Черт побери!
Макейди Вандеруолл обхватила себя руками, стараясь защититься от неослабевающего ветра. Налетевший шквал сорвал с ее губ проклятье и унес его прочь.
Черт побери!
Ветер хлестал по открытому пространству кладбища на самой вершине холма, трепал ее белокурую шевелюру, бросая волосы в лицо, вздымая и запутывая их, так что при каждом порыве они попадали ей в рот. Согнувшись под хлесткими ударами непогоды, она в ответ подняла воротник своего черного плаща армейского покроя, но это не спасало ее от гусиной кожи и не могло укротить ее густые, вздыбленные ветром волосы.
Затяжная зима сковала канадский западный берег, и весна все еще не отваживалась приподнять голову. Промерзшая земля под ногами Макейди смертельно тосковала по солнечному свету и теплу, но не находила их, по крайней мере сегодня.
В правой руке она крепко сжимала открытку и небольшой букетик бледно-желтых розочек, чтобы их не унесло ветром. Она принесла подарки для подруги. Сражаясь с непогодой, Макейди хотела почтить память Кэтрин Гербер, и, несмотря на гложущее ее чувство одиночества, в эту минуту она была не одна. Всего в нескольких метрах от нее в мини-вэне сидели ее отец Лес со своей подругой Энн Морган, терпеливо ожидая, когда она выполнит все, что собиралась. Макейди не задержится надолго. Через несколько минут родные отвезут ее в аэропорт, поскольку ей предстоит долгий перелет в Австралию.
Черт возьми, Кэтрин. Это ведь не вечеринка по поводу дня рождения, правда?
Макейди выдавила из себя улыбку, угасшую с первым же порывом ветра.
В мемориале на вершине холма имелась небольшая стена с мраморными досками, что обозначали места последнего упокоения незабвенных любимых, подвергнутых кремации. Во время многочисленных визитов сюда у Макейди, или Мак, как называли ее друзья, выработалась болезненная тяга: она вчитывалась в имена и даты на досках, сопровождаемые годами жизни покойных, не в силах оторваться от скорбных надписей. Генри Ли Томпсон: 1898–1984. Восемьдесят шесть лет. Джозефин Пэтрик: 1932–1984. Шестьдесят девять. Надпись на плите ее подруги располагалась в самом нижнем ряду справа, и Кэтрин оказалась одной из самых молодых в этой части колумбария. Когда ее убили, она была еще почти ребенком, ей едва исполнилось девятнадцать. Южнее, у ближайшего участка канадско-американской границы, Кэтрин уже имела бы законное право пить алкоголь, потому что сегодня ей исполнился бы двадцать один год. Сегодня день ее совершеннолетия. Мы закатили бы грандиозную вечеринку, подумала Мак.
Она наклонилась и вытащила из металлического держателя на плите Кэтрин сухие почерневшие розы, дав им упорхнуть из руки вместе с порывом ветра. Она проследила взглядом за тем, как они взлетели и скрылись среди надгробных камней в раскинувшейся внизу долине. Мак даже различила связывающую их белую ленточку. Этот букет она принесла в свой прошлый визит.
Может, я единственная, кто к ней приходит?
Она почувствовала невольную вспышку негодования по отношению к невнимательным приемным родителям Кэтрин.
Не трать на них свои мысли. Тебе предстоит обдумать гораздо более важную вещь.
Мак вставила свои цветы в держатель, мимолетно ощутив легкое чувство удовлетворения. Вот теперь у Кэтрин будут свежие цветы, яркие и веселые, те, что она любила. Желтые лепестки, похоже, стали единственным цветным пятнышком на целые мили вокруг: небо, кладбище, стена колумбария — все казалось серым и гнетущим.
Не плачь, черт возьми. Не надо.
