Глава 34

Понедельник, 21 сентября 1891

Леони зевнула и открыла глаза. Она закинула бледные тонкие руки за голову и покачалась на пышных белых подушках. Несмотря на хорошую порцию «Бланкетт де Лиму», принятую с вечера, — а может, как раз благодаря ей — спала она сладко.

Желтая комната в утреннем свете выглядела мило. Леони немного повалялась в постели, прислушиваясь к редким звукам, нарушавшим глубокую тишину сельского утра. Рассветная песня птиц, ветер в листьях. Это было куда приятнее, чем просыпаться в серых парижских сумерках под металлический лязг с вокзала Сен-Лазар.

В восемь часов Мариета внесла поднос с завтраком. Поставив его на стол у окна, она раздвинула занавески, и комнату залили первые, рассеянные лучи солнца. Сквозь неровное стекло старого окна видно было яркое голубое небо с длинными пушистыми хвостиками белых и лиловых облаков.

— Спасибо, Мариета, — поблагодарила она. — Я сама справлюсь.

— Очень хорошо, мадомазела.

Леони сбросила одеяла и спустила ноги на ковер, нащупывая шлепанцы. Сняла висевший на створке двери голубой кашемировый халат, поплескала оставшейся с вечера воды в лицо и села к столу перед окном, чувствуя себя совсем взрослой — одинокий завтрак в собственной спальне! Дома такое удовольствие выпадало ей, только когда у маман гостил Дюпон.

Она приподняла крышечку дымящегося кофейника, выпустила, как джинна из лампы, восхитительный аромат только что поджаренного кофе.

Рядом с серебряным кофейником стоял кувшин пенистого теплого молока, мисочка с белыми кубиками сахара и парой серебряных щипчиков. Приподняв отглаженную салфетку, она нашла под ней тарелку с белым хлебом — золотистая корочка была еще теплой — и блюдечко со взбитым, как сливки, маслом.

В трех фарфоровых мисочках стояли три разных сорта варенья и еще плошка компота из айвы и яблок.

За едой она разглядывала сад. Белый туман висел над долиной между холмами, над ним просвечивали верхушки деревьев. Лужайки под сентябрьским солнцем выглядели мирными и неподвижными, ветер, которым грозил вчерашний вечер, не шевелил траву.

Леони надела простую шерстяную юбку и блузу с высоким воротом, потом подобрала книгу, которую принес ей вчера Анатоль. Ей пришло в голову самой осмотреть библиотеку, пошарить на пыльных полках, погладить шершавые корешки. Если ей сделают замечание — хотя почему бы, ведь Изольда вчера предложила им чувствовать себя как дома — она всегда может сослаться на то, что хотела поставить на место брошюру мсье Бальярда.

Она открыла дверь и шагнула в коридор. Весь дом, казалось, еще спал. Все было тихо. Не звенели крышки кофейников, из комнаты Анатоля не слышалось свиста — он всегда насвистывал по утрам — никаких признаков жизни. И холл внизу пустовал, хотя за боковой дверью звучали голоса слуг и далекий звон кухонной посуды.

Библиотека занимала юго-западный угол дома. К ней вел коридорчик, втиснутый между гостиной и дверью в кабинет. По правде сказать, Леони недоумевала, каким образом Анатоль наткнулся на него. У него вчера не было времени как следует осмотреть дом.

При всем при том в коридоре было светло и легко дышалось. Хватило в нем места и для небольших стеклянных витрин, укрепленных на стенах. В первой красовался марсельский и руанский фарфор; во второй маленькая старинная кираса, две сабли, рапира, напоминавшая излюбленное оружие фехтовальщика-Анатоля, и мушкет. В третьем ящике, который был меньше других, хранилась коллекция военных медалей и лент, разложенных на синем бархате. Никаких указаний, кого и за что ими награждали. Леони решила, что они когда-то принадлежали Жюлю.

Она повернула ручку библиотечной двери и проскользнула внутрь. И сразу ее охватили покой и тишина комнаты — запах пчелиного воска, меда и чернил, пыльного бархата и промокашек. Здесь было больше места, чем она ожидала, и окна выходили на две стороны, на юг и на запад. Занавес из тяжелой синей с золотом парчи мягкими складками спадал из-под потолка на пол.

Стук ее низких каблучков поглотил толстый овальный ковер, занимавший середину комнаты. На нем стоял двухтумбовый письменный стол, достаточно большой, чтобы разворачивать на нем даже самые внушительные тома. Тут же стояли чернильница и перья и кожаный бювар со свежей промокательной бумагой.

Леони решила начать осмотр с дальнего от двери угла. Она по очереди обежала глазами полки, читая названия на корешках, проводя пальцами по кожаным переплетам, останавливаясь время от времени перед особенно интересными томами.

Ей попался красивый молитвенник с двойной фигурной застежкой и гравюрами, прикрытыми тончайшей шелковистой бумагой. На форзаце она прочитала имя покойного дяди — Жюль Ласкомб — и дату его конфирмации.

На следующем стеллаже она обнаружила «Путешествие вокруг моей комнаты» Местра. Он был так же зачитан и потрепан, как тот экземпляр, что хранился дома у Анатоля. В другой нише она нашла собрание религиозных и яростно антирелигиозных текстов, составленных вместе, словно чтобы обесценить друг друга.

В отделе, отведенном современной французской литературе, были все романы Золя серии «Ругон-Маккары», а также Флобер, Мопассан и Гюисманс — да, множество поучительных трудов, которые Анатоль втуне пытался всучить сестре, даже первое издание «Красного и черного» Стендаля. Было и несколько переводных книг, но ничего в ее вкусе, кроме бодлеровских переводов мсье По. Ни мадам Рэдклиф, ни мсье Ле Фаню.

Скучные книги.

В дальнем углу библиотеки Леони попала в нишу, отведенную книгам по местной истории, и решила, что здесь Анатоль и откопал монографию мсье Бальярда. Приблизившись к этим укромным темным стеллажам, Леони воодушевилась. После простора и тепла библиотеки эта ниша таила сырость подземелья, от которой у девушки перехватило горло.

Она обвела взглядом ряды корешков, пока не добралась до буквы «Б». На первый взгляд не видно было свободного места для брошюры. Озадаченная Леони втиснула тонкую книжечку на подходящее для нее место. Покончив с этим, она повернула назад к двери.

Только теперь ей попались на глаза три или четыре стеклянных витрины высоко на стене, справа от двери. Как видно, здесь разместили наиболее ценные тома. Деревянная лесенка была сложена, конструкция предусматривала, что ее секции скользят по медным рельсам. Леони ухватилась за перекладины обеими руками и потянула что было сил. Ступеньки с жалобным скрипом уступили ее усилиям. Она вытянула лесенку на середину и, надежно утвердив ножки, расставила их и стала взбираться. Нижняя тафтяная юбочка шуршала и путалась в ногах.

Она задержалась на предпоследней ступеньке. Упираясь коленями, заглянула в ящик. В нем было темно, но Леони, приложив ладони трубочкой к глазам, чтобы отгородиться от бликов из окон, сумела прочитать надписи на корешках.

Первыми стояли «Учение и ритуал высшей магии» Элифаса Леви. Соседний том был озаглавлен «Основы практики оккультной науки». Выше полкой стояли труды Папюса, Кур де Жебелена, Эттейллы и Макгрегора Мазерса. Леони никогда не читала этих авторов, но знала, что они оккультисты и считаются развратителями умов.

Их имена часто мелькали в газетных и журнальных статьях.

Леони уже собиралась спуститься, когда ее внимание привлек большой простой том, переплетенный в черную кожу, не такой броский, как другие, и стоящий вдоль полки. На переплете было выпуклыми золотыми буквами выведено имя ее дяди, а над ним заглавие: «Таро».

 

Глава 35

Париж

К тому времени, когда ленивый, пронизанный копотью рассвет осветил комиссариат Восьмого округа на улице Лисбонн, страсти уже разгорелись.

Тело женщины, опознанной как мадам Маргарита Верньер, было обнаружено незадолго до девяти часов вечера в воскресенье, 20 сентября. Известие было передано из одной из новых общественных телефонных кабин, стоявшей на углу улиц Берлин и Амстердам, репортером «Ле пти журналь».

Учитывая, что у покойной была связь с героем войны генералом Дюпоном, из своей загородной резиденции был вызван для ведения дела префект Лабуж.

«Убийство Кармен! Задержан герой войны! Ссора между любовниками привела к смертельному удару ножом»!

— Что все это значит? — прогремел Лабуж.

Торон встал, чтобы почтительно приветствовать его и сбросить газеты с единственного свободного стула в захламленной и грязноватой комнатушке. Лабуж следил за ним пылающим взглядом. Затем префект снял свой шелковый цилиндр и уселся, сложив руки на набалдашнике трости. Деревянная спинка стула крякнула под его внушительным весом, но выдержала.

— Ну, Торон, — властно спросил он, когда инспектор вернулся на свое место. — Откуда у них столько закрытых подробностей? Кто из ваших людей распустил язык?

Инспектор Торон, по всем признакам, дождался рассвета, так и не познав роскоши собственной постели. Под глазами у него лежали темные полукружия теней, усы обвисли, а на подбородке пробилась щетина.

— Думаю, дело не в том, мсье, — сказал он. — Репортеры оказались там раньше наших людей.

Лабуж уставился на него из-под кустистых седых бровей.

— Им дали наводку?

— Похоже на то.

— Кто?

— Неизвестно. Один из моих жандармов подслушал разговор между парой тех стервятников. По их словам, не меньше двух редакций газет приблизительно в семь часов вечера получили сообщение, что если послать репортера на улицу Берлин, дело окупится.

— И точный адрес? Номер квартиры?

— Об этом они не говорили, но, полагаю, да.

Префект Лабуж сжал руки со старческими синими венами на перламутровой головке трости.

— Генерал Дюпон? Он отрицает любовную связь с Маргаритой Верньер?

— Не отрицает, хотя потребовал заверений, что этот вопрос останется в тени.

— Вы заверили?

— Я заверил. Мсье, генерал категорически отрицает, что убил ее. Объяснения те же, что он дал журналистам. Якобы, когда он выходил с дневного концерта, ему передали записку, в которой встреча, назначенная на пять часов пополудни, переносилась на вечер. Они с утра собирались выехать на несколько дней в долину Марны, отдохнуть за городом. Слуг на это время отпустили. Квартира явно была приготовлена к отъезду хозяев.

— Записка осталась у Дюпона?

Торон вздохнул.

— Ради сохранения репутации дамы, как он говорит, он тут же разорвал и выбросил послание. — Торон оперся локтями на стол и устало перебирал пальцами волосы. — Я сразу послал туда человека, но уборщики в этом районе усердствуют на удивление.

— Признаки интимных отношений, предшествовавших убийству?

Торон кивнул.

— Что он говорит по этому поводу?

— Потрясен, но владеет собой. Она была не с ним, по его словам. Продолжает утверждать, что нашел ее мертвой, а улица перед домом кишела репортерами.

— Его появление заметили?

— Это было в полдевятого. Вопрос в том, не побывал ли он там раньше в тот же вечер. В этом мы полагаемся только на его слово.

Лабуж покачал головой.

— Генерал Дюпон, — пробормотал он. — Со связями… щекотливое дело. — Он прищурился на инспектора.

— Как он попал внутрь?

— У него был ключ.

— А прочие домочадцы?

Торон зарылся в грозившую рухнуть пачку бумаг на столе, чуть не опрокинув при этом чернильницу.

— Помимо слуг, там проживает единственный сын, Анатоль Верньер, не женат, двадцати шести лет, в недавнем прошлом журналист и литератор, ныне сотрудничает в редакции одного из периодических изданий, посвященных редким книгам, антиквариату и тому подобному. — Он заглянул в записи. — И одна дочь, Леони, семнадцати лет, также не замужем и живет в доме.

— Им сообщили о смерти матери?

Торон вздохнул.

— К сожалению, нет, мы не сумели их отыскать.

— Почему же нет?

— Предполагается, что они выехали за город. Мои люди опросили соседей, но те не много знают. Уехали они в пятницу.

Префект Лабуж нахмурился так, что его белые брови сошлись посередине лба.

— Верньер? Откуда мне знакомо это имя?

— Причин может быть несколько, мсье. Отец ее детей, Лео Верньер, был коммунаром. Арестован и осужден к высылке. Умер на каторге.

Лабуж покачал головой:

— Нет, что-то не столь давнее.

— В течение последнего года имя Верньера-сына не раз фигурировало на газетных страницах. Намекалось, что он бывает в игорных домах и опиумных притонах, развратник — но все бездоказательно. Скорее намеки на безнравственность, знаете ли, чем доказательство таковой.

— Что-то вроде кампании по очернительству?

— Запашок такой был, да, мсье.

— Все анонимно, надо полагать?

Торон кивнул.

— «La Croix» уделил Верньеру особенно много внимания. Намекалось, в частности, что он замешан в дуэли на Марсовом поле, правда, в качестве секунданта, а не главного участника, но все же… Газета приводила время, даты, имена. Верньер сумел доказать, что находился в другом месте. Он уверял, что не представляет, кто мог бы желать опорочить его имя.

Лабуж уловил интонацию:

— Вы ему не поверили?

Инспектор скептически усмехнулся.

— Анонимные преследования редко представляют тайну для жертвы. Затем, двенадцатого февраля этого года, его пытались втянуть в скандал, связанный с кражей редкой рукописи из библиотеки Арсенала.

Лабуж хлопнул себя по колену.

— Вот оно! Вот где мне попадалось его имя!

— По роду своей деятельности Верньер бывал там часто и пользовался доверием. В феврале, после анонимной информации, обнаружилось, что исчез чрезвычайно ценный текст оккультного содержания. — Торон снова заглянул в свои записи. — Труд некого Роберта Фладда.

— Впервые слышу о таком.

— Ничто не указывало на Верньера, к тому же обнаружились, что охрана библиотеки организована из рук вон плохо, так что дело замяли.

— Верньер из этих эзотеристов?

— По-видимому, нет, хотя, конечно, коллекционирует и книги такого рода.

— Его допрашивали?

— Опять же, да. Опять же, нетрудно оказалось доказать, что он не мог быть замешан. И опять же, на вопрос, что за лицо могло злонамеренно намекать на его виновность, он уверял в своем полном неведении. Нам ничего не оставалось, как оставить это дело.

Лабуж помолчал, усваивая информацию.

— А что у этого Верньера с источниками дохода?

— Доход нерегулярный, — ответил Торон, — но достаточно существенный. Из различных источников он получает около двенадцати тысяч франков в год. — Инспектор опустил взгляд. — Редакция журнала выплачивает ему шесть тысяч. Расположена она на улице Монторжей. Кроме того, он пишет статьи для других специальных журналов и, вне сомнений, выигрывает кое-что за карточным столом и в казино.

— Надежды на будущее?

Торон покачал головой.

— Имущество отца, как бывшего коммунара, было конфисковано. Верньер-отец был единственным сыном, и родители его давно умерли.

— А Маргарита Верньер?

— Мы занимаемся ею. Соседи ничего не знают о близких родственниках, но мы проверим.

— Дюпон вносил свой вклад в хозяйственные расходы дома на улице Берлин?

Торон пожал плечами.

— Утверждает, что нет, но я сомневаюсь, что он вполне откровенен в этом вопросе. Какую роль в их отношениях играл Верньер, я предпочитаю не гадать.

Лабуж шевельнулся на стуле, заставив его жалобно заскрипеть. Торон терпеливо ждал, пока его начальник обдумает факты.

— Говорите, Верньер холостяк, — наконец заговорил тот. — А любовница у него была?

