение в расходах на проведение указанных мероприятий грозили своим членам гильдии ткачей (1419 г.) и бондарей (1439 г.). В Уорчестере в 1467 г. предписывалось, чтобы процессии стали «лучше и более подобающе организованы, чем они были до сих пор»; в Кентербери в 1490 г. сетовали, что «теперь недавние дни заброшены и забыты к большому ущербу и разрушению города»; власти Ковентри в 1494 г. настаивали на том, что все гильдии обязаны участвовать в процессиях, и отмечали, что их члены не желают выполнять свои обязанности.

Тяжесть бремени организации процессий и постановок библейских картин ощущали даже наиболее богатые гильдии. В 1431 г. золотых дел мастера г. Йорка подали петицию, в которой отмечали, что в прежние времена должны были организовывать две постановки на празднике Тела Христова. «Но теперь мир изменился для них, и они стали беднее, чем желали бы быть, в деле, упомянутом выше. Они часто подавали прошение мэрам и совету с целью получить помощь в этом вопросе для облегчения их расходов, которые стали слишком тяжелыми, чтобы их выдерживать. Но если это невозможно, они просят, чтобы их освободили от одной их постановки с сопровождающими её расходами, которые продолжают увеличиваться, поскольку они не могут больше нести расходы на обе их постановки без чрезмерных усилий для них».

О разорении некоторых самостоятельных ремесленников свидетельствует тот факт, что часть средств, которые собирались с членов гильдии, предназначалась для раздачи обедневшим мастерам. Характерное подтверждение разорения части самостоятельных мастеров можно обнаружить в постановлении сукновалов Бристоля, составленном между 1414 и 1425 гг. В нем отмечалось, что некоторые члены гильдии, получив сукно для валяния, отдают его в заклад или продают без разрешения собственника. Логично предположить, что так поступать могли только обедневшие мастера. В статутах красильщиков, сукновалов, ткачей, кожевников и других мы встречаем одинаковые жалобы: «Мастера и подмастерья названной гильдии красильщиков становятся бродягами (alount vagarantz)»; «это причина множества бродяг (many vagaraunts) и праздных людей (idul men)» — пишут кожевники в 1443 г.; квалифицированные работники «бродяжничают (gothe vagaraunt) и не нанимаются, и не могут иметь работу, чтобы жить» — вторят ткачи в 1461 г.

Как видим, процесс экспроприации непосредственных производителей в ремесле начался задолго до XVI в., когда он распространился на английскую деревню. Разорившиеся мастера пополняли ряды наемных рабочих.

Значительную долю среди наемных работников составляли женщины, но говорить об их участии в ремесленном производстве (и торговле) очень трудно, т.к. средневековое городское законодательство касалось, в основном, людей, имевших общественный (коммунальный) статус, т.е. мужчин. Женщины получали свой статус от отцов или мужей и редко бывали допущены к городским свободам.

Хотя в источниках иногда встречаются упоминания о женщинах-мастерах в разных отраслях производства Например, в 1346/47 г. в постановлении портных Бристоля упоминаются мастера-мужчины и мастера-женщины, имевшие статус бюргеров. В 1407 г. среди красильщиков города были и мужчины, и женщины. В ордонансе красильщиков Йорка в 1380 г. среди 59 членов гильдии названы 4 женщины. Значительный процент пивоваров в английских городах всегда составляли женщины. В «Обычаях города Бристоля» 1344 г. подтверждено постановление 1331 г., в котором говорилось о женщинах-пивоварах, нарушавших ассизу о пиве. К середине XIV в. значительный процент пивоваров в Винчестере составляли женщины — одинокие, вдовы и замужние. То же самое можно сказать и об Йорке. В конце XIV в. в Йорке в списке мастеров-изготовителей пергамента указаны 4 женщины, а Эннис Кипвик была мастером-перчаточником.

Иногда в источниках можно встретить женщин очень неожиданных профессий, например, в 1348 г. в Вестминстере была женщина-кузнец, изготавливавшая инструменты для каменщиков. В 1379 г. в Шеффилде числились 2 женщины-кузнеца; Йоркский кузнец Хью Лейфилд в 1485 г. оставил жене Элис 2 наковальни.

Как видим, женский труд использовался практически во всех отраслях производства и, несомненно, женщины составляли значительный процент наемных рабочих. Не случайно в 1461 г. бристольские ткачи жаловались в городской совет, что «различные люди» гильдии нанимают на работу их «жен, дочерей и девушек», вместо того, чтобы предоставлять работу мужчинам. Но делать какие-то точные выводы о количестве женщин, занятых наемным трудом, источники не позволяют.

Кроме квалифицированных специалистов среди наемных работников присутствовало достаточное количество необученных всем секретам мастерства людей. Жалобы на то, что некоторые мастера нанимают подобных работников, встречаются в ордонансах постоянно. Конечно, ссылки на то, что нанятые люди оказывались «несведущими в ремесле», «не имеющими знаний ремесла» и т.п. в какой-то мере являлись преувеличением — какими-то навыками они наверняка обладали, иначе их не принял бы хозяин. Не будучи в свое время ни учениками, ни подмастерьями, все они вряд ли были специалистами высокой квалификации.

Особую тревогу у бристольских мастеров вызывало то, что принимались на работу иностранцы, прежде всего, ирландцы. В 1439 г. бондари постановили, что нельзя принимать на работу подмастерье, если он является «мятежником-ирландцем или другим иностранцем (he be no rebel of Irlond nor alyene)». Кожевники в 1443 г. отмечали, что «мастера названного ремесла, как англичане, так и другие (as welle Englyssch as other), принимают на работу людей из чужих стран и не находящихся под властью короля».

Вероятно, какая-то часть этих иностранных ремесленников была квалифицированными работниками. Но, например, в 1462 г. ткачи Бристоля жаловались, что «различные и многие из гильдии и ремесла ткачей допускают к работе и нанимают в названной гильдии чужеземцев, иностранцев и других, не родившихся королевскими подданными; и для своей личной пользы различные торговцы и другие доставляют в этот город Бристоль людей из разных стран, не родившихся королевскими подданными, а бунтовщиков, которые продаются им, как это было у язычников». Скорее всего, речь опять идет об ирландцах, которых англичане считали бунтовщиками, тем более что до X–XI вв. бристольцы вели с Ирландией торговлю рабами. Когда в 1490 г. ткачи указывали, что разные мастера используют в качестве слуг «детей и молодых людей, родившихся в областях Ирландии <…> и разных других, родившихся в чужих местах», то трудно предположить, что указанные дети и юноши являются квалифицированными работниками.

Прием на работу иностранцев объяснялся не столько нехваткой рабочих рук, сколько соображениями выгоды. С подобными работниками не заключались договоры (о чем свидетельствует упоминавшийся ордонанс ткачей), использование их плохо поддавалось контролю со стороны цеха, поэтому мастера были более свободны в своих действиях. То, что появление иностранных рабочих диктовалось не отсутствием работников-англичан, свидетельствует постановление кожевников 1443 г. Они просят городской совет постановить, дабы ни один мастер названной гильдии не нанимал никакого человека, родившегося вне королевства, «но отказывал им, где есть достаточное количество обученных ремесленников (craftesmen), родившихся в пределах королевства, чтобы работать в вышеуказанном ремесле; не нанимать тех, кто не прошел ученичества, как подобает».

Вопрос о применении неквалифицированных рабочих связан с таким явлением, как «совмещение» профессий. Совмещение наблюдалось, во-первых, между ремесленниками смежных специальностей и, во-вторых, между представителями разных отраслей производства. Видимо, когда кузнецы начинали заниматься работой ножовщиков или замочников, прядильщики «подрабатывали» как чесальщики, а ткачи как прядильщики, то это можно трактовать как пополнение семейного бюджета и свидетельство о том, что основная специальность перестала давать достаточные средства для существования ремесленников.

Второй вариант совмещения профессий отражает изменения в организации ремесленного производства. Например, красильщики в 1407 и 1439 гг. жаловались на то, что различные люди, «которые имеют другую профессию», занимаются окраской шерсти и сукна. Эта жалоба направлена или против наемных рабочих, использовавшихся в данном производстве, или, что вероятнее, против внецеховых предпринимателей, которые, не зная ремесла, только организовывали производство. Тем более что окраска тканей требовала дорогостоящего оборудования (печей, чанов, бассейнов с холодной и горячей водой) и красителей (бочка вайды в XIV в. стоила 12–13 ф.). Можно предположить, что в некоторых случаях имело место и соподчинение ремесел, когда более богатые и сильные цехи подчиняли более слабые.

Заинтересованность в сохранении цеховых ограничений проявляли, прежде всего, рядовые члены ремесленных объединений, которые не желали терять самостоятельность и не имели возможности расширять производство. Доказательством могут служить жалобы в городской совет Бристоля на то, что тем или иным ремеслом занимаются не члены цеха. Они поступали от портных, красильщиков, сукновалов, изготовителей кордовской кожи, дубильщиков, бондарей, кузнецов и других. Поскольку ремесленники жаловались как на тех, кто нанимается на работу, плохо владея ремеслом, так и на тех, кто принимает на работу «несведущих в ремесле» людей, можно заключить — жалобщиками являлись более мелкие самостоятельные производители. Для них сохранение цеховой монополии на производство было единственной возможностью выстоять в борьбе с поднимавшимися предпринимателями.

Иногда среди «жалобщиков» встречались и богатые мастера, как их называют в источниках «наиболее достойные люди» гильдии. Сами они мало были склонны считаться со стеснительными ограничениями цеховых уставов, но делиться доходами с чужаками не хотели. В любом случае инициатива в сохранении монопольных прав гильдии исходила от их членов, и строгие правила не навязывались им городскими властями. Хотя, конечно, это облегчало полицейский и финансовый контроль над городским ремеслом.

В первой половине XIV в. ремесленные гильдии достигли наивысшего развития. После этого они в течение еще двух столетий продолжали существовать как ведущая форма организации ремесленников в большинстве отраслей производства. Более того, они возникали даже в XVI в. — в тех отраслях, в которых раньше их не было. Но уже в XIV в. начали появляться некоторые признаки упадка цехового строя, а в отдельных отраслях промышленности наряду с цехом возникают новые формы организации производства. В чем конкретно это выражалось?

Уже с середины XIV в. мы встречаемся со свидетельствами о том, что ремесленные гильдии стремятся ограничить конкуренцию путем уменьшения притока новых членов. Они стали добиваться от городских властей постановлений, ставивших все более жесткие условия тем, кто желал заняться данным ремеслом. Если вначале для желавших работать в том или ином производстве существовало одно требование — чтобы производимые изделия отвечали установившимся нормам, то в XIV в. появилось требование поручительства. Новичку следовало найти несколько человек в гильдии, которые могли его рекомендовать. Например, красильщики в 1407 г. записали, что за слугу или ученика должны поручиться два мастера. Такое же требование встречается в постановлении бондарей 1439 г.

Затем добавляется еще одно условие — никто не может заниматься ремеслом, не став полноправным гражданином города (бюргером, фрименом). Например, ткачи в 1355 г. записали: «Ни один ткач не будет заниматься ткацким ремеслом в городе Бристоле, если он не станет бюргером и не допущен к привилегиям». Очень подробно изложили это условие скорняки, которые в 1408 г. постановили: «Ни один человек названной гильдии не будет владеть или арендовать какой-либо дом или мастерскую (nulle maison ni schope), чтобы заниматься каким-либо искусством (pur vser nulle arte) в пределах привилегии Бристоля, если он не является бюргером и хорошо обученным в своем искусстве, и если он не был представлен мэру города названным мастером и двумя смотрителями, подтвердившими <…> его лояльность и осведомленность…».

Круг лиц, которые могли быть допущены к городским привилегиям, а значит и получить право заниматься ремеслом, все более сужался.

Ограничения касались «чужеземцев» (т.е. людей, не являвшихся жителями Бристоля) и иностранцев. Еще в 1344 г. гильдия пекарей добилась постановления, в котором было сказано: «Отныне ни один пекарь не будет допущен к свободам, даже если он женится на вдове или дочери какого-нибудь бюргера, без того, чтобы он сначала отказался от своего ремесла». Поскольку речь идет о допущении к городским свободам, то ясно, что ограничение касается пришлых людей. Кожевники в 1443 г. уже совершенно определенно стремятся закрыть доступ к занятию ремеслом иностранцам: «Ни один мастер в названной гильдии <…> не наймет никакого человека, родившегося вне пределов королевской власти, чтобы работать в этом ремесле, но категорично будет отказывать им, где есть достаточное количество искусных ремесленников, родившихся под властью короля, <…> и не наймет никакого ученика подобным образом». Правда, ткачи в 1462 г., запретив нанимать на работу чужеземцев, оговорились: «Эти распоряжения не распространяются на какого-либо человека или людей, который или которые стали подмастерьями у какого-нибудь горожанина в пределах названного города Бристоля раньше последнего праздника Рождества, и в это время они были у него в обучении».

Но еще существеннее было то, что ограничения распространились на жителей деревни. В 1344 г. городской совет постановил: «Никто в будущем не будет допущен к свободам, если он не свободного состояния, хорошей и честной репутации, и для этого может представить двух надежных и законных бюргеров, чтобы подтвердить, что его положение и состояние являются хорошими и честными, как выше изложено».

Более того, виллану не могла теперь помочь даже женитьба на женщине, являвшейся полноправной горожанкой, — в упомянутом постановлении 1344 г. было специально отмечено: «Если какая-нибудь женщина, допущенная к привилегиям, будет ли она дочерью бюргера или предварительно женой бюргера, выйдет замуж за чужеземца, который не будет свободного состояния, достойного положения и похвальной речи, пусть такая женщина, по своей собственной воле вышедшая замуж таким образом, станет такого же состояния, как ее муж, и не сможет наслаждаться свободами, но будет совершенно исключена и считаться чужеземкой в течение вышеуказанного замужества». А ведь раньше переселение в город являлось для крестьян одной из возможностей получить свободу.

Более жесткие правила были введены и в отношении учеников — ограничивался круг лиц, имевших возможность поступить в ученики, увеличивался срок ученичества и т.д. От учеников и подмастерьев теперь требовалось подтверждать свою «хорошую репутацию и происхождение»: «Никакой слуга или ученик какого-либо бюргера города отныне не будет допущен к свободам любым путем без того, чтобы его мастер, которому он прежде служил, засвидетельствовал, что его репутация и состояние хорошие», — записано в «Обычаях города Бристоля» 1344 г.

В этом плане цеховая верхушка могла опираться на общегосударственное законодательство, поскольку в 1388 г. парламентским статутом было запрещено лицам, до 12 лет занятым в сельском хозяйстве, поступать в ученики к мастерам ремесленникам. В статуте 1388 г. проявилась забота о том, чтобы сохранить дешевую рабочую силу в деревне, но одновременно с этим перекрывался ее приток в город. Постановления городских гильдий объяснялись желанием ограничить количество людей, имевших (в данном случае потенциально) право вступить в ремесленный цех. Результатом всех перечисленных ограничений было то, что в ученики и подмастерья теперь могли попадать только горожане.

Попытками ограничить конкуренцию были вызваны запрещения подмастерьям самостоятельно заниматься ремеслом и брать учеников. В 1401 г. такое постановление было принято в отношении бристольских подмастерьев торговцев-портных. Шапочники Ковентри в 1496 г. запрещали состоявшим под их началом подмастерьям делать собственные шапки или для кого-нибудь, исключая своих мастеров.

Другим способом уменьшить конкуренцию было вымогательство у учеников обещания, что они не станут мастерами. Лондонские продавцы кож жаловались в 1482 г., что ученики, отслужившие свой срок, отказываются становиться слугами мастеров «за разумную плату, как их мастера делали до них», но берут учеников и заводят дом или мастерскую. С целью воспрепятствовать этому гильдия заставляла мастеров уплачивать файн в 5 шилл. за каждого ученика при его приеме.

Отслужившие срок ученики пытались избавиться от эксплуатации мастеров, находя себе компаньонов (партнеров) для организации самостоятельного дела. В связи с этим лондонские ножовщики в 1485 г. выработали правило, по которому никто не будет брать компаньона (“any parting fellow”) без разрешения Мастера или смотрителей гильдии. Решение, вполне очевидно, направлено против учеников, прошедших обучение, но не имевших достаточно средств, и пытавшихся восполнить нехватку их с помощью объединения с другими такими же учениками. В мотивировочной части постановления мастера записали: «Многие ученики снимали и сейчас снимают помещения в секретных местах, и несколько их — двое, трое или четверо — вместе становятся партнерами, поскольку никто из них сам не в состоянии открыть мастерскую, и изготавливают лживо (deceivably) как днем, так и ночью режущие изделия ремесла, которые никоим образом не могут быть правильно и отлично изготовлены при свете свечи».

В результате в 1536 г. появился парламентский статут, в котором отмечалось, что помимо больших взносов в некоторых ремеслах мастера стали требовать с учеников клятвы в том, что они после окончания срока ученичества не начнут собственного дела, не получив на это согласия мастеров. В течение XV в. сложился обычай взимать сравнительно большие вступительные взносы с тех, кто желал стать членом той или иной гильдии. В ордонансах бристольских гильдий мы не встречаем упоминаний об этом, но, видимо, требования стали настолько распространенными и обременительными, что было вынуждено вмешаться общегосударственное законодательство.

Одновременно с процессом «замыкания» цеха происходило складывание новых форм организации производства. Возникновение указанных новых форм вовсе не связано с исчезновением гильдейской системы, то есть эти процессы нельзя рассматривать как два разных этапа в развитии промышленности. Наряду с упрочением цехов и распространением их на все новые отрасли ремесла, в отдельных отраслях, таких как сукноделие, производство шелка и льна, горное дело и кораблестроение, появляются новые формы организации труда.

 

§ 2. Возникновение новых форм производства в ремесле

Зарождение раннекапиталистических отношений в английском городе на примере Лондона подробно рассмотрено М.М. Ябровой, в какой-то мере на материале городов Восточной Англии этого вопроса касалась А.А. Кириллова. М.М. Яброва показала, как в Лондоне XIV–XVI вв. менялась организация промышленного производства — от скупки готовых изделий и раздачи сырья к простой кооперации и мануфактуре. Она проследила, как мануфактурное производство XVI в. было подготовлено постепенными изменениями в ремесле. А.А. Кириллова также отмечала возникновение новых явлений в английском сукноделии. Можно ли говорить, что процессы, наблюдавшиеся в столице, были характерны и для провинциальных городов?

Известно, что Англия издавна являлась поставщиком шерсти для суконной промышленности Нидерландов, но с середины XIV в. она начинает экспортировать сукно, а к началу 30-х гг. XV в. его вывоз уже преобладал над вывозом шерсти. Среди английских городов, экспортировавших сукно, Бристоль в середине XIV в. стоял на первом месте. В 1355–1360 гг. его доля в ежегодном экспорте английского сукна составляла 30% (в среднем 2550 кусков), а в 1365–1370 гг. выросла до 40% (в среднем 5151 кусок в год).

Сукноделие очень рано становится важной отраслью хозяйства города. Уже в 1217 г. Генрих III передал бристольским купцам в счет долга 100 мешков ирландской шерсти (на 2 тыс. марок). Еще до всеобщего подъема сукноделия в Англии во второй половине XIV в. ткачи Бристоля изготовляли сукно на экспорт, а значит, производили его больше, чем мог поглотить местный рынок. Таможенные отчеты за 1303–1309 гг. показывают, что некрашеное сукно являлось уже более важной статьей бристольского экспорта, чем овчины или шерсть. За шесть лет из города было вывезено иностранцами 242,5 куска сукна, а шерсти только 9,5 мешков. Нужно учесть, что упомянутые отчеты за 1303–1309 гг. показывают доходы от «новой пошлины», которую Эдуард III установил для иностранных торговцев, поэтому неизвестно, какое количество сукна вывезли из Бристоля англичане. Для сравнения можно сказать, что Ньюкасл до 1357 г. вообще не экспортировал сукно, из Ярмута в 1353/54 г. было вывезено лишь 19 кусков, из Гулля — 163, из Бостона — 273, из Лондона 454, и из Саутгемптона — 785. Бристоль в этом году отправил за границу уже 1511 кусков.

