Глава I. Оккупация

Как уже отмечалось, в западноевропейской и американской исторической литературе события Второй мировой войны в Юго-Восточной Азии рассматриваются как конфликт между западными державами и японским милитаризмом, в то время как народам региона отводится в целом пассивная роль. Для этой литературы характерно также представление о ходе войны в Юго-Восточной Азии как о кривой с двумя пиками — большим, совпадающим с кампанией 1941-1942 гг., и вторым, не столь очевидным — кампанией 1945 г., ознаменовавшейся возвращением союзников. О периоде между этими пиками принято говорить походя; что касается жизни в оккупированных странах, то обычно описываются лишь грабеж и террор со стороны оккупационных войск на фоне бедствий и разорения населения.

Союз японского милитаризма с германским фашизмом, стремление обоих этих режимов к мировому господству привели к естественному в исторической литературе феномену — рассмотрению их оккупационной политики в одной плоскости, к отождествлению ее целей и методов. Аналогии с европейской действительностью привели к терминологическим калькам. В частности, применительно к Юго-Восточной Азии употребляются термины «коллаборационизм», «движение Сопротивления» и т. п.; однако реалии Юго-Восточной Азии настолько отличаются от европейских, что зачастую терминология теряет объективное содержание.

Разумеется, японская и гитлеровская «колониальные империи» имели общие черты, объяснимые не столько сходством породивших их режимов, сколько сходством объективных условий, в которых эти системы функционировали. Как германский Третий рейх, так и японская «сфера сопроцветания» создавались в условиях войны, интересы которой преобладали над стратегическими интересами. В результате планомерная эксплуатация завоеванных стран, подобная той, что осуществлялась, скажем, английскими и голландскими колонизаторами, по необходимости заменялась открытым, спешным и жестоким грабежом.

Принципиальное различие между немецко-фашистской и японской оккупационной политикой заключалось в том, что целями Германии были ликвидация порабощенных народов или низведение их до положения рабов ради освобождения жизненного пространства, Япония же под маской «освобождения» стран Востока от господства «белых» колонизаторов старалась создать собственную вполне традиционную колониальную империю. Отсюда и различие сопротивления в этих странах. Если сопротивление германскому господству начиналось в первый же день агрессии и становилось борьбой за сам факт выживания народов Европы, то сопротивление японцам возникало обычно лишь после того, как принципы и заявленные цели захвата и «освобождения» вступали в разительное противоречие с реальным положением вещей.

Из различия характера оккупации исходит и разное отношение оккупантов к административным кадрам и местным властям. Гитлеровцы разрушали государственную структуру оккупированных стран, порой привлекая к власти профашистские элементы, японцы же стремились опереться на старый колониальный аппарат и местных консервативных политиков либо сразу после завоевания, либо, как в Бирме, после недолгого периода заигрывания с радикальными кругами общества.

Решение ликвидировать возникшую в Бирме в ходе военных действий систему местных органов власти было принято японским командованием, как только стало ясно, что военная кампания завершается в пользу Японии. Однако размах национально-освободительного движения и очевидная поддержка, которой пользовались в стране левые силы, заставляли искать путь, который исключил бы взрыв возмущения в Бирме. Поэтому японцы отказались от введения в стране прямого военного управления и стали срочно подыскивать кандидатуры людей, которых можно было поставить во главе местной администрации, послушной японцам и в то же время пользующейся достаточным авторитетом у бирманцев. Наряду с этим японское командование твердо решило ликвидировать АНБ, которая, как бы плохо она ни была вооружена и организована, представляла опасную силу.

Разочарование в японских союзниках увеличивалось в рядах бирманской армии с каждым днем. Уже в начале кампании бирманские офицеры выражали недовольство тем, что всеми делами в их армии заправляют японцы. Первый «бунт» в верхушке АНБ, когда офицеры обратились к Судзуки с письмом, требующим отстранить японских командиров от власти, привел к компромиссу — власть японских инструкторов была несколько ограничена и Аун Сана назначили командующим армией. Однако по мере того как японская армия устанавливала контроль над страной, АНБ и такинам все чаще приходилось сталкиваться с «кэмпейтай». Начались аресты среди бирманцев, которых подозревали в коммунистических симпатиях либо в антияпонских действиях и настроениях. Историк Ба Тан полагает, что примерно три четверти таких арестов были вызваны доносами бывших чиновников колониальной администрации, недовольных действиями новых органов власти. Многие офицеры АНБ подумывали о том, чтобы обратить оружие против японцев, основные силы которых были заняты на фронте. К подобной идее склонялся, в частности, командир батальона в Аракане Во Ян Аун.

Стычки с японцами, опасения за судьбу комитетов, оставленных в тылу, и беспокойство по поводу того, каким мыслят в японском штабе будущее Бирмы, все это привело Аун Сана к решению покинуть фронт и направиться в Мандалай. Аун Сану и его ближайшим соратникам уже было ясно, что союз с Японией явился ошибкой, которая может иметь трагические последствия для судеб их страны. Как только Аун Сан покинул армию, которая стояла под Бамо, начались новые трения между японскими офицерами и командованием армии, в результате чего заместитель Аун Сана полковник Бо Зея был арестован «кэмпейтай» и подвергнут пыткам. Лишь вмешательство представителя Судзуки, заставившего освободить арестованных бирманских офицеров, предотвратило восстание бирманской армии.

В Мандалае Аун Сан встретил полковника Бо Ле Я, командовавшего тылом АНБ, и узнал от него немало неприятного о состоянии дел в тылу, где японцы уже начали разгонять комитеты, учрежденные армией. Со своими заместителями Аун Сан даже обсуждал возможность ухода частей АНБ в Китай, с тем чтобы вести оттуда войну против Японии. На совещании Аун Сана с полковником Бо Не Вином, а также руководителями коммунистов Тан Туном и Теин Пе Мьином было решено любой ценой сохранить армию и возможность организованного сопротивления. Вместе с тем коммунисты, известные своими антияпонскими настроениями, должны были немедленно скрыться и начать подпольную деятельность (за одним из них, Теин Пе Мьином, японцы шли по пятам и даже арестовали и подвергли пыткам совершенно случайного человека, его тезку).

Аун Сан понимал, что успешное восстание в условиях, когда Япония торжествует на всех фронтах, в Бирму только что введены свежие японские дивизии, а народ считает АНБ союзником японцев, невозможно. Он понимал также, что тридцатитысячную АНБ японцы не согласятся содержать, что она им не нужна и даже опасна. Полковник Маун Маун, прошедший с Аун Саном всю кампанию 1942 г., пишет: «В то время никто не был готов к восстанию. Многие разочаровались, и большинство согласны были смириться с судьбой. Некоторые из молодых офицеров возмутились, но Аун Сан... жестоко отчитал их и приказал положиться на его руководство».

У японского командования к этому времени уже почти не было сомнений, кого поставить во главе бирманской администрации. Человек этот должен был быть известен своим национализмом, не слишком связан с англичанами, быть близким к японцам и достаточно послушным. Аун Сан для этой роли не годился — он не устраивал правые круги бирманского общества, с которыми японцы все активнее сближались, был непокорен и, по сообщениям «кэмпейтай», не прерывал связей с коммунистами и другими подпольщиками. По той же причине не подходили японцам лица, близкие по взглядам к Аун Сану. Правый такин Тун О, продержавшийся несколько месяцев на месте администратора в Рангуне, не пользовался популярностью. У Со, вождь партии «Мьочит» и последний премьер Британской Бирмы, находился в тюрьме в Кении, другие известные политики были вывезены англичанами в Индию. Следовательно, выбор неизбежно падал на Ба Мо.

Ба Мо во время войны был переведен англичанами из мандалайской тюрьмы на север, в небольшой горный город Могоу, поближе к китайской границе и подальше от линии фронта. Англичане также понимали значение Ба Мо как вывески для любого антианглийского режима и намеревались вывезти его в Индию, где, как они не без основания полагали, он стал бы послушным проанглийским политиком.

В это время интерес к бирманским лидерам, находившимся в английских тюрьмах, начали проявлять китайские генералы. Чунцинское правительство считало наилучшим вариантом для себя Бирму, свободную от англичан, но зависимую в той или иной степени от Китая. В марте 1942 г. Ба Мо, находившийся в Могоу, узнал, что с ним намерен встретиться генерал Ван, чтобы склонить Ба Мо отправиться в Чунцин и оттуда возглавить борьбу бирманцев против Японии. Впоследствии Ба Мо получил от Вана письмо с подтверждением этого предложения. Однако в то время Ба Мо уже твердо решил сделать ставку на союз с Японией и на китайские предложения даже не стал отвечать. Иной была реакция на эти предложения одного из лидеров «Добама асиайон», Такина Ну, и коммунистов Такина Со и Такина Чжо Сейна, находившихся в мандалайской тюрьме. Они согласились отправиться в Чунцин, чтобы с территории Китая организовать антияпонское сопротивление. Более того, в последние дни английского господства в Бирме китайцам удалось добиться от англичан согласия на освобождение левых лидеров. На китайской машине они пытались прорваться на север, однако дорога была настолько забита транспортом, что им пришлось вернуться назад. А через несколько дней Мандалай пал и туда вступили японцы. Несколько коммунистов и левых такинов смогли пробиться в Китай позднее.

13 апреля 1942 г. Ба Мо с помощью жены и друзей удалось бежать из тюрьмы в Могоу и скрыться в небольшой деревне племени палаунов, где он намеревался дождаться японцев. Через несколько дней Ба Мо, в сопровождении охраны начал пробираться горными дорогами на юг, пока не добрался до городка, уже занятого японцами. Найдя где-то настенный календарь со своим портретом, Ба Мо явился в японскую комендатуру и предъявил его офицеру как доказательство того, что он бывший премьер-министр Бирмы. Чтобы доказать свою лояльность, он непрестанно выкрикивал «Банзай!". Тем не менее первый визит был неудачен, и лишь на следующий день Ба Мо удалось найти японского полковника, который знал английский язык и даже слышал о том, что агенты «кэмпейтай» прочесывают окрестные горы, разыскивая этого весьма нужного Японии человека.

К началу июня японцам удалось собрать известных бирманских политиков, которые по разным причинам были склонны к сотрудничеству с ними. Одни из них, как Аун Сан и его соратники, полагали, что это даст возможность сохранить силы для будущей антияпонской борьбы, неизбежность которой уже тогда была для них очевидной. Другие, подобно Ба Мо, рассчитывали, что будущее Бирмы зависит от доброго расположения Японии и служения ей в интересах Бирмы (и, разумеется, их собственных).

На совещании японцев с бирманскими лидерами, состоявшемся в Мемьо, Аун Сану пришлось пойти на ряд уступок. 5 июня он был вынужден согласиться с японским приказом о запрещении АНБ вмешиваться в политику, что означало смертный приговор местным комитетам, созданным по всей стране. Согласие это, как и сам приказ, были, в общем, констатацией того, что уже произошло. К июню многие из комитетов были разогнаны японцами, которые устанавливали в областях и районах собственную администрацию. Тогда же, в июне, японцы ввели войска в дельту Иравади и жестокими мерами прекратили карено-бирманские столкновения.

Следующим шагом была ликвидация АНБ как крупной вооруженной силы. Добившись от командования АНБ и набиравшего силу Ба Мо согласия на эту меру, японцы все же опасались волнений в бирманских частях. Поэтому в июле подразделения АНБ были разведены на несколько сборных пунктов якобы для переформирования и получения нового оружия и обмундирования. Там им и было объявлено, что армия распускается по домам. Вопреки ожиданиям, никаких выступлений не произошло. Среди причин этого были и военные — части АНБ были разрозненны и окружены японскими войсками, и пропагандистские — одновременно с роспуском АНБ было объявлено, что создается Армия обороны Бирмы, куда могут записываться добровольцы, т. е. речь идет лишь о перестройке армии. Главной же причиной было то, что война уже закончилась, англичане были изгнаны из страны и крестьяне, составлявшие большинство в АНБ, думали в основном о своих семьях и хозяйствах, тем более что из деревень все чаще приходили тревожные вести. Поэтому в большинстве случаев, получив 100 рупий наградных, солдаты с облегчением сдавали оружие и разъезжались по домам.

В новой армии должно было остаться лишь 2700 человек, и находиться они должны были под строгим надзором японских инструкторов и офицеров. Характерно, что уже к концу 1942 г. японцы предложили Аун Сану увеличить численность армии, которая была нужна для несения внутренней службы, до 7500 человек, но обнаружилось, что набрать добровольцев в нее трудно — во всяком случае, в ближайшие месяцы сделать это не удалось. В глазах бирманцев армия потеряла престиж национальной, освободительной организации. Требовалось время, чтобы она вновь стала центром сопротивления.

На совещании в Мемьо генерал Йида прямо объявил бирманцам, что ни о какой независимости до тех пор, пока Япония не победит в войне, мечтать не следует. «Ваша судьба определяется японской победой, — сказал он. — После победоносного завершения войны Бирма достигнет свободы. Бирма должна быть готова к длительной войне и мобилизовать все свои ресурсы для войны. Те же, кто подвергает опасности военные усилия или отказывается содействовать удовлетворению военных нужд, будут жестоко наказаны японскими властями». Вместе с тем японцы рассматривали введение военного управления страной лишь как переходный этап, нужный в первую очередь для того, чтобы ликвидировать «самодеятельность» бирманцев. В дальнейшем они собирались опираться на бирманскую администрацию, которая должна была быть эффективной и послушной. Ба Мо обещал создать такую администрацию. Прочие лидеры Бирмы добровольно либо под давлением обстоятельств согласились с его кандидатурой в качестве главы правительства автономной Бирмы.

Формирование нового правительства проходило далеко не гладко. Ба Мо, судя по всему, был бы рад составить его, только из своих сторонников. Такины были слишком опасными конкурентами в борьбе за власть — если не сегодня, то в завтрашней Бирме. Однако именно популярность такинов заставляла Ба Мо привлечь их к сотрудничеству — без этого его режим, как бы ни поддерживали его японцы, не мог быть представительным. К возможно более широкому представительству толкали Ба Мо и японцы, в чьих интересах было создать картину сотрудничества всего бирманского народа. Такин Ну вспоминал, что на банкете, данном японскими властями в конце июля, т. е. перед самым установлением администрации Ба Мо, японский полковник Насу устроил Такину Ну формальный допрос, почему тот не хочет войти в марионеточное правительство — не находится ли он в оппозиции к японцам? Такину Ну, по его словам, пришлось объяснять, что такова договоренность с Ба Мо.

Пойдя на вынужденное сотрудничество с такинами, Ба Мо попытался по возможности отыграться за то, что случилось в последние месяцы, и из 120 руководящих постов по стране, которые предоставили бирманцам японские власти, отдал такинам лишь пять. Это вызвало их возмущение, и, по сведениям Такина Ну, Такин Мья и Такин Тан Тун поставили перед «внутренним кругом» такинов вопрос об отказе от своих постов. Однако «внутренний круг» приказал им остаться в администрации Ба Мо.

Упоминания о существовании «внутреннего круга» такинов встречаются в бирманских источниках неоднократно, однако время создания и состав этого органа невозможно установить точно.

Вероятно, какое-то не оформленное официально ядро антияпонского сопротивления было создано уже в мае 1942 г.

Совещание в деревне Кабанин (к северу от Мандалая) 30 апреля 1942 г., на котором присутствовали один из основателей Коммунистической партии Бирмы, в будущем председатель «компартии Красного флага» Такин Со, будущий председатель Социалистической партии Такин Чжо Нейн, будущий премьер-министр и лидер Антифашистской лиги народной свободы Такин Ну и другие ведущие политики Бирмы, было посвящено именно вопросам борьбы с Японией, и на нем обсуждались возможности контактов с Китаем и подпольных действий. Аун Сан на совещании не присутствовал, но был в курсе дел. Такин Ну вспоминает, что некоторые участники совещания уже начали антияпонские действия и коммунист Тейн Пе даже показывал ему листовки, отпечатанные в подполье и призывавшие к борьбе против японских оккупантов. После этого совещания пути участников разошлись. Тейн Пе с помощью частей АНБ, находившихся в Аракане, смог уйти в Индию, где наладил связи с англичанами и впоследствии много сделал для организации сопротивления в Бирме. Такин Со и некоторые другие участники совещания ушли в подполье и начали организовывать антияпонские отряды, тогда как Такин Ну и Такин Чжо Нейн уехали в Рангун, где стали работать вместе с Аун Саном.

Во второй половине 1942 г., когда японская власть твердо установилась в стране, местные комитеты были разогнаны, а немало левых такинов попали уже в японские тюрьмы, когда Япония торжествовала на фронтах, а положение в Европе складывалось в пользу держав Оси, связи между теми такинами, что скрывались в горах и в деревнях, стараясь наладить сопротивление (что было трудно, так как далеко не все в Бирме уже испытали разочарование в японцах и ореол «освободителей» не везде был развеян), и теми, кто остался на легальном положении, были нарушены. Легальным такинам почти не досталось мест в новой администрации, армия была фактически ликвидирована, многим казалось, что Аун Сан и его сторонники капитулировали перед японцами. В воспоминаниях Маун Мауна говорится, что в то время в Бирме появились листовки, которые обличали Аун Сана и его сторонников в том, что они способствовали порабощению Бирмы.

После нескольких острых стычек с Ба Мо такины смогли получить в его правительстве два портфеля. Остальные места достались сподвижникам Ба Мо и близким к нему правым политикам. В администрацию не вошел ни один представитель АНБ. Однако командование армией Аун Сан сохранил. Сохранили в ней высокие посты Бо Ле Я и Не Вин и большинство из оставшихся в живых «тридцати товарищей».

1 августа 1942 г. администрация Ба Мо приступила к исполнению своих обязанностей, главной из которых японцы считали оказание им помощи в ограблении Бирмы. Однако Ба Мо не был послушной марионеткой. Связав свою судьбу с Японией, он ни в коей мере не руководствовался ее интересами. В своем воображении и в своих поступках он был последователен. Он желал властвовать над независимой Бирмой. В свое время он сотрудничал с англичанами, однако решился на разрыв с ними, когда понял, что при их правлении действительной власти в Бирме ему не достичь. Он поставил тогда на другую силу — на Японию, которая обещала предоставить Бирме независимость. Став главой бирманской администрации, Ба Мо бесконечно вступал в конфликты с японским командованием, терпел поражения и унижения, но не сдавался и не смирялся. Он никогда не прерывал связей с такинами и даже с коммунистами. Зная об их антияпонской деятельности, он не только не выдавал их японцам, но и защищал от «кэмпейтай». Да и его левые соратники, стремившиеся сломить японское господство, также никогда не порывали отношений с ним не только из тактических соображений, но и потому, что считали его при всей его помпезности и неуемном тщеславии патриотом Бирмы. Ни один серьезный бирманский политик не назвал его после войны предателем или коллаборационистом. Болee того, после изгнания японцев и затем после достижения Бирмой независимости, Ба Мо по-прежнему оставался на политической сцене. И хотя решающей роли в политике он уже не играл, он пользовался в Бирме уважением, так как считался ее первым президентом. Какой бы фиктивной ни была независимость, провозглашенная в 1943 г., для бирманцев она была независимостью. Изгоняя в 1945 г. японцев, они делали это не для того, чтобы вернуть британскую колониальную администрацию, а чтобы продолжить то, что началось зимой 1942 г. и было официально оформлено провозглашением независимости страны 1 августа 1943 г.

Титул «ашашин» — «вождь» был принят Ба Мо после создания осенью 1942 г. объединенной партии «Добама-Синьета асиайон». Японцы допустили создание этой партии, запретив при этом всю иную политическую деятельность в стране. На включение в свою партию такинов Ба Мо пошел добровольно — идея политического единства нации была близка ему в форме единения страны под своей властью. Генеральным секретарем партии был избран Такин Ну, кандидатуру которого отстаивал сам Ба Мо, убежденный в том, что этот глубоко верующий буддист будет послушным помощником в контроле над своими бывшими соратниками по «Добама асиайон». Однако в годы войны Такин Ну был последовательным сторонником Аун Сана и левых такинов и, как таковой, сделал немало для того, чтобы вырвать партию из-под влияния Ба Мо.

Администрация Ба Мо пришла к власти в дни, когда Бирма пыталась оправиться от шока, в который ввергла ее война. Не было другой страны в Юго-Восточной Азии, где бы военные действия так сильно разрушили экономику. Кроме того, бегство из Бирмы как английских специалистов, так и сотен тысяч индийцев и китайцев буквально оголило многие отрасли хозяйства. Бирма вернулась к патриархальной первобытной деревенской жизни. Однако и производство сельской продукции, в первую очередь риса, резко снизилось. В 1944-1945 г. под рисом находилось в два раза меньше земли, чем до войны, упала и урожайность. Причиной тому было не только сужение рынка, резкое снижение экспорта и заинтересованности крестьян в высоких урожаях, но и то, что катастрофически упало поголовье тяглового скота.

Война и оккупация показали, насколько уродливо развивалась в колониальный период бирманская экономика. Когда в середине XIX в. Нижняя Бирма с громадной плодородной дельтой Иравади стала английской колонией, власти Британской Индии, под управление которых эти земли отошли, решили, что они самой судьбой предназначены стать одним громадным рисовым полем. Эксперимент оправдал себя, Бирма стала кормить рисом всю Британскую империю, а рисовые поля очень скоро заняли почти всю равнинную Бирму. В результате Бирма, вывозя рис, лес и минеральное сырье, была вынуждена ввозить большинство других товаров. Пока эта система существовала в рамках более или менее сбалансированной колониальной структуры, потребности Бирмы, за исключением периодов кризиса, ударявшего по производителям риса, в целом удовлетворялись. Однако в 1942 г. Бирма потеряла прежние внешние рынки и возможность получать товары из метрополии и других британских колоний. Япония не могла потребить все излишки риса по ряду причин, одной из которых были транспортные трудности — далеко не каждый пароход мог добраться до Японских островов, и гораздо проще было вывозить рис из Вьетнама и с Филиппин. Не могла Япония и поставлять в Бирму достаточно товаров широкого потребления. Так как взамен риса бирманские крестьяне ничего не могли получить, стимул к выращиванию риса у них пропал. Посевы сокращались, собранный рис затоваривался, а в городах тем временем наступал голод. Уже с 1943 г. риса перестало хватать, для внутреннего потребления. Одновременно в Бирме стали возрождаться кустарные промыслы и производство некоторых технических культур, чему покровительствовали японцы, которые нуждались в таких продуктах, как хлопок, масло из земляного ореха, и т. д.

Разорению бирманского народного хозяйства способствовали многочисленные японские дельцы и снабженцы, которые хлынули в Бирму и, понимая шаткость своего положения, спешили урвать, схватить, вывезти, нажиться. Для придания грабежу некоторого подобия законности была выпущена масса бумажных денег, практически ничем не обеспеченных, которыми платили крестьянам за скот, за рис, за все сельскохозяйственные продукты. В то же время все, что можно было назвать английской собственностью — в первую очередь сохранившиеся станки и оборудование, запасы сырья, которые не успели уничтожить при отходе англичане, — вывозилось армией даже без попыток выплатить Бирме компенсацию. Наконец, японцами широко практиковалась система принудительного труда: людей сгоняли на военное строительство, на сезонные работы, и те, кто попадал в трудовые лагеря, часто уже не возвращались.

Все, что сказано здесь о Бирме, в той или иной степени было характерно и для остальных оккупированных японцами стран Юго-Восточной Азии. В зависимости от взглядов и настроений того или иного командующего могли несколько меняться методы грабежа, но принцип его, сформулированный созданным в 1942 г. министерством по делам Великой Восточноазиатской сферы, неукоснительно проводился на всей захваченной территории.

Если в Бирме японцы принимали меры по сокращению производства риса, то на Филиппинах «противником» японских-оккупационных властей стали плантации сахарного тростника и соответственно сахарные заводы. До войны филиппинский сахар вывозился в США и другие страны, теперь эти рынки были потеряны, а замены им Япония предложить не могла. Следовательно, надо было сократить производство сахара, заменив его более нужным для армии продуктом. Японским оккупационным властям показалось, что наиболее выгодно использовать сахарный тростник как сырье для производства спирта и сахарные заводы превратить в спиртогонные. Одновременно с этим плантации тростника (как и табачные) засевались хлопчатником — была поставлена задача расширить производство хлопка, заняв посевами хлопчатника около 0,5 млн. га. В результате производство сахара резко упало, крестьяне и рабочие были разорены, положительная же часть программы выполнена не была. Несмотря на все строгости, количество спирта, произведенного на сахарных заводах, было весьма скромным, производство хлопка также было далеко от намеченного.

В Индонезии эта картина, сохраняя общие принципиальные черты, была куда более сложной и многообразной, так как и сама Индонезия — страна более обширная, и экономика ее куда многообразней бирманской или филиппинской. Из продуктов индонезийского экспорта японцев больше всего интересовала нефть. Они, как отмечалось, в период своего наступления принимали решительные меры, чтобы спасти нефтепромыслы и нефтеперерабатывающие предприятия от разрушения союзниками. Через год после захвата страны оккупантам удалось довести добычу нефти до довоенной и в течение следующих двух лет вывозить в Японию более чем по 5 млн. т нефти. Только в последний год войны, с падением Филиппин, поставки индонезийской нефти в Японию практически прекратились, так как танкеры уже не могли прорываться на север.

Производство сельскохозяйственных культур волновало японцев куда меньше, а ведь именно оно обеспечивало жизнь миллионов индонезийских крестьян. Перед войной плантациями каучуконосов было занято 1,3 млн. га, и лишь один процент каучука потреблялся в самой Индонезии — вся остальная продукция шла на экспорт. Поскольку Япония могла потребить лишь малую долю производимого в Индонезии каучука, громадные плантации становились лишними. Дело в том, что в пределах японской «сферы сопроцветания» оказалось примерно 98 % мирового производства каучука. Из 1660 тыс. т каучука, производившегося в мире, 850 тыс. т приходилось на Малайю и другие британские колонии в Юго-Восточной Азии, а 770 тыс. т — на Индонезию, Французский Индокитай и Таиланд. Потребности Японии в каучуке составляли не более 100 тыс. т в год, т. е. лишь одну пятнадцатую добычи. Каучука было так много, что в Японии стали пропагандировать его в качестве кровельного материала, а в Джакарте каучуком пытались крыть мостовые. И это происходило в то время, когда все воюющие державы ощущали в каучуке острую нужду, а в Германии даже разрабатывались проекты посылки за каучуком в Юго-Восточную Азию больших подводных лодок. Так как дороги все же каучуком крыть не стали, то плантации приходили в упадок, зарастали, кое-где гевею вырубали на топливо или выкорчевывали.

Меры по борьбе с другими «излишками» были решительными и вместе с тем бессмысленными. В августе 1942 г. японские власти в Индонезии издали декрет, по которому следовало выкорчевать половину всех кофейных деревьев. Было уничтожено также около 16 тыс. га чайных плантаций, из 220 чайных фабрик работало лишь 50. С сахарными заводами в Индонезии японцы старались сделать то же, что и на Филиппинах, а когда не удавалось — их попросту разрушали и оборудование пускали на лом. В результате общее производство сахара упало за годы оккупации почти в 20 раз, число действующих заводов сократилось вдесятеро.

И без того тяжелое положение населения ухудшали широко проводившиеся оккупантами реквизиции скота и мобилизация жителей на принудительные работы. Правда, резкое падение жизненного уровня и неуверенность в завтрашнем дне создали парадокс — на первых порах японская система принудительного труда пользовалась некоторой популярностью среди молодежи оккупированных стран. Мобилизуя население, оккупационные власти обещали пищу и одежду. При фантастическом росте безработицы этого было достаточно, чтобы молодежь, в первую очередь городская, попалась на приманку.

В Индонезии система принудительного труда приняла форму трудовых батальонов «хейхо» и зарубежных контрактов «ромуся». Батальоны «хейхо» иногда несли караульную службу, но в основном выполняли строительные работы, солдаты их были носильщиками, уборщиками, чернорабочими. Но наибольшие масштабы в Индонезии приняла система «ромуся» — отправки мобилизованных в другие страны.

