Тень депрессии нависала надо мной с самого начала заключения. Она следовала за мной везде, выглядывала из-за плеча, таилась в уголках моего подсознания. Чёрная дыра отчаяния и мрака. Когда я ждал суда и приговора в окружной тюрьме, то временами единственным моим желанием было просто лечь и умереть. У меня подкосились колени, когда я услышал приговор – тридцать лет без права досрочного освобождения. Мой адвокат еле успел меня подхватить. Это был просто какой-то сюрреализм. Я видел как участники стороны обвинения празднуют победу – суд признал меня виновным по всем пунктам. Мне казалось в тот момент, что моя жизнь окончена. Перспектива распрощаться с сыном, семьёй и всей своей привычной жизнью нанесла мне такой сильный удар, какого я ни разу до этого не получал – я был опустошён и повержен. У меня голова пошла кругом. Я с трудом понимал, что происходит вокруг. Единственной мыслью, которая крутилась в моём уме, было: «Не вздумай разрыдаться на глазах у этих выродков!»

В перерывах между заседаниями суда по моему делу меня приводили в общую камеру. Там я стал свидетелем того, как федеральные маршалы развлекались, потешаясь над реакцией осуждённых на вынесенный ими приговор. Глядя на это, я дал себе слово, что ни за что на свете не позволю им увидеть, что я сломлен. В момент, когда я услышал приговор, мне чудом удалось подавить волну боли. Ночью, когда я в одиночестве сидел камере, я был готов зарыдать в любую минуту. Но я не мог этого допустить. Меня поместили в камеру, находящуюся в блоке окружной тюрьмы, который обычно пустовал. Это был изолятор и там была видеокамера. Они, похоже, боялись, что я попробую покончить с собой. Это была наполненная мраком, бесконечная, бессонная ночь на краю бездны. В тот момент, когда я был уже на грани отчаяния, что-то переключилось у меня внутри – я принял решение жить и бороться. Несмотря на это, мрак не отпустил меня. Он остался со мной, постоянно подсовывая мне идею, что если я сдамся, то это якобы решит все мои проблемы.

Когда сидишь в тюрьме, то всё время находишься на грани депрессии, особенно если осуждён надолго. Кажется, что время остановилось. Иногда мне казалось, что я уже так долго нахожусь в тюрьме, что я просто не верил, что этому когда-нибудь настанет конец. В конце туннеля не было видно никакого света, и я даже не знал, смогу ли выбраться отсюда живым. В рамках программы добровольной помощи пациентам хосписа я много раз сталкивался с людьми, которые были или моими ровесниками, или даже младше меня. Заболев раком, они так и не смогли оправиться и умирали в одиночестве в тюрьме. Не забывал я и о том, что могу стать жертвой насилия. Если не лезть на рожон, то в большинстве случаев можно избежать конфликта, но в тюрьме ни в чём нельзя быть уверенным до конца.

В конечном итоге, годы, проведённые в заключении, стали для меня опытом, ведущим к трансформации и истинному освобождению. Но довольно часто в глубине моего сердца всё ещё возникали ощущение боли, чувство потери и отчаяние полной безнадёжности. Большую часть времени мне удавалось не думать о том, сколько ещё лет, месяцев и дней мне осталось – такие подсчёты могли бы свести меня с ума. Но иногда выходила неизбежная осечка. и я оставался один на один с мыслями о своём 25-лентем сроке заключения (он был снижен благодаря апелляции с 30 до 25 лет через три года после вынесения приговора), и тогда ничто не могло защитить меня от боли. Я привык жить в реальности, где для меня отсутствовала возможность вернуться домой. Я думал о своём сыне, которому придётся расти без отца, и эта мысль доставляла мне такую острую боль, какую, как мне казалось, просто невозможно вытерпеть. Я готов был биться в истерике, размозжить себе голову о стены камеры или низвергнуться в преисподнюю мрака и отчаянья.

Спустя долгие годы заключения, проведённые в ежедневных занятиях медитацией и строгих ретритах, моё восприятие боли и мрака претерпело радикальную трансформацию. Я обнаружил, что теперь, когда я падал в глубины безнадёжности и боли, испытывая жуткую, практически парализующую агонию, моя осознанность или, другими словами, ум, погружённый в медитацию, каким-то образом концентрировался лишь на самом переживании – я пребывал в прямом переживании этого опыта, не вовлекаясь в круговорот мыслительного процесса. Когда у меня это получалось, я ощущал осознанность как возникающее вокруг боли пространство. Потом боль просто растворялась в этом пространстве, и я оказывался в состоянии радости, практически счастья. Первый раз это переживание показалось мне неестественным и сомнительным, но со временем я к нему привык и с радостью отметил, что моя практика медитации стала тем методом, который позволяет мне работать со своими болью и отчаяньем и трансформировать их.

