“Bridge over Troubled Water” Simon and Garfunkel

“American Woman” The Guess Who

“Raindrops Keep Fallin’ on my Head” B. J. Thomas

“War” Edwin Starr

“Ain’t No Mountain High Enough” Diana Ross

“I’ll Be There” The Jackson 5

“Get Ready” Rare Earth

“Let It Be” The Beatles

“Band of Gold” Freda Payne

“Mama Told Me (Not to Come)” Three Dog Night

“Everything Is Beautiful” Ray Stevens

“Make It With You” Bread

“ABC” The Jackson 5

“The Love You Save” The Jackson 5

“Candida” Dawn

“Everybody Is a Star” Sly and the Family Stone

“Spill the Wine” Eric Burdon and War

“O-o-h Child” The Five Stairsteps

“Lay Down (Candles in the Rain)” Melanie with the Edwin Hawkins Singers

“Ball of Confusion (That’s What the World Is Today)” The Temptations

“Love on a Two-Way Street” The Moments

“All Right Now” Free

“I Want You Back” The Jackson 5

“Signed, Sealed, Delivered I’m Yours” Stevie Wonder

“Venus” The Shocking Blue

“Instant Karma (We All Shine On)” John Ono Lennon

“Patches” Clarence Carter

“Lookin’ Out My Back Door” Creedence Clearwater Revival

“Rainy Night in Georgia” Brook Benton

“Give Me Just a Little More Time” Chairmen of the Board

“The Long and Winding Road” The Beatles

“Hey There Lonely Girl” Eddie Holman

“The Rapper” The Jaggerz

“He Ain’t Heavy, He’s My Brother” The Hollies

“Tighter, Tighter” Alive and Kicking

“Cecelia” Simon and Garfunkel

“Turn Back the Hands of Time” Tyrone Davis

“Ziggy Stardust” David Bowie

“Lola” The Kinks

“Express Yourself” Charlie Wright and the Watts 103rd Street Rhythm Band

“Still Water (Love)” The Four Tops

“25 or 6 to 4” Chicago

“Fire and Rain” James Taylor

“Evil Ways” Santana

“Didn’t I (Blow Your Mind This Time)” The Delfonics

“(If You Let Me Make Love to You Then) Why Can’t I Touch You?” Ronnie Dyson

“I Just Can’t Help Believing” B. J. Thomas

“Who’ll Stop the Rain” Creedence Clearwater Revival

“Without Love (There Is Nothing)” Tom Jones

“Thank You Falettinme Be Mice Elf Agin” Sly and the Family Stone

“Walk on the Wild Side” Lou Reed

“Whole Lotta Love” Led Zeppelin

“Joy to the World” Three Dog Night

“Maggie May” / “Reason to Believe” Rod Stewart

“It’s Too Late” / “I Feel the Earth Move” Carole King

“How Can You Mend a Broken Heart” The Bee Gees

“Just My Imagination (Running Away with Me)” The Temptations

“Knock Three Times” Dawn

“Me and Bobby McGee” Janis Joplin

“Tired of Being Alone” Al Green

“Want Ads” The Honey Cone

“You’ve Got a Friend” James Taylor

“Mr. Big Stuff” Jean Knight

“Brown Sugar” The Rolling Stones

“Do You Know What I Mean” Lee Michaels

“What’s Going On” Marvin Gaye

“Ain’t No Sunshine” Bill Withers

“She’s a Lady” Tom Jones

“Temptation Eyes” The Grass Roots

“My Sweet Lord” George Harrison

“If You Could Read My Mind” Gordon Lightfoot

“Gypsys, Tramps and Thieves” Cher

“Never Can Say Goodbye” The Jackson 5

“Mr. Bojangles” Nitty Gritty Dirt Band

“That’s the Way I’ve Always Heard It Should Be” Carly Simon

“If You Really Love Me” Stevie Wonder

“Spanish Harlem” Aretha Franklin

“Draggin’ the Line” Tommy James

“Proud Mary” Ike and Tina Turner

“Mercy Mercy Me (The Ecology)” Marvin Gaye

“I Just Want to Celebrate” Rare Earth

“Wild World” Cat Stevens

“Funky Nassau” The Beginning of the End

“I Hear You Knocking” Dave Edmunds

“Lonely Days” The Bee Gees

“Won’t Get Fooled Again” The Who

“Theme from Shaft” Isaac Hayes

“If I Were Your Woman” Gladys Knight and the Pips

“I Am… I Said” Neil Diamond

“Love Her Madly” The Doors

“Here Comes the Sun” Richie Havens

“Right on the Tip of My Tongue” Brenda and the Tabulations

“Riders on the Storm” The Doors

“Stairway to Heaven” Led Zeppelin

“The First Time Ever I Saw Your Face” Roberta Flack

“American Pie” Don McLean

“Without You” Nilsson

“Lean on Me” Bill Withers

“Let’s Stay Together” Al Green

“Brandy” Looking Glass

“Oh Girl” The Chi-Lites

“(If Loving You Is Wrong) I Don’t Want to Be Right” Luther Ingram

“I’ll Take You There” Staple Singers

“Ben” Michael Jackson

“The Lion Sleeps Tonight” Robert John

“Slippin’ into Darkness” War

“Everybody Plays the Fool” The Main Ingredients

“Nights in White Satin” The Moody Blues

“Too Late to Turn Back Now” The Cornelius Brothers and Sister Rose

“Back Stabbers” The O’Jays

“Starting All Over Again” Mel and Tim

“Day After Day” Badfinger

“Rocket Man” Elton John

“I Can See Clearly Now” Johnny Nash

“Burning Love” Elvis Presley

“Clean Up Woman” Betty Wright

“Mother and Child Reunion” Paul Simon

“Where Is the Love” Roberta Flack and Donny Hathaway

Казалось, все разлеталось на куски в ярде передо мной. Началось с того, что я загнал до смерти свою машину. Как раз на том участке Лонг-Айлендского шоссе, которое сам Господь сотворил для того, чтобы кататься там на спор и производить впечатление на девушку, с которой я стал встречаться в колледже Хофстра. По какой-то причине я считал, что быстрая езда очаровывает девушек, и по какой-то еще более глупой причине они и правда выглядели очарованными. Но в тот раз я зашел слишком далеко: раздался хруст и треск, как будто кусок железа бросили в мульчер для древесины, и машина сперва сбавила скорость, а потом и вовсе встала. Это был конец. Шатун в двигателе разлетелся на куски, а трансмиссия полетела к черту… уже в пятый, наверное, раз. Я отбуксировал машину к дому, но на сей раз отец отказался чинить ее.

– Нужна машина? – заявил он. – Так заработай денег и купи.

Я был поражен, услышав такое, и думаю, что он на это рассчитывал. Он всегда поддерживал меня и продолжал поддерживать и далее, но только своими связями и советами. Но деньги – деньгам пришел конец. Пришло мое время. Отец хотел показать мне правду жизни. Он наставил меня на путь истинный, несомненно, но я помню, что тогда испытал крушение своих иллюзий. Отец готовился продать свое дело и наслаждаться полученным состоянием. Именно в тот момент ему было легче, чем когда-либо, поддерживать меня материально, и с моими сестрами он был очень щедрым, даже покупал им дома. Но день за днем я выходил из дому и видел на стоянке мой GTO – как будто в коме. В конце концов я его продал.