Отрезвление наступило довольно быстро, и вскоре добровольцев найти уже не удавалось. Однако рабский труд по-прежнему требовался и на строительстве стратегических дорог и на сооружении укреплений на островах Тихого океана, были нужны носильщики в горах Западной Бирмы и землекопы на «дороге смерти». И если в Бирме масштабы принудительного труда были в численном выражении не так велики — 800 тыс. мобилизованных (это зависело в некоторой степени и от специфики отношений японцев и бирманцев, от существования АНБ и бирманского правительства, от того, что сама Бирма не столь плотно населена и людские ресурсы ее ограниченны), то в Индонезии японцы с 1943 г. перешли к открытой охоте на людей. Некоторые районы буквально обезлюдели, «большая часть молодежи исчезла и никто не знал, где она. Остались только старики и зеленые юнцы. На некоторых островах все население спасалось бегством от японцев. Оно оставляло свои деревни, имущество и уходило в джунгли. Ему приходилось жить за счет тех продуктов, которые мог дать лес», вспоминал индонезийский публицист.

Когда после войны проходили процессы над японскими военными преступниками, то одним из основных пунктов обвинения было бесчеловечное обращение с европейскими и индийскими военнопленными и гражданскими лицами, интернированными во время оккупации. На втором месте стоял террор против китайского населения. Действительно, японские методы обращения с военнопленными в некоторых случаях даже превосходили «достижения» гитлеровцев — расизм XX в. породил зверства, неслыханные и в средневековье.

Участь многих сотен тысяч бирманцев, индонезийцев и филиппинцев была не менее тяжкой, однако их гибель осталась почти незамеченной. Полковник Судзуки не был повешен за уничтожение жителей двух каренских деревень, генералы, правившие Индонезией, не понесли наказания за смерть сотен тысяч «ромуся», о многих из которых лишь пришли извещения, сообщавшие, что они погибли на Тихоокеанском фронте как «гордость нации».

Полагают, что за время оккупации в Индонезии погибло 4 млн. человек. Значительную часть их составили «ромуся». Что касается европейцев, живших на архипелаге, то к концу 1943 г. все они оказались в концлагерях — всего там было заключено 62 тыс. человек, из них лишь треть мужчин — остальные женщины и дети. Кроме того, в лагерях для военнопленных содержалось примерно 45 тыс. человек. Многие из них умерли или были замучены в лагерях, другие погибли на тяжелых работах, на стройках в Таиланде и Бирме, на тихоокеанских островах.

Одним из результатов оккупации стало деклассирование населения. Если в деревнях жизнь еще можно было поддерживать тем, что давала земля, то в городах положение ухудшилось в первый же год японской оккупации и стало катастрофическим в последующие годы. Для подавляющего большинства населения оккупированных стран проблема заключалась лишь в одном — как-нибудь выжить. Промышленные рабочие, транспортники, рабочие плантаций и рудников, не говоря о городских низах, потеряли привычную работу и были вынуждены переселяться к родственникам в деревни либо искать случайных заработков. К тому же голод постепенно распространился и на сельские местности — везде стало не хватать риса для внутреннего потребления, а страшный голод в Северном Вьетнаме унес несколько сотен тысяч человеческих жизней.

В эту трагическую для народов Юго-Восточной Азии пору явственно обнаружилось, что расовая общность, о которой столь много говорили японцы, не более чем большая ложь.

«Желтый» расизм оказался ничуть не лучше, а по своим последствиям — даже хуже расизма «белого». Эксплуатация колоний европейскими державами, сколь бы тяжелой для населения она ни была, сопровождалась проникновением в колониальные страны новых, более прогрессивных форм производства, а также западной культуры. А что давало японское господство? Запрет слушать западное радио под страхом смертной казни, утреннее пение японского гимна и поклоны японскому флагу во всех школах, почтительное и раболепное отношение к любому японцу на улице, бесконечный страх перед «кэмпейтай», внимательно следившей за любыми проявлениями недовольства и пресекавшей их жестоко и быстро.

И все же японская оккупация имела и положительные последствия для народов исследуемого региона. Первым и основным из них была бурная политическая эволюция стран Юго-восточной Азии, приведшая их население к решительному отрицанию идеи любого иностранного господства. Второе положительное последствие в наиболее полной форме проявилось в Бирме. Бегство англичан и индийцев означало для миллионов крестьян освобождение от долгов индийским помещикам и ростовщикам, от налоговой задолженности властям. Японский капитал, вторгшийся в страну, концентрировался в основном в городах, в деревнях же японцы появлялись сравнительно редко. В итоге деревенская беднота, арендаторы, батраки осознали, что земля, на которой они трудятся, теперь принадлежит им. Это было особенно характерно для Нижней Бирмы, где национальных помещиков было немного и земля принадлежала в основном индийским помещикам — четтьярам. Неизвестно, сколько земли в первый же год японской оккупации перешло к бирманским крестьянам, но в любом случае площади измерялись миллионами акров.

Если индийские помещики в большинстве бежали из Бирмы или прятались в Рангуне, не смея показываться за пределы города, то и местные бирманские помещики также не могли собирать арендную плату. С теми же, кто пытался это делать, крестьяне спешили расплатиться японскими оккупационными деньгами, стоимость которых со временем приблизилась к стоимости бумаги. Однако отказаться принимать их помещики не могли — ведь любой протест такого рода мог стать известным японцам, которые были вынуждены в подобных случаях выступать на стороне крестьян, лишь бы не признать, что их деньги — фикция. Любопытно, что подобное использование оккупационных денег было характерно, хотя и не в таком широком масштабе, и для других оккупированных стран. В частности, таким образом смогли погасить свои долги и многие индонезийские крестьяне.

После войны на вернувшуюся колониальную администрацию обрушилась лавина жалоб и исковых заявлений четтьяров и местных помещиков. Однако попытки колонизаторов отобрать землю у крестьян, а погашение долгов объявить недействительным фактически провалились. Таким образом, в Бирме (а в известной степени и в других странах региона) события 1942 г. привели к подрыву колониальной системы землевладения.

Правда, в те годы переход земель в руки крестьян не намного улучшал их положение. Если крестьянин продолжал разводить рис, то, как правило, он не мог его сбыть, а если все же сбывал, то получал за него те же обесцененные деньги, на которые никаких товаров купить было нельзя. В результате многие земли, полученные крестьянами, были заброшены, а сами крестьяне бежали в города, где и без того царил голод.

Что касается национальной буржуазии стран Юго-Восточной Азии, то ей явно пришлось по душе исчезновение старых конкурентов — европейцев, индийцев, китайцев, занимавших прежде командные посты в торговле и промышленности. Однако завладеть освободившимися местами не удалось из-за появления новых конкурентов — японских дельцов, пользовавшихся покровительством военных властей и овладевших с их помощью господствующими позициями в добыче и вывозе сырья, обрабатывающей промышленности, торговле. В результате этого, а также из-за отсутствия ссудного капитала, товаров, которыми можно было торговать, и денежного обеспечения под эти товары основной областью деловой активности местной буржуазии стал черный рынок. Но разруха была настолько всеобъемлющей, а жизненный уровень огромной массы населения настолько низким (и все еще умудрялся падать), что в большинстве случаев и эта активность была лишь фикцией.

Национальные органы власти, созданные на Филиппинах и в Бирме, как и некоторые деятели японской оккупационной администрации, опасавшиеся роста недовольства населения, пытались проводить какие-то меры по укреплению местной буржуазии. В Бирме, например, была создана Торговая палата, в которую вошли несколько сот торговцев и промышленников, на многочисленных заседаниях бурно выступавших в защиту своих прав. Правительство Ба Мо, выражавшее в основном интересы национальной буржуазии, добивалось передачи бирманским предпринимателям английской собственности и требовало, чтобы в предприятиях, существовавших в Бирме, по крайней мере 60 % капитала принадлежало национальной буржуазии. Настойчивость Ба Мо раздражала японских дельцов, влияние которых на армию и «кэмпейтай» все росло — чем дольше шла война, тем сильнее становилась коррупция в японской армии. Ба Мо даже уверял Такина Ну, что японские торговцы делали попытки убить его. К концу войны японцы согласились ограничить прибыли своих компаний 6 % годовых, но сделали оговорку, которая сводила эту меру на нет — данное постановление должно было касаться лишь тех японских фирм, которые не были связаны со стратегическими интересами Японии (а связать с этими интересами, естественно, можно было что угодно). В то же время закон, гласящий, что недвижимость в Бирме может принадлежать лишь бирманцам, так и не смог пройти через дебри военных японских учреждений и лишь в середине 1945 г., когда англичане уже заняли Мейтхилу, Ба Мо опубликовал этот закон без разрешения японцев; неудивительно, что никто этого шага не заметил и не оценил.

Еще одним начинанием правительства Ба Мо, направленным на укрепление позиций национальной буржуазии, было основание в январе 1944 г. Государственного банка Бирмы. Главе бирманской администрации не только удалось доказать в Токио, что создание банка в интересах Японии, но и добиться там займа. Но, согласившись на создание банка, японцы отказались передать ему право на эмиссию денег. Сотрудники банка даже не имели представления, сколько денег находится в обращении в стране и сколько японцы сочтут нужным напечатать еще. Таким образом, капитал банка, составлявший в 1944 г. 5,5 млн. рупий, из которого банк начал было выдавать кредиты национальным предпринимателям, был ничем не обеспечен. Деньги обесценивались быстрее, чем их успевали использовать, и уже через несколько месяцев банк мог вести свою протекционистскую деятельность только на бумаге.

В отличие от разоренной Бирмы, экономику которой за время оккупации восстановить так и не удалось, экономическое восстановление Малайи проходило достаточно быстро. Основные оловянные рудники вновь действовали уже в мае 1942 г., к середине года были восстановлены пять крупнейших доков Сингапура и начал в полную силу функционировать порт. В марте следующего года была основана «Компания Южных районов», которая объединила три японские компании, захватившие к тому времени сингапурское судоходство. Правда, первый корабль с грузом японских товаров добрался до Сингапура лишь в июле 1943 г. — больше года стране приходилось обходиться довоенными запасами. К этому времени черный рынок настолько разросся, что капля привезенного тут же исчезла в его море. Впрочем, основной целью создания компании было наладить судоходство между завоеванными странами Юго-Восточной Азии, чтобы обеспечить продуктивный обмен товарами. Однако вскоре выяснилось, что вести обмен нечем.

Завладев огромными территориями, японцы не имели ни времени для организации соответствующей инфраструктуры, ни желания превратить колонии не только в источник сырья, но и в рынок сбыта. Япония захватывала страны региона в первую очередь для того, чтобы бесплатно поддержать военную экономику, т. е. в погоне за стратегическими материалами. Ничего взамен японская колониальная система предложить не могла, и чем дольше шла война, тем меньше оставалось возможностей для любого, пускай даже неэквивалентного, обмена. Однако экономика стран Юго-Восточной Азии за долгие десятилетия приспособилась именно к такой колониальной модели обмена. Товары, которые производили оккупированные страны, были сходными — сырье и сельскохозяйственные продукты тропического пояса и полезные ископаемые. Раньше различные европейские хозяева этих стран были заинтересованы в одинаковых «колониальных» продуктах для удовлетворения собственных нужд. Теперь же хозяин был один, и он очень быстро оказался пресыщен теми стратегическими товарами, овладеть которыми так стремился. В первую очередь это касалось олова, каучука и сахара, затем риса и т. д.

Разумеется, страны Юго-Восточной Азии могли вести эквивалентный обмен даже в пределах своих однобоких экономических систем, примеры чему дает их послевоенное сотрудничество. Но те товары, которые были нужны в соседней стране, могли попасть в нее только при условии, что в них не нуждаются японцы. Однако именно эти товары японцы и импортировали. Нефть из Индонезии, к примеру, в Малайю не попадала — ее всю потребляла Япония. В то же время индонезийское олово и индонезийский каучук в Малайе не были нужны — некуда было девать свой каучук и свое олово. В результате Малайя, как и Индонезия, уподобилась голодному человеку, сидящему на мешке с золотом.

Многочисленные рабочие каучуковых плантаций и шахтеры остались без работы, а крестьяне были вынуждены выращивать непривычные для себя культуры, которые к тому же следовало отдавать тем же японцам по нереально низким ценам. В результате сельское хозяйство, как и в других странах, зашло в тупик. Но особенно плохим было положение в городах, так как своего риса в Малайе не хватало, а поставки из Бирмы и Таиланда были нерегулярны и недостаточны. Нормы на человека в стране были установлены от 100 до 200 г в день, и даже эти нормы по карточкам не выдавались. Цены на продукты питания выросли втрое за первый год оккупации и продолжали расти.

Помимо экономических трудностей на Малайю обрушились те же беды, что и на соседние страны, — террор «кэмпейтай», трудовая повинность, поборы и произвол властей. Достаточно сказать, что из 60 тыс. рабочих, отправленных в принудительном порядке на строительство «дороги смерти» Бирма — Таиланд, вернулось лишь 20 тыс. Впрочем, в отношении к местному населению постепенно вырабатывался дифференцированный подход. Поблажки в отношении национальных элементов, на которые были вынуждены пойти японцы к концу войны, коснулись и Малайи. Наибольшие привилегии при этом получили малайцы. Малайские чиновники сохранили свои места в аппарате и даже расширили свои позиции за счет индийцев и китайцев, которых смогли потеснить. То же касалось и малайской буржуазии, которая, будучи до войны гораздо слабее китайской, европейской и индийской, во время оккупации смогла занять некоторые ниши, опустевшие после бегства или гибели конкурентов.

Особенности вторжения японских войск во Французский Индокитай, под видимостью договоренности с вишистской Францией, обусловили некоторое своеобразие экономической политики японцев во Вьетнаме, Лаосе и Камбодже.

Захват Индокитая, и прежде всего его восточных областей, сразу предоставил Японии дополнительный источник сырья, в первую очередь риса. Прямой морской путь, существование во Вьетнаме хороших портов и железных дорог позволяли, особенно на первом этапе войны, вывозить рис беспрепятственно и быстро. Рис закупался во Вьетнаме по фиксированным ценам, которые были значительно ниже рыночных уже в 1941 г. и в 30 раз ниже — к концу войны. В результате в 1943 г. закупки Японии во Вьетнаме составили около 1 млн. т, т. е. примерно треть всего риса, производимого в стране. К этому следует добавить немалое количество риса, который сжигали за нехваткой другого топлива в топках электростанций и использовали для изготовления спирта. В то же время риса не хватало для питания, и, когда в 1944-1945 гг. во Вьетнаме случился неурожай, от голода умерло до 2 млн. человек.

До тех пор пока Япония не захватила другие, более обширные и дешевые источники сырья в Юго-Восточной Азии, она была заинтересована в продуктах, которые можно было получить из Индокитая, и осуществляла поставки туда товаров широкого потребления. Но уже со второго года войны Индокитай лишился всяких поставок, которые могли бы компенсировать отрыв от мирового рынка. К тому же после того как потребности Японии в рисе были удовлетворены, оккупационные власти, как и в других странах региона, старались заставить крестьян выращивать на рисовых полях необходимые для Японии культуры, в первую очередь хлопчатник и джут.

В системе «сферы сопроцветания» Индокитай находился в промежуточном положении между оккупированными странами и Таиландом — страной-союзником. В течение всей войны японцами поддерживалась видимость дружеских отношений с колонией союзника по коалиции — вишистской Франции. Французская администрация продолжала заниматься внутренними административными вопросами, продолжали функционировать французские банки и некоторые компании, в вопросах внешней торговли грабеж прикрывался видимостью денежных сделок. Например, тот факт, что Япония значительно больше покупала (по каким бы грабительским ценам эта покупка ни производилась, это все же были торговые сделки), чем могла продать и привезти, вызвал нехватку в Японии индокитайской валюты, которую предоставлял ей Индокитайский банк. Масштабы этих займов были таковы, что в стране бушевала инфляция и масса бумажных денег увеличилась только во Вьетнаме за период войны более чем в 13 раз.

Французская администрация использовала оккупационный режим, чтобы подавить даже те зачатки демократии, которых общественные силы колонии добились перед войной. Со своей стороны, японские власти старались укрепить те местные политические силы, которые, будучи националистическими по сути, могли стать социальной опорой в тот период, когда нужда во французских посредниках окончательно отпадет и Япония перейдет к прямой эксплуатации Индокитая. В основном это были конфуцианские консервативные группы и союзы типа так называемой Лиги борьбы за освобождение Вьетнама, а также религиозные секты, такие как Као-дай и Хоа-хао. Влияние этих сект во время войны ограничивалось в основном югом Вьетнама, где промышленность была развита слабо и население жило по преимуществу в сельской местности.

Понимая сущность устремлений японцев, французская администрация во главе с адмиралом Деку, в свою очередь, пыталась опереться на традиционные буржуазные слои и чиновничество.

Число вьетнамских чиновников в административном аппарате за время войны значительно возросло не столько в результате целенаправленной политики властей, сколько ввиду невозможности заменять скончавшихся или вышедших в отставку французских чиновников новыми. Французы уделяли также посильное внимание обработке молодежи, создавая организации типа «Спорт и молодежь», союзы вьетнамских бойскаутов и т. д.

Постороннему наблюдателю Французский Индокитай (как Лаос и Камбоджа, так и Вьетнам) мог показаться островком мира в океане войны. «Кэмпейтай» и полиция комиссара Арну, хотя и не без трений между собой, усердно поддерживали «порядок и законность». На улицах городов японцы и французы церемонно раскланивались, а по торжественным дням вместе выходили на трибуны. При этом японские генералы ждали только дня, когда Токио позволит им обойтись без французов, французы же слушали тайком радиопередачи американцев и англичан и в узком кругу объявляли себя сторонниками генерала де Голля и «Свободной Франции».

Лига борьбы за независимость Вьетнама, известная больше как Вьетминь, была организована в мае 1941 г. На ее учредительном съезде были представлены как лидеры вьетнамских коммунистов, в том числе Хо Ши Мин и Во Нгуен Зиап, так и представители тайных организаций «спасения родины». Вьетнамские патриоты в отличие от националистов других стран Юго-Восточной Азии не задумывались, на чьей стороне участвовать в войне. Французские колониальные хозяева оказались в одном лагере с японскими завоевателями, и борьба должна была вестись как против старых, так и против новых колонизаторов.

В первые годы оккупации вьетнамские партизаны, избегая открытых столкновений с японскими и французскими карательными отрядами, постепенно расширяли зону своих действий и накапливали силы, давая приют в отрядах молодежи, бежавшей от трудовой повинности и голода. Оружия у партизан еще почти не было, однако все растущая поддержка населения создавала предпосылки их успехов в будущем.

Положение во Вьетнаме находилось под постоянным наблюдением чунцинского правительства. Китайцы были заинтересованы в создании антияпонского сопротивления во Французском Индокитае, но хотели, чтобы это сопротивление было связано с Гоминьданом и проводило его линию. Основной опорой гоминьдановцев стала Вьетнамская революционная лига, объединявшая в основном эмигрантов из Вьетнама, обосновавшихся в Южном Китае. Лига имела свои, хоть и немногочисленные (в общей сложности до полутора тысяч человек) военные подразделения, входившие в гоминьдановскую армию. Вьетнамские эмигранты в Китае весьма ревниво следили за усилением Вьетминя и всячески старались подорвать его влияние. Так, есть все основания полагать, что именно по наущению руководства Лиги гоминьдановцы арестовали в конце 1941 г. нескольких находившихся в это время в Китае руководителей Вьетминя, в том числе и Хо Ши Мина. Устранив соперников, лидеры Лиги полагали, что смогут взять в руки руководство вьетнамским национально-освободительным движением, однако этого не произошло. Более того, не имевшая четкой программы действий и, в общем, оторванная от событий во Вьетнаме Лига с каждым месяцем все более теряла поддержку в своей стране, и содержание ее стало обузой для гоминьдановцев. Следствием разочарования в Лиге было то, что в начале 1943 г. гоминьдановцы выпустили из тюрьмы лидеров Вьетминя и впредь поддерживали с ними связи.

О существовании Вьетминя знала и американская разведка. Через своего агента Гордона, бывшего представителя компании «Тексако» в Тонкине, она пыталась наладить с ними связи, обещая поддержку в деле достижения независимости.

В отличие от американцев и гоминьдановцев, которые в своих интересах в той или иной степени поддерживали стремление вьетнамцев к независимости, те силы в самой Франции, к союзу с которыми в борьбе против японцев стремились вьетнамские патриоты, т. е. движение «Свободная Франция», ни на какое сотрудничество идти не намеревались и призывы Вьетминя к совместной борьбе с вишистами и японцами попросту игнорировали. Позиция французского эмигрантского правительства в вопросе об Индокитае была даже более непримиримой, чем позиции их союзников по отношению к Бирме и Индонезии. В этой непримиримости уже таился будущий военный конфликт между странами Индокитая и Францией.

Французские протектораты Лаос и Камбоджа стали, как и Вьетнам, жертвами войны еще до ее начала. В 1941-1945 гг. они оказались в стороне от основных событий. Тот факт, что Франция выбыла из игры на самом первом этапе сражений, спас эти государства от боевых действий на их территориях (не считая войны с Таиландом) как в первый год военных действий, так и в 1945 г. Вместе с тем, когда Япония, желая приструнить французов и задобрить важного для будущих военных акций союзника — Таиланд, решила подарить последнему часть камбоджийских и лаосских земель, никто не счел нужным хотя бы посоветоваться с их формальными владетелями — королем Камбоджи и королем Луангпрабанга. Местную администрацию лишь уведомили, чтобы она убрала оттуда своих чиновников и сборщиков налогов.

Феодально-бюрократическая верхушка королевств, достаточно давно и тесно привязанная к французской колониальной империи и в принципе лояльная по отношению к Франции, была оскорблена. Преданность Франции обернулась двойным оскорблением — не только грабежом как таковым, но и формой, в которой этот грабеж был произведен. К тому же, не дожидаясь приказов из Токио, в протекторатах уже появились японские дельцы и японские военные, которые не скрывали того, что истинные господа здесь они, а не французы. Король Лоаса Сисаванг Вонг объявил о своем намерении отречься от престола. Возмущение охватило и немногочисленную национальную интеллигенцию и буржуазию.

Для того чтобы объяснить позицию Франции и найти общий язык с правителями протекторатов, генерал-губернатор Индокитая адмирал Деку в конце марта нанес им визиты. Положение главы французской администрации было не менее унизительным, чем положение королей. Он цеплялся за клочки французского господства в Индокитае, понимая, что, если он не пожертвует тем, что требуют японцы, французов вообще отодвинут от власти, а самому ему дальнейшие месяцы или даже годы придется в лучшем случае провести в концлагере. Взывая к пониманию и обещая, что Франция, как только ее положение в мире изменится к лучшему, отблагодарит протектораты за терпение, Деку обещал еще до этого компенсировать территориальные потери королевств и подписать с ними новый договор о протекторате, который заменит конвенцию 1917 г. и даст королевствам значительно большую автономию, чем до войны.

29 августа 1941 г. был подписан договор между королем Лаоса и правительством Франции. В качестве компенсации за потерянные земли королевство Луангпрабанг получило три другие лаосские провинции, королевский совет был преобразован в совет министров (что никак не изменило его состава — он состоял из родственников короля и придворных высокого ранга) и французское правительство увеличило на 60 % ежегодную дотацию королю. Аналогичный договор был подписан с Камбоджей. Попытки Франции удержать на своей стороне феодальную верхушку и чиновничество этих стран были более успешными, чем ее политика во Вьетнаме, так как угроза Лаосу и Камбодже со стороны Таиланда была не пустым звуком и защитить их от дальнейших посягательств могли лишь французы,, какими бы слабыми их позиции в то время ни казались. Поэтому в годы войны французы выступали как сторонники местного патриотизма, как щит против притязаний Таиланда. Французские чиновники получили указания создавать молодежные и иные патриотические организации, опираясь на «приличных» молодых людей, получивших образование во Франции, для «пробуждения национального духа и осуществления морального объединения страны».

Политика французской администрации оказала определенное влияние на дальнейшие судьбы этих стран. С одной стороны, была укреплена профранцузская прослойка местных обществ, с другой — дан толчок росту национализма и стремлению к независимости.

Оккупировав большую часть Камбоджи и Южный Лаос, японцы способствовали развалу экономики этих стран, ломая, как и повсюду в регионе, привычные связи и в то же время ничего не давая взамен. Даже в относительно слабо затронутой войной Камбодже за время войны объем сельскохозяйственного производства упал на 30 %. Лишь на севере Лаоса, куда японские гарнизоны не были введены до 1945 г., французские власти оставались практически единовластными хозяевами. Но и здесь не обошлось без перемен в экономике, причем весьма своеобразных. Для того чтобы как-то поддержать рушащееся здание финансовой системы колонии и получить средства для содержания армии и административного аппарата, французы решили стимулировать расширение плантаций под опиумным маком. Для привлечения крестьян были резко подняты закупочные цены. Это привело к тому, что опиумный мак стал основной культурой на севере Лаоса, вытеснив культуры продовольственные — рис и кукурузу. Горные районы стали зависеть от поставок продовольствия извне, и в то же время население их включилось в систему мировой контрабандной торговли опиумом, центром которой Лаос оставался и в течение ряда послевоенных лет.

Правовые основы жизни в «сфере сопроцветания» несколько варьировались от страны к стране, но их главный принцип — подавление любых свобод, жесткий контроль и господство страха — был единым во всей Юго-Восточной Азии. Пожалуй, в наиболее законченной форме эта система действовала в Индонезии, прежде всего на Яве.

5 августа 1942 г. Ява была разделена на пять «ею» — провинций. Аппарат этих провинций был укомплектован японцами, которые имели полную власть над населением провинции и местными органами администрации, в которых трудились и индонезийские чиновники. Еще раньше, в мае того же года, были отменены все существовавшие суды и введена система судов военной администрации. Суды эти были фактически военно-полевыми и заседали под председательством японских офицеров. В ведение этих судов попадали в первую очередь преступления и проступки, которые могли угрожать японскому господству. Например, пользование радиоприемниками было запрещено под страхом смерти. Население должно было знать о событиях в мире лишь то, что считали нужным сообщить оккупанты, которые вскоре после захвата страны организовали издание нескольких газет на японском и малайском языках. То, что индонезийцы никак не могли всерьез воспринять запрет на пользование приемниками, вело к трагедиям. В июле 1942 г. был опубликован первый приговор военно-полевого суда по делу о пользовании радиоприемниками: виновные были приговорены к смерти и заколоты штыками. Подобные приговоры выносились в течение всего времени оккупации, и от них погибло немало людей.

Индонезийцы могли участвовать в системе судопроизводства лишь в уголовных судах низшего разряда, причем и там на каждом заседании должен был присутствовать японский жандарм, который чаще всего не только наблюдал за ходом суда, но и сам выносил такой приговор, какой считал нужным. Приговоры были чрезвычайно жестокими, даже за самые мелкие проступки полагались телесные наказания, которые совершались публично или в полицейских участках. Вся система судопроизводства была направлена на запугивание населения. Нарушалась связь между масштабом проступка и наказанием за него, которое всегда было преувеличенно жестоким. Японская система подчинения авторитету, перенесенная на индонезийскую (бирманскую, филиппинскую) почву, дала уродливые плоды, ибо японские чиновники и капралы, воспитанные в обстановке постоянного унижения и побоев, с наслаждением подвергали подобным унижениям покоренных «братьев», совершенно не учитывая ни обычаев, ни национального характера народов, у которых система подчинения авторитету строилась на совершенно иных ценностях и правилах.

Другим способом контроля над населением была организация под эгидой японцев (и опять-таки по японским образцам) молодежных, спортивных и прочих союзов и ассоциаций, членам которых старались привить (также бестактно и грубо) идеи величия Японии. Например, с 1943 г. существовал Союз молодежи Явы, куда сгоняли школьников и подростков. Во всех населенных пунктах острова создавались отряды этого союза, сведенные в батальоны, в которых под руководством японских надсмотрщиков и офицеров проводилась военная подготовка, шли занятия спортом и обязательное обучение японскому языку. Спортивная организация должна была объединить всех спортсменов — представителей наций «Великой Восточной Азии», перед женской организацией ставились задачи обеспечения нужд японской армии и воспитания детей в духе преданности императору. Все работники искусств, врачи, журналисты были объединены в союзы под строгим наблюдением и руководством японцев, которые заранее составляли все резолюции на соответствующих митингах и писали все речи на собраниях для руководителей этих организаций. Не были забыты и мусульмане. Уже летом 1942 г. была создана первая мусульманская организация, получившая после ряда преобразований название «Консультативный совет индонезийских мусульман» Машуми. Организация была довольно представительной, и при ней даже существовала «Армия аллаха», члены которой проходили военную подготовку, хотя оружие им и не выдавалось. В целом и эта идея плодов не принесла, ибо как защитники ислама японцы выглядели неубедительно.

