Дежурил по милиции в эту ночь участковый уполномоченный лейтенант Парфенов. С вечера к нему зашел пожарный инспектор капитан Стенин:

– Вась, приходи после ужина в пожарку – с бредежком полазаем по запруде. Ночь теплая.

– А где бредень взял?

– Дезертир принес.

– Сам-то он будет бродить?

– Ну! Мы с тобой в бредне-то запутаемся. Он у него что твой невод – одна мотня десять метров.

– Тогда приду.

Дезертир считался лучшим рыбаком на всю округу. Мастерству этому он обучался поневоле. Многие годы рыбалка по ночам была его главным доходом.

Сперва Дезертир пропал без вести. В сорок третьем году по нему уж и поминки справили. Потом объявился живым… через двадцать лет. Все эти годы просидел он в собственном подполе. Не так чтобы просидел – работал по ночам, дом ухетал, двор, сено косил, рыбачил… Детей нарожал. А уж напоследок, осмелев, стал ходить в отхожий промысел. Благо что паспортов у колхозников не было. Кем назовется – за того и сходит. Пристал к одной дальней тумской бригаде плотников, с ней и ходил по колхозам – дворы скотные строили, хранилища, избы… Жил он на хуторе Выкса. До войны там было всего десяток дворов, а к шестидесятому году один остался. «Как, Настасья Гунькина там и живет? – сокрушались бабы из дальних сел. – Лес кругом да луга. В озерах одни черти ночуют…» – «Она с чертями и снюхалась. Третьего ребенка в подоле от них принесла».

Выдал себя Дезертир сам. Умерла мать у него. Пока ее обмывали да отпевали, он все в подполе отсиживался. Но, когда понесли на кладбище, не выдержал. Бледный, без шапки, раздетый – время было осеннее, ветреное, – он шел за ее гробом, бормотал деревянным голосом: «Прости, мать родная! Простите, люди добрые!» И всю дорогу плакал.

С кладбища сам пошел в Рожнов, в милицию. Настасья вопила по нем пуще, чем по умершей… «Хоть бы на поминки вернулся! Посидел бы с детьми напоследок», – упрашивала его Настасья. Но он был безответен.

В милиции дежурил как раз участковый Парфенов.

– Берите меня… Я дезертир.

Гунькин так и пришел без шапки, раздетый, с размазанными потеками слез по щекам.

– Какой дезертир? Откуда? – спрашивал его молодой лейтенант. – С трудового фронта, что ли? С целины?

– Нет, с настоящего… с германского.

– Да ты что, друг, пьяный, что ли?

Пока посылали бумаги в высокие сферы, пока ждали указаний, как быть с этим дезертиром, куда его девать, Гунькин с топором да рубанком всю милицию обстроил: и полы перебрал, и двери выправил, и переплеты оконные сменил. И даже начальнику квартиру успел отремонтировать.

– А он деловой, этот дезертир, – сказал начальник. – Только в глаза не смотрит и мычит, как немой. Если помилуют, надо бы трудоустроить его.

Помилование пришло через два месяца. И участковый уполномоченный Парфенов водил его в райкомхоз:

– Отбился человек от жизни… Надо бы посодействовать насчет работы. А так он ничего, смирный. Работать умеет…

Приняли. Милиция авторитетом пользуется. Переехал Гунькин в Рожнов, построил себе пятистенок, разукрасил его резными наличниками и зажил не хуже иных прочих. Про его историю вскоре все позабыли, только и осталось одно прозвище – Дезертир, которое и к ребятишкам перешло. Но кто в Рожнове живет без прозвища? Поди раскопай – отчего так прозывают. Да вот, пожалуй, привычка скверная осталась – плохо спал по ночам Дезертир. Но и тут оборачивалось не без пользы – рыбачил.

Еще с вечера принес он в пожарку свой бредень, сам связал из капроновых ниток цвета лягушачьей икры, чтобы рыбий глаз сбить. Капитан Стенин опробовал его на прочность: двумя пальцами захватил ячейки и натянул их до глубокой рези в теле:

– Крепкий!