Я устраивался работать парковщиком в клубах на берегу моря. Работал официантом, а потом водил такси фирмы Blue Bird в Нью-Рошелле. Фирма эта, кстати, до сих пор существует. Когда я периодически появляюсь в тех краях и вижу их машины, у меня по коже мурашки бегут, и вовсе не от счастья. Но это была работа, и к концу недели у меня в кармане лежала пачка наличных, а это позволяло мне ходить по клубам и слушать музыку.

Я накопил около 1200 долларов и купил себе Impala 1962 года с откидным верхом. Это был еле живой кусок металлолома с вмятиной на заднем бампере, и мне было стыдно парковать его у все той же моей любимой закусочной. Я уже очень рано начал понимать могущество имиджа. Когда я заползал на парковку в этой дерьмовой Impala, то это зрелище будто кричало: «Как мог так низко пасть тот, кто уделал даже Супермена?!» Так что я звонил Ронни, моему другу, чтобы он подвез меня и мы бы подъехали на его машине.

Однажды вечером мы с Ронни отправились погулять и забрались на другой конец города, засев в кафе Eastchester. Я несколько раз ел там прежде, но это была не моя территория. Все знали, что в этом местечке тусуются милые еврейские девушки из Скарсдейла. Столы там были устроены так же, как и у нас, и даже был музыкальный автомат. Но там, конечно, никто не кидался подпевать, если я вдруг выбирал песню. Там я был просто еще одним посетителем.

Мы с Ронни сели за столик, и вдруг я заметил за соседним прекрасную девушку с копной блестящих черных волос. Она сидела вместе с одним симпатичным парнем, которого я знал. Вообще говоря, меня в этой девушке потрясла не просто ее физическая привлекательность – она была прекрасна во всех отношениях сразу. Она была со вкусом одета, стиль был идеально выдержан вплоть до застежки на сумочке… на ее дизайнерской сумочке. Я всегда одевался элегантно, но это… это был просто иной уровень.

Я продолжал глазеть на нее, и она, наверное, это почувствовала, поскольку Ронни поймал ее взгляд.

– Смотри-ка, это Лиза Кларк! – воскликнул он.

– А кто это?

– Вместе в школе учились. Дочь Сэма Кларка. Ну, который главный на ABC.

– Чего?!

– ABC.

– Нет, ты не понял. Что значит «главный»?

– Распоряжается кино, телевидением, музыкой… в общем, всем таким.

Трудно сказать, какая из двух мыслей в тот момент вспыхнула в моем мозгу более ярко. Первая: «Эта девчонка потрясающе выглядит!» Или вторая: «Ее старик крут в шоу-бизнесе!»

– Ронни, чувак… Я должен познакомиться с ней!

Ронни встал из-за стола, подошел к ней и предложил:

– Эй! Почему бы тебе не подойти к нашему столику на минуточку? Хочу познакомить тебя с моим кузеном Томми.

Лиза немедленно встала и подошла к нам, а тот симпатяга рядом с ней так и остался там сидеть, как дурак.

Наше знакомство началось с обычного обмена приветственными репликами. Она была очень милой, общительной и искренней.

– А чем ты занимаешься? – спросила она.

– Я певец. Ну… и актер.

– Вот это да! – удивилась она. – Мой отец как раз ведет дела в этой сфере.

– А чем он занимается?

– Он основал компанию ABC Records. А сейчас руководит театральным и кинематографическим подразделениями.

Потом она рассказала нам, как ее отец нанял Рэя Чарльза и Пола Анка. Вскоре мы уже беседовали, как старые друзья, и в итоге обменялись телефонами и решили встретиться снова.

Потом она вернулась к своему столику, а минут через двадцать все мы почти одновременно двинулись к выходу. На парковке я увидел, как она садится за руль Ford Thunderbird с белым открытым верхом.

Я тут же повернулся и молча посмотрел на Ронни.

Я позвонил Лизе примерно через два дня после нашей первой встречи в кафе, и мы начали встречаться. Мы не ходили в «Канадский салон» и Линка Чемберленда с его группой не слушали: у Лизы были другие запросы, и мы стали посещать заведения классом повыше. Эта девушка сильно отличалась от тех, с кем я привык встречаться. Была в ней некая свежесть и новизна – нечто такое, что заставляло меня чувствовать себя будто в первый раз влюбленным. Я, скажем, был по происхождению итальянцем, но она – она ходила по улицам Рима, любила Италию и была там не раз.

Лиза была утонченной – такую девушку ты не впечатлишь, если просто выжмешь все лошадиные силы из движка своего авто. В ней была некая строгость, серьезность, которые требовали, чтобы и я сам рос над собой, – эта уникальная черта быстро нас сблизила. Примерно через месяц мы уже стали настоящей парой и тогда она пригласила меня к себе – познакомиться с родителями.

Я был немного взволнован, подъезжая к дому Кларков на своей развалюхе «шевроле» и паркуясь возле той красотки с белым верхом, на которой ездила Лиза. Сэм Кларк водил «мерседес» – в то время я не знал никого, у кого бы он был. Этот краткий обзор автомобилей послужит отличным введением к тому, что произошло потом.

Я хотел произвести хорошее впечатление, наладить контакт. В конце концов, черт возьми, я знакомился с отцом моей девушки! Я даже притащил с собой одну из своих студийных записей. Я выставлял напоказ не только себя, но и все то, чем я хотел стать. Love Trap, возможно, не очень хорошо расходилась в магазинах, но я ею все равно гордился и до сих пор дьявольски сильно верил в себя. И я хотел показать Сэму Кларку, что я хорош.

Сэм сидел в своем любимом откидывающемся кресле и смотрел новости. Ох, он умел со вкусом одеться. Конечно, он каждый день надевал на работу костюм и галстук, но даже дома он носил пошитые на заказ штаны, стильную рубашку и туфли от Гуччи. Он не встал с кресла, чтобы поприветствовать меня, так что мне пришлось самому подойти и пожать ему руку.

Сейчас уже не узнаешь, что он тогда думал. Конечно, он знал, что я парень Лизы. Но возможно, он решил, что это лишь мимолетное увлечение, а если и нет, то он сможет разобраться с этим потом. Сэм Кларк с супругой воспитывали своих дочерей в верности традициям. А это подразумевало мужей-евреев. Кстати, это отнюдь не было какой-то религиозной нормой – Кларки были не так уж ортодоксальны. Все дело было в культуре. Так сказать, «бюро кастинга женихов» просто не должно было присылать из Бронкса парней итальянского происхождения для «прослушивания» на роль зятя.

Сэм Кларк всего добился сам. В молодости он начинал с доставки пластинок в магазины Бостона и вскоре стал самым значительным поставщиком в городе, что дало ему много рычагов влияния. В 50-60-х годах музыкальная индустрия состояла из множества составных частей: исполнители, композиции, продюсеры, звукозаписывающие компании, радиостанции. Но если взглянуть на все это с точки зрения шансов на успех у начинающей звезды, то поставщики отвечали за добрую половину конечного результата, они были становым хребтом всего бизнеса.

