Данвер решительно шел по пустынному городу, утонувшему в бело-голубом тумане — такой цвет бывает у крокусов на исходе зимы — и не переставал удивляться этому странному явлению, ведь лето было в самом разгаре. Возле придорожного распятия он увидел Анну Дюмулен, и она улыбнулась ему. Тогда он шагнул к ней навстречу и потянулся к ее руке, но его пальцы встретили пустоту. Он коснулся ее предплечья, и тут, к его великому изумлению, рука Анны у него на глазах рассыпалась серым порошком. Анна, казалось, даже не заметила этого и прислонилась спиной к каменной стене, которая вдруг стала таять и растворяться в воздухе…

Мокрый от пота, Жаспар рывком сел на постели, лихорадочно пытаясь сообразить, где он находится. Большие занавески балдахина раскачивались от сквозняка, проникавшего в комнату через открытые окна. Его обнаженное и оттого казавшееся таким уязвимым тело утопало в мягкой белой перине.

Он бросил взгляд на часы: стрелки показывали два утра. Кошмар окончательно прогнал сон, и теперь, чтобы успокоиться, Данвер ходил по комнате из угла в угол.

Одевшись, он вышел на улицу. Благодатная ночная свежесть остудила его разгоряченное лицо. В темном небе тонкий серп луны купался среди серебристых искорок звезд. Жаспар быстро шел в сторону церкви Святой Благодати, и его шаги гулко разносились по безлюдным улицам.

Из-за приоткрытых ставней доносились храп и позвякивание бутылок… Улица круто пошла вниз, и в конце спуска Жаспар увидел постоялый двор. Вывеска исчезла, остались лишь две цепи, которые раскачивались под порывами ночного ветерка. Данвер заметил в окнах тусклый свет. Значит, мамаша-трактирщица еще не ложилась. Больше его ничего не интересовало.

Он хотел лишь одного — пройти перед домом Анны и убедиться, что ее там нет, вытравить из памяти ночной кошмар.

Окна аптеки были черны и безжизненны. Но на втором этаже… В комнате на втором этаже слабо горела свеча! Там кто-то был. Наверное, бродяга. Жаспар прислонился к стене и перевел дух. Нет, скорее всего, в доме хозяйничал вор. Широко раскрытыми глазами Данвер следил за знакомым окном. Перед свечой мелькнула чья-то тень. Сердце в его груди встрепенулось и забилось, как птица в клетке. Это Анна. Он был уверен в этом, хоть и не видел ее.

Она вернулась. Она там.

И словно для того, чтобы развеять все сомнения, она появилась в окне. Ее черный силуэт четко вырисовывался на сером расплывчатом фоне комнаты.

Не в силах унять дрожь во всем теле, Жаспар постучал в дверь. Лошадь, привязанная к ржавому кольцу за входом в аптеку, покосилась в его сторону темным влажным глазом. Судя по разбитым ногам животного, дорога была не близкой. Анна спросила, кто там, и, услышав ответ, впустила Данвера в дом.

Он был так взволнован, что первое время не мог произнести ни звука. Анна стояла перед ним в запыленном дорожном платье. Сняв головной убор, она бросила его на кресло и сказала, что только что приехала. Жаспар молча пожирал ее взглядом, не решаясь приблизиться. По ее лицу мелькнула тень беспокойства, и она опустила глаза, чтобы не встречаться с ним взглядом. Несмотря на чуть впавшие щеки и заострившиеся скулы, она показалась ему похорошевшей.

— Вынесли все, что смогли, — констатировала она, закусывая губы. — Ничего не оставили, гады, — добавила она, обведя пустую комнату широким взмахом руки. — В спальне осталась только кровать с матрацем.

Следом за ней он поднялся на второй этаж. Повсюду лежал толстый слой пыли, на которой виднелись чьи-то следы.

— Гады! — повторила она. — Или гадины! Без мамаши-трактирщицы тут, должно быть, не обошлось. Она знает сюда дорогу.

В ее голосе послышалась горечь, и она замолчала, словно комок стал у нее в горле. Сейчас оба они испытывали противоположные чувства. Жаспар был счастлив ее возвращению. Анна была вне себя от ярости из-за разгрома, которому подвергся ее дом.

Он спросил, знает ли она о последних решениях Королевского суда. Конечно, она была в курсе. И именно по этой причине вернулась сюда. Жаспар сказал, что плакаты соответствующего содержания были расклеены по всей Франции, и она должна была их видеть, где бы ни находилась все это время. Анна рассеянно отвечала, расстроенная пропажей своего имущества. Высоко подняв старый подсвечник с оплывшим огрызком свечи, она продолжала осматривать дом. Данвер следовал за ней из одной комнаты в другую, не зная, правда, в чем заключается его роль. Ему хотелось сказать, что теперь он хозяин в Миранже, но она не спрашивала его ни о чем, что имело бы отношение лично к нему.

