Когда практикующий буддист попадает в тюрьму на 14 лет, невольно возникает вопрос: «Как такое вообще могло случиться?». В тюрьме не часто встретишь практикующих буддистов со стажем.

Моя жизнь на заре 60-х проходила под знаком поиска чего-то истинного и настоящего. На этот поиск меня вдохновляли воспоминания детства, когда жизнь казалась мне волшебным приключением. Я ясно помнил времена, когда меня окружала сказка, и также ясно я помнил момент, когда эта сказка окончилась. Я так и не смог смириться с той естественной потерей невинности, которую обычно называют «взросление». Я очень тосковал по тому ощущению, когда кажется, что ты открыт всему миру и связан с ним. Желание вернуть это ощущение привело меня к полному разочарованию в социальном и религиозном устройстве мира и подвигло на серьёзные духовные поиски.

Это же желание привело меня к алкоголю и наркотикам. Когда я закончил школу, то был полон разочарования и зол на весь мир. Осенью 1968 года я поступил в один из крупных университетов среднего запада, где с головой погрузился в контркультуру, мир наркотиков и радикальную политику. В конце концов я стал настоящим бунтарём – хотел жить вне системы. Моё мироощущение отличалось жёстким противопоставлением «мы и они» – я воспринимал социально-политическую систему как коррумпированную и ханжескую, а себя представлял членом альтернативной культуры, основанной на мире и любви. В 1972 году я бросил учёбу и отправился в Южную Америку, чтобы вести там жизнь хиппи, бунтаря и духовного искателя в эмиграции. Там я пробовал практиковать в разных традициях и учился медитировать. Особое внимание я уделял буддизму. Ну и, конечно же, я всё ещё употреблял наркотики.

Для того чтобы жить в эмиграции, да ещё и быть при этом представителем контркультуры, мне пришлось уцепиться за представившуюся возможность заниматься время от времени контрабандой наркотиков. В то время я жил в Священной долине инков, которая находится в перуанской провинции Куско. Мой дом находился высоко в Андах, прямо над деревней Урубамба. Чтобы добраться до этого места, нужно было сначала ехать два часа на попутке, а потом ещё проделать долгий путь пешком по направлению к одному из ледников, нависающих над долиной.

В 1974 году к нам занесло одного путешественника. У него с собой был выпуск журнала Rolling Stone, в котором я нашёл статью о том, что в Институте Наропы (который сейчас переименован в Университет Наропы) прошла первая летняя сессия. Даже ещё не закончив читать статью, я уже точно знал, что мне во что бы то ни стало надо туда попасть. Вскоре после этого я принял решение поехать в Колорадо, в город Боулдер, где и находился институт. Вернувшись домой, я настроился вернуться однажды в США и поступить в институт, на факультет Медитативной Психотерапии. А пока я женился на молодой девушке из Куско, которая уже носила под сердцем нашего ребёнка. В результате мы всей семьёй перебрались в Боулдер, и я наконец смог начать занятия. Именно тут я встретил своего учителя Чогьяма Трунгпу Ринпоче. После поступления в институт я много времени уделял практике, участвуя в программах по медитации и длительных ретритах. Мне также посчастливилось быть в числе ассистентов Ринпоче и проводить с ним много времени. К несчастью, я так и не смог отказаться от употребления алкоголя и наркотиков, да к тому же ещё время от времени промышлял контрабандой последних.

Я получал огромное количество учений и практических советов от своих учителей и членов буддийской общины, но в то же время не прекращал жить своей секретной жизнью, где был наркозависимым безумцем и промышлял контрабандой этого зелья. Я не позволял своей наркотической неадекватности хоть как-то проявляться в буддийской жизни, но когда я нырял в свою тайную жизнь, я сразу же полностью слетал с катушек. Подобный образ жизни так и не позволил мне придерживаться дисциплины, необходимой для ежедневной медитации в промежутках между ретритами. Глубоко внутри я понимал, что мне надо завязывать с наркотиками, но я крепко сидел на крючке и не мог ничего с этим поделать.