— Была связь с женщиной. Та умерла в марте, похоронена на Монмартрском кладбище. По медицинским сведениям, она за две недели до того перенесла операцию в клинике «Мэзон Дюбуа».

Лабуж с отвращением поморщился:

— Аборт?

— Возможно, мсье. Медицинские документы затерялись. Сотрудники уверяют, что украдены. Впрочем, клиника подтвердила, что лечение оплачивал Верньер.

— В марте, говорите… — протянул Лабуж. — Значит, связь с убийством Маргариты Верньер маловероятна?

— Да, мсье, — согласился инспектор и добавил: — Мне кажется более вероятной связь с газетной кампанией против Верньера, если таковая действительно имела место.

Лабуж фыркнул.

— Бросьте, Торон. Пачкать грязью чье-то имя — занятие не для человека чести. Но от клеветы до убийства…

— Совершенно верно, мсье префект, и при обычных обстоятельствах я бы не спорил. Но есть одна подробность, заставляющая меня подозревать нарастание враждебности.

Лабуж вздохнул, поняв, что его инспектор еще не высказался до конца. Он достал из кармана черную пенковую трубку, постучал ею об угол стола, чтобы растрясти табак, чиркнул спичкой и втянул огонек в чашечку. Кислый затхлый запах наполнил тесную комнатку.

— Очевидной связи с последним делом нет, однако на самого Верньера было совершено нападение в пассаже «Панорам» в ночь на семнадцатое сентября, в прошлый вторник.

— Наутро после погрома в Пале Гарнье?

— Место вам знакомо, мсье?

— Галерея модных лавчонок и ресторанчиков. Тот гравер, Стерн, тоже там обосновался.

— Именно так, мсье. Верньер получил неприятную рану над левым глазом и добрую порцию синяков. Наши коллеги из Двенадцатого округа получили анонимное сообщение и передали его нам, зная, как мы интересуемся этим молодым человеком. Ночной сторож, когда его допросили, признал, что ему известно о нападении — собственно, все произошло у него на глазах, — но признался, что Верньер щедро ему заплатил за молчание.

— Вы занимались этим делом?

— Нет, мсье. Поскольку пострадавший, Верньер, предпочел не сообщать об инциденте, мы мало что могли сделать. Я упомянул о нем только потому, что оно может указывать…

— На что?

— На возросшую враждебность, — терпеливо повторил Торон.

— Но в таком случае, Торон, почему убита Маргарита Верньер, а не ее сын? Какой тут смысл?

Префект Лабуж развалился на стуле и затянулся табаком. Торон молча ждал.

— Вы, инспектор, верите, что Дюпон виновен в убийстве? Да или нет?

— Я допускаю различные версии, мсье, пока у нас недостаточно информации.

— Да-да, — нетерпеливо махнул рукой префект, — но что говорит ваш инстинкт?

— По правде сказать, не думаю, что Дюпон — тот, кто нам нужен. Конечно, такое объяснение кажется наиболее вероятным. Генерал там был. Что он нашел Маргариту Верньер мертвой, мы знаем только с его слов. Там было два бокала шампанского, но еще и стакан виски, разбитый о решетку камина. Но слишком многое не укладывается в картину. — Торон глубоко вздохнул, подбирая слова… — Прежде всего наводка. Если правда, что любовники поссорились и дошло до убийства, кто сообщил об этом газетчикам? Сам Дюпон? Что-то не верится. Слуг уже не было. Значит, есть третья сторона.

Лабуж кивнул:

— Продолжайте.

— Еще расчет времени, если хотите. Сын и дочь в отъезде, квартиру собирались на время закрыть. — Он вздохнул. — Не знаю, мсье. Есть в этом что-то театральное, будто сцену нарочно подготовили.

— Вы считаете, Дюпона подставили?

— Думаю, такую версию стоит рассмотреть, мсье. Если это был он, почему он всего лишь отложил свидание? Он ведь мог вообще не появляться на месте преступления?

Лабуж кивнул.

— Не могу отрицать, что у меня полегчает на душе, если не придется тянуть в суд героя войны, Торон, особенно такого прославленного и увенчанного наградами, как Дюпон. — Он перехватил взгляд инспектора. — Но на ваше мнение это повлиять не должно. Если вы сочтете его виновным…

— Разумеется, мсье. Мне тоже было бы тяжело преследовать героя родины!

Лабуж покосился на крикливые газетные заголовки.

— С другой стороны, не забывайте, Торон, убита женщина.

— Да, мсье.

— Прежде всего нам нужно разыскать Верньера и уведомить его о смерти матери. Если до сих пор он предпочитал не обсуждать с полицией событий последнего года, может быть, убийство развяжет ему язык. — Он пошевелился. Стул застонал под его весом. — Никаких намеков, где его искать?

Торон покачал головой.

— Мы знаем, что он покинул Париж четыре дня назад вместе с сестрой. Извозчик, постоянно работающий на улице Амстердам, доложил, что принял на улице Берлин мужчину и девушку, подходящих под описание Верньеров, и отвез их на вокзал Сен-Лазар в прошлую пятницу вскоре после девяти часов утра.

— На вокзале их кто-нибудь заметил?

— Никто, мсье. Поезда с Сен-Лазара отходят к западным пригородам — в Версаль, Сен-Жермен-ан-Ле и, конечно, к парому на Кан. Нигде ничего. Но ведь они могли выйти на любой станции и пересесть на боковую ветку. Мои люди этим занимаются.

Лабуж разглядывал свою трубку. Казалось, он утратил интерес к делу.

— И вы, я полагаю, передали сведения железнодорожным властям?

— На главных линиях и боковых тоже. Сообщение о розыске разослано по всему Иль-де-Франс, и мы проверяем списки пассажиров, пересекающих Ла-Манш, на случай, если они подались в далекие края.

Префект медленно, с тяжелым присвистом, поднялся на ноги, сунул трубку в карман, взял цилиндр и перчатки и двинулся к двери, как корабль на всех парусах.

Торон тоже встал.

— Нанесите еще один визит Дюпону, — велел Лабуж. — Он — самый очевидный кандидат в этом неприятном деле, хотя я склонен думать, что вы не ошиблись в оценке положения.

Лабуж пересекал комнату, постукивая тростью по полу, пока не достиг двери.

— И еще, инспектор…

— Префект?

— Держите меня в курсе. О любых новостях в этом деле я хочу узнавать от вас, а не со страниц «Ле пти журналь». Мне не нужна шумиха, Торон. Оставьте сплетни и догадки журналистам и авторам романов. Я понятно выражаюсь?

— Вполне, мсье.

 

Глава 36

Домейн-де-ла-Кад

В замке шкафчика торчал крошечный медный ключ. Он засел туго и не хотел поворачиваться, но Леони возилась с ним, пока все же не повернула. Потянула дверцу и достала заинтриговавший ее том.

Присев на полированную верхнюю ступеньку, она открыла «Таро», откинув твердую крышку переплета, и пахнуло пылью, старой бумагой и стариной. Под переплетом оказалась тонкая брошюрка, едва ли тянувшая на книгу. Всего восемь страничек с неровными, как будто разрезанными ножом краями. Тяжелая желтоватая бумага говорила о старине — не о древности, но и не о свежем издании. Текст внутри был написан от руки четким почерком.

На первой странице повторялось имя ее дяди, Жюля Ласкомба, и название «Таро», на сей раз с дополнительным пояснением внизу: «Из-под полога музыки и карточного расклада». Ниже было нарисовано нечто вроде лежащей на боку восьмерки или мотка ниток. Внизу страницы стояла дата, по-видимому, когда ее дядя закончил монографию: 1870.

«После бегства моей матери из Домейн-де-ла-Кад, но до появления Изольды».

Фронтиспис был прикрыт листком тонкой вощеной бумаги. Приподняв его, Леони невольно ахнула. С черно-белой гравюры на иллюстрации злобно смотрел на нее дьявол, уставив яростный дерзкий взгляд. Тело его было изуродовано, плечи сгорблены и перекручены, руки длинные, и вместо ладоней — когтистые лапы. И голова была уродливо велика, представляя какую-то пародию на человеческий облик.

Присмотревшись, Леони разглядела на лбу твари рога, такие маленькие, что они были почти незаметны. И кожа его неприятно напоминала звериную шкуру. Хуже всего были две обычные человеческие фигуры, прикованные к основанию плиты, на которой стоял дьявол.

Под гравюрой стоял номер римскими цифрами: XV.

Леони не нашла на странице ни имени художника, ни сведений о происхождении гравюры. Одно-единственное слово было выведено под ней большими печатными буквами: «АСМОДЕУС».

Леони предпочла не задерживаться на этой странице и быстро перелистнула ее. Перед ней оказались теснящиеся друг к другу строчки введения, изъясняющие предмет книги. Она пробежала текст, останавливая взгляд на отдельных словах. Введение сулило дьяволов, карты Таро и музыку, отчего сердце у нее забилось в бешеном ритме. Решив устроиться поудобнее, она спустилась со своей деревянной башни, спрыгнув мимо самых нижних ступеней, перенесла книжку на стол посреди библиотеки и углубилась в чтение.

«На обтесанных камнях на полу надгробной часовни виднелся черный квадрат, выведенный моей же рукой ранее в этот день, теперь же от него, казалось, исходило слабое свечение.

На каждом из четырех углов квадрата, подобно румбам компаса, расположены были соответственные музыкальные ноты: до (С) — на северном, ля (А) — на западном, ре (D) — на южном и ми (E) — на восточном. В квадрате размещались карты, в которые предстояло вдохнуть жизнь, чтобы их власть открыла мне дорогу в другие измерения.

Я зажег один светильник на стене, и он загорелся бледным белым светом.

Сразу же часовня словно заполнилась туманом, вытеснившим здоровый воздух. Заявил о себе и ветер, ибо для чего же иного я выписывал ноты, рокочущие теперь внутри каменной камеры, как звуки далекого фортепиано.

В сумеречной атмосфере казалось мне, что и карты обрели жизнь. Формы, освобожденные от оков краски, делались объемными и снова выступали на земле.

Пронесся порыв воздуха, и возникло чувство, что я не один. Теперь я не сомневался, что часовня полна созданий, духов, хотя я не могу назвать их человеческими. Все естественные законы исчезли. Я был окружен ими. Я сам и другие мои „я“, прошлые и будущие, присутствовали здесь на равных. Они касались моих плеч и шеи, поглаживали лоб, теснили, подступая все ближе и ближе. Мне чудилось, что они носятся и витают в воздухе, и я постоянно ощущал их полет, а между тем они, по всей видимости, обладали весом и массой. Особенно в воздухе над моей головой непрестанно ощущалось движение, сопровождаемое какофонией шепотков, вздохов и плача, от которых голова моя клонилась, как под бременем.

Мне стало ясно, что они желают заступить мне вход, хотя я не знал причины. Я знал только, что должен пройти квадрат или мне грозит смерть. Я сделал шаг к нему, и тотчас же они обрушились на меня, широкие крылья отбрасывали меня назад, с криком и завывающей, наводящей страх мелодией, если можно назвать ее так, звучавшей в одно время в моей голове и вокруг. Стены и даже крыша вибрировали, пугая обвалом.

Я собрался с силами и рванулся к центру квадрата, как утопающий рвется к берегу. И тогда одно создание, несомненно дьявол, хотя столь же невидимый, как его адские сотоварищи, бросился на меня. Сверхъестественные когти вонзились мне в шею и терзали спину, пахнущее рыбой дыхание ударило в лицо, и все же на моем теле не оставалось следов.

Я вскинул руки над головой, чтобы защититься. Сердце мое пропускало удары, и я испугался, что лишусь сил. Задыхаясь, дрожа, напрягая каждый мускул до последней крайности, я призвал остатки мужества и заставил себя снова шагнуть вперед. Музыка становилась громче. Я вцепился ногтями в трещины между плитами пола и каким-то чудом сумел подтянуться к отмеченному квадрату.

В тот же миг ужасная тишина заполнила камеру с мощью яростного вопля и принесла с собой зловоние ада и морских глубин. Я думал, что голова моя лопнет от тяжести. Дико, как в бреду, я продолжал называть имена карт: Дурак, Башня, Сила, Справедливость, Правосудие. Призывал ли я духи карт, в которых видел теперь помощников, или это они пытались отвратить меня от квадрата? Голос как будто не был моим, но исходил откуда-то извне, сперва тихий, но постепенно набирая силу и мощь, набирая властность и наполняя часовню.

И тогда, когда я уже думал, что не вынесу этого, что-то отступило из меня, от меня, словно вырвавшись из-под кожи, процарапав, словно звериным когтем, по поверхности моих костей. Снова порыв воздуха, и тяжесть упала с моего дрогнувшего сердца.

Я упал ничком наземь, но не утратил чувств. Я все еще слышал, как затихали ноты — те же четыре ноты — и как, шепча и вздыхая, слабели духи, пока наконец не смолкли все звуки.

Я открыл глаза. Карты снова погрузились в сон, как спали прежде. Картины на стене апсиды утратили жизненность. Чувство пустоты и покоя внезапно охватило часовню, и я понял, что все кончено. Темнота сомкнулась надо мной. Не знаю, долго ли я лежал без чувств.

Я, как умел, записал мелодию. Следы на моих ладонях, стигматы, не заживают».

Леони протяжно присвистнула, перевернула страницу. Дальше ничего не было.

Она посидела немного, просто уставившись на последние строки записи. Оккультное взаимодействие музыки и места вызвало к жизни фигуры карт и, если она правильно поняла, призвало тех, кто прошел с другой стороны. «Из-под полога…» — как гласила надпись на переплете.

«И это писал мой дядя…»

В ту минуту Леони более всего потрясло то, что в их семье был писатель такого таланта, и об этом ни разу не упомянули.

«Однако же…»

Леони задумалась. Во введении дядя утверждал, что это — подлинное свидетельство. Она откинулась назад. Что он хотел сказать, когда писал о власти «пройти в другое измерение»? Как понимать слова: «мои другие „я“, прошлые и будущие»? А духи, призванные однажды, вернулись ли восвояси?

По спине пробежал неприятный холодок. Леони резко обернулась, глянула через плечо, не стоит ли кто за спиной. Она коротко взглянула в тени ниш у камина и в пыльные углы под столами и занавесями. Не обитают ли духи в имении и теперь? Ей вспомнилась фигура, пересекавшая лужайку вчера вечером.

Предчувствие? Или что-то иное?

Леони покачала головой. Даже смешно — так поддаться фантазиям. Она снова обратилась к книге. Если принять слова дяди на веру и видеть в записи факты, а не выдумку, — стоит ли еще та часовня где-то в имении? Она склонна была думать, что часовня здесь, не в последнюю очередь оттого, что ноты, призывающие духов: C, D, E, A — складывались в название имения «CADE».

Но сохранилась ли она? Леони опустила подбородок на ладони. Практическая жилка в ней взяла верх. Нетрудно будет выяснить, существует ли часовня, похожая на описанную ее дядей. Для такого обширного сельского поместья вполне естественно иметь собственную часовню или мавзолей. Правда, тетя Изольда о ней не упоминала, но тема вчерашней беседы не касалась ничего подобного, да она и сама призналась, что не слишком хорошо знакома с историей родового имения покойного супруга.

«Если часовня еще стоит, я ее разыщу».

Шум в коридоре отвлек внимание Леони.

Она мгновенно спрятала книжку на коленях. Не хотелось бы, чтобы ее застали за чтением таких книг. Ничего дурного в том нет, но это ее собственное приключение, и ей не хотелось ни с кем делиться. Анатоль бы ее задразнил.