Нужно сделать еще одну вещь. Макейди опустилась на колени на жесткие каменные плиты перед колумбарием, и через джинсы пополз холод, от которого немели ноги. Она на минуту наклонила голову, чтобы набраться решимости, и, сделав глубокий вдох, распечатала поздравительную открытку для Кэтрин.
ПОЗДРАВЛЯЮ С 21-М ДНЕМ РОЖДЕНИЯ!
Я скучаю без тебя, Кэт.
Твоя подруга навсегда, М.
Мак прижалась раскрытой ладонью к мраморной плите и на минуту закрыла глаза. Потом вставила распечатанную открытку в одну из рамок у плиты Кэтрин. Ветер все равно скоро унесет ее, но это лучшее, что она могла сделать. Она смяла конверт и опустила его в карман.
Теперь мне нужно идти.
Мак встала и отряхнула джинсы. Пора было лететь через полмира в Сидней, в Австралию, — для множества людей заманчивое путешествие, но то, что ее ожидало, вовсе не походило на каникулы. Макейди оказалась главным свидетелем обвинения в судебном процессе над садистом Эдом Брауном, человеком, на совести которого бессмысленные чудовищные убийства девяти молодых женщин. Он резал и расчленял тела своих жертв — и привлек к себе всеобщее внимание как живое воплощение зла. По всему миру сообщения о его злодеяниях выходили на первых полосах газет, с леденящими кровь заголовками. Он жестоко оборвал жизнь Кэтрин, да и сама Макейди оказалась на волосок от того, чтобы стать его следующей кровавой жертвой. Она пообещала своей погибшей подруге добиться справедливости в отместку за то, что с ней случилось. И хотя она уже не могла ничего исправить, все же сочла своим долгом выступить со свидетельскими показаниями на судебном процессе, чтобы помочь признать Эда Брауна виновным. После восемнадцати длинных и нелегких месяцев и для нее настало наконец время давать свидетельские показания в суде.
Мы упрячем его в тюрьму навсегда, Кэт. Больше он никому не сможет причинить зла.
Предстоящие испытания не станут легче, если она с головой уйдет в воспоминания о случившихся несчастьях. Сама мысль о пережитом была невыносима.
— Я люблю тебя, Кэтрин, — прошептала Мак. — Я обличу его ради тебя. Пожелай мне удачи.
Покинув колумбарий, она подошла к мини-вэну, заставив Леса и Энн, сидевших на передних сиденьях, прервать разговор. Отец без улыбки кивнул ей через запотевшее ветровое стекло, а Энн завела мотор.
Мак села в машину:
— Порядок, поехали.
Они молча тронулись, а Мак все смотрела в окно, расстроенная тем, что строчка букв, вырезанных на мраморе, может мало-помалу заменить некогда такие живые воспоминания о ее погибшей лучшей подруге. Время постепенно стирает из памяти воспоминания об умерших, даже если боль от их утраты еще свежа. Образы ее матери и Кэтрин неумолимо тускнели, дробились и становились неясными, подобно тому, как рассеиваются ночные видения при пробуждении. Они ускользали, словно тени, и она была больше не в силах их удерживать.
* * *
Ручной багаж Макейди стоял у нее в ногах, в руке она держала посадочный талон. Подняв высокий ворот свитера до самого подбородка, она плотно запахнула пальто. Ее кожа все еще ощущала ледяной ветер, разбивавшийся о мраморную доску Кэтрин в колумбарии. Мак смутно осознавала, что некоторые прохожие в терминале аэропорта поглядывают на нее. Отец и Энн тоже смотрели на Мак, но их лица выражали скорее сочувствие, нежели любопытство.
— Не волнуйтесь, со мной все будет хорошо, — сказала она, подумав мельком, верит ли кто-нибудь, в том числе и она сама, в фальшивую самоуверенность этой фразы.
