Осман-паша не пожелал держать пленную Марику в своем лагере. Для ее пребывания он отвел одну из опустевших за время войны усадеб, где имелся хорошо сохранившийся арабской постройки дом и сад с фонтанами. Особою безопасностью в эти тревожные дни местность не отличалась, а потому Осман назначил отдельный небольшой отряд из турецких регулярных солдат для охраны усадьбы. Начальником отряда он назначил Мизру, сказав ему:
— Я знаю — ты любишь девушку и хочешь сделать ее своею женою. Поэтому лучшего сторожа, чем ты, трудно найти. Сторожи же ее!
— А… а будут ли мне повиноваться аскеры? — осведомился Мизра. — Я ведь простой араб!
— Этому мы легко поможем! — сухо засмеялся Осман-паша. — Наш всемилостивейший повелитель, султан Магомет, — да продлить Аллах дни его жизни и да дарует он ему победу над всеми врагами, — дал мне широкие права в этом отношении. Вы, арабы, дороги сердцу повелителя. Вот, возьми эту бумагу, которую я только что подписал.
Мизра взял протянутую ему пашою бумагу и чуть не вскрикнул от удивления и радости: это был форменный патент на звание поручика турецких войск.
— Я офицер? — удивился Мизра.
— Да, ты офицер! — подтвердил Осман. — Но только… только без жалованья. По крайней мере, покуда. Со временем, если ты заслужишь…
— Я не нуждаюсь в деньгах, — гордо ответил самолюбивый араб. — Служить султану офицером — большая честь. Мой отец не нищий…
— Тем лучше! — одобрил Осман-паша. — Когда мы отвоюем у руми эти земли, ты женишься. Советую тебе переселиться в Стамбул: военное министерство очень ценит офицеров, которые не надоедают ему требованием жалованья. Кто знает, может быть, ты со временем дослужишься до звания мир-алая… Может быть, ты даже станешь пашою… Я ведь начал так же, как и ты: с чина поручика. А в тридцать пять лет был полковником, а в сорок — генералом и пашою… Аллах велик, султан милостив. Иди же.
Радостно взволнованный, Мизра покинул палатку Османа и отправился к усадьбе, где была поселена прекрасная пленница. Не долго думая, Мизра прошел в покои, отведенные для Марики, и с первых же слов заявил Марике:
— Я с сегодняшнего дня — офицер турецкой армии!
— С чем и поздравляю тебя! — холодно ответила девушка. — Разве турки делают офицерами всех тюремщиков?
— Разве я тюремщик? — возмутился Мизра.
— А кто же ты? — презрительно засмеялась девушка. — Предатель, получивший за свое предательство награду — чин офицера султана! Дешево же ценится в Турции офицерское звание, если его дают людям за такие подвиги, как похищение беззащитных девушек!
Каждое слово Марики словно огненная стрела впивалось в сердце Мизры. Волнение душило его. Он сознавал, что упреки заслужены им, но у него было одно оправдание: страстная любовь к Марике. Такая любовь, из-за которой он готов был пойти на любое преступление…
— Ты — женщина, и ты ничего не понимаешь! — пробормотал он, запинаясь. — Если я еще не оказал больших услуг делу султана, то я это наверстаю. Только…
— Только что? — насторожилась Марика.
— Только подари мне свою любовь.
— Ни за что в мире! — с негодованием откликнулась Марика. — Не жди.
— Я заставлю тебя!
— Попробуй!
Девушка смело глядела прямо в глаза Мизре, и ее взор жег его.
— За что ты ненавидишь меня? — жалобно спросил он. — Ведь я люблю тебя. Так сильно люблю…
Выражение Марики смягчилось. Да, она знала, что Мизра любил ее, и ей было жалко его. Но только жалко…
— Я не ненавижу тебя! — ответила она мягко. — Я только не могу подарить тебе мою любовь. Ты же знаешь: мы не вольны над нашим сердцем. Полюби другую…
— Не могу! — стоном вырвалось из груди Мизры. — Я люблю тебя и буду любить только тебя…
— Значит, ты не волен над своим сердцем?
— Не волен! — признался Мизра.