Сэм привлек внимание пары больших боссов корпорации ABC, одним из которых был Леонард Гольденсон, после чего они приняли его в дело, чтобы он основал в корпорации «музыкальное» подразделение. Я уж не знаю, как много Сэм Кларк понимал в музыке. Но он дружил с Аланом Фридом, диск-жокеем, который легко преодолевал все музыкальные условности и даже ввел в обиход понятие «рок-н-ролл». Кроме того, Сэм был отличным бизнесменом. Он бы мог легко сбывать текстиль крупным розничным сетям, он бы мог преуспеть практически в любом бизнесе – он умел действовать быстро и делать верные ходы. Не нужно было обладать тонким слухом, чтобы понять, что Рэй Чарльз отлично поет. Но нужно было быть Сэмом Кларком, чтобы подписать с ним контракт, когда он покинул Ахмета Эртегюна и его компанию Atlantic Records. Вместе с Сэмом Рэй создал свои величайшие хиты: Hit the Road Jack, Georgia on My Mind и I Can’t Stop Loving You.

Сэм продолжал строить свое дело. Он приобрел Dunhill Records вместе с Джеем Ласкером, еще одной знаменитостью в области звукозаписи. Команда Сэма, таким образом, стала одной из крупнейших в тот период. Ему все удавалось настолько хорошо, что к моменту нашей встречи ABC доверила ему также управлять театральным и кинематографическим направлениями. Когда мы впервые пожали руки, передо мной был серьезнейший предприниматель, на котором лежала огромная ответственность. Он посмотрел на меня, как будто пытаясь понять, что его дочь нашла в «Т. Д. Валентине».

Теперь не проверишь, считал ли Сэм Кларк, что я просто использую его дочь, чтобы познакомиться с ним. Даже если он так и не думал, положение Лизы было непростым. Когда ее отец входил в комнату, это выглядело, как будто явился сам Господь Бог. А она как раз принесла домой запретный плод, и знала это так же хорошо, как и он. Родители Лизы пытались знакомить ее с сыновьями из богатых еврейских семейств из гольф-клуба, в надежде на то, что когда-нибудь страсть все же вспыхнет. Сейчас я понимаю, что Сэм действительно знал, что будет лучше для его дочери в длительной перспективе. Но тогда мне было девятнадцать, и я просто не видел общей картины, как и Лиза. Все, что я тогда понимал, – это то, что мне нравилась дочь Сэма Кларка и что я хотел добиться его уважения.

– Хорошо, очень хорошо… – заговорил Сэм.

Он явно пытался проявить вежливость, но даже его тон заставил меня почувствовать, что ему неприятно видеть мою машину припаркованной у дверей его дома. Он спросил, кто делал аранжировку, и отлично держал себя в руках. Но потом он сказал нечто такое, что я теперь дословно даже не смогу вспомнить, – его слова ударили меня, как стенобитное орудие. Прямо между глаз.

– Удачи вам. Но если вы хотите посещать этот дом, то лучше воздержитесь от пения.

Сейчас я вспоминаю эти слова и думаю, что, наверное, он дал мне чертовски хороший совет. Но в этих словах скрывалось еще одно послание: «Парень, понимаешь, ты не еврей. Так что забудь об этом…»

Эти слова горели во мне, когда я миновал их машины на стоянки, сел в свою колымагу и поехал домой. Благодаря этим словам я никогда бы потом не искал у Сэма Кларка работу и не пошел бы к нему, даже если бы меня позвали.

«Ну, я тебе покажу!» – вот что думал я тогда.

Поскольку я еще раньше проболтался родителям про встречу с Кларком, то должен был каким-то образом рассказать им и о результате этой встречи. Вскоре после этого разговора отец подошел ко мне и сказал:

– С тобой хочет переговорить дядя Вик.

Это здорово насторожило меня. В некоторых аспектах визит к крестному был большим событием. Дядя Вик был очень важной персоной, и потому как бы следовало радоваться – смотри, сам дядя Вик обратил на меня внимание! Вместе с тем перспектива встречи с ним меня тревожила. Возможно, меня вызывали для того, чтобы сделать внушение. Возможно, родители вычислили, что среди всей родни я опасался только дядю Вика, а «страх надежнее любви». Эти слова – из фильма «Бронкская история», и написал их мой хороший друг Чезз Пальминтери, но я ее украду, ведь она подходит к случаю, а он не стал бы возражать.

Я отправился в клуб Демократической партии на пересечении Фордхем-Роуд и Большого бульвара. У дяди Вика там был кабинет, и вообще это было место, где встречались большие шишки. Там был даже предусмотрен огромный холл, специально чтобы политики могли выступать перед массами людей. Но тем утром в холле было безлюдно.

Вся обстановка в офисе у дяди Вика была сделана из дерева, и сделана на совесть. Деревянная дверь со стеклянным окошком в середине. Деревянный стол. Панели на стенах.

Он встретил меня, обнял… но потом твердо сказал:

– Сядь.

Да, вот так просто: «Сядь».

Дядя был опрятным крупным мужчиной целых шести футов росту, но широким в плечах и мощно сложенным. Габариты были лишь одной из составных частей его авторитетного облика. Он был крайне авторитарной и самоуверенной личностью… и крайне нетерпеливой тоже. Никаких хождений вокруг да около – дядя словно заколачивал гвозди.

– Слушай, – начал он. – Тебе надо завязывать с этим твоим пением. Ничего хорошего из этого не выйдет. Ты, конечно, можешь пытаться снова и снова тратить свое время впустую. Но поверь мне, тебе нечего делать в этом ремесле. Я знаю кучу парней в этом роде, можно сказать, всю их породу перевидал. И я видел, что они приходят и уходят. Бессмысленные крысиные бега.

И вот эти последние слова он произнес с таким выражением, что можно было практически почувствовать себя одной из этих самых крыс… Такое едва ли забудешь.

– На самом деле ты должен стать профессионалом, – продолжал дядя. – Хочешь заниматься бизнесом своего отца. Это бы обрадовало его, и он смог бы научить тебя своему делу. Посмотри, чего он добился – сумел прочно обеспечить семью. А ты сможешь приумножить капитал в десять раз! Но если ты этого не хочешь – стань врачом или адвокатом. Но с пением нужно прекращать. Это даст тебе отличные шансы, и родители тебя поддержат.

По правде говоря, это вовсе не было беседой, и дядя явно не планировал тратить много времени.

– Хорошо. Спасибо, дядя Вик, – сказал я, поднимаясь. – Большое вам спасибо.

– Ты меня понял? – спросил он в ответ. Это он так прощался. – Ты меня понял?

Я кивнул и вышел из кабинета. Голова кружилась. Должен делать это. Обязан делать то. Но ни мой разум, ни мое тело, ни моя душа не хотели ни «этого», ни «того». Они хотели творить музыку.

Издалека снова донесся голос дяди Вика:

– Ты меня понял?

Вокруг меня делались стремительные карьеры. Я видел, как мои друзья осваивали бизнес своих отцов – строительство, розничную торговлю, текстильное дело и, конечно, финансовые операции. Мои друзья детства становились мужчинами. Это наводило меня на мысли о том, что, возможно, я должен был послушать дядю Вика. Возможно, я должен был бросить музыку, как и сказал Сэм Кларк. Это ведь не означало, что я обязан вовсе покинуть мир шоу-бизнеса? Чем больше времени я проводил с Лизой, тем чаще встречался с ее родителями и их удивительными друзьями. Не было, например, ничего странного в том, что на ужин мог зайти Сидни Пуатье. В течение нескольких месяцев я проделал путь от выступления на разогреве у мисс Чесночные Пальцы до встречи с Софи Лорен.