Шаги удалялись, потом Леони услышала, как закрылась дверь в холле. Она встала, раздумывая, можно ли взять «Таро» с собой. Тетя, наверно, не стала бы возражать, ведь она сама предложила распоряжаться книгами, как своими. И, хотя книга была заперта в шкафчике, Леони не сомневалась, что это для защиты от пыли и солнца, а не потому, что ее сочли запретной. Иначе зачем так любезно оставлять ключ в замке? Леони покинула библиотеку, прихватив книжку с собой.

 

Глава 37

Париж

Виктор Констант свернул газету и отложил на сиденье рядом с собой.

«Убийство Кармен. Полиция разыскивает сына!»

Он презрительно сощурил глаза.

«Убийство Кармен»! Его оскорбляло, что господа из прессы оказались столь предсказуемы — и это после того, как он дал им столько подсказок! Маргарита Верньер менее всего напоминала капризную, порочную героиню Визе как характером, так и темпераментом, но опера безнадежно пропитала общественное сознание французов. Стоило появиться солдату и ножу, и история готова.

За несколько часов Дюпон на газетных страницах превратился из главного подозреваемого в невинную жертву. Сперва газетчиков насторожило, что префект Лабуж не предъявил ему обвинения в убийстве. Тогда они раскинули свои сети несколько шире. Теперь — в немалой степени благодаря усилиям самого Константа — репортеры заинтересовались Анатолем Верньером. Он еще не попал в обвиняемые, но тот факт, что его местонахождение неизвестно, внушал подозрения. Стало известно, что полиция не смогла отыскать Верньера и его сестру, чтобы уведомить их о трагедии. Если человек невиновен, разве его так трудно отыскать?

На самом деле, чем тверже инспектор Торон отрицал, что подозревает Верньера, тем ядовитее становились слухи. Факт, что Верньер отсутствовал в Париже, словно доказывал, что он присутствовал в квартире в день убийства.

Леность журналистов играла Константу на руку. Подкинь им красиво упакованную историю, и они передадут ее читателям, не исправив и нескольких слов. Им и в голову не придет самостоятельно проверить информацию или удостовериться в точности фактов, которые им скормили.

При всей своей ненависти к Верньеру Констант вынужден был признать, что дурак сыграл умно. Даже Констант с его бездонными карманами и сетью шпионов и осведомителей, трудившихся день и ночь, не сразу установил, куда отправились Верньер с сестрой.

Он бросил равнодушный взгляд в окно марсельского экспресса, катившего на юг через парижские предместья. Констант редко выбирался за город. Виды не радовали его, все равно, освещало ли их солнце или затуманивал серый отсвет тяжелых туч. Он не любил дикой природы. Он предпочитал вести дела в сумеречном искусственном освещении улиц, в полутьме укромных комнатушек, по-старинному освещенных восковыми свечами. Он презирал свежий воздух и открытые пространства. Областью его обитания были пропахшие духами театральные коридоры, с девицами, украшенными перьями и веерами, да отдельные кабинеты частных клубов.

В конечном счете он разобрался в лабиринте, накрученном Верньером вокруг своего отъезда. Соседи, память которых оживила пара су, ничего определенного не знали, но какие-то кусочки информации подслушали и вспомнили. Вспомнили достаточно, чтобы Констант разгадал головоломку бегства Верньеров из Парижа. Завсегдатай ресторанчика, расположенного неподалеку от квартиры на улице Берлин, признал, что слышал обрывок разговора о средневековом городе Каркассоне.

Щедро расшвыривая монетки из кошелька, слуга Константа легко выследил извозчика, доставившего их в пятницу утром на Сен-Лазар, а оттуда — второй фиакр, который отвез их на вокзал Монпарнас — этого, как ему было известно, жандармы Восьмого округа так и не выяснили.

Не так уж много, но достаточно, чтобы убедить Константа потратиться на билет на южный поезд. Если Верньер остановился в Каркассоне — все проще. С ним шлюха или нет… — Он не знал, под каким именем она теперь живет, знал только имя, значившееся теперь на могильном камне на кладбище Монмартра. Тупик.

К вечеру Констант будет в Марселе. Завтра пересядет на поезд в Каркассон и там обоснуется, как паук в центре паутины, ожидая появления жертвы.

Рано или поздно кто-нибудь проговорится. Люди всегда болтают. Шепотки, слухи. Сестра Верньера — яркая особа. Среди черноволосых смуглых девиц Миди с глазами как угли ее белая кожа и медные кудри многим запомнятся.

Возможно, потребуется время, но он их найдет.

Констант рукой в перчатке вынул их кармана часы Верньера. Золотой корпус с платиновой монограммой, достойные и приметные часы. Ему доставляло удовольствие просто обладать ими, заполучить что-то, принадлежащее Верньеру.

Хоть немного сквитаться.

Его лицо застыло: он представил — она улыбается Верньеру, как когда-то улыбалась ему. В измученном мозгу вспыхнула картина — она, неприкрытая, перед взглядом соперника. Это было невыносимо.

Чтобы отвлечься, Констант стал рыться в дорожном кожаном чемодане, ища, чем занять время. Рука мимоходом погладила нож в тяжелых кожаных ножнах, которым он вырезал жизнь из Маргариты Верньер. Он вытащил томик «Подземные странствия Николаса Климма» и сведенборговский «Ад и рай», но не нашел ничего в своем вкусе.

Он поискал еще. На этот раз ему попалась «Хиромантия» Роберта Фладда.

Еще один сувенир. Как раз под настроение.

 

Глава 38

Ренн-ле-Бен

Выйдя из библиотеки, Леони тут же столкнулась в холле со служанкой Мариетой. Она спрятала книгу за спину.

— Мадомазела, ваш брат послал меня сказать, что с утра собирается в Ренн-ле-Бен и будет рад, если вы к нему присоединитесь.

Леони замешкалась, но всего лишь на мгновение. Она с нетерпением ждала случая обследовать имение в поисках часовни. Но поиски могли и подождать, а вот поездка в город с Анатолем — нет.

— Пожалуйста, передайте брату мои наилучшие пожелания и скажите, что я с удовольствием поеду.

— Очень хорошо, мадомазела. Экипаж приказано подать к десяти тридцати.

Прыгая по лестнице через две ступеньки, Леони прибежала к себе в комнату и обшарила ее глазами в поисках тайника. Ей не хотелось оставлять «Таро» на виду, чтобы не возбуждать любопытство слуг. Взгляд упал на рабочую шкатулку. Леони поспешно откинула перламутровую крышку и поглубже спрятала книжку среди катушек и мотков ниток, обрезков ткани, наперстков, булавок и игольников.

Спустившись в холл, Леони не увидела Анатоля.

Она побродила по задней террасе, постояла, положив руки на балюстраду и глядя на лужайку. Широкие плоские лучи света пробивались в щели облаков, так что трудно было различить границу света и тени. Леони глубоко вдохнула свежий, прозрачный, чистый воздух. Как он не похож на воздух Парижа, пропахший сажей, горячим железом и вечной примесью смога.

Внизу трудились над клумбами садовник с мальчиком. Они подпирали деревянными палочками мелкие кустики и молодые деревья. Деревянная тачка рядом с ними полна была осенних листьев цвета красного вина. На садовнике была короткая коричневая куртка и кепка, а на шее повязан красный платок. Мальчик лет одиннадцати или двенадцати обходился без шапки и носил рубаху с открытым воротом.

Леони спустилась по ступенькам. Когда она подошла, садовник сорвал с головы кепочку и зажал ее в грязном кулаке.

— Доброе утро.

— Бонжорно, мадомазела, — пробормотал слуга.

— Хороший денек.

— Гроза подходит.

Леони с сомнением оглядела голубое небо с плавучими островками облаков.

— На вид так тихо. Кажется, погода установилась.

— Это она выжидает.

Садовник склонился к ней, обнаружив во рту почерневшие кривые зубы, похожие на ряд старых надгробий.

— Дьяволова работа, эта гроза. Все прежние знаки. Вечером музыка над озером.

Из его рта кисло пахло виски, и Леони невольно отстранилась, задетая, впрочем, искренностью старика.

— Что это вы говорите? — резко спросила она.

Садовник перекрестился.

— Здесь по округе бродит дьявол. Всякий раз, как вылезает из Лак-де-Барренк, он приносит с собой свирепые грозы. Идут одна за другой. Покойный хозяин послал людей засыпать озеро, так дьявол сам пришел и напрямик им сказал, мол, если они не перестанут, он затопит Ренн-ле-Бен.

— Какие глупые суеверия! Я не могу…

— Заключили договор — не мне говорить, как и почему, только факт тот — рабочие ушли, а озеро осталось. Но теперь естественный порядок снова перевернулся. По всем признакам, дьявол явится взять свое.

— Естественный порядок? — Леони поймала себя на том, что перешла на шепот. — О чем вы говорите?

— Двадцать один год прошел, — бормотал старик. — Покойный хозяин разбудил дьявола. Музыка слышна, когда духи выходят из могил. Не мне говорить, как это и почему. Тогда приходил священник.

Она нахмурилась.

— Священник? Какой священник.

— Леони!

Виновато и в то же время с облегчением она обернулась на голос брата. Анатоль махал ей с террасы.

— Пролетка ждет! — крикнул он.

— Присматривайте за своей душой, мадомазела, — еле слышно шепнул садовник. — Когда случается гроза, духи выходят на свободу.

Она мысленно подсчитала даты. Двадцать один год назад, он сказал — значит, это был 1870-й. Девушка вздрогнула. Перед глазами встала та же самая дата на первой странице рукописного «Таро».

Духи выходят на свободу…

Слова садовника — точно отзвук прочитанного утром. Леони уже открыла рот для нового вопроса, но старик успел нахлобучить шапочку на голову и снова принялся копать. Она постояла еще, потом, подхватив юбки, легко пробежала к ступеням, на которых ждал ее брат.

Да, все это увлекательно. Даже чуточку жутковато. Но она никому не позволит испортить ей время рядом с Анатолем.

— Доброе утро, — поздоровался он, нагибаясь, чтобы поцеловать сестру в разгоревшуюся щеку, и оглядывая ее с ног до головы.

— Не пристало ли держаться чуть сдержаннее?

Леони опустила взгляд на свои чулки, показавшиеся из-под юбки, да еще с пятнами садовой грязи. Усмехнувшись, она ладонями разгладила подол.

— Вот, — сказала она, — вполне респектабельный вид.

Анатоль с насмешливой укоризной помотал головой.

Они вместе прошли через дом и вышли к ожидавшему экипажу.

— Ты уже и шитьем занялась? — спросил он, заметив обрывок красной нити, приставшей к ее рукаву. — Какое прилежание!

Леони сняла обрывок и уронила в траву.

— Искала кое-что в своей шкатулке, только и всего, — соврала она, даже не покраснев.

Кучер щелкнул кнутом, и повозка двинулась вниз по дорожке.

— Тетя Изольда не захотела с нами поехать? — спросила Леони, повышая голос, чтобы перекрыть шум.

— Дела поместья требуют ее внимания.

— Но в субботу обед точно будет?

Анатоль похлопал себя по карману.

— Точно. И я обещал, что мы в роли вестников доставим приглашения.

Ночной ветер сорвал веточки и листья с гладких серебристых стволов буков, но дорожка к Домейн-де-ла-Кад осталась чистой, и они доехали без задержки. Зашоренные лошади шагали ровно, не обращая внимания на стук фонаря, который на спусках болтался и бился о борт двуколки.

— Ты слышал ночью гром? — спросила Леони. — Так странно — сухой рокот, потом вдруг молния, и все это под вой ветра.

Он кивнул.

— Здесь, как видно, обычное явление — грозы без дождя, особенно летом, когда такие грозы проходят чередой одна за другой.

— Звук был такой, будто гром заперт в долине между холмами. Будто он сердится.

Анатоль улыбнулся.

— Это на тебя белое вино подействовало.

Леони показала ему язык.

— Ничего подобного. — Помолчав, она добавила: — Мне садовник рассказывал, что грозы, говорят, приходят, когда на свободе духи. Или наоборот? Не помню точно.

Анатоль поднял бровь:

— Неужто?

Леони извернулась на сиденье, чтобы обратиться к кучеру на козлах.

— Вы знаете место, которое называется Лак-де-Барренк? — спросила она громко, чтобы перекрыть скрип колес.

— Ок, мадомазела.

— Это отсюда далеко?

— Недалеко. Туда туристы ездят часто, только я бы туда не сунулся.

Он указал кнутом на густую чащу леса и прогалину, на которой торчали из земли то ли три, то ли четыре каменных выступа, словно заброшенные туда великанской рукой.

— Там наверху — Кресло Дьявола. А выше, за одно утро дойдете, озеро Дьявола и Рогатая гора.

Леони заговорила о своих страхах, только чтобы совладать с ними, и сама это понимала. Однако к Анатолю она обернулась с торжеством:

— Вот, — сказала она, — повсюду следы и признаки дьяволов и духов!

Анатоль рассмеялся.

— Скорее суеверия, малышка, а не следы и признаки.

Пролетка высадила их на площади Перу.

Анатоль отыскал мальчишку, взявшегося за одно су разнести приглашения гостям Изольды, а они отправились на прогулку. Для начала прошлись по главной улице в сторону термальной лечебницы. Задержались немного у маленького открытого кафе, где Леони выпила чашку крепкого сладкого кофе, а Анатоль — стакан коктейля. Мимо проходили дамы и господа, наряженные для прогулки. Сиделка толкала инвалидное кресло. Девочки с разлетевшимися волосами, украшенными синими и красными ленточками, и мальчики в коротких штанишках играли с обручами и палочками.

Они нанесли визит в самый большой из городских магазинов — «Боске» — где можно было купить что угодно, от ниток и тканей до медных котлов и сковородок, а также силков, сетей и охотничьих ружей. Анатоль передал Леони составленный Изольдой список продуктов, которые надо было доставить в Домейн-де-ла-Кад к субботнему обеду, и предоставил ей разместить заказы. Леони отлично проводила время.

Они любовались городской архитектурой. Многие здания на левом берегу оказались больше, чем выглядели с улицы: некоторые были многоуровневыми и спускались по склону речной лощины. Другие, хоть и скромнее на вид, были заботливо ухожены. Были и такие, с которых краска отслаивалась, а стены клонились в стороны, словно под тяжелым грузом.

С поворота реки Леони открылся превосходный вид на террасы термального курорта и задние балконы отеля «Рейн». Именно отсюда, а не с улицы, заведение производило впечатление размерами и импозантностью, современными постройками, прудами и стеклянными окнами. Узкие каменные ступени вели с террас прямо к воде, у которой стояла группа индивидуальных купален. Они являли собой свидетельство прогресса, науки — эти святилища, где современные пилигримы обретали телесное исцеление.

Одинокая сиделка в головном уборе с острыми полями-крылышками, примостившемся на голове, как гигантская чайка, везла пациента в коляске. У берега, в конце аллеи Рейнских купален, открытая металлическая беседка в форме короны давала защиту от солнца. У маленького передвижного киоска со складным прилавком загорелая женщина в светлом платке продавала за пару сантимов яблочный сидр и сок в розлив. Рядом, образуя с киоском подобие каравана, стоял деревянный яблочный пресс, и его стальные колеса медленно пережевывали красные и желтые яблоки, которые скармливал ему мальчуган с исцарапанными руками в большой не по росту рубашке.

Анатоль отстоял в очереди и купил две чашки. Ему напиток показался слишком сладким. Зато Леони объявила сидр восхитительным и после своей допила долю брата, украдкой сплюнув в платок попавшие в рот косточки и шкурку.

