Совсем недавно, на ежегодном симпозиуме Американской психиатрической ассоциации, который был посвящён проблемам исправительной системы, я представил модель реабилитации, которую назвал «Расширение возможностей». Эта модель основывается на вере в то, что главной чертой человека является добродетель, а не неизбежность первородного греха. Она уделяет основное внимание силе человека, а не его слабости. Уникальным и наиболее важным аспектом этой модели является служение, которое иногда называют «социально ориентированная духовность». Служение предоставляет заключённым возможность выйти за пределы их собственных забот, приносить пользу и принимать участие в жизни других людей. Это служение, в свою очередь, привносит что-то новое и в их жизнь, трансформирует её. Социально направленная духовность включает в себя помощь другим, которая осуществляется в рамках собственного духовного развития. При таком подходе служение действительно идёт на пользу тем, кому мы помогаем.

Все мы видим, что окружающий мир наполнен страданием, и у всех у нас есть желание что-то сделать, чтобы это изменить. Бывает так, что когда мы видим страдание и несправедливость, то нас начинает переполнять гнев. Я провёл много лет в тюрьме, и она стала частью моей жизни. Поэтому когда я вижу то, что происходит в тюрьмах, я начинаю злиться. Что же нам делать с тем гневом, который возникает, когда мы видим, как люди страдают?

Многие становятся активистами социальных движений именно потому, что их переполняет гнев и недовольство системой, и это вполне естественно. Возможно, без гнева и негодования у нас вообще не возникало бы устремления что-либо делать. Таким образом, гнев может подтолкнуть нас к позитивным действиям, направленным на устранение страдания. В то же время, причиной этого гнева может быть не реакция на страдание других людей, а какой-то импульс внутри нас самих. Гнев может возникать из подавленной, неосознанной ярости, связанной с каким-то событием из нашего прошлого. Возможно, у нас был некий опыт, вызвавший сильный гнев и возмущение, которые остались неосознанными, и потому у нас не было шанса их как-либо выразить, поделиться своими переживаниями с другими или даже просто признать сам факт их существования.

Таким образом, социальная несправедливость или страдание других людей могут дать импульс для высвобождения этих подавленных эмоций и направить их в определённое русло: «Это ужасно, гадко и несправедливо!». В результате может получиться так, что наши подавленные гнев и возмущение, наконец, найдут свой выход, но будут направленны на то, что практически никак не связано с нашей личной болью. Если мы проанализируем свой ум с помощью практики осознанности – такой как медитация – тогда мы, возможно, определим, вызвана ли наша реакция какими-то внутренними, сугубо личными проблемами. Ведь если мы действуем под влиянием нашего собственного подавленного гнева, как мы сможем помочь другим? Что мы разделим с ними? Ради кого мы это делаем?

В тюрьме в качестве добровольцев работает множество представителей различных духовных общин. Но если в тюрьму приходят люди, которых раздражает то, как в тюрьме всё устроено, то что они могут дать заключённым? Смогут ли они способствовать духовной практике заключённых, давая волю своим бессознательным эмоциональным проявлениям? Если мы решили, что необходимо что-то предпринять по поводу несправедливости и страдания других людей, то очень полезно сделать паузу и внимательно проанализировать свои намерения. Хотя нам и не следует впадать в экзистенциальные сомнения, лишающие нас возможности оказать хоть какую-то помощь, тем не менее готовность проанализировать себя и свои реальные намерения нам не помешает.

Вдобавок к подавленному гневу у нас также могут оказаться нереализованные потребности, которые мы можем привнести на путь служения. Возможно, нам не хватает поддержки, любви и заботы, и тогда мы совершенно естественно – осознанно или неосознанно – будем пытаться их получить. В этом нет ничего противоестественного, проблемы начинаются, когда мы не осознаём этого стремления. Я не имею ввиду, что нам необходимо поставить себе абсурдно высокую планку – мы просто должны анализировать свои намерения.

Когда мы кому-то помогаем, то естественным образом возникает двойственность – «помощник» и «нуждающийся в помощи» – которая мешает истинной, неподдельной связи. Поэтому в социально направленной духовности, о которой я говорю, принят недвойственный подход к служению.

Что означает действовать с позиции недвойственности? Если бы мы не были успешнее, чем тот, кто страдает, находится в уязвимой позиции или лишён свободы воли, если бы мы не считали, что находимся в более выгодной ситуации, стали бы мы пытаться ему помочь? Кажется, эта двойственность неизбежна. Сможем ли мы преодолеть подобный дуализм и просто разделить с другими их страдание, предложить им осознанное присутствие и открытое сердце в качестве поддержки, не опираясь на идеи «Я тут добрыми делами занимаюсь, между прочим!» или «Ах, бедняжка, я сейчас тебе помогу!»?

