Герман творчески подходил к делу, в каждой своей жертве видел произведение искусства.

Он не был ни жаден, ни кровожаден, а деньги брал, как честно отыгравший свою комедию актёр. Планируя новый эпизод, он наслаждался предсказуемостью, а если потом шло не так, то импровизировал и тоже – наслаждался.

На этой неделе работала следующая комбинация. Слегка подвыпившие и усталые отдыхающие окрестных санаториев, возвращаясь из районного центра в свои лесные корпуса, не знали, что изменилось расписание автобусов.

Опоздав на последний, они стояли и мёрзли в ожидании попуток, а тут как раз он такой, Герман. Любезный и бескорыстный:

– Да садитесь, какие там деньги, мне ведь по пути, я тут рядом работаю на базе, вожу всякое, скучно одному, сегодня уже десятый рейс…

Главное, побольше самых простых слов, не выделяющихся из потока – никто потом ничего не вспомнит.

И такой весёлый:

– Как в анекдоте, знаете…

Самый лучший вариант – это парочка в возрасте. Частенько бывает, что молодожёны второго брака, начавшие новую жизнь и от этого слегка подтаявшие, растерявшие бдительность, опыт и здоровый цинизм. Уже на пятом километре пути они начинают делиться с Германом своими сокровенными тайнами, на десятом он по-дружески предлагает им своего коньячку, ну, а дальше – по обстоятельствам.

– Сейчас, на минутку свернём, я тут Сашке-леснику обещал канистру бензина, а потом быстро домчу вас, глазом моргнуть не успеете.

Сегодня Герман чувствовал особое вдохновение, даже лёгкий зуд в горле от нетерпения. Вот одинокий дедок с каким-то модным, навороченным рюкзаком – тоже подойдёт.

Впрочем, не такой уж дедок, где-то под полтинник, не больше. Самый денежный, но и самый опасный возраст. В очках, с бородой, интеллигент, поди. И рюкзак это тоже хорошо.

Мужчина сразу открыл дверцу и, ни о чём не спрашивая, уселся рядом с Германом. Деловито стал устраивать на коленях свой багаж.

– Добрый вечер, куда изволите? – выставил очаровательную улыбку возница.

Мужчина ещё несколько секунд помолчал, повозился, как бы даже невежливо, а потом неожиданно бодро и задушевно рассыпался в благодарностях:

– Спасибо, что подобрал, дружище, я уж тут совсем закоченел. Мне вообще далеко, под Выборгом одно садоводство, но ты хотя бы чуть подбрось меня, сколько сможешь.

Всё, начало положено, Герман помчал к своей мечте.

– Если замёрзли, могу предложить коньячку. У меня вон там фляжечка.

И снова пассажир не сразу ответил, как будто не расслышал сначала.

А потом:

– Коньячок?

Герман протянул руку к бардачку и наткнулся на рюкзак.

– Я бы, пожалуй, чего-нибудь… и согреться, – мужчина выудил откуда-то термос, – но лучше чайку. Вам-то коньяк нельзя за рулём, а горячего чаю можно вместе. У меня жена отличный травяной чай заваривает, с мелиссой, с шиповником. А?

– Отлично, попробую с удовольствием, – сымпровизировал Герман. Чаепитие не входило в его планы, ну да ладно. – А вы всё же в чай можете капнуть, – и он дотянулся наконец до своей фляги. – Наливайте.

– Как вас зовут? – разливая жидкости по крышкам от термоса, полюбопытствовал мужчина. Термос у него был допотопный, советский, а чай действительно сильно вонял сладковато-терпким лесом.

– Я Ваня, Иван, – скромно признался Герман.

– От те на, и я тоже! – восхитился пассажир, на этот раз не задерживаясь с ответом. Потом всё-таки помолчал и добавил, – Иван Андреич.

Герман сам любил придумывать совпадения для своих героев, однако совпадениям настоящим, непридуманным – не очень-то доверял.

Он, конечно, смотрел на дорогу перед собой, но и не мог не коситься: капнет или не капнет себе пассажир коньяку?

– И фамилия у меня Крылов. Меня в честь баснописца назвали, – пояснил для чего-то мужчина.