С созданием новых организаций все ранее существовавшие союзы были разогнаны и запрещены и, что более чувствительно, была ликвидирована хотя и недостаточно развитая, но важная для Индонезии система колониального образования. Большинство средних школ было закрыто, так как их помещения нужны были под казармы, практически все высшие учебные заведения постигла та же участь: закрылись юридический и медицинские колледжи в Джакарте, сельскохозяйственный и технический колледжи. Оставшихся студентов старались затянуть в Союз молодежи и заставить маршировать и распевать японские военные песни, надеясь таким образом ликвидировать студенческое общение, порождавшее вольнодумство и оппозиционные настроения. Однако в конечном счете для интересов Японии эти меры ничего не дали, скорее принесли отрицательный эффект. Так, Союз молодежи стал одним из оплотов индонезийского национализма в порабощенных казарменных коллективах вырабатывались ненависть к японским капралам и чувство единства. Да и вообще молодежь в батальонах Союза со значительно большим увлечением обучалась обращению с оружием, чем японскому языку и японским песням.

Предложение, с которым обратился к японцам Сукарно после провала их затеи с движением «Тига-А», — создать новую массовую организацию, призванную мобилизовать индонезийский народ «для помощи Японии», — было принято военной администрацией далеко не сразу. Исходило оно хотя и от популярных в стране, но радикальных политиков, и, разумеется, генералы предпочли бы обойтись без Сукарно. Однако альтернативы не было, потому что политическая партия — не молодежный союз, для организации которого можно было командировать тысячу капралов.

8 декабря 1942 г. на торжественном празднестве, посвященном годовщине победы в Перл-Харборе, генерал Имамура публично объявил о предстоящем создании национальной индонезийской партии. Эта партия была официально основана 3 марта 1943 г. и получила название «Путера», имевшее двоякий смысл. Для японцев название расшифровывалось как сокращение от слов «Пусат тенага ракьят» — Центр народных сил. Для индонезийцев оно звучало и как «сын отечества», указывая на национальный и патриотический характер движения.

Разумеется, Путера находилась под неусыпным японским контролем, но формально руководили партией Сукарно и три его заместителя — Хатта, Мансур и Деванторо. Основными задачами Путеры объявлялись создание «Великой Азии», обучение борьбе с трудностями военного времени, углубление понимания между японцами и индонезийцами и т. д. Японцы не хотели рассматривать создание Путеры как шаг к независимости Индонезии, для индонезийцев же это была легальная возможность организации. Индонезийским националистам казалось также, что, если японцы будут доверять Путере, через нее можно будет оказывать влияние на их решения и облегчать положение народа.

Как и рассчитывали японцы, Путера стала их помощником в деле выколачивания поставок для армии и организации трудовых отрядов. Сукарно и Хатта разъезжали по стране, уговаривая индонезийцев питаться кукурузой и рассказывая о том, как плохо живется народам в странах антифашистского лагеря. Нельзя сказать, что такие выступления способствовали росту популярности лидеров национализма, но Сукарно рассчитывал, что оккупация продлится недолго, Япония обязательно потерпит поражение и ее войска уйдут из Индонезии. Именно тогда и наступит время для независимости, к которой следует быть готовыми. «Мы безоружны, говорил он. — Вот почему мы не должны открыто выступать против них». Сукарно полагал, что деятельность японцев в Индонезии, в том числе их попытки выстроить индонезийцев по ранжиру и приучить к казарменной дисциплине, в конечном счете принесет пользу лишь националистам. Добиться независимости от Голландии, пройдя школу японской оккупации, будет куда легче. Кроме того, можно было предположить, что, по мере того как дела держав Оси на фронтах будут идти все хуже, японская политика в Индонезии будет изменяться в сторону либерализации и заигрывания с индонезийцами. От трезвого взгляда Сукарно не укрылось то, что судьбы войны решаются в первую очередь на полях Европы и что разгром фашистов под Сталинградом значит для Индонезии значительно больше, чем победы японцев в Аракане, о которых шумела японская пропаганда.

Последующие события подтвердили правоту Сукарно и его соратников. Уже 16 июня 1943 г. премьер-министр Японии в программной речи на 82-й сессии парламента обещал предоставить в ближайшее время независимость Филиппинам и Бирме. В этой же речи говорилось о самоуправлении для Явы, однако конкретных сроков установлено не было, а о прочих частях Индонезии вообще не упоминалось. Тем не менее Сукарно, выступая по радио с ответом на эту речь, не пожалел добрых слов в адрес Японии и подчеркнул для тех, кто имел уши, что Индонезия, ранее оккупированная небольшой европейской страной, теперь возвращается в ряды полноправных азиатских народов. В следующем месяце Тодзио посетил в ходе своей поездки по захваченным странам и Яву. Сукарно вновь не упустил возможности в приветственной речи выразить надежду, что Япония «вернет Индонезию индонезийцам». Тодзио никак не реагировал на выступление, однако 21 августа было объявлено о создании Генерального совещательного совета для индонезийцев в Джакарте и местных советов в провинциях. Создание этих органов ничего не давало индонезийцам, а японцы обзаводились еще одним приводным ремнем для выкачивания из страны добычи. Советы были не более чем совещательными органами при командовании армии, которое могло прислушаться к их мнению, а могло и игнорировать его. Зато японцы вскоре принудили Генеральный совет проголосовать за введение в стране всеобщей трудовой повинности и заставили лидеров Путеры громогласно ратовать за ее проведение.

Проводилась эта «добровольная мобилизация» так: в оцепленную деревню привозили штатных ораторов, которые от имени жителей деревни произносили благодарственные речи японскому командованию за то, что оно дозволяет внести вклад в борьбу против «белого империализма». После этого молодых мужчин деревни загоняли в грузовики и вывозили в специальные лагеря. Сукарно, как и другим лидерам националистов, надлежало периодически участвовать в этих экспедициях по захвату рабов и даже объезжать рабские лагеря и фотографироваться с улыбкой на лице и мотыгой в руках. Пытаясь получить хоть какую-то компенсацию за это неблагодарное занятие, Сукарно предложил расширить степень доверия яванцам, разрешив им проходить военную подготовку. В японском командовании, которое по своим взглядам отнюдь не было однородным, по данному вопросу возникли разногласия. Оккупационную политику в Индонезии определяли сторонники жесткого направления, полагавшие, что на Яве можно обойтись и без уступок, однако там были и более гибкие военные типа вице-адмирала Маеды, честолюбивого и умного моряка. Маеда основал, в частности, политическую школу «Асрама Индонесиа Мердека» в Джакарте, где готовились индонезийские политические лидеры для «будущих дружественных отношений» между независимой Индонезией и Японией. В школу в качестве лекторов привлекали таких крупных националистов, как Хатта, Шарир, Субарджо. Маеде противостояли командующие 16-й и 25-й армиями, которые были противниками политических свобод для индонезийцев и опасались доверять индонезийцам оружие. В конечном счете в вопросе о военной подготовке либералы остались в меньшинстве: победила точка зрения тех, кто полагал, что послаблений делать не следует.

Как бы ни объяснял потом Сукарно свою деятельность в эти годы, даже в апологетической по отношению к нему литературе ничего не говорится о каких-либо его действиях за пределами сферы, выделенной японцами. Активная разъездная деятельность Сукарно и Хатты, многочисленные речи, которые они произносили, укрепляли личную популярность этих лидеров, создавали вокруг Сукарно ореол харизматического вождя, отдающего все силы заботе о будущем Индонезии. В то же время японцы вмешивались в его действия, когда считали нужным, цензуровали речи, планировали поездки и давали темы для выступлений. Порой создается впечатление, что наиболее дальновидные из японцев понимали смысл игры Сукарно, но здраво рассуждали, что в случае поражения Японии будет совершенно все равно, добьется Индонезия независимости во главе с Сукарно или без него. В случае же победы Японии с Сукарно никто считаться не собирался.

Постоянные компромиссы, пусть даже оправдываемые заботой о будущем Индонезии, оставались не более чем компромиссами. Позицию лидеров индонезийского национализма, сотрудничавших с японской администрацией, лучше всего сформулировал правый социалист Шарир, близкий соратник Сукарно в годы японской оккупации. В книге, изданной сразу после войны, он писал, что судьба Индонезии зависит лишь «от международной обстановки и от хода исторического развития».

Сейчас трудно определить, какое влияние оказала политика Сукарно и близких к нему деятелей на работу тех групп, которые стремились к сопротивлению японцам, не помешала ли она создать общенародный антияпонский фронт типа того, какой был создан в Бирме. На первом этапе японской оккупации сопротивление было неорганизованным и выступления спонтанными, не приносившими большого вреда оккупантам, однако они жестоко подавлялись японскими войсками и полицией. Создается впечатление, что масштабы и жестокость репрессий вызывались не реальной угрозой попыток сопротивления, а желанием запугать народ. Уже с апреля 1942 г. начались аресты среди националистов, не выразивших желания сотрудничать с японцами. Более широкие облавы были произведены в конце этого года. Большинство арестованных были казнены, и лишь немногие дожили в концлагерях до 1945 г. Помимо крупных политиков довоенной поры казни распространились и на известных деятелей науки, искусства и литературы. Были замучены профессор Мухтар и доктор Сусило, певец и режиссер Чак Дурасин, популярный актер Партасуванда и многие другие. Направленные на то, чтобы ликвидировать непокорную интеллектуальную верхушку общества, репрессии ею не ограничивались. За годы оккупации в тюрьмах погибли десятки тысяч человек, множество было расстреляно по подозрению в заговорах или подготовке восстания. Такая судьба постигла, например, несколько тысяч жителей Западного Калимантана — в основном китайцев.

В отличие от Вьетнама, Филиппин и Бирмы политика японцев в Индонезии дала свои плоды. Отсутствие единого центра сопротивления, разрозненность его сил позволяли японцам расправляться с подпольными группами поодиночке. Так, в начале 1943 г. в Сурабае была раскрыта подпольная антияпонская организация во главе с известным деятелем национального движения коммунистом Амиром Шарифуддином, по популярности в стране мало уступавшим самому Сукарно. Члены группы были приговорены к смертной казни. Сукарно на этот раз обратился к японцам с просьбой о помиловании, и те частично выполнили эту просьбу: члены подпольной организации были расстреляны, но самому Шарифуддину казнь была заменена пожизненным заключением.

Подпольные антияпонские группы возникали в самых различных слоях общества. Несколько таких групп было организовано индонезийскими коммунистами. Очевидно, крупнейшей из них была организация Гериндом (Движение свободной Индонезии), состоявшая в основном из молодежи, которая вела пропагандистскую работу в созданных японцами военизированных молодежных организациях. Следует отметить, что часть активных коммунистов была еще до оккупации выслана голландцами в Австралию, а оставшиеся в тюрьмах казнены японцами, в результате чего обескровленная компартия была поставлена в годы войны в крайне тяжелые условия.

Существовало сопротивление, возглавляемое мусульманскими деятелями и священнослужителями. Такие группы действовали чаще всего в сельской местности. В ноябре 1942 г. вспыхнуло восстание в Аче, во главе которого стоял молодой проповедник Тенгку Абдул Джамиль, собравший отряд из крестьян, вооруженных кинжалами и копьями. Бойцы отряда действовали столь самоотверженно, что лишь после нескольких боев, причем с большими для себя потерями, японцы смогли разгромить восстание и убить его руководителя. Мусульманские деятели возглавили также восстание 1944 г. в округах Лохнебер и Синданг на Яве. После его подавления мусульманские проповедники были замучены в тюрьме.

Были и группы сопротивления, руководимые проголландскими, в основном феодальными, деятелями. Одной из таких групп был организован заговор в Понтианаке на Западном Калимантане, где осенью 1943 г. была собрана конференция по сотрудничеству между Индонезией и Японией, в которой должны были участвовать все высшие чины местной администрации и японских гарнизонов на Калимантане. Заговорщики предполагали захватить членов конференции и расправиться с японцами. Однако среди бывших голландских чиновников нашелся доносчик. Когда заговорщики, а также не принимавшие участия в заговоре индонезийские участники конференции собрались в здании, обнаружилось, что японских делегатов нет. Но достаточно было выглянуть в окно, чтобы убедиться, что здание окружено японскими солдатами и взято на прицел пулеметами. Японцы ворвались в здание, захватили всех без исключения индонезийцев и, не разбираясь, кто причастен к заговору, а кто нет, вывезли их на грузовиках за город и тут же расстреляли. После этого по городу и окрестным селениям прокатились облавы, в которых расстреливали всех, кто имел какую-либо связь с заговорщиками. Всего было убито около 2 тыс. человек.

Кроме перечисленных в Индонезии существовало множество мелких групп, активно в сопротивлении не участвовавших, но ожидавших момента выступить против японцев. Само существование таких групп говорит о масштабах недовольства японской оккупацией. Однако яркая миротворческая агитация Сукарно, Шарира и Хатты нередко приводила к тому, что эти группы до самого конца войны ограничивались составлением планов на будущее.

Наконец, за годы оккупации в Индонезии произошло несколько крестьянских восстаний, вызванных тяжелым положением в деревнях. Они были стихийными, японцы подавляли их поодиночке, и угрозы оккупационному режиму они не представляли.

Осенью 1943 г. японцы, трезво оценивая обстановку в стране и будучи уверены в том, что общенациональное сопротивление им не угрожает, наконец-то дали согласие на организацию индонезийской «добровольческой» армии ПЕТА. Создание ее вызывалось ходом войны, требовавшим все больших подкреплений на островах Тихого океана. Людские ресурсы Японии были уже в значительной степени исчерпаны, тогда как гарнизонную службу в оккупированных странах несли кадровые части. Для того чтобы освободить эти части и перебросить их в места боевых действий, японцы нуждались во вспомогательных национальных частях, на которые можно было бы возложить охранные функции, гарнизонную службу во второстепенных пунктах и т. д. Поэтому акция, вроде бы направленная на удовлетворение просьб индонезийских националистов, на самом деле должна была принести пользу японской армии. Именно этим и можно объяснить, почему японцы решили сразу создать ПЕТА в значительных масштабах — она должна была состоять из 81 территориального батальона численностью 600-800 человек каждый. Таким образом, японцы предоставляли оружие более чем 50 тыс. индонезийцев, в симпатиях которых они имели основания сомневаться. Можно вспомнить, что численность бирманской армии, во главе которой стояли японские офицеры и бирманцы, получившие военную подготовку в Японии и проверенные в боях с англичанами, японское командование сократило в 1942 г. до 3 тыс., а потом даже в самые трудные для себя дни, когда оно нуждалось во вспомогательных войсках, более 7-8 тыс. человек в нее не записывало. Объяснение этому, на наш взгляд, заключается не в разнице в численности населения или площади этих стран, а в глубоком убеждении японцев, что части ПЕТА будут лишены общего командования, разобщены, а лидеры национального движения будут достаточно последовательны в желании не допустить никаких антияпонских выступлений в ПЕТА и будут рассматривать эти части как свой боевой резерв на случай, если Япония уйдет из Индонезии и надо будет бороться за власть как с голландцами, так и с внутренней оппозицией.

Доказательством того, что японцы не опасались восстания индонезийской армии, служит тот факт, что ПЕТА была весьма неплохо вооружена. Бирманская армия о таком вооружении могла только мечтать. Каждый батальон состоял из трех стрелковых рот и роты тяжелого оружия, делившейся на два минометных и два артиллерийских взвода. Правда, до поры до времени минометы и орудия армии не выдавались, а находились на складах, но по японским планам в случае высадки войск союзников батальонам ПЕТА предназначалась роль береговой охраны, которая должна была принять первый удар.

Армия создавалась срочно, и японцы проводили мобилизацию в нее, используя находившиеся под их эгидой молодежные организации. Были созданы краткосрочные курсы для подготовки младшего командного состава из индонезийцев, а также офицерские курсы, куда направляли образованных индонезийцев — студентов, учителей, клерков и т. д. Индонезийские солдаты и курсанты подвергались жестокой муштре. Японские унтер-офицеры обращались с ними как с японскими новобранцами, не делая никаких скидок, прибегая к побоям и наказаниям, заключавшимся в том, что курсантов и солдат заставляли часами стоять на коленях под солнцем; плохо кормили, так что некоторые из них умирали от истощения.

Командование армией ПЕТА японцы не намеревались выпускать из своих рук. При каждом командире батальона — индонезийце находился японский инструктор, инструкторы были в каждой роте и взводе. Для подготовки резерва армии ПЕТА японцы параллельно с ее созданием расширяли сеть молодежных военизированных организаций. Это были организация крестьянской молодежи «Сейнендан», которая выполняла зачастую роль деревенской полиции, организация городской и студенческой молодежи «Гакутотай» и крупнейшая из них — «Кейбодан» с числом членов более миллиона, которая занималась тушением пожаров и помогала бороться с последствиями воздушных налетов. Помимо этих организаций существовало немало других, в том числе ассоциации китайцев, охранная служба прибрежных вод, союзы «Бари-сан пелопор» (Боевой отряд), «Ангкатан муда» (Молодое поколение) и др. Это разнообразие объяснялось как желанием различных клик в армии, флоте и администрации создать «свои» организации, так и тем, что, создавая чувство причастности к той или иной организации, втолковывая идеалы преданности знамени и т. д., японцы старались разобщить молодежное движение.

Опыт создания прояпонских организаций, оправдавший себя, по мнению японцев, в Индонезии, они попытались перенести на Филиппины. Старые политические партии Филиппин, как поняли японцы через несколько месяцев после начала оккупации, являлись генераторами недовольства. Как ни старались их лидеры воздерживаться от выступлений против японцев, сам факт существования организаций, не обязанных своим созданием Японии и проповедовавших теории, так или иначе противоречившие концепциям «сферы сопроцветания», мог способствовать росту «подрывных действий» против Японии. К концу 1942 г. по крайней мере две партии, социалистическая и коммунистическая, находились в состоянии войны с японскими оккупантами, завтра это могло случиться и с другими политическими организациями. Поэтому японцы перестали играть в демократию и в конце года запретили все прежние политические партии. Вместо них была организована единая прояпонская политическая организация — Общество служения возрожденным Филиппинам (Калибапи), которая должна была объединить все национальные силы, все организации в области «культуры, идеологии, экономики для борьбы за возрождение Филиппин как составной части Великой Восточноазиатской сферы сопроцветания в сердечном сотрудничестве с военной администрацией Японии на Филиппинах». Во главе Калибапи был поставлен Варгас, его заместителем стал Акино, бывший министр в кабинете Кесона. Разговоры о независимости были оставлены, и инспирированные военным командованием японские общественные и военные деятели начали весьма откровенно запугивать филиппинцев. «Вы жаждете в качестве подарка от Японии независимости, — говорил по радио японский писатель Кимура, — тогда как вашей молодежи нужна скорее розга, чем независимость. Поэтому сначала Япония розгой пробудит в вас, молодых филиппинских бездельниках, расовое самосознание, а затем вы получите право думать о независимости». Такое выступление не было изолированным. Оккупанты были раздражены совершенно неожиданным для них размахом сопротивления, которое срывало возможности спокойно обирать страну, заставляло держать гарнизоны в маленьких городках и вело к тому, что японские сборщики налогов и даже военные чины не рисковали появляться малыми группами вне городов на Лусоне и Минданао и даже в Маниле не смели в одиночку выйти ночью на улицу.

Политика «твердой руки», не поддержанная до конца 1943 г. позитивными шагами, не смогла остановить ни расширение сопротивления, ни постоянное сужение базы японцев на островах. Чтобы удержать на своей стороне хотя бы имущие слои населения и правых националистов, надо было обратиться к «прянику». Однако решение Совета министров Японии предоставить Филиппинам независимость, о чем еще осенью 1942 г. не было и речи, явилось запоздалым шагом, так как американцы проявили куда большую оперативность, чем их европейские союзники. В Вашингтоне было принято решение опередить японцев, а так как Кесон и Осменья жили в США, то сделать это можно было с достаточной долей политической элегантности: 13 августа 1943 г. Рузвельт заявил, что США рассматривают эмигрантское правительство Филиппин «как обладающее теми же правами, что и правительство любого иного суверенного государства». 6 сентября Рузвельт обратился к конгрессу с посланием, в котором предлагал провозгласить независимость Филиппин, как только позволят обстоятельства. Это послание, пройдя через палату представителей и сенат, стало Законом о независимости Филиппин 29 июня 1944 г.

Правда, формально японское правительство опередило американцев, и независимость Филиппин была провозглашена в Маниле 14 октября 1943 г. Президентом независимой республики в пределах «сферы сопроцветания» стал Хосе Лаурель. Однако ни к ослаблению антияпонской борьбы, ни к увеличению числа сторонников Японии это не привело: японцы могли сколько угодно твердить о своей освободительной миссии, однако всем было ясно, что они продолжают рассматривать Филиппины как стратегическую базу и источник снабжения. За два года оккупации они ограбили страну, казнили и замучили десятки тысяч людей и возбудили против себя массовую ненависть.

За 1943 г. движение сопротивления усилилось настолько, что никакие японские карательные экспедиции не в силах были его подавить. Японцы все время находились в состоянии обороны. Хуки и другие партизаны проводили в освобожденных районах земельную реформу, конфискуя земли помещиков, сотрудничавших с японцами, а те помещики, что оставались в деревнях, должны были подчиняться воле народных комитетов, которые следили, чтобы арендная плата не была высокой.

К моменту высадки американцев на Филиппинах в стране существовало двоевластие: в Маниле сидело национальное правительство, окруженное японскими советниками и охраняемое японскими частями, тогда как на Центральном Лусоне господствовали хуки, борьбе с которыми японцы по мере роста опасности американского вторжения могли уделять все меньше внимания. На Минданао партизанские отряды также контролировали значительную часть острова, то же было на Сулу и в других районах страны. Даже Манила была буквально насыщена подпольными группами. Колебания все больше охватывали и тех, кто вместе с японцами правил страной. Одни из них искали связей с подпольщиками, другие — с американскими разведчиками.

Хуже всего было положение филиппинцев, которые вступили в организацию Макапили (Патриотическая лига Филиппин). Это была сравнительно небольшая военизированная организация (в лучшие времена ее численность не превышала 5 тыс.), состоявшая как из тех националистов, которые до конца продолжали верить в японцев, так и из представителей городских низов и крестьян, соблазненных формой и жалованьем. Макапили была официально создана 8 декабря 1944 г., в третью годовщину Перл-Харбора. Вооруженные отряды Макапили были включены в японскую армию и сражались на ее стороне после вы- садки американцев. Членов Макапили всех без исключения зачислили в предатели родины, и в постановлении судов над ними, прошедших по стране после освобождения, говорилось безапелляционно: «Быть членом Макапили уже само по себе составляет акт открытой измены». Итак, за исключением сравнительно небольших групп население Филиппин, измученное оккупацией, с нетерпением ждало освобождения.

 

Глава II. Перелом в войне

С середины мая горные тропы, ведущие из Бирмы в Индию, превратились в непроходимые грязевые потоки. Дальше Калевы, снабжать которую можно было по реке, японцы не двинулись. Линии их коммуникаций были настолько растянуты, что вопрос о вторжении в Индию, на которое надеялся Гитлер и которого страшились англичане, японским командованием всерьез не рассматривался, хотя некоторые горячие головы пытались склонить Тодзио к наступлению, полагая, что в таком случае вся Индия поднимется против английского господства. Однако Япония и без того уже поглотила территории, во много раз превышающие ее площадью и населением. Японские войска были разбросаны на огромном пространстве — от границ с Советским Союзом до берегов Австралии. Вместе с тем экономические выгоды, которые японские стратеги рассчитывали извлечь из завоеваний, так и не были достигнуты. Одно дело подсчитать на бумаге, сколько тысяч тонн нефти даст захват промыслов Калимантана или Енанджауна, сколько риса можно вывезти из Бирмы и олова из Малайи, другое — реально получить эти богатства. Начать с того, что практически все месторождения, заводы и плантации достались Японии в разоренном состоянии — в первые месяцы следовало думать об их восстановлении, а не об использовании. Когда же японцам удалось восстановить шахты и нефтепромыслы, перед ними встала не менее важная проблема, значение которой все увеличивалось с ходом войны, — проблема доставки. Переправить нефть, скажем, из Бирмы в Японию, означало преодолеть путь в несколько тысяч миль, и в любой момент можно было ожидать встречи с американской подводной лодкой или самолетом.

Существование империи, разбросанной на таких расстояниях, могло быть обеспечено лишь полным превосходством в воздухе и на море. Однако уже 7-8 мая 1942 г. японская эскадра, направленная для захвата Морсби на юго-востоке о-ва Новая Гвинея, столкнувшись с американским флотом в битве в Коралловом море, которая впервые в морской истории велась лишь самолетами с авианосцев, не смогла одержать победы. Японцы даже были вынуждены отложить десант в Морсби. Вслед за битвой в Коралловом море последовала операция по захвату атолла Мидуэй, для которой адмирал Ямамото, рассчитывая окончательно уничтожить американский флот, собрал соединение в составе 11 линкоров, шести авианосцев и сотен более мелких кораблей. Однако американцы заранее узнали о движении японских авианосцев и линкоров и, пойдя на значительный риск, стянули к Мидуэю все три имевшиеся в наличии авианосца, стаи подводных лодок, перебросили на аэродромы Мидуэя авиацию. Исход сражения был решен американскими самолетами, которые тремя волнами обрушились на японский флот. Две первые волны были практически уничтожены японскими истребителями и зенитной артиллерией; зато третьей, ударившей в то время, когда японские истребители были вынуждены опуститься на палубы для заправки, были потоплены четыре авианосца и крейсер. Японскому флоту, лишившемуся в этой битве 4-6 июня 1942 г. своей ударной силы, пришлось отказаться от высадки на Мидуэе и повернуть обратно. С этого момента японская экспансия была остановлена. И если на американских верфях и в доках в течение 1942 г. быстро и эффективно возмещалось то, что было потеряно в Перл-Харборе, Яванском и Коралловом морях, и строились новые корабли, если экономика Британской империи — не только метрополии, но и Индии, Австралии, Канады — в ходе войны также могла компенсировать потери и постоянно увеличивать техническое оснащение армии и флота, то Япония так и не сумела возместить своих потерь на море. Хотя численность личного состава японского флота в течение 1942-1943 гг. увеличилась с 429 тыс. человек до 708 тыс., состав флота Японии по судам основных классов к 1943 г. уменьшился, а это означало, что с каждым днем все труднее будет охранять бесконечные пути, по которым ползли в Японию транспорты с рудой и танкеры с нефтью. В последние годы войны Япония, как и Германия, была вынуждена отказаться от строительства крупных кораблей и основное внимание уделяла созданию подводных лодок. В 1943 г. на Тихоокеанском театре в составе союзных флотов насчитывалось 19 авианосцев, а в японском флоте — только 10; на 18 союзных линкоров приходилось лишь девять японских. Почти вдвое меньше было и эсминцев и подводных лодок. Но главное, по боевым и техническим характеристикам японские корабли все больше уступали кораблям союзников — для технического прогресса в Японии не было возможностей.

Таким образом, уже к середине 1942 г. наступательный порыв Японии иссяк. Наступил этап сохранения достигнутого периметра и укрепления власти над завоеванными странами, превращения их в источники сырья для японской военной машины. Однако планы японского командования не были известны властям Британской Индии. Английские войска, находившиеся на границе с Бирмой, были слабы, а те, что вырвались из Бирмы, — деморализованы и нуждались в отдыхе и переформировании. Подкреплений с Запада ждать , не приходилось. В то же время внутриполитическая обстановка в Индии внушала британской администрации опасения, как бы в случае вторжения туда японцев население страны не поддержало их еще активнее, чем в Бирме.

Отказ правительства Великобритании рассматривать вопрос о предоставлении независимости Индии до окончания войны вызвал недовольство даже тех компрадорских кругов индийской буржуазии, которые были склонны поддерживать Англию. Однако прояпонские тенденции в стране были выражены относительно слабо, и создание в Таиланде Индийской национальной армии под руководством С. Ч. Боса ни о чем еще не говорило. Крупнейшая и влиятельнейшая партия Индии, Национальный конгресс, устами одного из своих лидеров, Джавахарлала Неру, таким образом определила отношение индийцев к войне: «Распространение войны на Советский Союз усилило симпатии индийских народов к прогрессивным силам, но не изменило нашего отношения к политике английского правительства в Индии, ибо она базируется на иных основах... Вступление Японии в войну сделало ее мировой войной, приближающейся к нашим границам... Наши симпатии непременно должны быть на стороне нефашистских государств. Помощь, которую мы можем оказать им в соответствии с нашими собственными принципами, была бы им оказана, если бы мы могли действовать как свободный народ».

