Согнали люд на площадь, на средину. Прочёл глашатай страшные слова: – Сегодня в полдень… будет Насреддину… Отрублена… шальная голова. Стояли, глаз не поднимая, люди И перешептывались: – Друг, скажи, А что же после казни с нами будет? Никак нельзя без честности Ходжи. А время шло вперёд секундным шагом, В смятении собравшихся держа, Но вот опять пропел глашатай: – Шахом Великодушнейше Помилован Ходжа. И закачались древние мечети, Когда тревогу выдохнул народ, Плясали люди, прыгали, как черти; Они-то знали – всё наоборот. Поверить в милость шаха было б дико. Ходжу, сильнее смерти не любя, Собственноручно вздёрнул бы владыка, Но… Насреддин помиловал себя.

В молодости все мы Беспокойно ищем Дело, что поможет Стать на пьедестал. Но никто, конечно, Не хотел быть нищим. Я и сам не знаю, Как я нищим стал. Счастье проскользнуло Незаметно мимо, На его дороге Я теперь сижу. Предо мной проходит Жизни пантомима, Я, как праздный зритель, На неё гляжу. Ах, судьба людская! — Вечная дорога: Тот идёт по делу, Этот – просто так. Старика вы, люди, Не судите строго, Лучше в шапку киньте Стёршийся пятак.

Змей-Горыныч лютовал, Аки тать в глухой ночи, А Илья себе лежал Недвижимо на печи Год, и два, и тридцать три… Так бы, может, и не смог Он попасть в богатыри, Не помог бы даже Бог, Но явились старики, Ковш водицы поднесли. Ноги не были крепки — Выпил – сами в пляс пошли. Может статься – это ложь. На себя беру вину. Не охаивайте сплошь Старину. Оседлал коня Илья, Меч привесил в сорок пуд. Затряслась под ним земля — Змей-Горыныч тут как тут: – Что, поднялся, лежебок! Я такую молодежь, Как орешки, – на зубок — И скорлупки не найдёшь. Может, он сказал не то, Может, я иначе гну — Разве помнит нынче кто Старину? А Илья ему в ответ: – Ишь ты, гля, какой петух! Что трезвонишь на весь свет — Как бы первым не потух… Так, один другого зля, Распалялись все сильней: То мечом грозит Илья, То огнем и дымом – Змей. Разозлился богатырь — Меч проймет сильнее слов: Трехголовый нетопырь Стал в мгновенье двухголов. Вдругорядь взмахнул Илья И еще главу скосил. И захныкал Змей, моля, Плача, словно крокодил. Голова, мол, всем нужна, Маловажно с чем внутри. Хорошо, когда одна, Много хуже, если три. Хучь одну-то сохрани, Состраданье поимей. Был врагом я искони, Стану другом пса верней. Но Илья, противник зла, Отрубил и ту – одну… Вот борьба какой была В старину.

Солнце в траурные маки Опускалось, гасло. Гой да ехали казаки С Низу в Переяслав. Молодые пели песни (Слышали б невесты!) — Гой да счастью в сердце тесно, А тоске не место. А седые казачины Вспомнили походы. Гой да шрамы и морщины — Годы да невзгоды. Путь недальний и неблизкий — Кто как доберётся. Ясный месяц плыл колыской, Спали запорожцы. Налетели ночью ляхи На казаков спящих, Порубили, как на плахе, Головы казачьи… Слышала сквозь сон старуха — Кто-то в дверь стучится, Где-то ворон каркал глухо — Беды кличет птица. Что не может показаться? — Вышла на подворье. Месяц шашкою казацкой Висел на заборе. Конь в крови и пене В руки Сунулся за коркой… Были долгими разлуки, Эта станет горькой. Может, что-нибудь услышал, Что-то показалось — Младший сын из хаты вышел, Сердце больно сжалось. И спросил он только: – Ненько, Что такое сталось? На бандуре ветер бренькал, Да струна порвалась. Двое старших вышли тоже — Статных два казака. Но неслось одно и то же — Карканье из мрака. Старший брат решил: – Пора бы Погулять на воле. Мы казаки, а не бабы. Доля – чисто поле. Братья коней оседлали, Поскакали шляхом, Проскакали и пропали — Горе будет ляхам. Казаченькам — Степь без края, Дальняя дорога. А старухе – сна не зная, Беспокоить Бога, Чтобы он хранил сыночков, Чтобы сгинул ворог, Чтобы снова темной ночью Не закаркал ворон.