Возможно, первый шаг, который необходимо сделать – это осознать в своём уме подобные тенденции и научиться относиться к этому с состраданием. В тюрьме я работал добровольцем в хосписе. Эта деятельность приносила глубокое удовлетворение, хотя осуществлять её надо было в обстановке, где заключённых обычно недорого ценят, где от них не ждут сострадания или альтруизма. Меня прикрепляли по крайней мере к одному пациенту, которого я должен был ежедневно навещать, а иногда я одновременно помогал двум или даже трём пациентам. Когда кому-нибудь из моих пациентов становилось хуже, я сначала проводил с ним по два часа в день, потом по три, четыре, пять, а когда он уже был на пороге смерти, то я сидел у его кровати большую часть дня, если, конечно, не был занят своей регулярной тюремной работой. Иногда, когда пациент уже был при смерти, я оставался с ним и на всю ночь. Это была нелёгкая работа, и иногда я сильно уставал.

Иногда я шёл навещать пациентов с большим воодушевлением, а иногда и нет. Мне всегда становилось это ясно, когда я входил в отделение, где находился хоспис. Я был либо воодушевлён, либо в нейтральном настроении, а бывало, что я чувствовал напряжение и понимал, что раздражаюсь из-за того, что мне надо там работать. Но я также понимал, что если я не приду, то мой пациент расстроится. Ведь он уже привык, что я ему помогаю. Пациенты рассчитывали на нашу помощь, потому что частенько никто другой о них не заботился. Иногда начинался аврал, и я не успевал выполнять свои обычные тюремные обязанности. Тогда мне начиналось казаться, что я всё своё время трачу на помощь другим, я чувствовал обиду и раздражение. Я думал «Всё это из-за капелланов! Не могут набрать побольше добровольцев на работу!» или «Остальные добровольцы просто халявщики! Никто не берёт помногу пациентов, поэтому мне приходится зашиваться!» или «Этот пациент слишком требовательный. Скорей бы он умер, и у меня тогда останется всего двое – бла, бла, бла…». Вот такие мысли у меня возникали. К счастью, как только я видел своего пациента, все они моментально испарялись и возникало естественное желание как-то помочь ему.

Но самое интересное происходило по пути в хоспис. Это был момент, когда мне приходилось проанализировать свой ум и понять, с какой мотивацией я помогаю пациентам хосписа. Откуда берётся эта раздражительность? Что заставляет меня чувствовать себя загнанным зверем и злиться, что я работаю слишком много? Какие цели я преследовал, когда начинал работать? Ведь если я хотел быть добровольцем, не преследуя какой-то собственной выгоды, а с искренним желанием приносить пользу другим, то никакой причины для всех этих дискомфортных эмоций просто не могло бы возникнуть, не так ли?

Дорога до блока, где находился хоспис, давала мне возможность заглянуть в свой ум и проанализировать намерения. Каждый раз перед тем как зайти в палату, я проделывал следующее упражнение. Я останавливался перед самой дверью и вглядывался в свой ум. Мне всегда было интересно увидеть, что происходило там в тот момент, когда я останавливался. Иногда картина, которая передо мной представала – ум, полный негативных мыслей – портила мне настроение и вызывала чувство вины. Но в большинстве случаев наблюдение за недостатками своего ума влекло за собой определённое освобождение. Мне выпала счастливая возможность наблюдать за собой подобным образом день за днём. Если выполнять практику внимательности и осознанности, то ум становится более обширным. Замечая одни и те же мысли, возникающие день за днём, неизбежно начинаешь относиться к ним с юмором. Это происходило так. Я шёл по коридору и мечтал о том, чтобы всё побыстрее закончилось, чтобы мой пациент скорее умер и не отвлекал меня от работы над книгой о том, как помогать умирающим людям. Это было абсурдно, я прекрасно понимал это и относился к происходящему с юмором. Я научился высвобождать возникающие у меня порой негативные мысли и целиком посвящать себя помощи тому, кто в ней нуждался.

Если мы будем пытаться решать социальные проблемы, не преодолев заблуждения и агрессию в своём собственном уме, то наши усилия только усугубят проблему. Ведь разве не в том смысл духовности, чтобы стать добрым, уравновешенным человеком, который может сделать этот мир лучше? Или она заключается в том, чтобы возмущённо клеймить несправедливость? Представьте, что вы работаете добровольным помощником в тюремном хосписе и сидите у постели больного, который измождён, его душит кашель и он захлёбывается мокротой. Если вы глубоко возмущены теми плачевными условиями, в каких этот человек вынужден умирать, или от увиденного вас самого сковал страх смерти, то чем вы тогда можете ему помочь? Подстегнуть его бессильную ярость от того, что он вынужден проводить свои последние дни в тюрьме и не может вернуться домой к семье? Или, может быть, лучше, окружив его заботой и вниманием, чистосердечно разделить с ним его горе?

