Больше не было ни хаоса, ни криков, от которых кровь стыла в жилах. Она не двигалась, и ей было холодно, ужасно холодно. Все ее тело конвульсивно вздрагивало. Она лежала лицом вниз, поверхность под ней была болезненно острой, твердой и странно подвижной. Все вокруг было покрыто водой. Она попробовала пошевелиться, и ее тут же вырвало, горький вкус соли стоял у нее в горле. Она находилась уже не на корабле, а на берегу. Опираясь руками о неприветливую гальку, она попыталась подняться, но тут же рухнула опять, издав крик боли. Все ее тело как будто истоптали лошади. Она попробовала еще раз, теперь уже медленнее. Ее одежда прилипла к телу, тяжелая и неудобная, кожа на руках и ногах была содрана до кости.

Когда Иден наконец начала приходить в себя, она услышала доносившиеся со всех сторон грубые крики. Мужские голоса, выкрикивавшие какие-то команды, пронизывали ночную темноту, им отвечали другие, восхищенные и торжествующие. Инстинктивно она поняла, что лучше уйти отсюда, но, когда она подняла руки, чтобы откинуть со лба слипшиеся волосы, рядом захрустела под чьими-то ногами галька, и на ее плечо опустилась тяжелая рука.

Кипрский солдат был восхищен. Это был великолепный трофей. Большинство выброшенных на берег франков были солдаты вроде него, и брать у них было нечего. Кроме того, почти все они умерли, так что нашлось всего несколько человек, за которых можно было получить выкуп. От этой пленницы можно было поиметь гораздо больше, чем только одежду, хотя если раздеть ее, то удовольствие тоже будет немалым, судя по тому, что открылось его глазам в слабом свете проклятой луны.

— Эй! Дмитриос! — позвал он своего командира. — Иди сюда, смотри, что я нашел!

Иден разглядела массивный силуэт — ноги расставлены, руки упираются в широкие бедра. Лицо, кажется, бородатое, и она уловила блеск зубов, когда он улыбнулся, очень довольный своим трофеем.

— Что там? Золото? — с надеждой спросил командир, быстро направившись к ним. Запыхавшись, он остановился рядом с первым. После краткого осмотра он произнес на незнакомом Иден языке:

— Неплохо, молодой Акис. Но эта штучка не простая солдатская шлюха! — Он усмехнулся. — Если ее отмыть, она вполне сгодится офицеру. Пойдем, моя полуутопшая кошечка. Посмотрим, удастся ли сделать из тебя мягкую, пушистую киску.

Они не слишком грубо подняли ее с двух сторон на ноги, и она, благодарная хотя бы за то, что ее не оставили здесь умирать, отправилась, поддерживаемая под руки, в более гостеприимную часть побережья. Пока они шли, Иден заметила, что весь берег был заполнен двигавшимися тенями — киприоты занимались сбором трофеев.

Повернув голову к морю, она разглядела темный силуэт одного из кораблей, вставшего на якорь как раз у кромки зазубренных скал, пересекавших маленькую бухту. Она молилась, чтобы это оказалось то судно, где находилась Беренгария и Джоанна, и чтобы они были целы и невредимы. Разбитые останки двух других галер, выглядевшие крайне неестественно в холодном свете луны, торчали среди скал, словно изломанные кости двух несчастных скелетов, давно лишившихся плоти. Она заметила огонек, который мигнул, а затем загорелся ярче на палубе того судна, которое осталось на плаву, и надежда в ней окрепла. Возможно, ее подруги живы, а с ними Жиль и перепуганный Балан. Ей оставалось только надеяться.

Подталкиваемая захватившими ее вояками, Иден повернула в сторону оскверненного пляжа. За ним поднималась темная громада необъятного утеса, тянувшегося так далеко, насколько хватало глаз. Поскольку на его вершине светилось множество огней, было понятно, что они потерпели крушение около какого-то большого города, и, если последние вычисления их капитана были верны, то это должен быть порт Лимассол, — как же близко они были от того, чтобы оказаться в его безопасной гавани.

Иден громко и отчетливо произнесла название.

— А? Да, правильно, красотка. Лимассол — город храбрецов, — довольно подтвердил старший. — Тебе понравится здесь, если ты будешь хорошей девочкой и не доставишь нам неприятностей. Ну а если нет, мы вскоре сами тебе их доставим. Все они будут не такие уж большие! — Иден не надо было знать языка, чтобы понять смысл сказанного по грубому хохоту, который последовал за этими словами. Дрожь, вызванная отнюдь не ее плачевным физическим состоянием, пробежала по всему телу. Но вслед за этим она ощутила в себе неожиданную решимость. Она не для того избежала посягательств барона Стакеси, чтобы стать забавой простых лучников или копейщиков. С максимально возможным при данных обстоятельствах достоинством она остановилась и повелительно, как ей казалось, подняла голову.

— Я — леди Хоукхест, — твердо заявила она, обращаясь к командиру и глядя ему прямо в глаза. — Я близкая подруга будущей королевы Англии и королевы Элеоноры, регентши Аквитании!

Двое дюжих молодцов тоже остановились и в недоумении уставились друг на друга.

Она шумно вздохнула и попробовала более доходчивое объяснение.

— Ричард Плантагенет, — объявила она, — Львиное Сердце.

Черные брови поднялись как по волшебству.

— А! — Они кивнули. — Львиное Сердце! — повторил один, с отвратительным произношением, но все же понятно. И потом смачно сплюнул.

Иден поняла, что нет смысла продолжать разговор. Она удовлетворилась тем, что, гордо держа голову, хотя все ее кости ныли, стряхнула с себя руки ее охранников и мрачно зашагала впереди них.

Они уже ушли с берега, оставив позади леденящую кровь картину смерти и разграбления, и карабкались теперь по извилистой тропинке, ведущей к вершине огромной скалы. Она видела, как впереди них двигаются охраняемые пленники, и не сомневалась, что сзади идут другие. Она взглянула вверх и в колеблющемся свете бесчисленных факелов, усеивавших вершины, увидела, что они приближаются к приземистым и грозным укреплениям огромного города.

— Лимассол! — торжественно повторил сержант, указывая на них.

Иден неожиданно вспомнила, что говорила ей о Кипре королева Джоанна.

— Исаак Комнин! — уверенно воскликнула она. На этот раз реакция совпала с ее ожиданиями: похотливые глаза сержанта округлились от почтения, а в глазах его подчиненного мелькнул страх.

— Отведите меня к Исааку Комнину, — с силой повторила она, указывая сначала на себя, а затем на высившиеся перед ними башни.

Между ее сопровождавшими возникла небольшая перебранка. Она продолжалась до тех пор, пока они не добрались до конца тропинки и прошли под железной решеткой, преграждавшей вход в крепость.

Если Иден и надеялась на немедленную встречу с самозваным императором Кипра, то ее иллюзии сразу же рассеялись. Вскоре после того, как она прошла через ворота, она очутилась в большом, слабо освещенном и дурно пахнувшем подземелье в компании дюжих пленников, которых выбросило на берег, кажется, со всех трех неудачливых королевских кораблей. Никого из них она близко не знала, хотя увидела несколько знакомых лиц. Никто не смог сказать ей, какова судьба принцессы, хотя все полагали, что из общего числа потерпевших кораблекрушение меньше всего людей было с королевского корабля.

Когда собрали всех пленников, они были подвергнуты обыску. Иден нашла это крайне унизительным, а двое ее охранников — очень приятным.

— Вот отличный золотой крест! — восхищенно воскликнул один из них, шаря по ее груди. — Было бы святотатством не поцеловать его. — И, гнусно улыбаясь, он стянул промокшее платье с ее плечей, так что замерзшие округлости ее грудей и остальное обнажившееся тело загорелось от мгновенного прилива крови. Собрав остатки сил, она ударила мерзавца кулаком по голове, он злобно ощерился и хотел продолжить свое занятие, но другой солдат, очевидно старший по званию, оттолкнул его и сам сорвал крест. Они оставили ее дрожащей от ярости и отвращения, образ Хьюго де Малфорса вновь возник перед ее мысленным взором.

Среди пленников поднялся гневный ропот, и кто-то крикнул: «Позор!» Офицер проигнорировал это выражение солидарности и дал короткие инструкции появившемуся в камере писцу в длинном халате, который притащил с собой небольшую доску для письма, подставку с чернильницей и гусиное перо. Писец, сгорбленный, суетливый человечек с затравленными глазами, подошел к ближайшему пленнику и ткнул его в грудь своим пером. Капитан стоял рядом, лениво вертя между пальцами крестик Иден, пока имена пленников заносились на лист плотной зеленоватой бумаги.

— Нам лучше назвать как можно больше наших владений и титулов, — предложил коренастый рыцарь, чье иссеченное шрамами лицо свидетельствовало о значительном опыте в этой области, так что к его словам следовало прислушаться. — Чем больший выкуп они будут ожидать от нас, тем дольше мы проживем. Если вам не повезло с землей и титулами в жизни, пусть их станет больше на бумаге. Ричард вытащит нас отсюда прежде, чем они сумеют докопаться до истины, клянусь честью.

Иден подумала, что когда дойдет до торговли, то здесь, скорее, сыграют роль ее дружеские узы, однако добавила титул баронессы Стакеси к своей родословной просто, чтобы потешить свое тщеславие.

Похоже было, что после переписки их оставят в покое. Солдаты четко повернулись кругом по команде капитана и строем вышли, а охранник, уходя, бросил последний похотливый взгляд в сторону Иден. В камеру швырнули связку шерстяных одеял, и железная дверь захлопнулась. Теперь мрачное, душное подземелье освещал единственный факел.

— Нам что, не дадут еды и питья? — сердито спрашивали многие.

— По всей вероятности, нет, — пробурчал покрытый шрамами рыцарь, отстегивая мокрый плащ и поплотнее заворачиваясь в одеяло. — Но похоже также, что нас не собираются убивать или пытать. За что я предлагаю возблагодарить Господа, а затем укладываться спать.

Совет старого крестоносца снова пришелся к месту, и, взяв одеяло, которое с робкой улыбкой протянул ей один из молодых рыцарей, Иден как можно плотнее закуталась в него и прилегла на твердом каменном полу. Было не очень-то удобно, зато не сыро, так что, хотя холод давал о себе знать, они все-таки сумели согреться, прижимаясь друг к другу и, подобно животным, делясь с соседом своим теплом. Если бы они могли забыть о боли во всем теле, разбитых лицах и пустых животах, то несколько часов сна безусловно пошли бы всем на пользу. Прежде чем закрыть глаза, Иден обратилась с короткой благодарственной молитвой к своей покровительнице, Святой Магдалине: среди пленных она была единственной женщиной, причем достаточно привлекательной, но, если не считать кое-каких оскорблений, ей пока не причинили серьезного зла. Она помолилась, чтобы такой порядок вещей сохранился и в дальнейшем. На середине молитвы она уснула.

Утром она, к своему изумлению, была разбужена ни жалобами своих товарищей по несчастью, не грубыми руками стражников, а мягким прикосновением пухленькой и улыбавшейся девушки примерно ее возраста — темнокожей, с блестящими глазами и явно довольной возложенной на нее миссией.

— Ксанф, — прошептала девушка, указывая на себя. Затем Она сделала Иден знак подняться и следовать за ней. Иден протерла заспанные глаза. Полная тревоги, но сильно заинтригованная, она последовала за киприоткой, немедленно ощутив боль в суставах и мышцах. Иден помнила, что выглядит неважно: лицо грязное, нечесаные волосы свисали на плечи, платье превратилось в жалкие лохмотья.

Они прошли по галереям, поднялись по лестнице, попадая из холода темниц и подвалов в относительное тепло, где проходила основная жизнь крепости. Иден манили залитые солнечным светом приветливые комнаты, мимо которых они проходили. Наконец они остановились перед деревянной дверью, через каждое отверстие которой вырывались струйки пара. На стук ее спутницы дверь быстро открылась и захлопнулась, и Иден оказалась в белом горячем тумане, пропитанном ароматами дерева и цветов.

Королева Элеонора построила баню в своем дворце в Винчестере, устрашенная привычкой англичан жить и умирать, как она выражалась, «банными девственниками». Кипрская разновидность бани была гораздо Просторнее, с удивительным разнообразием всевозможных удобств. Здесь была горячая вода, от которой поднимался сильный пар, бившая с определенными интервалами через громадные полузатопленные трубы, наполняя широкие и неглубокие бассейны. В бассейнах нежились обнаженные женщины, головы которых покоились на подушках, разложенных вдоль бортиков. Их было трое или четверо, с кожей цвета полированного дуба, блестевшей в благоуханной воде. У всех были длинные черные волосы и широко поставленные, обрамленные длинными ресницами круглые глаза настоящих женщин Средиземноморья. Они неподвижно лежали, пока полдюжины девушек-прислужниц энергично терли их тела. Эти девушки, также обнаженные, если не считать узкой полоски ткани на бедрах, возбудили в Иден значительно больший интерес, чем их хозяйки, поскольку они были совершенно черными.

Если кожа пользовавшихся их услугами красавиц была цвета золотистого дуба, то сами они были цвета эбенового дерева. Иден раньше никогда не видела чернокожих людей и не могла отвести от них любопытного взгляда. Она нашла, что они очень красивы, вроде того, как может быть красива картина или резьба по дереву — на свой особый манер. Их волосы сильно курчавились и были подстрижены очень коротко, гораздо короче, чем у мужчин, тела их были длинными и тонкими, бедра не шире, чем худощавые ляжки. Губы были изумительной красоты — гордые и выпуклые под тонко очерченными ноздрями. Она догадывалась, что в их жилах должна течь мавританская кровь и что привезены они были, очевидно, с северного побережья черных африканских земель.