Производство сукна росло настолько стремительно, что это едва ли было возможно при старой системе организации производства.

Уже в первой половине XIV в. в Бристоле можно обнаружить зарождение системы раздачи сырья и скупки готовых изделий (в сукноделии — полуфабрикатов), которая, как известно, являлась первой зачаточной формой капиталистического производства. Систему раздачи сырья довольно трудно отличить от работы на заказ. В сукноделии из-за очень значительного разделения труда (процесс изготовления сукна охватывал от 26 до 28 операций) прядильщики, ткачи, красильщики не только покупали полуфабрикаты, но и брали заказы. Когда это перерастает в экономическую зависимость и работу по найму уловить сложно.

Скупщик способствовал разорению не только зависимых от него ремесленников, но и мелких самостоятельных производителей, не имевших возможности конкурировать с ним на рынке. Поэтому борьба между ними нашла отражение в различных цеховых ограничениях и запретах, при помощи которых бристольские гильдии ткачей, сукновалов, красильщиков и других ремесленников пытались бороться с наступлением раздатчиков и скупщиков. Это можно проследить на протяжении многих десятилетий. В 1355 г. гильдия ткачей запрещает «получать шерстяную пряжу от кого-либо, кроме своих мужей и жен», показывая тем самым, что ремесленники до этого постановления получали от посторонних лиц (а не покупали) сырье для работы. После 1360 г. данное решение конкретизируется: два человека, избиравшиеся гильдией, должны были «следить за изготовлением законного (доброкачественного — Т.М.) сукна без получения от кого-либо или передачи пряжи или шерсти кому-нибудь кроме бюргеров или их жен». Таким образом, вопреки запрету кто-то по-прежнему продолжал раздавать пряжу для работы. Кроме того, можно сделать вывод, что недоброкачественное сукно (из обрывков и очёсов) изготавливалось не членами гильдии ткачей, т.к. речь идет о запрещении отдавать кому-либо или получать от кого-либо шерсть, кроме полноправных горожан.

В этом же постановлении отразилась и непоследовательность политики гильдии: предполагается, что бюргерам и их женам разрешено получать или раздавать пряжу для переработки. Прошло более ста лет, и ткачи Бристоля по-прежнему жалуются, что некие люди, пришедшие в город, «получают шерсть или шерстяную пряжу тайком (stolen) от ткачей и других изготовителей сукна названного города». Из этого можно понять — скупка и раздача в XIV в. не были случайными явлениями, а все более прочно укоренялись как система в сукноделии Бристоля.

Тем более что это было характерно не только для гильдии ткачей. В 1360 г. красильщики постановили, что «если какой-нибудь красильщик города возьмет в работу у себя дома вайду кого-нибудь другого, и после проверки вайда будет конфискована, красильщик будет обязан вернуть собственнику столько, сколько стоит вайда…». Совершенно очевидно, что часть красильщиков получала сырье для работы от кого-то. Вряд ли речь идет о работе на заказ, потому что ремесленник получал не полуфабрикат (в данном случае сукно), а краситель, который, если бы он был самостоятельным производителем, покупал бы сам.

Помимо мастеров, которые получали полуфабрикаты и сырье для работы, в гильдии были люди, занимавшиеся организацией крупного по меркам средневекового города производства. В упоминавшемся документе отмечалось, что ни один красильщик не должен «пускать в работу» сразу несколько бочек вайды, т.к. краситель может испортиться. Если учесть стоимость одной бочки этого красителя (12–13 ф.ст.), то задействовать в работе сразу несколько бочек (или даже две) обычный ремесленник вряд ли мог.

Гильдия красильщиков была наиболее богатой в городе, и верхушка ее мастеров не только эксплуатировала обедневших коллег своего ремесла, но и поставила под контроль другие операции по производству сукна. Иначе трудно объяснить, почему именно красильщики в 1381 г. постановили, что «ни один человек, проживающий в городе, не пошлет за пределы привилегии города шерстяную пряжу, спряденную где-нибудь в другом месте, под угрозой конфискации всего сукна без какого-либо прощения». Вероятно, красильщики не желали терять контроль над ткачами, а организовать его в сельской местности было довольно сложно.

О том, что часть мастеров-ремесленников превратилась в предпринимателей, свидетельствуют списки членов гильдии суконщиков, среди которых мы находим и красильщиков. Например, Томас из Хея, оставаясь членом ремесленной гильдии, занимался экспортом сукна. Являясь одновременно и членом городского совета, он, видимо, сам непосредственно не занимался окраской ткани, скорее эксплуатировал рядовых членов гильдии. Томас из Хея действовал в 80-е гг. XIV в., для XV в. можно назвать имена Джона Хоггза, тоже занимавшегося торговлей, и Джона Хенлова, который, являясь красильщиком, торговал сукном через Лондон с ганзейцами и имел своего постоянного фактора. Конечно, подобные люди членство в ремесленной гильдии использовали не для занятия ремеслом, а для организации крупного для того времени производства и сбыта готовой продукции на внешних рынках.

Подобные факты наблюдались не только в сукноделии. В 1346/47 г. гильдия портных пожаловалась в городской совет на то, что «портные-горожане чувствуют себя обиженными и ущемленными из-за портменов и других, которые, используя хитрость, покупая и продавая новые сукна, разрезают и делят их на куски для штанов и шляп с тем, чтобы продать их вновь..»,.

В результате деятельности скупщиков и раздатчиков ремесленники отрезались от рынка сырья. Примечательное постановление приняли дубильщики в 1415 г.: «Мастера названной гильдии могут продавать свою кожу между собой, как они делали в прежние времена, при условии, что их названная кожа будет хорошей и подобающе обработана, прежде чем она будет предложена для продажи». Видимо, до этого постановления продажа сырья находилась под чьим-то контролем. Трудно сказать, насколько результативным был данный статут. Поскольку некоторые члены гильдии дубильщиков были экспортными торговцами, можно предположить, что они мало обращали внимания на жалобы простых ремесленников.

Рассматриваемые явления характерны не только для Лондона и Бристоля. Я.А. Левицкий указывал, что стремление купечества подчинить себе городских ремесленников наблюдалось уже в XIII в. в Винчестере, Оксфорде, Мальборо и других городах. Для Йорка XIV в. систему раздачи сырья не только купцами, но и богатыми ремесленниками как в суконной промышленности, так и среди изготовителей луков и стрел, шапочников, башмачников, скорняков отмечает X. Суонсон. Подобные факты встречались и в ремесле Норича и Эксетера.

Наиболее выгодно было организовывать скупку и раздачу в сельской местности, где отсутствовал контроль со стороны гильдии. Поэтому ткачи, сукновалы, красильщики, кожевники стремились запретить предпринимателям использовать сельских ремесленников. Например, в 1381 г. городской совет постановил, что «никто не будет заставлять посылать или брать вне города пропитанную маслом шерсть (leyne enoynte), чтобы прясть или чесать…». Жители округи традиционно занимались прядением и ткачеством и сбывали часть произведенной продукции на городском рынке. Многочисленные поселения в Котсволде, Мендипе и Сомерсете, жители которых продавали свои сукна в Бристоле, были в достаточной мере снабжены шерстью. Поэтому если речь идет о посылке шерсти в деревню, то ясно, что кто-то из горожан раздавал сырье для работы сельским ремесленникам.

В этом же постановлении записано: «Ни один человек, проживающий в городе, не пошлет за пределы привилегии города шерстяную пряжу, спряденную где-нибудь в другом месте, под угрозой конфискации всего сукна». В данном случае совершенно очевидно присутствие скупщика, который одновременно оказывался и раздатчиком сырья. Если шерсть была спрядена где-то «в другом месте» и посылалась ткачам за пределы города, то речь идет об организации крупного производства сукна.

Конкуренция с сельской промышленностью продолжалась и в XV в.: в 1490 г. в петиции мастеров гильдии ткачей содержится просьба к городскому совету принять постановление, по которому сукно “Brodemede” должно производиться только в городе: «Каждый такой кусок “Brodemede” будет произведен в пределах названного города Бристоль, а не в округе». Конкуренция сельского ремесла беспокоила и красильщиков. В 1407 г. в постановлении гильдии есть замечание о том, что красильщики выполняют работу не только для горожан, но и для «различных людей округи». О том, что это было не случайное явление, говорит ордонанс 1439 г., в котором отмечается: некоторые городские ремесленники «договариваются об окрашивании сукон и шерсти для различных людей названного города и округи».

Особую тревогу проявляли сукновалы. В 1346 г. гильдия постановила: «Никакой сукновал названного города не будет принимать сукно, свалянное в округе, для отпаривания (rekker), ворсования (pleter) или устранения дефектов (namender)». Речь идет именно об улучшении, так сказать «исправлении», а не об отделке сукна, ибо в другом постановлении по этому же поводу сукновалы подробно обосновывают свое требование тем, что свалянные в округе сукна «без значительных исправлений не могут быть выставлены для продажи из-за недостатков, которые они имеют».

Что означает запрет устранять дефекты тканей, свалянных вне города? Если деревенский ремесленник являлся самостоятельным в процессе производства, то он едва ли мог послать сукно на исправление в город. Логичнее предположить, что деревенский ткач или сукновал получил сырье или полуфабрикат от городского предпринимателя, который потом имел возможность отдать ткань на «исправление» городскому ремесленнику. Видимо, и городские ремесленники, которые брались «улучшать» ткани, произведенные в деревне, зависели от того же раздатчика. Иначе трудно объяснить, зачем самостоятельному ремесленнику переделывать чужую работу.

В этом же постановлении прямо запрещается посылать сукно в деревню для валяния. Запрет станет более понятным, если учесть, что там валяли сукно не вручную, а на мельницах, с которыми отдельный ремесленник конкурировать не мог: «Никакой человек не должен посылать какое-либо сукно, которое называется “Rauclothe” на мельницу, и потом получать указанное сукно от сукновала на отделку». Самостоятельные ремесленники валяли сукно руками или ногами в корыте или желобе (“in the trough”). На мельницах водяное колесо приводило в движение тяжелые деревянные песты, которые обрабатывали сукна. Использование только одной мельницы заменяло труд 24 сукновалов, поэтому городские ремесленники боялись разорения.

Опасения эти не были напрасными, потому что в течение XIII в. многие старые центры сукноделия из-за конкуренции с сельской промышленностью пришли в упадок. Например, в Винчестере в XII в. гильдии ткачей и сукновалов ежегодно уплачивали королю 6 ф. ст. Ко времени Эдуарда I они стали с трудом собирать деньги для уплаты. В Оксфорде в XII в. гильдия ткачей также уплачивала 6 ф. ст., а при Эдуарде I они просили снизить сумму до 42 шиллингов, поскольку вместо 60-ти или более ткачей в городе осталось только 15. Позднее они ходатайствовали о снижении суммы до 6 ш. 8 п., т.к. их осталось только 7 человек, и, наконец, в 1323 г. в городе не было ни одного ткача. В Линкольне во времена Генриха II трудилось более 200 ткачей, а к 1345 г. только несколько человек. Признаки упадка можно обнаружить в Нортгемптоне и Лейстере.

Однако затухание промышленности в старых ремесленных центрах не означал ее упадка в целом — с распространением сукновальных мельниц производство сукна переместилось с востока на запад Англии. Здесь были не только источники превосходной шерсти, но и значительные водные ресурсы. К концу XIV в. половина производившегося в городах сукна приходилась на долю Солсбери, Бристоля, Йорка и Ковентри. Говоря об Англии XIII–XV вв., Е.В. Гутнова отмечала: «Город не стал здесь монополистом в развитии товарно-денежных отношений. Зато отношения между ним и деревней были более тесными, регулярными и равноправными, а формирование внутреннего рынка происходило более спонтанно, быстро и равномерно, чем в странах континентальной Европы».

Город всегда стремился ограничить ремесленное производство в деревне. Но какое-то количество сырья всегда поступало в город уже частично обработанным. Иногда это объяснялось очень большими затратами топлива при первоначальной обработке, например, фактически весь металл предварительно плавился рядом с рудниками, где его добывали, и только после этого привозился на городской рынок. Большое количество строительного материала также доставлялось в город наполовину отделанным или даже в готовом виде. Дерево пилилось там, где его рубили, известь обжигали там, где можно было найти подходящий материал, камень обрабатывался рядом с каменоломней.

Да и совершенно запретить сукноделие в деревне было невозможно — запрещения и не направлялись против ремесла, ориентированного на удовлетворение потребностей сельских жителей. Меры противодействия со стороны города были направлены против сельского суконного производства, рассчитанного на рынок и составлявшего конкуренцию городскому ремеслу. Для Бристоля сельская промышленность не представляла опасности, т.к. росла под его контролем, и город обеспечивал ее рынками сбыта. Городские суконщики не только организовывали производство сукна в близлежащих деревнях и местечках, но и контролировали продажу его на городском рынке. Например, в 1381 г. они добились постановления, в котором сказано: «Если какая-то пряжа будет принесена собственником [в город] для продажи, то она должна быть принесена в пятницу и ни в какой другой день». Во времена Ричарда II (1377–1399) было предписано, что различные люди, «приносящие сукно в город, чтобы продавать, должны класть свои сукна в доме в пределах двора Томаса Даньелла на Болдуин-стрит, который отведен для продажи сукна; и что указанные сукна должны быть открыто выставлены для продажи дважды в неделю, а именно каждую среду и пятницу».

Если мелким самостоятельным производителям в городе конкуренция сельских ремесленников, работавших по найму, грозила разорением, то предпринимателям было выгоднее организовывать производство в деревне, где не было обременительных пошлин и строгого контроля со стороны цеха. Тем городским центрам, которые поставили под контроль производство в округе, экономический упадок не грозил. Применительно к Германии XIV в. Ф. Ирзиглер отмечал, что система авансирования предоставляла текстильному ремеслу самую благоприятную возможность для «привлечения производственного потенциала округи, ремесленного производства мелких городов и деревень в экономику крупных промышленных и торговых центров». И хотя в XIV в. Бристоль экспортировал ткани, произведенные за пределами города, в нем самом производством сукна было занято по крайней мере 1500 человек.

Ранней формой капиталистического производства являлась, как известно, простая капиталистическая кооперация. Перед мастерской ремесленника она имела то преимущество, что соединение сравнительно большого числа работников в одном месте во много раз увеличивало производительность труда. Представляется, что о существовании простой капиталистической кооперации в Бристоле можно говорить применительно уже к первой половине XIV в. В 1338/39 г. крупному предпринимателю Томасу Бланкету пришлось защищаться от нападок членов гильдии ткачей, когда он и несколько других предприимчивых горожан организовали крупномасштабное по тем временам производство сукна, сосредоточив в своих руках несколько мастерских, в которых разместили станки, и для работы на них нанимали ткачей. Король направил мэру и бейлифам Бристоля указ, коим запрещал притеснять Томаса Бланкета и других, оштрафованных на большую сумму за нарушение цеховых ограничений.

Возможно, Т. Бланкет был из иностранных ремесленников, т.к. в своем споре с муниципалитетом он ссылался на статут 1337 г., в котором Эдуард III предлагал покровительство всем иностранным изготовителям сукна, переселившимся в Англию. Король обещал им различные льготы и освобождение от контроля гильдий. Видимо, Бланкет был не единственным бристольцем, поставившим производство сукна на новую основу.

Во второй половине XV в. сведения о существовании простой капиталистической кооперации в сукноделии города встречаются постоянно. В 1461 г. ткачи жаловались, что «различные люди гильдии ткачей <…> снабжают сырьем, привлекают к работе и нанимают (puttyn, осcupien and hiren) их жен, дочерей и девушек; некоторых, чтобы ткать на их собственных станках, а иных, чтобы работать с другими лицами названной профессии». Данные о том, что названные люди не просто получают сырье для работы, а нанимаются за плату, «чтобы работать с другими людьми», позволяют предположить — речь идет не только о системе раздачи сырья, но и о простой капиталистической кооперации.

Предпринимателям было выгодно нанимать женщин, поскольку их труд ценился дешевле. В 1346 г. плата женщине-ткачихе равнялась 1 пенсу, тогда как мужчина получал за ту же работу 4–6 пенсов в день. В ответ на жалобу ткачей Совет постановил: «…Ни один человек названной гильдии ткачей <…> не должен сажать за работу, снабжать сырьем или нанимать названных жен, дочерей или девушек для такого занятия ткачеством на станке вместе с собой или каким-либо другим лицом». Городской совет явно противопоставляет «такое занятие ткачеством» традиционной работе мастера-ткача со своим подмастерьем. Тот факт, что члены семей самостоятельных мастеров вынуждены наниматься на работу, свидетельствует о неблагополучном положении рядовых членов гильдии.

Существование простой капиталистической кооперации в суконной промышленности можно обнаружить и в других городах Англии. Во второй половине XV в. Йоркский пивовар Уильям Коултман имел в городе особый прядильный дом, т.е. пивовар нанимал прядильщиц и сажал их за работу в особом помещении.

Есть основания говорить о том, что в рассматриваемое время в Бристоле зарождается и еще одна новая форма организации производства — мануфактура. Прямых данных об этом в источниках нет, но III и трудно ожидать, т.к. предприниматели на первых порах не старались афишировать расширение производства. В этом смысле очень интересна оговорка в упоминавшемся постановлении ткачей 1490 г. Члены цеха жаловались, что внецеховые ремесленники получали шерсть и шерстяную пряжу от ткачей и других изготовителей сукна тайком {599} .

Однако неоднократные упоминания об использовании мастерами неквалифицированных работников позволяет предположить наличие разделения труда, которое невозможно в рамках простой капиталистической кооперации. Не исключено, что несколько мастерских, которыми владел Томас Бланкет, представляли собой мануфактуру, а не кооперацию, т.к. между этими несколькими мастерскими легко было распределить отдельные операции по производству сукна.

В 1462 г. ткачи просили городской совет запретить предпринимателям нанимать людей для того, «чтобы заниматься ремеслом названной гильдии ткачей или каким-нибудь другим, относящимся и принадлежащим к этому делу». Иными словами, некоторые члены гильдии ткачей нанимали работников не только для того, чтобы ткать, но и выполнять другие операции в процессе изготовления сукна. В 1490 г. ткачи жаловались, что «различные люди неправильных наклонностей поселились в названном городе и здесь занимаются изготовлением узкого сукна, имея мало или совсем не имея опыта в этом занятии, каковые личности обычно получают шерсть или шерстяную пряжу украдкой от ткачей и других изготовителей сукна названного города». Хотелось бы обратить внимание на то, что не только ткачи раздают шерсть и пряжу, но и «другие изготовители сукна» вмешиваются в сферу деятельности гильдии. Скорее всего, речь идет о сукновалах или красильщиках, а значит, эти предприниматели сосредоточили в своих руках несколько операций.

Остановить наступление предпринимателей на мелкое самостоятельное производство было очень трудно, и гильдиям не всегда удавалось отстоять свои интересы. В 1355 г. городской совет постановил, что «никакая шерстяная пряжа не будет посылаться из города ткачам без того, чтобы сначала олдермен осмотрел основу, каковая должна быть такой ширины, как выше сказано». Таким образом, в том же самом году, когда гильдия ткачей запрещает заниматься в городе ткачеством тем людям, которые не являются бюргерами, предприниматели получили возможность использовать сельских ремесленников. Совершенно ясно, что запрет носил полуформальный характер: свидетельство олдермена развязывало руки суконщикам. Это и не удивительно, поскольку среди членов Совета были купцы и предприниматели, которые сами выступали в роли скупщиков и раздатчиков, поэтому они смогли добиться подобного решения.

Непоследовательность политики городского совета и гильдии отразилась и в постановлении 1360 г., в котором запрещается раздавать сырье кому-либо «кроме бюргеров или их жен». Хотя в предшествующих и последующих ордонансах ткачи пытались вообще запретить практику раздачи шерсти и пряжи кому бы то ни было.