Дальний берег совсем не походил на фешенебельный левый. Домов здесь было меньше, а те, что были, лепились к склонам, просвечивая сквозь деревья, спускавшиеся почти к самой реке. Все это были маленькие и скромные частные домики. В них жили ремесленники, слуги, лавочники, кормившиеся от немочей и ипохондрий состоятельных жителей Тулузы, Периньяна и Бордо. Леони видны были пациенты, сидевшие в исходящей паром почти кипящей воде источников, к которым вела укромная дорожка. Сиделки и слуги, выстроившись в ряд, терпеливо ожидали своих подопечных на берегу, держа наготове полотенца.

Насмотревшись на город досыта, Леони объявила, что устала и натерла ноги тесной обувью. Они вернулись на площадь Перу, пройдя почтовую станцию и телеграфную контору.

Анатоль предложил зайти в уютную таверну на южной стороне площади.

— Подойдет? — спросил он, указывая тросточкой на единственный свободный столик. — Или ты хотела бы поесть под крышей?

Ветерок тихо играл в прятки между домами, шептался с переулками и заставлял вздрагивать навесы. Леони поглядела на золотые, медные и винно-красные листья, вьющиеся на ветру, на нежные лучи солнца в плюще, обвивающем стены.

— Снаружи, — объявила она. — Здесь прекрасно. Лучше не бывает.

Анатоль улыбнулся.

— Помнится, этот ветер здесь называют «сере», — вспоминал он, усаживаясь напротив сестры. — Изольда говорила, это северо-западный, он приходит с гор, а тот, что со Средиземного моря, наоборот, «марин». — Он встряхнул салфетку. — Или это «мистраль»?

Леони только плечами пожала.

Анатоль заказал тарелку помидоров и буше — местный козий сыр в обсыпке из миндаля с медом — на двоих и еще кувшинчик горного розового вина.

Леони отломила кусочек хлеба и забросила его в рот.

— Я утром заходила в библиотеку, — сказала она. — По-моему, очень любопытная подборка книг. Удивляюсь, что мы вчера имели удовольствие наслаждаться твоим обществом.

Взгляд его карих глаз стал жестче.

— Как это надо понимать?

— Так, что там столько книг, что странно, как это ты сумел от них оторваться, и еще удивительно, как ты откопал среди них книгу мсье Бальярда. — Она прищурилась. — А что? Что, по-твоему, я подумала?

— Ничего, — отозвался Анатоль, накручивая кончик уса.

Почувствовав в ответе уклончивость, Леони отложила вилку.

— Хотя теперь, раз уж об этом зашел разговор, я удивляюсь, что ты не упомянул о такой коллекции, когда заходил ко мне вчера вечером.

— Не упомянул?..

— Ну, для начала там целая коллекция старинных изданий. — Она не сводила взгляда с его лица, ловя реакцию брата. — И оккультная литература тоже есть. Кажется, редкие экземпляры.

Анатоль ответил не сразу.

— Ну, ты сама не раз меня обвиняла, что я становлюсь утомителен, стоит мне заговорить об антикварных книгах, — сказал он наконец. — Я не хотел тебя утомлять.

Леони хмыкнула.

— Ох, Анатоль, бога ради, что это с тобой? Я знаю, потому что ты сам мне не раз говорил, что многие из этих книг считаются неприличными. Даже в Париже, и уж тем более в таком местечке. А раз ты о них даже не заговорил, значит…

Анатоль сидел, потягивая дым сигареты.

— Ну? — настаивала она.

— Что — ну?

— Ну, для начала, почему ты решил не проявлять интереса? И зачем нашему дядюшке собирать обширную коллекцию книг такого сорта? Тетя Изольда не говорила…

— Между прочим, она говорила, — резко возразил он. — Ты кажется, во всем осуждаешь Изольду. По-видимому, она тебе не понравилась.

Леони вспыхнула.

— Если у тебя сложилось такое впечатление, то ты ошибаешься! По-моему, тетя Изольда очаровательна. — Она заговорила чуть громче, чтобы не дать брату перебить ее. — Меня беспокоит не тетя, а скорее само место, особенно в сочетании с такими оккультистскими книгами в библиотеке.

Анатоль вздохнул.

— Я их не заметил. Ты делаешь из мухи слона. Самое очевидное объяснение, говоря твоими же словами, — это что у нашего дядюшки вкусы были католические — вернее сказать, либеральные. А может, многие из этих книг достались ему по наследству вместе с домом.

— Там есть совсем свежие издания, — упрямо возразила сестра.

Она понимала, что провоцирует его и пора бы отступить, но почему-то не могла сдержаться.

— А ты у нас знаток таких изданий, — скептически бросил Анатоль.

Она сжалась от холодности его тона.

— Нет, но ведь я о том и говорю. Ты знаток! Потому я и удивилась, что ты совсем не упомянул о книгах.

— Не могу понять, почему ты так упорно ищешь в этом какую-то тайну — как и во всем здесь. Решительно не понимаю.

Леони склонилась к нему.

— Говорю тебе, Анатоль, в Домейн-де-ла-Кад кроется какая-то странность, признаешь ты ее или нет. — Она помолчала. — На самом деле я сомневаюсь, что ты вообще заходил в библиотеку.

— Ну, довольно! — Его тон отчетливо говорил, что Анатоль теряет терпение. — Не знаю, что за черт сегодня тобой владеет!

— Ты винишь меня в том, что мне хочется видеть в этом доме тайну. Может, ты и прав. А вот ты, по некоторым признакам, наоборот, не хочешь замечать ничего таинственного.

Анатоль в изнеможении закатил глаза.

— Послушала бы ты себя, — выдохнул он. — Изольда приняла нас обоих как нельзя лучше. Положение у нее неудобное, и если есть здесь какие-то странности, так это оттого, что она сама здесь чужая, а живет среди старых слуг, которые, возможно, видят в ней захватчицу, а не законную хозяйку дома. Насколько я понял, Ласкомб часто бывал в отъезде, и тогда слуги сами вели хозяйство. А то, что ты говоришь, недостойно тебя.

Сообразив, что зашла слишком далеко, Леони стала оправдываться:

— Я хотела только…

Анатоль промокнул уголки рта и бросил салфетку на стол.

— Я хотел только найти тебе что-нибудь интересное почитать, — сказал он, — чтобы ты не почувствовала себя одинокой в незнакомом доме. Изольда была к тебе так добра, а ты только и делаешь, что выискиваешь во всем недостатки.

Если Леони и хотелось завести ссору, желание сразу испарилось. Она уже не помнила даже, из-за чего они заспорили.

— Извини, если мои слова показались обидными, — начала она, но было уже поздно.

— Что бы я ни говорил, твое ребяческое злорадство останется при тебе, — свирепо буркнул Анатоль, — так что нет смысла продолжать разговор. — Он схватил трость и шляпу. — Идем. Двуколка ждет.

— Анатоль, пожалуйста, — взмолилась она, но брат уже широко шагал через площадь.

Леони ничего не оставалось, как пойти следом, разрываясь между чувствами вины и раскаяния. Никогда она еще так не жалела, что не придержала язык.

Однако на обратном пути раскаяние стало переходить в обиду. Ведь не она виновата. Ну, может, в самом начале, но она не хотела ничего плохого. Анатоль нарочно увидел оскорбление там, где ничего обидного не подразумевалось. И вдруг она поняла: «Он защищал от меня Изольду».

Это просто нечестно, ведь он с ней едва знаком. И хуже того, эта мысль вызвала в Леони мучительную ревность.

 

Глава 39

Возвращение в Домейн-де-ла-Кад было не из приятных. Леони дулась. Анатоль вовсе не обращал на нее внимания. Как только приехали, он выскочил из повозки и скрылся в доме не оглянувшись, оставив ее в одиночестве проводить скучный и долгий вечер.

Она вихрем пролетела в свою комнату, не желая никого видеть, и бросилась ничком на кровать. Сбросила туфли, с удовлетворением услышала, как они грохнулись об пол, и оставила ноги болтаться за краем, будто плыла на плоту.

Скучно.

Часы на камине пробили два.

Леони выдергивала золотые ниточки из вышитого покрывала, пока возле нее не собралась кучка золота, достойная Румпельштильцхена. Раздраженно бросила взгляд на часы. Две минуты третьего. Время едва ползет.

Она сползла с кровати и прошла к окну, подняла рукой уголок занавески. Лужайку заливал щедрый золотой свет.

Повсюду Леони видела следы разрушений, произведенных жестоким ветром. И в то же время сад казался безмятежно спокойным. Может, стоит прогуляться, разведать местность?

Взгляд ее упал на рабочую шкатулку, и она сквозь лоскутки и мотки нащупала черную книжку.

Ну конечно!

Самая подходящая возможность поискать часовню. Вернуться к утренним планам. Может, она найдет и карты Таро. Леони вынула книгу. На этот раз она не пропускала ни слова.

Через час, одетая в недавно связанную кофту и крепкие башмаки, нахлобучив на голову шляпу, Леони выбралась на террасу. В саду никого не было, но все равно она шла быстрым шагом, желая избежать объяснений. Она чуть ли не бегом миновала куртинку рододендронов и куст можжевельника и замедлила шаг только тогда, когда ее уже нельзя было увидеть из дома. Только выйдя к высокой решетчатой изгороди, она приостановилась и перевела дух. Она уже вспотела. Сняв царапучую шляпу, она позволила прохладному воздуху обдуть непокрытую голову, а перчатки запихнула поглубже в карманы. Ее будоражило чувство, что она сама себе госпожа, совсем одна и никто за ней не следит.

На краю леса она остановилась, впервые вспомнив об осторожности. Тишину можно было пощупать руками, в воздухе пахло палой листвой. Она оглянулась через плечо в ту сторону, откуда пришла, потом всмотрелась в сумрак леса. Дома видно не было.

«А если я не найду обратной дороги?»

Леони взглянула на небо. Если только не задерживаться и если погода не испортится, надо просто идти к дому на запад, в сторону заходящего солнца. Все-таки она не в неведомые земли углубляется.

«И бояться совершенно нечего».

Так, уговорив себя идти дальше и чувствуя себя героиней приключенческого романа с продолжениями, Леони двинулась по заросшей дорожке. Вскоре она оказалась на перекрестке двух тропинок. С левой стороны ощущалась тишина и заброшенность. С листьев лавров стекала влага, Низкорослые дубы и острые иголки приморских сосен склонялись, словно тщась сбросить нежеланный груз времени. Дорожка направо по сравнению с первой выглядела совершенно обыкновенной.

Если где-то есть заброшенная часовня, она, конечно, таится в глубине леса. Далеко от дома?

Леони свернула налево, в тень. Дорожка казалась нехоженой. На ней не оставили следов колеса тачки садовника, и непохоже было, чтобы листья сгребали и чтобы кто-то проходил здесь в последние дни.

Леони заметила, что поднимается вверх. Тропа становилась неровной и менее заметной. Камни, неровности земли и упавшие сучья из густых дебрей по сторонам. Леони стало тесно, будто все сжималось вокруг нее.

С одной стороны от тропы вставал крутой откос, заросший густым подлеском и тисом, свившимся в узлы черных как чугун кружев. В груди у Леони что-то трепетало. Каждая ветвь, каждый корень говорил о заброшенности. Даже звери, как видно, покинули этот злосчастный лес. Ни птичьего пения, ни шороха мыши, лисы или кролика в густых кустах.

Скоро земля справа от тропинки резко ушла вниз. Леони услышала, как покатился в пропасть сбитый ее ногой камень. В ней ожили дурные предчувствия. Не нужно было особенно напрягать воображение, чтобы призвать духов, призраков и видения, о которых говорил садовник и писал в книге мсье Бальярд.

Затем она вышла на открытую площадку в склоне холма, откуда открывалась панорама далеких гор. Через водосток был перекинут маленький каменный мост. Промытое бурными потоками талых весенних вод русло с бурым дном пересекало тропинку под прямым углом. Сейчас в нем было сухо.

Вдали, над кронами деревьев, перед ней, как на картине, раскинулся целый мир. Облака проносились по бескрайнему небу, предвечерний летний туман или знойное марево плавали в ложбинах и распадках между холмами.

Леони глубоко вздохнула. Цивилизация казалась маленькой и далекой, клочок земли между рекой и красными, серыми крышами Ренн-ле-Бен от тоненького силуэта звонницы до высокого здания отеля «Рейн». В коконе лесной тишины Леони воображала шум кафе и баров, звон посуды из кухонь, дребезжание пролеток на главной улице, крики извозчика, приглашающего пассажиров с вокзала на курьерскую повозку. И тут по ветру к ней долетел еле слышный звон колокола.

Уже три часа.

Леони вслушивалась, пока не замерло слабое эхо. Дух приключения растаял вместе с его звуком. Слова садовника снова прозвучали в ушах.

«Присматривайте за своей душой».

Жаль, что она не спросила у него — или еще у кого-нибудь — куда идти. Всегда ей хочется все сделать самой, она терпеть не может просить о помощи. Больше всего она жалела, что не взяла с собой книгу.

«Но я уже слишком далеко зашла, чтобы поворачивать назад».

Леони вздернула подбородок и решительно шагнула вперед, отгоняя подозрение, что направляется совсем не туда, куда надо бы. Сюда ее привела интуиция. Карты нет, дорогу никто не объяснил. Она снова пожалела, что не догадалась хотя бы прихватить с собой карту имения. Правда, в библиотеке ей такая карта не попадалась.

Мелькнула мысль, что никто не знает, куда она ушла. Если она упадет или заблудится, никто не знает, где ее искать. Ей пришло в голову, что надо было оставлять какие-то метки. Обрывки бумаги или белые камешки на тропе, как Гретель и Гензель.

«С какой стати ты заблудишься?»

Леони шла все дальше, глубже в лес. Теперь она очутилась на лесной поляне, в кругу дикого можжевельника, усыпанного поздними ягодами, словно ни одна птица не залетала в этот лес клевать их.

Искаженные, скользящие тени шевелились на краю ее зрения. Под зеленой мантией леса свет стал плотным, отрезая ее от знакомого внушающего уверенность мира и заменяя его чем-то непознаваемым, много более древним. Между деревьями, в зарослях завивались нити тумана, подкрадывались незаметно, без предупреждения. Во влажном воздухе глохли все звуки. Леони чувствовала, как его зябкие пальцы оборачиваются вокруг шеи, кошкой трутся о ноги под юбкой. И вдруг впереди, между деревьями, она заметила очертания, сложенные не из листьев, коры или земли. Маленькая каменная часовня, способная вместить не больше пяти или шести молящихся, с крутой острой крышей и маленьким каменным крестом над аркой входа.

У Леони захватило дух.

«Нашла!»

Часовню окружало войско кряжистых узловатых тисов, корни их, скрюченные и уродливые, как старческие пальцы, переплетали тропу. В мягкой земле не было следов. Все кругом заросло сорняками.

Полная гордости и предвкушения открытий, Леони шагнула вперед. Листья зашуршали, сучья треснули под ногой. Еще шаг. Все ближе, и вот она остановилась перед дверью. Пригнув голову, девушка заглянула внутрь. Над деревянной аркой, симметричной, изящно заостренной к верху, старинными черными буквами написаны две строки:

AЇCI LO TERM S'EN

VA RES L'ETERNITAT.

Леони дважды перечитала их вслух, перекатывая на языке незнакомые звуки. Достала из кармана всепогодный карандаш и переписала слова на клочок бумаги.

За спиной послышался звук. Шорох? Дикий зверек? Рысь? Затем новый звук, словно веревку протянули по палубе корабля. Змея? Куда подевалась ее уверенность? Темный взгляд леса, казалось, так и давит на нее. Слова из книги вспоминались с пугающей ясностью. Предвестия, видения, место, где раздвигается занавес между мирами.

Леони вдруг расхотелось входить в часовню. Но еще хуже было остаться снаружи, на открытом месте, без всякой защиты. Чувствуя тяжелые удары пульса в висках, она потянулась к тяжелому железному кольцу на двери и нажала.