Они были очень увлечены своей работой, но, однако, постоянно чирикали и лопотали на своем варварском языке, пока скребли кожу своих хозяек серыми шершавыми камнями или протирали ее странными бесформенными предметами, напоминавшими бледные непривлекательные цветы, которые разбухали, впитывая воду.

Она посмотрела на Ксанф и указала на свое дурно пахнувшее платье. Девушка энергично кивнула, и через несколько секунд Иден тоже блаженно растянулась в громадном бассейне. Его прежние обитательницы немедленно затеяли вопросительную перекличку, вращая глазами и бросая быстрые взгляды то на нее, то на Ксанф. Иден предполагала, что они говорят по-гречески, хотя акцент был не похож на тот, который она слышала на Сицилии. Засмеявшись, она тряхнула головой, желая показать, что настроена дружески. Шум немного стих, однако быстрый поток вопросов не прекращался, на большинство из них Ксанф старалась отвечать, хотя и без особого успеха, что явствовало из покачивания блестящих голов.

Иден и раньше приходилось мыться с другими женщинами, и этот факт ее не очень смущал, однако она вскоре обнаружила, что все женщины, как черные, так и золотокожие, таращатся на ее тело, как будто она какое-то редкое и удивительное животное. Они смотрели с любопытством, но дружелюбно на персиково-золотистую кожу и на изящные очертания ее тела. Их очень заинтересовал цвет ее глаз и волос, особенно цвет треугольника волос на лобке — почти такого же оттенка, как и на голове. Одна из арабок-рабынь уделила этому месту особое внимание, втирая в кожу кедровое масло, широко улыбаясь и обмениваясь замечаниями со своими подружками. Ощущение было очень приятным, и Иден расслабилась под мягкими заботливыми руками, хотя почувствовала, что краснеет, когда немного позже две чернокожих девушки осторожно раздвинули ей ляжки и приступили к более тщательному массажу: их длинные чуткие пальцы бесстыдно возбуждали почти забытые ощущения. Ее сердце застучало как барабан, она пыталась отстранить их, но они только засмеялись и уложили ее обратно в теплую, ласковую воду. Еще одна скользнула в воду рядом с ней и, обхватив тело Иден сзади, поддерживала ее, одновременно лаская ей соски, так что они вскоре отвердели под нежными пальцами.

Она беспомощно дрейфовала между смущением и наслаждением, побуждением выпрыгнуть из бассейна и бежать в чем мать родила от греховных утех и желанием остаться на месте и позволить этим странным женщинам делать с ней то, что они хотят. Она отключилась, думая о Стефане.

Болезненные утренние ощущения растворились в шелковистой воде. Вдруг у дверей возникла суматоха, и рабыни замерли.

Парализованная смущением и страхом, Иден подняла испуганные глаза. Личность только что вошедшего не вызывала сомнений. Он носил, с той элегантностью, которую позволяло его слегка обрюзгшее тело, шелковую тогу, выкрашенную в императорский пурпур и богато расшитую золотом по краям. Венок из золотых листьев украшал его густые, блестящие черные волосы. Плоские сандалии, завязанные вокруг его толстых икр, тоже были из золота. Императора сопровождал стоявший очень близко к нему маленький, весьма хорошенький мальчик в венке из виноградных листьев. На нем была очень короткая туника, а в руках он держал лиру. Исаак Комнин легонько поглаживал мальчика по шее.

Иден не шевелилась, пока причудливая фигура подвергала ее всестороннему осмотру. Он небрежно приподнял палец. Рабыни легко подняли Иден, так что она оказалась стоящей по колено в воде перед двумя парами недвусмысленно взирающих на нее мужских глаз.

Исаак улыбнулся. Капитан не солгал ему. Женщина была высокой, статной и гибкой, словно кипарис. Ее груди были восхитительны, а бедра притягивали его чресла, заставляя кровь пульсировать внутри. Лицо ее было гордым и холодным, а облако волос, казалось, вобрало в себя весь солнечный свет. Он провел взглядом по ее глазам, губам и сладким изгибам ее тела и пообещал себе самое упоительное утро.

Иден стряхнула с себя оцепенение и протянула руки к девушке, которая стояла, держа в руках пушистое белое покрывало. Рабыня посмотрела на своего господина, он коротко кивнул. Иден завернулась в длинное покрывало, которое быстро впитывало влагу с ее тела. Затем император хлопнул в ладоши, и чернокожие прислужницы удалились, громко хихикая, через дверь в другом конце комнаты. Ксанф, кивая и робко улыбаясь, вышла последней.

Император уселся на одну из кушеток, установленных, в соответствии с римским обычаем, около бассейна, жестом предложив ей сесть рядом. У нее не было выхода. Ей пришлось окунуться в резкий запах духов, который был почти осязаемым.

— Миледи… Хоукхест, не так ли? — обратился он к ней; его французский был на удивление сносным.

Она кивнула, не осмеливаясь ответить вслух.

— Сядьте поближе. — Он протянул руку и потянул ее к себе. Теплое белое покрывало заскользило по кушетке.

— Не прячьте свое тело, оно очень красиво. — Он небрежно тронул ее покрывало. — Вы стояли как Афродита среди волн. Вам известно, что она была когда-то королевой Кипра?

Она не ответила. Он схватил ее руку, покрывало соскользнуло на скамью. Неожиданно он резко притянул ее к себе, прижимая ее грудь к своей. Она услышала свой стон, когда его руки завладели ее обнаженным телом. Она не чувствовала себя такой беспомощной с тех пор, как…

Содрогнувшись всем телом, она оторвалась от него, когда он впился своими теплыми, влажными губами в ее рот. Это было еще более невыносимо, чем ощущение твердых пальцев, шаривших по ее бедрам и ягодицам, груди и животу, словно ощупывая стать породистой суки. Он засмеялся от острого наслаждения, когда еще раз легко прижал ее к себе, а затем опрокинул на спину, глядя ей в лицо со смешанным выражением вожделения и злобы. Ей было ясно, что это человек, привыкший к моментальному исполнению его малейших прихотей. Глаза его за тяжелыми опухшими веками блестели, словно наполненные слезами, поэтому вид у него был одновременно и добродушный и отталкивающий. Его заросшая черными густыми волосами голова была огромной, нос мясистым, а цвет полных губ напомнил пленнице кусок сырого мяса. Тело было грузным, но еще сохраняло упругость, крепкие мускулы пока не превратились в жир. Он держал ее почти без всякого усилия. Влажными глазами он пожирал ее тело. Она безуспешно пыталась освободиться. Исаак нахмурился. Он велел женщинам подготовить ее. Он не должен был встретить сопротивление. Это утомляло.

— Если будешь сопротивляться, — мягко проговорил он, — я верну женщин, чтобы они тебя подержали. Как тебе это понравится? Или, может, ты предпочитаешь, чтобы это были стражники? Им это доставит большое удовольствие.

Потрясенная, она покачала головой, ее глаза наполнились слезами испуга и стыда. Она до последнего момента почему-то не верила, что этот ужас может случиться с ней еще раз. Теперь она молилась как никогда.

Исаак заставил ее вытянуться на кушетке. Он подложил ей под ягодицы подушку. Потом, стоя на коленях, сосал ее груди. Она лежала неподвижно. Но когда его настойчивый язык добрался до самых сокровенных мест ее прекрасного тела, Исаак начал испытывать некоторые затруднения. Последние дни этот старый враг все чаще тревожил его. В первые мгновения, когда он увидел девушку, которая стояла перед ним во весь рост, а капли воды скатывались с ее гладких боков и сосков тугих грудей, возбуждение мгновенно охватило его, он не мог дождаться, когда овладеет ею. А теперь он начинал понимать, что ему и в самом деле нельзя медлить ни минуты, потому что из-за проклятого фокуса, который могла выкинуть его пресыщенная плоть, он очень боялся, что не сможет взять ее. Слишком поздно — он проклинал сирийскую девку, которую взял себе на ночь, не говоря уже об этом чумазом мальчишке, которого он попробовал вначале, чтобы разжечь себе аппетит. Он уже не раз говорил себе, что не должен тратиться на таких молоденьких мальчиков; они не стоят той энергии, которую приходится на них расходовать. А уж девка обладала неуемной сексуальной удалью настоящей сарацинской шлюхи. Он с сожалением посмотрел на распростертое для жертвы тело Иден. Ощущая ее изумление, он накрыл ее купальным халатом.

С ней придется немного обождать. А тем временем она сможет сделать для него кое-что другое. С бесстыдством закоренелого развратника он поднял и поцеловал ей руку.

— Вы в самом деле прелестны, но… позже! — объявил он без тени стыда за свою оплошавшую плоть.

Ошеломленная, Иден села и надела халат.

— Я пришлю женщин, вам надо соответственно одеться.

Затем, в последний раз проведя взглядом по ее трепетавшему телу и огорченно моргнув длинными черными ресницами, он хлопнул в ладоши и вышел из комнаты, сопровождаемый улыбавшейся Ксанф.

Как он и обещал, женщины вернулись. Их улыбочек и смешков как не бывало. Иден гадала, понимали ли они, что она не осквернена похотью императора. Облегчение, охватившее ее, было так велико, что она улыбалась им, несмотря на их пособничество разврату. Возможно, «позже» так и не наступит, возможно, Ричард приплывет сюда быстрее, чем Исаак вновь вспомнит о ней. Без сомнения, у него на очереди еще много развлечений.

Желая полностью стереть в памяти последние события, она скинула халат и еще раз окунулась в бассейн. Немедленно услужливые руки были тут как тут, но на этот раз она решительно отвергла их излишнюю навязчивость и вымыла Себя предназначенным для соответствующих целей мягким предметом, напоминавшим непонятный цветок.

Вскоре она была полностью вымыта, умащена маслом и надушена, и рабыни предложили ей темный сладкий напиток в маленьких чашечках. Вначале она отнеслась к напитку с недоверием, но потом увидела, что все пьют его. Он взбодрил ее после купания и пришелся ей по вкусу. Она пыталась узнать у Ксанф название, но так и не разобрала невразумительный ответ девушки.

Когда Иден указала на свои перепутавшиеся волосы, глаза ее охранницы и проводницы ярко вспыхнули. Она щелкнула пальцами, и рабыня подала ей широкий гребень, сделанный из какой-то темной кости и инкрустированный серебром. Ксанф трудилась без устали, однако прошел час, прежде чем ей удалось расчесать спутанные морем пряди длиной в ярд. А Иден отдыхала под ее расторопными пальцами. Что бы ей ни предстояло в дальнейшем, в своем прежнем виде она чувствовала бы себя увереннее. Она надеялась, что по указанию Исаака ей дадут более приличную одежду, чем ее старое, изорванное бурей платье. Она была признательна за заботу о ее теле, хотя и понимала, что это делалось в основном не для ее удовольствия.

Наконец спутанная паутина ее волос была расчесана в ровные ряды. Ксанф с удовольствием наматывала пряди на пальцы и наблюдала, как они сами развиваются, когда их отпускаешь. Теперь она забрала купальный халат Иден и заменила его воздушным невесомым одеянием из тонкого небесно-голубого шелка, с небольшим вырезом на груди, стянутым золотым шнурком. Туалет дополняла короткая рубашка без рукавов, украшенная золотой вышивкой. Легкость и утонченность ее наряда привели ее в восхищение, а надев его поверх белой нижней рубашки, она уже не чувствовала холода.

Ее прежние спутницы вернулись, пока она одевалась, и теперь кивали и улыбались ей с явным дружелюбием. Иден не строила иллюзий по поводу их положения при дворе императора, однако они не были глупыми крестьянскими девчонками, равно как и прожженными шлюхами. Когда они растянулись на кушетках, поклевывая сладости с ярких жестяных тарелок и улыбаясь ей своими любопытными карими глазками, они напомнили Иден гревшихся на солнце тюленей, которых ей пришлось как-то видеть на побережье Англии во время одной из немногочисленных поездок за пределы Хоукхеста. Ей было известно, что Исаак Комнин женат. Мысль о том, что его жена, кто бы она ни была, наверняка знала о существовании бассейна, полного этих греющихся «тюленей», не вписывалась в круг привычных для Иден представлений. Она остро ощутила свою отчужденность.

Ксанф успела достать откуда-то длинную плоскую коробку, которую открыла с особой осторожностью. Внутри располагалось множество ячеек с краской всевозможных оттенков. Ксанф выбрала розовый тон, который начала аккуратно наносить тонкой волосяной кисточкой на щеки и губы Иден. Та, зная, что многие придворные дамы и сама королева Элеонора подкрашивают лицо, сидела спокойно, с интересом дожидаясь результата. Она не шевельнулась, даже когда Ксанф принялась за ее глаза, используя на этот раз другую кисточку и темно-зеленую, почти черную краску.

Когда девушка поднесла ей зеркало, Иден не узнала себя. Никогда ее кожа не казалась такой тонкой и не блестела так мягко, никогда глаза не были такими большими и таинственными, как теперь, после ворожбы этой кипрской колдуньи. Она не могла не восхититься своим новым обликом — она выглядела раскованно смелой… даже немного опасной. Улыбка промелькнула на ее губах; она выглядела женщиной, знавшей, как завоевать мир. Вдруг, по непонятной, но наверняка уж недоброй причине, перед ее мысленным взором возник образ Тристана де Жарнака, который с такой нестерпимой снисходительностью говорил о ее неопытности и бессилии. Ну а он, конечно, может все! Нахмурившись, она тряхнула головой.