Высокие каблуки прибавляли ей роста, и глаза Мак оказались вровень с темно-голубыми глазами отца. Лес Вандеруолл в свои шестьдесят с хвостиком выглядел еще весьма привлекательно, несмотря на то что последние два года состарили его лет на десять. В настоящее время он сильно побледнел, так как страдал от обострения пептической язвы, что не вызывало удивления, учитывая предстоящее участие его дочери в процессе по делу об убийствах. Последние два года для них обоих были полны несчастья. Конечно, в этом не было ее вины, но Мак все же чувствовала себя каким-то образом ответственной за это. Одной только смерти Джейн было более чем достаточно. А тут еще этот случай.
Какой тревожный взгляд. Черт возьми, папа, не смотри на меня так.
— У тебя все сложится хорошо, Мак. На самом деле, у тебя все сложится даже лучше чем хорошо. Ты — одна из самых сильных молодых женщин, которых я знаю.
Эти слова произнесла Энн Морган. Практикующий психолог изображала бравую улыбку, а ее достойный восхищения дух невозмутимости передавался окружающим. Маленькая и полная, с короткой модной стрижкой и теплыми карими глазами — обманчиво мягкая внешность скрывала острый интеллект и сильную волю. Одну руку она успокаивающим жестом опустила на ладонь Леса, замкнутого и напряженного. Близкие отношения между Лесом и Энн расцвели за последние несколько месяцев. Отец прибавил в весе, потерянном после смерти Джейн, матери Мак, не устоявшей в смертельной схватке с раком, и на его лице вновь стала появляться редкая улыбка.
Слава богу, что теперь, когда мама умерла, он не одинок в своем большом доме. Слава богу, что Энн вернула к жизни его опустевший внутренний мир…
— Спасибо, — ответила Макейди. «Ты и сама очень сильная», — подумала она.
— Только подумай, какой вес придадут обвинению твои показания. Его приговорят к пожизненному.
Всем своим существом Мак надеялась, что именно так и будет.
— И тогда ты сможешь жить своей собственной жизнью, Мак. Ты получишь ученую степень, и все будет позади. — Энн придвинулась к Макэйди и нежно пожала ее руку. Та в ответ порывисто и крепко обняла ее.
— Это будет здорово, — ответила Мак. Ее диссертация подвигалась туго. Вся ее жизнь словно зашла в тупик. Если повезет, ее путешествие положит конец печальному периоду ее жизни, и она сможет наконец двигаться вперед.
О, папа. Она повернулась, чтобы обнять Леса. Какое бледное у него лицо.
Инспектор уголовной полиции, ныне уже на пенсии, Лес, будучи представителем старой школы немногословных сильных мужчин, как всегда, переносил происходящее стоически. Его бледный вид больно ранил Мак, так же, как и его напряженный взгляд. Он должен ко всему относиться проще. Мак ненавидела, когда он так хмурился. Она знала, что зачастую сама давала для этого повод. Тереза, ее младшая сестра, никогда не заставляла отца хмуриться. И уж точно не из-за Терезы у отца язва… Тереза со своим покладистым мужем и веселой дочкой-попрыгуньей. Тереза, которая никогда в жизни не совершила ни одного плохого или рискованного поступка. Иногда Мак сомневалась в том, что они родные сестры.
Все хорошо, папа. Еще немного, и этот кошмар кончится.
Отцу отчаянно хотелось поехать в Сидней вместе с ней, и он бился за это до последнего, но доктор Оленски не позволил. Если бы Лес на протяжении года следовал всем его предписаниям, возможно, курс антибиотиков уже излечил бы его. Куда там. Лес Вандеруолл, в былые времена самый грозный инспектор полиции острова Ванкувер, никогда не подчинялся чужим приказам. Стресс усугубил застарелую болезнь, и вот уже несколько недель ему грозила опасность возможной хирургической операции.
— Я должна идти, — объявила Макейди, взволнованно оглянувшись на надпись «Международный аэропорт Виктория. Выход на посадку».