В 1381 г. скупщики (скорее всего, они же и раздатчики) добились постановления, запрещавшего торговлю шерстью вразнос. Собственники пряжи могли продавать ее только в пятницу, и ни в какой другой день. Видимо, мелкие торговцы пытались сбывать сырье мелким самостоятельным ремесленникам, но Совет принял решение в пользу раздатчиков.

Городские власти могли опереться в решении этого вопроса на общегосударственное законодательство. В 1363 г. Эдуард III издал статут, по которому каждому купцу предписывалось торговать лишь одним товаром, а ремесленнику заниматься лишь одним ремеслом. Он закреплял монополию торговых и ремесленных гильдий. Но вместе с тем узаконил положение, по которому ремесленники не могли сами торговать своими изделиями, поэтому ткачи, прядильщики, сукновалы ставились в зависимость от торговцев сукном — суконщиков. В то время как крупные купцы, судя по таможенным отчетам, вовсе не ограничивали себя одним товаром.

Статуты ремесленных гильдий позволяют выяснить состав богатых и предприимчивых людей, расширявших производство. В постановлениях, относящихся к XIV в., редко точно определяется их статус, гораздо чаще употребляется глухой термин «кто-то» раздает, или от «кого-то» получают. Хотя можно встретить и более конкретные данные. В упоминавшемся постановлении 1360 г. городской совет запрещал красильщикам пускать в работу сразу несколько бочек вайды. Совершенно очевидно, что речь идет о предпринимателе, который обеспечивал сырьем других членов гильдии, или организовал крупное производство типа простой капиталистической кооперации.

Если в постановлении гильдии ткачей запрещается «ткачам и другим изготовителям сукна» раздавать сырье, то очевидно, что в роли раздатчиков выступали разбогатевшие ремесленники. Сукновалы, кожевники, портные, так же, как ткачи и красильщики, жалуются на мастеров своей гильдии и на чужеземцев (т.е. прибывших из других мест).

Косвенным доказательством того, что часть ремесленников превращается в скупщиков, служат таможенные отчеты и торговые лицензии. Среди экспортеров сукна можно было встретить красильщиков (Джон Хенлов, Джон Хоггз), портных (Роберт Скейлз) и других мастеров. Подобные факты обнаруживаются и в других городах. В конце XIV в. экспортерами сукна в Йорке были ткач Адам де Хелперби и четверо изготовителей луков — Уильям Хиллам, Джон Паннал, Уильям де Ли, Роберт де Лейнфорд. Конечно, можно предположить, что это были купцы, которые проникали в ремесленные гильдии с целью подчинить себе мелких ремесленников.

В документах встречаются жалобы и на купцов, которые не только сбывали готовую продукцию, но и начинали организовывать ее производство. В 1406 г. сукновалы города отмечали, что «некоторые купцы Бристоля прежде привыкли валять часть их сукон в различных местах сельской округи…». Замечание о «привычке» купцов свидетельствует о том, что явление это существовало давно и зародилось, видимо, еще в XIV в. Постановлением 1407 г. красильщики обязывались добросовестно окрашивать шерсть и сукно всех купцов и бюргеров Бристоля, из чего ясно, что они получали заказы не только от ремесленников. Статут 1439 г. дает совершенно очевидное свидетельство проникновения купцов в производство: «Названные четыре мастера и их слуги все и в отдельности, занятые в указанном ремесле, должны быть готовы проверять всю такую вайду после ее приготовления для любого купца названного города, когда им будет нужно…». Поскольку краситель из вайды готовился непосредственно перед употреблением, ясно, что купцы не просто поставляли вайду, но и организовывали окраску тканей. Проникновение купцов в производство в XIV в. наблюдалось не только в Бристоле. X. Суонсон упоминает Йоркского купца Уолтера де Келстерна, который в 1338 г. купил 10 мешков линкольнширской шерсти «и переправил их в Йорк, чтобы, как полагают, делать сукно».

Итак, материалы источников позволяют утверждать, что в некоторых отраслях ремесла Бристоля уже в первой половине XIV в. существовала раздача сырья обедневшим ремесленникам как в самом городе, так и в деревне. Видимо, в Бристоле XIV в. возникают и другие новые формы организации производства — простая капиталистическая кооперация и мануфактура.

Важно отметить, что эти явления зарождались не только в деревне. Из многих постановлений ясно, что в качестве предпринимателей выступали разбогатевшие мастера ремесленных гильдий. Многочисленные ордонансы наглядно показывают размах стихийного вытеснения предпринимателями мелкого производителя в ремесле, т.е. фактической экспроприации ремесленника. Процессы, происходившие в некоторых отраслях производства в Бристоле, позволяют утверждать, что массовому сгону крестьян с земли предшествовало возникновение раннекапиталистического производства в английском городе, и что вытеснение мелкого производства крупным было достаточно длительным, а не сводилось только к какому-то единовременному акту.

Какое же влияние оказывало на развитие производства существование гильдейской системы с ее жесткими регламентами? Может быть, нет оснований приписывать гильдиям какую-либо способность влиять на экономические изменения или задерживать их? Или экономика функционировала в значительной степени независимо от них? Думается, если бы цеховые ограничения не влияли на развитие ремесла, то в XV в. вряд ли произошло бы перемещение производства главного экспортного товара королевства — сукна за пределы крупных городов.

Отметим, что жесткие регламенты, которые устанавливались в различных гильдиях, постоянно нарушались. Но подобные действия строго карались, и не все нарушители могли позволить себе откровенное пренебрежение к установленным порядкам. Цеховые постановления стремились не допустить появления новых форм организации ремесла. Борьба с попытками расширить производство нашла отражение в разных статутах. Конечно, эти постановления не могли остановить изменений в ремесле, но нельзя отрицать, что они им мешали и задерживали их.

Значит ли это, что есть основания однозначно определить значение существования гильдейской системы в ремесле? Думается, вопрос нужно рассматривать применительно к конкретному времени и обстановке. Примерно до середины XIV в. цеховая организация производства вполне соответствовала уровню развития производительных сил общества и стимулировала их развитие. И то, что цехи продолжали существовать и в XVI в., (а официально они были отменены в Англии только в XIX в.) и за сохранение их выступало большинство мелких самостоятельных производителей, означает главное — они со своими задачами успешно справлялись.

Однако уже в XIV в., когда рынок сбыта для основных товаров существенно расширился, насущной стала потребность расширять производство. И объективные потребности экономики вступили в противоречие с интересами мелких производителей. С этого момента цех стал тормозом развития производства, и на протяжении нескольких веков шло медленное, постепенное вытеснение новыми формами организации производства старой цеховой системы, пока промышленный переворот не завершил данный длительный процесс.

 

§ 1. Городская община и самоуправление в английских городах XIV–XV вв.

Начало складывания сословия горожан в Англии относится к XI–XII вв., но окончательное оформление его с собственными органами власти, особыми судами и т.п. приходится на XIII век. В понятие «сословие горожан» включается не все городское население, а лишь та его часть, которая обладала сословными привилегиями (“franchise”), т.е. полноправные горожане. В документах XIV–XV вв., составленных городскими советами, жители города именуются не «сословием». Когда нужно было соотнести интересы города и отдельных корпораций, других городов и королевской администрации, то применялось определение «община» — штрафы собирались в пользу общины, постановления составлялись в интересах общины и т.п. Кто же включался в понятие «община» в рассматриваемое время?

Жители английских городов обычно обозначались термином “burgesses” от английского названия города — “borough”. Рассмотрение социального, экономического, правового положения бюргерства осложняется тем, что сами термины «бюргер» и «бюргерство» очень неоднозначны. А.А. Сванидзе отмечала, что они могут применяться 1) ко всем жителям города, занятым непосредственно «городским делом», в отличие от сельского населения; 2) к широкому среднему слою горожан, в отличие от патрициата и плебса; 3) к среднему и высшему слою городских жителей, которые обладали всей полнотой прав в городах (правами бюргера); 4) к городскому сословию в сословных учреждениях. Фактически, все зависит от того, какие критерии применяются при изучении — топографические, социальные, экономические, правовые или политические.

Кроме того, нельзя не учитывать, что в разные периоды времени этими терминами определялись разные группы горожан. В XII в. понятие «бюргер» прилагалось ко всем постоянным жителям города, владевшим недвижимостью и имевшим право быть членами городского собрания, которые участвовали в уплате податей королю. В течение XIII в. статус бюргера все более связывался с членством в Торговой гильдии. Поскольку Торговая гильдия была широкой корпорацией, включавшей в себя и купцов, и ремесленников, членство в ней приравнивалось к допущению к привилегиям и свободам. Понятие «свобода» (“freedom”) развивалось постепенно и только к XIV в. было полностью детерминировано. В рассматриваемое время свобода города формально определялась в терминах гражданских прав и обязанностей, правового и экономического статуса (отсюда, полноправный горожанин — фримен).

С того времени, когда начали возникать ремесленные гильдии, прием в их члены одновременно означал и допущение к городским привилегиям и свободам. В XII–XIV вв. до начала «замыкания цехов» бюргерство включало в себя не только купцов, самостоятельных ремесленников, но и подмастерьев. В городскую общину не допускались деклассированные элементы, т.е. городской плебс.

С чем мы сталкиваемся в XIV–XV вв.? Стать бюргером значило не только получить определенные права — заниматься ремеслом или торговлей в пределах территории, которую контролировал город, иметь юридическую и финансовую защиту в случае столкновения с жителями других городов, но принятие в общину города было связано и с большими обязанностями, в первую очередь, с денежными взносами на различные городские нужды, с уплатой фирмы (ежегодной подати королю в виде определенной суммы денег или продуктов), а также выполнением многочисленных общественных обязанностей, большинство из которых не оплачивалось.

X. Суонсон отмечала, что в Йорке к началу XIV в. допущение к свободам можно было получить тремя путями: 1) по наследству, как сын фримена, 2) через ученичество, 3) через покупку. В XIV в. в Бристоле сохранялось правило, по которому прохождение ученичества означало приобретение статуса фримена. Например, в 1366 г. городской совет Бристоля постановил, что те люди, которые прошли ученичество в каком-то из городских цехов в течение 7 лет и имеют хорошие рекомендации от своего мастера или других достойных доверия людей, могут быть допущены к свободам города без какой-либо платы. Правда, чтобы стать мастером в ремесленном цехе в XIV в. ученик должен был обладать суммой не меньше, чем 5 фунтов, поэтому этот «широкий жест» нужно оценивать осторожно.

Оставаясь в юридическом отношении равноправным, по своему социальному, а тем более экономическому положению торгово-ремесленное население подверглось значительному расслоению. Интересные сведения по данному вопросу приводит А.А. Кириллова. В конце XIV в. в городе Йорке в гильдии ткачей насчитывалось 800 человек, из которых наиболее зажиточными были 50, но даже из них в списки фрименов занесли только 8 человек. Поэтому не будет странным, что в списках налогоплательщиков в Бристоле в 1313 г. числился всего 631 человек, хотя население города насчитывало примерно 10 тыс. жителей. В 1327 г. в уплате налога участвовало еще меньше — 300 человек. Подобная разница объяснялась тем, что в 1313 г. облагаемый налогом минимум составлял 1 ш. 4 п., а в 1327 г. имущество такой стоимости не учитывалось. За пределами списков оставалось от 1/3 до 1/2 всех фрименов города, не говоря уже о тех людях, которые не имели статуса полноправного горожанина.

Итак, в XIV в., как и прежде, можно было стать фрименом, пройдя ученичество и получив звание мастера. Но в рассматриваемое время в Бристоле существовал и другой способ стать полноправным горожанином. В упоминавшемся постановлении городского совета Бристоля от 1366 г. отмечалось, что те люди, которые не являются бюргерами, могут быть допущены к привилегиям города и заниматься ремеслом, если уплатят 10 фунтов. То же касалось и купцов, желавших стать фрименами Бристоля. Таким образом, в XIV в. получение полноправия все больше связывалось с имущественным положением горожанина. А к началу XIV в. имущественное расслоение бристольцев было уже очень значительным, о чем свидетельствует тот факт, что в 1313 г. 5,2% (это всего 33 человека) внесли 34,7% городского налога.

Наряду с тем, что зажиточным людям облегчался доступ к городским свободам, примерно с середины XIV в. законодательно начинает сокращаться круг лиц, которые имели возможность стать полноправными горожанами. В 1344 г. городской совет Бристоля постановил, что «в будущем никто не будет допущен к городским привилегиям, если он не свободного состояния, хорошей и честной репутации, и для подтверждения этого может представить двух надежных и законных бюргеров». Более того, как уже отмечалось, теперь даже женитьба на женщине из бюргерской семьи не помогала изменить свой социальный статус.

Но эти ограничения, естественно, не касались людей зажиточных, о чем свидетельствует разрешение приобретать права полноправного горожанина за определенную сумму. Во второй половине XIV в. правительство, исходя из своих соображений (стремясь обеспечить сельских землевладельцев рабочими руками), подкрепило подобную политику городских корпораций законодательно — постановлением «Безжалостного парламента» 1388 г. запрещалось поступать в ученики к какому-нибудь городскому ремесленнику людям, которые до 12 лет были заняты в сельском хозяйстве. Если кто-то до этого времени успел поступить в ученики, соглашение аннулировалось. Но это распоряжение касалось лишь тех жителей деревни, которые не имели 20 ш. годового дохода с земли или ренты.

Правда, далеко не все запреты заниматься в городе ремеслом и торговлей людям, не являющимся бюргерами, реализовались на деле. Да в этом и не были заинтересованы все городские жители — богатые купцы и предприниматели охотно принимали на работу лиц, не связанных цеховыми ограничениями. Поэтому в экономической сфере такое социальное деление не было особенно существенным. Но оно позволяло отстранить от управления городом тех, у кого отсутствовали достаточные денежные средства.

Итак, среди городского населения четко выделялись два слоя — полноправные и неполноправные жители. Но в социальной градации горожан в XIV–XV вв. нужно отметить наличие и третьей категории — “portmen”. В 1346 г. в ордонансе для гильдии портных Бристоля мы встречаем упоминание о людях, которые не были ни чужеземцами, ни бюргерами, и занимались перепродажей сукна. В упоминавшемся уже постановлении городского совета от 1366 г. отмечалось, что «все те, кто не являются бюргерами, но желают торговать или заниматься своим ремеслом в пределах города и не имеют средств или не желают платить указанную сумму в 10 ф. для того, чтобы получить права, могут получить их в качестве “portmen” и уплатить файн общине по усмотрению мэра и стюардов, и согласно своему положению получать от этого выгоду».

Происхождение термина достаточно подробно рассмотрено Я.А. Левицким, который определял “portmen” как «людей порта», «жителей порта». Термин “port”, пришедший из англосаксонских документов, не обязательно обозначал морской порт, гавань или пристань. Портами именовались места, где осуществлялась торговля, существовал рынок; хотя из-за островного положения Англии именно морские гавани (“portus”) играли главную роль в торговле. В IX–XI вв. портами именовались такие «сухопутные» города — Кентербери, Вустер, Норгемптон, Герефорд, Винчестер. Хотя для Лондона, который назывался портом еще в VIII в., как и для Бристоля, понятие рыночного места и гавани совпадало.

Происхождение терминов “port” и “portmen” помогает понять, какое положение занимали “portmen” в городе XIV–XV вв. В постановлении городского совета Бристоля от 1366 г. их статус явно противопоставлялся статусу бюргеров. Они получали экономические права, т.е. могли заниматься ремеслом и вести торговлю, но это не означало полного обладания городскими привилегиями — к участию в общественной жизни города они не допускались. С течением времени права “portmen” все более ограничивались, и к XV в. стали ничтожными. В 1455 г. городской совет постановил, что «ни один мужчина или женщина, будучи “portmen”, не будут допущены торговать чем-либо, кроме хлеба и эля. И ежегодно они должны уплатить файн в 40 пенсов». Хлеб и эль были основными продуктами питания средних слоев горожан, поэтому городские власти не стремились ограничивать торговлю ими. Ежегодный взнос в 40 п. для богатого купца был мизерной суммой, но если вспомнить, что средний заработок подмастерья был 3–6 п. в день, то для мелкого торговца упомянутые деньги оказывались очень значительными.

Постепенно упоминание о “portmen” в городских документах XV в. исчезают. Вероятно, это происходило потому, что по своему социальному положению данная категория населения почти перестала отличаться от обедневших бюргеров, которые из-за своего имущественного положения также были отстранены от решения важных для города проблем. Степень полноправия горожан все более тесно связывалась с их благосостоянием.

Среди жителей города были не только купцы и ремесленники. В нем всегда находилось какое-то количество феодалов — светских или духовных — и их слуги, гарнизон замка, монахи и священники, различные чужаки (недавно пришедшие в город сельские жители и иностранцы) и прочие. Их нельзя включить в сословие горожан, но если говорить о социально-политической жизни города, то не учитывать эти элементы было бы неправильно.

Какими же правами, помимо экономических, располагали жители английских городов XIV–XV вв., точнее, в чем конкретно выражалось их участие в общественной жизни города?

Одной из особенностей развития английских средневековых городов было то, что наиболее значительные из них располагались на королевской земле. После нормандского завоевания королю принадлежала не только 1/7 часть всех обрабатываемых земель, но и 2/3 всех городов. Это своеобразное положение наложило отпечаток на борьбу английских городов за освобождение от сеньориальной зависимости — с таким сеньором как король было очень трудно бороться. Поэтому Англия в отличие от Франции или Германии почти не знала антисеньориальной борьбы в виде вооруженных восстаний.

Конечно, из каждого правила есть исключения, но основным путем приобретения городских вольностей была многократная «покупка» хартий, предоставлявших статус «вольного города». Однако даже этот статус, достигнутый не всеми английскими городами, не предоставлял им права полного самоуправления типа французской коммуны. К началу XIV в. лишь 14 из 278 городов в стране имели право выбирать городской совет, 35% получили право фирмы, 31% мог избирать своих мэров и бейлифов, 48% имели свой городской суд, остальные были вынуждены довольствоваться более или менее значительными экономическими и политическими привилегиями.

Ко времени составления «Книги Страшного суда» Бристоль обладал правом фирмы: в 1086 г. она оценивалась в 84 фунта. Больше платили только Лондон — 300 ф. (правда, это вместе с Мидлсексом) и Йорк — 100 фунтов. Честер платил 76 ф“ Глостер 60, остальные города еще меньше. Хартия Джона 1188 г., когда он был еще графом Мортоном и сеньором города, дала бристольцам довольно большие права — они получили свой городской суд, который заседал раз в неделю, подтвердила существование торговой гильдии, определила права на имущество и личный статус. К началу XIII в. Бристоль имел право избирать мэра (список мэров города ведет свое начало от 1214 г.), так что к XIV в. его ежегодное избрание стало уже давней традицией.

Но процесс складывания органов городского самоуправления продолжался и в XIV веке. В «Обычаях города Бристоля», записанных в «Малую Красную Книгу» под 1344 г., зафиксировано появление городского совета: «По просьбе Стивена ле Спайсера, избранного мэром в вышеуказанном году, для укрепления его положения и управления городом с общего согласия были избраны 48 наиболее влиятельных и благоразумных людей вышеупомянутого города как советники и консультанты для него, и для помощи и быстрого решения дел города». Собираться для «обсуждения дел общины» они должны были по приглашению мэра. В «Обычаях» предусматривалось, что если не все члены Совета явятся по приглашению, то «дело должно исполняться 24-мя из указанных 48-ми». Если же не соберется и столько, дела следовало решать «12-ю по крайней мере», а все отсутствующие должны уплатить штраф в 6 пенсов. Сама оговорка свидетельствует о том, что не все избранные члены Совета регулярно являлись на заседания. Возможно, это объяснялось тем, что жалования они не получали и считали невыгодным для себя отказываться от своих занятий. Купцы в связи с торговыми делами могли отсутствовать в городе, когда происходило заседание, а штраф в 6 п. был для них совсем необременительным.

Дэвид Сакс, изучавший социально-политическую историю Бристоля XVI–XVII вв., считал, что городской совет существовал уже в XIII в. и состоял, как и в других городах, «из 12 или 24 “probi homines”» (возможно, из 14 человек). В 1344 г. этот Совет был упразднен и избран новый в составе 48 человек.