Настроения в Индии в период войны в значительной степени определялись положением дел на фронтах. Падение Сингапура и неудачи в Бирме не только развенчивали тщательно взлелеянный колониальной пропагандой образ «всепобеждающего белого человека», но и наводили на невеселые размышления. Если Великобритания не смогла выполнить обязательств по защите своих колоний в Юго-Восточной Азии, где гарантия того, что она сможет их выполнить в Индии? Неужели Индии суждена судьба Бирмы и Сингапура — вынести все горести войны чужих держав на собственной земле? Индийцы были неравнодушны и к судьбе своих соотечественников в Бирме и Малайе — сведения об их бедствиях докатились до Индии и вызвали там дополнительную волну возмущения. Наконец, не было секретом, что война в Юго-Восточной Азии ведется в основном ценой жизни индийцев, что многие части английской армии набраны в Индии, что именно индийцы составили большинство пленных в Сингапуре и убитых в Бирме.

Рост антианглийских настроений в Индии не мог не беспокоить Лондон. Пытаясь снизить их накал, колониальная администрация арестовала Ганди, Неру и других лидеров Национального конгресса, призвавшего в начале августа к борьбе за независимость «на основе принципа ненасилия». Это дало результат, противоположный желаемому. Начались волнения, которые быстро вышли за рамки ненасильственных действий. В результате в те дни, когда японские дивизии стояли на границе страны, большая часть войск, которые должны были охранять Индию, занималась карательными экспедициями. Фактически было прервано сообщение на железных дорогах, разрушены многие почтовые отделения, разгромлены полицейские участки. Однако выступления народных масс были разрозненными, политическая активность Конгресса упала, и, хотя в течение нескольких последующих месяцев продолжались крупные крестьянские волнения и стачки в городах, колониальной администрации удалось подавить выступления.

Планируя предстоящую кампанию, английское командование в Индии предполагало в течение лета 1942 г. укрепить свои силы и затем начать небольшого масштаба операции в Ассаме, с тем чтобы выйти вновь к верховьям Чиндуина у Калевы в сухой период, с декабря 1942 по май 1943 г. Однако в Лондоне думали иначе. Рассматривая сокрушительные поражения в Юго-Восточной Азии с точки зрения не столько военной, сколько политической, Черчилль и его правительство мечтали о крупной победе, которая могла бы восстановить репутацию английской армии. Британский премьер полагал, что, поскольку после поражения у Мидуэя японский флот уже не в состоянии вести активные действия в Индийском океане, у англичан появилась возможность массированным ударом из Индии в Аракан выйти к Рангуну и Моулмейну, отрезать японские войска от моря и затем совершить рейд к Бангкоку. Разумеется, добавлял Черчилль в послании к Уэйвеллу, эта операция (получившая название «Анаким») будет успешной лишь в том случае, если обстановка на советско-германском фронте и на Ближнем Востоке сложится благоприятно. Без энтузиазма согласившись с планом Черчилля, Уэйвелл информировал Лондон, что никакая операция крупного масштаба не будет успешной, если он не получит в свое распоряжение достаточной авиационной поддержки. В ином случае рывок к Рангуну окончится провалом, что не только не принесет успокоения в Индии, но и может иметь далеко идущие печальные последствия.

Подготовка к операции «Анаким» шла в сложной обстановке. В Северной Африке в июне 1942 г. итало-немецкие войска овладели Тобруком в Ливии и заставили англичан отступить в Египет. На советско-германском фронте гитлеровцам удалось в течение летних месяцев прорвать оборону советских войск на юге и продвинуться к Волге и на Северный Кавказ. Подготовка к операции «Анаким» замедлилась — было ясно, что необходимых сил и поддержки Уэйвелл получить не сможет. Тем не менее от операции не отказались, а лишь уменьшили ее масштабы, решив для начала овладеть портом Ситуэ (Акьяб), расположенным на побережье Аракана.

В первые же дни операции, начавшейся 21 сентября 1942 г., выяснилось, что она не была обеспечена даже на предварительных этапах. В частности, не были подготовлены дороги, по которым войска должны были достичь границы с Бирмой. Невероятно, но даже в долине Читтагонга, где нет никаких препятствий к сооружению дороги, она кончалась в 15 км от границы; не менее невероятно, что отсутствие дороги оказалось полной неожиданностью для командира 14-й дивизии генерала Ллойда, перед которым была поставлена задача наступать на Акьяб. В результате почти месяц ушел только на то, чтобы проложить путь для повозок и легких машин к индийско-бирманской границе. В распоряжении японского командования в Аракане был лишь 213-й пехотный полк, да и тот без одного батальона. Тем не менее японцы, искусно маневрируя, так умело оборонялись, что 14-я дивизия в течение ноября смогла продвинуться лишь до середины намеченного пути. Одновременно японские самолеты как бы в ответ на английское наступление начали совершать налеты на Читтагонг и Калькутту. Повреждения городам были нанесены небольшие, но повторилась «рангунская история»: в течение нескольких дней в конце декабря почти полмиллиона перепуганных жителей покинули Калькутту, и вся жизнь в городе замерла. Лишь к концу 1942 г., когда японское командование в связи с ухудшением положения на Тихом океане было вынуждено взять из Бирмы большую часть самолетов, англичане получили преимущество в воздухе.

В течение первого месяца боев в Аракане генерал Йида наблюдал за ними без особого беспокойства, так как полагал, что английские войска не сделали должных выводов из уроков, полученных в Бирме, и продолжают придерживаться старой тактики, не учитывающей местных условий. Только по получении разведданных о том, что на помощь 14-й дивизии направляются все новые бригады, он приказал перебросить в Аракан через хребет Ракхайн-Йома по горным тропам 55-ю дивизию. Еще до ее прибытия, 9 января, командующий английской армией генерал Ирвин (по отзывам современников, солдафон «старой закалки") прилетел в штаб 14-й дивизии и приказал Ллойду штурмовать японские позиции в лоб. Однако ни одна из многочисленных атак, несмотря на участие в них танков, прибывших из Индии, не увенчалась успехом. Что касается танков, то почти все они были уничтожены японцами, создавшими систему узлов сопротивления, в которых находились небольшие автономные группы солдат.

От операции, которая фактически стала мясорубкой для английских частей, никто не желал отказаться. Черчилль настаивал на ее продолжении из соображений политических. Последнее наступление на Акьяб было предпринято 18 марта 1943 г. и, как предыдущие, провалилось. Тем временем прибывшие в Аракан части японской 55-й дивизии начали теснить противника и уничтожать одну английскую бригаду за другой. 6 апреля была разбита 6-я бригада, на следующий день — 47-я. Когда же Ллойд отказался вести в безнадежный бой свои силы, Ирвин сместил его и временно сам принял командование, что не улучшило состояния дел. Наконец, уже перед самым началом муссона 1943 г. Ирвин был вынужден под давлением штаба в Дели назначить для контроля над операцией генерала Слима. Ознакомившись с положением дел и поняв, что, как только начнутся ливни, английские части, лишенные подкреплений и снабжения, будут окончательно истреблены японцами, Слим приказал отступать из Аракана. В докладе Ирвину он сообщал, что «войска были в боях уже много недель и настолько потрепаны, что нельзя надеяться с их помощью удержать что бы то ни было». Взбешенный Ирвин прислал Слиму телеграмму, в которой объявлял, что тот лишается командования и будет отдан под суд.

Однако Слим не успел вернуться в штаб армии, как пришла другая телеграмма, сообщавшая, что генерал Ирвин снят с должности. Эпоха генералов «старой школы» подошла к концу.

Санкции, последовавшие за провалом операции «Анаким», явились ее единственным положительным итогом. Естественный процесс устранения командиров, не соответствовавших новым условиям, был ускорен тем, что «Анакиму» придавалось большое политическое значение. Перемены в командовании прошли на всех уровнях. Дошла очередь и до Уэйвелла, с именем которого были связаны поражения первых месяцев войны, падение Сингапура и Бирмы. И хотя Черчилль высоко ставил способности Уэйвелла и поддерживал его в трудные минуты, было ясно, что его нельзя оставлять дольше на посту командующего фронтом. Оставалось подыскать для Уэйвелла почетную должность, на которой он не мог бы оказывать влияния на судьбы войны. В октябре 1943 г. истекал срок правления очередного вице-короля Индии. Уже в июне было объявлено, что Уэйвелл получает титул виконта и с октября займет пост вице-короля в звании фельдмаршала.

В дни, когда союзные правительства и штабы, обеспокоенные провалом операции «Анаким», решали вопрос о дальнейшем направлении действий на Бирманском театре войны, на авансцену этого театра выдвинулись две фигуры авантюристического плана, обещавшие (каждый по-своему) быструю и решительную победу: англичанин Уингейт и американец Ченно.

Генерал Ченно, возглавлявший в Чунцине отряд американских летчиков-добровольцев, пользовался добрым расположением Чан Кайши и его супруги (которая зачастую решала политику страны), так как постоянно утверждал, что может обеспечить победу гоминьдановскому Китаю в войне с Японией с помощью одной только авиации. Для проведения в жизнь своей стратегической концепции Ченно требовал поставки ему 500 американских самолетов с экипажами и соответственного количества грузов, доставлять которые после закрытия Бирманской дороги можно было лишь самолетами через «горб» — из г. Ледо в Ассаме, до которого вела узкоколейка, в Чунцин и Куньмин. Маршрут пролегал над отрогами Гималаев в сложных метеоусловиях, за самолетами охотились японские истребители из Мьичины. В итоге за три года поставок в Китай транспортная авиация США потеряла 468 машин, в среднем по 13 в месяц, и мало кому из состава экипажей удалось спастись. Что касается грузов, то в первой половине 1943 г. таким образом удалось перебросить чуть более 100 т. На каждый литр бензина, доставленного в Чунцин, американские самолеты сжигали не меньше литра. Тем не менее американцы, поддаваясь напору Чан Кайши, который заявлял, что без воздушного моста он будет вынужден заключить сепаратный мир с японцами, продолжали использовать этот способ снабжения.

Американское командование предпочло бы открыть наземный путь через Северную Бирму, но для этого ее следовало отвоевать. Чан Кайши, будучи заинтересован в снабжении, в то же время не хотел рисковать своими армиями; тем более не хотели опасной войны его генералы. В декларациях и письмах Чан Кайши изъявлял готовность в любой момент начать боевые действия в Бирме и даже выделил для этого 30 дивизий. На деле, однако, ничего предпринято не было. К тому же Чан Кайши не выносил Стилуэлла, который был ярым сторонник ком и автором плана наступления китайских войск в Бирме. Впрочем, неприязнь была взаимной. Стилуэлл записывал в своем дневнике: «Соединенные Штаты влезли в дружбу с бандой фашистов под командованием тоталитарного правительства, схожего в основных чертах с нашим немецким врагом"

18 октября 1942 г. Стилуэлл прилетел в Дели с планом вторжения в Бирму крупными китайскими силами, однако поддержки у англичан не нашел. Те понимали, что вступление китайских войск в Бирму в дни, когда память о позорном бегстве англичан еще не изгладилась, может означать потерю страны для Британской империи. К тому же претензии Китая на Северную Бирму будут подкреплены китайской оккупацией этих районов. Да и стратегической необходимости в начале большой кампании по возвращению Бирмы англичане не видели — для них куда важнее были другие фронты. Иное дело — операции типа проводившейся в это время «Анаким», направленные на отвоевание стратегически важных районов страны, к тому же значительно удаленных от зоны действия китайских войск.

Поскольку высказать все эти соображения вслух было нельзя, Уэйвелл внимательно изучил план Стилуэлла и обратился за разъяснениями к Объединенному комитету начальников штабов в Вашингтоне. Американцы поддержали Стилуэлла, и Объединенный комитет согласился в принципе на такую операцию при условии (надо было как-то подсластить пилюлю для англичан), что общее оперативное командование на этом театре останется за Уэйвеллом. На следующем совещании договорились о том, что снабжение операции берут на себя американцы, которые основывают главную базу снабжения в Ледо. Они же обеспечивают воздушную поддержку. Оставались детали: проложить за зиму дорогу от Ледо к границе и выполнить еще одно условие, которое поставил Чан Кайши — обеспечить поддержку союзного флота, который лишил бы японцев возможности подвозить подкрепления в Рангун.

Зимой тон английских генералов начал меняться. Сначала Уэйвелл сообщил, что дорогу кончить в срок не удастся, нельзя и организовать базу в Ледо из-за плохих транспортных условий. Когда Стилуэлл попытался обойти эти трудности, в дело вступил адмирал Соммервилл, командующий союзным флотом в Индийском океане. Он сообщил, что имеющимися силами поддержку с моря не обеспечить, а подкреплений ему не обещают. Наконец, еще один удар нанес Уэйвелл, который заявил в конце декабря, что, если китайские войска встретят серьезное сопротивление японцев в Верхней Бирме, английские войска поддержки им оказать не смогут.

Получив все эти сообщения, Чан Кайши, очевидно, вздохнул с облегчением. 28 декабря он телеграфировал Рузвельту и Черчиллю, что отсутствие морской и сухопутной поддержки англичан сделает наступление китайских дивизий невозможным. Уэйвелл также с облегчением отметил: «Стилуэлл не сумел объяснить толком генералиссимусу (Чан Кайши. — И. М.) состояние дел на море, а тот теперь старается воспользоваться этой возможностью, чтобы свалить на нас вину за трудности, которые он только сейчас начинает осознавать». 16 января 1943 г. Чан Кайши информировал Рузвельта, что отказывается от наступления. Стилуэлл был краток: «Англичане, — записал он в своем дневнике, — не хотят, чтобы китайские войска участвовали в освобождении Бирмы».

После провала планов вторжения в Бирму перед Чан Кайши встали две главные задачи: как увеличить американские поставки и избавиться от неприятного Стилуэлла. Решение обеих задач он видел в замене Стилуэлла на Ченно, который больше его устраивал и который в отличие от Стилуэлла, обратившего с зимы 1943 г. основное внимание на устройство в Индии учебных лагерей для китайских дивизий, отступивших туда из Бирмы, предлагал простой и соблазнительный план помощи Китаю: если ему дадут самолеты, заявлял Ченно, он уничтожит японское судоходство в Южно Китайском море и разгромит наземные японские силы. Шумная кампания, которую развязали Ченно и его сторонники в Вашингтоне и Чунцине, оказала влияние и на Рузвельта, крайне разочарованного результатами «Анакима». Опасаясь выхода Китая из войны, президент США был склонен любой ценой обласкать Чан Кайши, так как полагал, что он — единственный лидер в Китае, который сможет обеспечить стабильность дружественного к США режима после войны. Ради этой перспективы стоило пожертвовать Стилуэллом с его планами и несдержанным языком. Однако на стороне Стилуэлла находился американский Генеральный штаб, который состоял из профессиональных военных, понимавших, что кинуть тысячи транспортных самолетов через «горб» — значит потерять половину их в первые же месяцы и при этом никакой пользы войне в целом не принести. К тому же ни для кого в американском военном руководстве не было секретом, что подчиненные Ченно не столько воюют, сколько спекулируют в Китае и активно участвуют в разбазаривании помощи, поступающей по ленд-лизу. Позднее, в 1944 г., комиссия, прибывшая из США, открыла против пилотов Ченно около 300 дел на общую сумму 4 млн. долл. Наиболее скандальный оборот приняло дело о публичном доме, организованном при отряде Ченно. Девушек, скупленных в Индии и по китайским городам, свозили туда на военных самолетах, причем этот публичный дом был и одним из крупнейших центров контрабанды. В ходе расследования, которым по долгу службы пришлось заниматься Стилуэллу, выяснилось, что Ченно не только обо всем знал, но и сам был замешан в этих махинациях. Дело замяли, так как сочли наносящим урон престижу американской армии, китайские же власти отнеслись ко всему этому спокойно — коррупция была основным занятием чунцинских бонз. Впоследствии Ченно, уподобившись китайским генералам, считавшим главной задачей сохранение в неприкосновенности своих маленьких царств — источников богатства и спокойствия, стал энергично препятствовать использованию его самолетов в бирманской кампании. Его нежелание воевать привело в 1945 г. к тому, что у него отняли командование американской авиацией в Китае, однако для «среднего» американца он остался одним из героев войны.

В дни, когда в Аракане еще продолжалась операция «Анаким», английское командование предприняло отвлекающий маневр в Северной Бирме. Человек, руководивший этим маневром, во многом напоминал Ченно. Однако если между Ченно и американским командованием всегда было состояние скрытой войны и поддерживали его только политики — Чан Кайши, Рузвельт и Гопкинс, то на стороне Уингейта были поначалу и Уэйвелл, и некоторые другие британские военачальники.

Подполковник (впоследствии генерал-майор) Уингейт считался специалистом по партизанским действиям в тылу противника. Известность как таковую он получил в Палестине в 30-е годы. Прибыв в Индию, Уингейт организовал там отряд «чиндитов» (от слова «чинте» — бирманский мифический лев), задачей которого были действия в тылу противника. Генерал Слим и другие командиры отнеслись к планам Уингейта положительно. В июле 1942 г. была создана и начала обучение 77-я индийская бригада в составе английского и индийского батальонов с приданным каждому из них взводом бирманских горцев, которые должны были служить проводниками.

Первая большая операция под руководством Уингейта состоялась в феврале 1943 г., когда его бригада общей численностью 2300 человек двумя колоннами проникла в Бирму с целью взорвать железную дорогу в тылу у японцев. За два месяца, проведенные в стране, чиндитам удалось пройти за Чиндуин, а некоторым группам — к Иравади в районе г. Ката, взорвав в двух местах полотно железной дороги. Японцы, полагая, что имеют дело с небольшими группами разведчиков, поначалу не обращали особого внимания на появление диверсантов в их тылу. Однако постепенно они поняли, что это — армейская операция, снабжение которой происходит по воздуху. После этого они предприняли ряд карательных акций против чиндитов, которым с трудом удалось вырваться обратно в Индию. Батальоны Уингейта потеряли 800 человек убитыми и пленными и никакого ущерба японцам, кроме взрывов на железной дороге, не нанесли — большая часть времени ушла на блуждания по лесам и ожидание, когда с самолетов будет сброшен очередной груз. Однако пропагандистский эффект этого похода, особенно в свете провала наступления в Аракане, был велик. Встреченный в Индии как герой, Уингейт начал ратовать за создание нескольких таких бригад, заявляя, что с их помощью он отвоюет Бирму. Конечно, опытные военачальники понимали, что дешевый и легкий путь к победе, который предлагает Уингейт, — это фикция. Но Уингейт был нужен политикам, и потому его активно поддержали в Лондоне. В США также раздавались голоса о создании отрядов чиндитов и посылке добровольцев к Уингейту. Стилуэлл был резко против участия в этой авантюре, но должен был уступить из политических соображений. Свое мнение об Уингейте он выразил следующим образом: «После неоднократных попыток заполучить сюда хоть сколько-нибудь американских войск мы их, наверное, получим, но только для того, чтобы они воевали под началом Уингейта! Он... попался японцам на восточном берегу Иравади и выбрался с потерей 40 % личного состава. И стал теперь экспертом. Этого достаточно, чтобы и самого Христа разочаровать в человечестве».

Одним из побочных результатов набега Уингейта было то, что японцы из допросов многочисленных пленных чиндитов наконец-то смогли составить представление о положении дел в Восточной Индии и состоянии подготовки английских войск к войне. Они поняли, что имеют еще по крайней мере полгода спокойной жизни. В то же время, опасаясь повторения подобных набегов, они решили несколько изменить тактику и перейти от пассивной обороны к упреждающим ударам, с тем чтобы в следующем сухом сезоне разгромить английские базы в Ассаме, о расположении которых они получили исчерпывающие сведения от чиндитов. Другим побочным результатом набега стало осознание обеими враждующими сторонами факта изменения общественного мнения в Бирме. Обнаружилось, что не только горцы, но и бирманцы охотно дают приют чиндитам и ждут прихода англичан, считая их меньшим злом. Таким образом, даже неполный год оккупации показал бирманцам все блага жизни в «сфере сопроцветания».

Провал араканской операции вызвал резкое недовольство в Лондоне прежде всего потому, что осложнил положение Великобритании на переговорах с американскими союзниками, так как опроверг оптимистические заверения об улучшении подготовки и вооружения английской армии в Индии и о ее будущих успехах. Черчилль назвал араканский провал одним из наиболее разочаровывающих и позорных поражений войны. Оправдывая поражение недостатком вооружения и боевых сил, низким качеством подготовки войск, неумением рекрутов воевать в джунглях и т. д., руководители английской армии в Индии выдвинули аргумент, имевший политический характер, с помощью которого они рассчитывали серьезно напугать правительство. В докладе генерала Хартли (его поддержал и министр по делам Индии Эмери) указывалось, что с расширением индийской армии пришлось отойти от старого и проверенного принципа комплектования индийских частей из представителей тех народностей, где военная служба является наследственным занятием мужчин, и обратиться к слоям населения и национальным группам, которые таких традиций не имеют. В результате этого и ввиду нехватки английских командных кадров индийская армия превратилась во «второсортную армию», а после араканских поражений ее моральный уровень опасно снизился, в ее среде царит разочарование, и потому она потенциально подвержена влиянию Индийского национального конгресса и пропаганде антианглийских агентов. Эмери и Хартли подчеркивали, правда, что тревожных признаков в армии еще нет, но это не означает, что индийская армия останется надежной к далее, особенно технические части сухопутных сил, а также авиация и флот, так как туда приходится привлекать образованных индийцев. Именно в летных и морских частях, отмечали они, можно ожидать политических выступлений.

Дополнительным основанием для тревоги были сообщения, что японское командование с некоторым опозданием, но весьма активно начало подготовку антианглийских индийских групп в Таиланде и Малайе, вербуя в Индийскую национальную армию военнопленных и индийцев, оставшихся на оккупированных территориях. В ходе этой подготовки японцы пришли к выводу, что им требуется популярный лидер, который мог бы стать во главе движения. Таким лидером был Субхас Чандра Бос, в прошлом видный деятель Национального конгресса, полагавший возможным опереться на державы Оси ради достижения свободы Индии. В то время он находился в Берлине, где организовал Индийский легион, который Гитлер надеялся использовать при вторжении в Индию через Советский Союз. Однако к 1943 г. надежд на такое вторжение не оставалось, и Гитлер согласился уступить Боса японцам.

1 июля 1943 г. Бос уже был в Сингапуре, где возглавил Временное правительство Свободной Индии. Бос настаивал, чтобы вторжение в Индию началось как можно скорее и чтобы его армия в этом вторжении играла решающую роль. Однако, соглашаясь принять поддержку Боса, японское командование не намеревалось доверять столь важную операцию ненадежным и плохо подготовленным союзникам.

Инициатива вторжения в Индию исходила от нового командующего 15-й японской армией — генерала Мутагучи. Являясь до 1943 г. командиром 18-й дивизии, которая базировалась в Западной Бирме, т. е. в зоне действия отрядов Уингейта, Мутагучи учитывал опыт английских рейдов. Считая, что лишь наступление может сорвать планы англичан, японский командующий предлагал оккупировать рисопроизводящие долины Ассама, разрушить английские базы, разорвать воздушный мост между Индией и Китаем и вызвать в Индии восстание против английского господства. Мутагучи был убежден, что победа в Индии сможет компенсировать неудачи на Тихом океане. Однако планы генерала натолкнулись на возражения офицеров его собственного штаба, не говоря уже о других японских командующих в регионе. Перевеса в технике, который японская армия имела в начале войны, уже не существовало, и, по мнению большинства японских генералов, молниеносные кампании 1942 г. стали невозможны.

После долгих дебатов и совещаний, военных игр и просьб о подкреплениях Токио дал согласие на проведение операции в ограниченных масштабах. Основной целью согласованной к концу лета операции «У-Го» было наступление на Импхал, с тем чтобы разрушить и захватить базы в Импхале и Кохиме и остановиться на линии западнее этих городов.

Опасения японцев, приведшие к ускорению подготовки наступления на Импхал, были вызваны переоценкой серьезности намерений западных союзников. Японское командование не знало, что их враги увязли в разногласиях по поводу того, как и куда наступать в Юго-Восточной Азии. Эти разногласия объяснялись тем, что страны Юго-Восточной Азии (за исключением Филиппин) находились вне зоны американского влияния и изгнание из них японцев не представлялось американцам первоочередной задачей. Бирманский же театр войны имел для них смысл лишь постольку, поскольку через него шло снабжение Китая. Следовательно, с точки зрения американского командования, все операции в Бирме должны были вестись именно в северной части страны. Противоположного мнения придерживались Черчилль и влиятельные силы в английском командовании. Несмотря на провал операции «Анаким», основным направлением наступления они считали южное — если не на Акьяб, то на Северную Суматру, захват которой открывал путь к Сингапуру.

В свете всего изложенного появление Уингейта на конференции союзников в Квебеке, открывшейся 14 августа 1943 г., можно считать инспирированным англичанами, которые рассчитывали отделаться от американской настойчивости «малой кровью». Уингейт, оказавшись в Квебеке, начал доказывать, что он сможет освободить Северную Бирму и обеспечить открытие сухопутного пути из Индии в Китай — если, разумеется, его отряды усилят и обеспечат воздушной поддержкой. Уингейт американцам понравился — они увидели в нем единственного человека в английском стане, который был согласен отвоевать путь в Китай. Решено было перебросить на помощь Уингейту американских добровольцев. К тому времени в тренировочном лагере в Северной Индии находились около 3000 человек, которые именовались «5307 временный соединенный отряд». Состав отряда был весьма случайный. В него попали и ветераны боев в джунглях, прошедшие Филиппины и Новую Гвинею, а также новички в военном деле, стремившиеся к авантюрам. Репутация у этого отряда была сомнительной, однако Стилуэлл связывал с ними свои надежды в овладении Северной Бирмой и потому был возмущен, когда отряд был передан в оперативное подчинение Уингейту. После отчаянных интриг и подковерных боев Стилуэлл выцарапал добровольцев. Их командиром был поставлен друг и ученик Стилуэлла бригадный генерал Френк Меррил и отряд получил куда более звучное название — бригада «Галахад». Под этим названием, следует признать, его никто не знал и не знает. Дело в том, что еще до переброски этой бригады в Бирму там побывал американский журналист и в своем очерке назвал их Мародерами Меррила. Это название приклеилось к бригаде и сами добровольцы так себя называли.

Решение в Квебеке было компромиссом. В нем предусматривались операция на Северной Суматре весной 1944 г., наступление в Северной Бирме в ноябре 1944 г., а также операция в Южной Бирме и Малайе без указания срока. Кроме того, на конференции было принято решение о создании отдельного командования Юго-Восточной Азии, во главе которого был поставлен вице-адмирал лорд Маунтбеттен.

Как уже отмечалось, после битвы у атолла Мидуэй Япония перешла к обороне. Принятая перед войной стратегическая концепция японцев, предусматривавшая создание грандиозного оборонительного периметра, могла иметь смысл при условии, если бы война в Китае кончилась победой Японии, а успехи Германии были таковы, что союзники не могли бы уделять достаточного внимания Японской империи. Однако к середине 1943 г. ход войны в Европе изменился не в пользу держав Оси. Немецкие армии, потерпевшие поражение под Сталинградом, а затем на Курской дуге, начали откатываться на запад. К октябрю 1943 г. советские войска уже вернули Донбасс, освободили Харьков, Смоленск, подошли к Киеву. Средиземное море полностью перешло в руки союзников, Италия должна была вот-вот выйти из войны, и было ясно, что окончательный разгром Третьего рейха — дело времени.

Каждый месяц, каждый день войны увеличивали разрыв в экономических и военных возможностях союзников и Японии. То, что не было совершено японской армией и флотом в первые дни войны, уже не могло быть достигнуто в 1943 г., и дальнейшее сопротивление лишь оттягивало окончательное поражение Японии и вело к громадным жертвам и потерям.

С того момента, когда американские войска начали высаживаться на Соломоновых островах, на Новой Гвинее и постепенно — атолл за атоллом, остров за островом — уничтожать отчаянно сопротивлявшиеся японские гарнизоны, ход войны стал односторонним, как бы ни стремились японские генералы и адмиралы одной, последней битвой решить исход войны в свою пользу. Они могли предполагать, где последует новый удар американцев, но не имели сил защитить все подвергающиеся опасности острова и атоллы. Попытки укрепить их, перебросить войска в наиболее опасные места чаще всего проваливались, так как, располагая все растущим превосходством на море и в воздухе, американцы уничтожали японские конвои до того, как они добирались до места назначения.