Слово «международный» не совсем соответствовало действительности. В отличие от огромных аэропортов, наполненных многонациональной толпой богатых завсегдатаев модных курортов, направлявшихся в самые отдаленные уголки мира, аэропорт Виктория мог считаться международным только благодаря нескольким рейсам в Сиэтл продолжительностью около сорока минут. При взгляде на эту надпись Мак казалось, что покинуть спокойный остров Ванкувер, благословенный дом ее детства, невыносимо тяжело. Она полетит на другой континент, чтобы оказаться в центре внимания прессы. Ей предстоит пройти суровое испытание в суде. Ей придется давать свидетельские показания, а он будет сидеть на скамье подсудимых всего в нескольких метрах от нее. Он будет совсем рядом, в одной комнате с ней.
К Эду Брауну — проходите сюда.
Если бы пуля Энди прошла чуточку левее, все было бы кончено. Но эти пустые мысли не приносили ничего, кроме чувства разочарования, и прямиком вели Мак к еще одному обстоятельству, о котором ей лучше не вспоминать — к безнадежно запутанным отношениям с детективом Энди Флинном.
Садись в самолет, Мак.
— Мне действительно пора на посадку. — На этот раз она говорила искренне. — Увидимся примерно через неделю. Папа, пожалуйста, не волнуйся так и делай все, что велит доктор, хорошо? — Лес уныло кивнул. Стоявшая бок о бок с ним Энн тоже кивнула Мак, словно обещая, что лично проследит за тем, чтобы ему стало лучше. — Очень скоро все закончится.
— Удачного полета.
— Непременно. Все будет хорошо. — Она еще раз сердечно обнялась с родными. — Передайте за меня привет Терезе. — Ее сестра не приехала в аэропорт, дело обычное. — Надеюсь, день рождения Коннора широко разрекламирован.
Приближался великий день — восемнадцатилетие Коннора, сына Энн. Хорошо, что Энн будет помогать в его организации. Отношения еще не окрепли, ведь Энн развелась с отцом Коннора всего пару лет назад. Мак было интересно, что теперь Коннор думает об ее отце. Может быть, опасается его?
— Скоро увидимся, — кивнула Энн.
Наконец Мак убежала, посылая театральные воздушные поцелуи и помахивая рукой, сложенной «ложкой», — изображая королеву, приветствующую подданных.
— Я вас люблю, — глядя себе под ноги, приглушенно пробормотала Мак, изо всех сил стараясь сбросить напряжение. Она завернула за угол, чтобы пройти через охрану. — Все пройдет хорошо. Как прогулка в парке.
— Что вы сказали, мэм?
Охранник с носом картошкой смотрел на нее блестящими глазами, моментально окинув восхищенным взглядом ее фигуру и вернувшись к лицу. Возможно, он даже не осознавал, что делает — как и того, что она это заметила.
— Так, ничего, — вежливо ответила Мак. — Просто бормочу себе под нос.
Она поставила ручную кладь на конвейер, проследила, как та исчезла в рентген-установке, и направилась мимо охранника к раме интраскопа.
— Эй, какой у вас рост? — Охранник приподнялся на цыпочки, слишком близко придвинувшись к Мак (чем вызвал у нее чувство неприязни), явно довольный тем, что стал одним из пятидесяти тысяч людей, уже высказавшихся о ее необычном росте. От него пахнет пикулями и потом.
— Шесть футов с небольшим. А в вас сколько? Пять футов семь дюймов?
— Вы угадали, дорогая, — кивнул тот. — А я люблю больших женщин. — Он качнулся в ее сторону. Да, точно, консервированные пикули. Очаровательно.
— Знаете, Национальным центром статистики установлено, что средний рост мужчин — пять футов и девять дюймов. — Мак смерила его нарочито придирчивым взглядом. — Г-м-м, до среднего не дотягиваете… — С этими словами она прошла через металлодетектор, подхватила сумку, выехавшую из рентген-установки, и без дальнейших задержек направилась на посадку.