Кроме мэра и членов городского совета в «Обычаях города Бристоля» упоминаются и другие должностные лица — рикордер, бейлифы, «стражи мира», сержанты флота, сборщики пошлин. В прочих городских документах XIV в. встречаются упоминания о Чемберлене, констеблях, стюардах, городском клерке и обязательно о шерифе.

По социальному статусу и богатству на первом месте из выборных должностных лиц стоял мэр. Он избирался только из числа олдерменов, а олдерменом можно было стать лишь имея собственный дом и ренту. Во времена Ричарда II все мэры Бристоля занимались внешней торговлей и половина из них владели кораблями.

Из упомянутых чиновников наиболее высокое положение после мэра занимал шериф, который был представителем королевской власти в графстве. С нормандского завоевания английские города никогда не были «предоставлены сами себе», они всегда подчинялись контролю центральной власти. Связь между городской администрацией и королевской имела постоянный характер, и отчетность перед короной — регулярной, поэтому присутствие в городе королевских должностных лиц было вполне обычным. Шериф защищал финансовые интересы короны, собирал третью часть судебных штрафов в пользу короля, наблюдал за тем, чтобы соблюдались общегосударственные законы, председательствовал на собрании и в суде графства. Поскольку должность шерифа в Средние века была неоплачиваемой, то на нее назначались местные крупные землевладельцы или зажиточные люди в городах. До 70-х гг. XIV в. упоминание о шерифе в городских документах было эпизодическим. Но в 1373 г. Бристоль по хартии Эдуарда III первым из английских городов получил статус отдельного графства и, соответственно, своего шерифа и графскую юрисдикцию. Судя по упоминавшимся в документах именам, шерифами в Бристоле избирались богатые горожане, главным образом купцы. Благодаря пожалованию Эдуарда III бристольцы были изъяты из-под контроля графских судов и шерифов Глостера и Сомерсета.

Ступенькой ниже в должностной иерархии располагались бейлифы — чиновники, непосредственно подчиненные шерифу. Они назначались, чтобы собирать королевские пошлины в сотне, и часто брали на откуп их сбор, а также председательствовали в суде сотни. Поскольку традиционно город в Англии приравнивался к сотне, то там, где не существовало должности мэра, бейлиф являлся главой администрации. В Бристоле, получившем статус графства, было 4 бейлифа: два городских и два «портовых». Первые два ежегодно избирались городским советом и были «исполнительными агентами» городского управления — следили за порядком, собирали штрафы, вызывали присяжных, производили аресты и т.п. Так же, как и шерифы, они обычно избирались из людей богатых, и к концу XV в. поглотили власть шерифа в городе. Менее влиятельными были портовые бейлифы, одного из которых назначал город, другого — король. Бейлифы имели штат помощников, среди которых упоминались констебли, сержанты и пр.

В XIV в. судебная власть шерифа перешла к рикордеру — мировому судье (“justice of peace”). Это главное судебное должностное лицо городов и городков назначалось лордом-канцлером для решения некоторых дел в суде магистрата и передачи более серьезных в суды высшей инстанции. Должность возникла в XIV в., когда в 1327 г. в графствах появились «стражи мира», которые затем превратились в мировых судей. Как шерифы и бейлифы рикордеры выполняли обязанности бесплатно, поэтому назначались из местной знати, в данном случае городской.

Прочие должностные лица — чемберлен (казначей), городской клерк, констебли, сержанты и другие получали за свою службу вознаграждение, которое определялось городским советом.

Постоянное присутствие в городе королевских должностных лиц приводило к возникновению напряженности между центральными и местными органами власти, тем более что королевские чиновники постоянно злоупотребляли своим положением. В 1344 г. городской совет Бристоля постановил: «Сержанты флота, бейлифы или какие-либо другие служащие не будут брать ввозных пошлин с зерна, соленой или свежей рыбы, сельди или какого-нибудь другого продовольствия или предметов, кроме как для нужд короля, и то по специальному приказу. И что сержанты флота и другие служащие не будут брать или требовать что-либо себе в качестве вознаграждения или за исполнение своей службы…».

Вероятно, и злоупотребления королевских чиновников, и сопротивление этому со стороны горожан было делом обычным, потому что в том же 1344 г. городской совет вынужден предупредить: «Если кто-нибудь дурными словами будет оскорбительно поносить сборщика пошлины, констеблей или других служащих <…>, он должен заплатить общине 40 пенсов».

Конечно, от действий королевских чиновников страдали не только бристольцы. В 1323 г. правительству была подана жалоба купцов, вывозивших зерно, продовольствие и другие товары из Ирландии в Англию и Уэльс. В ответ на петицию издали ордонанс, в котором королевским чиновникам запрещалось производить аресты кораблей и товаров купцов, которые уплатили пошлины. На ноябрьском 1330 г. заседании парламента купцы подали 24 петиции с жалобами на конфискации товаров, произведенные в портах, и Палате шахматной доски было приказано выплатить купцам возмещение.

Наличие в городах представителей королевской администрации значительно ограничивало привилегии и свободы горожан. Самоуправление даже наиболее крупных английских городов, в том числе и Лондона, всегда оставалось неполным, и по любому поводу оно могло быть аннулировано, и горожане лишались привилегий, купленных ими очень недешево. В 1312 г. Йорк был взят в королевскую руку (т.е. лишен всех прав самоуправления) «за недостатки в охране города», в 1313 г. — Бристоль и Скарборо, 1321 г. — Лондон, 1330 г. — Нортгемптон, 1342 г. — Ньюкасл. На короткое время король брал в свои руки не только управление, но и доходы города. Назначенный им чиновник, заменявший или контролировавший обычную администрацию, получал право собирать все пошлины и городские налоги в пользу короля.

 

§ 2. Городская олигархия в XIV–XV вв.

Кому же из горожан принадлежала власть в органах городского самоуправления и в чьих интересах она использовалась?

Правящую верхушку средневековых городов в исторической литературе принято определять как патрициат. Для английских городов либо ставится под сомнение наличие патрициата в таком виде, как в городах континента, либо утверждается, что он не играл особой роли в жизни торгово-ремесленных центров. Так, еще У. Кённингем считал, что в XIII–XIV вв. патрициата в английских городах не было, т.к. в это время отсутствовали богатые английские купцы, появившиеся, согласно его точке зрения, лишь в XV в. По мнению Ч. Гросса, если патрициат и существовал в английских городах XIII–XIV вв., то он не оказывал никакого влияния на жизнь городов, поскольку в них в это время преобладала не олигархическая, а демократическая форма правления. Поэтому в Англии, в отличие от континентальных стран, не могла иметь место острая борьба между патрициатом и ремесленниками. Такого же мнения придерживались Мереуэдер и Стивенз, которые утверждали, что в английских городах XIV в. существовала демократическая форма правления, и поэтому они отрицали роль и значение патрициата.

Этим утверждениям можно противопоставить мнение Ч. Коулби, А. Грин, Э. Хибберта. Ч. Коулби считал, что если в XIII в. в самоуправлении английских городов господствовали демократические тенденции, то в XIV в. никакой демократии уже не было. Хотя он оговаривается, что узурпация прав основной части горожан еще не доказывает наличие олигархии, но говорит о переходе к ней. Ч. Коулби отмечает: постепенно должность мэра в ряде городов становится пожизненной, поскольку сроки переизбрания отодвигаются из года в год. Он ссылается при этом на факты из истории Бристоля, Линна, Беверли, Шрусбери и других городов.

Алиса Грин отмечала, что олигархическая система управления в английских городах была в полной силе уже в начале XIV в., и ее удается проследить и пятьюдесятью годами ранее. Все значительные должности могли быть заняты только людьми с определенным доходом, и эти должности из поколения в поколение переходили представителям немногих семей, которые образовывали аристократию средневековых английских городов XIV в. По ее мнению, равных демократических выборов муниципалитета, единодушного согласия городской общины в XIV в. уже не существовало. Э. Хибберт на примере Линкольна утверждал, что в английских городах существовала олигархия богатых горожан, которую можно определить как патрициат. Представители этой группы были крупными землевладельцами и рантье, и в то же время занимали должности в городской администрации.

В отечественной историографии вопрос об английском патрициате также решается неоднозначно. Если исходить из определения патрициата В.В. Стоклицкой-Терешкович, которое подразумевает «полный отрыв от производства в связи с обладанием большими денежными средствами и участие во власти», то в английских городах мы не обнаружим патрициата. Но что понимать под связью с производством — самому держать в руках молоток, заниматься ткачеством или валять сукно? Если же разбогатевший мастер или купец организовывают производство, занимаются скупкой изделий и раздачей сырья, значит ли это, что они оторвались от производства? Видимо, определяющими критериями патрициата должны быть иные признаки.

Положительно решала вопрос о наличии в английских городах патрициата А.А. Кириллова. Она не дала четкого определения этой группе горожан, но говоря о Лондоне XIV–XV вв., отмечала, что там имелась прослойка, «выделявшаяся своим богатством, владевшая домами, лавками, деньгами, поместьями, получившая дворянское звание, породнившаяся с семьями английского дворянства и превратившаяся в своего рода дворян-землевладельцев, получающих немалый доход со своих рыцарских держаний, т.е. уже в XIV в. сложился патрициат города Лондона. Это явление наблюдалось не только в Лондоне, но и в других городах Англии». Более того, А.А. Кириллова говорит о наличии патрициата в английских городах уже в XIII в.

Другого мнения придерживается Л.П. Репина, которая ставит под сомнение правомерность применения термина «патрициат» в приложении к английским городам: «Выделившаяся внутри городского сословия в Англии высшая группа, которая состояла из представителей крупнейшего купечества, заняла прочные позиции в городском управлении и парламентском представительстве, имела значительные земельные владения, родственные связи с дворянством. Таким образом, этой купеческой верхушке был присущ ряд признаков, характерных для патрициата континентальных городов. Однако некоторые специфические особенности этого слоя горожан в Англии — его неустойчивость в ряде городов, особенно в Лондоне, мобильность социальной структуры в XIV в., не укладываются в устоявшийся в исторической литературе смысл термина “патрициат”». Л.П. Репина отмечает, что те исследователи, которые используют этот термин применительно к английским городам, подчеркивают общие черты с патрициатом континентальных городов. Она считает, что в этом случае «пропадают те специфические черты, которые имеют существенное значение в рамках исследования городского сословия Англии и еще более — в региональных и локальных работах».

Думается, что исследование особенностей патрициата английских городов не обязательно связывать с отрицанием самого факта существования там патрициата. Так же, как значительные особенности английского дворянства по сравнению с французским, а тем более испанским, не означают отсутствия этого слоя в английском обществе.

Неустойчивость и мобильность социальной структуры, конечно, имели место в XIV–XV вв., но то же самое можно сказать о немецких и итальянских городах. К тому же, нужно учитывать, что наследственные фамилии медленно приживались в среде средневековых горожан, и даже использование фамилии двумя поколениями не могло помешать третьему поколению изменить ее. Например, фамилия Тертл часто встречается в официальных документах Бристоля в годы правления трех Эдуардов (Роджер Тертл был членом городского совета в 1344 г., Джон Тертл — в 1349 г.). Вероятно, она была французского происхождения, т.к. в акте 1284 г. один из участников соглашения подписался как «Стефан (Стивен) Парижский, известный как Тертл в Бристоле».

Роберту Килмэнхему (родом из Ирландии) наследовал его сын под тем же именем, а его внук известен как Роберт Спайсер. Представители этой семьи были богатейшими купцами города и занимали видные посты в администрации — Стивен Спайсер был мэром города в 1339 и 1344 гг., Ричард Спайсер — мэр в 1354, 1360 и 1372 гг., Джон Спайсер был членом городского совета в 1344, 1349, 1350 гг. и мэром Стапля в 1353 году. В XIV–XV вв. очень распространены были в качестве фамилий географические прозвища — среди членов городского совета в разные годы мы встречаем Роберта из Бата, Томаса из Глостера, Т. Уилтшира, Джона Лейстера, Томаса из Ковентри и много подобных имен. Можно предположить, что через два-три поколения их наследники будут носить фамилии, связанные с их профессиональными занятиями или личными особенностями, как это произошло с внуком Роберта Килмэнхема («спайсер» в переводе означает «торговец пряностями», «бакалейщик»). Поэтому исчезновение фамилии еще не означало вымирание семьи из-за отсутствия наследника или выбывание из рядов торгового класса в связи с разорением. Может быть, имело место просто изменение фамилии.

Но даже при такой неустойчивости наследственных фамилий представители некоторых семей встречаются среди высших должностных лиц города на протяжении 100 лет и более. Например, Джон Стивенз числился среди членов городского совета 1381 г., а в 1490 г. мэром города был другой Джон Стивенз. В 1373 г. представитель одной из самых знатных и богатых семей Бристоля Уильям Кэнинджес был мэром города, а в 1468 г. этот пост занимал другой Уильям Кэнинджес.

Поэтому, думается, вполне правомерно применение термина «патрициат» в отношении правящей верхушки английских городов, не упуская из виду особенностей его состава и источников обогащения. В последние годы вместо термина «патрициат» стали употреблять слово «элита», используя его как взаимозаменяемое понятие. Так, X. Суонсон отмечает, что «правящая элита и есть патрициат английских городов». Вместе с тем, можно согласиться с мнением Л.Н. Черновой, что спор о возможности или невозможности использования термина «патрициат» при изучении социальной структуры английских средневековых городов в настоящее время уже не столь актуален.

Попытаемся рассмотреть, из кого формировалась правящая элита в Бристоле XIV–XV вв. Совершенно очевидно, что в городе, который являлся собирающим и распределяющим центром и крупнейшим портом страны, наиболее богатыми людьми были те, кто занимался торговлей. Из богатства отдельных купцов складывалось богатство города, благодаря этому, например, в середине XIII в. городская община смогла потратить 5 тыс. ф. на сооружение нового русла р. Фрома для строительства еще одной гавани. Нужно отметить, что строительство оказалось настолько значительным, что о нем проявил заботу Генрих III. Король приказал жителям пригорода Рэдклиф помочь бюргерам Бристоля, которые «для общей выгоды всего города Бристоля, так же, как и вашего пригорода, начали рыть канаву в болоте Св. Августина, чтобы корабли, приходящие в ваш порт Бристоль, могли входить и выходить более свободно и без препятствий».

В первой половине XIV в. по богатству своих горожан Бристоль уступал только Лондону. По оценкам разных исследователей движимое имущество налогоплательщиков в 1334 г. оценивалось следующим образом: Лондон — 11000 ф., Бристоль — 2200, Йорк — 1620 фунтов. Даже в таких крупных городах как Глостер, Саутгемптон, Ковентри сумма оценки не превышала 549 фунтов. В 1398 г. Ричард II в виде субсидии получил от многих городов различные суммы: от жителей Лондона — 6666 ф. 13 ш. 4 п., от Бристоля — 800 ф., Норича — 333 ф. 6 ш. 8 п., Линна — 266 ф. 13 ш. 4 п., Йорка — 200 ф., Гулля — 100 фунтов. Концентрация богатства в Бристоле была во много раз выше, чем в большинстве крупных городов, исключая Лондон.

В первой половине XIV в. самыми богатыми купцами в городе были оптовые торговцы продовольствием (прежде всего, зерном и рыбой). Мэр города в 1321 г. Роджер Тертл был грузоотправителем зерна, первым мэром Стапля в 1353 г. был Джон Спайсер, а его преемником на этом посту Джон де Кобингдон. Они оба занимались торговлей зерном оптом и в розницу (вопреки статуту, запрещавшему такое совмещение), а в 1344, 1349, 1350 гг. они входили в число членов городского совета. Конечно, упомянутые купцы не сами торговали «в разнос», они контролировали розничную торговлю.

Несмотря на попытки мелких торговцев бороться со стремлением богатых купцов монополизировать торговлю продовольствием, во времена Ричарда II (1377–1399) 6 человек добились постановления городского совета, предоставлявшего им преимущественное право в закупке рыбы. Все они были не только крупнейшими купцами, но трое из них — Уильям Уэрминстер, Джон Брит и Уильям Стивенз — состояли членами городского совета.

Торговля зерном и рыбой оставалась очень прибыльным делом и в XV в., и многие члены городского совета числились грузоотправителями зерна в Ирландию, Францию, Испанию и Португалию. Но начиная с середины XIV в. господствующее положение в городском управлении начинают занимать экспортеры сукна. Такие люди, как Эдмунд Бланкет, Ричард Бремдон или Уолтер Дарби, постоянно встречаются в документах второй половины XIV в. Это не значит, что крупные торговцы продовольствием оказались «не у дел». Например, Томас Бланкет, богатейший экспортер зерна в Ирландию, стал крупным суконщиком-мануфактуристом, Джон Барстепл, бывший мэром города в 1395/96 гг., импортировал из Ирландии рыбу, а экспортировал сукно. Представители богатейшей в городе семьи Кэнинджес не только экспортировали сукно, но и торговали рыбой.

Чтобы заниматься оптовой торговлей, нужно было иметь достаточно большие средства. Об этом можно судить по таможенным отчетам, в которых зафиксированы пошлины, уплачивавшиеся бристольскими купцами. Так, Уолтер Фромптон 6 декабря 1378 г. уплатил пошлину за 8 бочек вайды стоимостью 104 ф., доставленных на корабле «Магдален», и в этот же день за вайду и железо стоимостью 66 ф., привезенных на корабле “Seint Esprit”. 13 декабря ему была доставлена вайда и смола на сумму в 121 ф., 16 декабря он сам отправлял сукно и соль на сумму 18 ф. 6 ш. 8 п. И он не был исключением, поскольку в тех же отчетах мы встречаем постоянно повторяющиеся имена — Уильяма и Джона Сомервеллов, Уильяма Кэнинджеса, Роберта и Ричарда Спайсеров и других купцов.

Дж. Шерборн, опираясь на таможенные отчеты, считает, что бристольские судовладельцы имели в 1378/79 г. минимум 30, а в 1390/91 г. 37 кораблей, что говорит о наличии очень больших средств. Правда, подсчет затрудняется тем, что названия кораблей часто повторялись. Например, в отчеты за 1390/91 г. встречаются 6 «Марий», 4 «Кэтрин» и 3 «Божьих милостей». И хотя они упоминаются с разными капитанами, нельзя быть уверенным, что капитан не поменялся между плаваниями. Но даже с учетом этого, нужно сказать, что бристольцы имели солидный флот.

Строительство и содержание корабля обходилось очень дорого, и поэтому довольно часто одним кораблем владели несколько купцов. Столетняя война отрицательно сказалась на развитии торговли, и это привело к тому, что стимул вкладывать деньги в строительство судов стал сокращаться. Не случайно в 1450 г. Джон Мей, построив корабль, стоивший 500 ф., был вынужден «из-за недостатка выгоды» продать четверть доли другому купцу. Тем не менее, некоторые купцы и в XV в. владели многими кораблями. Известный бристольский купец Уильям Кэнинджес был одновременно и крупнейшим судовладельцем — в 60–70 гг. XV в. он располагал 10-ю кораблями и получал прибыль от фрахта, уплачивавшегося купцами, чьи товары перевозились на его судах. О размахе его деятельности можно судить по числу людей, обслуживавших его корабли — 900 человек. Строительство самого большого корабля Кэнинджеса «Мэри и Джон» водоизмещением 900 т. обошлось ему в 2665 ф.