В старинном замке родовом Среди густых дубрав Остаток дней своих влачил Угрюмый старый граф. Крутого нрава был вдовец — Словечка не скажи. Никто в округе с давних пор Не шёл к нему в пажи. Но отыскался удалец, Что сам пошёл в тюрьму. И ровно через три строки Скажу я почему. Когда бы только кров и стол — На чёрта кабала! Но дочь была у старика. Какая дочь была! Она пленила молодца, А он её увлёк, И было старому отцу Про это невдомёк. Хватало в замке родовом Укромных уголков, Где увидать никто не мог Влюбленных голубков. Прошла зима, потом весна, И лето подошло. Пажа целует госпожа, Вздыхает тяжело: – Отец заметил (он ведёт Счёт каждому грошу), Что я нарядов много шью, А старых не ношу. Пора решать, что делать нам, Как отвести беду. Того гляди узнает он, Что я ребёнка жду. Тогда тебе и мне конец: Я взаперти умру, А ты окажешься в петле, Запляшешь на ветру. Сегодня в полночь, как зайдёт За облака луна, Своё окно открою я И прыгну из окна. Ты на лету меня лови В широкий алый плащ. А там укроемся в лесу — Вокруг довольно чащ. Настала ночь. В урочный час Как раз зашла луна. И в замке и вокруг него Покой и тишина. Мелькнула тень – и никого, И плющ не прошуршал, А паж в широкий алый плащ Любимую поймал. …Когда, приветствуя зарю, Трубили журавли. Они на добрых десять миль От замка отошли. И день настал – счастливый день, И ночь бежала прочь. И графу внука родила Единственная дочь. А тот не знал, что дедом стал. Увидел сон к беде — Проснулся и спросил, где дочь. Никто не знает где. – Пропала дочь, но я найду Хотя бы слух о ней! — И господин торопит слуг Скорей седлать коней. – Что нет у стремени пажа? Куда он делся, дрянь?! — И стало ясно старику: Ушли олень и лань. …Воды немало утекло, Но вот, в конце концов, Близ Бернисделя удалось Настигнуть беглецов. Недаром граф пускался в путь И злился не шутя, Но граф увидел на плаще Прекрасное дитя. С коня он спрыгнул, подошёл И поднял малыша. И не оттаять не могла Холодная душа: – Не все согласны, может быть, Из тех, кто нынче тут, Иное имя для тебя Монахи подберут, Но тот, кто родился в лесу, Да будет Робин Гуд — Лесную птицу так у нас В Шотландии зовут.

То ли в саже преисподней, То ли вытер кирпичи — Чёрт сорвавшейся пружиной Прыгнул на пол из печи И к хозяюшке дебелой Обратился без затей: – Ставь на стол бутылку белой Да налей тарелку щей. Крутит в поле завируха, Что ведьмачье помело. Я замёрз, как пёс бездомный, Да и брюхо подвело. – Больно скор ты, чёрт ледащий, — Говорит ему вдова. — На дворе уже Крещенье. Где ты шлялся с Покрова? Что воротишь харю набок, Иль сударушку завёл? Не успел явиться в хату, А туда же: ставь на стол. Вот возьму рогач побольше Да за чуб тебя сгребу… — Черт несолоно хлебавши Пулей вылетел в трубу.

Когда фашист в бою порвал Цепочку редкую пехоты И захлеснул железный вал Артиллерийские расчёты, Одна (Такое на войне Бывало) Пушка уцелела. Она стояла в стороне — Не в самой жаркой точке дела. Но выбит был её расчёт Давно – ещё при артобстреле… Фашистский танк растёт — Идёт, Не останавливаясь, к цели. Поднялся раненый солдат, В сердцах припомнил чью-то маму И всех святых, Дослал снаряд В казенник, Встал за панораму — И честно принял смертный бой За всю огромную Россию, За всё живое за собой. Один. Потом пришли другие.