– Повеситься можно – нитка выдержит, – ответил Дезертир. – Она в химическом составе пропитана.

– Это что за состав?

– В готовом виде существует. Вроде дубильного порошка.

– А у нас батя сроду шкуры женской мочой выделывал, – сказал капитан.

– Женская моча мягкость придает, – согласился Дезертир. – И гнилушки тоже… А химия, она органичность съедает. Любой запах отобьет, хоть скотский, хоть псиный.

Когда пришел лейтенант Парфенов, Стенин и ему дал испробовать бредень на прочность.

– Больно мелкая ячея, – неожиданно сказал Парфенов. – Эдак мы всех головастиков выловим.

– А тебе не все равно? – спросил Стенин.

– Вроде бы неудобно. По закону охраны ячея дозволяется пятнадцать на пятнадцать.

– А тебе что? Ты его писал, этот закон?

– Вроде бы неудобно. На той неделе мы с егерем отобрали бредень у бреховских как раз за мелкую ячею.

– Дак егерь сам и ловит этим бреднем, – рассмеялся Стенин.

– Понятно. Чего ж ему без дела валяться?

Лейтенант Парфенов был сух и деловит, и на лице его лежала постоянная озабоченность – так я сделал или не так? А капитан Стенин лицо имел круглое, довольное и беззаботное: «Ну, чего ты думаешь? Плюнь! Как ни сделаешь – все будет хорошо», – написано было на его лице. А у Дезертира лицо было темное, плоское, и ничего на нем сроду не писалось и не читалось. Пока спорили насчет ячеи капитан с лейтенантом, он сидел на пороге и спокойно курил.

Пошли они на запруду затемно; капитан Стенин нес пустое ведро, а Парфенов с Дезертиром бредень. Возле пруда паслись две лошади, да хоронилась от собак у самого берега утиная стая. Увидев людей, утки дружно закрякали и поплыли прочь от берега, а лошади поочередно подымали головы, настороженно глядели, замерев, как истуканы, и, фыркая, снова пускались щипать траву.

– Чьи это лошади? – спросил Парфенов.

– А зачем тебе? – отозвался Стенин.

– Да придут поглядеть за ними и нас увидят. Неудобно.

– Ты чего, Шинкарева боишься? Он сам по ночам ловит.

– Дак он хозяин, – сказал Парфенов.

– Директор совхоза – лицо общественное. И рыба тоже есть общественное достояние, – уверенно рассуждал Стенин. – А перед обществом мы все равны. Стало быть, если директору можно ловить рыбу по ночам, то и нам не возбраняется.

– Так-то оно так. Но увидят – неудобно.

– А твое дело сторона. Я старший по званию, я и отвечу.

Размотали бредень, подивились его длине.

– А мотня-то, мотня какая! – восторгался Стенин. – В ней и рыбу-то не найдешь, как блоху в ширинке у старого деда.

– Попалась бы… Небось прищучим, – сказал Дезертир.

Лейтенант стал снимать китель и брюки.

– А ты чего штаны снимаешь? Холодно, – сказал Стенин.

– Дак я ж на дежурстве. А вдруг кто вызовет?

– Куда тебя вызовут?

– Мало ли куда… Неудобно в мокрых штанах бежать.

– Неудобно только с пустым карманом в пивную заходить…

Дезертир взялся за водило и решительно пошел на глубину, пошел прямо в чем был: в рубахе, в брюках, сапогах.

– О, видал, какой водолаз! Правильно! Давай на заброд – тебя рыба не боится. От тебя вроде бы тиной пахнет, – командовал Стенин. – А ты, Вася, от берега заходи. В случае чего телефон принесут из пожарки – я тебе трубку протяну.

– Гляди не накаркай. – Парфенов остался в исподней рубахе и кальсонах, форменные брюки и китель аккуратно сложил, как в казарме по отбою, да еще фуражкой прикрыл их. А пистолет и планшетку отдал Стенину.