Не все судовладельцы были крупными купцами, но многие наиболее богатые из них — судовладельцами — кроме упоминавшихся У. Фромптона, У. Сомервелла, У. Кэнинджеса можно назвать Томаса Нейпа, Роберта Стерми, Уолтера Дарби и других. К середине XV в. некоторые экспортные торговцы становятся главным образом судовладельцами, получавшими свои доходы преимущественно от фрахта кораблей. Это были не просто собственники одного корабля или даже доли в каком-то из них, с чем мы встречались в начале XV в. Речь идет об обособлении от экспортных торговцев группы людей, специализировавшихся на строительстве и эксплуатации кораблей, имевшими мало или совсем не имевшими дело с покупкой и продажей товаров. Об одном из них — Уильяме Кэнинджесе-младшем упоминалось выше. Общий тоннаж кораблей его флотилии достигал, вероятно, 3 тысяч тонн, и если исходить из фрахта, уплаченного за вино, то в течение года он мог получить свыше 10 тыс. фунтов. Хотя, конечно, часть средств тратилась на содержание кораблей, все же это был огромный доход. Кэнинджес контролировал около ¼ всех перевозок в порту и владел примерно половиной бристольских кораблей. Он был выдающимся среди судовладельцев, но не единственным. Через 6 лет после его смерти в 1480 г. Томас Стрейндж имел около 20-ти кораблей, а у Джона Годмана было еще больше. Эти бристольские корабли обслуживали более чем половину всей торговли города.

Уже к началу XIV в. концентрация движимого имущества, облагавшегося налогами, была в Бристоле очень значительна: в 1313 г. 5,2% налогоплательщиков (33 человека) внесли 34,7% городского налога. Это были люди, чье движимое имущество оценивалось в 20 ф. и выше. Для города XIV в. такой процент богатых людей — весьма высок: в Лондоне, население которого было во много раз больше, в 1319 г. таких жителей оказалось 111 человек. В Йорке в 1327 г. жителей с движимым имуществом от 20 ф. и выше было 3 человека (0,3%), в Глостере — 1 человек (0,4%), в Ковентри — 7 (3,5%), в Лейстере — ни одного.

Совершенно очевидно, что главную роль в управлении Бристолем начиная с XIV в. играли крупные купцы. Первый городской совет, избранный в 1344 г. в составе 48 «наиболее влиятельных и благоразумных людей» города, практически полностью состоял из оптовых торговцев. В «Обычаях города Бристоля», в котором зафиксировано первое избрание городского совета, отмечено и особое положение купцов: «И поскольку является вполне подобающим, чтобы такие обычаи и постановления были подтверждены королевской властью, наш вышеназванный высокочтимый король, приняв во внимание преданность и услуги, оказанные ему этой общиной, и для того, чтобы его торговцы данного города могли более успешно и без помех заниматься своим делом, пожаловал некоторые вольности и своей хартией подтвердил и подкрепил им другие свободы и обычаи…».

Правда, во всех последующих составах Совета можно встретить изредка членов ремесленных гильдий — в 1344 г. это были сукновалы Джон Фишер и Роберт из Бата, в 1349/50 г. сукновал Роберт Прентис, в 1381 г. красильщик Томас из Хея (“atte Нау”). Но сохранить свои позиции в администрации города могли только те ремесленники, которые становились крупными купцами.

В качестве примера приведем упоминавшегося Томаса из Хея. В 1381 г. он встречается в документах как член городского совета, в этом же году упоминается в ордонансе красильщиков, как ответственный за его исполнение, а в ордонансе суконщиков 1370 г. перечислен среди купцов и суконщиков, которые названы «наиболее достойными людьми» Бристоля. Видимо, красильщик становится организатором производства и экспортером сукна, и благодаря этому получает доступ к управлению городом. Другим примером могут служить представители семьи Ньюлонд — в 1346 г. Джон Ньюлонд упомянут в «Малой Красной Книге» как богатый сукновал, а в 1370 г. Адам Ньюлонд числится среди купцов и суконщиков, и в 1381 г. мы встречаем его уже среди членов городского совета.

То, что богатые члены гильдии красильщиков становились купцами, вполне естественно — основное сырье (вайда) было достаточно дорогостоящим и привозилось из других стран. Поэтому богатые мастера превращались в организаторов производства и снабжали рядовых членов гильдии сырьем. Но занявшись торговлей, они не ограничивались только красителями, в круг своих интересов включали разнообразные товары. Поскольку красильщики контролировали конечные операции по производству сукна, вполне естественно, что они становились его экспортерами. Кроме упоминавшегося Томаса из Хея в таможенных отчетах за 1480–84 гг. встречается имя Джона Хенлова, который торговал с ганзейцами через Лондон и имел там постоянного фактора. Джон Хоггз в 60-е гг. XV в. торговал с Ирландией — он уплачивал таможенные пошлины за вывоз соли, а из Ирландии, очевидно, вывозил соленую рыбу, шкуры и грубое сукно.

Интересно, что среди красильщиков-торговцев мы встречаем и женщин. Алиса Ричардс торговала сукном в Лондоне вместе с Джоном Хенловом, а Маргарет Роули сама доставляла в Бристоль марену. Вероятно, это были вдовы красильщиков-купцов, продолжившие дело своих мужей. В этом отношении интересно завещание Джона Хенлова, который в 1498 г. оставил «все инструменты своего ремесла» жене, а вайду своей дочери, поэтому вполне допустимо ожидать, что они тоже будут организовывать производство сукна и торговать им.

Превращение ремесленников в экспортных торговцев наблюдалось не только среди красильщиков и сукновалов. Например, в 1370 г. в гильдии суконщиков числился Джон Стоук, одновременно являвшийся членом гильдии дубильщиков. В 1381 г. он заседал в городском совете. В 20–30-е гг. XV в. олдермен гильдии ткачей Ричард Кларк вел широкую торговлю с Францией и Испанией. В 1448 г. в прошении на имя лорда-канцлера по поводу плавания корабля «Кристофер» в Исландию владельцем корабля и груза рыбы кроме купца Джона Форстера был назван Роберт Скейлз, бристольский портной. В 1460 г. тоже в петиции на имя лорда-канцлера Джон Уилли, бристольский пивовар, отмечал, что он является одним из владельцев корабля «Джулиан». Вероятно, такие члены ремесленных гильдий и могли избираться в городской совет.

После того, как в 1353 г. Бристоль был сделан одним из стапельных городов, наиболее богатые оптовые торговцы стали членами компании купцов-стапельщиков. Именно они были наиболее влиятельными людьми и в городском управлении. Редко можно было найти человека, который занимал бы господствующее положение в муниципальных органах, и не имел также должности в стапельной администрации в тот же период службы. Например, Реджинальд ле Френш был мэром Стапля и одновременно города в 1356 и 1358 гг.; Джон Стоукс в 1365, 1367, 1378 и 1379 гг. А с 1379 г. эти две должности постоянно находились в одних руках. Несмотря на то, что четкие различия между Стаплем и городом существовали в Бристоле до XVI в., совмещение должностей наблюдалось там с самого момента учреждения Стапля. В других городах (кроме еще Саутгемптона) должности мэров находились в разных руках. С 1353 по 1378 г. (т.е. 25 лет) только 5 мэров Бристоля не были за этот период мэрами Стапля. Но при этом будучи мэром города Томас Боупин торговал с Германией, Роберт Чедр, как и Элиас Спелли, был богатым суконщиком.

Хотелось бы подчеркнуть принципиальный факт — занятие какой-либо высокой должности в городском управлении не приводило к тому, что члены городского совета или мэры приостанавливали свои торговые операции. Сопоставляя данные таможенных отчетов и списки членов городского совета и мэров города, можно заметить, что подавляющее большинство высших должностных лиц продолжали свои торговые операции. Все мэры Бристоля во времена Ричарда II занимались внешней торговлей, и по крайней мере половина из них были судовладельцами. Такая же картина наблюдалась и в XV в. В качестве примера сошлемся на Клемента Багота, который был мэром города в 1437/38 и 1442/43 гг., и в то же время — крупным купцом и судовладельцем, чьи корабли фрахтовали другие торговцы.

Вероятно, не всегда было легко совмещать свои коммерческие занятия с исполнением должности в городских органах управления. Об этом свидетельствует запись в «Обычаях города Бристоля» от 1344 г., в которой предусматривается случай, когда из 48 членов Совета в наличии окажется только 12 человек. Остальные за свое отсутствие должны были заплатить штраф в 6 пенсов. Интересное постановление приняли в 1366/67 г. «Против тех, кто отсутствует во время выборов мэра и других должностных лиц»: «Поскольку в течение длительного времени многие видные “vanetz” люди города удалялись и оставляли город, некоторые чтобы избежать избрания должностными лицами, а другие присутствия при избрании должностных лиц и служащих города, отчего город терпит большой ущерб и бедствие, то теперь для того, чтобы избежать такого рода опасности и ущерба, постановляется и утверждается мэром и всей общиной города, что если кто-нибудь покидает его или отлучается за 15 дней до праздника Св. Михаила, если он не имеет разрешения мэра и не укажет разумную причину, по которой будет дано ему разрешение, пусть будет подвергнут штрафу в 10 ф. в пользу общины…». То, что распоряжение касается лишь богатых людей, можно определить по величине штрафа. По данным списков налогоплательщиков за 1327 г. в Бристоле жителей с движимым имуществом от 8 до 20 ф. (не считая членов их семей) было 45 человек.

Хотелось бы обратить внимание на различие штрафов за отсутствие на заседании Совета и при его избрании. Логично предположить, что решение, принимаемое 24-мя членами Совета, мало отличалось от того, которое они могли принять совместно с остальными. А вот неявка на выборы грозила опасными последствиями — в Совет могли попасть нежелательные люди. Упомянутое постановление было принято во времена Джона Стоукса, который 4 раза был мэром города и 7 раз мэром Стапля. Вполне вероятно, что обеспокоенность Дж. Стоукса вызвана борьбой средних торгово-ремесленных слоев за участие в городском управлении.

Кроме богатства существовали и другие критерии при избрании на высшие должности. В 1344 г. городской совет Бристоля постановил, что «никто не будет избран на должность олдермена, если он не имеет собственного дома и ренты», а следующий пункт констатировал: «Никто не будет избран на должность мэра, если он предварительно не был олдерменом». Таким образом, круг людей, которые имели право занять место в городской администрации, существенно ограничивался. Это было характерно не только для Бристоля. Например, в Шрусбери в 1381 г. для того, чтобы стать бейлифом, нужно было владеть движимым имуществом на сумму не менее 100 ф. или рентой в 10 фунтов. В Лондоне в XIV в. 75% олдерменов владели землями, в XV в. эта цифра выросла до 85%. Иными словами — мэры, олдермены, бейлифы, члены городского совета должны были быть домовладельцами и получать ренту со своих арендаторов.

Какую же роль играла земельная собственность городской элиты и верхушки купечества в их экономической жизни и социальном положении? Патрициат крупного портового города, имевшего широкие внешние связи, значительно отличался от патрициата небольшого города, не имевшего выхода на далекий рынок. Поэтому земельная собственность патрициев-купцов нужна была не столько для повышения их социального статуса (хотя это, несомненно, имело место), сколько служила чисто экономическим целям: доход от земельной ренты в случае необходимости использовался для расширения торговых операций. М. Постан считал, что часто инвестиции в земельную собственность являлись лишь временным помещением свободного капитала, который в случае необходимости мог быть вновь мобилизован. Таким образом, осуществлялось финансирование торговых предприятий купца из его собственных материальных ресурсов.

Некоторые бристольские купцы владели очень значительной недвижимой собственностью. Например, в середине XIV в. Эверард ле Френш имел в городе 35 лавок и 27 земельных участков, получил закладную на поместье сэра Томаса де Гурни в “East Harptree” и купил десятину у местного священника. И при этом его движимое имущество включало 52 бочки вайды (это более 600 ф.), 32 тюка риса и 4700 подков с гвоздями, что свидетельствовало о его широких торговых операциях. Завещания XV в. показывают, что земельные владения бристольских купцов располагались не только в самом городе: Уильям Уидифорд оставил своей жене земли, ренты, арендуемые помещения, право реверсии и т.п. в Бристоле, Шрусбери и Сомерсете; Ричард Фостер завещал сыну и дочери земли, держания, ренты и право реверсии в Бристоле, Сомерсете, Глостере «или где-либо в Англии»; Джон Вайелл завещал детям свою недвижимость в Бристоле, Глостере и в других местах Англии.

Каким образом использовались многочисленные земельные владения купцов? Часть земли, несомненно, приобреталась с целью реализовать свободный капитал. Например, судя по грамоте о передаче недвижимости на правах наследственного фьефа в 1458 г. Уолтер Нортон отдавал трем бристольским купцам — Роберту Стронгу, Джону Шоппу и Ричарду Бартфилду все земли, держания, ренты, право реверсии, службы, луга, пастбища, леса, подлески в городе Уорчестере и его пригородах и во всех других поселениях Уорчестера, а также все держания, ренты, право реверсии и службы в Бристоле и его пригородах. Причины сделки в документе не указаны. Но 20 мая 1461 г. Джон Шопп и Ричард Бартфилд передали тому же Уолтеру Нортону и его жене Изабелле перечисленные в первом документе держания. Что послужило поводом для заключения сделок, мы можем только предполагать. Вероятно, Уолтер Нортон испытывал денежные затруднения, но интересно отметить другое — Джон Шопп и Ричард Бартфилд вложили свои средства в недвижимость менее чем на три года.

Чаще всего земельные держания приобретались для того, чтобы получать ренту, но не с крестьян, а с ремесленников и торговцев. Например, Уильям Йонг, богатый купец и член городского совета, в 1416 г. оставил по завещанию более 30 держаний, среди которых 4 мастерских и лавка на Рэдклиф-стрит (улица, где селились ткачи), 4 мастерских на других улицах, 10 лавок на различных улицах, в том числе на мосту через Эйвон. Уильям Повем в 1454 г. завещал жене 5 держаний, одно из них с садом, другое с тремя лавками, ежегодную ренту в 76 ш. 8 п. за аренду в течение 30 лет с правом реверсии держания с четырьмя прилегающими лавками (или мастерскими). Кроме этого на заупокойные службы, торжественные мессы, благотворительность он оставил своим душеприказчикам ренты с 14 держаний, среди которых были кроме садов, двух конюшен и голубятни участки, арендуемые волочильщиком проволоки и дубильщиком, а также две лавки. Джон Шарп в 1460 г. передал на правах наследственного фьефа дочери Элизабет и ее мужу Ричарду Миду 7 держаний, из которых 5 было с лавками и винными погребами.

Одним из самых красноречивых в указанном плане является завещание купца и судовладельца Джона Бертона. В 1454 г. право реверсии на держания, усадьбы, лавки, винные погреба, сады и прочее получили Николас Питтес, Филипп Мид, Джон Гейвуд и Ричард Тингуал. Эти владения были прежде куплены у Агнес, жены Джона Спайсера, тоже богатейшего бристольского купца, до этого жены другого купца — Томаса Фиша, каковым имуществом Агнес владела от завещателя в течение своей жизни. Конкретно возвращенные держания включали следующее: держание на улице Св. Николая; мастерскую с принадлежностями, арендуемую кузнецом; три лавки с принадлежностями на Уинчстрит; сад и сарай, расположенные на рынке Бристоля и арендуемые бондарем; сад и пустырь, арендуемые дубильщиком; держание за мостом через Эйвон, арендуемое Ричардом Wexmaker’ом (“wex” — воск); держание и два винных погреба на набережной Эйвона, включающее различные жилые помещения; две усадьбы; огороженное место с принадлежностями, арендуемое haulier’ом (перевозчиком?); мастерскую с принадлежностями на Рэдклиф-стрит; мастерскую с принадлежностями, арендуемую изготовителем шерстяных одеял; мастерскую с принадлежностями, арендуемую гончаром; мастерскую с принадлежностями на Рэдклиф-стрит; помещение с мастерской перед ним вместе с принадлежностями; лавку с принадлежностями в конце моста через Эйвон; держание с двумя лавками и садом позади; два держания с садами и инструментами. Помимо этого жене Изабелле Джон Бертон завещал все его оставшиеся земли, держания, ренты, право реверсии и службы, которые после ее смерти должны были перейти дочери Изабелле Йонг. Кроме перечисленных владений у завещателя было достаточно много другой недвижимости.

Приобретая большое количество земельных держаний, крупные купцы вовсе не прекращали свою торговую деятельность. Тот же Джон Бертон помимо недвижимости оставил жене 100 ф. наличными деньгами, товаров на сумму в 200 ф., 8 мешков шерсти и четвертую часть собственности на корабль “le Maria de Bristollia”; брату — сукно стоимостью в 200 марок и 2 упряжи; кузену Роберту Джоунзу — сукно на 40 фунтов и бочку вайды; кузине Эдит Джоунз — 10 марок наличными. Торговые интересы Джона Бертона были достаточно разнообразными — шерсть, сукно, красители. Лодовико Морс в 1464 г. завещал жене Иоанне держание на “Oldcorn-stret” и сыну Джону лавку на набережной, которую арендовал Робин Хоупер. Но кроме этого сыну Джону было завещано 6 бочек вайды, сыновьям Томасу и Уолтеру по 7 бочек вайды. Если учесть, что бочка вайды в это время стоила 12–13 ф., то отец оставил сыновьям красителей примерно на 250 фунтов. Уильям Берд в 1484 г. завещал жене кроме дома на набережной в Бристоле и сада в “Barthilmewys” 10 бочек вайды; сыну Генри — 2 дома и три склада на набережной Св. Августина, 5 бочек вайды и два куска сукна; дочери Элизабет — 5 бочек вайды и 4 больших бочки железа; дочери Джоане — 4 бочки вайды; дочери Кэтрин — 1 бочку вайды; сыну Ричарду — 2 бочки вайды и брату Роберту — 1 бочку вайды (т.е. только вайды более чем на 350 фунтов). Точно так же Эверард ле Френш или многие члены семьи Кэнинджес, являясь представителями патрициата города, обладая значительной недвижимостью, продолжали вести широкую внешнюю торговлю.

Те же самые люди, которые монополизировали управление городом, представляли его и в парламенте. В повестках, которые направлялись мэрам или бейлифам, предписывалось избирать представителей в парламент «из наиболее порядочных и известных людей города» или «наиболее приличных людей», а в 1373 г. избранными должны были быть те лица, «которые лучше разбираются в мореплавании и торговле». Для Бристоля это означало, что в парламент избирались те же крупные купцы, которые были членами городского совета, мэрами, бейлифами и пр.

Если сравнить списки мэров города и Стапля, членов городского совета и представителей в парламенте за XIV в., то можно обнаружить уже знакомые имена: Эверард ле Френш — член городского совета в 1344 и 1349 гг. и 7-ми парламентов; Реджинальд ле Френш — член Совета за эти же годы, трижды мэр Стапля, дважды мэр города, депутат трех парламентов; Роберт Гайен — член Совета в 1344 и 1349 гг. и 4-х парламентов; Эдмунд Бланкет — член Совета в 1349 и 1350 гг., мэр Стапля в 1357 г. и депутат парламента в 1362 и 1369 гг.; Джон Бланкет — член Совета 1349 г. и королевский сборщик пошлин; Томас Бланкет — член Совета 1344 г., а Эдуард Бланкет — парламента 1362 и 1369 гг.; Уолтер Дарби — член Совета, трижды мэр города и Стапля и представитель города в 2-х парламентах; Джон Стоукс — член Совета, трижды мэр города, восемь раз мэр Стапля, член 3-х парламентов; Уильям Кэнинджес — бейлиф в 1361 и 1369 гг., 6 раз мэр города, мэр Стапля, член городского совета и 3-х парламентов; Джон Кэнинджес (сын Уильяма) — бейлиф в 1380, шериф в 1382, депутат парламента в 1384, мэр города в 1392 и 1398 гг.

Очевидно, что уже в начале XIV в. в Бристоле ни о каких демократических принципах при выборах городских органов и парламентских представителей говорить не приходится, и мнение основной массы горожан никто не спрашивал. Хотя формально выборы проводились ежегодно, но требования при отборе были настолько жесткими, что из года в год выбирались одни и те же люди. Да и круг лиц, которые выбирали верхушку города, все более ограничивался. Чего стоит только постановление для гильдии ткачей, принятое в 1389/90 г., когда мэром города был Уильям Кэнинджес: «Ежегодно четыре олдермена будут выбираться двенадцатью наиболее достойными людьми названной гильдии». Даже внутри гильдий никакой демократии при выборах не существовало, не говоря уж об избрании руководящих лиц города.