Вдвойне опасная работа (Для добровольцев) На войне: Десант идёт в прорыв — Пехота Припала к танковой броне. Огонь по фронту, с флангов, с тыла. Приказ велит одно: “Вперёд!” Солдата ранило, убило. Упал – никто не подберёт. С родного русского металла На землю многих за войну Чужими пулями сбивало… Боец очнулся – он в плену. Враги нашли полуживого, Когда в мученьях умирал. Какая честь для рядового — Над ним склонился генерал. Не мне описывать допросы. У музы слов о пытках нет. Молчал солдат. На все вопросы — Одно презрение в ответ. И раскалённое железо Ему не отомкнуло рта. Взбешённые головорезы Бойца распяли, как Христа. Но он солдат, а не мессия И не восстанет – вновь живой… Собой прикрыл тебя, Россия, Бессмертный воин – рядовой.

Случается в буднях стройбата Работа – другим не чета. Сегодня такая, ребята, С рассветом была начата. Строитель поймёт – не простое Задание нам предстоит: Бетон уложить без простоя, Без пауз в сплошной монолит. Одна остаётся забота (Без права сказать “ Не могу!”) — Работа… работа… работа. И куришь, и ешь на бегу. Недолго до первого пота На спинах здоровых парней… Но это еще не работа, А только прелюдия к ней. Полсмены – и высохли спины. Без устали трудится взвод. Не сделано и половины, А к вечеру дело идёт. Случайно заметишь – стемнело. А пот заструился опять. Но требует важное дело Тупую усталость унять. И краткого нет промежутка На то, чтобы справиться с ней. Спасает солёная шутка: – А-ну, шевелись веселей! Бетона… бетона… бетона… Не вспомнишь, который замес. А звезды сверкают бессонно С бездонных казахских небес. Под утро сильнее дремота. Работа подходит к концу. И струи последнего пота Текут и текут по лицу. Уже небеса полиняли, Восток заалеет вот-вот. Качаются звёзды – устали… Задание выполнил взвод.

Фургон дыряв, обтёрся — Гуляет в нём сквозняк. С издержками актёрства Смирились кое-как. С утра в желудке пусто — Легко идти вперёд… Подержанные чувства, Глядишь, поймёт народ. Заигранная пьеска, Старинный водевиль, Играется без блеска. Ох, эти зной да пыль! Умело скрыв досаду, Поднимут медяки. А вечером – в награду — Стоянка у реки. Слегка ослабят пряжки, Распустят пояски, Хлебнут из плоской фляжки Лекарство от тоски. Затянут песню грустно Любовник с травести… Свободное искусство, Рабов своих прости.

“Кто там стучится в дверь ко мне И поcягает на покой?” – Усталый рыцарь на коне — В надежде на постой. “Мне жаль скитальца, но, увы, Бессильна чем-нибудь помочь: Лишь днём доступен дом вдовы. Что привело вас в ночь?” – Могу поклясться на кресте — Христу я верный паладин — Что слух о вашей красоте Виновен в том один. “Преувеличен этот слух, Лишь честь – достоинство вдовы“. – Но в споре кто-нибудь из двух Не прав. На сей раз – вы. “Возможно, я и не права, Не переспорить, вижу, вас. Беда, что кругом голова Идёт в полночный час”. – Вы не впускаете меня, Но чтобы я уехать мог, Пустите моего коня Пастись на ваш лужок. “Ах, если я открою дверь, То и коня не дам распрячь”. – Кто помешает нам теперь Вдвоём пуститься вскачь?!