По мнению некоторых людей, служение и практика вступают в противоречие. В чём же заключается суть конфликта? Иногда мы думаем: «Не слишком ли я увлёкся своим собственным духовным развитием, что позабыл ответственность перед другими и окружающим миром?». И продолжаем эту мысль так: «Возможно, своими попытками помочь я лишь усугублю весь этот хаос и безумие, если сначала не достигну определённой зрелости и более глубокой реализации», или так: «Страдание существует с безначальных времён и распространено повсеместно, ну что я могу здесь поделать?». Или мы можем даже решить так: «Кроме всего прочего, в духовных учениях говорится, что всё есть ни что иное как иллюзия. В таком случае я лучше сконцентрируюсь на своей личной практике и попробую достичь просветления, или освобождения, или хотя бы стану более разумным и не буду искать на свою голову ещё больше неприятностей, чем у меня уже есть». Это одна крайность. Есть и другая, когда мы рассуждаем так: «Это мир проваливается в тартарары, и если мы сейчас не попытаемся что-либо сделать, то всё пропало», или так: «Те люди, которые сидят на своих подушках для медитации, просто пребывают в забытьи, а вокруг столько работы!». Надеюсь, мы сможем сбалансировать эти две крайности или просто стать выше этого надуманного противоречия.

Чтобы стать полезными другим, нам надо сделать две вещи. Во-первых, надо встретиться лицом к лицу с собственными страданием и болью для того, чтобы проверить – возможно, наше внимание к тому ужасу, который творится в окружающем мире, вызвано стремлением отвлечься от того, что происходит у нас внутри. Довольно просто увидеть проблемы вовне, гораздо сложнее обернуться и заглянуть внутрь себя. Нам необходимо соприкоснуться со своими страданием, болью, раздражением, разочарованием и разрушенными надеждами. Чогьям Трунгпа учил своих последователей работать со своими эмоциями с помощью метода «Встреть и отпусти». Метод заключается в том, что нужно соприкоснуться со своими эмоциями, дать полную свободу переживаниям, которые они вызывают, а затем отпустить их.

Во-вторых, нужно наладить связь со своей основополагающей добродетелью (природой будды), что означает помнить о своих врождённых достоинствах. Нам надо обнаружить в себе уверенность, что мы способны давать что-то другим. Пробыв в тюрьме 14 лет бок о бок с убийцами, насильниками, грабителями банков, растлителями малолетних, неплательщиками налогов, наркоторговцами и другими преступниками всех мастей, я глубоко убеждён, что основополагающей природой человека является доброта. У меня нет в этом никаких сомнений. И это не просто добродетель, сокрытая внутри нашей сущности – она проявляется как бескрайнее великодушие, сострадание и искреннее сопереживание по отношению к нам самим и окружающему нас миру.

Большую часть времени эта основополагающая природа заблокирована: не то чтобы она куда-то исчезает – она просто заблокирована. Поэтому для того, чтобы действительно что-то давать другим, а также взаимодействовать со своим собственным страданием, нам необходимо наладить связь со своей внутренней добродетелью. И один из лучших способов взаимодействия с нашей болью и с нашей внутренней добродетелью – это практика медитации.

Если мы собираемся помогать людям, то перед тем, как раздумывать о том, что мы обладаем мудростью, которая позволит нам помочь им преодолеть боль, следует научиться быть с ними рядом и чутко к ним прислушиваться. Естественная мудрость, которая возникает, когда кто-то страдает, была для меня настоящим учителем. У меня не было необходимости становиться «мудрым спасителем». На самом деле, во многих отношениях эти страдающие люди спасли меня самого.

Помню, как один парень присоединился в какой-то момент к нашей тюремной группе буддистов. Мы стали друзьями. Мы были очень похожи. Он тоже был контрабандистом, и у него был сын – как раз ровесник моего. Он считал себя буддистом, хотя официально буддистом никогда не был. Он никогда не вступал в буддийскую общину, потому что боялся связываться с какими бы то ни было группами.

Я знал, что он находится в медицинском блоке, но не знал, что с ним. То отделение, где он лечился, было предназначено для амбулаторных больных, которые не страдали от тяжёлых болезней. У нас было несколько видеокассет с фильмами, в которых рассказывалось об отношении к смерти в рамках буддийской традиции медитации. Я заметил, что последние три месяца он часто пересматривал эти фильмы. Я стал догадываться, что у него какие-то проблемы. Перед тем как покинуть нашу больницу, он рассказал мне, что болен СПИДом, и что несмотря на это, его переводят в обычную тюрьму, потому что его состояние не вызывает опасений.