Как же реагировала основная масса горожан на узурпацию своих прав? И можем ли мы считать, что в Англии в отличие от континентальных стран не имела места острая борьба патрициата со средними слоями городской общины?

Достаточно подробно социальная борьба городских масс с олигархией в XIV в. на примере Йорка, Беверли, Скарборо и Бриджуотера рассмотрена А.А. Кирилловой. Она отмечала, что во многих городах Англии вспыхивали восстания, основной причиной которых было стремление восстановить демократические порядки при выборах в органы самоуправления. Как же обстояли дела в Бристоле? То, что торговая олигархия господствовала в городском управлении, совершенно очевидно. К началу XIV в. группа богатейших купцов количеством 14 человек контролировала все высшие должности. Наиболее авторитетными из них были три человека — Уильям Рэндольф (мэр в 1298, 1305 и 1309 гг.), Джон Сноу (мэр в 1306 г.) и Джон де Силер (мэр в 1310 г.). Им противостояли средние слои горожан во главе с Джоном ле Тавернером, который при поддержке демократических сил дважды избирался мэром города (в 1307 и 1308 гг.) и трижды депутатом парламента. В 1312 г., когда Джон ле Тавернер был вновь избран мэром, “communitas” произвела наступление на патрицианскую верхушку города.

События 1312–1316 гг. известны в исторической литературе под названием «Большой мятеж». Своеобразие их состоит в том, что внутригородские противоречия совпали с борьбой против королевского произвола. Поводом для выступления горожан явился сбор пошлины, называвшейся “Cockett”. Она собиралась в пользу короля с кораблей, приходивших в порт, в дополнение к корабельной пошлине и была явным нарушением муниципальных привилегий. А поскольку сбор этой пошлины взяли на откуп представители патрицианской верхушки во главе с Рэндольфом и Сноу, то упомянутые четырнадцать человек лишили гражданских прав, а имущество их конфисковали.

Для расследования дела в Бристоль в качестве королевских судей были направлены четыре человека во главе с Томасом Баркли, они подтвердили права опальных “majors” и признали действия горожан противозаконными. Результатом такого решения стало восстание горожан, в ходе которого 20 человек было убито, а королевские судьи спасались бегством. На судебном заседании в Глостере зачинщиками беспорядков были признаны 80 человек, которые обязывались явиться в Глостер и дать объяснения. Поскольку вызванные не явились, они были объявлены вне закона, но и уцелевшие патриции оказались вынуждены покинуть город.

В дело вмешался непосредственно король, который приказал восстановить изгнанных патрициев в правах и вернуть им имущество. Однако мэр, бейлифы и община проявили «удивительное неуважение» и не подчинились королевскому приказу, а руководители восстания отказались явиться в Вестминстер, чтобы держать ответ перед королем. За такое открытое неповиновение город был взят в королевскую руку, а его охрана поручена констеблю королевского замка в Бристоле Бартоломью де Бэдлсмеру. Его уполномочили собирать все ренты, пошлины и другие сборы, вершить суд и распоряжаться городской тюрьмой.

Горожане и в этом случае отказались повиноваться — Джон ле Тавернер, Уильям де Клиф и Гилберт Покерел продолжали исполнять обязанности мэра и бейлифов, а распоряжения Бэдлсмера просто игнорировали. Более того, представители констебля замка были избиты и ранены, в городе возвели баррикады, замок осадили и предприняли несколько попыток его захватить. Свыше двух лет горожане и гарнизон замка поддерживали нерегулярные отношения с помощью самострелов и других метательных орудий. Одновременно обе стороны отправляли жалобы королю, но королевское правительство действовало очень нерешительно.

Правда, в середине лета 1313 г. была предпринята попытка решить бристольскую проблему — шерифам Глостера, Сомерсета и Уилтшира отправили предписание набрать отряд в своих графствах и привести город Бристоль к повиновению. Упомянутые шерифы собрали 20 тыс. человек, которыми командовал граф Глостер. Однако горожане не проявили особого страха. Вполне вероятно, они знали, что граф получил секретное распоряжение не применять чрезвычайных мер против города, т.к. король нуждался во всех своих войсках для борьбы с шотландцами. В итоге граф снял осаду города, хотя ее предполагалось продолжать до весны 1314 г.

В 1316 г. король, учитывая предыдущую неудачу, приказал направить к нему в Вестминстер шестерых благоразумных граждан, чтобы они дали информацию о произошедшем. В результате расследования в Бристоль был направлен граф Пембрук, который сообщил горожанам, что король готов простить бристольцев, если они подчинятся закону и выдадут виновных лиц. Ответ, который дала община, показывает, что же было главной причиной мятежа: «Мы не были инициаторами этой несправедливости, и мы не совершали никакого проступка против нашего господина короля. Некоторые персоны стремились лишить нас наших прав, которые мы защищали, что сделать было нашей обязанностью. Поэтому, если наш господин король уменьшит те подати, которые были наложены на нас, если он пожалует нам жизнь, безопасность, ренты и земли, мы будем повиноваться ему, как нашему господину, и делать то, что он прикажет. Иначе мы продолжим то, что начали, и будем отстаивать наши свободы и привилегии даже под угрозой смерти». После такого ответа король решил, что пора принимать строгие меры. Город вновь осадили, Морис Баркли отрезал его от моря, в то время как Бартоломью Бэдлсмер атаковал по суше. В течение нескольких дней горожане сопротивлялись, но после того, как осадными орудиями были разрушены крепостные стены, 28 декабря 1316 г. восстание сломили.

Поразительно, но после подавления беспорядков не последовало серьезных репрессий, что говорит об особом отношении Эдуарда II к Бристолю. Кроме того, король, видимо, понимал, что основной причиной волнений был спор за власть внутри самого города. Джон ле Тазернер, его сын Томас и Роберт Мартин, признанные руководителями восстания, были объявлены вне закона. Но и они в октябре 1321 г. получили прощение. В феврале 1322 г. король распорядился вернуть им, по мере возможности, земли и имущество. На выборах 1322 г. Джон ле Тавернер и Дж. Франсес-младший, один из его сторонников, были избраны членами парламента от Бристоля.

Общине города прощение даровали сразу, поскольку «такое множество людей не может быть наказано», но за него была заплачена по тем временам огромная сумма — 4 тыс. фунтов. Представители семьи Тавернер в позднейших городских документах не встречаются (если только они не сменили фамилию), но в XV в. Джон Тавернер был в Гулле крупным купцом, которого по размаху деятельности сравнивают со знаменитым Уильямом де ла Полем. Возможно, после поражения восстания члены семьи Тавернер переселились в Гулль. А семья Мартин до конца XIV в. оставалась одной из наиболее богатых купеческих фамилий Бристоля. Вероятно, Роберт Мартин после подавления восстания обосновался в Бордо, с которым у Бристоля были очень тесные связи, т.к. в таможенных отчетах за 1325 г. среди купцов из Бордо, экспортировавших бристольское сукно, числится Джерард Мартин. А после 1321 г., когда предводителям восстания 1312–1316 гг. даровали прощение, мы встречаем Голфрида Мартина среди членов городского совета за 1349 г., а Уолтера Мартина — в 1381 г. В постановлении для суконщиков от 1370 г. Уолтер Мартин перечислен среди «наиболее достойных людей» города, входивших в гильдию суконщиков.

Поэтому когда мы говорим о борьбе демократических слоев города с олигархией, то речь идет вовсе не о городских бедняках, которые боролись за власть с богатой купеческой верхушкой. Борьба, прежде всего, велась между состоятельными купеческими семьями за господство в городском управлении, поскольку это давало очень большие возможности для обогащения. Достаточно вспомнить, что во времена Ричарда II крупнейшие рыботорговцы, бывшие членами городского совета, монополизировали торговлю рыбой в городе, а купцы-суконщики добились контроля над продажей на городском рынке не только сукна и шерсти, но и других товаров, пользовавшихся большим спросом.

Более чем вероятно, что борьба за власть не завершилась после подавления восстания 1312–1316 гг. Можно предположить, что первая статья в «Обычаях города Бристоля», записанных в 1344 г., в которой речь идет о неповиновении городским чиновникам, в какой-то мере отражала сохранявшееся противостояние между демократическими и олигархическими слоями: «Если кто-нибудь будет дурными словами оскорбительно поносить сборщика пошлины, стражей мира или других служащих города, исполняющих свои обязанности по предписанию сотенного суда или суда мэра, или будет преднамеренно чернить любого из них так, что они не смогут надлежащим образом исполнять свои обязанности, он должен заплатить общине 40 пенсов…». С учетом этой борьбы становится понятной озабоченность городской верхушки тем, чтобы во время выборов мэра и других высших должностных лиц город не покидали «видные люди», «отчего город терпит большой ущерб и бедствия», как указывалось в постановлении 1366/67 гг. Какие бедствия конкретно имелись в виду, в постановлении не конкретизируется, но можно предположить, что попытки нарушить монополию патрицианских семей на власть не прекращались.

Вероятно, в борьбе с городской верхушкой участвовали не только богатые купцы, но и ремесленники. Трудно предположить, что убийства в ходе восстания, строительство баррикад или осада замка — дело рук только богатых торговцев. Получив доступ к управлению городом (как это произошло с семьей Мартинов), зажиточные оппозиционеры превращались в респектабельных граждан.

Во второй половине XIV и в XV вв. ремесленники в борьбе с городской верхушкой выступают уже изолировано от купечества. В 1410 г. во времена мэра Уильяма Фрума 6 человек были лишены свобод как злоумышленники против «благополучия и свобод Бристоля». Двое из них принадлежали к гильдии красильщиков, профессиональную принадлежность остальных определить не удалось, но более чем вероятно, что они были ремесленниками, т.к. не встречаются ни в списках членов купеческих гильдий, ни в городских документах, ни в таможенных отчетах и т.п. Богатые красильщики сами были крупными купцами и судовладельцами, они не занимались ремеслом, а эксплуатировали рядовых членов гильдии. Поскольку лишенные прав гражданства красильщики не фигурируют среди купцов, очевидно, они относились к тем членам гильдии, которые работали на организатора производства. Какие конкретно задачи ставили перед собой «злоумышленники» сказать трудно, но, видимо, они угрожали спокойствию правящей верхушки города, если подверглись такому серьезному наказанию.

Итак, документы показывают, что уже к началу XIV в. в Бристоле существовал узкий слой людей, монополизировавших все высшие должности в городском управлении. В первой половине XIV в. господствующее положение занимали оптовые торговцы продовольствием, а со второй половины века лидерство перешло к экспортерам сукна, в число которых вошли и представители семей, торговавших зерном, рыбой или вином. Высокий имущественный ценз и определенные социальные ограничения при избрании на высшие административные должности способствовали превращению правящей элиты города в замкнутую группу, проникнуть в которую было достаточно трудно. Отстраненное от власти богатое купечество и ремесленники пытались изменить сложившиеся порядки, наиболее ярким свидетельством чего было восстание 1312–1316 г.

Однако социальная обстановка в городе осложнялась не только внутренними разногласиями, к этому добавлялись проблемы, возникавшие во взаимоотношениях с королевской властью и соседними феодалами.

 

§ 3. Взаимоотношения горожан с королевской властью и феодалами

Как уже отмечалось, наиболее крупные английские города располагались на территории обширного королевского домена. Некоторые принадлежали светским сеньорам, например, Ливерпуль и Лестер, другие — духовным, такие как Сент-Олбанс, Дерби, Абингдон, Линн. Бристоль и вся его округа со времени нормандского завоевания принадлежали королю, который для города в одном лице был и главой государства, и феодальным сеньором.

Но постепенно значительная часть земель вокруг города перешла в руки отдельных феодалов и религиозных учреждений, прежде всего, территории к западу и северо-западу от стен города и к югу от реки Эйвон. Сначала Роберт Глостерский передал земли, примыкавшие к манору Рэдклиф, рыцарям-тамплиерам, которые возвели на них храм (ныне кафедральный собор). Затем Рэдклиф вместе с королевским манором Бедминстер по пожалованию Генриха II отошли Роберту Фитцхардингу, ставшему основателем феодального рода Баркли в Глостершире. Затем Фитцхардинг на правом берегу Фромы приобрел земли пригорода Биллисвик, где основал аббатство Св. Августина.

Захватив в свои руки почти все пригороды Бристоля, Баркли, естественно, оказались втянутыми в различные конфликты с бристольцами. Наиболее упорная борьба велась за юрисдикцию над пригородом Рэдклиф, который с раннего времени был местом поселения ткачей, и где многие горожане имели земельные держания. Кроме того, Баркли приходилось отстаивать свои права и на манор Бедминстер, на который тоже притязали горожане.

Строительство новой гавани, в котором по распоряжению Генриха III приняли участие и жители Рэдклифа, видимо, послужило основанием для присоединения этого манора к городу. В «Хронике Бристоля» У. Адама под 1247 г. записано: «В этом году начал сооружаться бристольский мост, и обитатели Рэдклифа, Храма и Томаса инкорпорированы и объединены с городом Бристолем». Вокруг новых пригородов — Рэдклифа и Храма — были возведены каменные стены. Однако это не решило всех проблем, потому что корона продолжала облагать налогами Рэдклиф отдельно от города: кроме того, до 1373 г. шериф Сомерсета претендовал на юрисдикцию над некоторыми пригородами Бристоля, хотя горожане предпочитали отвечать перед королевскими юстициариями в Глостере.

В августе 1373 г. Эдуард III пожаловал Бристолю хартию, по которой он приравнивался по своему статусу к графству. Помимо всего прочего, она устранила прежнее политическое и топографическое разделение города. Река Эйвон делила город на две части: до 1373 г. к северу от Эйвона город относился к графству Глостершир, а к югу — к Сомерсету. Хотя еще со времени грамоты принца Джона 1188 г. Рэдклиф и Темпль находились в пределах свобод Бристоля, в таких важных вопросах, как налогообложение, они, обычно, не объединялись со старым городом. И еще в 1326 г. бристольцы могли перемещать свои товары из одного района города в другой, чтобы избежать, например, конфискаций по приказу шерифа Глостера.

От своих судебных прав на Рэдклиф не желали отказываться и лорды Баркли, о чем свидетельствует серьезный конфликт, который произошел в 1303 г. Когда манориальные чиновники арестовали одного из бюргеров, то собравшиеся по зову общинного колокола горожане силой освободили арестованного. Морис Баркли подал королю жалобу, в которой обвинил горожан не только в том, что они мешают судопроизводству в его курии и нарушают его торговые права, но и в том, что они ограбили его, прихватив вместе с арестованным вещей на сумму в 500 марок серебром. Горожане, в свою очередь, пожаловались на то, что лорд Баркли не признает право бристольцев судиться только в городском суде, и что его чиновники постоянно вмешиваются в их дела. Специальная королевская комиссия, разбиравшая этот конфликт, решила дело в пользу горожан, но споры из-за прав на Рэдклиф продолжались и в последующие десятилетия.

В 1330 г. бристольцы и лорд Баркли вновь затеяли тяжбу и обратились за решением к королю. За 40 ф. горожане купили хартию, вновь подтверждавшую их права на этот важный ремесленный пригород. Окончательно все споры были разрешены хартией 1373 г., предоставившей Бристолю, первому из всех английских городов, статус графства со своим шерифом и графской юрисдикцией. В границы нового графства вошли Рэдклиф, Храм, русло Эйвона до эстуария Северна.

Как же складывались отношения Бристоля со своим непосредственным сеньором — королем? Город стал играть очень важную политическую роль с середины XII в., поскольку был административным центром владений Роберта Глостера, побочного сына Генриха I. Роберт являлся наиболее могущественным сторонником дочери Генриха Матильды Анжуйской в ее борьбе за трон против графа Блуа Стефана. Здесь в 1141 г. войсками Матильды был захвачен Стефан, и именно в Бристоле провел несколько детских лет будущий Генрих II. Поэтому у города были особые связи с Анжуйской династией. Бристольцы помогали Генриху II при завоевании Ирландии и оказались втянутыми в политическую борьбу при Эдуарде II. Понятно, что королевский замок долгое время являлся важным фактором в жизни города. Тем более что он часто использовался для тюремного заключения влиятельных политических узников, таких как потенциальная соперница Иоанна Безземельного Элеонора Бретонская или свергнутый Эдуард II.

Политическая обстановка в Англии в XIV–XV вв. была очень сложной, и королевская власть нуждалась в поддержке крупных городов. Т. Таут в исследовании, посвященном правлению Эдуарда II, отмечал, что наибольшее влияние на политику правительства в XIV в. оказывали два города — Лондон и Бристоль. В начале XIV в. Эдуард II решил установить единоличный контроль над правительством, что привело к открытой войне с баронской оппозицией и государственному перевороту 1326–1327 гг. Столетняя война, начавшаяся в правление Эдуарда III, на время притушила политические страсти, но с конца 70-х гг. наметился новый политический кризис, прерванный восстанием 1381 г. вспыхнувший вновь в 1384–1388 гг. В результате борьбы за власть 1 установлен полный контроль баронов над королем. В 1399 г. совершен очередной государственный переворот, и на троне утвердилась новая династия — Ланкастеров. Но и после этого обстановка не стабилизировалась: уже в конце 1399 г. бароны организовали заговор против нового короля — Генриха IV. Для Бристоля общая нестабильность усугублялась еще тем, что начиная с 1400 г. в течение десяти лет в соседнем Уэльсе продолжалось восстание, в которое активно вмешивалась Франция. В 1405 г. французы вместе с восставшими валлийцами участвовали в походе на Глостер, а в 1403 г. ограбили Плимут и ненадолго захватили о. Уайт.

Позиция горожан во всех политических конфликтах зависела от о, какая из борющихся сторон могла полнее обеспечить их интересы. Обычно бюргерство поддерживало короля, поскольку королевская власть обеспечивала даже мелкие города самыми насущными экономическими привилегиями, способствовала нормализации торговли в масштабах всей страны, защищала своих купцов в спорах с странными торговцами. В этом плане особенно важным для города было установление единства мер и весов («Великая хартия вольней»), упорядочение денежного обращения и кредитных операций (статут 1299 г. о неполноценной монете и статуты о купцах 1283 и 1285 гг.), обеспечение безопасности торговых путей внутри страны винчестерский статут 1285 г.»), укрепление общегосударственного общего права» (реформы Генриха II и законодательство Эдуарда I). Именно поэтому при Генрихе III во время его борьбы с баронами и в ходе гражданской войны 1263–1267 гг. некоторые города поддержали короля из опасения потерять дарованные им привилегии или надеясь получить новые. Позиция горожан в том или ином политическом конфликте зависела еще и от того, кто господствовал в городском управлении — олигархия или представители средних торгово-ремесленных слоев.

Во второй половине XIV в. внутриполитические конфликты осложнились начавшейся Столетней войной: «Следует отметить, что все, связанное со Столетней войной, было далеко не безразлично горожанам, точнее английскому купечеству: обеспечение рынка сбыта английской шерсти во Фландрии, свобода и безопасность судоходства в проливах, надежность английского владычества в Гаскони являлись жизненно важными условиями для развития двух основных направлений английской внешней торговли — экспорта шерсти и импорта вина, в которых главным образом были заинтересованы члены Стапельной компании во главе с крупными лондонскими купцами и купеческая верхушка Бристоля», — отмечает Л.П. Репина. Поэтому и в силу своих связей с правящей династией, и из-за особых экономических интересов Бристоль всегда оказывался втянутым в политическую борьбу XIV–XV вв.

«Заигрывания» Эдуарда II с иностранными купцами привели к тому, что Бристоль, как и Лондон, в гражданской войне 1326–1327 гг. поддержал противников короля. Поскольку пребывание в Лондоне для королевского фаворита Деспенсера-старшего становилось опасным, он укрылся в бристольском замке. Но когда войска королевы Изабеллы подошли к Бристолю, город открыл ворота и вынудил Деспенсера сдаться без сопротивления.

