Франсуаза распахнула двери в свои апартаменты.

Симона переминалась с ноги на ногу у порога гардеробной — то была целая вселенная желания и излишеств, любви и ненависти, зависти и одержимости. Ее длинные ресницы бросали озорные тени на щеки, а веснушки на шее в свете канделябров отливали золотом. На ней были бриджи для верховой езды, высокие сапоги до колен, а к поясу была пристегнута кобура, в которой покоился револьвер.

Симоне исполнилось шестнадцать, и наконец-то ее пригласили взглянуть на «Серальо», таинственную и мистическую кровать ее матери. Она проявляла полнейшее безразличие к профессии, которую не уважала, равно как и не собиралась ею заниматься, впрочем, любопытство, вызванное знаменитой кроватью, соблазнило ее принять приглашение.

Почтовые открытки с изображением кровати продавались в концессионных киосках по всей стране. Газеты наперебой писали о чувственных и возбуждающих свойствах кровати. О том, как известный фотограф, который обычно брал за свои услуги по нескольку тысяч франков, вдруг вызвался чуть ли не бесплатно сфотографировать ее. Должно быть, его тоже замучило любопытство, решила Симона, вспоминая длительные и оживленные дискуссии бабушки и матери. В конце концов они сошлись на том, что снимок, сделанный столь известной личностью, не подрывает, а наоборот способствует повышению репутации кровати как символа плотских утех. И они оказались правы. «Серальо» приобрела широкую известность среди мужской части парижской аристократии, особенно среди тех, кому выпало счастье хотя бы разок понежиться в ее шелковых объятьях. Во времена правления мадам Габриэль слава кровати как замечательного стимулятора и возбудителя распространилась далеко за пределы Парижа, достигнув самых отдаленных городков и провинций. Когда на престол взошла Франсуаза, передаваемые шепотом легенды о мистических свойствах и атрибутах «Серальо», приправленные перцем сплетен завистливых жен и любовниц, заполонили салоны и балы, клубы и казино…

Симону приветствовали задрапированные атласом и шелками стены, декорированные изображениями фантастических птиц, роскошный шкаф с великолепными платьями, изысканная обувь и разноцветные зонтики. Ее фигурка отразилась в полированном блеске двери в дальнем конце комнаты, за которой скрывался будуар матери. От предвкушения чего-то необычного по коже у девушки побежали мурашки.

Почему все-таки кровать «Серальо» притягивала и манила ее в свои гигантские объятия? Ее взгляды отличались от идеологии Франсуазы, которая презрительно относилась к понятиям любви и замужества. Разумеется, она вольна была повернуться и выйти вон. Живя со своими матерью и бабушкой, она узнала более чем достаточно об их жизни. Будь она лунатичкой, привыкшей бродить с крепко зажмуренными глазами, даже тогда она не смогла бы не заметить постоянной атмосферы ожидания ласк и прелюбодеяния, царившей в самом замке и вокруг него. Все начиналось с грохота колес прибывающего экипажа, льстивого шепотка очередного поклонника за спиной Франсуазы в фойе, сладострастного целования рук мадам Габриэль у подножия огромной роскошной лестницы и бесстыдной лести наверху. А когда Симоне случалось проходить под окном Франсуазы, она пыталась угадать, кто из любовников бесконечно вздыхает, кто от души смеется, а кто не может удержаться от плача.

Ее сексуальное образование завершилось после прочтения одного памфлета по совету матери — по словам Франсуазы, это лишнее доказательство того, как особи мужского пола обращаются со своими женщинами. К своему изумлению, Симона узнала, что огромный пенис гигантского сухопутного слизняка застревает в самке во время полового акта, после чего она его отгрызает. Самцы львов способны совокупляться по сто пятьдесят семь раз с двумя разными самками в течение одного часа. Во время оргазма самцы пчелы домашней взрываются, оставляя свои гениталии в матке, чтобы исключить последующее спаривание. У слонов во время гона — периода сексуального бешенства, длящегося четыре месяца — наблюдается неконтролируемое мочеиспускание и образование газов, и пенис у них приобретает зеленую окраску из-за повышенной кислотности мочи.

Франсуаза порхала по своей гардеробной, ее обнаженный силуэт угадывался под слоями тончайшего газа. Она заглядывала в выдвижные ящики, открывала шляпные коробки, извлекала на свет атласные ночные сорочки и небрежно отшвыривала их в сторону.

— Симона, отстегни свой пистолет и вылезай из бриджей. Неохотно повинуясь, Симона надела фисташково-зеленый воздушный пеньюар, весь в складочках и рюшах, доходивший до лодыжек. Франсуаза лихо заломила ей на кудрях широкополую дамскую шляпку с оранжевым кантом.