Переживание освобождения – когда видишь и чувствуешь резкую боль, а потом она растворяется в пространстве радости – было настоящим чудом. Это переживание позволило мне обрести уверенность в своей жизни, в своём духовном пути, в практике медитации, в возможности работать с любой жизненной ситуацией, вне зависимости от того, насколько она наполнена страхом и болью.

Возникший из боли и отчаянья осуждённого на долгий срок заключения узника, этот опыт трансформации привёл меня к переживанию всеобъемлющего, безусловного оптимизма. И действительно, какие могут быть в тюрьме условия для оптимизма? На тот момент в моей жизни и окружающей обстановке не было ничего, что могло бы послужить причиной для радости, скорее наоборот. Моя жизнь была трагедией, с какой стороны ни посмотри. И тем не менее, находясь у самого края бездны, я обнаружил радость, причиной которой никак не могло быть то, что происходило вокруг. Эта радость вызывала непоколебимую уверенность в том, что в самом сердце моей природы существует что-то хорошее – что-то, на что можно положиться. Мой собственный прямой опыт переживания трансформации боли и депрессии в радость и оптимизм является основным оплотом моей глубокой веры в то, что практика медитации способна полностью изменить современную исправительную систему.

Для добровольца хосписа депрессия может стать настоящим врагом. Одним из моих первых подопечных был Джон. Бывший байкер и шоумен, он был довольно придирчивым пациентом. Когда меня представили Джону как его добровольного помощника по хоспису, случилось сразу два происшествия. Во-первых, уже по пути на выписку его настигло известие о том, что его досрочное освобождение по состоянию здоровья аннулировано. Оказалось, что лечащие врачи проинформировали комиссию по условно-досрочному освобождению, что в лечении страдающего от рака Джо наметился прогресс, и комиссия в последнюю минуту отменила своё решение о досрочном освобождении по состоянию здоровья (такое освобождение иногда предоставляется заключённым для того, чтобы они могли умереть дома, в кругу семьи). И почти сразу же после этого случилось второе происшествие – Джон получил известие о смерти отца. Они были очень близки, и Джо впал в отчаянье. Он просто сдался – об этом легко можно было догадаться по его внешнему виду. Он не мылся неделями. Его длинные волосы и борода были грязными и взъерошенными. Ногти он не стриг, и под ними скопилась грязь. В его палате был невообразимый бардак. Вызывало недоумение, что больничный персонал допустил, чтобы всё зашло так далеко.

За следующие несколько недель мне удалось убедить Джона хоть немного привести себя в порядок и выходить прогуляться во двор, когда стояла хорошая погода. Джон потихоньку возвращался к жизни. На место депрессии вскоре заняли злость и яростная решимость во что бы то ни стало вырваться из тюрьмы. Джон решил задействовать все возможные рычаги правовой защиты и принялся писать во все подряд организации, которые, возможно, могли поддержать его усилия добиться освобождения по состоянию здоровья. Он ни за что не хотел умирать в больнице. Весь следующий год Джон был обречён испытывать взлёты и падения – надежду то и дело сменял страх, злобу – депрессия. В какой-то момент он отчаялся добиться чего-либо письмами и решил довести своё здоровье до критического состояния. Он решил, что либо его будут вынуждены отпустить домой, либо он просто умрёт и на этом всё кончится. Он перестал есть и стал угасать прямо на глазах. В конце концов его всё же выпустили. Джон умер через два дня после освобождения в городской больнице, где с ним до последнего момента был его старый друг, одержав таким образом свою «победу», как это можно было бы назвать в контексте несообразности современной исправительной системы.

За те годы, что я работал добровольцем в хосписе, помогая пациентам с физическими и психическими заболеваниями, в течение всей моей работы по подготовке заключённых к сдаче теста на соответствие уровню программы средней школы, за время занятий по медитации, которые я вёл в тюремной часовне, я много раз видел, как люди падают духом и сдаются. Они впадают в безнадёжную депрессию, а иногда даже умирают. Такое было не редкостью даже среди обычных людей – таких, как я сам. Они тоже загоняли себя в тупик и становились пациентами психиатрического отделения, не в силах придать смысл своему существованию в тюрьме, перестав даже думать о том, как будут жить после освобождения.

Сказать, что я испытываю чувство благодарности за то, что сумел не впасть в отчаяние, а научился с помощью медитации работать со своей депрессией и трансформировать её в счастье и оптимизм, это не сказать ничего. Я надеюсь, что этот потенциал к трансформации передался хотя бы некоторым из моих товарищей по несчастью, с которыми нас свела в те годы судьба.