Еще неоднократно в ходе политической борьбы выгодное местоположение города — удаленность от Лондона и выход к морю — способствовало вовлечению его в конфликты. Во время государственного переворота 1399 г., когда армия противников Ричарда II двинулась на Лондон, советники короля — Уильям Скроуп, Джон Бэши, Генри Грин и Уильям Бэгот — бежали в Бристоль (сам Ричард в это время был в Ирландии). Об этих событиях сообщает Т. Уолсингем: «Названные же никчемные советники Джон Бэши, Уильям Бэгот, Генри Грин с казначеем Уильямом Скроупом, поняв, что общины желают присоединиться к герцогу Ланкастеру, оставив охрану и управление государством, поспешно бежали в крепость Бристоль». Городской совет решил открыть ворота перед армией Генриха Болинброка — будущего Генриха IV. Скроуп, Бэши и Грин были выданы противникам короля, спастись удалось лишь Уильяму Бэготу. В конце 1399 г., когда бароны организовали заговор против нового короля — Генриха IV, бристольцы оказали ему поддержку: в 1400 г. они захватили и казнили лорда Спенсера, одного из участников заговора, который пытался бежать из Англии.

Очень большую роль в позиции городов играли политические пристрастия влиятельных горожан. Например, один из самых выдающихся купцов XV в. Уильям Кэнинджес-младший был ярым ланкастерцем. Будучи в разные годы бейлифом, шерифом и мэром Бристоля, он использовал свое влияние на городской совет, чтобы оказать противодействие Йоркской партии, имевшей прочные позиции на западе Англии. В результате в 1450 г. из городской казны потратили 15 ф. на укрепление стен и 40 ф. на приобретение вооружения и материалов, «необходимых для обороны названного города». Генрих VI высоко оценивал преданность У Кэнинджеса. В 1449 г. в обращении к верховному магистру Пруссии и магистрату Данцига он просил оказать благосклонность некоторым английским купцам и особенно «его любимому и видному купцу из Бристоля» Уильяму Кэнинджесу. Безусловно, расположение, проявленное к Кэнинджесу, не было совершенно бескорыстным. Генрих VI, последний и не самый лучший из ланкастерских королей, был более расточительным и не менее нуждающимся, чем его предшественники, поэтому даровал особые привилегии богатым купцам в обмен на большие денежные суммы. В документах нет записей о том, сколько Кэнинджес уплатил королю, но то, что деньги уплачены, не вызывает сомнения.

В 1457 г., будучи вновь мэром Бристоля, У Кэнинджес на свои средства построил и оснастил военный корабль, чтобы поддержать Генриха VI. Тем не менее, в 1461 г. трон перешел к Йоркам, и в этом году, вновь став мэром, Кэнинджес принимал в Бристоле нового короля Эдуарда IV. Эдуард прибыл в город не для того, чтобы присутствовать на блестящем празднике, устроенном в его честь, а выяснить, насколько богат город, и сколько можно получить денег с его крупных купцов. Самый богатый горожанин У Кэнинджес был вынужден уплатить не меньше 3 тыс. марок, чтобы помириться с новым королем. Интересно вспомнить, что в первой четверти XIV в. весь город получил прощение за 4 тыс. марок.

Таким образом, позиция города в отношениях с королевской властью зависела от того, какая из борющихся политических группировок могла гарантировать наиболее благоприятные условия для жизни и деятельности горожан.

 

§ 4. Особенности самосознания горожан в XIV–XV вв.

Что за люди создавали богатство города, строили дома и церкви, представляли своих сограждан в парламенте и искали новые острова в океане? Ответы на многие вопросы можно было бы получить из писем и частных бумаг горожан, однако для Бристоля мы должны констатировать их отсутствие. Поэтому постараемся представить себе людей XIV–XV вв. с помощью тех документов, которые есть в нашем распоряжении.

Пока король и бароны изнуряли королевство и уничтожали себя в бесконечной династической борьбе, такие энергичные и уверенные в себе люди, как бристольские купцы, упорно накапливали собственное богатство и приумножали славу города. Используя особенности географического положения Бристоля, его моряки и торговцы прокладывали новые пути в океане, которыми позднее прошли и другие англичане. Именно такие люди, как Уильям Кэнинджес, вопреки всем трудностям налаживали первые торговые связи с Исландией. Более того, задолго до Колумба бристольские купцы получали лицензии на плавания с целью открытия новых земель к западу от Ирландии. На протяжении 1480–1500 гг. в Бристоле было организовано несколько торгово-исследовательских экспедиций, наиболее известными из которых было две. В июле 1480 г. два корабля «Джордж» и «Троица» были снаряжены в порту «не только с целью торговли, но и для того, чтобы найти и открыть некий остров, называвшийся lie of Brasile». В этом рискованном предприятии объединили свои средства несколько бристольских купцов. Одним из них был Джон Джей, который, как считают, снарядил полностью один корабль, другим — Томас Крофт, имевший 1/8 долю в каждом судне. Руководство плаванием поручили некоему Ллойду, «наиболее ученому моряку во всей Англии». После двух месяцев безуспешных поисков корабли отнесло бурей к берегам Ирландии. Самой известной из бристольских экспедиций было плавание Джона Кабота в 1497 г. Его высадка на побережье Северной Америки, откуда он надеялся найти проход в Азию с ее богатой торговлей, стала возможной благодаря финансовой поддержке и навигационному опыту бристольских купцов и моряков.

С отвагой, энергией и находчивостью эти люди часто соединяли беспринципность и эгоизм. Они не стесняли себя в средствах, опускаясь иногда до простого разбоя. В 1294 г. некто Уолтер Хобб захватил корабль голландских купцов и присвоил его груз. После долгой тяжбы он был вынужден вернуть корабль и товары и уплатить значительную сумму (65 ф.) за ущерб, причиненный им. В этом не было бы ничего удивительного, если бы Хобб являлся обыкновенным пиратом, но он прослыл крупным торговцем. В разбое подозревался и Роджер Тертл, мэр города в 1321 г. В сговоре с пиратами обвинялся Генри Мей, представитель одной из богатейших семей в Бристоле. Жадность и беззастенчивость купцов выражалась и в обмане королевских чиновников. В 40-е гг. XV в. Джон Уинч, чтобы избежать конфискации своего товара королем, поскольку он торговал без лицензии, передал его в качестве уплаты долга мэру Бристоля, а корабль срочно продал, поставив, тем самым, в затруднительное положение королевского контролера.

Подобные действия были характерны не только для английских купцов. Ссылаясь на письма флорентийского купца Франческо Датини, И.А. Краснова отмечает, что итальянские купцы и их факторы часто вступали в сделки с пиратами, в результате чего «порой трудно было различить, где кончается “добрый купец” и начинается морской разбойник». С развитием торговли и ростом конкуренции увеличивалось и количество разного рода обманов и мошенничества, несмотря на все предосторожности купцов. И это можно было наблюдать не только в Бристоле XIV–XV вв., но и в других городах Англии и континента.

Жажда накопительства часто вступала в противоречие с нравственными догмами, которые на протяжении многих веков проповедовала церковь, поэтому психология этих энергичных людей отличалась раздвоенностью. Христианская мораль допускала, что торговля является необходимым занятием, но отнюдь не почтенным, поэтому долгое время наблюдалось завистливое, а с другой стороны, несколько пренебрежительное отношение к людям, занятым торговлей. Но с ростом богатства и влияния городов их обитатели начинали гордиться своими успехами, деловыми качествами и предприимчивостью. Торговля становится почтенным занятием не только для представителей городского сословия, в нее стало втягиваться и английское дворянство, это можно проследить по торговым лицензиям и таможенным отчетам. Например, 24 февраля 1456 г. была выдана лицензия на экспорт пшеницы во Фландрию сэру Николасу Уэрингсу, а в октябре 1470 г. совместную лицензию на торговлю с Исландией получили Джон Форстер, бристольский купец, и сэр Эдмунд Хангерфорд. Конечно, сказать точно, были ли это представители дворянства, приобщившиеся к торговле, или купцы, получившие дворянский титул, сейчас довольно сложно. Но тот факт, что младшие дети из дворянских семей стали поступать в ученики в торговые гильдии, говорит о повышении социального статуса купечества.

В чем же конкретно выражалось изменение самосознания английских горожан XIV–XV вв.? У них появляется гордость за свои достижения, которая, прежде всего, выразилась в строительстве каменных домов и настоящих дворцов с башнями. Дома бристольских купцов были вполне достойны, чтобы принимать в них королей. Они строились с учетом требований комфорта, со все увеличивавшимся применением стекла, что давало много света и воздуха. Особенно много таких домов было в менее тесном квартале Рэдклифа, где среди садов и лугов построили свои жилища самые богатые люди города. Среди них выделялся особняк Уильяма Кэнинджеса-младшего, в котором в 1461 г. он принимал Эдуарда IV, посетившего Бристоль. На более сдавленных центральных улицах Старого Бристоля дома богатых бюргеров отличались, главным образом, высотой и украшениями. Особенно много таких домов было на Хай-стрит, с ее шумным рынком, лавками портных, ювелиров и суконщиков. Некоторые из этих домов высотой в 4 этажа, с лавками внизу и выступающими верхними этажами. Ниже уровня земли иногда на глубину в несколько этажей располагались подвалы для хранения вина, вайды, соли и других громоздких товаров. Часто такие подвалы сдавались отдельно от домов наверху.

При этом внутренняя обстановка даже самых роскошных домов в XIV–XV вв. была довольно скудной. Еще в XV в. профессионально сделанный стол редко вытеснял обычные козлы, и наиболее распространенной мебелью были обшитые мягкой обивкой скамьи, располагавшиеся вдоль стен и в амбразурах окон. Рост уровня комфорта можно проследить по тем вещам, которые перечислялись в завещаниях. Очень часто упоминаются спальные принадлежности — покрывала из гобелена или украшенного ярким узором сукна, занавеси и пологи для кровати, простыни и даже перины. Перьевые постели и подушки даже в XV в. стоили очень дорого, и многие люди вполне обходились постелью из шерсти и мешком сена, «чтобы класть на него голову». Простыни тоже были достаточно дорогими, чтобы иногда специально упоминаться в завещаниях.

Обстановку в доме богатого бристольского купца XV в. можно представить по завещанию Уолтера Нортона. В 1466 г. он завещал своему старшему сыну Томасу «ткань, которая висит в холле, с гобеленовыми покрытиями для лавок и подушками к ним, постоянную кровать, которая установлена в большой комнате, с шелковым балдахином и занавесками к ней». Младшему сыну (тоже Томасу) Нортон оставил «одну скатерть из узорчатого полотна, одно полотенце из того же материала, 4 других полотенца из тонкого сукна, одну пару полосатых простыней, 3 пары простыней из тонкого сукна, одну пару фланелевых одеял, одну перину, один тюфяк с парой валиков и покрывало <…> Одну оставшуюся кровать с шелковым балдахином и занавесками к ней; все оставшиеся гобелены из жизни государя Роберта Сесила, которые висят в моей гостиной, с гобеленовыми покрытиями для скамей и подушками к ним». Это все завещалось помимо недвижимости, наличных денег и товаров.

Скудость мебели возмещалась яркостью обивочной ткани, а также дорогой посудой, которая была подлинным украшением дома. Например, бристольский купец Уильям Иннинг в 1447 г. завещал лондонскому галантерейщику Джону Дерему серебряную частично позолоченную чашу с крышкой и на подставке, весом 18 унций; такую же чашу — лондонскому олдермену Джону Хейдерли; позолоченную серебряную чашу — его жене Джоанне; бристольскому торговцу пряностями Джону Саттону — позолоченную серебряную чашу на подставке весом 17 унций; кузену Уолтеру Хенди — такую же чашу. В 1484 г. Уильям Берд завещал жене, дочерям и сыновьям пять чаш с крышками, две мелкие чаши, две позолоченные колоколообразные чаши, две позолоченные чаши на подставках, два блюда, одно из которых с крышкой предназначалось для дорогих пряностей, которыми приправляли пищу, две с половиной дюжины ложек, одну серебряную солонку и две позолоченные солонки.

В завещаниях Джона Брауна, Мориса Уайта, Джона Бертона, Уильяма Сеймора и других упоминались серебряные блюда для пряностей, солонки, серебряные столовые ложки, ложки для соли и имбиря, кубки и даже серебряный таз с кувшином к нему. Хотя даже самые богатые люди не стеснялись упоминать в своих завещаниях обычные предметы домашней утвари. Уолтер Нортон, о котором уже шла речь, завещал младшему сыну Томасу 3 дюжины тарелок, 4 больших плоских блюда из олова, большой медный котел и 4 других медных котелка. Томас Франклин в 1448 г. помимо земель и рент завещал сыну Джону медный горшок, а дочери Элис — кувшин. Э. Кэрус-Уилсон считает, что средний уровень комфорта купцов XV столетия должен был быть намного выше, чем у крестьян, и ниже, чем у ремесленников столетием позже. Но чтобы согласиться с подобным заключением или отвергнуть его, нужны более глубокие исследования условий жизни средневековых горожан.

Об уверенности в себе и чувстве гордости за принадлежность к городскому сословию говорит и одежда той эпохи. В Средние века вопрос о том, как одеваться, связан с проблемами морали и социального статуса. Каждый человек должен был носить одежду, соответствующую его положению и не оскорбляющую общественную нравственность. Платье показывало положение человека на социальной лестнице, а также степень его достатка, отсюда — стремление проявить себя в одежде, не считаясь с затратами. Из постановлений ремесленных гильдий, городских советов и завещаний горожан можно составить примерное представление о том, какую одежду и обувь носили жители городов. Сапожники в своих ордонансах упоминали башмаки различных фасонов, изготовленные из кожи разного качества, портные — капюшоны и шапки разных видов, штаны и плащи, изготовители поясов уточняли, как должны были украшаться пояса для одежды и т.д.

Одежда, видимо, была очень ярких цветов. Об этом можно судить хотя бы по цвету плащей. Джон Браун в 1476 г. завещал 5 плащей, и все разного цвета: Джону Честеру — голубой плащ, священнику Филиппу — длинный темно-красный плащ, брату Томасу — лиловый крашеный плащ и темно-красный капюшон, Джону Вайнеру — длинный зеленый плащ, брату Ричарду — короткий зеленый плащ. Плащи украшались по-разному: вышивали, подбивали различным мехом или другим сукном. Уильям Иннинг в 1447 г. среди прочих посмертных даров упоминает три плаща: один красный плащ, подбитый мехом, второй — подбитый мехом темной мерлушки, третий — темным сукном. Богатейший бюргер Бристоля Джон Бертон в 1454 г. наряду с недвижимостью и кораблем упоминает в завещании «два плаща, окаймленные мехом темного цвета, и другой льняной плащ с лучшими головными уборами завещателя, и красный плащ, отороченный мехом».

Достаточно вспомнить, как Джеффри Чосер в Общем прологе к «Кентерберийских рассказах» описывал паломников из числа горожан:

Юрист «носил узорный камзол домашний с шитым пояском», красильщик, плотник, шапочник и ткач — одежду из добротного сукна и ножи в серебряной оправе; доктор медицины — «носил малиновый и синий цвет, и шелковый был плащ на нем надет».

Еще более красочно описана внешность и одежда Батской ткачихи:

Поскольку Чосер писал свои «Рассказы» в последней четверти XIV в., мы вполне можем представить себе, как выглядели бристольские горожане интересующего нас периода.

Жены знатных горожан имели право носить платье со шлейфом определенной длины. Это касалось только жен олдерменов, по своему положению приравнивавшихся к джентри. «Законы о роскоши» людям низших званий предписывали носить только грубое сукно стоимостью не выше 12 пенсов или полотно, и запрещали использовать серебро в отделке оправ ножен. Тем не менее, горожане стремились не отстать от феодалов в роскоши своей одежды, и украшали ее дорогими мехами, драгоценными камнями, золотом и серебром.

Страсть к роскоши дошла до того, что во времена Эдуарда IV в 1463 г. был принят закон, регулировавший расходы на одежду и позволявший мэрам, шерифам и олдерменам носить мех куницы и белки, а их слугам ливреи, подбитые мехом. Городской совет Бристоля тоже пытался сдержать расточительность своих должностных лиц и уменьшить их расходы на мех. Было установлено, что мэр не должен тратить в год более чем 6 ф. 13 ш. 4 п., шериф — 5 ф., каждый бейлиф, рикордер и городской клерк — 6 ш. 8 п., оруженосец мэра — 4 ш., каждый разъездной бейлиф и сержант мэра — 2 ш.

Оригинальный довод в пользу роста уровня жизни горожан в конце XV в. приводит X. Суонсон: несмотря на сокращение численности жителей Йорка в конце XV в. перчаточное производство в городе процветало. Для богатых ремесленников и горожан дорогая одежда была своеобразным вложением денежных средств, и поэтому она часто упоминалась в завещаниях.

Рост самосознания горожан особенно наглядно проявился в изменении воззрений на социальное место женщины. К XIV–XV вв. значительно выросла хозяйственная и правовая самостоятельность женщин-горожанок. В документах того времени довольно часто встречаются сведения не только о работавших по найму прядильщицах или ткачихах, но и о женщинах-мастерах различных специальностей. Женщины начинают заниматься торговлей наравне с мужчинами. Например, в 1344 г. в «Обычаях города Бристоля» особо оговаривалось, что «женщины-пивовары, которые продают эль вопреки ассизе, будут штрафоваться в соответствии с их проступком».

Более того, в таможенных отчетах встречаются имена женщин, участвовавших во внешней торговле. Чаще всего это были вдовы купцов, которые продолжали или заканчивали дела своих мужей. Если Уильям Берд, имевший двух сыновей, завещал жене и трем дочерям кроме прочего наследства 20 бочек вайды и 5 бочек железа, то предполагается, что они будут их реализовать. Крупнейший купец и судовладелец Джон Бертон оставил своей жене Изабелле кроме недвижимости, наличных денег и утвари товаров на сумму в 200 ф., 8 мешков шерсти и 1/4 часть собственности на корабль “le Maria de Bristollia”.

Если купец умирал внезапно, то было вполне естественно, что жена заканчивала вместо него начатое дело. Так, Джоанна, вдова Уильяма Роули-старшего, в 1479 г. получила сахар, а в 1480 г. масло и воск из Лиссабона, а также вайду и вино из Испании. В этом же году на имя Маргарет, вдовы Томаса Роули, прибыло три груза вина из Бордо, один — масла из Севильи и из Фландрии марены на 82 фунта. Таможенные отчеты времен правления Эдуарда IV называют 7 женщин-торговцев, которые, вероятно, были вдовами купцов, и 8 других, участвовавших в импорте и экспорте товаров. Часто, когда муж отсутствовал, жена получала товары или деньги, причитавшиеся ему.

Женщины в рассматриваемое время в Бристоле владели недвижимостью — имели права собственности или арендовали землю и дома. В завещании Джона Бертона 1454 г. упоминается сад, принадлежавший Джоанне Эрли (вдове), который арендовал у нее Джон Ньютон. В этом же завещании есть сведения о Маргарет Пайк, которая арендовала участок с постройками у Уильяма Тавернера, джентльмена. Правда, с какой целью она арендовала держание, не сказано. Уильям Повем в 1454 г. большую часть недвижимости завещал жене, а после ее смерти она должна была перейти сестре завещателя Элис и его дочери Сесилии. Хотя у Уильяма Повема были сын и брат, которым тоже завещана недвижимость. В данном случае женщины наследовали недвижимость наравне с мужчинами. В этом же завещании идет речь о земельном участке, принадлежавшем Маргарет Денем.