В гардеробную вплыла Эффат, femme de chambre, горничная-персиянка Франсуазы. Она двигалась со слоновьей грацией, настолько легко, насколько позволял ей вес и кривые ноги, и на ее могучем животе стонал и скрипел накрахмаленный передник. Она провела рукой по кончикам своих пепельно-седых волос и закатила глаза. Ее зрачки, размером с булавочную головку, едва заметные в огромных выпученных глазных яблоках, производили обманчивое впечатление слепоты. Но от ее взора не ускользало ничего, ни малейшей детали.

Альфонс встретил Эффат во время одного из еженедельных походов на рынок. Круглый год здесь стоял ряд тележек торговцев фруктами, орехами и сыром. Она рылась в сваленной кучей треске. Выбрав самую большую рыбину, она внимательно осмотрела ее глаза на предмет свежести, понюхала чешую, не пахнет ли дурно, и пощупала желудок, который должен быть твердым. И там же, не сходя с места, дворецкий предложил ей работу в шато Габриэль. В тот момент она работала у одного персидского семейства, приехавшего в Париж на каникулы, и уже одна мысль о том, что ей придется отказаться от своей национальной еды, была достаточной причиной, чтобы сказать «нет». Но дворецкий не сдавался, неделю за неделей он уламывал ее, и его посулы становились все более и более щедрыми. Тем временем он сумел убедить мадам Габриэль в том, что персиянки умеют готовить всякие экзотические блюда и что более изысканных яств на свете попросту не существует. И вскоре сочетание притягательности Сены, недавно изобретенного электрического освещения, роскошных женщин и французских деликатесов, которые, если следовать ее странной логике, должны были помочь персиянке избавиться от лишнего жира на мощных бедрах, оказалось непреодолимым. Эффат не только стала полноправным членом семейства, которое, помимо всего прочего, давало ей обильную пищу для сплетен, но и вышла замуж за сторожа, став и вовсе незаменимой. Отныне ее холодный взор проникал в самые сокровенные мысли ее госпожи, заглядывая в такие уголки, куда самой Франсуазе не было доступа.

Служанки, фрейлины, ливрейные лакеи, все они соперничали за право исполнить самый незначительный каприз Франсуазы. Большая часть дня уходила на подготовку к ее вечерам. Полдень начинался с того, что она подолгу отмокала в чугунной ванне, добавив в воду успокаивающий нервы бальзам Сары Бернар, камфару, морскую соль и тинктуру валерианы. Пока Франсуаза смывала с себя следы усталости от прошлой ночи, Эффат умащивала ее прямые волосы травяными масками, втирала в кожу смягчающие питательные кремы. В оставшееся до вечера время она разбрасывала розы в стиле драматической актрисы немого кино. Но ум ее отнюдь не бездействовал. Каждое мгновение бодрствования было посвящено анализу анатомии ее последнего любовника и разработке новых способов доставить ему удовольствие.

— Эффат, этот пеньюар не годится, — заявила Франсуаза, окуная пальцы в баночку с бальзамом для губ. — Пусть она примерит вот эту юбку и, oui, корсаж. Может быть, еще шапочку с опушкой из горностая. Что скажешь, Симона?

— Они ужасны, — Симона была явно раздосадована. Целый час пришлось потратить на одевание и раздевание, а она даже одним глазком не взглянула на будуар.

— Ага! Вот это тебе определенно понравится. Эффат, depeche-toi.

Эффат молча кивнула головой, не выражая ни неодобрения, ни согласия, проковыляла к платяному шкафу и выбрала robe de bal, с облегающим корсажем и подолом с оборками.

Симона ощутила острое желание сотворить что-нибудь хулиганское с платьем стоимостью в тысячу шестьсот франков, которое ее мать надевала, чтобы побывать в Театре-варьете. Платье должно было быть простым и функциональным — оборки затрудняли движение, парадный корсет напоминал броню средневекового рыцаря, а кринолин заставлял чувствовать себя мумией. Удобнее всего ей было в сапогах и брюках, которые не стесняли движений и с которыми кобура с револьвером смотрелась вполне уместно.

На petit costume она еще могла бы согласиться.

Но только не на то ужасное платье, которое держала на вытянутых руках Эффат. Только не это. Как бы ей хотелось оказаться сейчас верхом на лошади, исследуя долину Африканской циветты вместе с Сабо Нуаром, ее другом и по совместительству помощником конюха, отличавшимся столь же свободным нравом и непредсказуемостью, как и жеребцы, за которыми он ухаживал и которых объезжал.

— Будь осторожна, Симона, — предостерегла ее Франсуаза, раскрывая веер из павлиньих перьев — фантастическое творение самого месье Римбо. Она принялась обмахиваться веером, кивая головой с таким видом, словно это она выбрала платье, а вовсе не Эффат.

Симона влезла в платье, наступила прямо на шов оборки, споткнулась и полетела головой вперед на кушетку.

Франсуаза вскрикнула.

Эффат бросилась спасать то, что еще можно было спасти.

Увидев лицо матери, Симона изрядно перепугалась и попыталась высвободить каблук. Носок ее сапога запутался в подоле, и тот разорвался с негромким треском. С девушкой случился приступ нервного смеха.