Ксанф, которая очень гордилась своим искусством, понадеялась, что нахмуренные брови не имеют отношения к ее трудам, и нанесла последний штрих, тронув розовым маслом виски Иден и ложбинку на ее груди. Затем она с величайшей серьезностью несколько раз обошла вокруг, поправляя расшитую золотом безрукавку, и наконец тихонько запела, что было знаком ее полного удовлетворения. Потом, исправив кое-какие недостатки в собственном облике, она знаком показала, что пришло время покинуть купальню.

Когда они вышли из жаркой, наполненной паром комнаты, Иден вдруг охватило неприятное предчувствие. Куда ее ведут? Возможно, Исаак восстановил свою мужскую силу. Следуя за уютно покачивавшейся спиной Ксанф вниз по высеченным в скале ступеням, она ломала голову, что будет с ней и ее товарищами, находившимися в темнице. Она ничего не ела со времени кораблекрушения. Кормили ли других пленников? Насколько сурово собирается обойтись с ними император? Как много времени понадобится Ричарду, чтобы найти потерянную невесту? И как он поступит, когда найдет ее: поплывет дальше или выберет подходящий момент, чтобы освободить ее подругу и придворную даму?

Они поднялись по крутой лестнице и оказались в просторном зале, яркое убранство и размеры которого просто ошеломляли после мрачной тесноты подземелья и духоты банной комнаты. Зал был длинным, с высоким сводчатым потолком. С одной стороны он выходил на широкую крепостную стену, от которой его отделял ряд разных колонн с затейливыми пролетами в восточном стиле. Стены задрапированы янтарным сукном, вдоль них стояли скамьи, украшенные великолепной резьбой. На некоторых из них расположились смуглолицые люди, одетые в свободные туники из дорогой ткани. Другие стояли небольшими группками, разговаривали, пили вино и смотрели на море. Отсюда, из роскошных покоев, открывался живописный вид на бухту, оказавшуюся столь негостеприимной для английских кораблей. Многочисленные стражники, стоявшие по периметру зала, были одеты в короткие тоги с кожаными нагрудниками на манер римских солдат. Иден, к своему огорчению, заметила среди них ухмылявшуюся рожу своего вчерашнего обидчика. Он еще не заметил ее, поэтому она сочла за лучшее отвернуться в сторону моря, пока шла вслед за Ксанф через длинную комнату.

Сейчас оно было тихим, поверхность воды невинно поблескивала, ярко-голубая, как глаза ребенка. Королевская галера стояла на якоре на выходе из гавани, а немного дальше, к юго-востоку, на зубьях скал торчали жалкие останки разбитых судов. Иден от всей души помолилась за безопасность ее друзей.

В дальнем конце зала восседал во главе своего двора Исаак Комнин. Он развалился на широком пурпурном троне, возвышавшемся на помосте. Позади трона играл на своей лире очаровательный мальчик, виноградные листья по-прежнему украшали его голову. Несколько придворных советников, которых Иден уже видела раньше, окружали помост сидя или стоя, в зависимости от своего возраста и положения. Она предпочла не отвечать на их похотливые взгляды. Приближающаяся пленница привлекла внимание Исаака.

— Вы можете сидеть в моем присутствии, — великодушно предложил он.

Сержант принес низкий табурет, и она села, держась прямо и сложив руки на коленях; без тени улыбки она ответила на взгляд императора. Заинтересованные придворные примолкли.

— Есть кое-что, что вы могли бы для меня сделать, — без долгих проволочек заявил Исаак.

— В самом деле? — Она пыталась прочитать мысли на его приветливом, но непроницаемом лице.

— Изящная галера, появившаяся в моих водах… она принадлежит Ричарду Английскому. На ней находятся его невеста и его сестра, бывшая королева Сицилии. Я направил этим коронованным особам мое послание, приглашающее оставить сомнительные удобства их полуразбитого судна и стать желанными гостями. Однако леди Джоанна сочла нужным отказать мне, она попросила лишь пресную воду для находящихся на корабле и заявила, что предпочитает остаться там, где она есть. — Исаак нахмурился. Здесь, на Кипре, он создал идеальную империю. Она была богатой, прекрасной и неприступной и находилась под защитой самого великого султана Саладина. А он, Исаак Комнин, был ее абсолютным властелином.

Его обеспокоила весть о появлении в водах Средиземноморья огромного флота франкских галер. Но его озабоченность еще больше возросла после удачного прибытия корабля с Джоанной и Беренгарией. Исаак никогда не отказывался от выгодной сделки, а при наличии таких заложниц можно было с уверенностью рассчитывать на успех. И он очень хотел вытащить на берег эту королевскую рыбу, зашедшую в ее гавань.

— Вы известите королеву Джоанну, сообщите ей, что вы здесь в безопасности и довольстве и что ей следует принять приглашение и поскорее сойти на берег.

Иден не смогла скрыть иронической усмешки. Неужели этот вороватый, распутный деспот надеется, что она не задумываясь приведет своих друзей, а затем станет его наложницей?

Он продолжал:

— Нет ли при вас какой-нибудь безделицы, которую она смогла бы опознать? Что-нибудь уцелевшее после шторма?

Ее улыбка стала жесткой:

— У меня было кое-что… маленький золотой крестик, однако его забрал не шторм… а капитан вашей гвардии.

Вежливая маска немедленно выразила озабоченность, розовый язык огорченно щелкнул за выпуклыми зубами.

— Мне очень жаль это слышать. Я прикажу немедленно вернуть его вам.

— Нет нужды посылать такой знак, — мягко проговорила она, — я умею писать, и принцесса узнает мою руку.

Исаак был поражен.

— Неужели? Необычное достоинство для жителя Англии, а для женщины — просто неслыханное. Поздравляю вас. Сейчас принесут все необходимое для письма, — сказал он, не отрывая взгляда от ее груди и думая не о белых бумажных листах, а, скорее, о белых простынях.

Иден скромно ждала. Она ощущала на себе, как тогда в бане, направленные со всех сторон любопытные взгляды. Маленький музыкант сфальшивил, и император, повернувшись, дал ему затрещину. Мальчик расплакался и был отослан прочь. Вслед за этим вновь появился вчерашний писец, так же нагруженный переносной доской для письма, которую он поставил перед ней вместе с пергаментной бумагой, чернилами и песком.

Иден отдавала себе отчет, перед какой неприятной дилеммой она оказалась. Если письмо будет послано, возможно ли, что под его влиянием хитрая Джоанна забудет об осторожности и сойдет на берег? А если она откажется писать, какова будет ее участь в руках разъяренного Исаака? Если бы найти какой-то способ предупредить находившихся на галере, чтобы они не доверяли императору! Она осмелилась потянуть время, подбирая юбки, аккуратно снимая расшитую золотом накидку, как бы оберегая их от нечаянных чернильных пятен, и тщательно приглаживая волосы.

— Что я должна написать, ваше императорское высочество? — смиренно спросила она, впервые придав своему взгляду некоторое подобострастие.

— Я оставляю это на ваше усмотрение, главное — убедить их высадиться на берег. Если позволите, я хотел бы, однако, взглянуть на письмо, когда вы закончите. Я, — добавил он деликатно, — очень увлечен изучением языка франков и стараюсь не упускать любую подходящую возможность.

Его дипломатия вызвала у Иден улыбку. Улыбка стала шире, когда она медленно приступила к составлению послания. Иден придумала способ, не сложный, но который почти наверняка возбудит опасения у Джоанны и особенно у Беренгарии. Она склонилась над доской, не заботясь о том, что ее грудь в вырезе рубашки представляет соблазнительную картину для Исаака.

Работа пристального внимания; уже несколько недель она не держала пера в руках, но все же была уверена в своей каллиграфии. В свое время Стефан и отец Бенедикт хорошо ее обучили.

«Моей возлюбленной сеньоре, принцессе Беренгарии Наваррской, — писала она. — Я глубоко опечалена тем, милостивая госпожа, что я и многие другие пребывают в достатке и благополучии как гости его милости императора Кипра, а вы и достойная леди, сестра моего государя, королева Сицилийская, должны терпеть лишения, оставаясь на борту корабля. Поэтому осмелюсь просить вас отбросить ваши сомнения и присоединиться к нам для нашего успокоения. Ибо здесь вас ожидает поистине королевское гостеприимство, в чем я могу поклясться всеми святыми и прахом моего возлюбленного отца, сэра Хьюго де Малфорса, барона имения Стакеси, что в Кенте».

Добавлять в конце письма титулы и родословную было в порядке вещей, а у императора после ознакомления со списком пленников не было поводов сомневаться, что она в действительности дочь барона Стакеси, так как она заявила о наследовании этого титула. Теперь она благодарила небо за этот неожиданный порыв озорства. Без сомнения, у высокородных леди будет серьезная причина для раздумий. Она присыпала письмо песком и с улыбкой вручила его Исааку.

Он взял его и быстро прочитал.

— У вас прекрасный почерк, леди, и изложено все превосходно. Примите мою благодарность. А теперь вас проводят в комнату, которую вы будете занимать как моя гостья. Еду вам принесут прямо туда.

— Есть еще одно дело, ваше императорское высочество, — заколебалась Иден.

Исаак просиял:

— У вас есть желание? Говорите.

— Это касается пресной воды для галеры королевы Сицилии. Мне представляется, что вы обретете полное доверие к себе, если будете столь великодушны, и доставите туда воду.

Лицо императора вновь стало непроницаемым, глаза подернулись пленкой.

— Не сомневаюсь, что вы совершенно правы, миледи Хоукхест, — сухо проговорил он.

— Ну, тогда вы…

Улыбка вернулась, хотя менее лучезарная, чем раньше.

— Я уверен, что вам понравится ваша комната. Вопрос решен. Я надеюсь, к общему удовольствию. Ксанф в вашем распоряжении, когда появится малейшая необходимость услужить вам.

Ее недвусмысленно отсылали. Ничего не оставалось, как последовать за вечно улыбавшейся Ксанф. Ясно было, что Исаак не даст Джоанне воды — он намеревался выманить пассажиров галеры на берег, где они станут пленниками.

Комната, предназначенная для Иден, находилась в верхней части одной из крепостных башен. Ксанф провела ее внутрь и вышла, заперев за собой дверь. Иден подавила в себе бесполезный гнев, вызванный тихим скрежетом поворачивавшегося ключа, и огляделась. Просторная комната оказалась, как и пообещал Исаак, очень уютной — декоративная в пурпурно-золотистых тонах и устланная мягкими коврами. Главным предметом обстановки была громадная, богато украшенная кровать, стойки которой были покрыты резьбой, изображавшей занятых эротическими играми римских богов. Тяжелые шелковые занавеси были из тирского пурпура, толстый матрас набит мягкой шерстью, на нем лежали подушки и покрывала, расшитые драгоценным бисером. Кровать явно предназначалась для двоих, и у Иден не было сомнений, с кем ее придется разделить. Весь остаток дня она со страхом ожидала его появления. Он не приходил. К концу дня она немного расслабилась. Облокотившись на подоконник, она неотрывно смотрела сквозь шпалеры, закрывавшие оконный проем, к счастью, обращенный к морю. Она могла видеть даже королевскую галеру, стоявшую у мыса. Иден сказала себе, что каким бы страшным ни казалось ей ее будущее, до тех пор, пока она сможет видеть этот стойкий маленький кораблик, она будет сохранять надежду и присутствие духа.

Когда появилась Ксанф с тяжело нагруженным подносом, даже предполагаемые посягательства императора отступили на второй план. Она никогда не была так голодна. На подносе находилось блюдо с рисом, приправленным овощами и специями, перемешанным с сочными кусочками мяса, таявшими на языке. К нему было подано несколько пикантных соусов и тонко нарезанные ломтики хлеба, почти белого, с дырочкой посередине. Вино было крепким, яркого рубинового оттенка, оно отвлекло Иден от печальных мыслей. К тому моменту, когда она съела все, что смогла, закончив восхитительными свежими апельсинами, ее голова затуманилась, и она могла думать только о сне.

Она сонно вскарабкалась на кровать, и последнее, что она запомнила перед тем, как провалиться в забытье, было висевшее над ней большое, прекрасно отполированное зеркало, укрепленное на столбах балдахина, по которым скакали и преследовали друг друга толпы богов и богинь. Она встретила свой собственный удивленный взгляд и почти мгновенно уснула.

Сновидения, посетившие ее той ночью, были отрывистыми и бессвязными. Как ни странно, в них не присутствовал Исаак Комнин. Вместо него фигурировал Стефан, и она вместе с ним, в первые дни их супружества. Она видела дорогое сердцу лицо, плывущее над ней и озаренное любовью. Он был готов овладеть ею, каждая частичка ее изголодавшегося, истомившегося тела тянулась к нему… и вдруг он пропал. Стефана больше не было, его сменило другое лицо, сардоническое и отчужденное, его холодные застывшие черты отказывали ей в наслаждении… однако в глубине прозрачных глаз она различила какое-то обещание, которое было очень важным для нее, но которое она не могла понять. Она должна узнать, что все это значит! Должна! Но, увы, так же, как прежде со Стефаном, видение стало быстро расплываться, и лицо исчезло, прежде чем она сумела распознать черты или понять его намерения.