— А я не вольна над своим! — повторила Марика. — Судьба…
Мизра хотел что-то сказать еще, но слов не хватало. Он круто повернулся и вышел, махнув рукою.
Солдаты отряда, сторожившего усадьбу, видели, как он вышел из дома, и заметили, что у него мрачное лицо.
— Голубка-то, — сказал один солдат другому, — голубка, кажется, с коготками… Посмотри, как новый поручик хмурит брови. Куда это он идет?
— А нам какое дело! — ответил аскер. — Будет с нас и того, что нас заставляют подчиняться какому-то оборвышу-арабу… Он — поручик… А за какие заслуги? В каких боях, в каких походах он заработал свои эполеты? А я шестой год на службе, — и хоть бы унтер-офицером стал!
— А ты читать и писать научился?
— А на что мне? Драться я умею и так. Чтение только глаза портит…
Солдаты вступили в долгий спор, потом занялись своими делами, позабыв о Мизре. Потом, когда понадобилось получить какое-то разрешение, вспомнили о нем, забеспокоились, принялись искать. Осмотрели дом, сад, осмотрели окрестности. Нигде не было видно и следа Мизры.
Не смея отойти далеко от усадьбы, солдаты порешили послать кого-нибудь в главный турецкий лагерь — дать знать Осману-паше о странном происшествии, о загадочном исчезновении молодого офицера. Осман был крайне удивлен полученным сведением, и снарядил особый конный отряд на поиски Мизры.
Где же был Мизра?
После разговора с Марикою молодой араб принялся бродить по окрестностям усадьбы без определенной цели. Не замечая того, он отходил все дальше и дальше от усадьбы, отдаваясь печальным думам. Та радость, которую он испытал при получении патента на офицерский чин, давно испарилась бесследно…
— Гнев отца моего на главе моей, — бормотал Мизра. — Марика умрет, но не полюбит меня. Горе мне, трижды, семь раз горе!
Он шел и шел. Солнце пекло его голову. По временам красные и зеленые круги плыли перед его глазами, и шаги его становились неверными. Мысли шли вразброд. Дышалось тяжело, и дыхание вырывалось со свистом из груди. Губы пересохли и почернели.
А он шел и шел.
Еще несколько сот шагов, потом Мизра споткнулся, чуть не упал. Постоял, стараясь сообразить, где находится, и не понимая, как сюда забрел. Покачнулся и со стоном упал на раскаленный песок.
Прошло около получаса. По той самой местности, по которой бродил злополучный Мизра, подвигался, вернее прокрадывался, маленький отряд из шести человек: Тайар, верный слуга шейха Изы, вел беглецов по хорошо знакомой ему местности, чтобы укрыть их в одном из покинутых арабами жилищ на некоторое время, а потом переправить на занятую итальянцами территорию.
— Тут лежит какой-то человек, — сказал он, увидев распростертое тело. — Турецкий офицер.
— Странно! — удивился Иза. — Что это может означать? Ведь сюда пули залетать не могли. Как же мог оказаться убитым или раненым этот офицер?
— Может быть, это больной, случайно оказавшийся в этой местности, — сказал Руджеро Дориа. — Во всяком случае нам следует осмотреть его. Может быть, он жив еще. Мы можем оказать ему помощь.
Они приблизились к лежавшему. Блевио и Дарти осторожно повернули его таким образом, что взорам пришедших открылось его лицо. И тогда крик отчаяния вырвался из уст старого контрабандиста Мукдара-эль-Гамма.
— Мизра, сын мой! Аллах, о Аллах!
Старик бросился на тело Мизры и принялся трясти его.
Руджеро Дориа отстранил сходившего с ума от горя отца Мизры и заявил:
— Если он жив, ты только убьешь его. Пусти меня, я попробую оказать ему помощь.
Пощупав пульс, лейтенант убедился, что Мизра жив. Но голова его пылала, как в огне, а сердце еле билось.
С беглецами была вода в достаточном количестве. Из пары носовых платков лейтенант соорудил компрессы и принялся обкладывать ими пылающую голову Мизры. Прохладные компрессы быстро уняли жар, Мизра пошевелился и застонал.
— Он жив! Он жив! — возликовал старый контрабандист. — О Аллах! Ты, гяур, — величайший геким в подлунном мире. Спаси мне моего сына, и я… Я щедро вознагражу тебя.