В какой-то момент мой мир просто рухнул. Моя семейная жизнь превратилась в хаос, моя наркозависимость вышла из-под контроля, и вдобавок ко всему этому я попал под следствие и мной занялись федеральные агенты. Концерт был окончен. Обстоятельства заставили меня свернуть все криминальные дела. Те полтора года, которые оставались мне до приговора и тюрьмы, я проработал продавцом машин – жил жизнью «обычного» человека, которому нужно было содержать семью. При этом я прекрасно осознавал, что меня ждёт тюрьма – от двадцати лет без права досрочного освобождения до пожизненного заключения. Агенты пообещали моему адвокату, что засадят меня как минимум на тридцать лет. Нужно ли говорить, в каком страхе мне приходилось жить? Всё это время я не прекращал употреблять алкоголь, пытаясь с его помощью хоть как-то снять психологическое напряжение.

У меня был выбор – бежать от закона или остаться и встретить это испытание лицом к лицу. Хорошо, что на тот момент у меня не было денег. Будь я тогда при деньгах, соблазн сбежать был бы гораздо сильнее. Идея жить в бегах – с деньгами или без денег, всё равно – казалась мне не особенно привлекательной, но перспектива провести следующие тридцать лет за решёткой меня просто убивала.

Я переговорил с учителями из буддийской общины, и они посоветовали мне остаться и работать с той жизненной ситуацией, которую я сам себе создал, привнеся её на путь практики. К тому же, жизнь в бегах исключала возможность поддерживать контакты с моим учителем Трунгпой Ринпоче, с членами буддийской общины и с моей семьёй.

В мае 1985 года мне предъявили официальное обвинение. Сегодня я ещё был в Боулдере, а назавтра меня доставили в Сент-Луис. А оттуда было уже не сбежать.

Думаю, из всего времени, проведённого мной за решёткой, самыми сложными для меня были первые семь месяцев в окружной тюрьме. Окружные тюрьмы порой бывают настоящим адом – там ещё хуже, чем в федеральных тюрьмах. Существует много федеральных тюрем, про которые можно сказать, что они похожи на ад, но даже по сравнению с ними окружные тюрьмы гораздо хуже. В эти первые месяцы я испытывал самый сильный стресс за всё время заключения. Правительство потратило полмиллиона долларов на то, чтобы закопать меня живьём. Это весьма «интересный» опыт – на ринг вызываются Флит и правительство США – давай, парень, попробуй выиграть! И семью свою я тоже сильно подставил. Моя семья довольно известна в Сент-Луисе, и в силу сложившихся неблагоприятных обстоятельств – которые были целиком на моей совести, – а также из-за желания правительства сделать процесс показательным, суд надо мной состоялся в их родном городе. Из-за моих ошибок и раздутого газетами скандала на всю мою семью легло пятно позора, и мало что вызывает у меня в жизни больший стыд.

Мои жена и сын остались без мужа, отца и без гроша в кармане. Вдобавок ко всему эта ситуация поставила в неприятное положение несколько моих близких друзей, которым пришлось отвечать на вопросы следователей.

Я заварил по-настоящему мерзкую кашу. В кашу теперь превратилась и моя жизнь – это был абсолютный хаос. Я не мог спать – в моём уме, не прекращаясь, бушевали агония, чувство вины, стыд, раскаяние и фантазии о побеге. Меня держали в крошечной камере, рассчитанной на двух заключённых. В ней были туалет и душ, который часто не работал. В таких стеснённых условиях проживания вам не очень хочется принимать душ в присутствии сокамерника, как, впрочем, и ему. Приходится постоянно просчитывать все эти нюансы, и это создаёт постоянную почву для конфликтов и столкновений.