Когда, уже довольно поздно, она проснулась, хорошо отдохнувшая, она в первый момент не сразу сообразила, где находится: на корабле, на берегу или на холодном полу темницы — так быстро менялась ее судьба. Потом она увидела над собой отражение, и сразу же все стало ясно.

Итак, он не приходил. Иден вновь горячо поблагодарила святую Магдалину. Вскоре улыбавшаяся Ксанф подала ей завтрак. Вместе с хлебом, вином и холодным мясом на подносе находилась маленькая коробочка сандалового дерева. Заинтригованная энергичным кивком Ксанф, она открыла ее и ахнула от удивления. Внутри, на маленькой шелковой подушечке, лежали изумруды, которые Джоанна подарила ей в Мессине. Исаак, несомненно, забрал их из добычи, награбленной на берегу. Она не могла не восхититься игрой фортуны, которая вернула ей драгоценности. Рядом с ними она заметила тонкий свиток пергамента и немедленно сломала печать.

«Моя леди, я искренне огорчен, что некоторое время мы не сможем видеться. Я покидаю вас, чтобы подготовить остров к визиту вашего короля. Вы сможете получать любые удовольствия до моего возвращения, которое, я надеюсь, будет быстрым». Дальше следовала затейливая подпись Исаака.

Пока восхищенная Ксанф надевала драгоценные камни на ее шею и запястье, Иден обдумывала послание императора. Приготовление острова к визиту Ричарда могло означать только приготовление к войне. Она почувствовала укол страха. Поддерживаемый мечами ислама, Исаак вполне мог одержать победу в этой войне. А такую помощь он несомненно получит: для Саладина было бы чрезвычайно выгодным разгромить флот Ричарда прежде, чем тот достигнет Святой Земли.

Она поднялась с постели, подошла к окну и взглянула на голубую бухту. Галера по-прежнему виднелась позади недружелюбных скал. Глаза Иден расширились: что-то на галере изменилось. Радостно вскрикнув, она поняла, что стало по-другому. Джоанна подняла на главной мачте свой личный флаг. Это означало, что она на борту и пока флаг будет поднят, королева Сицилии будет там оставаться.

Переведя взгляд на берег, она увидела, что там тоже произошли изменения. Пустынную до недавнего времени полосу пляжа усеивали суетившиеся фигурки, каждая из которых трудилась с бешеным остервенением. Это были вездесущие гвардейцы Исаака, и они возводили что-то вроде стен из дерева и камня. Приглядевшись, она поняла, что они используют обломки английских кораблей и куски скал, упавшие сверху. Они складывали их в укрепления. Против кого? Конечно, не против моря. Похоже было, что Исаак намерен хорошо подготовиться к встрече гостей. Следующие несколько дней со все возраставшим страхом и огорчением Иден наблюдала, как поднимается стена на берегу. Эта стена становилась угрожающим символом безнадежности ее положения. День за днем она росла, лишая Иден надежды на освобождение.

Уже пошла третья неделя ее заточения, когда Иден начала от нечего делать прикидывать в уме различные способы побега. До сих пор у нее не было даже малейшей возможности. Ее все время держали взаперти. Даже для облегчения естества был предусмотрен закрываемый люк за занавеской в углу комнаты. Можно было предположить, что ей удастся побороть хрупкую Ксанф, но за дверьми постоянно дежурили трое вооруженных стражников. А если бы она вздумала выпрыгнуть из окна, то неминуемо разбилась бы насмерть на острых камнях. Попытавшись проникнуть в сточную трубу, она бы застряла и сгнила там, поскольку и люк и сам сток были слишком узкими.

Оставалась только дверь. И она могла лишь таращиться на эту преграду, словно ожидая, что деревянные доски оживут и откроют ей некую тайну.

Иден мрачно глядела на все еще кипевшую работу по возведению крепостного вала. Теперь солдаты складывали туда все, что попадалось под руку. В ход пошли сундуки, двери, стойки кроватей, настилы, статуи и куски корпусов древних кораблей — все это складывалось в кучу, а затем уплотнялось ударами железных колотушек.

Иден казалось, что это забивают гвозди в ее гроб. Ксанф, которая служила своей госпоже-пленнице с преданностью, напоминавшей о Хевайсе, и коротала недели напролет за обучением Иден греческому языку, не могла найти объяснения постоянной грусти последней. Она считала Иден счастливейшей, впрочем, так же и прекраснейшей из всех высокородных дам, которую так выделил сам император. Она все время старалась увести Иден от окна и предложить ей взамен зеркало, в надежде как-то отвлечь и развеселить ее, и была немного огорчена отсутствием интереса у своей подопечной к притираниям, духам, краскам и украшениям, которыми она надеялась ее соблазнить.

Но вот настал момент, когда долгая вахта наконец завершилась. Проснувшись утром 6 мая, Иден увидела флаг Львиного Сердца, радостно трепещущий на мачте галеры Джоанны. Сомнений быть не могло: король Ричард приближался.

Внизу на пляже активность достигла апогея. За воздвигнутыми укреплениями маршировали отряды кипрских солдат, грозно ощетинившиеся мечами и копьями. Некоторые размахивали кривыми лезвиями сарацинских мечей — скимитар. Один удар этого страшного оружия мог легко срезать волосок с головы человека или напрочь снести саму голову. В середине отряда верхом на великолепном жеребце двигалась плотная целеустремленная фигура — лиловый плащ развевался, голос звенел, выкрикивая команды. Исаак Комнин вернулся, чтобы возглавить оборонявшуюся сторону. Он выстроил своих людей в линию позади крепостного вала, который был теперь выше человеческого роста и в десять раз прочнее. Солнечные лучи вспыхивали на оружии и доспехах.

Движение на восточной стороне горизонта привлекло ее внимание. Приближался первый корабль английской флотилии — огромная каррака, ряды весел которой вспенивали воду, а палуба и надстройки были заполнены людьми, чьи длинные щиты ярко горели на солнце. Иден задохнулась от счастья и издала громкий радостный крик. Удивленная Ксанф поспешила к ней. Теперь море уже кишело кораблями: галеры, карраки, галеасы были увешаны флагами и вымпелами и заполнены готовыми к бою пехотинцами и лучниками.

— А-а-ай! — завопила Ксанф, крестясь одной рукой и удерживая свое покрывало другой.

— Это не дьявол, девочка, это всего лишь король Ричард, который пришел забрать то, что принадлежит ему. Если, конечно, он сможет, добавила она про себя, обозревая неподвижные ряды киприотов, мавров, турок и греков на берегу.

Ксанф, которая предпочла бы дьявола, чьи пути были ей ведомы, застонала и села на пол, раскачиваясь и бормоча молитвы и заклинания против злых сил.

Глядя на нее с добродушным сожалением, Иден вдруг почувствовала, что в голове у нее зреет новый план. Если судить по суете снаружи и по полной растерянности Ксанф, никто сегодня не будет особенно заботиться об охране пленницы.

Она не отрывала глаз от плачущей девушки, и ее план вырисовывался все четче.

— Встань, — резко произнесла она. — Снимай платье и плащ!

Ошеломленная, Ксанф прекратила плакать. Иден быстро сняла свое голубое платье, швырнула его всхлипывавшей девушке и бросилась к ящичку из сандалового дерева, где лежали краски для лица и небольшое бронзовое зеркальце. Кроме того, там лежали изумруды. Ксанф, привыкшая повиноваться и совершенно подавленная страхом перед Львиным Сердцем, которым мать пугала ее всего несколько лет назад, покорно сняла с себя одежду. Иден нанесла ореховую краску на лицо, шею и грудь, а также на руки и ноги. Затем подвела глаза, намазала ресницы черно-зеленым составом и придала губам темно-красный оттенок. Результат превзошел все ожидания. Она застегнула на шее изумрудные бусы, опустив их пониже на грудь. Подобрав сброшенное Ксанф платье, она быстро надела его. Потом плотно обвязала голову покрывалом, как не однажды делала Ксанф, и накинула сверху капюшон черной джеллабы.

Наконец Иден взглянула в зеркало. Ее было не узнать. Правда, она не очень походила на Ксанф, но все же надеялась, что сможет сойти за нее в общей неразберихе. Иден приложила палец к губам, взяла пустой поднос из-под своего завтрака и быстро направилась к двери, пока страх еще не сковал ее и она не передумала.

Сзади послышался стон Ксанф. Она все еще не оделась. Иден вернулась и встряхнула ее за плечи:

— Ты должна сидеть тихо! Должна!

Она не осмеливалась подумать о том, как Исаак может наказать девушку… но кто знал, кому придется уцелеть к концу дня и какое понести наказание?

Она укрыла дрожавшую девушку своим платьем, ободряюще улыбнулась ей и тихонько постучала в дверь, как делала Ксанф, когда хотела выйти наружу. Казалось, ключ будет поворачиваться бесконечно, скрежет терзал ее нервы. Дверь открылась. Иден проскользнула, не слишком быстро, мимо стоявшего в дверях стражника, низко опустив голову и держа поднос перед грудью. Он не мог разглядеть ее лица. Другой стражник стоял в начале лестницы. Он был поглощен созерцанием происходившего на берегу через узкое пространство между зубцами стены. Возбужденным голосом он позвал своего товарища, который вновь закрыл дверь, запер ее и присоединился к прерванному занятию. Иден тем временем уже спустилась до середины лестницы.

Один поворот. Другой. И вот она уже внизу. Перед ней оказалась низенькая дверь. Очевидно, она уже спустилась до уровня моря. А дверь, конечно, вела на берег.

Но нет, это было совсем не то место, где ей хотелось бы оказаться. Ей совсем не улыбалось очутиться в гуще сражения. Она предпочла бы остаться где-нибудь в замке, найти поблизости место, где можно было бы спрятаться и дождаться победы той или иной стороны. Возможно, ей даже удастся как-то пробраться на английский корабль. Это нужно было сделать быстро, единственный шанс нельзя было упускать, несмотря даже на то, что у нее не было четкого плана действий.

Она посмотрела вдоль длинного прохода. Совсем близко за соседним поворотом послышались грубые мужские голоса. Она развернулась и заспешила обратно той же дорогой, что и пришла. Позади раздались приветственные оклики. Солдаты, должно быть, узнали темно-синюю джеллабу Ксанф. Пока они не догнали ее, она обернулась и помахала им. Солдат было четверо. Один тоже помахал ей в ответ. Она быстро пошла дальше, слыша стук своего сердца. Больше ее не окликали. Вдруг она заметила маленькую дверь под лестницей. Выбора не было. Она открыла ее и вышла на дневной свет.

Она оказалась на широкой дорожке, позади возвышался замок, а перед ней расположился отряд кипрских солдат верхом на лошадях. Она могла видеть только их спины, поскольку всадники пристально смотрели в сторону моря.

Они находились примерно на полпути вниз, к пляжу, и сразу же за широкой площадкой, занятой людьми и лошадьми, тропинка сильно сужалась. На мгновение она была парализована. Солдаты, которые шли за ней, вот-вот должны появиться. А она могла двигаться только вперед. Если она побежит по тропинке налево, вдоль утеса, ее непременно увидят или услышат. Если побежит направо, то окажется у ворот крепости и наверняка наткнется на других солдат.

Она быстро побежала наискосок за спинами верховых наблюдателей. Если только ей удастся достигнуть края утеса, прежде чем из прохода появятся остальные… Едва успев остановиться у крутого обрыва, который она чуть было не приняла за пологий спуск, Иден медленно, разорвав в нескольких местах джеллабу, перелезла через выступ утеса. Секунду она висела на руках, а затем, нащупав ногой твердую и достаточно широкую опору, она осторожно перенесла на нее весь свой вес и опустила руки.

Она оказалась на узком карнизе как раз над дорогой. Видеть солдат она не могла, но хорошо слышала их голоса. Ей было слышно, как те, что вышли из замка, приветствовали своих товарищей и направились по тропинке к берегу. Она взглянула вниз. Утес был высотой футов в шестьдесят и достаточно крутой. Спуститься было довольно сложно. Однако не подлежало сомнению, что она не могла здесь оставаться. Рано или поздно кто-нибудь из находившихся внизу поднимет голову и заметит ее. Тогда они могут даже броситься ей на помощь и начать снимать ее с этого опасного насеста. Ну а если ей самой удастся спуститься, то вряд ли ее ожидает теплый прием со стороны Исаака и его войска.

Теперь ей хотелось снова оказаться там, где она находилась до сих пор, и встретить превратности войны за стенами крепости. Здесь, на открытой и опасной площадке, она была такой же пленницей, как и в пурпурно-золотой комнате.

Она вновь взглянула на солдат. Все они, отойдя вверх по склону на приличное расстояние от своего бастиона, смотрели на море. Исаак тоже был среди них на великолепном коне. Многие стоявшие в шеренгах начали топтаться и переговариваться. Они явно нервничали, несмотря на все старания командиров привить им по-настоящему твердую римскую военную дисциплину.

Движение раскрашенных галер стало активнее. Львиное Сердце тоже отдавал боевые приказы. Маленькие серебристо-серые фигурки в конических шлемах высаживались в многочисленные лодки и устремлялись к берегу. Когда они увеличились в размерах, Иден рассмотрела, что находившиеся впереди были вооружены арбалетами — смертоносным и беспощадным оружием, на которое сам римский папа наложил запрет как на не подобающее христианам.