Дарти переменил еще несколько компрессов на голове Мизры, и успех превзошел всякие ожидания: араб открыл глаза и заговорил. Взор его был еще мутен, язык с трудом ворочался во рту, но слова были связны.
Дориа влил в рот из походной фляжки немножко коньяку в рот Мизры. Крепкий и совершенно непривычный напиток огнем пробежал по жилам араба. Жизнь окончательно вернулась к нему. Взор прояснился.
— Где я? — пробормотал он. — Как я попал сюда? Как вы-то попали сюда?!
— Глупый ишак! — закричал на него отец. — Почему ты не поблагодаришь прежде того человека, который спас тебя от когтей шайтана?!
Мизра потер лоб рукою, потом, слабо улыбнувшись, протянул руку лейтенанту и вымолвил:
— Я… я молил Аллаха, чтобы он… послал… смерть тебе… А Аллах берег твою жизнь. Для чего? Чтобы ты спас…
— Не будем говорить об этом! — перебил его лейтенант. — Я в сущности ничего не сделал. А то, что сделал, мог сделать каждый ребенок.
— Это ты говоришь так! — вмешался Иза. — На самом деле мы так растерялись, что без твоей помощи, вероятно, предоставили бы Мизре умереть…
— Дай мне руку! — вымолвил Мизра. — Отныне я не враг тебе. Я — друг. Все мое — да будет твоим. — Помолчав, он с горечью добавил: — Я отказываюсь от Марики. Она любит не меня, а тебя. Пусть же она станет подругою твоею… Дай мне руку.
И недавние враги обменялись крепким рукопожатием.
* * *
Разумеется, как только Мизра мало-мальски оправился, сейчас же возник вопрос, как освободить и увезти Марику. Мизра предложил план, чрезвычайно простой и вместе удобоисполнимый: один из беглецов, умеющий говорить по-арабски, должен надеть на себя мундир Мизры, захватить с собою его же патент на чин поручика и отправиться в ту усадьбу, в которой заперта Марика. Солдаты все сплошь безграмотны. Если Осман и узнал уже об исчезновении Мизры, то едва ли он отрядил сторожить Марику какого-либо другого офицера. Вернее всего, командует часовыми один из фельдфебелей или унтер-офицеров. Среди них — ни одного грамотного. Достаточно держаться с ними в повелительном тоне и предъявить им патент, на котором имеются сургучные печати, и они будут повиноваться. Они выдадут Марику мнимому посланцу паши, а тот…
— А тот привезет девушку сюда, где мы будем ожидать ее, — подхватил Иза.
Вопрос о том, кому отправляться в усадьбу в роли мнимого посланца паши, был решен просто: из трех итальянцев один Блевио Блеви, много лет до войны проживший в Константинополе, говорил по-турецки не хуже, чем по-итальянски, — поэтому выполнить дело поручили ему. Тайар, знавший все окрестности, раздобыл где-то пару лошадей, Блевио Блеви переоделся, преобразился в бравого турецкого офицера и помчался к усадьбе.
Но здесь его ожидало горькое разочарование — один из стороживших усадьбу аскеров почтительно доложил ему, что пленница всего два часа назад по личному приказанию Османа-паши перевезена в главный лагерь.
С этой вестью Блевио направился на место стоянки беглецов.
Но на полдороге он остановился, потому что в голову пришли иные мысли.
«Что я буду делать там? — думал бравый солдат. — Как вернуться с пустыми руками, не принеся даже единой весточки от самой синьорины Марики? Нет, рисковать так рисковать. Проберусь прямо в лагерь. Черта с два меня там опознают. А раз буду там — как-нибудь вывернусь».
Во вьюках второй, запасной лошади имелась пара бурнусов: Иза дал их солдату на тот случай, если понадобится укутать Марику. Одним из этих бурнусов Блевио и воспользовался, чтобы преобразиться в араба по внешности. Переодевшись, он погнал лошадь, и скоро оказался в непосредственной близости арабо-турецкого лагеря.
— Кто идет? — крикнул прятавшийся в тени кустов часовой араб.
— Свои! — ответил не моргнув глазом берсальер, придерживая лошадь.