Сперва ничего не изменилось. Она нажала сильнее. Теперь послышался скрежет металла и резкий щелчок защелки. Она прижалась узким плечом к косяку и навалилась всем весом.

Дверь дрогнула и медленно отворилась.

 

Глава 40

Леони шагнула в часовню. Ледяной ветер вырвался ей навстречу, принес явственные запахи пыли, и древности, и памяти о сожженных вечность назад благовониях. Было в нем и что-то еще. Она наморщила нос. Застойный запах рыбы, моря, просоленных досок разбитых рыбачьих челнов.

Она сжала кулаки на вытянутых руках, чтобы остановить дрожь.

То самое место.

Сразу за дверью справа располагалась исповедальня, футов шести в высоту, восьми в длину и не больше двух шириной. Каморка была выстроена из темного дерева совсем просто, ничуть не напоминала резные изукрашенные исповедальни соборов и церквей Парижа. Решетка стояла закрытой. Пурпурный лоскут занавеса висел перед одним сиденьем. Перед вторым занавес был сорван.

Налево от главного входа стояла кропильница для святой воды — benitier. Леони отпрянула. Чаша из красного и белого мрамора держалась на спине демонической ухмыляющейся фигуры. Багровая шкура, когтистые лапы, злобные голубые глаза.

«Я тебя знаю…»

Статуя была копией дьявола с фронтисписа «Таро».

Вопреки бремени на его спине, дьявол оставался неукрощенным. Опасливо, словно он мог ожить, Леони придвинулась ближе. Под статуей пожелтевшая от времени белая табличка подтверждала:

ASMODÉE, MAÇON AU TEMPLE DE SALOMON,

DÉMON DU COUROUX

— «Асмодей, строитель храма Соломона, демон гнева», — вслух прочла она. Привстав на носки захолодевших ног, Леони заглянула в чашу. В ней было пусто, но на мраморном дне вырезаны буквы. Она проследила их пальцем:

— Par ce signe tu le vaincras, — пробормотала она тихо. — Сим знаком ты его победишь.

Девушка нахмурила брови.

Кого это — «его»? Самого дьявола Асмодея? Следом пришла другая мысль: что было первым: гравюра или кропильница? Где копия, где оригинал?

Она знала только, что книга датирована 1870 годом. Она нагнулась, ее шерстяная юбка оставила полосы сметенной пыли на плитах пола. Леони осмотрела основание статуи, ища даты или других знаков. Ничто не указывало, где и когда она сделана.

Но точно не визиготами.

Сделав мысленную заметку еще заняться этим вопросом — может, Изольда что-то знает? — Леони обернулась лицом к нефу. На южной стороне часовни стояли в три ряда простые скамьи для молящихся, похожие на скамьи в классе начальной школы, но на каждой могло уместиться не больше двоих. Ни украшений, ни резьбы на концах скамей, ни подушечек для коленопреклонений, только узкие подставки для ног вдоль каждой скамьи.

Стены были выбелены, и штукатурка отслаивалась. Простые арочные окна, без витражей, впускали свет, зато и не задерживали внутри тепло. Распятие было маленьким, картина в раме из деревянных крестов, собственно, скорее даже не картина, а медальон, и, на простодушный взгляд Леони, без всяких художественных достоинств.

Она пошла вдоль нефа, медленно, как невеста, не желающая венчаться, и с каждым шагом от двери ей становилось неспокойнее. Раз она резко обернулось — почудилось, что сзади кто-то идет.

Опять никого.

Слева вдоль стены нефа стояли лепные статуи святых, в половину человеческого роста, похожие на недобрых детей. Их глаза как будто следили за проходящей мимо девушкой. Время от времени она останавливалась, чтобы прочесть имена, выведенные чернилами на деревянных подножиях: святой Антоний, египетский отшельник; святая Жермена с фартуком, полным пиренейских горных цветов; хромой святой Рох со своим посохом. Святые местного значения, решила она.

Последняя статуя, ближе всех к алтарю, изображала маленькую хрупкую женщину в красном платье по колено длиной, с прямыми черными волосами, падающими на плечи. Обеими руками она держала меч, не угрожая и не отражая нападение, а будто бы сама была защитницей.

Под статуей на печатной карточке написано: «La Fille de Épées».

Леони наморщила лоб. «Дева Мечей». Может, имелась в виду святая Жанна д'Арк?

Опять какой-то шум. Она подняла глаза к верхнему окну. Просто ветка сладкого каштана, как гвоздем, царапает оконное стекло. Просто унылый крик какой-то птицы.

В конце нефа Леони остановилась и, присев на корточки, осмотрела пол, ища следы черного квадрата, описанного автором, и четырех букв-нот — CADE — выведенных на полу, по ее разумению, дядей. Она не нашла ничего, ни малейшего следа, зато обнаружила надпись на каменной плите пола.

«Fujhi, poudes; Escapa, non», — прочитала она и скопировала и эту надпись.

Выпрямившись, Леони шагнула вперед, к алтарю. Он точно, как ей помнилось, совпадал с описанием в «Таро»: голый стол без всяких религиозных предметов — ни свечей, ни серебряных крестов, ни молитвенника и книги антифонов. Алтарь стоял в восьмиугольной апсиде, высокий потолок небесной синевы, как на великолепном потолочном плафоне в Пале Гарнье. Каждая из восьми панелей была украшена повторяющимся, как на обоях, узором частых розовых полос, переплетенных белыми и красными цветами и образующих орнамент синих дисков или монет. В углу каждой панели имелась лепная вставка — вызолоченный жезл или посох, а в центре — по одной нарисованной фигуре. Леони ахнула, узнав восемь фигур с карт Таро, словно каждая перешла на стену со своей карты. Под каждой была надпись: Дурак, Маг, Жрица, Любовники, Сила, Справедливость, Дьявол, Башня. Черные старинные чернила на желтых карточках.

Написано той же рукой, что книга…

Леони кивнула. Какие еще нужны доказательства, что повествование дяди основано на истинных событиях? Она подошла ближе. Вопрос — почему только эти восемь из семидесяти восьми карт описаны в книге дяди? С дрожью волнения в груди она принялась переписывать названия, но на клочке бумаги, завалявшемся у нее в кармане, не хватило места. Она обвела глазами часовню в надежде найти что-нибудь пригодное для записей.

Под каменной ножкой алтаря она заметила торчащий уголок листа. Леони потянула. Это оказался листок с нотами для фортепиано на тяжелом желтом пергаменте. Высокий и низкий регистр, обычный размер, без диезов и бемолей. Воспоминание о подзаголовке на первой странице дядиной рукописи подтверждалось и этим свидетельством: он записал мелодию.

Она разгладила ноты и попыталась пропеть с листа первые такты, но не могла ухватить мелодию, хотя и совсем простую. Нот было не так уж много, и с первого взгляда ей припомнились упражнения для четырех пальцев, которыми ее мучили на уроках музыки.

Потом ее губы медленно раздвинулись в улыбке. Теперь она узнала порядок C-A-D-E. Те же ноты повторялись снова и снова. Красиво. Как писано в книге — музыка призывает духов. И новая мысль ворвалась прямо по пятам предыдущей.

«Если в часовне остались ноты, куда девались карты?»

Леони помедлила, потом приписала на листке сверху дату и слово «Святилище» — как свидетельство, где и когда были найдены ноты, потом опустила листок в карман и начала медленный тщательный обыск каменной часовни. Она протискивала пальцы в пыльные уголки и трещины, разыскивая тайник, но все было напрасно. И не было здесь ни мебели, ни украшений, за которыми можно было бы скрыть колоду карт.

«Но если не здесь, то где же?»

Она обошла алтарь кругом. Теперь, когда глаза привыкли к сумрачному свету, ей показалось, что она различает очертания маленькой дверки, скрытой восемью панелями апсиды. Она протянула руку, нащупывая неровности, и наткнулась на небольшую впадинку, возможно, след существовавшего когда-то и замурованного отверстия. Она сильно надавила обеими руками, но ничего не добилась. Заделано было надежно. Если когда-то здесь и была дверь, ее больше нет.

Леони отступила на шаг, встала, подбоченившись. Обидно было признавать, что карт в часовне нет, но она обыскала все возможные тайники. Единственное, что приходило в голову, — вернуться, заново перечитать книгу и поискать ответа в ней. Теперь, своими глазами повидав место, она, конечно, лучше поймет намеки в рукописи.

«Если они там есть».

Леони снова глянула в окно. Свет угасал. Лучи, пробивавшиеся между ветвей, ускользали, оставляя темное стекло. Теперь сильнее прежнего она ощутила обращенные на нее зрячие глаза статуй. И едва она ощутила их присутствие, атмосфера в часовне дрогнула, переменилась.

Снова шелохнулся воздух. Она различила музыку, звучащую в голове, исходящую откуда-то изнутри. Слышную, но не слышимую. Потом нечто позади нее придвинулось, окружило, тесня без прикосновения, и в бестелесном давлении этих сущностей звучала безмолвная какофония шепота, вздохов и плача.

Сердце ее билось все быстрее.

«Просто воображение, ничего больше…»

Она услышала иной звук. Попробовала пренебречь им, как пренебрегала другими, шедшими изнутри. Но звук повторился. Скрежет, фырканье. Ноготь или коготь скреб по плитам за алтарем.

Леони почувствовала, что вторглась в чужие владения. Она потревожила тишину часовни и тех слушавших, надзиравших, кто обитал в этих пыльных каменных переходах. Ее сюда не звали. Она разглядывала рисованные образы на стенах и заглядывала в глаза несущих бдение святых. Обернувшись, она попала под свирепый взгляд голубых глаз Асмодея. Описание демона из книги вернулось к ней силой каждого слова. Она помнила ужас дяди, когда черные крылья создания облекли его. И стали терзать.

«Следы на моих ладонях, как стигматы, не заживают».

Леони опустила глаза и увидела или ей почудилось, что она видит красные метки, расползающиеся по холодным ладоням. Шрамы в форме лежащей на боку восьмерки на бледной коже рук.

Храбрость покинула ее.

Она подхватила юбки и бросилась к двери. Злобный взгляд Асмодея словно насмехался над ней, его глаза следовали за ней по короткому проходу четырех нефов. С перепуга она всем телом ударилась в дверь, тем плотнее закрыв ее. В паническом усилии вспомнила, что дверь открывалась внутрь. Ухватилась за ручку и потянула.

Теперь она уже не сомневалась, что слышит за собой шаги. Когти, лапы, скребущие по камню, настигающие ее. Дьявола этого места выпустили на волю, чтобы защитить святость часовни. Она всхлипнула от ужаса и метнулась в темнеющий лес.

Дверь тяжело захлопнулась за ней, звякнув старинными петлями. Леони уже не боялась ничего, что могли скрывать сумерки под деревьями. Лишь бы не сверхъестественный ужас часовни-гробницы.

Придерживая подол, она бежала, зная, что глаза демона смотрят ей вслед. В самый последний момент она поняла, что духи и привидения охраняют свои владения от пришельцев. Она бежала во всю прыть, обронив шляпу, спотыкаясь и чуть не падая, назад по той же тропе, по мостику через сухое русло, сквозь окутанный сумерками лес к безопасности садовых лужаек.

«Fujhi, poudes; Escapa, non».

На мгновение ей показалось, что она понимает значение этих слов.

 

Глава 41

Леони вернулась домой продрогшая до костей и нашла Анатоля, меряющего шагами холл. Ее отсутствие не только заметили — оно вызвало большую тревогу. Изольда обняла ее и тут же отстранилась, словно устыдившись такого проявления чувств. Анатоль сперва обнял сестру, потом хорошенько встряхнул. Он разрывался между желанием хорошенько ее разбранить и облегчением, что она снова дома. О ссоре, которая и погнала ее на прогулку, не было сказано ни слова.

— Где ты была? — кричал он. — О чем ты только думаешь?!

— Гуляла в саду.

— Гуляла! Уже почти темно!

— Я не уследила за временем.

Анатоль выпаливал в нее вопрос за вопросом. Видела она кого-нибудь? Не выходила ли за пределы имения? Не видела ли или не слышала чего-то необычного? Под таким настойчивым градом вопросов страх, пережитый в часовне, понемногу отпустил ее. Леони оправилась и начала защищаться. Чем больше шуму он поднимал из-за случившегося, тем больше ей хотелось изобразить все сущим пустяком.

— Я не ребенок, — огрызнулась она, выведенная из терпения его тоном. — Я вполне способна о себе позаботиться.

— Нет, не способна, — заорал брат. — Тебе всего семнадцать.

Леони тряхнула медными кудряшками.

— Тебя послушать, ты боишься, как бы меня не похитили!

— Не болтай глупости, — рявкнул он, но Леони перехватила взгляд, которым брат обменялся с Изольдой.

Она прищурила глаза.

— А что? — медленно проговорила она. — Что такое стряслось, что вас так напугало? О чем вы мне не рассказали?

Анатоль открыл рот и снова закрыл его, предоставив вмешаться Изольде.

— Мне очень жаль, если наша забота кажется тебе излишней. Конечно, ты вполне свободна ходить, куда тебе вздумается. Просто есть известия, что в долину в сумерках заходят дикие звери. Недалеко от Ренн-ле-Бен видели горных рысей, а может быть, и волков.

Леони готова была оспорить это объяснение, но ей сразу вспомнился скрежет когтей по камням за спиной.

Она содрогнулась. Она не могла бы с уверенностью сказать, что именно превратило увлекательное приключение в нечто совершенно иное, да еще так внезапно. Только когда она бросилась бежать, то не сомневалась: ей грозит опасность. Какая именно, она не знала.

— Посмотри на себя, ты совсем больна! — бушевал Анатоль.

— Анатоль, хватит, — тихо вступилась Изольда, легонько тронув его за плечо.

К изумлению Леони, брат умолк. Возмущенно хмыкнув, он отвернулся, засунув руки в карманы.

— Кроме того, предупреждали, что с гор идет новая гроза, — продолжала Изольда. — Мы боялись, что ты попадешь под дождь.

Ее слова прервал оглушительный раскат грома. Все трое взглянули в окно. Тяжелые зловещие тучи скатывались с вершин гор. Белый туман, как дым костров, висел между далекими холмами. От нового раската, раздавшегося ближе, задребезжали стекла в рамах.

— Идем, — позвала Изольда, взяв Леони за плечо. — Я велю служанке приготовить тебе горячую ванну, потом мы поужинаем и посидим у огня в гостиной. И, может быть, поиграем в карты? В безик или в двадцать одно, как захочешь.

Леони вспомнила. Взглянула на свои ладони, побелевшие от холода. Ничего на них не было. Никаких красных отметин, выжженных на коже.

Она послушно позволила проводить себя в свою комнату.

Довольно скоро прозвонили к ужину. Леони оторвалась от зеркала, в котором разглядывала свое отражение.

Она присела на табуреточку перед туалетным столиком и немигающим взглядом уставилась в стекло. Ее ясные глаза сейчас блестели лихорадочным блеском. Она ясно видела следы страха, запечатленные на лице, и опасалась, не заметят ли их Анатоль с Изольдой.

Леони заколебалась, не желая расшатывать и без того натянутые нервы, но все же открыла шкатулку и достала «Таро». Осторожно переворачивая страницы, нашла место, которое искала.

«…Пронесся порыв воздуха, и возникло чувство, что я не один. Теперь я не сомневался, что часовня полна созданий. Духов, хотя я не могу назвать их человеческими. Все естественные законы исчезли. Я был окружен ими. Я сам и другие мои „я“, прошлые и будущие, присутствовали здесь на равных. Они касались моих плеч и шеи, поглаживали лоб, теснили, не прикасаясь, но подступая все ближе и ближе. Мне чудилось, что они носятся и витают в воздухе, и я постоянно ощущал их полет, а между тем они, по всей видимости, обладали весом и массой. Особенно в воздухе над моей головой непрестанно ощущалось движение, сопровождаемое какофонией шепотков, вздохов и плача».