Почти сразу же как она отметила этот факт, люди Исаака, стоявшие в первых рядах, начали валиться с ног на землю, крича в страшной агонии, когда зазубренные арбалетные стрелы пробивали им ребра. Английские арбалетчики открыли огонь сразу же как подошли на достаточную дистанцию. И эта дистанция, как поняла Иден, была гораздо больше, чем у легких луков солдат Исаака. Сей очевидный факт вселил в нее большую надежду, чем можно было предположить. Она начала лихорадочно спускаться по неровному и обрывистому утесу. Если англичане выиграют первую стычку — а дьявольские арбалеты могли оказать им такую услугу — и если ей удастся оказаться на берегу в нужный момент… тогда появлялся шанс добраться до одной из лодок и попасть на королевскую галеру.

Но гораздо более вероятно было, что ее собьет с утеса какая-нибудь стрела — английская или киприотская, — но она не думала об этом. Она сосредоточила все внимание на спуске, чувствуя каждую трещинку и ложбинку скалы, и изредка бросала испуганный взгляд на то, что происходило внизу.

Атакующие высадились из своих лодок и устремились вперед с мечами в руках. Сам Ричард, с искаженным от ярости лицом, был их предводителем. Они легко разделывались с великолепным укреплением, десятками перелезали через него, пока арбалетчики перезаряжали свое оружие под прикрытием длинных щитов. Киприоты, которые отважились встать на защиту дела рук своих, вскоре лежали мертвыми — глотки их были перерезаны безжалостными захватчиками.

Битва продолжалась — это были пока отдельные стычки, но Иден не приходилось раньше видеть ничего подобного. Ужас ее был так велик, что ей и в голову не приходило, что битва может докатиться до нее. Она не сомневалась, что если даст волю страху и состраданию, то неминуемо погибнет.

Прильнув к скале, она позабыла даже о молитве, глядя на то, как внизу гибнут люди. Киприоты утратили боевой дух, и оборона их развалилась, несмотря на страстные призывы Исаака к сопротивлению.

Сейчас она находилась всего в тридцати футах над ними и не собиралась опускаться ниже. Она уже могла различать знакомые лица среди дерущихся, прежде всего самого Ричарда, наносившего могучие удары своим страшным мечом. Лицо его было перекошено, зубы оскалены, он упивался вкусом битвы. Иден видела, как он убил четверых киприотов за столько же минут. Трое умерли от меча — двое несчастных поражены в грудь, один в живот. Четвертый лишился головы в один ослепительный миг, не успев осознать своей потери, — так быстро взмахнул Львиное Сердце боевым топором. Иден не могла больше смотреть на него. Хотя она и знала, что резня, невольной свидетельницей которой она сейчас являлась, имела своей целью спасение несчастных людей, что-то изменилось в ее восприятии героев и их деяний. Теперь она увидела героев, но эти герои были не такими, как Иден представлялось раньше.

Вдруг до ее ушей донесся дикий рев. Она повернулась и вновь отыскала взглядом Ричарда — шлем его был разрублен, а сам он упал на колени под яростным натиском турецкого капитана. Его меч, отведенный для удара, уже не мог отразить занесенного сверкавшего полумесяца турецкой скимитары.

Вдруг словно яркая вспышка промелькнула между сражавшимися. Быстрая фигура метнулась из-под ног, и король, невредимый, упал навзничь в тот момент, когда кинжал вонзился турку в горло. Скимитара опустилась, отклонившись от выбранного пути, и потерявший силу удар пришелся в плечо спасителю. Иден жалобно вскрикнула, когда Тристан де Жарнак покачнулся и зажал рукой рану, из которой хлынула кровь.

Тотчас его окружили лейтенанты, возникнув ниоткуда, подобно своему командиру. Уилл Баррет прикрыл один фланг, неизвестный Иден рыцарь — другой, а дородный Джон де Валфран защищал де Жарнака со спины. По меньшей мере десять человек бросились к королю, который взревел еще яростнее, поскольку ненавидел быть побежденным — ведь это случалось крайне редко. Иден услышала, как он прокричал, обращаясь к де Жарнаку, слова благодарности, после чего раскрутил над головой свой страшный топор и снова кинулся в водоворот битвы.

Уилл Баррет привязал левую руку де Жарнака к его торсу, и тот продолжал сражаться — рука, державшая клинок, осталась неповрежденной. Не было заметно, что он обращает внимание на боль. Тем не менее Иден не могла смотреть на его искаженное лицо. Чужую боль труднее переносить, когда знаешь человека, который страдает. Она укоряла себя за то, что была не очень любезна с ним раньше, молилась, чтобы он не погиб из-за своей безрассудной отвага. Ей хотелось сейчас прикоснуться к нему.

Но смерть уже большей частью собрала свою дань. Солдаты Исаака отступили, их боевой дух был сломлен. Они выстрелили последний раз из луков, уже от подножия утеса, однако английская броня была крепка, и крестоносцы выдергивали стрелы из своих доспехов, как колючки шиповника. Кое-где бойцы еще сходились врукопашную, жестокие, калечащие удары наносились чаще всего по руке, державшей клинок, чтобы одним разом лишить противника средств и тяги к жизни. Почти весь берег стал кровавой ареной, где лежали мертвецы и тяжелораненые с разрубленной плотью и торчавшими наружу костями. Кровь. Сверкавшая на песке под солнцем кровь, вместе с которой вытекала жизнь, — это, как поняла или, скорее, ощутила Иден, зрелище, которое теперь будет все время преследовать ее. Как во сне, она заметила тяжелую арбалетную стрелу, глубоко вонзившуюся в утес около ее локтя.

Она почти позабыла о собственной безопасности. Как будто она была невидимой здесь, наверху, цеплявшаяся за шершавый камень в ожидании, когда все кончится. К ужасу Иден, несколько солдат Исаака смотрели прямо на нее. Они размахивали руками и кричали что-то непонятное. Было, однако, ясно, что они имели добрые намерения. Двое начали карабкаться на скалу. Остальные присоединились к общей массе отступавших, которые поднимались к городу всеми возможными тропками. Те, которые пошли по дороге, достигли вершины утеса раньше, чем двое других успели добраться до нее. Сомнений в том, что она будет спасена помимо ее воли, не оставалось.

Закрыв глаза, она застонала. Можно было попытаться позвать де Жарнака или Уилла Баррета, но как докричаться до них в общем шуме, сопровождавшем отступление целого войска? Она подумала об этом слишком поздно. Иден позволила солдатам захватить ее, не произнося при этом ни единого слова. Она не сопротивлялась, когда ее втянули обратно на дорогу, а один из них сорвал с нее капюшон и покрывало, озадаченный ручейками краски, стекавшей по щекам. Она лишь наклонила голову и заплакала. Еще никогда ей не было так грустно и обидно, и никогда она не чувствовала себя такой одинокой. Сейчас они могли сделать с ней все, что им захочется.

Пока Иден стояла на дороге, окруженная недоумевавшими киприотами, снизу подоспел еще один отряд, солдаты которого громко выкрикнули имя Исаака. Сам император следовал за ними по пятам, его великолепие потускнело, так же, как и его запятнанный кровью клинок. Завидев маленькую группу, он немедля натянул поводья. Коротко взглянув на Иден, он отдал приказ одному из всадников. Тот быстро спешился и, бесцеремонно схватив ее, взвалил поперек спины лошади, после чего вскочил в седло позади нее. Последовало еще несколько коротких приказов, и маленький отряд помчался дальше. Исаак отступал и не преминул захватить с собой свою пленницу, если уж у нее хватило ума повстречаться с ним на дороге.

Победившие крестоносцы не преследовали врага, их все еще сдерживал на берегу последний отряд киприотского гарнизона, прикрывавший отступление императора.

Они так быстро пронеслись по улицам Лимассола, что Иден при всем желании не могла составить впечатления о столице. Путешествие было коротким и стремительным, целью его была деревенька Кайлами на виноградных склонах горы Трудос, в пяти милях от города.

Похоже было, что Исаак заранее подготовился к отступлению, так как к их приезду лагерь посреди виноградников был уже разбит. Войска приветствовали императора. Жители Кайлами, которые безучастно наблюдали, как солдаты разграбляли запасы их продовольствия, насиловали их дочерей, топтали посевы их винограда, не присоединились к приветствиям.

На склоне горы было так тихо и тепло, что это опровергало саму возможность войны и крови. Иден, отрешенную и оцепеневшую, отвели в шатер императора. Если бы она могла воспринять окружающее, то несомненно была бы потрясена увиденным. Шатер изнутри походил на шелковое золотое поле, усеянное цветами и порхающими птицами, сверкавшими всевозможными красками. Ее провели внутрь с такими церемониями, как в дворцовые покои, и действительно, если судить по обстановке, походный шатер мало чем уступал дворцу. Он был разделен на три обособленных помещения; главная комната казалась сказочной пещерой со стенами из драгоценных камней, в глазах рябило от обилия ярких подушек и ковров. Иден оставили там одну, хотя она, конечно, догадывалась, что снаружи поставлена охрана. Она прилегла на пуховые подушки и уставилась в пространство, в ее сознании все еще мелькали видения битвы.

Неожиданно выяснилось, что у нее есть компания. Из-за стоявшего в углу стола на нее серьезно смотрели два блестящих глаза, полускрытых черными кудрями. Это был маленький музыкант Исаака. Он нерешительно улыбнулся. Сделав над собой усилие, она улыбнулась в ответ и протянула ему руку. Мальчику было не больше десяти лет. К счастью, он находился в безопасности во время сражения. Когда Иден пришла в себя настолько, что стала осознавать свою относительную безопасность в настоящий момент, она велела мальчику принести воды, чтобы смыть остатки своего маскарада. Как выяснилось, его звали Спиридон.

Обмен именами был единственным удачным опытом общения, мальчик, похоже, не понимал немногие известные Иден греческие слова. Зато он мог играть на лире, чтобы развеять ее печаль, что он и сделал. Иден пришлась по душе его игра и тихое пение, отвлекавшие от шумной суеты снаружи, которой сопровождались приготовления Исаака к завтрашней решающей битве с Львиным Сердцем. По этому случаю он направил английскому королю послание, чтобы тот не слишком преувеличивал значимость своей ничтожной победы при высадке.

Спиридон исполнил несколько томных кипрских любовных песен, на что Иден ответила, все более уверенно аккомпанируя себе на лире, несколькими балладами Кретьена де Труа, хорошо известными везде, где побывали крестоносцы. Они приятно, спокойно проводили время. Однако вскоре все кончилось. Остался только страх.

Когда солнце, приобретя тревожный темно-красный оттенок, стало заходить за гребень горы и последние его лучи окрасили кровью стены шатра, внутрь быстро вошел Исаак Комнин. Он выглядел весьма довольным собой, и, похоже, его вполне устраивала зловещая естественная подсветка. Он погладил Спиро сначала по голове, а затем по нежной щеке. Ребенок улыбнулся в ответ столь же эмоционально, как только что исполнял любовные песни. Иден почувствовала вполне понятное отвращение.

— Можешь еще поиграть для нас, Спиро, пока мы будем закусывать, — разрешил император, с улыбкой глядя на свою дважды пойманную пленницу. Она ожидала вспышек гнева и была немало удивлена.

Вереница слуг, черных и белых, появилась с блюдами изысканно приготовленных даров острова. Иден не хотелось есть, но Исаак обнаружил недюжинный аппетит. Он не производил впечатления человека, потерпевшего поражение. Поглядывавшие на Иден поверх кубка глаза влажно блестели. Утолив один голод, он незамедлительно начал испытывать другой. Кроме того, он хотел получить плату за подаренные изумруды. Своим подарком он рассчитывал добиться наконец ее благосклонности. Если бы удалось овладеть Иден до начала битвы, он сражался бы как бешеный волк. Быстро поднявшись и подойдя к ней, он опустился рядом на подушки. Затем сделал знак Спиро подлить еще вина.

Край его лиловой мантии накрыл одежду Иден, блестящие глаза пожирали ее. Иден осторожно поджала под себя ноги и села очень прямо. Итак, час расплаты пробил. Она устало подумала, что хорошо бы сейчас иметь какое-нибудь оружие — скажем, кинжал или острый нож. Она еле пригубливала вино, в то время как Исаак пил много и с удовольствием. Иден с надеждой взглянула на кувшин с вином. Может быть, ее спасение в нем? Исаак поощрительно улыбнулся ей. Она вела себя слишком тихо, он не любил молчаливых женщин.

— Поговорите со мной, леди, — потребовал он. — Расскажите мне о своей холодной северной стране, где, как говорят, люди одеваются в шкуры и ходят босиком, совершая пешком большие переходы подобно пилигримам.

Она решила подчиниться. Возможно, пока они будут разговаривать, он будет поменьше думать о том, как получить желанное удовольствие.

— Не совсем так, ваше высочество, — произнесла она с показной заинтересованностью, — мы действительно носим шкуры, но только это прекрасно выделанные меха. Наша обувь сделана из превосходной кожи, а ездим мы на таких же хороших лошадях, как и ваши.

— Лошади! — Она задела за живое гордость Исаака. — Вы видели моего гнедого? Он великолепен, не правда ли? Его привезли из Франции, хотя на самом деле он арабских кровей. Его назвали Фовель, потому что он был диким и неукротимым. Мне нравилось это. Гораздо приятнее подчинить себе лошадь, которая поначалу бросает тебе вызов… — Он продолжил свою мысль, однако по глазам было ясно, на что он намекает. Он предупреждал ее, но делал это с юмором и, слава Богу, не был слишком развязен.