Капнул. Не то что капнул, а ливанул как следует, – это наш герой мысленно запотирал ладони. Хорошо.

А сам взял левой рукой крышку-стаканчик с пахучим терракотовым чаем и демонстративным жестом потащил ко рту. Приложил к губам, погрузился в запах и громко сглотнул слюну.

– Вы сами-то стихи не пишете? – решил он вывести беседу к обсуждению интересов, – или там басни?

– М! – блаженно причмокнул Иван Андреич, уважительно приподнимая крышку со своим чаем, – так гораздо вкуснее.

– Чай замечательный, правда, – с опозданием сделал реверанс и Герман.

– Нет, стихов не пишу. Я обычный инженер. Хотя когда-то в молодости играл в любительском театре, мечтал быть актёром, – признался пассажир.

– Здорово, – охватил его Герман лучезарным взглядом и улыбкой, быстро соображая, что он может рассказать о театре.

Бородатый и седоватый, с двумя морщинами-складками вдоль щёк и с побелевшими, пересохшими от ветра губами – симпатичный, но тут, пожалуй, надо осторожно. Не так-то он прост, этот инженер-актёр. А почему у него такие сухие губы, если он… – потянулась откуда-то паутинка сомнения, но тут к параллельному пути в голове Германа подкатил грузовой состав с рассказами о театре, и пришлось продолжать:

– Я тоже одно время увлекался. Не театром вообще, а балетом. Была у меня одна знакомая девушка, балерина. Если можно так выразиться, я был с длинноногой балериной на короткой ноге.

Уже не удивляющая пауза – и только после этого реакция пассажира на шутку:

– Очаровательный каламбур, ну вы, Иван, честное слово, – и пассажир закашлялся долгим смехом, расплёскивая из крышки чай себе на колени и на рюкзак.

– И дедушка мой был балетоман, – ставя свою крышку рядом с ручником, продолжал Герман. – Мама рассказывала, что если она брала ему билет дальше пятого ряда партера, он сильно ругался. Мол, я что, снайпер, издалека что-то в бинокль разглядывать? Ножки, ножки в балете самое главное! – и он снова настойчиво сунул тёзке баснописца флягу с коньяком.

– А у меня и шоколадка есть, – вдруг спохватился тот. – И бутерброды. Вы не проголодались, Иван?

– Нет, нет, спасибо, – почему-то отказался Герман, хотя, по правде сказать, он бы сейчас и поел.

Ладно, надо сначала тут разобраться. Можно свернуть, конечно, можно к Сашке-леснику, но… Сначала пусть выпьет.

– За балет, за искусство, – приподнял свой импровизированный стакан с добавкой Иван Андреич, и опять Герман не понял – глотнул он или не глотнул.

– А почему театр? – через минуту пустился в праздные рассуждения пассажир, и это говорило о том, что он всё-таки хмелеет. – Мне ещё в юности пришла в голову идея о том, что все люди не настоящие. То есть не те, какими кажутся. С каждым человеком, с которым я общаюсь, я разный. С отцом или с матерью – один, с другом – другой, с продавцом в ларьке – третий. С тобой, вот, например, четвёртый и так далее. То есть я каждый раз где-то у себя в голове переключаю такой маленький тумблер, сам того даже не замечая. И становлюсь другим человеком, то есть веду себя по-другому, играю какую-то роль. Настоящим я могу быть только в одиночестве, да и то с возрастом маски наслаиваются друг на друга, прирастают к лицу, и ты забываешь себя настоящего. Только никто об этом не говорит, а я это понял и…

Оратор снова закашлялся.

– Красиво говорите, Иван Андреич, – усмехнулся Герман. А сам подумал: конечно, он уже начал мне тыкать, и кажется, язык у него заплетается, но что-то тут не так, подожду.

Желаете пустых философских бесед? Что ж, он тоже умеет лить воду, извольте. Герман сам отвинтил пробочку и в третий раз протянул флягу пассажиру:

– А я вот что в последнее время думаю – это насчёт возраста. – Мне кажется, что люди вокруг меня – все, и родные, и знакомые, и посторонние – постепенно, но неуклонно глупеют. У вас не бывает такого ощущения, Иван Андреич? Вряд ли это происходит на самом деле, так значит, может, умнею я сам? Может, так выражается моё личное взросление и мудрение? Как вы считаете?