В тюрьме обычно очень шумно. Телевизоры и радиоприёмники работают на полную громкость 24 часа в сутки. Заключённые из разных камер перекрикиваются между собой, между ними то и дело возникает ругань, особенно в блоках, где преступники под разной юрисдикцией – окружной или федеральной – содержатся вместе. Время от времени в наш блок, где федеральные заключённые ожидали суда в Сент-Луисе, приводили парня, избитого до полусмерти в одном из других блоков, и велели нам привести его в порядок. В нашем блоке тоже творился полный хаос. Там было довольно шумно – некоторые парни болтали всю ночь без перерыва. Я почти не спал, и в моей голове всё перемешалось. Я понимал, что мне необходимо снова начать практиковать. Счастье, что я хотя бы этому научился в своей буддийской общине, пока жил в Боулдере. И вот, в ожидании суда, я стал практиковать сидячую медитацию по четыре-пять часов ежедневно.

Однажды я сидел на своей верхней койке и вот уже пять часов пытался изо всех сил работать со своим умом с помощью медитации. Люди вокруг орали и ругались – творился обычный для нашего блока хаос. И вдруг я заметил, что мой ум успокоился – перестал реагировать и отвлекаться на весь тот шум, что раздавался вокруг. Я прекрасно осознавал этот хаос, но мой ум перестал в него вовлекаться, как это обычно случалось, когда у меня постоянно возникали разные мысли и ответные реакции на происходящее – раздражение, досада или усилие не обращать ни на что внимание. Вместо этого я ощущал покой и умиротворение – устойчивое осознавание настоящего момента, которое, казалось, невозможно разрушить. Учитывая ситуацию, в которой я находился, это было удивительно. У меня уже был опыт подобных переживаний – мой ум тогда пребывал в естественном состоянии, «как оно есть», но это было ещё до заключения, когда я проводил время в ретритах. Такого никогда не случалось в условиях подобного хаоса. Это был самый важный для меня опыт. Я понял, что какие бы испытания ни готовила мне судьба во время моего пребывания в заключении, я смогу с ними справиться, если буду тренировать свой ум пребывать в покое и учиться стабилизировать медитативную осознанность в любых обстоятельствах.

И я прекрасно понимал, что единственный способ успокоить ум и взять под контроль свои беспорядочные мысли – это ежедневная практика сидячей медитации. Я не оставил эту идею и тогда, когда после вынесения приговора меня перевели в федеральную тюрьму. Исправительное учреждение штата Миссури, расположенное в городе Спрингфилд, где мне предстояло отбывать наказание, являлось тюремной больницей строгого режима, где проходили лечение около тысячи пациентов, включая людей с психическими отклонениями, а также отбывали срок порядка трёхсот таких же как я осуждённых, направленных сюда в качестве работников кухни, технического персонала, служащих административно-хозяйственного блока и для многих других работ. Честно говоря, мне повезло, что я попал именно сюда. С моим огромным сроком я мог запросто угодить в ближайшее федеральное исправительное учреждение «Левенуорт» – одну из самых строгорежимных тюрем в округе, которая была расположена в Канзасе, в одноимённом форте.

Когда я прибыл в Медицинский центр для федеральных заключённых города Спрингфилда, я всё ещё был целиком поглощён своей жизненной драмой. Когда я проходил через пропускной пункт, моя голова была полна мыслей о безнадёжности ситуации, в которую я попал, и о моём тридцатилетнем заключении без права досрочного освобождения (сокращённого позже до 25 лет благодаря успешной апелляции). Что меня сразу поразило в этой тюрьме, так это то, насколько сильно страдали люди, которые мучились от болезней и умирали в её стенах. Я видел людей в инвалидных колясках, у которых были парализованы либо нижние конечности, либо всё тело целиком; людей, испытывающих невыносимую боль, истощённых, умирающих от СПИДа и других болезней; людей, которые находились под воздействием психотропных препаратов; слепых, вынужденных ходить по тёмным тюремным коридорам наощупь. Видя страдания всех этих людей, я чётко сознавал, что их ситуация гораздо хуже моей, и благодаря этому я совершенно позабыл о своей личной драме и всех вызванных ей беспокойствах.