Франсуаза стукнула ее веером по лбу, утешая себя мыслью, что от платья все равно пришлось бы отказаться, поскольку она уже надевала его. Да, каждый благородный состоятельный дворянин восхищался ею в этом наряде.

— Как только я покончу с тобой, Торопыжка, — со вздохом изрекла она, прикрыв губы веером из павлиньих перьев, — ты будешь разбивать сердца, а не ломать собственные лодыжки.

Прозвище, которым в сердцах наградила ее мать, не осталось незамеченным Симоной, пока та сражалась со складками платья, пытаясь снять его через голову и окончательно запутавшись.

— Этим платьям место в музее. Я выгляжу в них совершенной дурочкой, — выпалила она.

«А ведь это правда», — с удивлением подумала Франсуаза.

Они были хрупкими женщинами — она сама, мадам Габриэль и Симона. Поэтому им приходилось прилагать больше усилий при выборе своих нарядов. Тем не менее мужчины предпочитали маленьких женщин. С такими женщинами мужчины чувствовали себя выше, сильнее. Впрочем, большинство мужчин — создания крайне импульсивные, требующие моментального удовольствия — не отдавали себе в этом отчета. Но Франсуаза была истинной дочерью мадам Габриэль и, подобно ей, могла уловить запах розы еще до того, как будет посажено семя. Certainement, она была достойным отпрыском хитрой и коварной мадам Габриэль. Женщины, которая приручала королей. Идола своего времени. И таковой же была и она, Франсуаза д'Оноре — во всяком случае, пока ей удастся сохранять свою молодость.

Задумавшись о неизбежной старости, она повертела в руках веер, похлопала себя по щеке и швырнула его через всю комнату. Таким женщинам, как она, старость давалась нелегко. В тридцать лет опасность ступить на путь, ведущий вниз, возрастала. Из шкатулки она вынула нитку жемчугов и примерила их на шею, а потом приложила к волосам. Прищурившись, она рассматривала пару сережек, а затем показала их Симоне.

— Дешевый подарок от дешевого мужчины. Болван решил, что я не отличу стекло от добытых на руднике бриллиантов. — Она небрежно уронила сережки в коробочку со шпильками и булавками для волос.

Симона вытащила сережки и приложила их к мочкам ушей. — О, поп, поп, нет, ни в коем случае! — воскликнула Франсуаза. — Дурной вкус — это погибель для женщины. — Она порылась в своей сокровищнице и извлекла на свет божий ограненный изумрудно-зеленый бриллиант в десять карат. — А вот это подарок твоего отца.

При упоминании графа Мирфендереску, баварца, причинившего ей невыносимые страдания, в глазах у нее появился стальной блеск. Когда он сбежал от нее с какой-то мерзкой гризеткой, занимающей к тому же низкое положение, в течение всех девяти месяцев беременности Франсуаза искала утешения на «Серальо». И хотя он представлялся графом, на самом деле был простым парфюмером и сумел покорить ее тем, что доводил до безудержного оргазма всякий раз, когда откупоривал один из своих флакончиков с духами. После того как она потеряла его, своего amant en coeur, она больше никого не любила. Она протянула кольцо с изумрудом своей дочери.

— Оно намного лучше этих дешевых сережек.

— Нет, — упрямо ответила Симона, застегивая сережки. — Мне не нужно кольцо от него. Лучше я буду носить эти серьги.

— Pauvre Симона, бедняжка, — с надрывом вырвалось у Франсуазы. — У тебя такой богатый выбор, та chere. He соглашайся на меньшее и не останавливайся на полпути. Ты намного красивее меня или твоей бабушки. Мужчины с радостью отдадут жизнь за право зарыться лицом в твои кудри. Дай им то, что они заслуживают, — боль и еще раз боль. — Она встряхнула головой, словно для того, чтобы привести мысли в порядок. — Впрочем, нельзя лишиться того, чего пока не имеешь. За дело. Тебе предстоит многому научиться, Торопыжка.

Пока Франсуаза разглагольствовала, и не в последнюю очередь потому, что ей доставляло удовольствие слушать соб-ственный голос, а Симона старалась скрыть растущее нетерпение, Эффат успела примерить на девушку наряд, который Франсуаза надевала для прогулок в Булонском лесу. Она произвела такой фурор, что граф Валуа де Медичи и герцог Суассон на протяжении нескольких месяцев настойчиво добивались ее внимания, осыпая подарками, пока, наконец, ей не надоела их мелочная ревность и она не отправила обоих обратно к их фригидным супругам.

Атласные бриджи приятно холодили промежность Симоны, а отделанный кружевами корсаж сдавил ее грудь. Она уже совсем собралась было махнуть рукой на «Серальо» и забыть о ней, когда Франсуаза, поманив ее белой ручкой, пригласила вступить в пределы чувственной вселенной.