Леони закрыла книгу.

Так точно совпадает с тем, что испытала она. Вопрос в том, не повлияли ли на ее впечатления слова, глубоко врезавшиеся в память? Или она независимо от воспоминаний дяди пережила то же самое? Мелькнула и еще одна мысль:

«Возможно ли, чтобы Изольда ничего не знала?»

Леони не сомневалась: и ее мать, и Изольда пережили здесь нечто пугающее. Каждая по-своему, они избегали определенной атмосферы, намекали на ощущение беспокойства, хотя ни одна не высказалась откровенно. Леони сплела пальцы, глубоко задумавшись. Ведь и она тоже испытала что-то такое в первый вечер, как они с Анатолем приехали в этот дом.

По-прежнему перебирая в голове вопросы, она вернула книжку в тайник, заложив за обложку листок с нотами, и поспешила вниз, ужинать. Теперь, когда страхи улеглись, ее переполняло любопытство и желание выведать побольше. Ей хотелось задать Изольде множество вопросов, и не в последнюю очередь — знала ли она до брака, чем занимался ее будущий супруг. Может, стоило бы даже написать маман и спросить, не было ли в ее детстве случаев, которые внушили ей страх и тревогу? Потому что Леони, сама не зная причины, была уверена — все это место пронизано ужасом: и леса, и озеро, и древние деревья.

Но уже закрывая за собой дверь спальни, Леони сообразила, что не рискнет упоминать о своей вылазке, из страха, что ей запретят приближаться к часовне. Хотя бы на время ее открытие следовало хранить в тайне.

Ночь медленно опустилась на Домейн-де-ла-Кад, принеся с собой предчувствия, словно наблюдая и выжидая.

Ужин прошел в достаточно приятной атмосфере, хотя его порой прерывали раскаты далекого грома.

Приключение Леони больше не упоминалось. Вместо этого поговорили о Ренн-ле-Бен и окрестных городках, о подготовке к званому ужину в субботу, о гостях, о том, сколько предстоит дел и как приятно будет ими заняться.

Обычный, уютный, домашний разговор.

Поев, они перешли в гостиную, и настроение переменилось. Темнота за стенами казалась почти живой. Когда разразилась гроза, стало даже легче. Само небо ворчало и содрогалось. Ослепительные раздвоенные молнии серебряными копьями разрывали черные тучи. Гром бился о скалы, ревел, раскатывался эхом среди долин и лесов.

Потом ветер, затихнув на миг, словно собираясь с силами, внезапно всей мощью обрушился на дом, принеся с собой первые капли дождя, копившегося весь вечер. В окно ударили градины, а потом дом накрыло потоком воды, скатывавшейся с крыши и бившей в стены, как волны прибоя.

Время от времени Леони мерещилось, что она слышит музыку. Ноты, спрятанные в ее шкатулке, словно выбрались из нее и вплелись в шум ветра. Она вздрогнула, вспомнив предупреждение старого садовника.

Анатоль с Изольдой старались не обращать внимания на бурю за стенами. Добрый огонь потрескивал за каминной решеткой. Все лампы горели, и слуги принесли еще свечей. Все было так уютно, и все же Леони чудилось, что стены прогибаются, качаются, подаются под напором грозы.

В холле ветер распахнул оставшуюся незапертой дверь. Ее поспешно закрыли. Леони слышала, как бегают по дому слуги, проверяя, все ли окна закрыты ставнями. Ветер вполне мог выбить тонкие стекла и сорвать занавески. В верхнем коридоре звучали шаги, звон ведер и тазов, расставленных там, где крыша протекала. Изольда уже говорила им, что вылетевшие черепицы пропускают дождь в дом.

Закрывшись в комнате, все трое сидели и беседовали, изредка прохаживаясь. Выпили немного вина. Старались занять себя обычными вечерними делами. Анатоль подкладывал дрова в огонь и наполнял бокалы. Изольда сложила тонкие бледные руки на коленях и похрустывала пальцами. Один раз Леони отогнула уголок шторы и выглянула наружу. Сквозь щель ставен она мало что сумела рассмотреть, кроме силуэтов деревьев в парке, высвеченных на мгновение вспышкой молнии. Деревья гнулись и метались, словно непокорные кони на привязи. Ей показалось, что весь лес призывает на помощь, что древние деревья скрипят и трещат, противясь буре.

В десять часов Леони предложила сыграть в безик. Они с Изольдой расставили карточный столик. Анатоль стоял, прислонившись плечом к каминной полке, курил и попивал бренди.

Они почти не разговаривали. Каждый, прикидываясь, будто ему нет дела до бури, прислушивался к перемене шума ветра и дождя, ловя приметы утихающего ненастья. Леони заметила, как бледна Изольда, как будто в буре ей слышалось предупреждение, новая угроза. Время тянулось медленно, и Леони казалось, что Изольда с усилием овладевает собой. Руки ее часто ложились на живот, словно она сдерживала боль. А порой ее пальцы теребили край платья или уголки игральных карт на зеленом сукне.

Удар грома раздался прямо над головой. Серые глаза Изольды вспыхнули ужасом. Анатоль мгновенно оказался рядом с ней. Леони почувствовала укол ревности. Она показалась себе отверженной, словно эти двое забыли о том, что она здесь.

— Нам ничего не грозит, — прошептал он.

— Мсье Бальярд пишет, — вмешалась Леони, — что по местным поверьям бури насылает дьявол, когда в мире что-то неладно. Когда нарушается естественный порядок вещей. Садовник этим утром говорил примерно то же самое. Он сказал, что прошлым вечером над озером звучала музыка, которая…

— Леони, довольно! — резко одернул ее Анатоль. — Все эти байки, демоны и чертовщина, проклятия и знамения — просто сказки, чтобы пугать детей.

Изольда бросила еще один взгляд в окно.

— Сколько еще это продлится? Кажется, я не вынесу.

Анатоль мимолетно погладил ее по плечу, тут же отдернув руку, но не достаточно быстро, чтобы укрыться от Леони.

«Он хочет о ней заботиться. Защитить».

Она прогнала прочь завистливую мысль.

— Гроза скоро выдохнется, — снова заговорил Анатоль. — Это просто ветер.

— Это не ветер. Я чувствую что-то… что-то ужасное случится, — шептала Изольда. — Я чувствую, он уже близко. Приближается к нам.

— Послушай, дорогая, — понизив голос, проговорил Анатоль.

Леони прищурилась.

— Он… — эхом повторила она. — Кто он? Кто близко?

Ни один из них как будто не услышал ее.

Новый порыв ветра рванул ставни. Небо раскололось.

— Ручаюсь, этот почтенный старый дом видывал и не такое, — легко заметил Анатоль, стараясь разогнать уныние. — Да, я бьюсь об заклад, он простоит еще долго после того, как мы все помрем и нас похоронят. Бояться нечего.

Глаза Изольды лихорадочно блеснули. Леони видела, что шутка Анатоля произвела совершенно обратный эффект. Он не успокоил женщину, а скорее напугал еще сильнее.

«Умрем и похоронят…»

На долю секунды Леони почудилось гримасничающее лицо демона Асмодея среди языков пламени в камине. Она невольно вздрогнула.

Она уже готова была честно признаться Анатолю, как провела этот день. Но, обернувшись к нему, увидела, что он смотрит на Изольду с такой нежностью, с такой заботой, что ей стало неловко подглядывать за ними.

Она закрыла рот и ничего не сказала.

Ветер не унимался. И ее разыгравшееся воображение не оставляло ее в покое.

 

Глава 42

На следующее утро, проснувшись, Леони с удивлением обнаружила себя на кушетке в гостиной Домейн-де-ла-Кад, а не в собственной спальне.

Струи золотого света уже лились в щелки занавесок. Огонь в камине прогорел дотла. Игральные карты и пустые бокалы остались забытыми на столе.

Леони посидела, вслушиваясь в тишину. После пушечных ударов ветра и дождя все теперь было тихо. Старый дом не скрипел и не стонал больше. Буря прошла.

Она улыбнулась. Ужасы прошлой ночи — мысли о духах и дьяволах — казались совершенно нелепыми в утреннем свете. Скоро голод согнал ее со спасительного диванчика. Она на цыпочках пробралась к двери и вышла в холл. Здесь было холодно и отовсюду пахло сыростью, но в воздухе была свежесть, которой не хватало прошлому вечеру. Она прошла сквозь раздвижную дверь, отделявшую господскую половину от помещения слуг, чувствуя сквозь тонкие подметки своих тапок холодные плитки пола, и оказалась в длинном каменном коридоре. В конце его за новой дверью слышались голоса и звон утвари, кто-то посвистывал.

Леони вошла в кухню. Она оказалась меньше, чем ей представлялось: приятная квадратная комната с деревянными вощеными стенами и черными потолочными балками, с которых свисало множество разнообразных котлов с медным дном и поварских орудий. На почерневшей крышке плиты, вделанной в очаг, в котором хватило места еще и приладить сбоку каменную скамейку, кипел горшок.

Повариха держала в руках деревянную лопаточку на длинной ручке. Она обернулась к неожиданной посетительнице, и другие слуги, усаживавшиеся завтракать за исцарапанный стол посреди кухни, загремев отодвигаемыми стульями, вскочили.

— Прошу вас, не вставайте, — поспешно попросила Леони, чувствуя, что помешала. — Я думала, нельзя ли мне кофе. И еще немного хлеба, если можно.

Кухарка кивнула.

— Я приготовлю поднос, мадомазела. В утренней комнате?

— Да, спасибо. А больше никто не спускался? — полюбопытствовала она.

— Нет, мадомазела. Вы первая.

Несмотря на любезный тон кухарки, Леони чувствовала, что ее вежливо выпроваживают. Однако она задержалась еще.

— Буря натворила много бед? — спросила она.

— Ничего такого, чего нельзя исправить, — ответила кухарка.

— И ничего не затопило? — не отставала Леони, беспокоившаяся, не придется ли отложить субботнее торжество, если дорога стала непроезжей.

— Из Ренн-ле-Бен ни о чем серьезном не сообщали. Одна наша девушка слышала, что под Алет-ле-Бен сошел оползень. Под Лиму задержалась почтовая карета. — Кухарка вытерла руки о фартук. — Теперь, мадомазела, если это все, вы, может быть, извините меня? До вечера у нас много дел.

Леони ничего не оставалось как удалиться.

— Конечно.

Когда она выходила из кухни, часы пробили семь. Выглянув в окно, она увидела розовое небо с белыми облаками. В саду уже работали: сметали листья и собирали наломанные бурей ветки.

Следующие несколько дней прошли тихо.

Леони облазила дом и участок. Она завтракала в своей спальне и проводила утро, как хотела. Изольду и брата она часто не видела до обеда. Во второй половине дня они с Изольдой гуляли по имению, если позволяла погода, или осматривали дом. Тетя была неизменно внимательна и ласкова, ум ее был острым, она умела пошутить. Они вдвоем разыгрывали на рояле дуэты Рубинштейна — довольно неумело, но с большим удовольствием, а вечерами забавлялись настольными играми. Леони читала или рисовала виды на дом с маленького пригорка над озером.

Дядина книга и ноты из часовни много занимали ее мысли, но девушка к ним не возвращалась. И в своих блужданиях по участку Леони сознательно не позволяла себе сворачивать на заросшую лесную тропинку к заброшенной визиготской часовне.

26 сентября, день торжественного обеда, оказался погожим и ясным. Пока Леони доедала завтрак, из Ренн-ле-Бен уже доставили на дребезжащей телеге первые заказы. Мальчик, соскочив на землю, первым делом сгрузил два больших бруска льда. Вскоре привезли мясо, сыры, свежее молоко и сливки.

В каждой комнате дома — во всяком случае, так казалось Леони — слуги чистили и наводили блеск, раскладывали скатерти и расставляли пепельницы и посуду под присмотром старого управляющего.

В девять часов вышла из своей комнаты Изольда и увела Леони в сад. Вооружившись садовыми ножницами и толстыми резиновыми калошами для защиты от сырости на тропинках, они по первой росе нарезали цветы для букетов на столы.

В одиннадцать часов они вернулись в дом с четырьмя плоскими корзинами, полными цветов. В утренней комнате их ждал горячий кофе и Анатоль в превосходном расположении духа, улыбнувшийся им из-за газеты.

К полудню Леони закончила последнюю из карточек, обозначающих места гостей, изготовленных по образцу, придуманному Изольдой. Она вытянула из тети обещание, что когда стол будет накрыт, ей позволят самой разложить карточки.

К часу все дела были переделаны. После легкого полдника Изольда объявила, что намерена пойти к себе и несколько часов отдохнуть. Анатоль ушел писать письма. Леони ничего не оставалось как последовать их примеру.

В своей комнате она глянула на рабочую шкатулку, где под красным лоскутком и синим мотком ниток скрывались «Таро». Однако даже спустя несколько дней после испытаний в часовне ей не хотелось еще смущать покой своего ума тайнами странной книги. В то же время Леони прекрасно понимала, что чтением времени не убьет. Слишком взволнована она была предстоящим событием.

Тогда ее глаза обратились к краскам, кистям, мольберту и папке с акварельной бумагой, сложенным на полу. Она встала, тепло вспомнив вдруг о своей матери. Отличный случай с толком потратить время и приготовить для нее сувенир. Подарок к их возвращению в город в октябре.

Может, он заставит померкнуть неприятные детские воспоминания о Домейн-де-ла-Кад.

Леони позвонила горничной и попросила принести ей миску с водой для кистей и кусок плотного холста — накрыть стол. Потом она достала палитру и тюбики с красками и принялась выдавливать алые, охряные, голубые и темно-зеленые бусинки на черную эбеновую дощечку. Из папки с бумагой она достала толстый желтоватый лист.

Она посидела немного, дожидаясь, пока снизойдет вдохновение. Не слишком отчетливо представляя, что намерена изобразить, она стала тонкими угольными линиями набрасывать очертания фигуры. Кисть скользила по бумаге, а мысли устремлялись к предстоящему вечеру. Рисунок начал оформляться помимо ее воли. Она гадала, каким ей покажется общество Ренн-ле-Бен. Все приглашенные отозвались на гостеприимство Изольды. Леони воображала, как ей отпускают восторженные комплименты, представляла себя сперва в своем голубом платье, потом в красном, потом в том, зеленом, из «Самаритянки». Она мысленно рассматривала свои стройные руки в разных вечерних перчатках, сравнивая изысканную отделку одной пары с длиной другой. Она обдумывала, как скрепить свои медные кудри перламутровым гребнем или серебряными заколками, которые выигрышно подчеркнут их цвет. Она перебирала в памяти кружева, серьги и браслеты.

Тени на лужайке становились длиннее, а она прекрасно проводила время за приятными мыслями, между тем как краски на листе ложились все гуще, и изображение оживало под ее кистью.

Только когда вернулась навести порядок в комнате Мариета, Леони разобралась, что она нарисовала, и поразилась увиденному. Без малейшего к тому намерения она изобразила одну из карт Таро с панелей на стенах часовни: Сила. С единственной разницей — она наделила девушку длинными медными волосами и одела ее в утреннее платье, очень похожее на то, что осталось висеть у нее в шкафу квартиры на улице Берлин.

Нарисовала саму себя!

Разрываясь между гордостью за искусную работу и непонятным ей самой выбором темы, Леони развернула автопортрет к свету. Как правило, все ее портреты походили друг на друга и имели не много сходства с человеком, которого она бралась изображать. Но в этом случае сходство было более чем заметным.