Войдя в аптечную лабораторию, они оба были поражены царившим там разгромом. С полок пропали все банки и горшки. От мебели не осталось ничего, исчез даже большой стол с изъеденной кислотами и реактивами столешницей. Весь пол был усеян крошевом из стекла и керамики, будто тут шла яростная драка за право обладания аптечной посудой. Жаспар наклонился над одним из более крупных осколков с надписью «золотой поро…».

Анна вздохнула:

— Они не смогли открыть банку с золотым порошком и поэтому разбили ее.

Среди этого погрома они могли говорить только об общих, отвлеченных вещах, о том, что было и чего больше нет.

— Я искал тебя, — сказал он.

— Я знаю.

Он вздрогнул. Она знала. Выходит, Жанна была права…

— Мне пришлось заниматься разными профессиями, — продолжала Анна.

— Догадываюсь.

— Но только не о последней.

Он ждал, опустив голову.

— Это профессия законной супруги.

— Ты… ты снова вышла замуж…

— Я ведь должна есть и одеваться.

— А твой муж… — Жаспар почувствовал, как дрогнул его голос, хотя знал, что должен держать себя в руках. — Ты ушла от него?

— Я хотела вернуться в Миранж.

В нем шевельнулась робкая надежда. Но Анна убила ее на корню.

— Мне должны возместить нанесенный ущерб.

— Ах да. Ты права. Тебе должны все вернуть.

Анна подняла с пола отбитую ручку от вазы, повертела ее в руках и отбросила в сторону.

— Но… что же твой муж?

— Ты по-прежнему любишь задавать вопросы! Ты нисколько не изменился.

Зато ее поведение изменилось. Жаспара охватило беспокойство. Неужели последствия изгнания превзошли все надежды ее палачей? В чертах ее лица, изгибе губ притаилась жестокость, которой раньше он у нее не замечал.

— Муж ничего для меня не значит.

Жаспар никак не мог понять, встревожил или успокоил его этот ответ.

— А я? — пробормотал он. — Я что-нибудь еще значу для тебя?

Она не ответила. Данвер возбужденно спросил:

— А ты знаешь, что скоро все изменится? Что я — член Высшего суда, что Ла Барелль — мой подчиненный? Тебе это известно, Анна?

— Да.

Его с головой захлестнула волна разочарования… Но он не мог упустить момент, которого ждал семь долгих лет.

— Я добьюсь расторжения твоего брака. Мотивируя, что ты была вынуждена…

— Продавать себя.

— …Я воспользуюсь волной исков по возмещению понесенных убытков. А потом, Анна, мы снова будем вместе.

— Вместе?

— Да. Я попрошу твоей руки. Я прямо сейчас прошу тебя выйти за меня. Конечно, здесь не та обстановка, но это самый подходящий момент. Для меня это миг радости.

Он не знал, что еще говорить, и не понимал, счастлив или нет. Какое-то необъяснимое волнение мешало ему быть естественным, заставляло говорить о браке, а не о любви. Шагнув к Анне, Жаспар обнял ее за талию. Она не воспротивилась, но заметно напряглась.

— Я жду твоего ответа, Анна. Скажи, что ты согласна. Мы поженимся, как только уладим все дела. Все будет хорошо, поверь мне. Ты принимаешь мое предложение?

— Я не могу его принять.

Анна выскользнула из объятий Жаспара и отошла к окну. Потом, словно передумав, вернулась и посмотрела ему в глаза.

— Я больше не могу видеть этих людей! — с нескрываемой злобой произнесла она. — Тех, кто пытает и гордится содеянным! Тех, кто толкает на самоубийство. Я никогда их не прощу!

Жаспар не отрывал взгляда от ее красивого лица, искаженного маской гнева.

— Значит, — тусклым голосом поинтересовался он, — я для тебя — один из «этих людей»?

— Да, — выдохнула она.

— Это несправедливо!

— Но ты же по-прежнему судья! Неужели тебя не тошнит от твоего ремесла?

Ему не понравился насмешливый тон Анны.

— Сейчас совсем другая ситуация. Да, я продолжаю служить правосудию, и теперь не время подавать в отставку. У меня всегда будут определенные обязанности, как, например, этот прощальный обед с местной магистратурой, но не это главное. Суть моей работы заключается в ином и имеет куда большее значение, чем все, что происходит здесь. Я здесь для того, чтобы обеспечить возмещение ущерба жертвам неправого суда. Это касается очень многих…

— Прощальный обед, вот как, — с иронией произнесла Анна.

— Во время обычного перерыва на обед, такова здесь традиция. Но главное — это изменения к лучшему в жизни граждан Миранжа. И в нашей тоже, Анна. Если хочешь, мы уедем вместе. Это несложно, — Жаспар через силу улыбнулся. — Я бы назвал это не столько возмещением, сколько возрождением!