Она наполнила его опустевший кубок; он выпил, привычно смакуя, принюхиваясь к терпкому фруктовому запаху вина, которое попало к нему из Франции тем же путем, что и Фовель.

Император пододвинулся ближе и провозгласил тост.

— За вашу несравненную красоту, — объявил он, осушая свой кубок.

При других обстоятельствах утонченная любезность императора могла бы немного развлечь Иден.

— Выпейте, миледи, вам надо подкрепиться. — Он вновь наполнил свой кубок и протянул ей другой. Иден взяла предложенный бокал, лихорадочно пытаясь сообразить, как можно сдержать растущее в нем и отчетливо читаемое любострастие. Она успела лишь один раз пригубить вино из серебряного кубка, затем он вылетел из ее руки. Император навалился на нее. Его полные губы устремились к ее устам, горячие руки жадно обследовали местонахождение подаренных им изумрудов. Она словно со стороны наблюдала, как темно-красное вино впитывается в роскошный ковер… подобно крови, уходившей в песок. Голова ее кружилась, все плыло перед глазами. И невозможно было понять, радоваться или огорчаться тому, что сознание вот-вот покинет ее.

Исаак только начал ее раздевать, как вдруг заметил некую вялость.

— Леди! — Он грубо встряхнул ее.

Мир завертелся, пронизанный последними солнечными лучами шатер превратился в преисподнюю, в чудовищную утробу, во внутренность некоего экзотического фрукта из плоти и крови. Иден застонала.

Император мягко уложил ее на подушки.

— В тебе есть отвага, леди. Твоя попытка бежать была смелым предприятием. Но не стоит слишком горевать из-за неудачи. — К этому моменту он все уже взвесил. Конечно, она была прелестна, но Исаак слишком хорошо знал себя и не сомневался, что в дальнейшем не сможет удовлетворяться ее обществом.

— Возможно, — начал он, дразня ложными надеждами, — возможно, после следующего сражения… последнего сражения… я предложу тебя и остальных в качестве выкупа.

Волна надежды поднялась в ней, такая мощная, что Иден чуть не потеряла сознание. Исаак заметил перемену в ее лице.

Он наклонился над ней, тело его трепетало от желания. Он тесно прижался к ней. Под его весом они глубоко погрузились в мягкие подушки. Страх покинул ее. Он не убьет ее и не причинит ей боли. Она не могла помешать ему сделать то, что он хочет, но она не обязана как-то отвечать ему. Он был ей отвратителен, его грязная плоть, его чувственность, слюнявый рот, толстые и нетерпеливые пальцы, — но Исаак не был Хьюго де Малфорсом. Он не желал ее уничтожения, порабощения ее души и тела. Она могла и должна была вытерпеть это.

Она превратилась в куклу, в бесчувственное существо, тело ее стало складом ненужных вещей. Она постаралась закрыть доступ в свое сознание его интимным ласкам. Ей казалось, что в каждый следующий миг она попытается вскочить, закричать или ее стошнит от отвращения, но ничего подобного не происходило. Она лежала как труп… пусть он получает удовольствие, если сможет.

К его непреодолимому огорчению, Исаак не мог. На этот раз он не чувствовал себя импотентом, напротив, похоть бушевала внутри него, как посаженный в клетку дикий зверь. Но в своей жизни он привык от всего получать удовольствие. И его утонченную натуру коробило сознание того, что он должен взять женщину, превратившуюся в неодушевленный предмет. Женщину, которая сопротивляется, — да, которая лягается и царапается — да, женщину, которая отвечает высокомерным презрением и которую надо объезжать, как Фовеля, — да, да. Но не такую. Такую — никогда.

Теперь он должен был набраться терпения. Он поднялся. Лучше сделать небольшую передышку. Он вновь потянулся к кувшину и налил ей вина. Она улыбнулась и поднесла кубок к губам. Когда он наполнил свой, то отвернулся, и тогда Иден вылила бургундское вино на ковер позади кучи подушек. Так продолжалось довольно долго. В промежутках между наполнением кубков Иден терпеливо сносила знаки внимания. Если же Исаак забывал подливать вино, она делала это сама.

Постепенно вино стало оказывать свое действие. С медлительностью, которая выводила Иден из себя, Исаак потягивал вино. Отбросив свое отвращение, она начала изображать опьянение, слегка наклоняясь к Исааку и вновь откидываясь назад. Теперь только она распоряжалась кувшином. Он пил, как жадный ребенок. Позади намокал ковер.

С коротким смешком она повалилась на подушки. Когда Исаак, блестя глазами, последовал за ней, Иден быстро откатилась в сторону и, чтобы остановить его дальнейшее посягательство, мягко пропела:

— Так будет гораздо лучше. — После чего грациозно отбросила густые черные волосы императора. Ярко-красные губы дрогнули и раздвинулись в усмешке. Когда она наклонилась, он потянулся к ее губам, стянул рубашку и поймал сосок своим открытым ртом. Рот его так и остался открытым, когда он в упоении откинулся на подушки. Иден промурлыкала что-то неразборчивое и отодвинулась подальше от его все еще жадных объятий.

— Попозже, ваше величество… пусть это произойдет чуть погодя — у нас вся ночь впереди, — прошептала она, чувствуя себя сродни Далиле. Потом она взяла оставленную Спиро лиру и устроила целый концерт из своего нового репертуара, пока опьяневший монарх медленно отходил ко сну. Обрадованная и слегка удивлённая своим успехом, она накрыла спящего Исаака мягким ковром и стала обдумывать свой следующий шаг. Маловероятно, что ей удастся ускользнуть от охраны императора, но даже если это случится, вряд ли она сумеет найти в незнакомой местности дорогу к английскому лагерю. Единственным разумным поступком было последовать примеру Исаака, хотя Иден не могла предположить, как он будет настроен поутру. Так что, не без некоторого удовольствия от необычности ситуации, она устроилась на подушках неподалеку от ее пока не состоявшегося любовника и закрыла глаза.

Сон ее был безмятежным, лишенным сновидений и очень коротким. Незадолго до рассвета он был грубо прерван. Один из стражников тряс Иден за плечо и что-то бормотал по-гречески. Рядом Исаак торопливо совещался о чем-то с другим, в интонациях его голоса явственно слышалась тревога, гнев и самоуничижение. Он вскочил и с проклятиями стукнул себя по лбу.

— Что происходит? — спросила Иден, наконец осознав, что снаружи шатра творится невообразимая суета.

Исаак сверкнул глазами:

— Твой король подходит, во что! С утра пораньше! Это не по-рыцарски, да и вообще неслыханно — так поступать с противником, который предлагает дать сражение в более подходящее время.

Иден подмывало расхохотаться — настолько искренне император верил в справедливость своих абсурдных упреков. Человек, так немилосердно обошедшийся с несчастными жертвами кораблекрушения у его берегов, был задет тем, что его враг появился немного раньше, чем он предполагал.

Исаак визгливо выкрикивал команды. Принесли его кольчугу. Иден тем временем прислушивалась к конскому топоту и крикам вокруг шатра — на греческом, киприотском и языческом мавританском наречиях — и вознесла хвалу Господу на языке, который неизменно был понятен Ему.

Не обращая внимания на присутствие Иден, император яростно сорвал с себя широкий лиловый кафтан. Оруженосец подал длинную шелковую рубаху, и Исаак быстро влез в нее. В этот момент в шатер ввалился потный и запыленный гонец и, упав на колени, сбивчиво затараторил. Иден разобрала слова «Кер де Лион». Значит, Ричард был совсем рядом. Насколько близко, стало ясно, когда Исаак, в глазах которого застыли унижение и страх, бросил короткий прощальный взгляд на остатки одежды и сбрую и, выкрикнув отчаянный призыв, стрелой вылетел из шатра.

Сопровождаемая гонцом и стражниками, Иден удостоилась быть свидетельницей весьма необычного зрелища, как император одним махом вскочил на ожидавшего Фовеля и сломя голову помчался прочь из лагеря. При этом его голая задница под задравшейся рубахой беспомощно подскакивала, ударяясь о жесткую обшивку седла. Лицо Иден покраснело, и она дала волю душившему ее хохоту, который начал накапливаться в ней с тех пор, как состоялось ее знакомство с Исааком Комнином.

Личная стража императора с гневным неодобрением посмотрела на вверенную их попечению пленницу, но через мгновение их строгие лица тоже исказило веселье.

— Он нельзя идти в тюрьму, — объяснил озабоченный гонец, явно гордившийся своим французским.

— Нет, разумеется, нет, — согласилась Иден, совладав с разбиравшим ее смехом. — Этого никогда с ним не случится.

Сразу после этих слов всем стало уже не до смеха, потому что следом за спешно отбывшим Исааком через палатки с ревом прорвался Ричард Плантагенет. Он жаждал возмездия и получал его везде, где мог найти, кроша плоть и кости воинства Исаака направо и налево за все оскорбления и страдания, причиненные его сестре и нареченной жене.

Исаак недооценил Ричарда, а также переоценил степень своего влияния на Кипре. Он был алчным и несправедливым правителем, и у островитян не было желания умирать за него. Напротив, они охотно сообщали разведчикам Ричарда о передвижениях своего тирана и о местонахождении его лагеря. Поэтому в то время, как Исаак поддался убаюкиванию Иден, а его стража клевала носом на своих постах, лагерь тихо окружила армия крестоносцев.

Те из военачальников Исаака, которые не успели вслед за ним ускользнуть, попытались оказать сопротивление появившемуся врагу, и многие погибли прежде, чем завершился короткий бой. Иден, которая почти во всей полноте ощутила мерзость кровавой бойни еще в Лимассоле, укрылась в золотом шатре, где ее немилосердно рвало. Причиной этого была скорее бессмысленность происходившего, чем лившаяся вокруг кровь.

Неожиданно на глаза ей попалась маленькая фигурка Спиро, который, пытаясь взмахнуть огромным двуручным мечом, устремился к могучему английскому воину, схватившемуся с одним из императорских гвардейцев.

Позабыв о собственной безопасности, Иден рванулась вперед, выкрикивая его имя, и, ухватив мальчика за край туники, увлекла его в сторону шелкового шатра.

— Маленький дурак! Эта забава не для тебя! — резко сказала она, вырвав у него меч и бросив оружие внутрь шатра. Позади нее послышались шаги.

— Редкое зрелище — леди приходит на помощь смельчаку. Доброе утро, леди Иден. Я весьма рад найти вас целой и невредимой.

Она резко обернулась, мгновенно поняв, кто к ней обращается. Только один голос мог звучать так дьявольски невозмутимо.

Она засмущалась, почувствовав, как забилось ее сердце, и постаралась усмирить его ритм демонстративным самообладанием.

— Сэр де Жарнак! Приветствую вас. Но прошу не препятствовать сейчас моей попытке объяснить этому мальчишке разницу между храбростью и глупостью. Ребенок, который поднимает меч мужчины, может ждать лишь смерти, а не славы.

Иден старалась, чтобы ее голос звучал спокойно и уверенно. Она не простила бы себе, если бы громадное облегчение, охватившее ее, бросилось в глаза.

Но, так или иначе, именно это она и чувствовала. И еще с трудом сдерживаемое желание рассмеяться. Она втянула Спиро в шатер и знаком предложила ему сесть и вести себя спокойно. Надувшись и подозрительно поглядывая на вновь прибывшего, холодное превосходство которого было сразу заметно, тот нехотя подчинился. Де Жарнак стоял в освещенном солнцем проеме, рассветные лучи ярко сверкали на его длинной серебристой кольчуге и багровели на испачканном кровью плаще. Иден непроизвольно задержала взгляд на его левом плече, где туника почернела от крови.

Заметив направление ее взгляда, он слегка улыбнулся:

— Всего лишь небольшой порез. Он быстро заживет. А остальная кровь — киприотов.

— Я знаю… я видела, — произнесла она, побуждаемая не совсем понятными мотивами. Она словно хотела добиться некоего равенства с ним — ведь она тоже была частью этой битвы, этой раны.

Но он, конечно, не понял ее и нетерпеливо сдвинул брови.

— Мне удалось бежать из крепости Лимассол, — начала она. То, как его брови сначала нахмурились еще больше, а затем недоверчиво поднялись, вызвало у Иден определенное удовлетворение. Она поспешно пересказала свои приключения, опустив, поскольку это было не его дело, упоминания о домогательствах императора Кипра.

— Кровь Христова, миледи Хоукхест, у вас замечательно неукротимый характер, — сообщил он ей под конец, рассматривая ее так, словно столкнулся с какой-то неведомой доселе формой жизни. — И счастливая способность к выживанию в самых необычных обстоятельствах.

Затем невыносимый рыцарь отвернулся от нее и обратился к явно заинтересованному Спиро. Он заговорил на чистом греческом, и Иден ощутила легкий укол зависти, наблюдая, как глаза мальчика восторженно округлились.

— Я приказал ему не рисковать понапрасну… как вы, без сомнения, хотели посоветовать мне, хотя сами и не следуете этому правилу. — В его голосе не было особой сердечности. Если она надеялась услышать поздравления своей удаче и предприимчивости, то от Тристана де Жарнака их долго пришлось бы дожидаться.

— Способный мальчик, — продолжал он, не замечая ее пылавшего взгляда. — Жаль, что ему выпало стать маленьким любимцем императора. Надеюсь, это не испортило его отношения к жизни.

Он начал, как ему было велено, проводить быстрый осмотр обстановки императорской резиденции. Ричард любил трофеи.