Сила?

Вот какой она себе видится? Леони бы так не сказала. Она еще минуту разглядывала портрет, но, сообразив, что дело близится к вечеру, вынуждена была заложить его за часы на каминной полке и выбросить из головы.

В семь часов вечера Мариета постучала в дверь.

— Мадомазела, — сказала она, просунув голову в полуоткрытую дверь. — Мадама Изольда послала меня помочь вам одеться. Вы уже решили, что наденете?

Леони кивнула, будто тут и говорить было не о чем.

— Зеленое платье с квадратным вырезом. И нижнюю юбку, и туфельки с английской отделкой.

— Очень хорошо, мадомазела.

Мариета, расправив на вытянутых руках, принесла одежду и аккуратно разложила на кровати. Потом ловкими пальцами помогла Леони натянуть поверх нижней рубашки корсет, туго зашнуровала его на спине и застегнула крючки спереди. Леони, извернувшись направо и налево, чтобы осмотреть себя в зеркале, улыбнулась. Служанка взобралась на стул и надела на девушку через голову сперва нижнюю юбку, потом платье. Зеленый шелк холодил кожу и падал мерцающими складками, как освещенная солнцем вода.

Мариета спрыгнула на пол и застегнула застежки, потом присела на корточки, чтобы выровнять линию талии, пока Леони поправляла рукава.

— Какую прическу вы хотите, мадомазела?

Леони вернулась к туалетному столику. Склонив голову набок, она накрутила на руку целую горсть кудрявых волос и подвернула их к затылку.

— Вот так.

Она отпустила волосы и подтянула к себе маленький кожаный ящичек с драгоценностями.

— У меня есть черепаховый гребень с жемчужными вставками, он подходит к серьгам и кулону, которые я хочу надеть.

Мариета работала быстро, но тщательно. Она закрепила на шее Леони застежку ожерелья из жемчужин с платиновыми листочками и отступила на шаг полюбоваться своей работой.

Леони долго и пристально всматривалась в большое зеркало, поворачивая его так и этак, чтобы увидеть себя со всех сторон. Она осталась довольна увиденным и улыбнулась. Платье сидело хорошо и было не слишком простым, но и не слишком вычурным для домашнего приема. Оно подходило и к цвету кожи, и к фигуре. Глаза ярко блестели, и щеки были в порядке — не бледные и не слишком разгорелись.

Снизу громко прозвонил колокольчик. Потом они услышали, как открылась парадная дверь — прибыли первые гости.

Девушки переглянулись.

— Вам какие перчатки, белые или зеленые?

— Зеленые с бусинками по обшлагу, — решила Леони. — И в шляпной картонке на верху шкафа есть веер им в тон.

Когда все было готово, Леони достала из верхнего ящика комода сумочку на цепочке. Ее обтянутые чулками ноги легко скользнули в зеленые туфельки.

— Вы выглядите как картинка, мадомазела, — вздохнула Мариета. — Красота!

Волна шума встретила Леони на лестнице и остановила девушку. Она взглянула через перила вниз, в холл. Слуги были одеты во взятые напрокат ливреи и выглядели очень важными. Это тоже добавляло торжественности. Леони ослепительно улыбнулась, еще раз удостоверилась, что платье сидит безупречно, и, чувствуя, как бабочкой бьется в животе приятное волнение, стала спускаться к гостям.

У входа в гостиную Паскаль громко и звонко объявил ее имя, после чего основательно испортил эффект, ободряюще подмигнув девушке, когда она проходила мимо.

Изольда стояла у камина, беседуя с болезненного вида молодой женщиной. Она взглядом позвала Леони присоединиться к ним.

— Мадемуазель Денарно, позвольте представить мою племянницу, Леони Верньер, дочь сестры моего покойного мужа.

— Очень приятно, мадемуазель, — вежливо произнесла Леони.

Из короткого обрывка услышанной беседы она успела понять, что мадемуазель Денарно — незамужняя сестра того господина, что помог ей с багажом на выходе из поезда в Куизе. Сам Денарно, поймав взгляд Леони через комнату, поднял руку и помахал ей. Еще более дальняя их родственница, оказывается, работала домоправительницей у кюре Ренн-ле-Шато.

«Еще одна большая семья», — подумала Леони, вспомнив, как позавчера за ужином Изольда вскользь заметила, что аббат Соньер — один из одиннадцати детей в семье.

Ее попытка вступить в разговор была встречена холодным удивленным взглядом. Мадемуазель Денарно, хотя и была вряд ли старше Изольды, носила тяжелое парчовое платье, которое подошло бы солидной даме вдвое старше возрастом, и чудовищно старомодный турнюр, каких в Париже не видели уже много лет. Они с хозяйкой являли прямую противоположность друг другу. Изольда уложила волосы колечками светлых прядей на макушке и закрепила жемчужными гребешками. Ее платье из золотистой тафты с кремовой шелковой юбкой, на взгляд Леони, было вполне достойно последней коллекции Чарльза Уорта. В ткани поблескивали хрустальные и металлические нити. На шее у нее была широкая бархотка из той же ткани, украшенная жемчужной брошью. При каждом движении ее платье играло бликами и поблескивало.

Леони с облегчением высмотрела Анатоля, курившего у окна за разговором с доктором Габиньо. Она под каким-то предлогом покинула дам и незаметно присоединилась к мужской компании. Подходя к Анатолю, она ощутила запах сандалового мыла, масла для волос и свежевыглаженного смокинга. Брат при виде ее просиял.

— Леони!

Он обхватил ее за талию и крепко обнял.

— Смею сказать, ты выглядишь очаровательно.

Он чуть отступил, чтобы дать возможность и доктору принять участие в разговоре.

— Габиньо, вы помните мою сестру?

— Как я мог забыть? — Доктор светски поклонился. — Мадемуазель Верньер. И, если позволите, я присоединяюсь к комплименту вашего брата.

Леони мило смутилась.

— Какое общество! — заметила она.

Анатоль стал называть ей гостей.

— Мэтра Фромиляжа ты помнишь? И Денарно, и его сестру — она ведет его хозяйство.

Леони кивнула.

— Тетя Изольда нас познакомила.

— А вот Беранже Соньер, приходской священник Ренн-ле-Шато и друг покойного дяди.

Он указал на высокого мускулистого человека с высоким лбом и сильными чертами лица, противоречившими его длинному черному одеянию.

— Кажется, интересный господин, — продолжал Анатоль, — хотя светская болтовня его не интересует. — Он кивнул доктору: — Медицинские исследования Габиньо заинтересовали его куда больше, чем мои затертые любезности.

Габиньо улыбнулся, соглашаясь с мнением Анатоля.

— Соньер — человек больших познаний по самым разным предметам. У него страсть узнавать новое. Он постоянно задает вопросы.

Леони задержала взгляд на священнике, затем продолжила расспросы:

— А эта дама с ним рядом?

— Мадам Боске, дальняя родственница покойного дяди. — Понизив голос. Анатоль добавил. — Если бы Ласкомб не вздумал жениться, она унаследовала бы Домейн-де-ла-Кад.

— Однако она приняла приглашение?

Анатоль кивнул.

— Едва ли мадам Боске и Изольда любят друг друга как сестры, но отношения поддерживаются в рамках приличий. Они обмениваются визитами. Изольда, кстати сказать, от нее в восторге.

Только теперь Леони заметила высокого, очень худого человека, стоявшего позади их маленькой компании. Она обернулась к нему. На нем был совершенно необычный, белый костюм, вопреки обычаю одеваться вечером в черное, а из нагрудного кармашка торчал уголок желтого платка. Желтым был и его жилет.

Лицо его было изрезано морщинками, и кожа от старости стала почти прозрачной, но Леони показалась, что годы не отягощают его. Хотя, подумалось ей, в нем есть потаенная печаль. Как будто этот человек много повидал и много выстрадал.

Анатоль повернулся, чтобы взглянуть, кто так завладел ее вниманием, и, склонившись к самому уху сестры, шепнул:

— А, это самый видный гость Ренн-ле-Бен, Одрик Бальярд. Автор той странной брошюрки, что так тебя увлекла, — добавил он с улыбкой. — Настоящий оригинал, как видно. Габиньо рассказал мне, что он всегда и по любому случаю одевается столь необычным образом. Всегда в светлом костюме и с желтым галстуком или шарфом.

Леони повернулась к доктору.

— Отчего это? — спросила она вполголоса.

Габиньо с улыбкой пожал плечами.

— Полагаю, в память об утраченных друзьях, мадемуазель Верньер. О павших соратниках. Впрочем, я точно не знаю.

Беседы продолжались, пока удар гонга не позвал собравшихся к столу.

Изольда, в сопровождении мэтра Фромиляжа, повела приглашенных из гостиной через холл. Анатоль предложил руку мадам Боске, Леони оказалась под руку с мсье Денарно, но не спускала глаз с мсье Бальярда. Аббат Соньер и доктор Габиньо заключали шествие, выступая по сторонам мадемузель Денарно.

Паскаль, великолепный в своей взятой напрокат красно-золотой ливрее, распахнул перед гостями двери. Тут же послышались одобрительные восклицания. Даже Леони, которая видела столовую на разных стадиях подготовки, поразилась ее преображению. Роскошные хрустальные подсвечники поддерживали по три белых восковых свечи. Длинный овальный стол украшала целая охапка свежих лилий, подсвеченных тремя серебряными канделябрами. В свете свечей их лепестки блестели и отбрасывали тени, как пластины брони. Тени танцевали на стенах, пробегая по нарисованным лицам представителей прежних поколений рода Ласкомб в рамах на стенах.

Отношение четырех дам к шести кавалерам оказалось несколько неравным. Изольда села во главе стола, усадив мсье Бальярда напротив. Анатоль сидел слева от Изольды, а мэтр Фромиляж справа. Рядом с Фромиляжем была мадемуазель Денарно, а за ней — доктор Габиньо. Следующей сидела Леони, так что Одрик Бальярд оказался ее соседом слева. Она застенчиво улыбнулась, садясь на подвинутый слугой стул.

На дальней стороне стола Анатоль приятно соседствовал с мадам Боске, далее сидели Шарль Денарно и аббат Соньер.

Слуги щедро разливали «Бланкетт де Лиму» в плоские низкие бокалы, широкие, как кофейные чашки. Фромиляж занимался исключительно хозяйкой, практически не замечая сестры Денарно. Леони подумала, что это невежливо, но и винить его трудно. За время их короткой беседы женщина показалась ей на удивление скучной.

Анатоль, обменявшись несколькими формальными репликами с мадам Боске, завязал с мэтром Фромиляжем оживленный разговор о литературе. Фромиляж оказался человеком решительных мнений, называя последний роман мсье Золя «Деньги» растянутым, скучным и аморальным. Осуждал он и других членов писательского братства, к которому прежде принадлежал Золя, в том числе Ги де Мопассана, каковой, по слухам, пытался лишить себя жизни и находился теперь в лечебнице для душевнобольных в Париже. Анатоль тщетно пытался доказывать ему, что не обязательно судить творчество человека по его жизни.

— Аморальная жизнь унижает искусство, — твердо возражал Фромиляж.

Вскоре почти все присутствующие втянулись в их спор.

— Вы молчите, мадомазела Леони? — раздался голос у нее над ухом. — Вас не интересует литература?

Она с облегчением обернулась к Одрику Бальярду.

— Я обожаю читать. Только в таком обществе трудно добиться, чтобы твое мнение услышали.

Он улыбнулся:

— А и верно.

— И еще, признаюсь, — продолжала она, чуточку покраснев, — что нахожу большую часть современной литературы ужасно утомительной. Целые страницы идей, изысканные обороты фраз и умные мысли, но так ничего и не происходит.

В его глазах мелькнула улыбка.

— Ваше воображение пленяется острыми сюжетами?

Леони улыбнулась:

— Мой брат, Анатоль, вечно твердит, что у меня дурной вкус, и, надо думать, он прав. Самый увлекательный роман, какой я читала, это «Замок Отранто», и еще я без ума от страшных историй Амелии Эдварде и от всего, написанного мсье По.

Бальярд кивнул:

— Да, он был талантлив. Беспокойная душа, но как он умел уловить темные стороны человеческой натуры! Вы согласны?

Леони с трудом скрывала радость. В Париже ей приходилось выносить множество скучных приемов, где большинство гостей явно не считали, что ее мнение стоит выслушать. Мсье Бальярд оказался совсем не таким.

— Согласна, — признала она. — Из всех рассказов мсье По, хотя, признаться, у меня после него всякий раз кошмары, мой любимый — это «Сердце-свидетель». Убийцу сводит с ума биение сердца человека, которого он погубил и спрятал под полом. Просто блестяще!

— Вина — сильное чувство, — тихо заметил он.

Леони минуту глядела на него, ожидая объяснений, но Бальярд больше ничего не прибавил.

— А можно задать вам нескромный вопрос, мсье Бальярд?

— Конечно.

— Вы так одеваетесь, ну… — Она осеклась, испугавшись его обидеть.

Бальярд улыбался.

— Необычно? Не как все?

— Как все?

— Не в ту униформу, в которой джентльмену положено являться к ужину, — пояснил он, блеснув глазами.

Леони вздохнула.

— Ну да. Хотя я не столько об этом, сколько про то, что мой брат говорит, вы всегда носите что-то желтое. Он сказал, в память о павших соратниках.

Лицо Одрика Бальярда омрачилось.

— Так и есть, — тихо сказал он.

— Вы сражались при Седане? — спросила она и замешкалась… — О, мой папа сражался за Коммуну. Я его совсем не знала. Он был выслан и…

На мгновение ладонь Одрика Бальярда накрыла ее руку. Она ощутила его кожу, тонкую как бумага, сквозь ткань перчаток и легкость его прикосновения. Леони не знала, что произошло с ней за этот миг, но боль, которой она никогда не осознавала, вдруг вырвалась в словах:

— Всегда ли правильно сражаться за свои убеждения, мсье Бальярд? — тихо спросила она. — Я часто думала: даже если это так дорого стоит тем, кто тебя окружает?

Он сжал ее пальцы.

— Всегда, — тихо сказал он. — И надо помнить павших.

На мгновение шум в комнате затих. Как будто замолкли все голоса, смех, звон бокалов и посуды. Леони смотрела прямо на него и чувствовала, как ее взгляд, ее мысли растворяются в мудрости и опыте его светлого благородного взгляда.

Потом он улыбнулся. От глаз его разбежались морщинки, и связь прервалась.

— Добрые христиане, катары, должны были носить желтый клочок материи, нашитый на одежду как клеймо. — Его пальцы тронули желтый, как подсолнечник, платок в нагрудном кармане. — Я ношу это в память о них.

Леони качнула головой.

— Вы им очень сочувствуете, мсье Бальярд, — сказала она с улыбкой.

— Те, кто ушел до нас, не обязательно исчезли, мадомазела Верньер. — Он постучал себя по груди. — Они живут здесь. — И улыбнулся. — Вы сказали, что не знали своего отца, и все же он живет в вас, верно?

К изумлению Леони, на глаза ей навернулись слезы. Она кивнула, не доверяя своему голосу. Она даже почувствовала облегчение, когда доктор Габиньо обратился к ней с каким-то вопросом и пришлось ему отвечать.

 

Глава 43

На стол подавали все новые и новые блюда. Свежая форель, розовая и тающая на языке, как масло, следом крошечные котлеты из ягненка с гарниром из поздней спаржи. Мужчины пили крепкое корбьерское, местное красное вино из превосходных погребов Жюля Ласкомба. Для дам было полусладкое белое вино из Тараскона, ароматное и темное, цвета сухой луковой кожуры.