Не в силах обеспечить снабжение гарнизонов Соломоновых островов, японцы решили бросить их на произвол судьбы. Имперский штаб в середине августа прекратил посылку подкреплений на острова, приказав их гарнизонам сражаться до последнего солдата. В то время как американские войска генерала Холси буквально выкуривали эти гарнизоны, на Новой Гвинее Макартур, пользуясь подавляющим превосходством в воздухе и на море, смог после долгих, ожесточенных боев преодолеть японские опорные зоны и приготовиться к высадке на о-ве Новая Британия. Движение к северу от острова к острову продолжалось, набирая силу, всю вторую половину 1943 г., но результаты были куда более скромными, чем рассчитывали американцы. Высадки на островах производились ими лишь в тех случаях, когда превосходство в технике и числе войск было подавляющим, причем американцы предпочитали действовать наверняка, уничтожая японские гарнизоны авиацией, артиллерией и танками.

Чем хуже становилось положение на фронтах, тем с большим упорством командования Японии и Германии разрабатывали планы, главная слабость которых заключалась именно в надежде разрешить свои проблемы одним ударом. Оба Генеральных штаба все более теряли связь с реальностью, полагая, что решающее сражение или чудодейственное оружие изменит течение войны. В частности, японские стратеги в отчаянных попытках переломить ход войны пришли к выводу, что первостепенное внимание должно быть уделено производству самолетов. Память о победах при Перл-Харборе и у берегов Малакки вселяла надежду на то, что и в будущем с помощью авиации можно будет ликвидировать преимущество союзников на путях сообщения. Однако производство самолетов само по себе ничего не решало. Японский истребитель «зеро», хорошо зарекомендовавший себя в первый период войны, к ее середине уже устарел, и в индивидуальном бою американские самолеты были гораздо сильнее. К тому же острый недостаток в пилотах и механиках становился все более угрожающим. К 1944 г. японские летчики садились в самолеты, налетав лишь несколько часов в воздухе, тогда как американцы могли готовить пилотов профессионально.

Увеличивая производство истребителей за счет других важных отраслей военной техники, японцы оказались в обманчивом плену больших чисел. Несмотря на то что данные по производству самолетов, приводимые в различных источниках, не совпадают (что, видимо, связано с разрывом между планами и их выполнением), очевидно, что число истребителей в Японии росло быстрее, чем других средств вооружения. Если в 1942 г. было произведено 10 тыс. машин, то в 1943 г. вдвое больше, а в 1944 г. — 26,5 тыс. В то же время производство танков, для которых требовался дефицитный броневой лист, все время падало. В 1942 г. их было произведено более 1 тыс., в 1943 г. — 770, в 1944 г. — лишь 352. Производство орудий достигло максимума в 1943 г. — почти 6 тыс. стволов и уже в 1944 г. упало до 4,5 тыс. стволов.

Магическая надежда на самолеты вызвала к жизни отчаянные бои между флотом и армией. Обе враждующие партии были уверены, что победа будет добыта в первую очередь в воздухе. На 1944 г. было запланировано изготовить 45 тыс. самолетов и поделить их поровну между армией и флотом. На пороге года флот потребовал, чтобы ему было передано не 22 тыс., а 26 тыс., обещая с помощью такого количества машин разгромить американцев и спасти погибающие гарнизоны далеких островов. После долгих споров японские генералы решили увеличить производство истребителей до 50 тыс. и таким образом удовлетворить обе стороны. Однако они делили то, что существовало лишь на бумаге, — несмотря на строжайшую экономию и отказ от производства многих товаров гражданского назначения, планы не выполнялись и не могли быть выполнены.

Важным фактором, который с каждым днем играл все большую роль, оказалась неспособность доставлять награбленное сырье к месту обработки. Нефть должна была доставляться из Бирмы и Индонезии, цветные металлы и каучук — из Малайи и Бирмы, продовольствие — из различных уголков империи. Поскольку в первые месяцы войны обстановка складывалась благоприятно для Японии, никаких мер по охране торгового судоходства не было принято. Имея превосходство в линейных кораблях и в авианосцах, японцы уже с первых дней войны отставали от американцев в развитии подводного флота. В последующие годы это отставание стало катастрофическим, когда же исчезло превосходство в надводных кораблях и в авиации, обнаружилось, что японский торговый флот, с помощью которого в первые месяцы войны в Японию хлынул поток сырья и материалов из Юго-Восточной Азии, стал беспомощной жертвой американского рейдерства.

Японские транспорты долгие месяцы пробирались в одиночку по проливам и внутренним морям Юго-Восточной Азии, мимо берегов Китая. Их владельцы были убеждены, что одному судну легче добраться до Японии, и потому первые попытки собрать пароходы в конвои проваливались. Только через полгода после начала войны, когда потери от американских подводных лодок стали угрожающе расти, был создан 1-й конвойный флот с базой на Тайване. Однако это ничего не могло изменить, так как флот состоял из нескольких старых канонерок и восьми эсминцев, а экипажи были набраны из резерва. Не имели возможности бороться с намного превосходящими силами противника и 16 эсминцев и несколько небольших кораблей 2-го конвойного флота, созданного в марте 1943 г. В результате в сентябре 1943 г. были потоплены транспорты общим водоизмещением 172 тыс. т. Меры, принимавшиеся японским командованием, все время отставали от требований реальности. В частности, создание в ноябре 1943 г. Верховного командования конвоями и передача ему четырех авианосцев (все поврежденные и требовавшие ремонта) и нескольких десятков самолетов, пилоты которых не имели никакого опыта борьбы с подводными лодками, не изменили картины — в ноябре потери торгового флота поднялись до 266 тыс. т. Лишь в марте 1944 г., когда потери уже были невосполнимы, было принято решение об обязательном движении торговых транспортов в конвоях числом не менее 20 судов в каждом. Эффект сказался немедленно. В течение последующих двух месяцев потери японского торгового флота были незначительны. Но радость в Токио по поводу этого была кратковременной: уже весной американцы ввели новую систему охоты на японские конвои, против которой японцы так и не смогли найти противоядия, — начали сводить подводные лодки в «волчьи стаи».

Таким образом, японская колониальная империя, фактически отрезанная от метрополии, оказалась грандиозной фикцией. То, что она могла дать, до страны (а тем более до гражданского населения) не доходило; при этом покоренные страны Юго-Восточной Азии также были лишены возможностей товарообмена и в значительной степени перешли к натуральному хозяйству. Тот факт, что большая часть награбленного Японии не достигала, не означал, что вывозилось и отбиралось меньше, чем при нормальном функционировании морского транспорта. Напротив, потери в пути старались компенсировать усиленным изыманием сырья.

Экономическое положение самой Японии становилось все хуже, жизненный уровень населения — все ниже. Производство риса к 1945 г. упало почти вдвое по сравнению с началом войны, и дневной паек рабочего в военных отраслях производства снизился с 600 до 300, а в гражданских — до 200 г. При такой норме производительность труда поддерживать было нелегко. Поэтому в течение всей войны шел процесс милитаризации гражданской жизни — создавались военизированные организации рабочих и крестьян типа «гражданского добровольческого корпуса», «крестьянского трудового корпуса» и т. д. Однако и полная милитаризация экономики не обеспечивала необходимого увеличения военного производства. К тому же никакие меры по усилению контроля над умами и ликвидации любого инакомыслия не могли поднять моральный дух населения и подавить пораженческие настроения. Понимая все это, японское командование не переставало думать о решающем сражении, искать «последний барьер», дальше которого отступление продолжаться не будет. Наиболее настойчиво отстаивало эту идею руководство японского флота. Поэтому неудивительно, что новый командующий японским флотом адмирал Тойода (оба предыдущих, адмирал Ямамото и адмирал Кога, погибли в течение нескольких месяцев при одинаковых обстоятельствах самолеты, на которых они летели, были сбиты американскими истребителями) сразу же по вступлении в должность принялся разрабатывать планы такого сражения. Ареной решающей битвы было суждено стать водам у Марианских островов. К началу 1944 г. стало ясно, что основной удар американцев будет направлен против большого острова Сайпан, полученного Японией под опеку после Первой мировой войны как бывшее германское владение, освоенного и заселенного японцами и имевшего решающее стратегическое значение — с его аэродромов американские бомбардировщики дальнего действия могли беспрепятственно наносить удары по самой Японии. Сайпан защищали чуть более 30 тыс. солдат, тогда как на 535 американских кораблях, приблизившихся к нему, было 128 тыс. десантников. 7 июня на судах было объявлено, что открылся второй фронт в Европе — началась высадка в Нормандии. Как только голоса репродукторов разнесли эту новость, наступила тишина — десантники думали и о товарищах, сражающихся на пляжах Нормандии, и о том, что ждет их самих.

11 июня американской авиации удалось застать врасплох японские самолеты на аэродромах и сжечь более 100 из них, вскоре семь американских линкоров начали обстреливать с близкого расстояния город и укрепления японских войск. Однако урон для защитников острова был сравнительно невелик, так как большая часть их укрывалась в пещерах, которыми были пронизаны холмы острова. На кораблях десанта в это время проходили беседы о том, что ждет моряков и солдат на Сайпане. Выслушав речь врача о том, что кроме врага американцев там поджидают при посадке акулы, барракуды и морские змеи, а на самом острове — проказа, тиф, дизентерия, змеи и т.д., кто-то из слушателей заметил: «Может быть, оставим этот остров японцам, пускай мучаются?"

Несмотря на непрерывную бомбардировку, американцам не удалось подавить все огневые точки японцев, и волны десанта при поддержке танков-амфибий с большими потерями продвигались в глубь острова. Адмирал Нагумо, находившийся в тот момент на Сайпане, обратил внимание, что из семи американских линкоров, обстреливавших остров, четыре были потоплены в 1941 г. в Перл-Харборе. Это грустное открытие было лишним свидетельством того, что к 1944 г. успехи Перл-Харбора были практически сведены к нулю.

В последующие дни защитники острова постепенно отступали в горы под натиском американцев, прижимавших японцев, среди которых было несколько тысяч гражданских лиц, к высоким, нависшим над морем скалам. Стало очевидно, что дальнейшее сопротивление приведет к бессмысленной гибели многих тысяч людей. Однако из Токио пришла радиограмма следующего содержания: «Так как судьба Японской империи зависит от ваших боев, пусть солдаты и офицеры проникнутся духом сражаться до конца. Уничтожайте врага беспощадно и отважно и соответствуйте надеждам нашего императора». Командование японских войск на Сайпане ответило, что, пока не погибнет последний защитник острова, гарнизон не сдастся.

В эти дни японский флот готовился по приказу своего командующего атаковать американцев всеми имеющимися силами. Командование флота полагало, что в битве у Марианских островов оно может рассчитывать на 500 своих самолетов и на 500 машин, расположенных на Марианских и соседних островах. Однако этот расчет был ошибочен: на островах самолетов было уже гораздо меньше.

Утром 19 июня более 200 самолетов двумя волнами поднялись с палуб японских авианосцев. В этот момент японский флагман был атакован американской подводной лодкой. Первую торпеду перехватил японский самолет, который успел спикировать в воду и принять удар на себя. Вторая торпеда повредила авианосец. Но и эта неудача не снизила восторженного нетерпения, царившего на борту, — ждали победоносного возвращения самолетов. Прошло два часа. Нетерпение все росло.

Американский радар засек приближение японских самолетов за сотню километров до цели. Навстречу им поднялись американские истребители, и из всех самолетов первой волны лишь один смог проникнуть сквозь завесу американских истребителей и сбросить бомбу на «Южную Дакоту». Новые и новые волны японских самолетов, которые поднимались с авианосцев и береговых аэродромов, ждала та же участь. К концу дня выяснилось, что японцам не удалось потопить ни одного американского военного корабля, зато сами они потеряли 346 самолетов, в то время как американцы — всего 15. Кроме того, американская подводная лодка потопила авианосец «Секаку», а флагманский авианосец «Тайхо», поврежденный торпедой, взорвался от скопившихся внутри газов. На следующее утро погиб японский авианосец «Хийо» и было продолжено истребление японских самолетов, старавшихся защитить остатки своего флота. Всего за два дня битвы японцы потеряли 475 самолетов.

Поражение японского флота в Филиппинском море подписало смертный приговор защитникам Сайпана. Их последняя атака, отчаянная и бессмысленная, привела лишь к тому, что почти все японцы, которые еще могли держать оружие, погибли, бросаясь на американские пулеметы. Приказ не сдаваться живьем выполнялся на Сайпане буквально. Раненым в госпиталях выдавались гранаты, чтобы они взрывали себя, как только американцы войдут в пещеру. Тысячи мирных жителей, в основном женщины и дети, кончили жизнь самоубийством, бросаясь со скал в море. Командиры японских войск в последний день боя сделали себе харакири. Еще в течение нескольких недель американцы выкуривали последних защитников из ям и пещер. В общей сложности в битве за Сайпан погибли практически все 30 тыс. солдат и матросов, его защищавших, и более 20 тыс. мирных жителей. Потери американцев составили около 7 тыс. человек.

Поражение ударило в первую очередь по репутации самого непреклонного из милитаристов — премьер-министра Тодзио. В эти дни один за другим организовывались и проваливались попытки покушения на него — многим в Японии хотелось найти козла отпущения, на которого теперь сваливали все ошибки. На стенах домов появлялись надписи: «Убьем Тодзио!" Тодзио называли «унтером». Быстро тускнел ореол диктатора. К тому же в Генеральном штабе и военном министерстве наиболее разумные офицеры проникались убеждением, что война проиграна (хотя причины поражения отыскивались в ошибках Тодзио или в коварстве американцев). Сознание того, что войну уже не выиграть, все глубже овладевало и верхушкой японской бюрократии.

Разговоры о необходимости убрать Тодзио были настолько распространены в Японии в 1944 г., что эту точку зрения не боялись высказывать даже в беседах с советскими дипломатами. М. Иванов, проведший в Японии всю войну, вспоминает, что встретился на пароходе с крупным японским чиновником, который достаточно откровенно утверждал, что «Тодзио накануне войны был нужен всем, так как устраивал все группировки в японском руководстве. Тодзио был человеком временных успехов, поднявшимся на гребне событий 1942 г.".

Положение в Японии все ухудшалось. Для рабочих и служащих были отменены выходные дни, вся страна катастрофически недоедала, транспортные проблемы превратились в постоянный кошмар, даже фобы было приказано использовать по нескольку раз, пока не развалятся.

В заговоры против Тодзио были втянуты даже члены императорской семьи, и один из заговоров провалился лишь потому, что в последний момент сплоховал брат императора, выдавший «кэмпейтай» своих соратников.

Наконец, под председательством Коноэ собрался «дзюсин» (совет бывших премьеров), на котором после долгих споров было решено убрать Тодзио, и соответствующая резолюция была передана императору. 18 июля 1944 г. Тодзио пришлось подать в отставку. На следующий день было сформировано новое военное правительство («дзюсин» не посмел портить отношения с армией) под началом генерала Койсо. И это правительство, несмотря на то что с тех пор разговоры о достижении почетного мира стали обычными, в целом не изменило политики предшественника — война продолжалась, продолжались и попытки еще туже подкрутить гайки для того, чтобы улучшить снабжение армии и устоять перед американским наступлением. Продолжалось сражение в горах Бирмы и Ассама малоизвестное, но одно из самых кровопролитных и жестоких сражений Второй мировой войны, во многом решавшее судьбы Юго-Восточной Азии.

 

Глава III. Бои на Бирманском фронте

Изменение обстановки на основных фронтах мировой войны неизбежно должно было оказать влияние на политику Японии в странах Юго-Восточной Азии. Пора было вспомнить про обещания, данные народам этих стран накануне войны, в том числе и про заверения предоставить независимость. К тому же к 1943 г. стало ясно, что система «сопроцветания» под военной эгидой и при вседозволенном грабеже японских корпораций себя не оправдывает и даже нарушает интересы самой Японии. Становилось все труднее снабжать армию, в покоренных странах нарастало сопротивление. Если Япония намеревалась продолжать войну, следовало срочно принимать меры по укреплению тыла. Сущность этих мер хорошо определил японский экономист Сигейоси, отметивший, что «если быть чересчур педантичным и излишне мешать населению получать выгоды, то это лишь вызовет раздражение, ненужные антипатии к нам и будет препятствовать развитию производительных сил».

Прелюдией к принятию решений о предоставлении тех или иных льгот странам Юго-Восточной Азии стали действия в отношении оккупированных территорий Китая, находившихся под номинальной властью нанкинского правительства.

На имперской конференции в декабре 1942 г. был принят документ «Основной курс урегулирования китайского вопроса с целью завершения войны в Великой Азии». В нем, в частности, говорилось, что ближайшей задачей экономической политики Японии в Китае «является увеличение количества используемых материальных ценностей, необходимых для завершения войны». Цель определялась абсолютно ясно — надо грабить, но грабить более умело.

Добиться этого предполагалось путем отказа от вмешательства в дела правительства Ван Цзинвэя, отмены права экстерриториальности и возврата сеттльментов, чтобы таким образом «лишить чунцинское правительство главнейших доводов в пользу продолжения сопротивления». Действительно, вскоре японцы объявили о передаче марионеточному нанкинскому правительству иностранных концессий в Китае. 9 февраля состоялась церемония передачи под контроль марионеточной администрации целого ряда объектов «вражеской собственности», затем ей были переданы здания и земли в международном сеттльменте в Шанхае и посольский квартал в Пекине. Вскоре между Токио и Нанкином был заключен «союзный договор».

Уступки нанкинскому правительству были не столь велики, как могло показаться, — все полученные им территории, как и само правительство, контролировались японцами, «вражеская собственность» в значительной степени была разрушена и расхищена. Но шаг, хотя и не давший должного пропагандистского эффекта и не склонивший Чунцин к соглашению, был сделан. Следовало ждать распространения новой политики и на другие страны, в первую очередь на формально независимый Таиланд и на те страны, которым независимость была давно обещана.

Основания для того, чтобы постараться ублаготворить Таиланд, были довольно вескими. В первый год войны Япония старалась компенсировать потерю Таиландом внешних рынков путем ввоза японских товаров широкого потребления. Для закупки этих товаров в июне 1942 г. Таиланду был даже предоставлен заем в 200 млн. иен. Но вскоре стало ясно, что снабжать Таиланд за счет падающего японского производства не удастся. Что касается товаров, которые мог предложить Таиланд Японии, то они большого интереса для! нее не представляли — ведь это были те же продукты, которые можно было практически бесплатно вывозить из Малайи или Бирмы, — рис, олово, каучук. А так как другие внешние рынки для Таиланда были закрыты, то за годы войны производство олова там упало почти в 10 раз, каучука — в несколько раз, а непроданного риса скопилось на складах около 1,5 млн. т. В результате того что Япония, будучи монопольным контрагентом Таиланда, почти ничего не покупала, а за свои товары брала весьма дорого, в Таиланде свирепствовала инфляция — за войну количество денег в обращении выросло в 10 раз. Если к этому добавить то, что сотни тысяч таиландцев были мобилизованы на строительство железной «дороги смерти», должной соединить Таиланд и Бирму через перешеек Кра, и около 150 тыс. из них погибло, а в результате эпидемий пало около половины всего тяглового скота, то станет понятно, что Таиланд с каждым днем становился все более ненадежным союзником. Даже столь верный прежде диктатор Пибун Сонграм стал искать связей с главой оппозиции Приди и подпольщиками, которые, как доносила в Токио «кэмпейтай», проявляли все большую активность.

О том, сколь важное значение придавалось в Японии сохранению союза с Таиландом, свидетельствовало прибытие в Бангкок 3 июля 1943 г. с государственным визитом самого премьер-министра Тодзио. Если китайскую буржуазию хотели купить, передав ей собственность иностранных фирм, то военно-бюрократическому режиму Таиланда, уже расширившему свою территорию за счет Французского Индокитая, предложили новые земли: два шанских княжества Бирмы, Чёнгтун и Мёнг, и четыре северомалайских штата — Кедах, Келантан, Тренгану и Перлис. Жертва со стороны Японии была невелика, так как эти области были экономически слабо развиты и стратегического значения для Японии не имели, зато Таиланд, как казалось японцам, должен был еще сильнее желать победы Японии в войне и делать все, чтобы помочь этой победе. В ином случае Таиланд не только немедленно терял все приобретения, но и рисковал утратить собственные территории.

Именно опасения потерять слишком много в случае упорного следования за Японией заставили правящие круги Таиланда уже в 1943 г. начать сомневаться, правильно ли они выбрали союзника в войне и не пора ли поменять фронт. Проводив почетного гостя, Пибун Сонграм стал еще активнее налаживать связи с антияпонскими силами; более того, он даже ухитрился собственной властью укрыть от японцев американских разведчиков, высадившихся в Таиланде. Как-то он сказал своему адъютанту: «Хорошо бы узнать, кто проиграет эту войну. Это и будут наши враги». Когда он говорил эти слова, сомнений у него почти не оставалось. Во всяком случае, уже в октябре 1943 г. Пибун сделал министром иностранных дел адмирала Тамронга, чьи прозападные симпатии не были секретом. Более того, когда в июле 1944 г. прежде послушная Национальная ассамблея вдруг ожила и предложила ему уйти в отставку, диктатор Таиланда сделал это без промедления.

Еще до визита Тодзио в Таиланд начались переговоры о предоставлении независимости Бирме. В марте 1943 г. бирманские лидеры были приглашены в Токио. Подбор гостей был не случаен: с одной стороны, отправились Ба Мо и его помощник, старый знакомый Судзуки д-р Теин Маун, с другой — Такин Мья и Аун Сан, который в администрацию Ба Мо не входил, но контроль над армией и такинами сохранял. Гостей чествовали, наградили орденами Восходящего солнца (Ба Мо — высшей степенью, его спутников — степенями пониже), затем Тодзио объявил Ба Мо «сильной личностью», на которой зиждется военное сотрудничество Японии и Бирмы. Нетрудно понять, что Ба Мо вернулся из Японии в приподнятом настроении. Неизвестно, как и когда кончится война, неизвестно, уйдут ли японцы, — но сам он в течение ближайших месяцев наконец-то станет президентом независимой Бирмы. Главным теперь было доказать Японии, что он остается единственным настоящим государственным деятелем в Бирме и что ему следует полностью доверять. Немедленно по возвращении Ба Мо объявил о своей программе создания «четырех армий»: «армии крови» — вооруженных сил, «армии круга» гражданской службы, «армии руководства» — партии «Добама-Синьета асиайон» и «армии пота» — трудовых отрядов. Все эти «армии» в той или иной форме существовали и раньше, и последняя из них была даже весьма непопулярна. И как бы впоследствии в своих мемуарах Ба Мо ни доказывал, что в то время он уже был настроен антияпонски и понимал, чем все это кончится, можно предположить, что на самом деле честолюбие Ба Мо было основной движущей силой его деятельности.

8 мая 1943 г. была сформирована Комиссия по подготовке независимости, которая должна была разработать декларацию независимости и договор о сотрудничестве с Японией. В комиссию удалось привлечь видных общественных деятелей Бирмы, в том числе таких, как знаменитый писатель Такин Кодо Хмайн. В комиссию вошел и Такин Ну, но большинство ее членов были либо известными адвокатами, либо промышленниками. По свидетельству членов комиссии, тексты декларации и договора были составлены японским председателем комиссии полковником Исамирой и его же перу принадлежало дополнительное секретное соглашение, по которому Бирма обязывалась отдавать все усилия победе Японии в войне. Любое действие правительства Бирмы, которое мешало военным усилиям японцев, могло быть отменено военным командованием — такое ограничение независимости превращало ее в фикцию.

1 августа 1943 г. была провозглашена независимость Бирмы. На торжествах по этому поводу присутствовали первый японский посол в Бирме и зарубежные гости, в том числе С. Ч. Бос. Вскоре был опубликован договор о сотрудничестве с Японией и объявлена война США и Англии.

Хотя кандидатура Ба Мо была официально утверждена в Токио и его избрание (вернее, назначение) главой государства не вызывало сомнений, без попыток помешать ему занять этот пост все же не обошлось. Правые такины Тун О и Ба Сейн потребовали, чтобы в стране была восстановлена монархия и во главе был поставлен кто-либо из родственников последнего правителя. Опасаясь, что эти призывы найдут отклик у крестьян, в среде которых монархические тенденции еще были живы, Ба Мо обратился за помощью к японцам, и те без шума арестовали смутьянов и вывезли их в Малайю. Общественности же было объявлено, что оппозиционеры получили посольские посты в Китае и Маньчжоу-Го и отправились для исполнения своих обязанностей. Кстати, этот эпизод лишний раз говорит о том, насколько фиктивной была независимость, если можно было направить фиктивных послов в фиктивные государства и даже посылать им потом инструкции и указания из фиктивного министерства иностранных дел, которое возглавлял Такин Ну.

Оппозиция Ба Мо со стороны левых такинов и коммунистов, действовавших в это время единым фронтом, проявилась иначе. В те дни, когда независимость была уже на пороге, Такин Мья, Такин Ну и Такин Тан Тун посетили будущего президента и заявили: «Мы выполнили обязательство поддержать вас в меру наших сил, однако вы забыли о нашем условии: установить в стране коллегиальную диктатуру. И если вы не согласитесь на это, мы будем вынуждены лишить вас своей поддержки». После долгой паузы Ба Мо заявил, что согласен, ибо заботится лишь о единстве в руководстве. Эти слова Ба Мо не обнадежили такинов. «Мы и не намеревались заставлять Ба Мо выполнять его обещание, — писал позднее Такин Ну, — но нашей целью было показать, насколько далеко мы можем пойти в поддержке его». В действительности за этим визитом скрывалась совершенно очевидная угроза. Не доверяя Ба Мо, такины желали показать ему, что «внутренний круг» будет проводить свою политику.

Кабинет, созданный Ба Мо, отражал расстановку сил в национально-освободительном движении Бирмы. Министром иностранных дел стал Такин Ну, обороны — Аун Сан. Кроме этих ключевых постов такины получили еще четыре министерских портфеля. Напуганные ростом их влияния, правые политики засыпали Ба Мо и «кэмпейтай» доносами, и членам правительства — такинам приходилось идти на сложнейшие интриги, чтобы спасти от полиции себя и своих сторонников. В то же время многие выражали сомнения по поводу того, следует ли такинам компрометировать себя, входя в прояпонское правительство. Некоторым искренним националистам даже казалось, что такины предали дело освобождения Бирмы, прельстившись должностями и постами. В определенной степени эта ситуация была такинам выгодна, так как обвинения в предательстве поддерживали доверие к ним со стороны японцев.

В действительности занятие левыми такинами ключевых постов в правительстве позволило им поставить дело антияпонского сопротивления на «государственную ногу». Аун Сан получил возможность укреплять армию и готовить вооруженное восстание, Такин Тан Тун и Такин Мья вели работу по созданию крестьянских и рабочих организаций. Следует отметить, что министерство сельского хозяйства, руководимое Такином Тан Туном, смогло даже в условиях японской оккупации вдвое уменьшить арендную плату за землю, была организована выдача кредитов крестьянам, началось перераспределение земли.

Конечно, эффект преобразований ограничивался тем, что Бирма оставалась оккупированной страной и японские советники постоянно вмешивались в деятельность правительства. Тем не менее это правительство нельзя было однозначно назвать марионеточным. Обязанности в нем были четко разделены: Ба Мо купался в лучах славы вождя нации и в то же время занимался урегулированием сложных отношений с японцами, остальные члены кабинета по мере сил исполняли свои функции, причем левые такины подчинялись не японцам и Ба Мо, а «внутреннему кругу». Ба Мо знал об этом, но не ставил в известность оккупантов. И не будет преувеличением сказать, что правительство могло существовать лишь потому, что его возглавлял именно Ба Мо, устраивавший, хотя и по разным причинам, как такинов, так и японцев и правых политиков.

Одной из принципиальных установок Ба Мо в то время было полное отрицание парламентской системы либо любой иной демократической формы правления для Бирмы. Презрительные высказывания Ба Мо о парламентаризме вполне устраивали японских генералов. Конечно, можно сомневаться в его искренности, тем более что после войны он вернулся на парламентскую стезю. Японцам была выгодна авторитарная схема, Ба Мо она тоже была в тот момент выгодна. Поэтому он мог с чистым сердцем заявлять: «Мы возложили на себя революционную задачу... когда работа будет завершена, а опасности устранены... народ сможет вернуться к старой политической игре, если ему все еще будет хотеться, чтобы его развлекали таким образом... воля человека, работа и жертвы должны стать настоящей основой национального плана». Однако принятый Ба Мо и одобренный японцами лозунг «Одна кровь! Один голос! Одна власть!", в котором так и чудятся фашистские шествия и крики построенной по ранжиру толпы, в Бирме не укоренился, как не смогли укорениться и многочисленные организации, союзы, ассоциации, призванные окружить почетом и возвысить самого Ба Мо. Доверенным человеком президента был министр пропаганды Бандула У Сейн, известный своими мистическими настроениями, который в официальных кругах уверял своих не весьма образованных и порой легковерных слушателей, что Англия и Голландия будут обязательно разгромлены, потому что в словах England (Англия) и Netherlands (Нидерланды) есть слог «лан», который в бирманском языке означает «толкнуть назад». Вокруг Ба Мо крутились невежественные монахи, астрологи, хироманты и даже отысканные в Мандалае потомки брахманов, некогда участвовавших в церемонии коронации бирманских монархов.