Иден заметила, как Спиро улыбнулся Тристану чересчур льстивой, сладкой улыбкой, и поняла истинный смысл его слов. В памяти всплыли чувственные ласки Исаака, адресованные мальчику. Эта часть человеческих взаимоотношений была до сих пор скрыта от нее. Она знала о существовании любви между мужчиной и мужчиной, более того, знала, что некоторые греческие философы считали это высшей формой любви, но теперь это впервые коснулось ее, пусть косвенно, и оставило темный след в ее сознании.

— Мы должны забрать его отсюда… он может занять место среди слуг короля. Он симпатичный мальчик, а милорд Ричард любит музыку…

Тристан, оценивавший стоимость одной из шкатулок с драгоценностями Исаака, издал короткий смешок.

— Думаю, не стоит. Он станет только… — Он не договорил и улыбнулся: — Но нам, безусловно, следует отправляться. Вас нужно препроводить в Лимассол, где вы найдете крепость в более дружеских руках.

— Принцесса Беренгария и королева Сицилийская… они в безопасности? — Иден стало стыдно, что она не задала этого вопроса раньше.

— В полной безопасности и очень рады оказаться на твердой земле. Думаю, принцессе Беренгарии придется отрастить крылья, если она собирается с нами в Иерусалим, ибо она поклялась никогда больше не ступать на палубу корабля.

— Я почти готова сделать то же самое, — сказала Иден, вспоминая, каким образом она оказалась на Кипре.

Его лицо потемнело.

— Это неудивительно, миледи. Вам пришлось многое пережить. Сомневаюсь, что память об этих событиях быстро сотрется. — Он посмотрел ей прямо в глаза: — Скажите, миледи… за время вашего заточения этот самозваный император не пытался… как-то повредить вам?

Она ответила ему таким же прямым взглядом:

— Наоборот, он хорошо ко мне относился. Он не применял ко мне силу… если вы это хотели знать, сэр рыцарь.

Он энергично кивнул, явно удовлетворенный. Иден не было известно, что со времени их последней встречи Тристан многое узнал о ней, включая мучительное пребывание в руках сэра Хьюго де Малфорса. Принцесса поведала эту историю королю, а Ричард поделился услышанным со своим лучшим командиром одной бессонной ночью близ Родоса между приступами морской болезни — мучительного недуга, которым он страдал так же, как и его возлюбленная невеста. Тристан опечалился при мысли о том, что такая дивная красота досталась волку. Позднее, когда он еще раз переосмысливал этот эпизод, он начал восхищаться девушкой, которая так находчиво обратила несчастье в свою пользу и отправилась на поиски справедливости. Но при этом он не одобрял тех, кто благословил и даже подтолкнул ее на этот шаг и кому следовало бы получше взвешивать степень своей ответственности.

Теперь, найдя ее спокойной и хладнокровной в самой горячей точке битвы, он ощутил, как сердце его забилось сильнее. Когда-то другая женщина была столь же отважна… Иден заметила, как его глаза на секунду расширились, как будто его потревожила забытая рана, но потом лицо его вновь стало непроницаемым.

— Похоже, что Комнин очень торопился, — сказал он, бесцеремонно погружаясь в мягкие подушки, чтобы затем вынырнуть с расшитым золотом императорским штандартом, который был небрежно брошен среди другой обстановки его прежним владельцем. — Ричарду это доставит большое удовольствие.

— Весь остров доставит ему удовольствие. Исаак очень богат, — сухо заметила Иден, все еще не сумевшая привыкнуть к древней и, вероятно, доблестной традиции мародерства. Сейчас она совершенно забыла о происхождении собственных изумрудов.

— А будет ли король завоевывать Кипр? — продолжала она. Если да, то сколько времени уйдет на это? И как скоро смогут они отплыть наконец в Иерусалим?

— Я допускаю такую возможность, — кивнул Тристан. — Что в этом плохого? Он не будет худшим правителем, чем император. Да, Ричард берет себе все, что может, но ему нужны только деньги, а не кровь. А Комнин, насколько я слышал, высасывал из своих подданных последние соки. Мы заберем то, что принадлежало ему, но не будем лишать их средств к существованию.

Иден вспомнила, как королева Элеонора сказала, что ее сын продаст Лондон, если найдет покупателя, и решила воздержаться от споров.

Она, конечно, должна быть озабочена, подумал Тристан. Бог знает, как скоро смогут они оказаться у стен Священного Города. Однако он знал, что если им удастся захватить Кипр, то в их руках будет золотой ключ к Средиземному морю, незаменимая стратегическая база, способная, с одной стороны, снабжать армию всем необходимым, а с другой стороны, служить отправной точкой для будущего наступления на материк. Кипр стоило завоевать, хотя поначалу будет, возможно, нелегко оправдать затраченное на это время, и не только перед этой зеленоглазой искательницей приключений. Он улыбнулся ей, подумав о том, что желал бы ближе быть с ней знакомым, чтобы иметь право спросить, о чем она теперь думает, поскольку взгляд ее был обращен в какие-то туманные дали.

— Пойдемте, миледи. Я доставлю вас домой — или в то место, которое должно сейчас заменить вам дом. — Он вышел из шатра, и она услышала снаружи его голос, отдававший приказы.

Иден понурила голову и беспомощно взглянула на Спиро, который выбрался из своего угла и робко тронул ее за руку. На мгновение заколебавшись, она ободряюще улыбнулась мальчику и вывела его на свет разгоравшегося дня.

— Мальчик поедет с нами, — холодно объявила она. — Придется как-то умудриться сесть втроем на одну лошадь.

Его жеребец терпеливо обгладывал ветки соседних кустов. Это был мощный зверь, широкогрудый и мускулистый, с длинными тонкими ногами. Белая шкура по бокам была запятнана кровью.

— Это тоже кровь киприотов, а не лошади, — сообщил Тристан, прежде чем она успела открыть рот. — Оставим мальчика на попечении сэра Уилла Баррета. Надеюсь, вы сочтете его достаточно подходящей нянькой?

Иден кивнула, внутренне кипя от негодования. Почему он каждый раз старается поступить наперекор ей?

Но когда прискакал Уилл Баррет и она увидела, что лошадь и сам всадник покрыты серой пылью предгорий, испещренной бороздками стекавшего пота, она была так рада встретиться с ним, что чуть не расплакалась.

— Да, леди Иден, мы все живы и здоровы, — ответил он на ее быстрый вопрос, — только вот сэр Джон ранен в ногу и теперь шатается при ходьбе, словно пьяный, даже когда совершенно трезв. Поэтому он не видит смысла в настоящее время быть трезвым.

— Надеюсь, он достаточно трезв, чтобы до полудня командовать нашим отрядом? — В голосе де Жарнака послышались стальные нотки. — Поскольку для вас, Уилл, у меня есть поручение — скорее, даже не у меня, а у леди Иден. Вам придется стать опекуном вот этого маленького дьяволенка, который вцепился ей в руку. Уверяю, что за вас он уцепится еще сильнее. Проследите, чтобы с ним не приключилось беды. Найдите переводчика и постарайтесь выяснить, из какого он селения, где его дом. Если вам это удастся, проследите, чтобы он был доставлен туда! Ричард отсылает меня в Лимассол.

Иден молчаливо признала, что такое решение вопроса со Спиро более удачно, чем найденное ею. Ничего не сказав на прощание, она лишь приветливо махнула рукой, в то время как Уилл взъерошил мальчику волосы и хлопнул его по плечу. Она отметила, что де Жарнак не собирался трогаться с места, не устроив сначала ее. Тристан помог ей взобраться на его седло, и она чинно уселась боком, как и следовало, крепко держась за упряжь, а он легко вскочил на коня позади нее. Осторожно протянув руки, он взял поводья и ласково потрепал коня по изящной шее:

— Поезжай осторожнее, Горвенал, мы уже много лет не возили леди.

— Горвенал! — Иден была заинтригована. — Друг и спутник Тристана — значит, и вы тоже читали сказания? — Она почувствовала, что начинает сменять гнев на милость.

— Я рос сначала в Бретани, во владениях моего отца, а затем в материнском поместье в Корнуэлле, — ответил де Жарнак. — Как могло быть иначе? Там каждый камень хранит память об Артуре и Гиневре, о Тристане и Изольде.

Ну что ж, у вас есть спутник, ваш Горвенал, но нет Изольды, хотела сказать она. Впервые она позволила себе заметить наличие у нее интереса в этой связи. Она ни за что бы не согласилась с помешанной Алис и даже с Беренгарией, но она не могла отрицать того, что видела собственными глазами: Тристан де Жарнак был чрезвычайно привлекательным мужчиной. К тому же он был очень благородного происхождения, и король считал его своим другом. Так почему у него не было жены или хотя бы возлюбленной? И что это за таинственная леди, еще более таинственно «утраченная» в Хаттине? Собственное любопытство начинало ее раздражать.

Она отчетливо ощущала впереди и позади себя его твердые руки, державшие поводья, ей даже пришлось немного откинуться назад, чтобы его левая рука не терлась о ее грудь. Она отметила глубину и прозрачность его глаз, следивших за дорогой. Иден никогда не приходилось видеть таких глаз — цвета спелого каштана, со зрачками, которые временами казались ярко-красными. Она предпочла бы не знать, каковы эти глаза в минуту гнева. Еще были его губы, которые, к смущению Иден, невольно прикасались к непослушным завиткам ее волос. Она почувствовала, что краснеет, когда они проезжали между рядов палаток, где солдаты занимались сортировкой пленных — традиционным делом, сопутствующим любому сражению. Некоторые приветствовали своего командира, а очень многие отпускали фамильярные замечания относительно прелестей Иден и необыкновенной удачи Тристана.

Этот непонятный человек был явно доволен. Она не могла объяснить почему. Его подчиненные вели себя как последнее огребье, и поскольку он предельно ясно дал понять, что не интересуется ее достоинствами, как физическими, так и духовными, к чему тогда демонстрировать удовольствие от компании, в которой он не нуждался? Конечно же, не от простого мужского самолюбия, которым мог тешить себя солдат, выставляя напоказ захваченную им хорошенькую женщину.

— Вы должны простить их, — прервал ее размышления резкий голос. — Они бились два дня и выиграли за это время два сражения — и, без сомнения, думают, что победы дают им право на некоторые вольности.

Так как было ясно, что Тристан полностью разделяет это чувство, она ничего не ответила и только слегка отодвинулась от него. Следовало все же сохранять наружную любезность, ведь ехать им предстояло не меньше часа. Только когда они достигли внешней границы лагеря, Иден поняла, какой яростной была короткая битва. Шатер Исаака был поставлен для безопасности в самом центре лагеря и окружен многочисленными рядами разместившихся близко друг к другу палаток его рыцарей. Бой в основном проходил на трех главных флангах, а четвертая часть квадрата была оставлена для поспешного отступления Исаака. Большая часть конных рыцарей последовала за ним, взвалив всю тяжесть борьбы, как водится в безнадежных ситуациях, на плечи пехоты. Там в основном служили наемники, которые не хотели умирать в сражении, а предпочитали продолжать зарабатывать себе на жизнь, перейдя на сторону победителей. Те, которым не посчастливилось противостоять первому натиску крестоносцев, поневоле встретили смерть, но тем не менее работы для офицеров — вербовщиков короля Ричарда осталось достаточно.

В то же время тяжело раненные пехотинцы Исаака были быстро избавлены от страданий английскими рыцарями — интереса они не представляли — конечно, исключая тех, которые могли заплатить за себя выкуп, устраивавший победителей.

— Очень сожалею, что вам приходится быть свидетельницей подобных сцен, — сурово проговорил Тристан, когда они миновали радостно улыбнувшегося им солдата. Тот только что перерезал горло раненому киприоту и теперь вытирал о бедро окровавленный нож. — Но это правда войны, — продолжал рыцарь, поглядывая по сторонам, — такая же правда, как добываемая честь и слава.

— Без сомнения, — энергично согласилась Иден. — А что до чести и славы, то мне пришлось повидать вполне достаточно, чтобы понять и возненавидеть природу войны, но пока не довелось встретиться ни с тем, ни с другим. Но даже, если мне и повезет, я вряд ли смогу распознать их перепачканные кровью лица.

Тристан изумленно посмотрел на нее. Их взгляды пересеклись, и он увидел обращенный к нему вызов.

Тогда он вздохнул и попытался подыскать подходящие слова.

— Возможно, и не узнаете, леди, — начал он, и лицо его помрачнело, — ведь маски создаются людьми, чтобы скрыть то, чего они не в силах понять, и то, что кажется им невыносимо отвратительным. Вам многое пришлось сегодня увидеть, и, наверное, еще не раз придется. Но не слишком спешите высказывать свое презрение, леди Иден. Если бы безобразное лицо войны оставалось открытым, никто не пошел бы сражаться по доброй воле. Я никогда не стал бы рисковать жизнью, зная, что единственной наградой за это может быть лишь смерть нескольких сарацин. Но если меня просят освободить землю, по которой в образе человеческом ступал мой Господь для спасения моей души — тогда я сделаю это во имя чести. Славу же я могу спокойно оставить моему королю. Она по праву сопутствует ему, как нимб святому угоднику, и это великая помощь нашему делу. Для людей менее доблестных очень важно знать, что их ведет герой.

Иден молча взирала на лицо, строгие черты которого мгновение назад словно озарил внутренний огонь. Она вспомнила о Стефане, который так же вдохновенно говорил о Боге и о предназначении рыцарства. Но в то время он еще не испробовал себя — его единственным противником был деревянный столб с мишенью на арене для турниров в Хоукхесте. А этот человек изведал на своем недолгом веку немало тяжких боев и все же хранит в сердце благородные юношеские идеалы.