О росте правовой самостоятельности женщин говорит тот факт, что они часто упоминаются как душеприказчицы своих мужей. Обычно в завещаниях в качестве душеприказчиков упоминаются деловые партнеры или родственники-мужчины, и на их фоне особенно выделяются такие женщины, как Алиса Саттон, Агнес, вдова Томаса Фиша, а потом Джона Спайсера, Алиса Честер. В завещаниях иногда проявлялось разное отношение к женщинам. Например, купец Джон Браун в 1476 г. подробно расписал, кому и что он завещает, а затем распорядился, дабы оставшееся имущество передали его жене (свою долю она тоже получила по завещанию), и Кэтрин сама могла решать, как лучше употребить остаток на благо души завещателя, его родителей и благодетелей. Душеприказчицей также была назначена жена. Здесь проявилось явное доверие к здравому уму Кэтрин и уважение к ней. Томас Джоунз не только назначил свою жену душеприказчицей, но и записал, что она может использовать оставшееся имущество, «как сочтет подходящим». Так же поступил Морис Хейл — остаток имущества нужно было передать жене, «чтобы распорядилась им, как она сочтет подобающим». Она же назначена душеприказчицей. Джон Фланингем, имея брата и сына, доверяет распоряжение имуществом после своей смерти жене Анастасии. И Уильям Роули, имея братьев, назначил душеприказчицей жену Маргарет. Такое же отношение к жене продемонстрировали в XV в. Ричард Форстер, Уильям Сеймор, Лодовик Морс, Уильям Берд, Том Коуган.

А вот Морис Уайт в своем завещании от 1460 г. записал, что его жене (не упомянуто даже имя) должны быть переданы 11 ф. и домашняя утварь, которую выберут душеприказчики. Последними он назначил Джона Роуша и Патрика Пирза. Упоминавшиеся Джон Бертон, Уильям Повем, Джон Вайелл, Уильям Мерфилд и некоторые другие предпочитали назначать своими душеприказчиками чужих людей — своих друзей, партнеров, духовных лиц. Это было достаточно распространено, и могло объясняться личными качествами женщин, но являться и показателем традиционного отношения к ним. Но тем более интересно отметить возникновение новых черт в психологии бюргеров.

В судебных разбирательствах по торговым и финансовым делам в XV в. также встречаются женщины. Например, в 50-е гг. XV в. Джордж Айрленд, олдермен Лондона, подал прошение о возмещении долга в бристольский Стапельный суд против Алисы Саттон. Алиса Честер не только вела торговлю с Испанией, Португалией и Фландрией, но и давала деньги взаймы. Известно, что она ссудила 20 ф. приору Тонтона, когда он был в большой нужде и не мог отремонтировать свой дом и уплатить долги.

Участие женщин во внешней торговле облегчалось тем, что к XIV в. изменились способы ее ведения, и на смену купцу-путешественнику, подвергавшемуся опасностям на суше и на море, пришел купец-предприниматель, который вел свои дела при помощи переписки и факторов. Богатые купцы обычно имели постоянного фактора в городах, с которыми имели налаженную торговлю. Положение фактора являлось следующей ступенью после ученика, которую молодой человек должен был пройти, прежде чем стать самостоятельным торговцем, жениться и осесть в Бристоле. Часто фактор — младший член семьи, подобно Джону Кэнинджесу, который, вероятно, был фактором своего отца Уильяма Кэнинджеса. Также и Роберт Хенлов, брат Джона Хенлова, бристольского красильщика и торговца сукном, был его фактором в Лондоне.

Положение фактора означало жизнь за границей, и такие агенты вели дела почти бесконтрольно. Поэтому требование честности и надежности считалось основным в купеческой этике. Если фактор оказывался недостаточно порядочным, то купец мог понести большие убытки. Например, Роберт Расселл подал жалобу на своего фактора в Байонне Томаса Хоупера, поскольку сукно и другие товары, отправленные ему, он использовал для своей выгоды. Хоупер женился на женщине из Байонны, и оказался настолько «обременен содержанием кузенов и родственников указанной женщины», что Расселл не мог получить законного возмещения. Поскольку он человек занятой, и поездка за границу была для него делом утомительным и трудным, он поручил некоему Уильяму Роджеру, как своему поверенному, возбудить против Хоупера судебное дело. Поверенный был агентом, назначенным, чтобы вести какое-то отдельное дело, с большей властью, чем фактор. Но в XV в. термины «фактор» и «поверенный» (“factor and attorney”) использовались еще достаточно беспорядочно.

Несмотря на возрастающее богатство и престиж, средневековые купцы очень остро воспринимали непостоянство удачи и капризность судьбы. Риск и чувство неуверенности были оборотной стороной респектабельности и достатка. Показательна в этом отношении судьба Роберта Стерми. Богатейший купец, мэр города в 1450 г., который жил в Бристоле с королевским блеском, держа дом открытым для купцов из всех стран, испытал на своем веку столько опасностей, сколько хватило бы на несколько человек. В молодости он отправился в Иерусалим, захватив с собой 160 паломников и некоторое количество товаров. На обратном пути его корабль «Анна» потерпел крушение у берегов Греции и 37 его спутников утонули. Сам Стерми выжил, чтобы в будущем подвергнуться новым опасностям. В 1446 г., решив обойтись без посредничества Венеции и Генуи, он отправил товары в Пизу, но во время бури его корабль был выброшен на скалы о. Модон и весь экипаж погиб. Тем не менее, в 1447 г. Стерми отправил уже 3 корабля в Левант. Сохранилось три отчета о плаваниях Роберта Стерми, из которых можно узнать, что генуэзцы, решив не допустить возвращения кораблей в Англию, устроили засаду у о. Мальта и захватили их. В 1458 г. во время очередного плавания в Левант корабли Стерми были вновь ограблены генуэзцами, после этого все генуэзские купцы, находившиеся в Лондоне, были арестованы и заключены в тюрьму до тех пор, пока не согласились дать возмещение за потерянное имущество, оцененное в 9 тыс. марок.

Жизнь и деятельность даже самых богатых людей была связана с постоянным риском. Хотя и существовали морские законы (морское право), но беззаконие стало обычаем. В документах того времени постоянно встречаются сведения о потерях кораблей от пиратских захватов, кораблекрушений и ограблений потерпевших крушение кораблей. В то время, когда еще не было постоянных дипломатов и консулов, купцы за границей могли полагаться только на взаимную поддержку и помощь. Так, Джон Пейви, который лежал умирающим в Байонне, поручил двум собратьям-горожанам возвратить его имущество жене и детям в Бристоле. Уже упоминавшийся Уильям Роули-младший, умерший в Бордо в 1478 г., поручил Джону Честеру возвратить в Бристоль корабль и товары, за которые он был ответственным.

Неудивительно, поэтому, что купцы искали небесной защиты против превратностей стихии и судьбы. Набожность и благочестие были так же присущи им, как беззастенчивость и рационализм. К XIV в. отношения между моралью и религией изменились таким образом, что набожность не служила препятствием всем формам накопительства, и забота о спасении души не мешала земным делам. Разлад между совестью и алчностью, страхом посмертного наказания и стремлением к обогащению нашел выражение во многих завещаниях и прижизненных дарах Церкви. Средневековые горожане отличались благочестием не только потому, что этого требовали нормы поведения. Это было связано с господствовавшими религиозными доктринами, в частности, учением о Чистилище. Стремлением заслужить вечное спасение объясняются многие благочестивые дела зажиточных граждан Бристоля. Они стремились смягчить суровость божьего суда, которого они ждали и боялись, путем получения высшего благоволения. К концу жизни они начинали заботиться о своих душах, демонстрируя, с одной стороны, раскаяние и «запасая», а с другой, — добрые дела.

В завещаниях можно выделить две категории набожных распоряжений. Первая предусматривала краткосрочные заупокойные службы, которые, обычно, имели место через три дня после смерти. Очень часто завещатель подробно оговаривал все ритуалы. Например, Джон Бейннбери в 1404 г. просил, чтобы на его похоронах и предшествующих им службах 24 бедняка несли факелы, получив за свои старания платье, шапку и 2 серебряных пенса. Пять священников, совершавших богослужение в своих приходских церквах и принявших участие в обрядах и мессе в день его похорон, должны получить по 1 шиллингу. Девятнадцать других священников, присутствовавших на службе и мессе, должны получить по 4 пенса.

Другая категория распоряжений предусматривала пожертвования, рассчитанные на долгий срок. Мужчины и женщины выделяя из своих средств так много, как они могли, предусматривали проведение торжественных служб в течение долгого времени после их смерти, или поминальные молитвы на неограниченный срок, для чего устанавливали «вечные стипендии» священникам (“stipendiaries”). Видимо, подобные выплаты бывали иногда очень большими, т.к. городской совет Бристоля в XIV в. вынужденно ограничил их 100 ш. в год. Это станет более понятным, если посмотреть, что завещали горожане для пользы своей души. Так, Уильям Повем кроме имущества, оставленного жене, на заупокойные службы, торжественные мессы и благотворительность передал своим поверенным, бристольским купцам, ежегодные ренты за дома, сады и лавки, две конюшни (одну из них с участком пастбищной земли), голубятню, три сада и два участка свободной земли. Вероятно, доход от этих владений должен был использоваться как «вечная стипендия», поскольку в завещании предусматривалось, что два держания должны быть проданы, а деньги потрачены на благо души завещателя. Предполагается, что все остальное будет расходоваться постепенно. Точно так же Агнес, вдова Джона Спайсера, завещала держания и лавки своим душеприказчикам, чтобы они по своему усмотрению использовали их для блага души завещательницы, ее бывшего мужа и всех умерших.

Необходимо отметить одну особенность набожных распоряжений в завещаниях. Несмотря на то, что бристольцы завещали значительные дары приходским церквам (в каждом завещании есть упоминания о пожертвованиях), они передавали только движимое имущество, пожертвования недвижимости полностью отсутствуют. Возможно, это объясняется тем, что набожность в XIV–XV вв. становится, если так можно выразиться, рациональной. У богатых горожан появляется представление о том, что нужно не только уметь зарабатывать деньги, но и рационально их тратить. Клайв Берджесс, исследовавший взаимоотношения бристольских горожан с Церковью, объясняет это по-другому. Он считает, что пожертвования недвижимости в пользу Церкви были, но не после смерти, а при жизни. Отмечая, что проследить это очень трудно, он обращается к документам церковных приходов. Можно предположить, что пожертвования недвижимости обычно делали люди, не имевшие прямых наследников.

Гораздо чаще различные держания передавались душеприказчикам с целью продажи, и использования уже наличных денег на нужды Церкви. Так, Джон Бертон завещал 20 п. соборной церкви, 5 марок для запаса ткани церкви Св. Томаса и 20 ф. на благотворительность. Кроме этого, 21 держание он передал своим собратьям-купцам Николасу Питтсу, Филиппу Миду, Джону Гейвуду и Ричарду Тингуаллу, которые должны были построить часовню для постоянной заупокойной службы в церкви Св. Томаса.

Кроме часовен богатые горожане на свои средства основывали богадельни, как это сделали Джон Фостер или Уильям Кэнинджес. В целом в Бристоле перед Реформацией было 20 богаделен и госпиталей, а также 17 приходских церквей, аббатство Св. Августина, 2 монастыря и 4 дома религиозных братств. Несмотря на такое обилие церковных учреждений, в Бристоле никогда не было движения строгих религиозных братств или других суровых церковных организаций. Горожанам вполне хватало пастырского попечения приходских священников, тем более что приходы были достаточно малы — число прихожан колебалось в них от 100 до 800 человек.

Лишь одно братство пользовалось в Бристоле значительной популярностью — братство моряков. В 1445 г. капитаны и матросы ходатайствовали перед мэром и советом, чтобы им разрешили создать братство для содержания священника и 12 бедных моряков, которые будут молиться за тех, кто «плавает и работает в море». Оно было учреждено ордонансом совета как Госпиталь Св. Бартоломея. Позднее по соседству на Болотной улице (“Marsh Street”) построили часовню.

По размерам пожертвований в пользу Церкви можно судить о богатстве бристольских горожан и города в целом. Например, уже упоминавшаяся Алиса Честер заказала новое распятие для хоров в своей церкви лучшим резчикам по дереву, алтарь в южном приделе, позолоченный алтарь Богородицы и подарила искусно сработанную дарохранительницу. Помимо большого количества церковных облачений, алтарных тканей и украшений она дала «позолоченное серебряное распятие, покрытое эмалью с Марией и Иоанном», стоившее 20 фунтов.

Еще более щедрым дарителем был Уильям Кэнинджес-младший. Будучи одним из самых богатых людей в масштабах всей Англии, он большую часть своих средств потратил на сооружение замечательной церкви Мэри Редклиф, которая и сейчас является украшением города. Кроме этого, он основал два госпиталя, а также передал церковным смотрителям своего прихода драгоценности стоимостью 160 ф., и 340 ф. наличными деньгами. По Кэнинджес распорядился так своим богатством лишь потому, что все его сыновья умерли молодыми, а в 1467 г. умерла и его жена. Он не хотел, чтобы его богатство перешло в руки короля-Йорка, воцарению которого он всячески препятствовал. Считают, что попытка Эдуарда IV найти ему вторую жену, и с помощью этого выманить большую сумму денег в честь свадьбы, заставила его в 1467 г. оставить свет и принять духовный сан. После окончания пятого срока мэрства он стал сначала священником, а затем настоятелем собора в Вестбери, где он и умер в 1474 г.

Богоугодные дела, милосердие и благотворительность были не только способом обеспечить небесное благоволение, но и средством завоевать авторитет и уважение в обществе. Почти во всех завещаниях значительные суммы оставляются на благотворительные нужды. Завещания четко делят наследство на вдовью часть, наследство детей и наследство на благотворительные цели. Такое обязательное деление — обычно для завещаний рассматриваемого времени. Например, во Флоренции XIV в. при составлении завещания непременно должен был присутствовать представитель Церкви (иногда даже несколько), чтобы определить, какая часть имущества должна достаться Церкви. Возможно, такая обязательность деления наследства была пережитком еще феодальной психологии. Официальная идеология Средневековья не только не поощряла накопления, но и считала богатство помехой для спасения души в будущей жизни. Поэтому благотворительность использовалась как средство достижения этого спасения. Раннебуржуазная идеология, которая оправдывала богатство и накопление, не рассматривала благотворительность как обязательный элемент общественной жизни. Доказательством этого может служить отношение кальвинистов к нищим и бедным. Сочетание буржуазного накопительства и благотворительной деятельности — характерная черта новой психологии. Вероятно, в соединении благотворительности, как пережитке старой психологии, и жажды накопительства, как проявления нового образа жизни, отражалась противоречивость эпохи.

Психология английского купечества XIV–XV вв. имеет много общего с психологией итальянского купечества. Речь идет не только об энергичности, находчивости и смелости наряду с беззастенчивостью и эгоизмом. Это еще и чувство гордости за свою принадлежность к кругу полноправных граждан города и к определенному социальному слою внутри него. В средневековом обществе каждый человек занимал определенное место, и без определенного статуса он не мог существовать. И себя он воспринимал через свою социальную роль, место в иерархии. Горожанин одновременно входил в несколько «корпораций» или общностей, и это порождало групповую солидарность, групповой патриотизм, а также определенные обязанности, традиции и поведение.

Преобладание группового детерминизма в менталитете бюргера вовсе не означало отсутствие возможности для развития личных способностей человека. Пример реализации индивидуальных возможностей и особенностей — деятельность Э. Бланкета, У Кэнинджеса, Р. Стерми.

Принадлежность к городской общине или какой-то более мелкой корпорации воспитывало чувство общественного долга, навыки демократизма и организационной инициативы.

Гордость за свой город и стремление сделать его еще более красивым выражались не только в строительстве каменных домов и величественных церквей, но и в прозаичных бытовых делах. Та же Алиса Честер, которая потратила большие средства на перестройку своего дома и еще больше на богоугодные дела, заслужила благодарность горожан тем, что в 1475 г. установила в порту подъемный кран, которого там никогда не было, «для сбережения товаров как городских купцов, так и чужеземцев». Сооружение крана обошлось ей в 41 фунт. Алиса Честер не была единственной горожанкой, заботившейся о нуждах города. В июле 1450 г. Джон Клайв завещал деньги для починки и укрепления городских стен. А уже упоминавшийся много раз Роберт Стерми во время своего очередного плавания в Левант в 1458 г. приобрел некоторое количество зеленого перца и других пряностей, чтобы посадить их в Бристоле и распространить эти культуры в Англии.

В рассматриваемое время права не существовали без обязанностей, и горожане в течение столетий приучались к общественным делам, заботе о нуждах города. Муниципальные власти старались следить за порядком на улицах, хотя трудно сказать, как строго исполнялись их постановления. Поскольку подвергнуться разбойному нападению в Средние века было делом обычным, в «Прокламациях города Бристоля», изданных в XIV в., было сказано, что «никто, под угрозой тюремного заключения, не будет бродить по городу ночью после звона вечернего колокола, если только он не несет ночную стражу».

Но жители охранялись не только от грабителей и разбойников — покой их не должен был нарушаться и добропорядочными гражданами. Поэтому, например, запрещалось под угрозой штрафа держать больших собак, «бродящих везде без цепи», или заниматься в людных местах таким ремеслом, которое доставляет неудобство горожанам. Особенно это касалось дубильщиков, занятие которых было связано с неприятными запахами «к досаде людей».

В городе, связанном с широкой внутренней и внешней торговлей, очень важно было сохранить свободные подъездные пути к складам и набережным, поэтому в XIV в. появлялись постановления, подобные следующим: «…Скамьи, палатки, лотки и загоны не будут отныне размещаться на главной улице»; «никто не займет прямой путь или узкую улочку в городе или пригороде Бристоля мусором, булыжником или лесом»; «и <…> никто не осмелится выбросить такой мусор или другие помехи на набережные Quay or Back». В этих постановлениях одинаково отразилась забота и об экономических нуждах деловых людей, и о том, чтобы город был чистым и опрятным.

В заботе о благоустройстве города муниципальные власти не делали никаких различий между жителями, ремесленником или зажиточным купцом, все они обязаны были быть заботливыми гражданами своего города. В «Прокламациях города Бристоля» записано: «Никто, какого бы он ни был состояния, не должен выливать мочу, вонючую или грязную воду на улицу из окна или двери…», и «чтобы каждый человек чистил дорогу перед фасадом своего дома». Конечно, город XIV–XV вв. был более антисанитарен, чем деревня, поэтому часто страдал от чумы, но таких трущоб, как в последующие века, в нем не было. Дома еще могли располагаться среди садов, огородов и лужаек.

Беспокойство о санитарном состоянии города приводило к тому, что в него запрещался доступ таким больным, как прокаженные. Отметим одну характерную черту психологии средневековых горожан: они соединяли беспокойство о физическом здоровье с представлениями о нравственной чистоте — один и тот же запрет касался прокаженных и продажных женщин: «…В будущем ни один прокаженный не будет находиться в пределах города, и никакая блудница не будет жить в пределах городских стен». Гарантии исполнения этого постановления были очень надежные: «И если такие женщины будут обнаружены проживающими здесь, то тогда двери и окна их домов будут сняты и унесены судебными приставами к дому “стража мира” этого городского района и держаться там до тех пор, пока такая женщина окончательно не переедет». А вот исполнение другого постановления, принятого тоже в XIV в., вызывает большие сомнения, поскольку оно предусматривало, что «никакая публичная женщина не будет бродить по городу без полосатого колпака», хотя вряд ли кто-то добровольно согласился бы на такое условие.

Будучи патриотами своего города, его жители во времена Чосера начали осознавать свое национальное единство, а их чувство корпоративизма стало соединяться с национальным патриотизмом. Во многом этому способствовала Столетняя война, но даже до нее появилось вполне определенное деление на англичан и «чужих». Это можно заметить даже в постановлениях ремесленных гильдий, в которых противопоставляются не просто жители своего города и «чужеземцы», но англичане и люди, «не родившиеся под властью короля».

Однако и в XV в. национальное чувство не перевешивало городской патриотизм, и даже самые активные в политических делах граждане больше интересовались делами своего города, чем проблемами королевства. Да это и не удивительно, если вспомнить обстановку беспрерывной династической борьбы XIV в., трудности, связанные со Столетней войной и бесчинства феодалов во время войны Алой и Белой розы. Мир и процветание города — единственный противовес беззаконию и беспорядку, царившему в целом в стране. Поэтому энергичные и предприимчивые люди, такие, например, как бристольские купцы столь много времени и средств уделяли возвеличиванию своего города. Без сомнения, они были людьми деловыми и практичными, но вполне способными оценить что-то, не поддающееся измерению в деньгах.