Несмотря на усилия Ба Мо оградить население страны от преследований и произвола оккупантов, основная масса бирманцев относилась к Ба Мо с недоверием, а то и с недоброжелательством. Не могли помочь ни церемонии по перевозу в Рангун «земли победы» из города Шуэбо, где в XVIII в. началась борьба за воссоединение Бирмы, ни королевские манеры, ни речи о величии страны. Не принесли Ба Мо популярности и его попытки объединить все бирманские буддийские секты в ассоциацию «Маха сангха», и создание Молодежной лиги Восточной Азии. Более того, в 1944 г., когда в Бирме была создана Антифашистская лига народной свободы (АЛНС), Молодежная лига одной из первых и в полном составе присоединилась к ней и стала одной из основных движущих сил антияпонского движения.

К концу 1943 г. в Бирме окончательно выработалась структура движения сопротивления. В него входили, с одной стороны, руководители Армии обороны Бирмы, а также находившиеся на легальном положении левые такины, коммунисты и социалисты, которые группировались вокруг правительства, с другой — подпольные группы, как руководимые бирманскими коммунистами, так и находившиеся под контролем английской и американской разведок, а также сотрудничавшие с отрядами Уингейта. Грань между последними провести зачастую было трудно, так как английская разведка поддерживала связи и с левым подпольем, хотя в основном ориентировалась на каренов, качинов и чинов — в среде этих национальных меньшинств, традиционно поставлявших пополнение в английскую колониальную армию, было немало бывших солдат.

Такины придавали большое значение выучке и дисциплине в АОБ, так как рассматривали ее не только как антияпонскую силу, но и как опору для дальнейшей антиколониальной борьбы. 16 сентября 1943 г. бирманская армия, увеличенная по случаю провозглашения независимости, была переименована в Национальную армию Бирмы (НАБ). Она состояла из восьми пехотных батальонов (в том числе каренского, что было заслугой Аун Сана и Такина Тан Туна), двух зенитных и двух саперных батальонов, а также нескольких вспомогательных подразделений.

Несмотря на то что на такинов, возглавлявших армию и входивших в правительство, все время сыпались доносы, а «кэмпейтай» и японские советники бдительно следили за настроениями в армии, положение легальных сил было куда более безопасным и спокойным, чем подпольщиков. Зная о существовании подпольных групп, японцы жестоко преследовали их, а процесс обучения конспирации и партизанским действиям был длительным, болезненным и стоил многих жертв. В 1943 г. японцы напали на след группы Такина Чжо Сейна и арестовали около ста ее членов, из которых многие погибли от пыток или были казнены. Были разгромлены также группы в Пякхоуку, Чау и Схейпхью — несколько десятков подпольщиков также попали в тюрьму, и их спасла от смерти лишь амнистия, объявленная по случаю провозглашения независимости Бирмы. Но опыт постепенно рос, и, несмотря на преследования, подпольные группы становились все активнее, хотя их деятельность в целом ограничивалась пропагандой, саботажем и обучением кадров.

В середине 1943 г., незадолго до провозглашения независимости, Аун Сан собрал у себя руководителей армии и заявил, что пора переходить к решительным действиям. Однако реакция собравшихся была отрицательной — они полагали, что обстоятельства не благоприятствуют началу действий и любое выступление грозит полным провалом. Аун Сан после некоторого колебания принял общую точку зрения. В последующие месяцы Аун Сан уделял основное внимание укреплению армии, причем не только в военном отношении — он обратил особо важное внимание на национальную проблему, понимая, что при любом осложнении обстановки она обязательно возникнет вновь и может принять даже более опасные формы, чем в первый год войны.

Подготовка армии к грядущей борьбе отнимала немало усилий и в то же время требовала серьезной конспирации. В планы «внутреннего круга» не могли быть посвящены не только рядовые члены армии, но даже ее офицеры — надзор «кэмпейтай» становился все более строгим по мере того, как ухудшалась обстановка на фронте и росли подозрения в верности бирманских войск. Это не всегда могли понять молодые бирманские офицеры, желавшие как можно скорее начать борьбу с японцами. В августе 1943 г. созрел заговор 19 офицеров, намеревавшихся в случае, если Аун Сан к ним не присоединится, арестовать его. По счастью, Аун Сан узнал о заговоре раньше, чем «кэмпейтай», и смог отговорить офицеров от самоубийственной акции. Куда опаснее для общего дела был заговор в мае 1944 г., который охватил 10 районов Бирмы. В случае неудачи восстания молодые солдаты и офицеры НАБ намеревались уйти в партизаны. Руководству армии удалось их отговорить. Обстановка в стране накалялась, и, до тех пор пока возникали все новые группы, готовые на немедленный бой, усиливалась опасность преждевременного выступления. Руководители подполья и армии все более осознавали необходимость создать в стране единую всеохватывающую организацию, которая могла бы контролировать и направлять в нужное русло активность отдельных групп. Такая организация была создана, но уже после событий, вошедших в историю войны под названием «Импхальская битва».

Сражение, определившее дальнейший ход кампании в Бирме, исподволь готовилось обеими сторонами, причем каждая из них рассчитывала нанести удар первой, используя благоприятные условия сухого периода начала 1944 г. Обе стороны ставили перед собой ограниченные цели. Японцы надеялись прорваться в долины Ассама, с тем чтобы нарушить коммуникации англичан, захватить их базы и обезопасить себя от их наступления, а также прервать снабжение Китая. Вопрос о «марше на Дели», судя по имеющимся сведениям, всерьез не рассматривался никем, кроме штаба Индийской национальной армии С. Ч. Боса. Бос был глубоко убежден, что, как только ведомые им войска вступят на территорию Индии, там тут же начнется всеобщее восстание. Поэтому он настаивал на включении в операцию по овладению Ассамом своих частей, набранных в Сингапуре, и в Токио согласились на это ради пропагандистского эффекта по настоянию командующего японскими войсками в Бирме генерала Мутагучи.

Английский Генеральный штаб, отказавшийся от ранее запланированной высадки десанта на Суматре, собирался ограничиться зимой 1944 г. локальными операциями в Араканe и Северной Бирме с надеждой открыть путь в Китай, причем большое значение придавалось деятельности отрядов Уингейта, который после успеха на конференции в Квебеке считал, что вся армия должна обслуживать его партизан. Возможность японского наступления не учитывалась в планах англичан до самого последнего момента — в Лондоне полагали, что японцы предпочтут оборонительный вариант.

Успех оперативного плана японского командования в значительной степени зависел от того, поверят ли англичане, что основное наступление японцы готовят в Аракане. Для этого в начале 1944 г. 28-я японская армия должна была начать отвлекающие действия в Аракане (операция «Ха-Го"), угрожая Бенгалии. После того как командующий английскими войсками в Восточной Индии генерал Слим перебросит в Аракан все свои резервы, начнется наступление 15-й армии на севере (операция «У-Го"), которое должно быть неожиданным и лишить Слима, оставшегося без резервов, свободы маневра.

Возможности 14-й армии генерала Слима и в самом деле были весьма ограниченны. Так как Индийский театр войны рассматривался в Лондоне на зиму 1944 г. как второстепенный, то ни подкреплений, ни вооружения Слим не получил. В то же время в штабе Слима постепенно начали накапливаться сведения о том, что японцы замышляют что-то серьезное. В январе 1944 г. чиндиты захватили у Чиндуина японского пленного из 15-й дивизии, которая должна была находиться в Таиланде, но которую, как оказалось, спешно перебрасывают в Западную Бирму. Стало известно, что штаб 28-й японской армии перебазирован в Аракан. Это встревожило и Слима, и Маунтбеттена. Однако отказываться от подготовки к наступлению Слим не стал. Он полагал, что в случае японского вторжения в Ассам англичане должны отступить с перевалов и встретить японские войска на линии Импхал — Кохима. Там, на открытой местности, Слим имел возможность использовать преимущество в танках и авиации, а японцы с их тактикой инфильтрации и умением действовать в джунглях лишались своих преимуществ. Кроме того, с каждым километром, отделявшим японские войска от баз в Бирме, их линии снабжения растягивались, и поддерживать наступление по горным тропам становилось все труднее. Если же англичане продержатся до начала муссона, то японская армия вообще будет отрезана от своих баз. Слим надеялся также, что чиндиты Уинтейта смогут блокировать японские базы и перерезать линии снабжения в тылу японских войск. Правда, для начала надо было хоть как-то обуздать мегаломанию Уингейта, который требовал передачи в его распоряжение все новых войск и самолетов. Возможная польза от его партизан сводилась на нет трудностями по снабжению и транспортировке этих частей. Оставался открытым и другой вопрос: сможет ли Стилуэлл уговорить Чан Кайши начать продвижение к Мьичине, чтобы ударить японцам в тыл?

Наступления японцев в Аракане можно было ждать в любую минуту, и все же оно застало 6-ю и 7-ю дивизии англичан врасплох. На первых порах привычная японская тактика инфильтрации принесла успех. Однако вскоре выяснилось, что за прошедший год англичане научились основам войны в джунглях и японцам приходится иметь дело совсем с иным противником, к тому же имеющим превосходство в воздухе. Командующего японским наступлением генерала Ханайя, как это ни парадоксально, подвел боевой опыт первой бирманской кампании, внушивший ему уверенность в том, что английские и индийские части не способны вести бои в окружении и потому неизбежно поддадутся панике. Японским частям действительно удалось окружить 7-ю дивизию, но английское командование предусмотрело такую возможность и разработало план снабжения дивизии по воздуху всем необходимым. Система снабжения пришла в действие в тот момент, как стало известно о появлении японских частей в тылу англичан. Чувствуя поддержку, солдаты и офицеры окруженной дивизии упорно сопротивлялись, а когда японские части увязли в боях, Слим бросил в сражение две свежие дивизии из резерва. Уже в феврале 1944 г. стало ясно, что молниеносное японское наступление провалилось, и генерал Ханайя приказал перейти к обороне. Английские дивизии немедленно начали контрнаступление. Сам генерал Слим считал, что именно эти бои и стали поворотным пунктом в бирманской кампании. Однако решительным поражением японцев это сражение вряд ли можно назвать ведь у них оно было отвлекающим второстепенным маневром, призванным поглотить резервы англичан и ослабить основной участок фронта у Импхала.

Ввод в бой обеих английских резервных дивизий дал японцам сигнал к началу Ассамской операции. Мутагучи был уверен, что теперь в течение ближайших недель Слиму не удастся вернуть из Аракана завязшие там войска. Понимая серьезность положения, Слим запросил поддержки у генерала Стилуэлла, а тот, не надеясь сам уговорить Чан Кайши отдать приказ о наступлении китайских войск, обратился к Маунтбеттену с просьбой подключить к этому Объединенный комитет начальников штабов. Но на следующий день случилось непредвиденное: Маунтбеттен сильно повредил глаз, напоровшись на обломанный побег бамбука, его пришлось госпитализировать, и потому его послание в Вашингтон не было направлено до 17 февраля.

В то время как в Аракан еще перебрасывались резервы английской армии, японские дивизии начали тремя перевалами продвижение от Чиндуина к западу. Они шли теми же тропами, которыми два года назад бежали англичане. Южными перевалами через Тидейн и Таму двигались 33-я и 15-я дивизии. Их целью было выйти к Импхалу с юго-востока и юго-запада и отрезать этот город — одну из основных баз снабжения английской армии — от остальной территории Индии, 31-я дивизия генерала Сато двигалась через горы от Хоумалина для того, чтобы занять Кохиму и ударить в тыл отступающим от Импхала английским войскам. После этого ассамские долины должны были открыться перед японской армией. В общей сложности в составе 15-й японской армии насчитывалось более 100 тыс. солдат, с ними шел и семитысячный индийский отряд армии Боса.

Чтобы понять, с какими трудностями был связан этот переход и как дорого пришлось заплатить за него японцам, достаточно сказать, что все боеприпасы, включая по 300 снарядов на каждое орудие, двадцатидневные рационы и все остальное, необходимое для боев, солдаты несли на себе. Семнадцать крупных орудий везли на слонах, прочее тяжелое оборудование и снаряжение тащили 3 тыс. лошадей 5 тыс. буйволов и быков, конфискованных у бирманских крестьян. Единственной надеждой на победу была внезапность, и действительно, хотя разведчики и чиндиты Уингейта сообщали о приготовлениях японцев, сам многокилометровый марш оказался незамеченным — английское командование ожидало наступления японцев не ранее 27 марта.

В дни, когда основные силы японцев приближались к горам, Слим отражал атаки... Уингейта, который продолжал утверждать, что победит Мутагучи силами чиндитов, если Слим отдаст ему авиацию. В результате, несмотря на отчаянное сопротивление Слима и его офицеров, в самый решительный момент около 10 тыс. человек и более 1 тыс. вьючных животных, не говоря о сотнях тонн оборудования, были переброшены на планерах и транспортных самолетах на базы в горах в тылу японцев для удара с тыла.

Две дивизии англичан (17-я и 20-я) в это время находились в горах, готовясь к наступлению в сторону Чиндуина. В штабе английской армии было оговорено, что, если японское наступление не начнется, эти две дивизии, составлявшие 4-й армейский корпус, будут продолжать медленное движение вперед, наведение мостов и подготовку дорог в ожидании подкреплений, которые придут из Индии и Аракана. Третья дивизия (23-я) остается в резерве. Если же будут сведения о том, что японцы крупными силами переправились через Чиндуин, обе дивизии должны немедленно отступать, заманивая противника на открытую долину за Импхалом. Однако из-за ошибок разведки и штабов японские войска 7 марта незамеченными перешли Чиндуин и, пока дивизии 4-го корпуса ожидали приказа отступить, а английский штаб, убежденный, что японцы еще не начали наступления, такого приказа не давал, начали окружать растянувшиеся по горным вершинам и перевалам части. Лишь 13 марта приказ об отступлении был получен, но к этому времени японцы уже успели поставить ряд заслонов в тылу 17-й дивизии. 15 марта дивизия уже начала сражаться в окружении. Попытки пробить кольцо окружения с помощью полков 23-й дивизии — единственного резерва Слима на этом направлении — долгое время не приносили успеха. Таким образом, к 15 марта 20-я дивизия англичан с боями отступала, 17-я была в окружении, а части 23-й дивизии одна за другой бросались в бой, чтобы помочь отступающим.

Случись это сражение на год или два ранее, исход его был бы определен уже в первую неделю. Впрочем, японские генералы и сейчас были убеждены в быстрой и решительной победе. Однако 17-я дивизия не побежала и не сдалась в плен, несмотря на то что осталась в окружении в суровых горах над Чиндуином. Сказалась двухгодичная целенаправленная подготовка английских и индийских частей к боям в горных и лесных условиях. Джунгли уже не пугали солдат, а снабжение было тут же организовано по воздуху и с самого начала было лучшим, чем у японских войск. Да и действия чиндитов Уингейта, хотя их объективная польза кампании была невелика, сыграли свою роль: англичане знали, что отряды чиндитов сражаются в тылу японцев, атакуют их базы и пути сообщения, и десятки самолетов, пролетавших в японский тыл каждый день, напоминали об этом.

К тому же уже произошел естественный отбор командования английских и индийских частей. Во главе полков, дивизий и армий встали опытные офицеры и генералы, выдвинувшиеся в самые тяжелые дни поражений. Наконец, изменился сам дух войны. Англичане и их союзники понимали, что победа неизбежна, какие бы действия ни предпринимал противник. В верхах шли споры не о том, как удержать свои владения, а лишь о том, как наиболее эффективно завершить войну и как воспользоваться плодами победы. Поэтому даже когда японцы заняли Импхал, а также окружили и фактически захватили Кохиму, на судьбы не только войны в целом, но и на конкретном фронте это не повлияло. Более того, японцы, продвигаясь в долину, сыграли на руку стратегическому плану Слима и Маунтбеттена. Они давали возможности англичанам ввести в бой танки, авиацию и артиллерию, они укорачивали пути снабжения английских войск, а сами лишались возможности снабжать армию — горные тропы не справлялись с этим. Вся Импхальско-Кохимская операция японцев была еще одной авантюрой, еще одним «решительным сражением» войны, которая была уже проиграна. И как только японские дивизии завязли в изнурительных боях с англичанами у Импхала, генерал Слим и индийский штаб могли вздохнуть свободно — исход битвы не вызывал сомнений.

Даже тот факт, что японские войска превосходили противника численно, не стал решающим. Для того чтобы перебросить части из Аракана, англичанам не требовалось многонедельных переходов — существовала американская транспортная авиация, которая занималась переправкой грузов в Китай. Маунтбеттену удалось добиться того, что союзники временно уступили часть самолетов англичанам, и 7-я дивизия была переброшена из Аракана за несколько дней. И хотя неразбериха в штабах и запутанная картина боя, гремевшего на протяжении двухсоткилометрового фронта в сложнейших природных условиях, не дали возможности использовать эту дивизию лучшим образом, а заставили бросать в бой ее роты и батальоны прямо с самолетов, тем не менее наступление японцев замедлялось, превращалось в отчаянные многодневные бои за каждый дом, за каждую высотку, политую кровью тысяч солдат. Стало ясно, что до начала муссона японским войскам не выйти на просторы Ассама. А как только начнется муссон, поражение японской армии неизбежно — всякая связь с тылом будет прервана и армия останется без боеприпасов и продовольствия.

Несмотря на отчаянную стойкость японских солдат и упорство, с которым они захватывали высотки и перевалы, а потом защищали их, в действиях японских войск была явно заметна неуверенность и даже обреченность. Уже тот факт, что задачи, поставленные перед армией, были ограниченны, сковывал инициативу командиров японских частей. Что бы ни говорилось в приказах и призывах о том, что судьба Японии решается под Кохимой, это была ложь. И неудивительно, что генерал Сато, фактически овладевший Кохимой и имевший все возможности в первые дни боев кинуть часть своих сил дальше к северу, чтобы прервать снабжение Китая, так и не сделал этого, а генерал Мутагучи с упорством маньяка бросал свои части в лоб на Импхал, ни разу не проявив гибкости, столь обычной для японцев начального периода войны.

Японская армия менялась. Из жестокого и самоуверенного покорителя Вселенной она превращалась в огрызающегося, смертельно раненного зверя.

Читая сегодня воспоминания о последнем периоде Второй мировой войны и наталкиваясь на тысячи фактов массового самоубийства не только офицеров и генералов (которым это предписывалось самурайским пониманием долга), но и солдат в госпиталях, поджидавших американцев с гранатой в руке, или гражданских лиц на Сайпане или Окинаве, невольно делаешь вывод, что побудительной причиной этих самоубийств было не чувство долга или чести, а в первую очередь убежденность в том, что американцы пытают, насилуют и обязательно жестоко убивают всех японцев, попавших им в плен. Солдаты, медицинские сестры, чиновники, рабочие, торговцы могли неделями укрываться в пещерах, умирать от жажды, совершать массовые самоубийства, однако, согласно достоверным японским же свидетельствам, если они убеждались, что их не убьют, их отношение к долгу и плену коренным образом менялось. Именно безысходность положения, а также страх перед авторитетом, перед офицером, который имел право убить солдата, если тот не изъявлял готовности умереть за императора, приводили осажденных (а это феномен, характерный для последнего периода; войны и именно войны на островах, откуда некуда было отступать) к эмоциональному тупику, той границе отчаяния, за которой смерть более желанна, чем продолжение мучений и безысходности. Тут скорее напрашивается аналогия с русскими раскольниками, сжигавшими себя в скитах в обстановке массового психоза от безнадежности, а не от самоубийственных наклонностей старообрядцев.

Сочетание глубокого эффекта психологической обработки и лжи с традиционным преклонением перед авторитетом приводило к тому, что практически все операции на Тихом океане и на Филиппинах заканчивались тем, что остатки японского гарнизона, который должен был бы в интересах государства и войны продолжать сопротивление, отвлекая на себя американские войска, бросались в последнюю самоубийственную атаку и гибли до последнего человека у американских пулеметов. Американцы на определенном этапе боя уже знали о неминуемости этой формы самоубийства и были готовы к таким атакам, инициаторами которых всегда выступали кадровые офицеры, носители духа «бусидо».

Любопытно отметить, что японское командование в ряде случаев пыталось бороться с такой тенденцией, понимая, насколько она пагубна. Но джинна, выпущенного из бутылки, было трудно загнать обратно, тем более что и командующие не могли быть до конца последовательны, ибо сами оказывались рабами этого кодекса. И все-таки в тех случаях, когда альтернатива существовала и было куда отступать, японские войска практически никогда не шли на самоубийственные действия. В частности, мы не знаем о таких действиях в Бирме. Здесь японские войска, отступая, пытались пробиться к своим — в Таиланд, в Индокитай. Поэтому сражения в материковой Юго-Восточной Азии, несмотря на их упорство, всегда были менее жестокими и кровопролитными, чем на островах Тихого океана и на Филиппинах. Для этого региона скорее характерно противоречие между оторванными от действительности, грандиозными планами ставки или штаба маршала Тераути в Сайгоне и реальностью войны, в которой генералы типа командира 15-й дивизии Сато решали спасти свои войска от неминуемого разгрома и отступали, несмотря на приказ погибнуть в бою. Это не означает, что генерал Сато был нетипичным японцем, а Мутагучи или Тодзио японцами типичными или что в дивизии Сато подобрались люди без национального характера, тогда как типичные носители такового сконцентрировались на Сайпане.

Следует, конечно, признать эффективность японской военной пропаганды, которая отлично учитывала традиционность японского общества, преклонение, порой слепое, перед авторитетом, существование самурайского по происхождению профессионального офицерского корпуса, считавшего себя фактическим правителем страны и вершителем ее судеб и сознававшего свое кастовое и классовое единство. Физическое уничтожение офицерского корпуса на островах Тихого океана, в Китае и Маньчжурии в значительной степени облегчило процессы демилитаризации Японии после войны.

Пока на бирмано-индийской границе шли ожесточенные сражения, в Бирме происходила дальнейшая консолидация антияпонских сил. Окончательное решение о создании единой антифашистской организации в Бирме было принято летом 1944 г. После того как в Рангуне было достигнуто по этому вопросу соглашение между социалистами (У Ба Све и У Чжо Нейн — Народно-революционная партия), командованием армии и Такином Тан Туном, представлявшим в столице Компартию Бирмы, Аун Сан отправился в Пегу, где встретился с Такином Со и Такином Ба Хейном, которые представляли подпольные группы. Встреча происходила под охраной 4-го батальона бирманской армии. На этой встрече было окончательно утверждено название организации — Антифашистская лига народной свободы, согласован манифест Лиги и утвержден флаг: красное полотнище с белой звездой в левом верхнем углу. Красный цвет флага означал доблесть масс и единение всех людей земного шара, а пятиконечная звезда — путеводную звезду, ведущую народ к свободе и прогрессу.

В августе 1944 г. Лига была оформлена в единую организацию. Это была не партия, а антияпонский и антиимпериалистический фронт, в который вошли все левые партии Бирмы, а впоследствии и многие другие организации. Особый характер Лиги, отличавший ее от националистических организаций в большинстве других стран Юго-Восточной Азии, объясняется характером национально-освободительного движения в Бирме. Объективно этому способствовала политика японцев, сделавших помимо собственного желания все, чтобы сплотить на общей антиимпериалистической платформе общественные силы, которые в ином случае вряд ли смогли бы в столь короткий срок выработать общую платформу. Другим объективным фактором, обусловившим именно такой характер Антифашистской лиги, была реальная расстановка политических сил в стране.

Проанглийские политики, имевшие вес и влияние в Бирме до войны, либо отсиживались в Индии, либо ушли с политической арены. Правые партии, поддерживавшие Ба Мо или сделавшие ставку на японцев, были в глазах народа скомпрометированы тесным сотрудничеством с оккупантами. Левые силы с первых дней войны объявили о своем неприятии японского господства и о своем враждебном к нему отношении.

Высший совет Лиги немедленно после создания превратился в подпольное, но обладавшее фактической властью правительство страны. Ба Мо знал о его существовании, но остерегся выдать лидеров АЛНС японцам — лето 1944 г. ознаменовалось столь внушительными победами союзников, что ни у одного здравомыслящего человека больше не могло возникать сомнений, кто победит в войне.

Манифест Лиги говорил о необходимости развертывания борьбы с японским оккупационным режимом. В нем излагался план этой борьбы, включавший разрушение коммуникаций, борьбу с трудовой мобилизацией и ревизиями, убийство японских агентов и, главное, создание везде местных отделений Лиги и подготовку к национальному восстанию. В то же время манифест содержал и политическую программу АЛНС. Отмечалось, что Бирма должна стать независимой республикой, в конституции которой будут зафиксированы все демократические свободы, введено право на труд, отменена расовая и религиозная дискриминация, провозглашено национальное равенство. Собственность предателей народа должна быть конфискована.

О создании АЛНС и подготовке ею восстания англичане имели представление, однако инерция довоенных отношений с колонией вызывала в их стане немалые противоречия. Если руководство армии было готово признать существование бирманского национального сопротивления (а не только подпольной деятельности в среде горных народов) и с определенными оговорками шло на контакты с бирманскими революционерами, которые находились в Индии и представляли там бирманское сопротивление, то колониальным чиновникам в Симле все это казалось выдумкой армейской разведки. Глубокое убеждение Дорман-Смита и его окружения в том, что бирманский народ с нетерпением ждет верных англичанам бирманских политиков, сидевших в Симле, сулило в будущем серьезные неприятности британской администрации.

Согласие армейского руководства пойти на сотрудничество с Лигой было с неудовольствием встречено политиками Лондона и Дели, всегда противопоставлявшими «верных горцев» «предателям бирманцам». В результате если в 1944 г. в Бирму были сброшены для связи и координации усилий четыре группы парашютистов с рациями и была достигнута договоренность, что бирманцы пошлют в Индию несколько групп для обучения диверсионным действиям, то уже в феврале 1945 г. снабжение подпольщиков АЛНС оружием было прекращено и они получили ультиматум о беспрекословном подчинении командованию секретной «части 136». Было объявлено, что отныне оружие будет доставляться только по представлению агентов этой части и должно быть возвращено по окончании военных действий. Это решение, принятое администрацией Британской Индии, вызвало возражения в ставке Маунтбеттена. Командир «части 136» обратился к командующему с просьбой пересмотреть его, так как «усиленное партизанское движение в Бирме в огромной степени помогло бы операциям за линией вражеских войск». На основе этого доклада Маунтбеттен приказал продолжить снабжение бирманцев стрелковым оружием. Помимо всего прочего, он полагал, что и в политическом отношении антияпонское движение в тылу выгодно, так как вызывает «пробританские чувства в Бирме». Этот спор решался на самом высшем уровне — в английском кабинете министров, хотя речь шла всего о трех тысячах винтовок. Решено было, что оружие передается не Лиге, как единой организации, а лишь подпольным группам, связанным с «частью 136», и кабинет министров даже в такой момент счел возможным указать Лиге, что ее вклад в освобождение страны «не имеет большого значения».

В отношениях союзников с АЛНС проявились и противоречия между Англией с одной стороны, США и Китаем-с другой. При этом если американцы на контакты с АЛНС практически не выходили — части Стилуэлла действовали в качинских и шанских районах, где АЛНС была слаба, то китайцы не прекращали попыток наладить связи с подпольщиками, так как Чан Кайши куда более устраивала независимая Бирма, чем Бирма британская. Во время войны в Чунцине не раз бывали бирманские подпольщики и вели там переговоры о помощи. Правда, практической помощи китайцы оказать не могли. Представители бирманского сопротивления пробыли в Чунцине восемь месяцев, и им удалось даже встретиться там с Чжоу Эньлаем, прибывшим в столицу гоминьдановцев для переговоров с Чан Кайши, и передать послание китайским коммунистам от коммунистов Бирмы. Однако постоянных контактов с китайскими коммунистами налажено так и не было, да и переговоры с Гоминьданом остались только переговорами.