Но для меня в этом был один неловкий момент – Сэм будто бы возводил между нами невидимую стену, причем сразу в нескольких измерениях. В пространстве: «Не ходи в эту часть дома!», а также в социальном положении: «Вот наш «мерседес», а вот твой «шевроле». Так что у них дома я всегда чувствовал себя, так сказать, «на птичьих правах». Мне нужны были деньги. Нужно было настоящее дело. Если уж я не мог подкатить к ним на «мерседесе», то я, по крайней мере, должен был заняться чем-то таким, что приведет к успеху.

Успех в глазах семьи Кларк был всем. Родители Лизы только о нем и говорили: успех, успешные люди и преимущества успеха.

Все это наводило меня на мысли о бизнесе отца. Он всегда мечтал передать мне свое дело. Когда я был юнцом, он часто брал меня к себе на работу в южную часть Манхэттена и старался развлечь меня тем, что там делалось, чтобы я в будущем захотел сам заниматься подобными вещами. Но я на это, конечно, не покупался. В те дни, о которых я пишу сейчас, он только что продал свою фирму, но условия сделки были таковы, что все еще приглядывал там за делами. Было уже поздно требовать наследство, но его замысел состоял в том, чтобы научить меня вести бизнес, подготовить к созданию своего собственного дела. Ну а сам я, конечно, хотел заполучить Лизу.

В те дни я каждое утро садился с отцом на поезд и ехал в Нью-Йорк. Там меня ждало первое потрясение. Помните, это был конец 60-х – никаких iPod. Плеер Sony Walkman станет популярен десять с лишним лет спустя. В семь утра между Вестчестером и Центральным вокзалом Нью-Йорка… никто не слушал даже радио. Я сидел рядом с молчаливым коммерсантом, читавшим «Нью-Йорк таймс». Весь путь состоял из объявлений проводника:

«Следующая Маунт-Вернон… Сто двадцать пятая улица… Центральный вокзал, конечная!»

Тут начиналась лихорадочная давка и гул метрополитена – предстояло еще добраться до Боулинг-Грин.

Я сидел за столом в открытом помещении рядом с отцом – там не было этих ужасных офисных ячеек, просто куча народу кругом, – и все занимались своим делом. Это была брокерская фирма, и если вы там не начальник, то суть вашей работы состоит в том, чтобы заполнять для импортеров бланки, которые потом надо было отправить для проверки на таможню. Не так уж и сложно, но еще как скучно – как и все, что связано с документооборотом. Именно мастерство моего отца в этом деле позволяло нашей семье роскошно отдыхать в Майами-Бич. Однако, когда сам делаешь нечто подобное, то Summer Wind, которую там ставили в баре, почему-то не играет.

Я ковырялся в этих бюрократических формах около полугода. Но внезапно в моем однообразном графике произошла необычная перемена. Скорее всего, это был обычный выходной день, так как отгулов я никогда не брал. Мы с Лизой гуляли по Пятой-авеню, и погодка была та еще. Как только начался дождь, мы спрятались под навесом, и я посмотрел ее в глаза. По ее щекам текли слезы.

– Что такое? – спросил я.

– Мы… мы больше не можем встречаться!

– Что?

Ничто не предвещало беды. Собственно, у нас все было отлично – и именно поэтому она плакала.

– Что с тобой, Лиза? Я тебя обидел?

– Нет, конечно! Дело не в этом. Дело в том, что ты… ну… ты не исповедуешь нашу веру.

– Не исповедую иудаизм? Конечно. Но ведь ты знала об этом и раньше.

– Томми, ты не понимаешь. Из-за этого родители тебя никогда не примут! Никогда не согласятся с тем, что я встречаюсь с неевреем. Это безнадежно!

В этот момент внутри меня столкнулось так много разнообразных чувств, что я на минуту потерял равновесие. И я отреагировал, не рассуждая, мгновенно и от всего сердца:

– А если я обращусь в иудаизм?

В тот момент я чувствовал, что вновь оказался в седле. Эх, если бы я знал, что эти слова обеспечат меня приключениями на три десятка лет вперед!

В том-то все и дело… Произнести эти слова было не очень трудно. Их было легко произнести. Помните, мой лучший друг был воспитан в еврейских традициях? А ведь его отцом был католик-итальянец, а еврейкой была только мать. Его отец пошел с ним в синагогу, нацепил талит и подпевал в течение всей церемонии. А мама моего друга научилась неплохо готовить ригатони. Я с ним вместе отмечал бар-мицву, а он посещал со мной рождественскую мессу. Ронни Парлато был примером того, как все может хорошо сложиться, если два человека на самом деле близки. А ведь я определенно любил Лизу. Во всяком случае, я так думал. Мне исполнилось девятнадцать, и я был считай что ребенком. Что я вообще мог знать о любви?

Но в тот момент мной двигало нечто большее, чем любовь. Обращение в иудаизм было способом проломить стену, которую Сэм Кларк воздвиг между нами. Я до конца не понимал причин, по которым он поступил так. Его предки передали ему тысячелетиями оберегаемую идею самосохранения еврейского народа. Когда Сэм использовал эту идею против меня, я считал это предрассудком. И потому, соглашаясь перейти в иудаизм, я словно бросал ему вызов: «Эй, чувак! Поцелуй меня в задницу!»

Конечно, я ничего такого заранее не планировал. Это случилось будто по щелчку пальцами. Если бы Сэм Кларк сейчас был жив и стоял передо мной, то я бы ему прямо сказал, что он был прав. В длительной перспективе это все просто не могло сработать, и я ужасно переживаю из-за всей той боли, которую Лиза в дальнейшем испытала по вине моего тогдашнего легкомыслия. Но просить прощения за это я не стану – не стану уже хотя бы потому, что те мои слова подарили жизнь двоим прекрасным детям, которые так много для меня значат. Так что если бы я снова перенесся в тот миг, то принял бы то же самое решение. Мне только совестно перед Сарой и Майклом из-за той конфликтной атмосферы, в которой они выросли. Единственное, что может меня оправдать, – это те добрые намерения, которые у меня были в момент, когда я произносил эти слова. Мои родители в итоге прожили вместе семьдесят лет, и я надеялся на нечто подобное и для нас с Лизой, когда решился изменить религиозную принадлежность.

– Ты… ты сделаешь это ради меня?! – воскликнула она. Было похоже, будто солнечный луч вдруг пробился сквозь тучи.

Сейчас я понимаю, насколько важным для нее был этот момент. Он оказал огромное влияние на нас обоих. В некотором смысле я тогда стал по-настоящему самостоятельной личностью, а самый верный способ для такой личности почувствовать свою силу состоит в том, чтобы сделать что-то для другого человека.

Инерция этого мига приведет меня к женитьбе, о которой объявят в «Нью-Йорк таймс», и к отвратительному разводу, который будут с удовольствием пережевывать во всех газетах. В дальнейшем это приведет меня к сказочному браку с Мэрайей Кэри – браку, который закончится отнюдь не сказочно. С момента, когда я произнес те слова, мне понадобится три десятка лет, чтобы прийти в себя. Когда я сейчас думаю о том дне, то понимаю, что он был первым шагом на моем долгом пути к Талии.