– Сколько ж вам лет, юный мой друг? – переспросил Крылов, и Герман с холодком почувствовал в его интонации не пьяное панибратство, а всего лишь насмешку.

– Тридцать два, – буркнул он, забывая, что надо ещё пока улыбаться.

– Тридцать два, тридцать два, – стал повторять пассажир, барабаня пальцами по фляге Германа. – Тридцать два.

Они миновали очередной населённый пункт молча, каждый задумавшись о своём. Довольно прилично стемнело. Ситуация не то чтобы выходила из-под контроля, но Герман никак не мог понять, в какую сторону теперь ехать и разговаривать.

– А вот послушай, что я тебе расскажу, – вдруг снова бодро включился его пассажир. – Ты уж извини, что я с тобой на ты. Я вот в своё время учился в военном училище в Ленинграде. Сам понимаешь, неважно в каком, в общем, был я курсантом. Поехал я в отпуск на родину – тоже сам понимаешь, неважно куда. Денег на билет в нормальном поезде у меня не было, или я экономил их на что-то другое, не помню. А пригородные электрички для курсантов бесплатны. Я и ездил тогда на перекладных, кажется, это называлось тогда «на собаках».

Герман кивнул. Самое удивительное было не то, что Иван Андреич перестал казаться подвыпившим интеллигентом, а то, что голос у него изменился, стал какого-то другого тембра, как будто помолодел.

– Если повезёт, электрички идут стык в стык по расписанию, можно за день доехать до дома. Но это редко удавалось. И в тот раз я завис, что-то там отменили, и я опоздал на последнюю. Пришлось ночевать на вокзале, в каком-то захолустье типа… Неважно. А надо сказать, что я был в штатском – в чёрной кожаной куртке, в джинсах и с чёрной сумкой, в которой вещички, денежки, всякое там. И вот я сел в зале ожидания, поставил сумку на колени, обхватил её, длинный ремень её обмотал несколько раз вокруг руки и – сижу дремлю.

Сам не понимая что делает, Герман остановил машину на обочине и развернулся к своему странному собеседнику, внимательно слушая.

Иван Андреич кивнул не то одобряюще, не то понимающе и продолжал:

– Вдруг просыпаюсь – кто-то меня трясёт. Стоит передо мной человек – я ни лица, ни возраста, конечно, не запомнил – неважно опять же. И спрашивает меня этот хмырь: «Слышь, парень, – говорит, ты не из наших?» «Из каких это ещё из ваших?» – спрашиваю. А он мне: «Я, – говорит, – хотел сумку твою, ну, как это, позаимствовать, а потом посмотрел на твоё спящее лицо и понял, что ты или уголовник, или военный. И решил разбудить. Так ты, – говорит, – военный?» Я обалдевший такой, говорю: да, мол, я курсант. А он мне: «Просто лицо у тебя режимное». Так и сказал, режимное. Мне это словечко навсегда запомнилось, – чему-то радуясь, Иван Андреич покрутил ручку окна и выплеснул на обочину содержимое сначала своей крышки, а потом крышки Германа.

– Э-э, – выдавил из себя наш герой, потихоньку вытаскивая своё изобретательное сознание из тупика.

– А, да, я ещё спросил тогда у этого парня: а как мол, ты собирался украсть у меня сумку, если она ко мне вон как надёжно прикручена? А он сказал только: «Не волнуйся, это уж моя забота, как бы я это сделал».

– И всё? И расстались? – машинально вытолкнул из себя Герман.

Иван Андреич кивнул.

– Так что, Ваня, или как там тебя… Как говорится, рыбак рыбака, – он плотно закрутил термос, сунул его в рюкзак и приоткрыл дверцу. – Бывай. Весело прокатились. Дальше я уж как-нибудь сам доеду.

Герман не без усилия сделал свою фирменную улыбку, выкинул ладонь в приветственном жесте и стал медленно выруливать с обочины на дорогу.

Когда его машина исчезла из вида, человек с рюкзаком стянул с носа очки, почесал подбородок, вспотевший под накладной бородой, и доложил сам себе:

– Тридцать два, тридцать два. Совпаденьице.