Жили-были на земле, Не у нас – в другом селе, Три удалых молодца. Братья всем пошли в отца: Лбы – не надо и клейма. Старший – крепкого ума, Средний, знамо, – так и сяк, Младший – тоже не дурак. Старший звался Борода, Средний – Ус, юнец – Балда. Каждый сыт, обут, одет, Только счастья нет, как нет. Где искать, в какой дали? Братья снялись – и пошли. Долго ль, коротко ль, с трудом Или нет, но дело в том, Что нашли, в конце концов, Трое наших удальцов Посреди чужой страны Ров изрядной глубины. Счастье – вот оно – на дне. Словом, всё, как в дивном сне. Счастью чудо по плечу. Не успел сказать: “Хочу…” — Как желанье – вот-те на! — Исполняется сполна, Но уж так заведено, Что – однажды и – одно. На раздумье да совет Ни минуты лишней нет. Слышен голос: “Борода, Какова твоя нужда?” Отвечает старший брат: “Счастлив каждый, кто богат. Не кончались бы в мошне Деньги – вот что надо мне”. Счастье молвит с юморком: “Стоит просьба целиком Неразменного рубля. Получи его. Опля!” И торопит: “Братец Ус, Называй желанье. Ну-с”. “Дай мне сил богатыря — Я бы прожил век не зря”. Счастье гирю пуда в два Подает ему из рва: “Неразлучен будешь с ней — Вот и станешь всех сильней”. И без паузы: “Балда, Ты зачем пришел сюда?” Отвечает младший брат: “Просто так. И встрече рад. Повидаться – цель была, Но – позднее про дела. Помогу тебе сперва К людям выбраться из рва.” …И сопутствует везде Счастье с той поры Балде.

Шёл час, когда темень редела И звуки тонули в тиши, Когда по делам и без дела На улицах нет ни души. Последнюю за полночь кражу Обстряпать сумело ворьё. Сморило дворцовую стражу — Спала, опершись на копьё. И в это-то время глухое, Чуть позже вторых петухов, Раздался во тьме и покое Резмеренный цокот подков. Мгновенно слетела дремота С вояк у сигнальных костров. Со скрипом открылись ворота, И мост опустился на ров. Всё делалось, как по приказу, Когда подъезжал верховой, А тот и не глянул ни разу, Хотя бы кивнул головой. Вершины вдали розовели Под взглядом нескромного дня… Министр и поэт Руставели В бессмертье направил коня.

В глухой деревне Волковойня Зажились двое стариков, А у волков явилась тройня Лобастых крошечных щенков. Они у матери сосали Ее отвисшие сосцы. Матёрый, оглашая дали, Угрюмо выл во все концы. Владела им не только злоба, Как ни сильна была она, Но и бездонная утроба Волчицы, что кормить должна. Волчара резал все в округе: Лесную дичь, телят, ягнят — И к логову носил подруге Для блага собственных щенят. Однажды волк на дух отребья Пошёл в овраг у ивняка И получил заряд жеребья В бок из берданки старика. Не прекратил охотник бойни: На логове погибли все… Теперь от прежней Волковойни — Лишь указатель на шоссе.

Теченье вод живых, как смена дней, С годами ощущается сильней. И горный ключ, и низменный родник — Святой источник, где бы ни возник. Журчит ручей – всему живому друг: Как зелено и весело вокруг! То явной струйкой по песку, камням, То потаённо: в травах, там и сям, — Течёт вода, щебечет все звончей, Пока не набирается ручей. В глухом лесу, где тень и тишина, Бормочущая речь ручья слышна, А в камышах и вицах лозняка Она звучит повеселей слегка. И где-нибудь на заливном лугу Ручей беспечно плещет на бегу, Влетает в тёмный омут на пути, Идёт ко дну, взывает: “Отпусти!” Опять бежит, встречает земляка — И речка, невеликая пока, Плетёт узор, петляет без конца И, словно бусы, нижет озерца. Ручьев и речек воды, имена Река в себя вбирает. Вот она!

В какую пору мне милей река? В разлив, когда вольна и широка, Она не соблюдает берегов, Цветущим летом посреди лугов, Осеннею порой, когда она Становится прозрачною до дна, Зимой студёной, скованная льдом, Когда и дышит, кажется, с трудом? Всегда мила! Я помню имена: Трубеж, и Сутка, Нудоль, и Десна, Порошиха, и Нерская, Ишим (Последнего я помню небольшим), О Волге и Днепре не говорю — На многих берегах встречал зарю. И если рай представить я могу, То у реки на заливном лугу. С крутого берега на эту даль Глядеть бы вечность… Расставаться жаль. О Господи! Дай обрести покой На маленьком погосте над рекой.