Казалось, судьба мне благоволила. Через несколько недель я получил редкую и благоприятную возможность поправить свои дела. Один из наших импортеров собирался ввезти в страну партию вина, но у него возникли проблемы санитарного характера. Не помню точно, в чем там было дело, возможно, несколько ящиков были поражены «пробковой болезнью». Штука была в том, что почти вся партия была неповрежденной, но из-за нескольких ящиков наш клиент насторожился и решил не рисковать. Ведь если плохое вино попадет в розничную сеть, то это может повредить репутации компании. Так что мне сделали предложение:

– Слушай, давай я тебе продам всю партию по доллару за ящик? Что хочешь с ним потом, то и делай – хоть вылей, хоть себе оставь.

Я откупорил бутылку и налил себе стаканчик. Мне понравилось. Я тогда, конечно, ни черта не понимал в вине. В девятнадцать лет я даже обычное Gallo считал хорошим вином. Но я сразу сообразил, что вино не испорчено.

Какого черта? Я нанял грузовик, собрал четверку друзей, и мы забрали со склада несколько сотен ящиков. Я начал предлагать это вино своим друзьям и родственникам, давал им попробовать – и оно всем пришлось по вкусу! Конечно, я убеждал всех его покупать.

Также я ходил по винным магазинам, обращался к владельцам и директорам:

– Смотрите, у меня есть партия отличного вина – и совсем недорого! Попробуйте и скажите, как оно вам, – а если вам понравится, то я охотно уступлю вам его… скажем, по двадцатке за ящик?

Добрая половина этих ребят смотрела на меня как на полного психа. Но тут-то мне и пригодились мои уроки актерского мастерства – благодаря им я излучал уверенность в себе и знал, как представить себя незнакомым людям в выгодном свете. Все те ужасные вечера выступлений в ночных клубах тоже мне помогли – когда ты выходишь на сцену, то уж приходится постараться, чтобы понравиться людям. И я знал, как добиться успеха в этом деле. Главное тут – напор. В итоге все эти уроки и клубы превратили меня в отличного торговца.

Большинство потенциальных клиентов сообразили, что товар отличный. В те времена люди подходили к таким вещам просто – если наклевывалась сделка и можно было подзаработать без особого риска и проблем, то никто не заставлял себя упрашивать дважды. Кроме того, если бы я предлагал скверный товар, то никто бы ничего у меня не купил, правда?

Я продал всю партию и заработал примерно 30 тысяч – в те времена на такую сумму можно было купить дом. Но я берег каждый цент этих денег, да и вообще всех, что у меня были, иначе бы я не смог позволить себе достаточно дорогого обручального кольца с бриллиантом для Лизы. Я отлично знал, насколько озабоченными были ее родители в таких вопросах. У них дома только и слышалось: Gucci, Bulgari, Saks… Мое предложение перейти в иудаизм разрушило «горизонтальный» барьер Сэма Кларка. Я посчитал, что достаточно крупный бриллиант поможет мне с социальной пропастью между нами.

В бриллиантах я совершенно не разбирался. Однако я подумал, что раз уж я собираюсь стать иудеем, то мне прямая дорога в «бриллиантовый район» на Сорок седьмой улице. Там бы я смог купить отличное кольцо у хасидов, как и поступают все нормальные еврейские юноши. Я внимательно разглядывал витрины в поисках самого здорового, самого блестящего бриллианта, который только можно было купить на имевшуюся у меня сумму.

Мне приглянулся один камень – в три карата, вытянутый, с огранкой «маркиз». Он был не особенно велик, но казался больше, чем на самом деле. Один из продавцов – бородатый, с пейсами и в черной шляпе – принялся расхваливать мне его качество. Мне было, по правде говоря, наплевать. Я просто покупал большой блестящий камень. Впечатляющий камень.

Я завернул кольцо в конфетную обертку и так явился в дом Кларков. Мы сидели на кухне и пили чай с Лизой и ее матерью, и тут я сказал:

– Загляни-ка в сумку. Я тебе сладостей принес!

Лиза, конечно, развернула обертку и буквально сошла с ума. Ее мама едва не задохнулась от удивления и прикрыла рот ладонью. Если бы вы в тот момент увидели ее лицо, то, не зная всей истории, едва ли смогли бы сказать, счастлива она или переживает из-за чьей-то смерти. Что, неужели итальянский паренек возьмет в жены еврейскую принцессу?!

Лиза немедленно схватила кольцо и сломя голову бросилась в комнату, где ее отец курил перед телевизором. Он встал, взял украшение, внимательно рассмотрел его и вернул дочери. Затем он повернулся и пошел к лестнице, но у самых ступенек повернулся к нам и произнес:

– Надеюсь, вы двое планируете побег.

Будь у меня в голове пружина, я бы чувствовал, что каждый день, проведенный за бумагами в отцовской конторе, сжимает ее до последнего предела – и она вот-вот лопнет. «Я создан не для этого! Не для этого я родился на свет! Я не желаю этим заниматься!»

Все вокруг отлично видели мое разочарование и усталость от этой бумажной каторги. Уж отец-то наверняка замечал. Когда я все же решил завязать, он отнесся с пониманием и пожелал мне успеха в любимой области. Я поискал подходящую вакансию и в итоге устроился к Джоэлу Даймонду на MRC Music, издательское подразделение Mercury Records.

Забавно, как все сложилось, если учесть все те могущественные связи, которые я мог бы использовать благодаря Сэму Кларку. Джоэл Даймонд был страховым агентом, а песни писал больше для развлечения. Однажды он случайно встретил в самолете какого-то менеджера от шоу-бизнеса, и тот сразу распознал его талант и желание работать, а потом назначил руководителем MRC Music, отдав ему предпочтение перед многими кандидатами с куда большим опытом. Так что если кто и понимал, что значит дать шанс человеку со стороны, то это был Джоэл. Сначала он назначил мне еженедельную зарплату в 125 долларов. Такова работа на самом дне музыкального мира, а для меня эта зарплата стала как бы служебным значком, как у молодого полицейского в его первом патруле. Мне было еще далеко до «детектива», «капитана» или «комиссара полиции», но я уже носил значок. Я вошел в музыкальный бизнес.

Даже просто приближаться к тому офису – дом номер 110 по Западной Пятьдесят седьмой улице – было самым бодрящим ощущением с тех пор, как я поднимался на сцену вместе с The Exotics. Каждый день, когда я распахивал их дверь и приветствовал высоченного охранника с бульдожьей физиономией, я просто излучал счастье. Охранника этого все звали Крошкой. Крошка отвечал на мое приветствие с дружелюбием настоящего флориста, коим он и был в свободное время. Но разозлишь его – и он живо вырвет твои потроха себе на завтрак.

Официально моя должность называлась «менеджер-инструктор», но это было лишь красивое определение для «толкача». Сейчас этого ремесла в прежнем смысле уже не существует. В основе своей это было нечто среднее между занятиями Саймона Коуэлла и Дейла Карнеги. Половина работы зависела от музыкального слуха и художественного вкуса, а другая – от умения общаться с людьми и влиять на них.

В джинсах и свитере я покидал свой кабинет и начинал обход помещений, где работали наши авторы. В основе своей обстановка этих комнат была одинаковой – рояль и табурет, но некоторые имели индивидуальные черты, привнесенные их обитателями. Не все они постоянно были на месте, некоторые приходили лишь по вторникам или четвергам, но те, кто образовывал постоянную команду, вешали на стены картины и придавали своим комнатам как можно более домашний вид. Важно понимать, как сильно там выкладывались, – некоторые сотрудники даже спали в своих кабинетах, а проснувшись, вновь принимались творить.