Только они погрузились в воду, как из пожарки прибежал дежурный пожарник:

– Товарищ лейтенант, вас срочно к телефону!

– Что такое? Кто зовет? – спросил Стенин.

– Полубояринов, зубной техник…

– Ах, этот писатель-утопист! Чего ему, жалобу не знает на кого подать? Или новый проект строчит – как из лягушек патоку варить?

– Говорит, у них Чиженок скандалит…

– Подумаешь! Словом стекла не вышибешь, – изрек Стенин. – Скажи ему – за язык милиция еще не привлекает. А ты давай, давай! Тяни! – крикнул он распрямившемуся было из воды Парфенову. – Постой! – остановил Стенин пожарника. – А откуда Полубояринов знает, что Парфенов у нас?

– Сторож сказал… Ну?

– А ты?

– Что я?

– Ты поди пояснил – рыбу ловит?

– Дак он спрашивает…

– Дурак! Ступай. Гунькин, держи водило ниже! Прижимай его ко дну! – крикнул он, обернувшись к рыбакам.

– И так уж подбородок на воде, – ответил Дезертир, отплевываясь.

– Окунай и голову, все равно в баню редко ходишь.

– Вода вонючая.

– Вода не дерьмо, не прилепится.

Первый заброд оказался удачным: в необъятной мотне, облепленной ослизкой ряской, затрепетали упругие карпы.

– Гунькин, заноси от воды-то! Поджимай мотню! – кричал и суетился с ведром Стенин. – Вась, слышишь? Встряхни сетку-то! А то ни черта не видно в этой слизи…

Парфенов и Дезертир кинули водила и, бросившись на колени, азартно хватали, прижимали ладонями к земле прохладных скользких рыбин.

– Вот это лапти, вот это ошметки, – приговаривал Стенин и тоже елозил на корточках, хватал трепетавших, белевших во тьме карпов.

Когда рыба была уложена в ведро, а бредень очищен от ряски и занесен для нового заброда, прибежал опять пожарник:

– Товарищ лейтенант, звонят! Просят вас и грозятся…

– Ну и что? А ты зачем пришел? Тебе что, делать нечего? – набросился на пожарника Стенин.

– Надо бы сходить… Неудобно, – сказал Парфенов. – Вдруг там что-нибудь случилось?

– Да что там случится? Ты что, не знаешь этого склочника? Давай заходи по второму заброду.

– Нет, надо все ж таки брюки надевать…

– Еще чего! А рыбалку бросить, да? Сходи в кальсонах, отматери его по телефону и – назад…

– Ну, ладно…

Парфенов так и пошел в мокрых кальсонах и в исподней рубахе к телефону.

– Что случилось? – строго спросил он в трубку.

– А кто со мной разговаривает? – донеслось с другого конца.

– Ну я, участковый Парфенов.

– Товарищ участковый уполномоченный, вы там рыбку в пруде ловите, а здесь смертоубийство готовится.

– Какое смертоубийство?

– С топором в руках… Чиженок ломится ко мне в дверь, то есть к Полубояринову.

– Как ломится?

– Ну так… Топором грозится.

– А что, дверь попортил?

– Всю дерматиновую обшивку изрезал.

– А дверное полотно не изрубил?

– Нет… Только, говорит, выломлю дверь и головы порублю.

– Ну, за слова не привлечешь. А за то, что дерматин порезал, наутро оштрафуем. Так и передайте ему. А если дверное полотно изрубит, посадим на пятнадцать суток…

– Дак вы заберите его!

– Пока еще не имею права.

– А тогда поздно будет.

– Товарищ Полубояринов, не торопите события и не подстегивайте милицию. Мы сами знаем, что надо…

Когда лейтенант Парфенов вернулся на берег пруда, капитан Стенин уже раздувал костер, а Дезертир в одних кальсонах чистил рыбу. На кольях у костра были напялены его штаны и рубаха.