Приближаясь к опушке леса, Жаспар сдерживал себя, чтобы не перейти на бег. Глаза привыкли к темноте, а тусклый свет фонаря выхватывал из ночного мрака то кусок каменистой тропы под ногами, то плотные заросли кустарника, увитого вьюнком. С равнины тянуло запахом свежескошенного сена. На фоне звездного неба четко вырисовывались силуэты могучих дубов, широко раскинувших в стороны руки-ветви.

Поляна открылась внезапно, как и в прошлый раз. Только теперь она была усыпана не крокусами, а золотистыми цветками калужницы… В надежде увидеть Анну он тщетно оглядывался по сторонам… В серых ветвях большого бука резвился легкий ветер и тихо шелестел густой листвой, сливавшейся в одну темную массу. Жаспар подошел к дереву, поставил на землю фонарь и провел пальцем по гладкому светлому стволу. Кора была гладкой и эластичной, как кожа. Он обнял дерево и почувствовал странное облегчение, словно выплакал все свои беды, сомнения и боль.

И пока он сжимал в объятиях ствол дерева, в голове у него звучала мелодия. In furore justisimae irae… Жаспар поднял голову к небу, увидел краешек луны, показавшейся из-за облака, вспомнил рассказы о бородатой женщине и ее голосе, который мог быть прекрасным и омерзительным, умиротворяющим и яростным, несущим смерть и избавляющим от нее. In furore justisimae irae… Теперь он слышал его в шелесте листвы и шепоте ветра, нашедшего приют в ветвях бука-великана. In furore justisimae irae…