Именно в этих странных помещениях я нашел себя и тот путь, которому следовал всю дальнейшую жизнь. Доносить до авторов песен свои идеи и предложения – это был новый и удивительный опыт. Именно в те дни моя роль в музыке изменилась, а карьера получила новое направление. Теперь уже я давал советы музыкантам.

Но почему они вообще меня слушались? Дело в том, что мои слова имели под собой прочную основу жизненного опыта. Прогулки по Сто восемьдесят седьмой улице, когда Дион и The Belmonts звучали из каждого окна и из каждой витрины, латинские ритмы Тито Пуэнте буквально в нескольких кварталах оттуда… Я делился с ними всем, чему меня обучили Чарли Калелло и Линк Чемберленд. Там, в MRC Music, я впервые мог поделиться творческим опытом, накопленным с того мига, когда в восемь лет меня молнией поразили выступления Элвиса.

Я заходил к нашим авторам, садился рядом с инструментом, слушал, на чем в тот момент шла работа… Потом начинались обсуждения, тщательный разбор музыки и слов – порой я помогал переделывать песни или рассуждал, какой текст лучше подойдет определенному исполнителю. Иногда я слышал готовую композицию и вдруг понимал, что вот этому артисту она не подойдет, зато отлично удастся другому. В других случаях я понимал, что все уже отлично, – и если так, то моя работа состояла в том, чтобы найти место, куда песню можно было бы продать. Это означало, что я должен был точно знать, кто из музыкантов сейчас работает над новыми альбомами – и над какими именно с точки зрения стиля и направленности. Соединение песни и исполнителя требовало определенного искусства и таланта. Хотя технически моя работа считалась «распространением» музыки, по существу я тоже участвовал в ее создании.

Я нашел свою нишу. Моей сильной стороной в наибольшей мере оказалась способность действительно слышать песни и объединять усилия авторов и продюсеров для создания популярной музыки, подобной той, на которой я вырос и которую в детстве так любил.

Надо вам сказать, никто еще так тяжело не работал за 125 долларов в неделю. А когда рабочий день заканчивался, то это была лишь формальность, так как я направлялся в знаменитое среди нашего брата заведение – стейк-хаус «У Эла и Дика» на Пятьдесят четвертой улице. Там у стойки всегда было полно знакомых лиц, а также людей, с которыми стоило свести знакомство. Обсудив текущие дела, я шел на разведку в клубы, чтобы понять, что случится в музыкальном мире завтра.

В те времена от клубов многое зависело. Max’s Kansas City… The Bottom Line… The Bitter End… My Father’s Place… В этих местах было полно перспективных музыкантов-новичков. Если удавалось вовремя ухватить талантливого парня, у которого было еще мало своих песен, то его можно было снабдить творчеством наших авторов. Если попадался хороший исполнитель или композитор, можно было завлечь его к нам. Ну а если вам встретился новичок с потенциалом настоящей звезды… стоило подписать с ним договор на распространение, договор на полное продюсирование и, если повезет, даже подобрать ему звукозаписывающую компанию – в этом случае права на распространение будут целиком ваши. В общем, все дело заключалось в том, где искать таланты и как продвигать их.

Таланты, собранные в MRC, не могли не впечатлять. Скажем, Алан Бернштейн написал для Гэри Пакетта известный хит This Girl Is a Woman Now, а для Энгельберта Хампердинка – After the Lovin’. Бенни Мардонес написал Into the Night. Фил Коди и Нил Седака создадут Laughter in the Rain и Bad Blood. Роберт Флэкс написал пять песен, вошедших в хит-парады журнала Billboard, а через пятнадцать лет стал вице-президентом EMI Music. Дженис Сигель станет ведущей вокалисткой квартета Manhattan Transfer и получит девять «Грэмми».

Наш маленький офис на Западной Пятьдесят седьмой был настоящим магнитом для интересных личностей. Однажды к нам зашел Мохаммед Али, хотел подобрать песенку для рекламы своего бургерного бизнеса, Champburgers. Джо Пеши, молодой комик и певец, у которого было общее шоу с Фрэнком Винсентом, его приятелем, тоже частенько бывал у нас и исполнил демоверсии многих наших песен задолго до того, как получил «Оскар» за роль в «Славных парнях». Наша контора просто бурлила энергией, творческими замыслами не только в музыке, но и в развитии бизнеса. Я смотрел, слушал, запоминал, знакомился с нужными людьми – и действовал. Даже незначительные эпизоды влияли на мою жизнь. Один из наших авторов однажды ходил туда-сюда и повторял, что должен посетить офис какого-то Грубияна: «Надо позвонить Грубияну!»

Грубиян… Грубиян… Только об этом и говорил, и именно так я впервые услышал об Аллене Грабмене, преуспевающем адвокате. И это было прежде, чем он переехал на Парк-авеню и стал моим близким другом. Магия-шмагия… В итоге наши карьеры переплелись, и не знаю даже, смог ли бы я добиться успеха без его помощи. Когда наша дружба окрепла, мы, бывало, звонили друг другу по двадцать раз на дню.

Самая интересная штука была именно в том, что, проходя мимо Крошки, вы никогда не знали, кого вы сегодня встретите, как эта встреча изменит вашу жизнь, что вообще может случиться.

Однажды под вечер к нам заявился Джоэл Даймонд и завопил:

– Эй, парни! Нам нужны люди для бэк-вокала! Не важно, умеете ли вы петь, – нам надо пять – десять человек.

Такое случалось довольно часто, и мы охотно помогали. Мы вваливались на студию звукозаписи к Паулю Леке, жизнерадостному мужику с бородой на все лицо, – он был в Mercury Records продюсером рангом повыше. Когда он объяснял нам, что ему нужно, то говорил примирительным тоном:

– Ребят, вам это покажется глупым… Но я написал одну песню, и там есть момент, где вам всем надо будет запеть как-то так: «На-на, на-на, на-на, на-на… хей-хей-хей, прощай!»

Нас с самого начала разбирал смех – до того глупо выглядел текст. Это кто угодно мог спеть – впрочем, Паулю это и требовалось. Ему не нужны были профессиональные исполнители, он хотел, чтобы хор на заднем плане звучал как кучка подвыпивших парней. Мы нацепили наушники, столпились вокруг одного-единственного микрофона и хорошенько зажгли. А потом вернулись обратно к работе, как если бы ничего не произошло.

Три месяца спустя Na Na Hey Hey Kiss Him Goodbye прогремела по всей Америке. Эту песню и в наши дни можно услышать, особенно когда ансамбль и болельщики какого-нибудь колледжа во время спортивных соревнований хотят посыпать соли на раны проигравшей команды соперника. А когда Na Na Hey Hey слышу я, то непроизвольно стараюсь отыскать свой голос где-то там, в общем хоре.

Помещения MRC Music не были просто «местом». Они были также эпохой в развитии музыки, эпохой, которая больше не повторится. Когда представляют себе 1969 год, то обычно воображают Вудсток, патлатых грязных подростков, катающихся в грязи и в клубах дыма марихуаны… а на заднем плане Джимми Хендрикс играет The Star Spangled Banner. Или представляют себе Нила Армстронга, делающего тот самый шаг по поверхности Луны. Если выбирать между между шастаньем по кратерам в скафандрах, катанием по кишащим клещами полям или ощущением ритма работы MRC Music, то я без колебаний выбрал бы двери дома номер 110 на Западной Пятьдесят седьмой и обмен приветствиями с Крошкой. Тогда я был именно там, где хотел быть.