Вскоре я уже окунулся в этот новый мир с головой и сразу понял, что стою на жизненной развилке и у меня есть две возможности. Я мог бы стать отшельником – огородиться от всего происходящего вокруг и посвятить всё своё время практике – или сделать это место частью своей жизни, включиться в работу и попытаться что-либо изменить к лучшему в этой обители страдания. Было очевидно, что единственное, что мне остаётся, это только выбрать второй вариант. Пример моего собственного учителя Трунгпы Ринпоче не оставлял мне никакого выбора. В то же самое время я понимал, что ту энергию, которая понадобится мне для принесения пользы другим – будь то помощь пациентам или занятия по медитации для желающих – не получить путём манипуляций и планирования «как быть образцовым доброхотом»: её источником может быть лишь моя собственная практика медитации. Практика медитации даёт способность «убрать себя с дороги», иными словами – забыть о собственной сложной жизненной ситуации и перестать жаловаться. Такой подход позволяет усерднее работать на благо других.

Приняв такое решение, я принялся за практику и стал раздумывать, как именно я могу помочь пациентам больницы. Я организовал группу для желающих заниматься медитацией, стал принимать участие в организации демонстрации кинофильмов умирающим пациентам. Меня также очень беспокоило положение больных СПИДом. В нашей больнице этих людей держали взаперти, не давая им пересекаться с другими пациентами для их же безопасности. В 1985 году все боялись СПИДа. Я связался с различными фондами, которые занимались защитой прав людей больных СПИДом, а также с другими специалистами по организации помощи умирающим. В результате это привело к тому, что в больнице был организован хоспис, в котором могли добровольно работать сами заключённые.

Мне пришлось определиться, и я решил не витать в собственных фантазиях о том, как могла бы сложиться моя жизнь, а жить обычной тюремной жизнью со всеми её реалиями и попробовать применить то, чему я успел научиться у своих буддийских учителей, пока был на свободе. Люди говорят мне, что моя деятельность вызывает восхищение и вдохновляет их, но говоря по правде, у меня просто не было другого выбора. Моя связь с Трунгпой Ринпоче никогда не прерывалась – было ощущение, что он всегда находится где-то здесь, прямо за моей спиной – и что мне оставалось делать, как не практиковать то, чему он меня учил? Мне крупно повезло, ведь большинство людей, попадающих в тюрьму, не обладают такими инструментами и ресурсами, какие были у меня. Я уделял практике всё свободное время, и это придавало мощный импульс и моим занятиям с группой по обучению медитации, и добровольной работе с пациентами хосписа. Всё это, в свою очередь, вызывало интерес у других заключённых, что приводило в наши группы новых участников.

Жизнь в тюрьме в большинстве своих проявлений кажется довольно неадекватной, но при этом заключённые очень ценят «нормальных парней». Порой кто-нибудь пытается сыграть такого «нормального парня» и начинает много суетиться и что-то делать, но, как правило, это лишь видимость бурной деятельности, а его настоящая цель – завоевать уважение других заключённых. Но если кто-то действительно является «нормальным парнем», – а под этим я подразумеваю способность быть «настоящим», искренним, честным, обладать внутренней силой осознания своей истинной сущности – то это делает его очень влиятельным и уважаемым человеком. Хотя кого-то подобный человек может и раздражать – такое тоже случается. Но лично для себя я пришёл к выводу, что, если быть честным с самим собой – признаться себе, какими качествами ты действительно обладаешь, а какими нет – и при этом быть отзывчивым и относиться к другим людям с уважением, то они отвечают тем же.

Итак, тема сегодняшней беседы – «Трансформация препятствий». Если говорить о препятствиях, то единственный метод работы с ними, который я сумел найти, это практика. Практика – это то единственное средство, которое, как я обнаружил, помогает объединиться с тем пространством, где ум пребывает в покое, и потом, взглянув на препятствия из состояния покоя, прийти к выводу, что с ними вполне можно работать, что они не являются такой уж «нерешаемой» проблемой, какую рисует наше концептуальное воображение.