Таким образом, все союзники — и англичане, и американцы, и китайцы — о бирманском сопротивлении имели представление, однако существенной помощи ему по разным причинам не оказывали, зато и не смогли взять его под свой контроль. В целом для всех союзников характерно одно — глубокая недооценка масштабов и значения бирманского сопротивления.

Начало 1945 г. было отмечено усилением подготовки к восстанию. Считается, что к концу 1944 г. Лига уже имела как минимум 50 тыс. членов, не считая многочисленных подпольных групп, не учтенных Лигой. Укреплялась и армия, причем военная подготовка с согласия японцев и даже под их наблюдением (командование армии умело прикрывало антияпонскую подготовку заверениями в своем желании помочь японцам в решающей стадии борьбы с англичанами) проводилась не только в учебных центрах армии, но даже в таких организациях, как пожарные команды, отряды ПВО и т. д. К началу 1945 г. удалось охватить военной подготовкой около 10 тыс. человек.

Руководители Лиги постоянно находились в движении, идя при этом нередко на большой риск. Например, Такин Со зимой приехал в Рангун и несколько дней находился там, переодетый в форму капитана НАБ, под армейской охраной. «Кэмпейтай» все время арестовывала «подозрительных» лиц, некоторые из них знали о существовании АЛНС и о том, кто ее лидеры, но, к счастью для революционеров, никто их не выдал. В наиболее опасных случаях «внутренний круг» прибегал к поддержке Ба Мо.

В дни подготовки к восстанию Ба Мо стал проявлять серьезное беспокойство. Он не хотел антияпонского выступления прежде всего потому, что считал его обреченным на неудачу и опасался, что не сможет доказать японцам свою непричастность к действиям, которыми руководят министры его кабинета. В случае же победы восстания ему не находилось места не только во главе государства, но даже в верхнем эшелоне власти. В этих условиях Ба Мо решил пойти на тактическую хитрость и предложил Аун Сану принять «план, разработанный Босом для индийских частей: дождаться, пока японцы уйдут из Бирмы, ничего не предпринимая и продолжая сотрудничать с ними, а после этого начать восстание против англичан, рассчитывая на поддержку народа». Хотя задним числом Ба Мо утверждает, что идея «понравилась» Аун Сану, тот на самом деле даже не стал всерьез обсуждать этот бессмысленный и наивный план. Понимая, что прямым доносом он подпишет себе смертный приговор (при этом не было известно, кто скорее приведет его в исполнение — такины или сами японцы), Ба Мо решился на интригу. Он посетил командующего японскими войсками генерала Кавабату и сказал ему следующее: «Если вы пошлете наши бирманские части на фронт, вы заставите их самих осознать, что они сражаются именно против англичан и их союзников, а если среди них найдутся такие, кто не будет видеть в англичанах врагов, их можно будет сразу разоблачить. В ином случае возникает опасность того, что, концентрируя бирманские части в доступных местах, вы открываете путь для вражеских агентов, которые проникают в их ряды и ведут пропаганду». На эти слова японский генерал лишь улыбнулся и сказал весьма презрительно, что бирманские части можно занять, устраивая время от времени парады. Ба Мо был вынужден прервать беседу. Теперь ему оставалось лишь ждать дальнейших событий.

К концу войны усилились репрессии оккупантов против бирманцев. Осознавая свое поражение и понимая, что находятся в атмосфере всеобщей ненависти, японские солдаты и жандармы вымещали злобу на мирном населении. Достаточно привести два примера, которые были рассмотрены во время суда над главными японскими военными преступниками и потому стали доступны общественности, сотни подобных, возможно не меньших по масштабу, преступлений канули в Лету.

В июне 1944 г. штаб японских войск в Моулмейне был встревожен активизацией неподалеку от города партизан и заброшенных по воздуху английских «коммандос», угрожавших прервать коммуникации. Командующий 33-й дивизией послал в предгорный район карательную экспедицию в составе 3-го батальона 215-го пехотного полка. Не найдя ни партизан, ни парашютистов, каратели решили проверить большую деревню Калагон. 7 июля батальон вступил в деревню. Прикомандированные к нему для ведения допросов жандармы из «кэмпейтай» всю ночь пытали деревенских жителей, но ничего о партизанах узнать не смогли. На следующий день жители деревни были связаны группами по пять человек и отогнаны к старым колодцам на околице. У колодцев крестьян закалывали штыками и сбрасывали вниз. Когда колодцы наполнялись телами, японские солдаты утрамбовывали их, чтобы поместилось больше. В ходе этой операции погибли все мужчины деревни и многие женщины и дети — всего более 600 человек. Девушек и молодых женщин японские солдаты увели с собой, и никто их больше никогда не видел. Лишь двое из крестьян смогли выбраться из колодцев и стать впоследствии основными свидетелями на суде. Затем японский батальон сжег деревню и вернулся в Моулмейн.

В конце войны командование гарнизона на Андаманских островах пришло к выводу о необходимости «кардинально решить» продовольственную проблему, так как поставки с материка сократились. Было решено перевести на Хавелок необитаемый, заросший джунглями остров у северо-западного побережья о-ва Южный Андаман некоторое количество «лишних ртов». В это число были включены все, кто не работал на японской базе, т. е. старики, женщины и дети, а также «нежелательные элементы». Их выгнали из домов, запретив что-либо с собой брать, и погрузили на три транспорта. При подходе к острову японцы начали сталкивать «ссыльных» за борт. Более 100 человек при этом утонуло, остальные добрались до берега, где их ждала медленная смерть от голода. Высадившиеся позднее на остров английские десантники обнаружили, что в живых осталось всего 11 человек из 300 с лишним, вывезенных с Андаман. На суде после войны японский губернатор Андаман мотивировал свое решение тем, что этим он облегчал положение не только японских моряков, но и оставшихся на острове местных жителей.

Приход в Ассам весенне-летнего муссона 1944 г., как и следовало ожидать, ударил в первую очередь по японским войскам. Измученные долгими боями, лишенные припасов, оборванные и голодные японцы шли в отчаянные атаки на английские позиции, но успеха добиться не могли. Наконец, самый решительный из дивизионных командиров, генерал Сато, так и не продвинувшийся дальше Кохимы, обратился к командующему армией с просьбой разрешить остаткам его дивизии отходить. Сато планировал начать отход 30 мая, бросив все снаряжение и прикрывшись отрядами смертников, которые должны были закрыть перевалы. В последние дни перед намеченным сроком Сато в отчаянии слал радиограммы в штаб армии. «С самого Чиндуина, — гласила одна из них, — мы не получили от вас ни одного патрона, ни одного зерна риса. Мы все время подвергаемся атакам противника. Пошлите нам продовольствие самолетами. Противник все время получает пищу и боеприпасы». Наконец, вечером 30 мая Сато сообщил Мутагучи, что ему не остается иного выхода, как начать отступление. Сато был прав именно в эти дни Слим высказал уверенность в том, что англичанам удалось не только выиграть битву, но и что скоро они отрежут и полностью уничтожат завязшую в боях японскую армию. Ответ Мутагучи был короток: «Отступите пойдете под трибунал». Сато ответил также коротко: «Мы пойдем под трибунал вместе». Радио 31-й дивизии замолчало, и лишь на следующий день штаб армии в Мемьо получило от Сато последнюю телеграмму: «Оперативные способности штаба армии ниже, чем у кадетов». После этого рация была разбита, как и все, что можно было уничтожить, и дивизия начала отходить на восток. Узнав об этом, Мутагучи заявил, что Сато — предатель, сорвавший наступление, которое должно было решить исход битвы в пользу японской армии, и приказал оставшимся у него 15-й и 33-й дивизиям, командиры которых не смогли проявить такого же упрямства, как Сато, вновь наступать на Импхал. Наступление, как и следовало ожидать, провалилось, и начался тяжелый отход. Генерал Сато 27 июня, после того как перевел через Чиндуин остатки дивизии, был уволен в запас «по болезни». А еще через несколько недель был лишен командования армией и отозван Мутагучи.

Генерал Слим, несмотря на усталость английских войск, хотел как можно быстрее продолжать наступление, справедливо полагая, что неудобства и тяготы, которые нес муссон, являются неудобствами и тяготами и для японцев. Правда, передышка была необходима, так как свежих войск у Слима не было, а потери были чрезвычайно велики. При этом в боях было потеряно около 40 тыс. солдат, а в результате болезней — 82 тыс. Японцы же только в боях потеряли 65 тыс. из 115 тыс., принимавших участие в наступлении.

23 июля 1944 г. Маунтбеттен представил на рассмотрение Объединенного комитета начальников штабов два альтернативных плана дальнейших действий в Бирме. Первый из них — «Кэпитл» — предусматривал выдвижение английских войск к Чиндуину и выход весной 1945 г. к линии Мандалай — Пакхоуку на Иравади с целью дальнейшего наступления на Рангун. Второй план — «Дракула» — предлагал захват Рангуна с моря и воздуха. В этом случае армии Слима отводилась пассивная роль в Северной Бирме. В Лондоне горячо поддерживали план «Дракула», который представлялся Черчиллю и его кабинету решительным прыжком в сторону Сингапура, тогда как план «Кэпитл», предусматривавший тяжелые бои на бирманских равнинах, казался Лондону недостаточно эффектным.

Возражения Слима против плана «Дракула» основывались прежде всего на том, что «Дракулу», по английским наметкам, можно было начать лишь весной 1945 г., т. е. японские войска в Бирме получали почти год для отдыха и укрепления своих позиций. В результате, считал он, англичане упустят стратегическую инициативу, в то время как взятие Рангуна с моря само по себе не будет означать разгрома основных японских сил в Бирме. К тому же Слим по-прежнему отрицательно относился к деятельности чиндитов, которым в плане «Дракула» отводилась значительная роль. Он напоминал, что во время сражения за Импхал 11 японских батальонов смогли почти полностью блокировать 20 батальонов Уингейта, которые по плану их командира должны были разгромить тылы японской армии. Уничтожение чиндитами нескольких складов не стоило тех усилий, которые ушли на снабжение в горах 10 тыс. человек. В большинстве случаев группы чиндитов, лишенные артиллерии, забирались в труднодоступные горные леса, и, если бы не постоянная помощь бирманцев и горных народов, о чем с благодарностью вспоминают участники событий, вряд ли им удалось бы спастись от японских карательных отрядов. Однако существование чиндитов было выгодно Лондону, так как их деятельность создавала видимость непрекращающихся боевых действий в Бирме. И хотя после гибели Уингейта, разбившегося на своем самолете 25 марта, Слиму удалось поставить во главе чиндитов куда более дисциплинированного и послушного бригадира Лентена, свернуть их операции было выше сил командующего.

Добившись наконец, когда стало ясно, что англичане побеждают под Импхалом, разрешения Чан Кайши ввести в бой китайские и американские части, Стилуэлл начал в апреле 1944 г. наступление в долине Хукаун на крайнем севере Бирмы. Стилуэлл был убежден, что наступление пройдет успешно, так как в тылах 18-й японской дивизии, дислоцировавшейся в этом районе, действовали чиндиты, которые должны были блокировать подвоз боеприпасов и снаряжения японцам. Поначалу Стилуэллу действительно удалось добиться успеха: трехтысячный отряд «бродяг Меррилла», усиленный 4 тыс. китайских солдат и 600 качинскими партизанами, смог обойти по горам японские заслоны и 17 мая захватить важный аэродром в Мьичине. У Стилуэлла были основания торжествовать — первый серьезный успех на территории Бирмы был достигнут его слабыми частями, а не английскими армиями. Однако дальше начались трудности. Командиры китайских дивизий отказывались выполнять приказы Стилуэлла, каждый раз связываясь с ненавидевшим его Чан Кайши, чиндиты не оказали обещанной поддержки. В результате китайские части застряли под Мьичиной, несшей основную тяжесть боев. От отряда Меррилла оставалось чуть больше тысячи человек, но по крайней мере это была единственная часть в войске Стилуэлла, которая соглашалась подчиняться его приказам. Все лето продолжалась, по словам Слима, «плохо организованная осада Мьичины, которую штурмовали 30 тыс. китайцев, бригада чиндитов и тысяча американцев, а защищал отряд численностью чуть более 3 тыс. человек». Можно понять досаду Слима, который хотел сам использовать плоды битвы при Импхале и не желал упускать победу. К тому моменту, когда 5 августа Мьичина наконец пала, от «бродяг Меррилла» и от бригады чиндитов осталось в строю чуть более 10 % состава.

Наступление, предпринятое Стилуэллом, не встретило поддержки английского командования, которое квалифицировало его как «неразумное и никому не нужное». Для того чтобы подчеркнуть свою решимость уделить основное внимание морским операциям, Лондон приказал перевести штаб командования Юго-Восточной Азии в г. Канди на Цейлоне, куда и переехал 14 апреля Маунтбеттен. Там его застало известие о захвате аэродрома Мьичины, а на следующий день он получил язвительное послание от Черчилля: «Как получилось, что американцы блестящей победой посадили нас в лужу?"

Хотя и не весьма убедительная, победа Стилуэлла была в то же время победой Чан Кайши. Получалось, что, пока Лондон строил планы войны в Бирме, китайские войска уже освободили от японцев север страны. Таким образом, наступление Стилуэлла сыграло на руку Слиму, возражавшему против операции «Дракула», которая должна была отнять у него плоды победы под Импхалом, и напугало Лондон, начавший склоняться к тому, чтобы английские войска начали наступление на Мандалай. Но лишь 16 сентября 1944 г., когда дождливый период подходил к концу, Слим получил телеграмму от Маунтбеттена из Квебека, где проходила очередная конференция на высшем уровне, со следующими словами: «Вашей целью является освобождение всей Бирмы в возможно короткий срок». Телеграмма легализовала уже принятое Слимом решение: еще 6 августа он двинул две дивизии по следам медленно отступавших японских заслонов с целью приблизиться к Чиндуину. Однако продвижение этих дивизий было очень медленным, потому что во время муссона тропы развезло, японские заслоны отдавали каждый очередной поворот или участок тропы только после упорного боя, а главное, свирепствовали болезни. В первые же дни, например, передовая бригада одной из дивизий потеряла девять человек убитыми, 85 ранеными и 507 больными, после чего ее пришлось снять с фронта.

* * *

Главная трудность предстоящей кампании состояла в том, что, до тех пор пока Бирма была отрезана для союзников со стороны моря, все снабжение войск должно было проходить либо по воздуху, либо по тропам за Чиндуином. Реально оценивая возможности такого снабжения, Слим понимал, что не сможет ввести в Бирму больше четырех дивизий. В то же время японское командование могло, несмотря на разгром у Импхала, противопоставить англичанам шесть дивизий. Кроме того, у него оставалась возможность перебросить на север две дивизии из Аракана.

По первоначальному плану основной целью наступления англичан был Мандалай — центр Верхней Бирмы, основной узел дорог, второй по величине город страны. Наряду с наступлением на него часть английских войск должна была ударить к северу, в направлении Шуэбо, чтобы соединиться с застрявшими южнее Мьичины отрядами Стилуэлла. Однако эти планы пришлось менять на ходу в связи с изменившимися обстоятельствами.

Во-первых, длительная борьба между Стилуэллом и Чан Кайши завершилась 18 октября тем, что Рузвельт, несмотря на возражения Маршалла, отдал приказ об отозвании Стилуэлла и разделении его обязанностей между тремя другими американскими генералами. С этой минуты Слим и англичане в Индии были уверены, что китайское наступление на севере Бирмы, и без того медленное, затормозится вообще. Во-вторых, командование японскими войсками в Бирме, понимая, что англичане, выйдя на равнину, устремятся к Мандалаю, неожиданно для противника решило отвести японские части из гигантской излучины, которую образует Иравади перед Мандалаем, и не ввязываться в бои с англичанами в долине между Иравади и Чиндуином, имея за спиной двухкилометровую реку. Излучина Иравади должна была стать громадной ловушкой для английской армии, оторвавшейся от своих баз.

Однако Слим на этот раз заранее заподозрил неладное. Опасным симптомом ему показалось прежде всего то, что начиная с октября сопротивление японцев перед передовыми дивизиями англичан стало не более чем номинальным. Даже в тех случаях, когда обстоятельства благоприятствовали им, японцы предпочитали после демонстрации сопротивления отойти еще на несколько километров. Без танков и артиллерии передовые дивизии англичан спокойно двигались вперед и к середине декабря находились уже в 80 км от Иравади. Воздушная разведка и чиндиты установили, что основное движение японских войск идет не навстречу врагу, а наоборот, за Иравади, на восточном берегу которой и строится линия укреплений. Подобная информация поступила и от бирманских партизан, с которыми английская разведка вошла в контакт.

Слим понимал, что если он будет следовать разработанным планам, то добровольно введет свою армию в мешок и поставит ее под угрозу уничтожения. Поэтому, не сообщая ничего на первых порах даже своему прямому начальству, он отважился на рискованную операцию, которая в случае успеха могла значительно ускорить освобождение Бирмы, а в случае провала — серьезно ухудшить положение английских войск. Слим решил скрытно перебросить свои основные силы по долине Мьиты значительно южнее, в район Пакхоуку, к нефтяным промыслам Чау и древнему Пагану. Затем, форсировав Иравади, они должны были стремительным ударом занять Мейтхилу и, оседлав железную дорогу и шоссе Мандалай — Рангун, отрезать группировку в районе Мандалая и ударить в сторону Рангуна, тем более что крупный город Мейтхила — расположение японских штабов и складов — был не менее важен для овладения Бирмой, чем Мандалай.

Подготовка к этой операции началась в декабре 1944 г. и включала тщательно разработанные меры по введению в заблуждение японцев, включая даже организацию фальшивого штаба армии севернее Мандалая. Еще сложнее было перебросить на юг по тропам на расстояние 500 км весь 4-й корпус таким образом, чтобы он сохранил боеспособность, а японцы так и не догадались, что в тыл к ним заходит столь значительное соединение. Основная заслуга в успешном проведении этой операции принадлежала инженерным войскам, которые смогли скрытно проложить дорогу для войск, навести мосты и подготовить переправы.

За два дня до подхода 4-го корпуса к Иравади части, вышедшие в долину севернее Мандалая, начали наступление на Мандалай и в тяжелых боях отвлекли на себя значительные силы японцев. В ночь с 13 на 14 февраля дивизии, сошедшие с гор, начали форсирование Иравади в 30 км южнее Пакхоуку, на стыке японских 15-й и 28-й армий. Этот участок реки оборонялся бригадой Индийской национальной армии, которая, как только в ее расположении появились английские войска, сложила оружие. Это была последняя боевая акция армии Боса. Переправа была полной неожиданностью для японцев, и на следующий день английские войска уже захватили значительный плацдарм на левом берегу Иравади, а через две недели упорных боев с опомнившимися японскими войсками продвинулись на 120 км, захватили Мейтхилу и успешно отбивали атаки японских частей, брошенных как из Рангуна, так и из Мандалая.

В боях, начавшихся на широком фронте, части Слима имели то преимущество, что навязывали японцам инициативу и заставляли их принимать свои условия, так как вышли на оперативный простор и к тому же, перерезав Бирму пополам, нарушили коммуникации японских частей. Обладая абсолютным превосходством в авиации и используя улучшенную дорогу по долине Мьиты для переброски не только артиллерии, но и машин и танков, Слим поставил себе целью разгромить японские части в районе Мандалая и затем обратить основное внимание на Рангун. Слиму хотелось доказать своему же собственному командованию, что он может собственными силами освободить всю Бирму без помощи операции «Дракула».

Мандалай, отрезанный от основных сил и подвергавшийся ударам с севера и юга, пал 20 марта 1945 г. Одновременное продвижение английских войск в Аракане привело к освобождению Акьяба, с аэродрома которого британская авиация могла оказывать реальную поддержку британским частям, продвигавшимся к югу. Наконец, немаловажным обстоятельством, ускорившим наступление Слима на Рангун, был переход на сторону союзников Национальной армии Бирмы. Вопрос был не столько в количественном составе или вооружении бирманских войск, сколько в том, что японцы теперь были лишены даже видимости поддержки бирманцев.

 

Глава IV. Освобождение

Описанию освобождения стран Юго-Восточной Азии от японских оккупантов, которое будет вестись, как и рассказ о захвате этих стран Японией, не столько по хронологическому, сколько по географическому принципу — с запада на восток, необходимо предпослать несколько общих замечаний. Прежде всего подчеркнем, что как по расстановке политических и общественных сил накануне освобождения, так и по характеру военных действий страны этого региона можно разделить на две группы, в одну из которых войдут Бирма и Филиппины, в другую — Индонезия, страны Французского Индокитая и отчасти Малайя.

В странах первой группы боевые действия в 1944-1945 гг., как и в 1941-1942 гг., происходили интенсивно и затронули наиболее экономически развитые и населенные районы, разрушив экономику и принеся народам стран огромные страдания. И в той и в другой стране, как указывалось, национальные политические силы были достаточно развиты и имели опыт политической, в том числе парламентской, деятельности, в связи с чем японцы предприняли, особенно в 1943 г., значительные усилия для того, чтобы обеспечить себе поддержку местного населения и местных политиков. В обеих странах японцам удалось привлечь к сотрудничеству определенную часть местных националистов, хотя здесь следует отметить и существенное различие, заключающееся в том, что англичане наотрез отказались рассматривать вопрос о независимости Бирмы до конца войны и не могли дать твердых обещаний, что после войны страна эту независимость получит. Следовательно, общественное мнение Бирмы относилось к англичанам как к врагам и оккупантам, причем это отношение, за малым исключением, охватывало все слои общества. На Филиппинах же и уровень самоуправления до войны был выше, чем в Бирме, и сроки провозглашения независимости уже были назначены, причем американцы неоднократно подчеркивали, что сражаются не только за освобождение Филиппин от японцев, но и за независимость страны, которую та получит немедленно после освобождения. В английской колониальной армии не было бирманцев — англичане не доверяли им оружия, стараясь посеять рознь между основной массой населения колонии и национальными меньшинствами. Филиппины, напротив, вместе с американскими защищали и филиппинские части, сражавшиеся достаточно упорно. В Бирму японцы пришли как освободители, ибо смогли заручиться поддержкой поверивших им местных националистов; на Филиппинах мало кто воспринимал японцев в таком качестве. В результате сотрудничество с оккупантами в Бирме выглядело как патриотический шаг, а филиппинцами рассматривалось как коллаборационизм. Поэтому и сопротивление японцам началось на Филиппинах с самых первых дней их высадки и продолжалось до последнего дня войны. В Бирме же оно нарастало постепенно и достигло всенародного размаха лишь к концу 1944 г.

В Бирме все попытки английских властей посадить на прежнее место политиков, ушедших вместе с англичанами в Индию и преданно служивших им там в ожидании часа, когда смогут снова стать у руля страны, полностью провалились. Подавляющее большинство бирманцев поддерживало лидеров национально-освободительного движения, пошедших на сотрудничество с японцами исключительно в интересах освобождения родины от иноземного ига, и после изгнания оккупантов. На Филиппинах же после освобождения политиков, наиболее активно сотрудничавших с японцами, обвиняли в коллаборационизме сами филиппинцы. Сложилась парадоксальная ситуация, когда американцы защищали от суда коллаборационистов, полагая, что они, послушные японцам, будут послушны и США, и преследовали руководителей антияпонского сопротивления, казавшихся им слишком радикальными. В связи с этим даже к Осменье, проведшему все годы войны в США, американцы относились после войны весьма сдержанно, так как тот поддерживал связи с лидерами левых сил.

Общим для обеих стран первой группы было то, что их освобождение от японских войск сопровождалось немедленным вступлением в страну сильной армии старого колониального хозяина. Таким образом, временного промежутка между отступлением японцев и приходом союзников не было. Кроме того, в обеих странах освободительные патриотические силы активно участвовали в боях вместе с западными союзниками, и это позволяло последним эффективно контролировать силы сопротивления и одновременно укреплять свою власть в стране. Дальнейшие события в этих странах также имели много общего. С одной стороны, борьба за освобождение приняла в них мирные формы, и независимость, полученная Филиппинами и Бирмой в ближайшие годы, была достигнута на путях парламентаризма с сохранением важных экономических и политических позиций бывших метрополий. С другой стороны, в обеих странах оттесненные от руководства вооруженные формирования — левых сил, в первую очередь руководимые коммунистами, не примирившись с отказом национальных правительств от проведения коренных социальных преобразований и опираясь на поддержку сельской бедноты, недовольной возвратом старых порядков, начали вооруженную борьбу, сведшуюся в конечном счете к партизанской войне.

Иным был ход событии в Индонезии, странах Французского Индокитая (прежде всего во Вьетнаме) и, в определенной степени, в Малайе. Эти страны по разным причинам не получили от японцев независимости, хотя в некоторых из них национально-освободительное движение достигло высокой ступени развития и существовало подпольное антияпонское сопротивление, руководимое в основном коммунистами и другими левыми силами. Поскольку, однако, эти движения не имели государственной «вывески» и никак не были легализованы, возвратившиеся европейские колонизаторы не пожелали признать за ними права на существование. В то же время именно в этих странах произошел временной разрыв между фактической ликвидацией японского управления и приходом вооруженных сил союзников. Этот разрыв позволил созревшим в период японской оккупации силам национального сопротивления Вьетнама и Индонезии взять власть в свои руки и провозгласить независимость своих стран. Создавшаяся ситуация привела к вооруженному конфликту между национальными правительствами и европейскими державами, которые решили пойти на крайние военные меры, лишь бы не потерять своих колоний. В результате начало послевоенного периода во Вьетнаме и в Индонезии стало и началом новых войн.

Наступление англичан в Бирме и опасения, что японцы узнают о замыслах патриотов, как и угроза того, что горячие головы могут начать восстание преждевременно, заставляли спешить. 1-3 марта прошло последнее совещание руководителей бирманского национально-освободительного движения, на котором присутствовали офицеры армии, представители КПБ и НРП. Аун Сан в своей речи отметил, что революционная ситуация в стране уже сложилась и следует поднять восстание, не дожидаясь подхода англичан. Участники совещания согласились с Аун Саном. Было решено разделить всю страну на 10 военных зон и создать Высший совет АЛНС. Военным руководителем Лиги объявлялся Аун Сан, политическим комиссаром — Такин Со, ответственным за отношения с союзниками — Такин Тан Тун. Был установлен срок восстания: конец марта — первая неделя апреля. Частям НАБ, расквартированным в районе Мандалая, к которому уже подходили английские войска, было приказано перейти на сторону англичан еще раньше, однако сделать это так, чтобы данный факт показался японцам единичным исключением. Было решено, что командир этих частей майор Ба Хту, участвовавший в совещании, будет официально объявлен изменником и бунтарем. Получив такие инструкции, майор отбыл на север. Участники совещания еще не знали, что в Мейтхиле, куда также подходили англичане, уже восстал батальон майора Таун Джи.

4 марта Ба Хту провел совещание с командирами подчиненных ему подразделений, на котором было решено до 7 марта перебросить как можно больше снаряжения и припасов в джунгли и восстать не позднее утра 8 марта. Перед уходом в джунгли Ба Хту сообщил о своем решении англичанам, а также выпустил воззвание, в котором, строго следуя инструкциям, писал, что задача армии «борьба за свободу и независимость родины. Японцы этой независимости нам не дали, а принесли лишь рабство и унижение. Мы долго верили, что марионеточное правительство Ба Мо и Аун Сана защитит народ от мучений, однако оно не дало нам никакой защиты». В течение следующих дней батальоны Ба Хту оборонялись в джунглях и холмах неподалеку от Мандалая от снятых с фронта японских частей. К 24 марта связь с англичанами уже была налажена настолько, что бирманцы приняли участие во взятии Мандалая. Затем они сосредоточились в долине Чаусхе и в самом конце марта по приказу английского командования двинулись на восток, в Шанские княжества, очищая их от японских тыловых гарнизонов. Значение этого рейда было не столько военным, сколько психологическим: тот факт, что южные шанские княжества были освобождены именно бирманцами, сыграл важную роль в дальнейших событиях. Ба Хту первым из бирманских командиров получил благодарность от генерала Слима за «бесценный вклад в победу союзников». Его части были плохо вооружены, военнослужащие почти поголовно переболели малярией, а сам Ба Хту — один из наиболее выдающихся офицеров бирманской армии — не дожил до победы, скончавшись от малярии в начале июня.

Тем временем в Рангуне продолжалась подготовка к всеобщему восстанию. 9 марта была определена его точная дата — 25 марта, через несколько дней ее изменили на 2 апреля. Как ни странно, японцы не только поверили Аун Сану, что части Ба Хту взбунтовались без его ведома, но и согласились, хотя и не без колебаний, с его предложением направить на фронт основные силы бирманской армии.