Однажды я был у себя в кабинете и услышал гул собравшихся в коридоре людей. Нас всех звали в офис Джоэла Даймонда – туда набились все, кто в тот день был на месте.

– У меня очень плохие новости, – сказал Джоэл. – Все уволены. Включая и меня.

Настала потрясенная тишина. А потом будто вся комната взорвалась вопросами:

– Что за хрень?! Что ты имеешь в виду?

– Крупная корпорация под названием Philips-Siemens только что купила Mercury Records, – ответил он, – включая и наше подразделение. Она заодно купили и Chappell Music, так что теперь они нас объединяют.

Никакого выходного пособия – уж точно не для авторов песен, чьими продюсерами мы были. Нам всем велели очистить помещение к концу дня. Сущая «кровавая баня» увольнений. Если учесть всю ту привязанность, которую мы питали к этому месту, все это было ужасно жестоко – как будто людей внезапно поставили перед фактом, что они разом потеряли и свои рабочие места, и свое жилище. Можете себе представить нашу реакцию. Все чертовски разозлились.

Не помню точно, кто был в тот день в офисе, но если бы и вспомнил – все равно бы не сказал. Все решили самостоятельно обеспечить себя «подушками безопасности», понимаете? Стали выдергивать из розеток стереосистемы, выкатывать рояли…

– Подгоним грузовики! – воскликнул кто-то.

Часть сил была брошена на отвлечение Крошки – его звали на чашку кофе и несли тому подобную чушь, – а все прочие в это время волокли проигрыватели, колонки и прочие инструменты через черный ход – прямо в грузовики. Картина была суматошная, но забавная, очень забавная. Если бы мы кино снимали, то на заднем плане точно играла бы та самая песня: Na Na Hey Hey… goodbye.

Поскольку имен я не назвал, то вам не узнать, кто в тот день был в офисе. Но если вам удастся расспросить кого-нибудь из этих людей, то они, я клянусь, скажут вам, что и теперь, спустя сорок лет, опасаются приближаться к дому номер 110 по Западной Пятьдесят седьмой, а если и появляются там, то стараются идти по дальней стороне улицы – ведь все знают, что Крошка все еще разыскивает их.

Это была лучшая корпоративная чистка в моей жизни. Я, конечно, временно вылетел из дела, но лучших обстоятельств для увольнения и представить было нельзя. Неделю спустя Джоэл Даймонд обсуждал трудоустройство с вице-президентом Chappell Music, но на его уровне вакансий не было. Однако Норм Вайзер, вице-президент, упомянул, что ему нужен молодой «толкач», понимающий обстановку «на местах», и Джоэл посоветовал меня.

Несколько дней спустя я пришел в офис Chappell Music – дом номер 609 по Пятой авеню – и встретился с Вайзером. Это было чем-то похоже на примерку совершенно незнакомого фасона обуви, но новая работа пришлась мне как раз впору.

Chappell Music возводила свою родословную к 1811 году и в тот момент, когда я устроился туда, была крупнейшей музыкальной компанией в мире. Даже Happy Birthday to You – песня из их каталога. Среди авторов, работавших на эту компанию, числились Ирвин Берлин, Стефан Сондхайм, Ричард Роджерс и Оскар Хаммерштейн. И все же это была старомодная музыкальная контора, которая нуждалась в притоке «свежей крови» на пороге 70-х.

Я думаю, что Норм заранее навел справки, потому что мне не пришлось много рассказывать о себе.

– Я слышал, что ты – начинающий молодой агент по продвижению синглов, – сказал он. – Тот, кто знает, как добиться результата. Как насчет поработать на нас?

– Вы шутите? – изумился я.

Наверное, это прозвучало так, будто я готов работать хоть бесплатно. Норм улыбнулся и сказал:

– Знаешь что? Начнем, пожалуй, с двухсот пятидесяти долларов в неделю.

Это было даже лучше, чем оказаться в раю. Удвоение зарплаты по сравнению с MRC! С такими деньгами я мог съехать от родителей и жить отдельно. И это еще немного приблизило меня к Лизе.

Наш разговор счастливо подходил к концу, когда Норм спросил:

– Да, вот еще что… Поговаривают, что в день закрытия MRC из ее офиса пропало кое-какое оборудование. Вы ведь не участвовали в этом маленьком безобразии, не так ли?

Что ж, на большом экране у меня ни разу не было ни одной сколько-нибудь заметной роли, это верно. Но Уинн Хендмен и весь наш класс актерского мастерства чертовски гордились бы мной в тот день.

– Знаете, я что-то слышал об этом… – произнес я тоном, подразумевавшим, что сам-то я в это время рыбачил у берегов Перу. – А что в точности там произошло?

– Не имеет значения, – ответил Норм. – Просто проверял.

Он был удивительным, прекрасным человеком и в дальнейшем стал моим наставником. Возможно, он просто не хотел знать.

Покидая офис Вайзера, я не просто чувствовал, что получил назад свой «значок», – меня будто бы сразу произвели в сержанты. Никаких больше свитеров и джинсов на рабочем месте! В свой первый день работы на Chappell я пришел в костюме и при галстуке. Огромный офис с видом на Пятую авеню ждал меня, и там была даже отделенная стеклом кабинка для секретарши!

Я оказался рядом с руководством, а в таких местах легко встретить знаменитость. Скажем, однажды повидаться с Нормом зашел Ирвинг Берлин, а в другой раз можно было увидеть, как в холле показался Тони Беннет, – он хотел переговорить с авторами песен. Я и понятия не имел, что четверть века спустя здорово изменю течение его карьеры. Chappell была компания исторического значения, и я гордился, что стал частью всего этого. Но сверх этого компания стремилась идти в ногу со временем, и мне казалось, что именно я могу ей в этом помочь.

Меня наняли для работы с потенциальными клиентами, и я старался изо всех сил. Утром я заходил в контору, забирал последние плоды трудов наших авторов, а потом посещал компании звукозаписи и студии, чтобы продемонстрировать свои сокровища продюсерам и «охотникам за талантами». На службе у Chappell я здорово расширил круг своих знакомств – двигаясь от студии к студии, можно было узнать, что в данный момент пишется, и обсудить новые записи. Я впитывал все эти сведения и постепенно развивал в себе понимание того, что происходило в музыкальном бизнесе. Не знаю, имел ли какой-либо еще руководитель в этой сфере возможность приобрести столь бесценный опыт.

Стены моего кабинета постепенно заполнялись фотографиями, на которых я был запечатлен в компании известных артистов. Даже Сэм Кларк постепенно стал относиться ко мне с уважением, пусть и без особой симпатии. Он не знал никого в крошечной MRC, но вот Chappell Music – это было совсем другое дело.

Я делал все, что было в моих силах, чтобы доказать ему: я достоин его дочери. Я даже ходил в синагогу Actors’ Temple на Западной Сорок седьмой улице, где раввин Шонфельд давал мне уроки иудаизма. Это заняло несколько месяцев, но зато обошлось без выпускного бала. Ну вот, теперь у меня были права – можно было ехать! Так что мы с Лизой не сбежали от ее родителей, нет – они втроем начали планировать свадьбу. А Лизу, конечно, растили для свадьбы не где-нибудь, а только в отеле «Плаза».