— Ты говоришь, как священник!

Ненадолго воцарилось неловкое молчание.

— Где он? — чуть слышно спросила Анна.

— Уехал в Испанию.

— И правильно сделал.

В запасе у Данвера имелись другие доводы: они будут жить в Дижоне, она продаст аптеку… Но он промолчал. Своим прежним, нежным и мягким голосом она сказала, что должна отдохнуть. Семь дней в пути — это кое-что да значит. Кстати, здесь еще осталась ее кровать. Воры не смогли ее вынести — она оказалась чересчур большой.

Жаспар объяснил ей, что в ближайшее время она получит возмещение ущерба от самого Ла Барелля. Он не знал, как она воспримет это — то ли как утешение, то ли как акт мести, — но настоял, чтобы Ла Барелль лично вручил ей положенные законом деньги.

По ее губам скользнула улыбка и тут же погасла.

— Сколько?

Такой прямой вопрос несколько смутил его.

— Это значительная сумма.

Анна взяла его за руку и поднесла к своим губам. Этот трогательный жест, полный ласки и признательности, означал прощание.

Ее хрупкая, окутанная покровом тайны фигурка скрылась в бывшей спальне разоренного дома.

Лучистым звездам было тесно на черном бархате ночного неба. И в эту роскошную ткань, достойную самого короля, иглой вонзался шпиль колокольни церкви Святой Благодати. Над крутыми крышами, крытыми плоской черепицей, неторопливо проплыло серое облако, и Жаспару, который провожал его взглядом, показалось, что он видит на крыше худенькую фигурку Коломбана.

Во второй половине прекрасного солнечного дня вдова Дюмулен получала репарацию от суда Миранжа.

Магистратуре предстояло возместить ущерб еще четырем женщинам, однако все взгляды были обращены на вдову. Публика, допущенная на церемонию, толпилась в глубине зала, и оттуда доносился сдержанный почтительный гул. Полицейские в новых мундирах с королевскими лилиями неподвижно застыли в торжественном строе и оттого казались игрушечными. Солдаты извлекли на свет божий свои итальянские трофеи — аркебузы с запальным колесиком — и теперь гордо держали их на плечах.

В дверях показался официальный кортеж. За председателем судейской коллегии, одетым в алую мантию, следовал председатель суда, величественный в своей судейской мантии с горностаевой отделкой. Два новых судьи-асессора, утопающие в маленьких бантиках, шли следом, высоко задрав подбородки. Начальник тюрьмы с суровым видом нес символы своей профессии: два скрещенных ключа на бархатной подушечке. Стражники, не привыкшие к подобным церемониям, толкались и наступали друг другу на пятки. Светские эксперты-советники, закутанные в римские тоги, держали перед собой зеленые веточки лаврового дерева. Замыкали шествие трое молодых слуг городской магистратуры, сверкая желтыми с золотом парадными ливреями.

Церемония началась по команде лейтенанта полиции. Под барабанную дробь и звонкий клич груб солдаты взяли на караул, а их командиры застыли, отдавая честь виновницам торжества — жертвам былого судебного произвола. Слово взял председатель суда Миранжа. Выразив признательность председателю судейской коллегии Высшего суда, он мудреными терминами изложил мотивы королевского постановления об амнистии, под которую подпадают пять присутствующих здесь женщин, подвергшихся несправедливому судебному преследованию по обвинению в колдовстве, каковое не было доказано и не повлекло за собой преступления. Чувство правосудия, внушенное Всевышним, безгранично добрым к чадам своим, Его Величеству королю Франции…

Председатель судейской коллегии Данвер ничего не слышал. Он не сводил глаз с вдовы Дюмулен, пытаясь разглядеть ее лицо под густой вуалью…

Речь Ла Барелля приобрела лирический оттенок. Чем больше он говорил, тем сильнее у присутствующих крепло впечатление, будто вся эта история была изначально устроена ради столь великолепного финального спектакля. Анна Дюмулен безупречно играла свою роль почтенной и незаслуженно оскорбленной женщины.

Четверо амнистированных дам заливались слезами, а за компанию с ними и часть присутствующей на церемонии публики. Анна Дюмулен вышла вперед, чтобы получить компенсацию, назначенную Его Величеством королем Франции. У Жаспара Данвера на миг проснулось подозрение, а не начнет ли она здесь же пересчитывать золотые монеты. Но нет, вдова вернулась на свое место, сохраняя достоинство и вид неприступной добродетели. Жаспар подумал, что подобный триумф способен вызвать зависть толпы. Однако тут же понял, что заблуждается на этот счет: публика цвела доброжелательными улыбками. И тогда у него мелькнула мысль: среди всех лишь он один чувствует себя не в своей тарелке.