За столом стало жарко от разговоров и споров: о вере и политике, о Севере и Юге, о преимуществах сельской и городской жизни. Анатоль был в своей стихии. Его карие глаза сверкали, черные волосы блестели, Леони видела, как он очаровывал и мадам Боске, и саму Изольду. В то же время она не могла не замечать пролегших у него под глазами теней. И шрам у него над бровью в танцующем отблеске свечей выделялся особенно ярко.

Леони потребовалось время, чтобы оправиться от наплыва чувств, вызванных разговором с Бальярдом. Мало-помалу смущение и стыд за слишком откровенный разговор уступили место любопытству. Снова овладев собой, Леони стала подумывать, как бы вернуться к прежней теме. Но мсье Бальярд углубился в серьезный спор с кюре, Беранже Соньером. Ее сосед с другой стороны, доктор Габиньо, не умолкал ни на секунду. Случай представился ей, только когда подали десерт.

— Тетя Изольда говорила, что вы знаток во многих вопросах. Знаете историю не только альбигойцев, но и визиготов и даже разбираетесь в египетских иероглифах. Я в первый вечер, как приехала сюда, прочитала вашу монографию: «Демоны, зловредные духи и призраки гор». У нас в библиотеке есть экземпляр.

Он улыбнулся, и Леони почувствовала, что и ему приятно вернуться к разговору.

— Я сам подарил его Жюлю Ласкомбу.

— Наверное, много времени понадобилось, чтобы собрать столько рассказов в один том, — продолжала она.

— Не так уж много, — легко возразил он. — Надо только слушать землю и людей, населяющих эти места. Такие истории часто записывают как мифы и легенды о духах и демонах, но они так же вплетены в ткань страны, как скалы, горы и озера.

— Конечно, — сказала она, — но не думаете ли вы, что есть и такие тайны, которым нельзя найти объяснения?

— Ок, мадомазела, Ieu Tanbien. Я тоже так думаю.

Леони округлила глаза.

— Вы говорите на окситанском?

— Это мой родной язык.

— Вы не француз?

Он жестко улыбнулся:

— Нет, никоим образом.

— Тетя Изольда хочет, чтобы слуги в доме говорили по-французски, но они так часто переходят на окситанский, что она устала их поправлять.

— Окситанский — язык этой земли. Од, Арьеж, Корбьер, Разее — и дальше в Испании и Пьемонте. Язык трубадуров, истории и фольклора.

— Так вы, значит, из тех мест, мсье Бальярд?

— Pas luenh, возможно, — ответил он, легко уклоняясь от ее любопытства.

За мыслью, что он мог бы перевести ей слова, вырезанные над дверью часовни, сразу пришло воспоминание о звуке когтя, скребущего по камням пола, словно зверь рвался из клетки.

Она вздрогнула.

— Но есть ли в таких историях правда, мсье Бальярд? — спросила она. — В рассказах о злых духах, призраках и демонах? Они правдивы?

— Vertat? — повторил он, на мгновение дольше удерживая ее взгляд своими светлыми глазами. — Правда? Кто знает, мадомазела? Иные верят, что занавес, отделяющий одно измерение от другого, столь прозрачен и светел, что почти невидим. Другие скажут, что только законы природы определяют, во что нам верить или не верить. — Он помолчал. — Я, со своей стороны, думаю, что отношение меняется со временем. Что для одного времени — факт, то для другого только ересь.

— Мсье Бальярд, — быстро заговорила Леони, — когда я читала вашу книжку, то задумалась, какая связь между легендами и природным ландшафтом. То есть источник или озеро дьявола названы по историям, которые рассказывают об этих местах, или истории возникают из названий таких мест?

Он кивнул и улыбнулся.

— Проницательный вопрос, мадомазела.

Бальярд говорил тихо, и все же Леони почувствовала, как все другие звуки отступают перед ясным, как вечность, звуком его голоса.

— То, что мы называем цивилизацией, — это просто способы, которыми человек стремится навязать свои ценности миру природы. Книги, музыка, живопись, все эти искусственные создания, что так занимают сегодня ваших гостей, — это лишь попытка уловить душу того, что мы видим вокруг себя. Способ внести разумное начало, уложить наш человеческий опыт в некие управляемые, постижимые разумом рамки.

Леони минуту не сводила с него взгляда:

— Но призраки, мсье Бальярд, и дьяволы, — проговорила она. — Вы верите в духов?

— Benleu, — мягким и ровным голосом отозвался он. — Быть может.

Он обернулся к окну, словно увидев кого-то за стеклом, затем снова к Леони.

— Вот что я скажу: дважды до сего времени вызывали дьявола, обитающего в этих местах. Дважды его заставили отступить. — Он бросил взгляд направо. — В последний раз — с помощью нашего присутствующего здесь друга. — Он помолчал. — Я не хотел бы пережить такое сызнова, разве что не будет иного выхода.

Леони проследила за его взглядом:

— Аббат Соньер?

Бальярд как будто не услышал ее.

— Эти горы, эти долины, эти камни — и дух, что дает им жизнь — существовали задолго до прихода людей, которые попытались уловить суть древних сущностей средствами языка. В названиях, о которых вы говорили, отразились наши страхи.

Леони обдумала его слова.

— Но я не уверена, что вы ответили на мой вопрос, мсье Бальярд.

Он положил ладонь на стол. Леони стали видны голубые вены и бурые пятна возраста, отмеченные на его белой коже.

— Дух живет во всем. Вот мы сидим в доме, которому несколько сотен лет. По современным человеческим меркам это очень старый, даже древний дом. Но стоит он на месте, которое существует тысячи и тысячи лет. Наше влияние на вселенную — не более чем шепот. Ее основные черты, свет и тьма, были заложены за тысячелетия до того, как человек оставил свой след на земле. Призраки тех, кто был здесь до нас, еще остались вокруг, став частью узора, влившись, если хотите, в музыку мира.

Леони вдруг зазнобило, как в лихорадке. Она прижала ладонь ко лбу. К ее удивлению, лоб был холодным и влажным. Комната кружилась, раскачивалась, слуги сновали туда сюда, как расплывчатые кляксы, все стало нерезким по краям.

Она попыталась собрать мысли на чем-то простом, глотнула вина, чтобы успокоить нервы.

— Музыка, — заговорила она, хотя ее голос звучал как бы издалека. — Что вы скажете мне о музыке, мсье Бальярд?

Она увидела его лицо, и на мгновение ей показалось, что он понимает все невысказанное, что стоит за ее вопросом.

«Почему во сне или проходя лесом я слышу музыку в шуме ветра?»

— Музыка — это форма искусства, организующая звуки и тишину, мадомазела Леони. Мы видим в ней развлечение, забаву, но в ней много больше того. Лучше взгляните на нее как на знание, выраженное в терминах тона, мелодии и гармонии, так сказать — в терминах ритма, то есть темпа и размера, и в терминах качества звука: тембра, силы и текстуры. Проще говоря, музыка — это персональный отклик на вибрацию.

Она кивнула.

— Я читала, что она в определенных ситуациях может создавать связь между этим и другими измерениями. Вы думаете, в таких утверждениях может быть истина, мсье Бальярд?

Он встретил ее взгляд.

— Все, что может измыслить человеческий разум, уже существует в пределах природы, — сказал он. — Все, что мы делаем, видим, записываем, обозначаем, все это — эхо глубоких рубцов вселенной. Музыка — это невидимый мир, становящийся зримым посредством звука.

У Леони сжалось сердце. Сейчас они приблизились к самой сути. Все это время, как понимала она теперь, она продвигалась к минуте, когда расскажет ему, как нашла скрытую в лесах часовню, как ее привели туда обещания тайн, найденные в книге. Такой человек, как Одрик Бальярд, поймет. Он скажет ей то, что она жаждет узнать.

Леони глубоко вздохнула:

— Вы знакомы с картами Таро, мсье Бальярд?

Его лицо не дрогнуло, но взгляд стал острым.

«Право, как будто он ожидал такого вопроса…»

— Скажите мне, мадомазела, — наконец откликнулся он, — ваш интерес связан с тем, что мы обсуждали до сих пор? Или это отдельная тема?

— И то и другое. — Леони почувствовала, как горячо стало ее щекам. — Я спрашиваю потому, что… потому что я нашла в библиотеке книгу, очень старомодно написанную. И сами фразы неясны, и в ней было что-то… — Она замялась. — Я не уверена, что постигла истинное значение.

— Продолжайте.

— Этот текст, там утверждалось, что это свидетельство о подлинных событиях, случившихся с…

Она сбилась, не зная, называть ли автора. Мсье Бальярд закончил мысль за нее.

— С вашим покойным дядей, — сказал он, улыбнувшись ее нескрываемому удивлению. — Я знаю эту книгу.

— Вы ее читали?

Он кивнул.

Леони облегченно выдохнула.

— Автор… то есть мой дядя, говорит о музыке, вплетенной в ткань вещественного мира. Определенные ноты способны — так он пишет — призывать духов. И карты Таро тоже были связаны и с музыкой, и с самим местом — рисунки, вызванные к жизни при установлении связи между мирами. — Она запнулась… — Там упоминалась часовня над склепом на этой земле, и говорилось, что в ней произошло некое событие. — Она подняла голову. — Вы сами ничего не слышали о таком происшествии, мсье Бальярд?

Он твердо встретил взгляд ее зеленых глаз.

— Слышал.

До этой минуты она, может быть, собиралась скрыть от него обстоятельства своей вылазки, но под его мудрым взыскательным взглядом не могла уклониться от истины.

— Я… я ее нашла, — сказала она. — Это наверху, в восточной части леса.

Леони обернула разгоревшееся лицо к открытому окну. Ей вдруг мучительно захотелось оказаться снаружи, скрыться от свечей, от застольной болтовни, от духоты комнаты. И она вздрогнула, будто тень прошла за ее спиной.

— Я тоже ее знаю, — сказал он. Помолчал, выжидая, и добавил: — И, полагаю, об этом вы и хотели меня спросить?

Леони снова повернулась к нему лицом.

— Там, над дверью старой часовни, над аркой есть надпись…

Она повторила, как умела, неуклюже выговаривая непонятные слова:

— «Aici lo tems s'en, va res l'Eternitat».

Бальярд улыбнулся:

— У вас хорошая память, мадомазела.

— Что это значит?

— Надпись несколько искажена, но по сути означает: «Здесь, в этом месте, время уходит в вечность».

На миг их глаза встретились. Ее горящий, разгоряченный от выпитого белого вина взгляд, и его — ровный, спокойный и мудрый. Потом он улыбнулся.

— Вы очень напоминаете мне, мадомазела Леони, одну девушку, которую я знавал встарь.

— Что с ней сталось? — спросила Леони, мгновенно заинтересовавшись.

Он промолчал, но она видела, что он вспоминает.

— О, это другая история, — тихо ответил он. — Еще не приспела пора рассказывать ее.

Леони видела, как он уходит в себя, погружаясь в воспоминания. Кожа его вдруг показалась прозрачной, морщины на тонком лице пролегли глубже, словно высеченные в камне.

— Мы говорили о том, как вы нашли часовню, — напомнил он. — Вы входили?

Леони вспомнился тот вечер.

— Входила.

— Тогда вы прочли и надпись на полу: «Fujhi, poudes; Escapa, non». И эти слова не идут у вас из головы?

Леони широко распахнула глаза.

— Да, но как вы узнали? Я даже не понимаю их смысла, но они все время звучат у меня в голове.

Он помедлил, прежде чем спросить:

— Скажите мне, мадомазела, что, по-вашему, вы нашли там? В часовне?

— Место, где бродят духи, — услышала она собственный голос и поняла, что сказала правду.

Бальярд молчал, казалось, целую вечность.

— Вы недавно спросили меня, верю ли я в духов, — проговорил он наконец. — Есть духи и духи. Одни не могут найти покоя, потому что совершили зло, и должны обрести прощение или искупление. Есть и такие, которым причинили зло, и они обречены скитаться, пока не найдут исполнителя правосудия, который исправит причиненную им несправедливость.

Он смотрел на нее.

— Вы искали карты, мадомазела Леони?

Она кивнула и тут же пожалела об этом, потому что комната сразу же поплыла перед глазами.

— Но я их не нашла.

Она замолчала, вдруг почувствовав себя больной. В животе крутило, ее тошнило, словно на борту корабля в качку.

— А нашла я только листок с нотами для фортепиано.

Ее голос звучал глухо, как суконный, словно она говорила из-под воды.

— Вы забрали его из часовни?

Леони вспомнила, как засовывала ноты с подписанными на них словами в глубокий карман своей вязаной кофты и как бежала из нефа часовни через сумеречный лес. И как потом вложила листок между страницами «Таро».

— Да, — сказала она, едва не споткнувшись на этом слове, — забрала.

— Леони, послушайте меня. Вы верны и отважны. Это хорошие качества, когда их применяют благоразумно. И вы умеете любить, хорошо умеете. — Он взглянул через стол туда, где сидел Анатоль, потом его взгляд метнулся к Изольде и снова вернулся к Леони. — Боюсь, впереди вас ждут большие испытания. Ваша любовь будет испытана. Вам придется действовать. Ваша помощь нужна будет живым, а не умершим. Не возвращайтесь к часовне, пока… если это не будет абсолютно необходимо.

— Но я…

— Мой совет вам, мадомазела, вернуть «Таро» в библиотеку. Забыть, что вы прочли в этой книге. Эта книга во многих отношениях очаровательная, соблазнительная, но сейчас вам лучше выбросить все это из головы.

— Мсье Бальярд, я…

— Вы опасались, что неправильно истолковали слова этой книги. — Он выдержал паузу. — Это не так, Леони. Вы все поняли правильно.

Он впервые назвал ее просто по имени, и она чуть не подскочила.

— Так это правда? Карты могут вызывать души мертвых?

Он не дал прямого ответа.

— Если правильно расположить звуки и образы, правильно выбрать место, такое возможно.

Голова у нее кружилась. Хотелось задать тысячу вопросов, но она не находила слов.

— Леони, — сказал он, снова привлекая ее к себе. — Сбереги силу для живых. Для своего брата. Для его жены и ребенка. Ты будешь нужна им.

«Жена? Ребенок?»

Ее доверие к мсье Бальярду моментально испарилось.

— Нет, вы ошиблись, Анатоль еще не…

В этот момент с дальнего конца стола прозвучал голос Изольды:

— Дамы, не хотите ли…

Комнату немедленно наполнили шорох юбок и скрип отодвигаемых стульев — гостьи вставали с мест.

Леони неуверенно поднялась на ноги. Складки зеленого платья струйками стекли к полу.

— Я не понимаю, мсье Бальярд. Я думала, что поняла, но теперь вижу, что ошиблась.

Она запнулась, только сейчас заметив, как опьянела. Все силы вдруг ушли на то, чтобы твердо держаться на ногах. Она придержалась за спинку стула.

— Но вы послушаете моего совета?

— Я сделаю все, что могу, — ответила она с кривой улыбкой.

Мысли ходили кругами. Она уже не могла вспомнить, что было сказано вслух, а что звучало только в ее полной шума голове.

— Ben, ben. Хорошо. Я рад это слышать. Хотя… — Он снова помолчал, словно заколебавшись, надо ли продолжать. — Если придет время, когда вам понадобится помощь карт, мадомазела, знайте вот что. Вы можете обратиться ко мне. Я вам помогу.

Она кивнула, и стены снова закружились в бешеном танце.

— Мсье Бальярд, — сказала она, — вы так и не ответили, что означает вторая надпись? На полу.

— «Fujhi, poudes; Escapa, non»?

— Да, эти слова.

Его глаза потемнели.

— «Бежать ты можешь, убежать не сумеешь».