Все же было нечто такое, что могло бы дать мне понять – происходящее было не совсем правильно. Да, я сменил вероисповедание и не переживал из-за этого. Во многом это было так из-за поддержки моих родителей. Вскоре после того, как я сказал Лизе, что перейду в иудаизм, я переговорил с родителями. Я сел на тот самый обтянутый пленкой диван, с которого меня отослали в Академию Фаррагута. Но на сей раз это я преподносил сюрприз.

– Думаю, я собираюсь жениться, – сказал я.

– Думаешь? – спросил мой отец. – Или знаешь?

– Слушай, я это знаю. Я женюсь на Лизе Кларк. Но есть одна проблема. Я должен стать иудеем.

Поначалу они были шокированы и молчали. Им нравилась Лиза, да. Но все же я был их сыном.

– Томми, если ты будешь счастлив, – сказала мама, – то и мы этого хотим!

Отец тут же поддержал ее:

– Мы полностью на твоей стороне!

Потом мы все целовались и обнимались, и дело было сделано. Мы не спорили, не взвешивали за и против. Мамина лучшая подруга все организовала – и все прошло отлично и вполне естественно. Если у родителей и были сомнения насчет всего этого, то к этому моменту они уже поняли, что если уж я что-то решил, то меня никакими силами нельзя было бы остановить.

Теперь я понимаю, что во многом мне было так легко изменить вероисповедание именно потому, что я в те дни толком и не задумывался над тем, что все это значит. Я тогда летел вперед со скоростью звука и, по всей видимости, страдал от гиперактивности и синдрома дефицита внимания. Потому-то я думал, что переход в иудаизм будет кратчайшим путем к Лизе сквозь все те барьеры, что ее отец возвел вокруг нее.

Эта моя гиперактивность была очень кстати в бизнесе, поскольку инстинкты обычно меня не подводили, и я добивался поставленной цели, следуя по кратчайшему пути. Но в личностном плане эта моя черта обращалась против меня. Я страдал из-за того, что эмоции гнали меня вперед быстрее, чем разум успевал тщательно все обдумать. И обращение свое я тоже не обдумывал. В те редкие минуты, когда я осознавал реальность задуманного мной, я, впрочем, испытывал небольшие приступы тревоги… «А ты уверен во всем этом?»

Впервые я испытал это, когда Лиза показала мне план размещения гостей на свадьбе. Хупу планировалось установить в зале отеля «Плаза», и это мне было по душе, как и идея с разбиванием бокалов. Но вот то, на что должна была быть похожа сама церемония… тут чувствовалось нечто нехорошее.

Представьте себе эту сцену в кино. Справа от прохода располагались евреи – в лучшем случае из верхушки среднего класса, а то и вовсе богачи. Слева же находилась моя родня – итальянские эмигранты, которые больше привыкли к мероприятиям в заведениях Бронкса – таких, с большими люстрами и чтобы все было похоже на свадьбу в «Славных парнях» или еще каком фильме про мафию. И было нечто неправильное в том, что мне нужно было пройти между этими двумя группами, да еще и в ермолке. Это чувство трудно объяснить, особенно потому, что в детстве мне нравилось носить ее, когда я бывал в еврейском детском лагере. Наверное, дело было в самом проходе между двумя столь различными группами людей – все это заставляло меня думать о том, как мне остаться посередине, избежать выбора. Но ермолка – это и был выбор, а без нее свадьба была бы невозможна, у меня просто не было выхода. Я не мог явиться на церемонию с непокрытой головой.

Когда я сказал Лизе о своих чувствах по этому поводу, почувствовал, что «стены» Сэма Кларка дают трещину – кому-то из родни Лизы пришла в голову толковая мысль. Поскольку свадьба была очень официальной и подразумевала, что все будут во фраках, то мне только и нужно было, что надеть к фраку цилиндр! Идеально! Блестяще! Голова покрыта. Да и мой отец в цилиндре смотрелся бы на церемонии просто отлично.

Зрелище было впечатляющее. На одном из этажей отеля проходил фуршет и подавали коктейли. Сама церемония проходила на другом этаже, в Террасном зале, где собралось триста пятьдесят человек. А еще один этаж был занят банкетными столами и зарезервирован для танцев, так как там находился главный бальный зал. Я чувствовал себя на вершине мира, и субботний выпуск «Нью-Йорк таймс» лишний раз это подтверждал. Вот оно, высшее общество, – дочь Сэма Кларка, шишки из ABC, выходит за Томми Мот-толу.

За время медового месяца мы успели побывать в Париже, Женеве, Лондоне и Риме. Для меня это вообще была первая поездка за границу США. В двадцать два года это было похоже на кинофильм, и приобретенные в Европе впечатления также основательно повлияли на меня в профессиональном отношении. Мы останавливались в местах, которые Лиза хорошо знала, – как, например, отель «Эксельсиор» в Риме. В ресторанах я замечал, что европейцы даже столовыми приборами пользуются не так, как я. Я чувствовал, как элегантно и гладко звучит итальянский язык в Италии по сравнению с тем грубым жаргоном, что можно было услышать у нас в Бронксе. Повсюду вокруг я видел признаки культурного превосходства Европы, что буквально поразило меня. Я понял, что мне еще много чего предстоит в себе развить и усовершенствовать, и с нетерпением ждал возвращения домой, чтобы приступить к работе.

Голоса друзей

Дженн Веннер, владелец журнала Rolling Stone

Когда в 1967 году мы начали издавать наш журнал, представители поколения послевоенного «беби-бума» как раз стали входить в пору совершеннолетия. Это было самое многочисленное, самое обеспеченное и самое образованное поколение молодежи за всю историю.

Они росли вместе с рок-н-роллом, и он стал частью их мышления. С его помощью молодежь общалась между собой, описывала свои тревоги, ценности и страхи. Но тогда, конечно, никто не мог предсказать, в каком направлении развивается ситуация.

Никто не говорил, что это будет самое влиятельное музыкальное течение в мире, что целое поколение парочек будет знакомиться под рок-н-ролл, что он будет влиять даже на президентов. Даже у меня такого в мыслях не было. Но Джон Леннон явно что-то такое чувствовал, когда говорил: «Мы популярнее Иисуса Христа!»

Джон Ландау, менеджер Брюса Спрингстина

Конец 60-х и начало 70-х годов были эпохой открытий. Открывались новые стили в музыке, новые способы ее распространения, даже новые способы управления музыкальным бизнесом.

То были времена, когда артисты записывали альбомы и выступали на различных шоу – но и только. Не было Интернета, не было музыкальных каналов. Если даже у тебя была видеозапись выступления, то где бы ты мог ее показать? Нет, если ты был «Битлз», ты мог снять настоящий кинофильм, на который публика пойдет в кинотеатры, но кроме этого от «картинки» было мало толку. Если артисту везло, он попадал на шоу Эда Салливана… В общем, возможности исполнителей тогда были довольно скудными, хотя и требования тоже были меньше. Техника просто не ушла достаточно далеко вперед.

Когда в дело пришли люди вроде меня или Томми, все стало меняться. Мало кто понимал, что нужно делать в новых условиях, – мы просто столкнулись с ними нос к носу. Мы все боролись с трудностями и отыскивали свой путь или, точнее, прокладывали его. А когда такой парень, как Томми, решал ту или иную проблему определенным способом, этот способ становился образцом для всех остальных.