В обычной тюрьме ему стало гораздо хуже, но направление на лечение пришлось ждать довольно долго. В конце концов его послали в обычную городскую больницу, а оттуда он снова попал в наше заведение. Когда он вернулся, я попросил назначить меня его добровольным помощником в хосписе. У парня обнаружили туберкулёз и поэтому держали в изоляторе. Мне выдали хирургическую маску, и капеллан провёл меня в палату. Капеллан остался снаружи, а я вошёл в палату, где, скорчившись на кровати, лежал мой друг. Он выглядел совершенно измождённым, на него было больно смотреть. Мы не встречались около года, и мне было нелегко увидеть его в таком состоянии. Когда он заметил меня, то сел на кровати и предложил провести совместную сессию медитации. Однако сидеть ему было больно, и я предложил, чтобы он снова лёг. Он рассказал мне, что в той тюрьме, куда его от нас перевели, у него была возможность серьёзно практиковать, что он встретил других заключённых, заинтересованных в практике, и они вместе организовали группу, которая вполне успешно занималась сидячей медитацией.

Он непременно хотел принять позу для медитации и показать мне, что до сих пор способен практиковать, а я всё пытался его от этого отговорить и уложить обратно на постель так, чтобы ему было комфортно. Но он настоял на своём и сел на кровати – скелет, обтянутый кожей, пытающийся сидеть со скрещенными ногами. Я сел на стул, и мы вместе занялись медитацией. Некоторое время всё шло хорошо, но в какой-то момент я вдруг начал думать о его туберкулёзе – мы ведь сидели очень близко друг к другу и дышали буквально «одним воздухом». На мне, конечно, была маска, но уж больно близко мы сидели – не более чем в тридцати сантиметрах друг от друга. К тому же маска становилась влажной от моего дыхания, а я отлично знал, что от влажной маски толку немного. Более того, подобная маска уберегает от заражения в течение десяти минут, а прошло уже пятнадцать, а затем и двадцать минут как мы сидели нос к носу. Я начал паниковать.

Я проработал добровольцем в хосписе довольно долго. Я уже продолжительное время был буддистом. Я проштудировал «Тибетскую книгу мёртвых». Я учил медитации и занимался подготовкой добровольцев для хосписа. Я полагал, что практически разобрался со своим собственным страхом перед смертью и могу держать его под контролем. Но в тот момент моя паника всё нарастала и нарастала. И довольно скоро я понял, что больше не могу этого выносить – что мне необходимо уйти.

На самом деле, капеллан предупредил меня, чтобы я не задерживался. Ведь меня пока ещё не назначили добровольным помощником моего друга, и у меня не было допуска в его палату, поскольку он был на карантине. Капеллан дал мне на посещение пятнадцать минут. Я уже пробыл в палате все двадцать пять, а стука в дверь всё не было. Я думал: «Ну где же ты? Пожалуйста, постучи в дверь и вытащи меня отсюда». Но он так и не постучал, а я не смог справиться с приступом паники и мне пришлось уйти. После этого случая я осознал, что мне нужен действенный метод работы со страхом смерти.

Служение «дёргает за ниточки» и нас самих – оно выносит на свет наше внутреннее содержимое и показывает, на чём мы застряли – чего боимся и чему сопротивляемся. Если мы в состоянии увидеть эти «зажимы», признать их существование, а затем отпустить, то это становится одним из методов, который помогает нам двигаться вперёд. Потому что на самом деле мы застреваем не в «их проблемах», мы застреваем в своих проблемах. Я обнаружил множество мест, где обычно застреваю, пока работал добровольным помощником в хосписе. Наблюдая воочию собственные проблемы, возникающие из-за работы с больными людьми, я получил бесценный урок. И я навсегда сохранил благодарность этим великим учителям – умирающим больным, с которыми я работал, людям, которые стали мне близкими друзьями.

Перестать думать только о себе и начать служить другим людям – это очень эффективный метод, который сыграл ключевую роль в моей личной трансформации, когда я отбывал наказание в тюрьме. Я уверен, что если многие из нас переключат своё внимание на помощь тем, кто в ней нуждается, то мир непременно изменится к лучшему. Я искренне надеюсь, что всё больше и больше заключённых – будучи в тех условиях, в которых они оказались – найдут возможности работать на благо других. Подобное служение не обязательно должно проходить в рамках грандиозных проектов, оно может принимать абсолютно любые формы – добровольную помощь в хосписе, организацию групп для занятий медитацией или даже просто добросердечное отношение к другим людям, готовность выслушать и разделить с ними их боль. Как было бы здорово, если бы мы смогли трансформировать американские тюрьмы таким образом, чтобы там не процветали преступность и насилие, чтобы они служили основной для позитивных социальных изменений.