Я приведу вам одну историю в качестве примера. Однажды я сидел у себя в камере и смотрел в окно. Это был для меня один из способов поддерживать ум в стабильном состоянии. Окно выходило на заросший травой тюремный двор, и я мог видеть кроликов, которые прорыли ход под ограждением и шмыгали по нему с той стороны во двор и обратно. Я также видел птиц, которые свободно летали по двору и за его пределами. Неожиданно мне в голову пришла мысль о том, что ни птицы, ни кролики понятия не имеют, что они посещают тюрьму. Я тут же осознал, что моя печаль заключённого – это просто ментальная конструкция. Таким образом, приняв препятствия как часть практики, я стал воспринимать их как препятствия, которые можно преодолеть (другими словами, я не сдавался каждый раз, когда они представлялись слишком сложными и, казалось, были сильнее меня). Я решал проблемы с помощью практики, тренируясь поддерживать ум в стабильном состоянии и не позволяя ему уноситься вслед за мыслями и эмоциями. Когда у меня это получалось, я замечал, что большинство моих мыслей не имеют к реальности никакого отношения, что я просто сам всё себе напридумывал. Придя к такому выводу, следующее, что я делал – это давал новой истине проникнуть в своё сердце.

В тюрьме я работал учителем. Ученики в моей группе отличались буйным нравом, неуправляемостью и дерзостью. Их неадекватные и импульсивные поступки обуславливались тем, что у них были явные проблемы с обучением. Большинство из них выросли в трущобах, где не было никаких учебных заведений, и мало кто в детстве получал хоть какую-то поддержку и одобрение.

Ко мне почему-то тянуло именно самых отчаянных парней в классе, и все они хотели быть со мной приятелями, что не всегда было для меня удобно. В течение заключения у меня было несколько разных компаний друзей. В одной такой компании мы иногда составляли десятку самых несносных, неприятных людей – «главных засранцев тюрьмы», и я не могу сказать, что горжусь своим участием в этой забаве. Иногда мы сокращали список до пяти человек, делая его таким образом ещё ядрёнее. А потом мы ради прикола проводили дебаты о том, кого назначить засранцем номер один. И знаете что? Для меня это каждый раз кончалось тем, что парни из нашего чарта потом прилипали ко мне и пытались набиться в приятели. Это был тот тип людей, которые, вернувшись в блок со смены в два часа утра, ведут себя как слоны в посудной лавке и им при этом абсолютно наплевать на своих соседей.

Не считаться с другими людьми – это обычная форма поведения в тюрьме. Это здорово раздражает, особенно когда кто-либо ведёт себя открыто пренебрежительно. Что касается меня, то я обычно давал человеку выговориться или просто уходил. Иногда и я мог огрызнуться в ответ, но такое случалось не часто.

Даже за неделю до освобождения у меня произошла подобная ситуация. Это был парень, который состоял в моей группе на курсе обучения работе с текстовыми редакторами. Его как раз тогда отчислили из группы. Закоренелый уголовник, который провёл в тюрьмах много лет, он выглядел как зататуированная гора мускулов ростом под два метра, и презирал всякого, кто не отсидел долгий срок. Я испытывал к нему симпатии, но он почему-то решил для себя, что это из-за меня его отчислили из группы, хотя это был совершенно не так. В тот день я проходил по одному из коридоров и наткнулся на него. Он мыл шваброй (древко которой считается традиционным оружием в тюрьме) полы в одном из холлов. Когда я попытался по-дружески заговорить с ним, он вдруг как с цепи сорвался. Он орал и ругался – угрожал мне, что, если бы мы сейчас были в «обычной тюряге», то одними разговорами дело бы не обошлось. Я сохранял спокойствие и не спорил, позволяя ему выпустить пар. Я понимал, что начни я пререкаться, это только ещё больше распалило бы его ярость. В конце концов он просто презрительно отвернулся, и я смог пойти дальше.

Чему же я научился в тюрьме? Я убедился, что если практиковать, то можно справиться с любой сложной жизненной ситуацией. Я увидел, что, живя в таком полном страдания месте, где царит полное отчаянье, препятствия могут стать путём и топливом для трансформации. И я искренне благодарен судьбе за этот опыт.