— Саладин поклялся сбросить христиан в море, — продолжал Тристан, не дождавшись ответа на свою речь, — а мы поклялись изгнать его из Иерусалима обратно в горы и пустыни. Мы исполним свой обет. Бог поможет нам. — Неожиданно в его голос вернулась привычная ирония: — Однако позволю себе уповать, что он будет оказывать нам помощь, даже если мы сами перестанем поддерживать друг друга. На его стороне целых три христианских короля и множество принцесс, а у Аллаха — единственный Саладин, зато независимый в своих помыслах и устремлениях.

Иден кивнула, слегка улыбнувшись.

— Я слышала о раздорах между королем Ричардом и Филиппом Августом. Но я не могу поверить, что они позволят себе продолжать мелочные дрязги, рискуя повредить общему делу.

— Хотел бы я быть столь же уверенным, — резко сказал Тристан.

Его превосходство раздражало, главным образом потому, что было оправданным.

— Не одолжите ли мне немного вашего жизненного опыта, сэр рыцарь, чтобы я могла составить правильное мнение о том, что происходит вокруг?

Он издевательски усмехнулся в ответ, и Иден с негодованием спросила себя, как могла она несколько секунд назад отыскать благородные черты в этой глумливой мине.

Они больше не разговаривали, пока не достигли предместий Лимассола. Там царила суета, поскольку англичане не церемонясь отдавали должное изобилию вина, мяса и хлеба, которым встретил их город. Горожане приветствовали победителей, но, увы, делали это не от чистого сердца. Сейчас им приходилось платить за своевременное освобождение от тирании Исаака. Естественно, в душе они роптали и не знали, чего им ждать дальше. Если бы они могли догадываться, что это лишь начало выпавших на их долю испытаний!

— Сэр Тристан, если пожелаете, вы можете оставить меня здесь, — с благодарностью сказала Иден, когда перед ними выросла крепость, при ярком солнечном свете вовсе не казавшаяся угрожающей. Именно там, как ей было сказано, она могла встретить своих высокородных спутниц.

Сэр Тристан невежливо поморщился:

— Я оставлю вас только в присутствии принцессы Беренгарии, так что если вам вдруг снова захочется приключений, никто не сможет обвинить меня в недосмотре.

Иден чуть не задохнулась от ярости.

— Приключения! Так вот что такое, по-вашему, потерпеть кораблекрушение, быть выброшенной на берег и оказаться в вонючем подземелье, а потом сносить низкие домогательства развратного принца? Позвольте вас заверить, сэр де Жарнак, если бы Божье ухо было так же открыто для меня, как, по-видимому, оно открыто для вас, то не случилось бы проклятого шторма, ни прискорбного кораблекрушения. Мы были бы сейчас там, где нам и следует, — в Иерусалиме, вместо того чтобы разыгрывать сюжет о Вильгельме Завоевателе на этом мерзком острове.

И тогда Тристан сделал то, что делать совсем уже не следовало. Он рассмеялся.

С чудовищным ругательством, которое она почерпнула из опыта общения с английскими вояками, Иден резко натянула поводья и заставила удивленного Горвенала остановиться, после чего она соскочила с седла, не оборачиваясь, быстро зашагала к крепости.

У одного из широких окон замка, в нескольких этажах над землей, три леди недоуменно взглянули друг на друга и потом беспомощно захихикали:

— Похоже, она его ужасно обидела! Что могла она ему сказать? И чем он мог заслужить подобное обхождение? От любопытства глаза Беренгарии стали круглыми, как у кошки.

— Они сидели так близко друг к другу! Может быть, он… ну, знаете… позволил себе? — Взволнованная Матильда возбужденно грызла очередную конфету.

— Он не мог! Он не так воспитан. — Леди Алис холодно отвергла обвинения в адрес де Жарнака.

— Извините, Алис! Я не имела в виду… я не считаю, что сэр Тристан может серьезно интересоваться Иден. И потом, она замужем, по всей вероятности, — смущенный голосок Матильды звучал все тише.

Алис очень хотелось отчитать ее, но она справилась с собой и лишь холодно заметила:

— Вы скоро станете толстой, как киприотская лавочница, если будете поедать сладости в таких количествах. — Она быстро вышла из комнаты, перекинув свой серый плащ через руку и сохраняя холодную невозмутимость — манера, которой Беренгария завидовала от всего сердца.

Тут принцесса наконец осознала: Иден возвращается к ней. Не утонувшая, не растерзанная алчными грифонами, а живая, невредимая и способная даже яростно накинуться на статного сэра де Жарнака.

Подобрав свои малиновые юбки как самая настоящая прачка, она схватила Матильду за пухлое белое запястье и выволокла ее из комнаты, затем протащила ее вниз по винтовой лестнице, пока, совершенно запыхавшиеся, с идущими кругом головами, они не оказались перед дверью, через которую должна была войти Иден, и не открыли ее, смеясь и плача одновременно.

— Иден, дорогая моя! Mi corazon! — От волнения Беренгария перешла на испанский, заключая Иден в крепкие дружеские объятия.

Иден обняла ее в ответ, бессвязно выкрикивая:

— Принцесса! Моя дорогая подруга! О, как я рада вас видеть! Я даже не могу вам выразить… слова так… так бесчувственны! — И, свободная наконец от всякой необходимости быть храброй, казаться бесстрастной или спорить с кем-либо, она склонилась на плечо Беренгарии и дала волю слезам.

Через полчаса они уже словно никогда и не разлучались. Следующие несколько часов их языки работали, как ткацкие веретена, пока они пересказывали друг другу свои приключения, хотя Иден самым тщательным образом избегала этого слова, рассказывая свою историю. А когда наступил вечер, все мысли о пережитых испытаниях были позабыты, потому что Беренгарии пришло послание от короля, который вместе со своей армией разбил лагерь за стенами города. Иден тут же узнала посланника и радостно приветствовала его.

— Жиль! Никто не мог мне сказать, что случилось с тобой! Я боялась, что ты погиб или попал в плен.

Оруженосец радостно улыбался, польщенный тем, что обожаемая леди проявила к нему такой интерес, и более чем довольный тем, что видит ее живой и здоровой.

— Я очень боялся, что то же произошло и с вами, но вот все мы здесь, в императорском дворце.

— Я была сильно разгневана, когда ты исчез сегодня поутру, — строго заметила принцесса.

Жиль нисколько не смутился.

— Я хотел побывать в бою! — заявил он. — И потом, я надеялся, что смогу найти леди Иден, но пришлось доверить свою удачу сэру де Жарнаку. — Жиль слышал о том, как Иден вернулась, и был этим весьма удручен, поскольку сам рассчитывал стать героем, который с триумфом привезет ее на своем коне, — хотя, по существу, его мечты воплотились в реальность. — Не хотите ли вы услышать о своем Балане? — спросил он, благоразумно меняя тему.

— О, пожалуйста! Надеюсь, он… ты… — Охваченная надеждой, Иден затаила дыхание.

Жиль гордо улыбнулся:

— Он в порядке, госпожа. Во время шторма он повредил себе ногу, но кость уцелела, и я быстро залечил рану.

— О, Жиль, как мне отблагодарить тебя? — Иден была преисполнена восхищения.

Оруженосец сверкнул глазами и пожал плечами:

— Ну, я могу подумать как!

— Как не стыдно, распутный мальчишка! — Однако она поцеловала его и была слегка ошарашена ответным энтузиазмом. Жиль уже становился мужчиной.

Беренгария Нетерпеливо топнула ножкой.

— У тебя есть новости о милорде Ричарде — как его здоровье? Надеюсь, он не был ранен в сегодняшнем деле?

Жиль просиял и тряхнул копной желтых волос. Затем с важным видом прочистил горло и отступил на шаг, после чего огляделся вокруг и убедился, что всеобщее внимание приковано к его тонкой фигуре. Зарядив таким образом всю комнату напряженным ожиданием, он опустился на колени и гордо обратился к Беренгарии:

— Мне выпала счастливая обязанность спросить у вас, принцесса, от имени моего сюзерена, Ричарда Плантагенета, милостью Божией короля Англии, герцога Аквитании и Нормандии, согласны ли вы обвенчаться с ним двенадцатого дня этого месяца в церкви святого Георгия в этом городе?

По комнате прошелестел хор удовлетворенных охов и вздохов, а рука Беренгарии взлетела к сердцу.

Последовала недолгая тишина и затем, с самообладанием, которого она на самом деле не чувствовала, крошечная принцесса мягко проговорила, раскрасневшись, словно роза:

— Идите, сэр оруженосец, поблагодарите милорда короля и скажите ему, что его предложение также и мое самое сокровенное желание. Я не просто хочу этого, а хочу всей душой, всем сердцем.

Жиль расплылся в улыбке, отпустил самый изысканный поклон и немедленно отправился выполнять ее поручение.

— И я постараюсь должным образом подготовиться, — с некоторым сомнением продолжала невеста, — надеюсь, это возможно за четыре коротких дня.

Тут же все они обступили ее и бросились обнимать и целовать, чуть не задушив хрупкую принцессу.

— Целых четыре дня! Нашему Господу потребовалось всего шесть, чтобы создать землю, на которой мы живем. Конечно, мы управимся за четыре дня, и так, чтобы свадьба действительно прошла по-королевски!

Леди Алис говорила уверенным, безапелляционным тоном, очевидно, унаследованным от предков-завоевателей, и Иден впервые бросились в глаза довольно резкие очертания ее гордого подбородка. Однако она поддержала соответствующий настрой, и все немедленно приступили к подготовке. К счастью, принцессе удалось уберечь свое подвенечное платье от разрушительной силы морской пучины. Алис оказалась столь же удачливой обладательницей целого гардероба, сохранившегося в окованном свинцовом сундучке. Но что касается Матильды, то большинство ее платьев было непоправимо испорчено соленой водой Средиземного моря — некоторые даже успели сгнить и пахли довольно-таки неприятно. Ну а крепкий сундучок Иден бесследно исчез с корабля одновременно с ней.

— Ты вполне можешь надеть свое голубое платье и мантилью, они тебе так идут, — проговорила Матильда, огорченно оттопырив губу при виде собственного старого, блеклого туалета. — Но я никак не могу допустить, чтобы меня увидели в этих ужасных обносках.

— Матильда, можешь взять одно из моих платьев, — с наигранным великодушием произнесла Алис, — если какое-нибудь тебе подойдет по размеру.

— Eh bien! Можно попробовать подогнать платье за счет складок, — с надеждой начала Беренгария. Несчастная Матильда дала себе зарок никогда не прикасаться к заветной коробочке со сладостями.

Иден огляделась вокруг в поисках лучшего решения и неожиданно увидела его прямо перед собой.

— Матильда! У тебя будет новое платье, и великолепное. Итак, какое ты предпочитаешь? Из алого бархата? Из серебристо-голубой дамасской ткани? Или, может быть, из светло-зеленого шелка, изысканно расшитого белым?

Озадаченные, они проследили за направлением ее скользившего взгляда. Сейчас они, очевидно, находились в одной из комнат, отведенных под личные апартаменты Исаака. Тут было много удобных кресел, расставленных так, чтобы создать излюбленную императором обстановку интимного тет-а-тет, а разнообразные дорогие ткани были использованы для придания интерьеру дополнительной пышности. Узкий дверной проем, имевший форму арки, был задрапирован превосходным ярко-алым бархатом; испещренное серебристыми прожилками дорогое дамасское полотно висело вдоль стены, и вошедший мог представить, что на месте серого камня находится голубое небо; а светло-зеленый шелк был использован в качестве роскошной скатерти, на которой никто из них не осмелился бы есть вульгарную пищу вроде мяса или пить вино. Все радостно улыбнулись, поняв намерение Иден.

Матильда мгновенно приняла решение.

— Конечно, зеленое! — воскликнула она. — Потом, за этим столом можно будет спокойно есть!

Хотя Иден твердо заявила, что ни при каких обстоятельствах не захочет вновь увидеть свою прежнюю «тюремную камеру», остальные леди потребовали непременно иметь вид на море, пока они будут заняты шитьем, а поскольку освещение комнаты, где Иден пребывала в заточении, оказалось вполне подходящим, все ее жалобы были тщетными. Каждая женщина в замке, способная держать в руках иголку, была привлечена к работе, и вскоре в комнате негде было пройти от занятых шитьем или обсуждением фасона туалетов. Наиболее довольна представившейся возможностью услужить была Ксанф, которую Иден незамедлительно позаботилась отыскать после своего прибытия. Поначалу было трудно убедить экзальтированную девушку, что теперь свою преданность ей следует адресовать Беренгарии, поскольку она никак не хотела менять предмет своей привязанности и не собиралась отходить от Иден. Однако, поняв, что принцессе предстоит выйти замуж, Ксанф продемонстрировала такую ловкость в общении с иглой, что ни одна из леди не могла с ней состязаться.

— Мы не можем себе позволить потерять такое сокровище, Иден! Как славно было бы, если бы она присоединилась к нам в качестве твоей горничной. Ты должна завести служанку, ведь у всех остальных они уже есть.

Таким образом, судьба Ксанф была решена. Никому, даже Иден, не пришло в голову поинтересоваться мнением самой девушки. Как бы там ни было, она была всего лишь частью военной добычи. К счастью, та осталась вполне довольна.