17 марта на склонах холма священной пагоды Шуэдагон состоялся парад по случаю отправки на фронт частей Национальной армии Бирмы. На проводы прибыл весь японский генералитет. Над марширующими колоннами летели японские самолеты, то ли приветствуя союзников, то ли напоминая им, кому еще принадлежит власть в стране. Аун Сан выступил с речью, призывая громить врага, Ба Мо догадывался, кого имеет виду лидер АЛНС, знал он и о готовящемся восстании, однако ничего не сообщил японцам. Понимая, что дни их владычества в Бирме сочтены, Ба Мо тем не менее продолжал сотрудничать с ними. Вместе с Ба Мо в Рангуне согласились остаться два члена «внутреннего круга» — Такин Ну и Такин Мья. И было неясно, кто из такинов — те, кто уходил на фронт, или те, кто оставался с японцами, — имели больше шансов выжить в ближайшие недели.

20 марта Аун Сану, находившемуся в военном лагере в Таемьо, стало известно, что японская полиция получила сведения о готовящемся восстании и что до конца месяца во все части будут направлены специальные комиссии, которые должны провести следствие и арестовать зачинщиков. Японский план держался в полном секрете и мог удаться, если бы у Лиги не оказалось своих людей в японской полиции. В любом случае ждать до 2 апреля было слишком опасно, и Аун Сан сообщил англичанам, что начало восстания переносится на 27 марта. В этот день части НАБ заняли ключевые позиции в тылу японской армии и АЛНС выступила с объявлением войны «фашистскому правительству японских варваров». В те же дни начали боевые действия партизанские отряды компартии и НРП.

В первый период восстания бирманские войска, насчитывавшие в тот момент чуть более 10 тыс. человек, включая вспомогательные части, вели партизанские бои, нарушая тыловые коммуникации, захватывая города и деревни в ближнем тылу японцев, атакуя склады и отдельные японские подразделения. Очевидно, следует относиться скептически к отдельным сообщениям современных бирманских авторов, которые склонны преувеличивать задним числом и боевую мощь бирманской армии, и ее роль в разгроме японцев. Далеко не всегда достоверны приводимые в современных бирманских источниках и трудах данные о боях и победах. Это можно проиллюстрировать на примере зоны Бассейна: сообщается, что части НАБ провели там 32 боя, в которых 553 японца были убиты и 201 — ранен, в то время как потери бирманцев составили 18 убитых и 4 раненых. На самом деле, как ясно из самих же бирманских источников, активность НАБ в районе Бассейна была минимальной, японцы были настороже и смогли разгромить дислоцированное здесь подразделение еще до начала восстания. Впрочем, даже если бы этого не случилось, вряд ли бирманцам удалось бы нанести потери опытным японским войскам в пропорции 30:1. В то же время почти полное умолчание о бирманской армии в британских источниках и мемуарах тенденциозно и несправедливо по отношению к бирманцам. Куда больше рассказано о каренских и чинских проводниках и носильщиках на севере Бирмы или в джунглях. Эта тенденциозность объясняется прежде всего тем, что горцы всегда оставались в сознании англичан верными союзниками империи, на бирманцах же лежала печать «неблагодарной нации», которая предпочла получить из рук японцев то, в чем ей отказали англичане.

Есть и объективный фактор, способствовавший отсутствию упоминаний о действиях бирманской армии. Он состоит в том, что подавляющее большинство исторических трудов и мемуаров кончают изложение военных событий взятием Рангуна, после которого судьба кампании в Бирме была решена. Существует множество книг и статей о сражении при Импхале, о рейде на Сикайя (Сагайн) и боях под Мандалаем, об отрядах Уингейта и «мародерах Меррилла», о действиях Стилуэлла и Слима — но о том, что происходило в Бирме летом 1945 г., известно лишь из бирманских источников, в западных же трудах о них в лучшем случае говорится скороговоркой. Однако основные действия бирманской армии падают именно на самые последние месяцы войны, когда она преследовала разрозненные части японцев, освобождала населенные пункты в стороне от основного направления наступления английских войск и куда более успешно и организованно, чем в 1942 г., устанавливала свою власть на местах.

Операции, проводившиеся бирманскими частями после начала антияпонского восстания, хотя и были невелики по масштабам, нередко отличались ожесточением; к тому же в городах, которые еще оставались в руках японцев, свирепствовала «кэмпейтай». Многие сотни подпольщиков, а то и просто «подозрительных» были расстреляны и замучены в последние месяцы войны. Особенно трудные условия были в районе г. Бассейн, представляющем безлесную, густонаселенную равнину. И хотя позиции Лиги были здесь сильны — во всех деревнях действовали ее представители и были сформированы подпольные советы, в военном отношении бирманская армия была здесь представлена лишь 4-м каренским учебным батальоном, который к тому же не получил приказа о переносе срока выступления и ждал 2 апреля, чтобы восстать. 28 марта японцы окружили ничего не подозревавший батальон и разоружили его; вырваться удалось лишь небольшой группе во главе с командиром батальона. Немедленно после разоружения батальона японские власти произвели аресты всех руководителей местных организаций АЛНС. Их не довели до тюрьмы и перекололи штыками. Тех, кого арестовали позже, расстреляли в конце апреля, а их тела сбросили в колодец.

Жестоко расправились японцы и с теми солдатами, которые не успели, когда был получен приказ о переносе срока восстания, уйти из г. Пегу (4-я зона), так как были в увольнении или больны. Всех их на следующий день японцы схватили и подвергли пыткам, после чего более 50 человек расстреляли. В конце апреля на этом направлении бирманская армия участвовала в тяжелых боях, так как через район Пегу откатывались остатки японской 28-й армии, прорывавшиеся на восточный берег Ситауна.

Нелегким было положение в Тенассериме (5-я зона), где не было регулярных частей бирманской армии, причем и послать их туда не представлялось возможным. Для координации действий НАБ и партизан Тенассерима в этот район еще 21 марта была направлена на двух парусниках группа солдат и офицеров во главе с назначенным командующим зоной капитаном Тин Туном. Неподалеку от Моулмейна к ней присоединились два английских разведчика. Однако до места назначения отряд добраться не смог. Когда парусники пристали к одной из деревень в Северном Тенассериме, местный староста донес об этом японцам, отряд был окружен и взят в плен, всех партизан расстреляли. Лишь Тин Туну удалось бежать, связаться с партизанами и продолжить сопротивление. К концу войны в отрядах Тин Туна насчитывалось около 500 человек.

В дельте Иравади дислоцировался пехотный полк майора Тин Пе, который координировал действия с партизанскими отрядами, руководимыми коммунистами. В то время Такином Со была уже издана инструкция, по которой помимо изгнания японцев основной целью отряда объявлялся тайный сбор оружия, которое, как отмечалось, пригодится для борьбы с англичанами. В инструкции также предписывалось не рисковать, беречь силы, дать возможность англичанам и японцам истощить друг друга в борьбе, а в случае опасности отступать в горы и ждать приказа о начале восстания против англичан.

Значительного размаха достигло восстание в 6-й зоне (Мейтхила — Яметин Таунгу), где уже 28 февраля восстал батальон под командованием майора Таун Джи. Японские советники были перебиты, и батальон ушел в джунгли, соединившись с партизанами. В этих районах происходили сильные бои с прорывавшимися на восток японцами, и численность бирманских войск все время росла — после того как они соединились с англичанами, партизаны и армейские подразделения были сведены в три батальона.

В районе же Таунгу, который был важнейшим центром коммуникаций и пунктом, где японцы надеялись перегруппироваться, чтобы организовать новую линию обороны, решающая роль принадлежала не армии, а партизанам. Войскам Слима было необходимо взять Таунгу до того, как японцы там укрепятся, и в том, что англичане смогли это сделать, большая заслуга бирманских партизан, полностью дезорганизовавших японские тылы. В результате 5-я танковая дивизия англичан смогла прорваться к городу и взять его без значительного сопротивления. В тех же районах действовали каренские партизанские отряды, однако в современных бирманских источниках об их действиях почти ничего не говорится, хотя англичане утверждают, что в каренских отрядах насчитывалось 12 тыс. бойцов.

Для боев в 7-й зоне (Магуэ — Таемьо) характерно то, что здесь в прочесывании гор Пегу участвовали не только бирманцы и англичане, но и присоединившиеся к ним подразделения Индийской национальной армии, которые к этому времени сдавались англичанам при первой возможности. Командующий ИНА Бос также понимал, что его ставка на японцев оказалась неоправданной, однако полагал, что самому ему пути назад нет. Тем не менее он отказался в апреле 1945 г. бросить свои войска на подавление восстания бирманской армии. Когда 18 мая 1945 г. ИНА капитулировала, Боса с армией уже не было — 24 апреля он уехал в Бангкок, а 18 августа погиб по пути в Японию.

В самом Рангуне (8-я зона) и его окрестностях восстали бойцы зенитной батареи, курсанты военного училища в Мингаладоуне, вспомогательные части всего около батальона; в городе действовали также нелегально подготовленные и вооруженные группы пожарной охраны.

В то время как бирманские войска вели бои на коммуникациях противника и уничтожали его гарнизоны, 14-я армия Слима стремилась к Рангуну. Наступление шло наперегонки с муссоном, который уже в апреле мог обрушиться на Нижнюю Бирму и сделать грунтовые дороги непроходимыми для танков и машин, а также свести на нет преимущество англичан в авиации. Поэтому 28 марта был отдан приказ «захватить Рангун любой ценой и как можно скорее, до наступления муссона». Что касается японских 15-й и 33-й армий, старавшихся удержать хотя бы подобие общего фронта, то муссон был их последней надеждой. Поэтому японские войска оставляли на дорогах заслоны со смертниками и шли на все, лишь бы задержать до начала дождей продвижение армии Слима. Та же неслась вперед в борьбе не только с японцами и с муссоном, но и с операцией «Дракула». Несмотря на все уговоры Слима и Маунтбеттена, в Лондоне все же решили провести ее и назначили высадку в Рангуне на 2 мая. Слим понимал — если десантники возьмут Рангун, который японцы, отступавшие к востоку, не могли защищать, потому что части, оставшиеся в нем, неизбежно были бы отрезаны от Таиланда, то лавры победителей в Бирме будут отняты и у него самого, и у дивизий, сражавшихся ради этой цели весь последний год.

К середине апреля, когда до начала операции «Дракула» оставалось всего две недели, между 14-й армией и столицей Бирмы лежали еще многие мили захваченной противником территории. 20 апреля была взята Пьинмана, до Рангуна осталось 200 миль. 22 апреля был взят Таунгу — 160 миль до Рангуна. Но через три дня передовые части англичан натолкнулись на отчаянное сопротивление японцев у Пегу. 17-я дивизия англичан, в составе которой было немало ветеранов кампании 1942 г., защищавших три года назад эти же укрепления, три дня штурмовала город, но войска японцев, которым было приказано стоять насмерть, чтобы дать возможность вырваться из Рангуна остаткам его гарнизона, японским чиновникам и дельцам, не отступали. Обойдя город, Слим с отрядом танков и мотопехоты устремился дальше, но 6 мая, когда он вошел в г. Хлегу, начались муссонные ливни, и дальнейшее наступление из стремительных рывков должно было превратиться в медленное передвижение по колено в грязи. Миновав Хлегу, солдаты Слима увидели, что по дороге навстречу ползут английские танки — из Рангуна шли колонны десанта, опередившие 14-ю армию.

Престижная, но в военном отношении совершенно ненужная операция «Дракула» была запланирована в грандиозных масштабах. Достаточно сказать, что во «взятии» Рангуна 2 мая участвовала эскадра охранения, состоявшая из двух линкоров, четырех крейсеров, двух авианосцев и пяти эсминцев. Прикрывая многочисленные транспорты с десантниками, она осторожно приближалась к городу. Летчики истребителей, поднявшихся с авианосцев, подтвердили сообщения разведчиков, что в Рангуне нет ни одного японца, и сообщили в свою очередь, что на крыше тюрьмы, где содержались английские военнопленные, видна выведенная белилами приветственная надпись. Несмотря на это, батальон парашютистов был сброшен в устье р. Рангун и 2 мая началась бомбардировка города. Лишь после того как остатки порта были разрушены и в городе начались пожары, под защитой сотен самолетов передовая дивизия десанта начала высаживаться на набережной.

Вопрос о том, кто освободил Рангун, дебатируется до сих пор. Организаторы операции «Дракула», хотя и несколько обескураженные тем, что японцев найти в Рангуне не удалось, тем не менее на формальных основаниях выдвигали себя в освободители бирманской столицы. Сторонники Слима в ответ на это заявляли, что еще за два дня до высадки десанта истребитель из частей Слима опустился на аэродроме Мингаладоун. Пилот узнал, что город оставлен врагом, на попутной повозке доехал до города, заглянул в тюрьму, где были военнопленные, и даже привез Слиму подаренную ему военнопленными записку, которую за два дня до того приколол к открытым воротам тюрьмы ее японский начальник: «Настоящим удостоверяется, что вы имеете право покинуть эту территорию по своему желанию». И ни в официальной британской истории войны, ни в воспоминаниях ее участников не принимается во внимание, что, как только японцы покинули Рангун, власть в нем перешла к представителям АЛНС и вышедшим из подполья группам. Из японских и бирманских источников известно, что эвакуация японцев из Рангуна началась 27 апреля, а к 29 апреля в городе оставался лишь батальон Индийской национальной армии и подрывники. Узнав об этом, бирманское командование зоны вошло в контакт с индийцами, чтобы те впустили в город части НАБ. А так как к тому времени существовала договоренность между Аун Саном и Босом, что бирманская и индийская армии воевать не будут, то индийский отряд согласился на вход в город бирманских частей, которыми командовал Бо Не Вин, хотя и отказался разоружиться, заявив, что сдаст оружие только англичанам. В результате 1 мая Рангун уже контролировался частями бирманской армии. Им удалось сорвать попытки японцев взорвать порт. Правда, так как значительных бирманских сил в этом районе не было, контроль бирманцев над столицей был лишь номинальным. Тем не менее остается фактом, что английский десант, высадившийся в оставленном японцами городе, увидел на улицах красные с белой звездой флаги АЛНС.

6 мая командующий зоной Бо Не Вин провел в Рангуне переговоры с командиром 26-й индийской дивизии британской армии. В результате этих переговоров бирманские части в столице получили как бы официальный статус — интендантство согласилось выдать им английскую форму, однако при условии, что в черте города они не будут носить оружия. Бирманцы согласились на это — они знали, что в городе, лишенном администрации, начались грабежи и бандитские налеты, и англичане, стараясь навести порядок, арестовывали всех, кого ловили с оружием. Таким образом, компромисс, заключенный Не Вином с англичанами, бы направлен на то, чтобы исключить недоразумения.

Генерал Слим, лишенный возможности торжественно поднять британский флаг над Секретариатом в Рангуне, был через два дня после того, как он все же вступил в город, отстранен от должности по инициативе ревниво следившего за его успехами командования в Дели. Правда, через несколько дней он был призван обратно: его незаслуженная отставка (под предлогом поправки ослабшего здоровья) вызвала возмущение даже в Лондоне. Слима не только вернули в Бирму, но и назначили на место генерала, сместившего его, — командующим сухопутными силами в Юго-Восточной Азии, и в этой должности ему пришлось участвовать в ликвидации последних очагов сопротивления японцев в Бирме и принимать их капитуляцию в Сингапуре.

Следует отметить, что характерное для всего периода изгнания японских войск из Бирмы сотрудничество англичан с бирманцами стало возможным в первую очередь потому, что командование 14-й армии (точнее, сам генерал Слим) сознательно пошло на установление контактов с Лигой. Относясь к той разумно мыслящей категории английских военных, которые были готовы признать право Бирмы на независимость, и понимая, сколь важна помощь бирманских войск, Слим предпочел занять позицию, отличающуюся от позиции колониального чиновничества. Уже 21 апреля агенты «части 136» во время очередной встречи с Аун Саном, который не прерывал связи с английскими разведчиками, предложили бирманскому командующему встретиться с генералом Слимом. Однако Аун Сан не мог сразу отправиться на рандеву из-за военной обстановки. Для бирманской армии это были самые трудные дни: японский фронт у Иравади распадался, и тысячи японских солдат поспешно отступали на восток через районы, где укрепились части НАБ. Бои, как вспоминают участники событий, шли ежедневно, и Аун Сан не знал, где он проведет следующую ночь.

Только в середине мая, уже после падения Рангуна, Аун Сан смог прибыть в Аланмьо (Аунлан), а оттуда на английском самолете перелетел в Мейтхилу, в ставку Слима. Когда Слим вышел к дверям штаба, чтобы встретить бирманского лидера, он заметил смятение среди штабистов: по двору, прижимая рукой к бедру саблю, шагал молодой японский генерал (бирманская армия была одета в японскую форму, несколько иными были лишь знаки различия). Лицо генерала было невозмутимым, но, как вспоминает Слим, в любой момент могло озариться умом и юмором. Аун Сан в ходе беседы с английским командующим отрекомендовался представителем Временного правительства Бирмы и потому просил рассматривать его как союзника, который не намерен подчиняться английским приказам. Слим признает в своих мемуарах, что он тут же прибегнул к шантажу, заявив, что для англичан Аун Сан — британский подданный, который воевал с оружием в руках против своего короля, поэтому нет никаких гарантий, что его не прикажут арестовать как бунтовщика и предателя. Аун Сан реагировал на угрозы спокойно, а на вопрос Слима, почему же он так хочет отделаться от англичан, ответил, что ровным счетом ничего против них не имеет, как ничего не имеет против японцев и любых других иностранцев, однако не желает, чтобы они правили его страной.

Вождь бирманцев произвел на британского генерала яркое впечатление, и Слим не раз после этого подчеркивал свое убеждение в искренности и честности командующего бирманской армией. В то же время Слим был убежден в своей силе нужно было быть слепцом, чтобы попытаться сопротивляться дивизиям, прошедшим сражения у Импхала и штурм Мандалая. Аун Сан также понимал это. Ситуация повторялась: как и три года назад, главным для бирманцев сейчас было сохранить армию и политическую организацию, в то время как любые поспешные действия могли лишь повредить общему делу. Неудивительно, что после встречи с английским командующим Аун Сан вернулся в свой штаб подавленным и задумчивым. Он сказал молодым офицерам, окружившим его, что борьба за свободу далеко еще не завершена и самое трудное — впереди.

На следующий день после встречи Аун Сана и Слима английское правительство опубликовало Белую книгу по Бирме. 1 июня палата общин обсуждала этот документ, при чтении которого становилось ясно, что война ничему не научила правительство Великобритании.

Белая книга предусматривала, что после войны и ликвидации военной администрации, которая была установлена армией, к власти придет английский губернатор, которому на правах совещательного органа будет помогать Исполнительный совет. Губернаторское правление для Бирмы предусматривалось до конца 1948 г. Лишь после этого наступит период подготовки к «полному самоуправлению в пределах Британской империи». Здесь уже сроков не устанавливалось, и о том, когда наступит это самоуправление «в рамках», никому, даже авторам документа, не было известно. В экономической части программа также была совершенно неприемлема для бирманцев, ибо собственниками земли объявлялись те, кто владел ею до декабря 1941 г. и кто уже грузил чемоданы в Индии, готовясь к возвращению в Бирму.

Вряд ли можно было придумать документ, более оторванный от жизни и написанный как бы специально для того, чтобы колеблющиеся слои бирманского общества устремились к АЛНС. Появление Белой книги и политика военной администрации способствовали также росту влияния Компартии Бирмы, особенно в сельской местности. Программа коммунистов, требовавших передачи земли тем, кто ее обрабатывает, давала крестьянам лозунг, в котором они нуждались.

В своем заявлении, опубликованном одновременно с Белой книгой, Лига отмечала, что «нельзя отбросить народ назад к духовному и политическому уровню 1941 г. «...» Тот, кто думает, что все, чего хочет Бирма в 1945 г., сводится к снабжению ее продовольствием, одеждой и материалами для восстановительных целей, допустит огромную ошибку... Бирма хочет одного — стать полностью независимой — ни больше ни меньше».

Пока гражданские политики в Симле и Лондоне занимались составлением планов послевоенного устройства Бирмы, военные спорили, что делать с бирманской армией. Маунтбеттен настаивал на том, чтобы она сохранилась как боевая единица до конца войны, ибо ее помощь в освобождении Бирмы неоценима. 22 мая начальники военных штабов Англии согласились с его мнением, однако указали, что использование бирманской армии в военных операциях допустимо лишь под английским руководством и контролем, а после окончания войны армия должна быть разоружена, хотя и возможно включение какой-то ее части в будущие вооруженные силы колониальной Бирмы.

Не отказываясь в принципе от того, чтобы распустить после окончания войны армию, выросшую к лету до 25 тыс. человек, бирманские лидеры пока ничего для этого не делали и в то же время использовали присутствие ее частей в тылу для формирования там органов власти, контролируемых АЛНС. Стремясь к легализации армии, ее командование добилось того, что 15 июня в торжественном параде по случаю освобождения Рангуна участвовал батальон Бо Не Вина, одетый в новенькую английскую форму.

В июне в Рангунском порту появился крейсер «Кэмберленд», на борту которого находился британский губернатор Дорман-Смит в сопровождении колониальных чиновников и верных бирманских политиков. Он вернулся в страну, которой еще не управлял, так как военная администрация не желала пока передавать власть гражданскому губернатору. Тем не менее 20 июня Дорман-Смит собрал на борту крейсера бирманских лидеров, которых он считал представляющими национальное руководство страны. Лишь два из них принадлежали к Лиге — Аун Сан и Такин Тан Тун, остальные были правыми проанглийскими политиками или бывшими чиновниками колониальной администрации. Беседуя с бирманцами, Дорман-Смит произнес много слов о восстановлении Бирмы и ее социальном прогрессе, но ни одного о независимости. Правые политики были удовлетворены. Аун Сан и Такин Тан Тун, вежливо попрощавшись с губернатором, ушли, понимая, что никаких надежд на добровольное сотрудничество с Лондоном нет и с укреплением английской власти борьба будет становиться все ожесточеннее. Следовательно, надо было спешить скорее устанавливать власть на местах, укреплять армию, запасать оружие и готовить кадры на случай, если придется уходить в подполье.

В создавшейся ситуации бирманские лидеры предпочитали иметь дело с военным командованием, в первую очередь с Маунтбеттеном, который, будучи патриотом Британской империи, имел в то же время куда более трезвый взгляд на вещи, чем оторванные от жизни гражданские администраторы и лондонские министры. В частности, вот что писал мудрый Маунтбеттен в те дни в Лондон: «Хотя генерал-майор Аун Сан виновен в измене, так как сотрудничал с японцами, он относится к тем людям, чьи политические убеждения привели их к заключению, что истинные интересы их страны лежат в том, чтобы заставить японцев дать ей политическую свободу. Бирманцы были обмануты, и их современное поведение доказывает, что они осознают свою ошибку... Раз уж эти бирманцы стали национальными героями (а те, кто сражается с японскими оккупационными войсками, также ими станут), нам следует отнять у них инициативу, создав ситуацию, в которой они будут национальными героями, потому что сражались на стороне англичан, а не против них. В то же время я убежден, что любая политика, которая будет направлена на подавление движения сопротивления силой, будет иметь роковое воздействие на гражданское переустройство страны..."

23 июля, продолжая нажим на Лигу, английское командование провело решение о переименовании Национальной армии Бирмы в «Патриотические бирманские силы», как бы низводя ее этим до уровня нерегулярных формирований. Под таким названием бирманская армия в конце июля — начале августа принимала участие в последних крупных боях на территории Бирмы, закончившихся разгромом японской группировки у р. Ситаун. После этого остатки японских войск, почти не оказывая сопротивления, откатывались на восток, и функции бирманских отрядов ограничивались выслеживанием и обезвреживанием отдельных групп японских солдат, которые старались укрыться в горах и лесах на восточной границе Бирмы. Британские войска к этому времени надежно контролировали все крупные города Бирмы, а их превосходство над бирманской армией было настолько значительным, что воспрепятствовать процессу постепенного оттеснения бирманцев от руководства страной и возвращения к довоенной колониальной структуре вооруженным путем было невозможно. Перспективы общенационального восстания против английского правления также были маловероятны — за четыре года войны народ настолько устал и так мечтал о мире, что руководителям Лиги следовало искать политические пути к независимости.

В первой половине августа Аун Сан собрал в Рангуне командующих военными зонами. Целью его было ознакомиться с положением на местах и выработать общую платформу на предстоявшей сессии Высшего совета АЛНС. На заседания сессии, проходившие 16-18 августа, были приглашены представители всех крупнейших партий страны, включая и те, что не входили в Лигу. Сессия приняла резолюцию, в которой говорилось, что народ Бирмы «находится в долгу у народов и армий Советского Союза, США, Англии и Китая». Но теперь, когда война завершается, «демократический мир должен признать право бирманского народа на свободу, так как именно на этих принципах строится Организация Объединенных Наций... народы мира полностью едины в том, чтобы предпринять решительные меры для создания свободной Бирмы в свободном мире». После окончания сессии в Рангуне состоялся крупнейший в истории страны митинг, продемонстрировавший врагам и скептикам силу АЛНС.

С этого момента Аун Сан решил отойти от командования армией, сохранить которую как крупную боевую силу все равно не было возможности, и вернуться к политической деятельности. Английское командование через посредство лорда Маунтбеттена, с которым в начале сентября Аун Сан вел в Канди переговоры относительно свертывания вооруженных сил Бирмы, предложило бирманскому лидеру пост заместителя главного инспектора колониальной армии в чине бригадира с обещанием дальнейшей карьеры в рядах британских вооруженных сил. Однако ничто не могло заставить Аун Сана отказаться от принятого решения. Согласившись на требования англичан о сокращении армии и переводе ее под командование английских офицеров, Аун Сан занялся укреплением Лиги и созданием Народной добровольческой организации (НДО) — полувоенной организации, которая объединила ветеранов антияпонской войны, не включенных в колониальную армию и рассчитывавших в случае нужды на оружие, спрятанное во время боевых действий. Однако основной упор с момента окончания войны Лига сделала на политическую деятельность, и этот курс оказался правильным. Добившись выборов в Учредительное собрание, АЛНС завоевала в нем почти все места и получила право сформировать Временное правительство Бирмы. Несмотря на убийство в 1947 г. правыми авантюристами Аун Сана, Такина Мья и ряда других лидеров национально-освободительного движения и выход из единого фронта Коммунистической партии, Бирма добилась независимости, которая была формально провозглашена 4 января 1948 г.

Послесловием к описанию событий 1945 г. в Бирме может послужить рассказ о судьбе остатков правительства Ба Мо. После бегства из Рангуна небольшой караван автомашин несколько дней пробивался сквозь заторы на узких дорогах на восток, к Ситауну. Не раз приходилось спасаться в канавах от бомбежек и подолгу задерживаться на железнодорожных станциях в тщетной надежде на поезд, который довез бы членов правительства и их семьи до казавшегося спасительным Моулмейна. Вскоре пришлось идти пешком по шпалам, прячась от английских налетов в джунглях. Как-то переночевали в шалашах, построенных монахами местного монастыря, после того как их выгнали из монастыря японские солдаты. Вскоре удалось найти дрезину, однако проехали на ней лишь несколько миль, так как на дороге ожидала засада, устроенная бирманскими солдатами. Японская охрана смогла отбиться от нападения, доставить своих подопечных к Ситауну и переправить их на найденной моторной лодке на левый берег.

Когда измученная процессия наконец-то добралась до Моулмейна, оказалось, что этот город подвергается беспрерывным бомбежкам, и правительство в сопровождении посла Японии в Бирме перебралось в Мудоун, где и провело последующие недели. Такин Ну пытался привлечь Ба Мо к оказанию помощи бирманцам, попадавшим в руки «кэмпейтай», но даже в тех случаях, когда удавалось добиться от японцев обещания не расстреливать партизан или заложников, те потом, как правило, все равно приводили приговор в исполнение.

Последним мероприятием правительства Ба Мо стало торжественное открытие в Мудоуне монумента Независимости. Далее пути Ба Мо и его министров разошлись. Такин Ну и Такин Мья сообщили в Рангун, что правительство «независимой Бирмы» перестало существовать, и вскоре отправились обратно в столицу. А Ба Мо в тот же вечер принял японского посла, который, по словам самого диктатора, нанес ему визит, чтобы узнать его мнение о вероятной капитуляции Японии. «Без всяких колебаний я выразил мое согласие с этим решением». Двое бывших — президент и посол — сидели в одном из немногих оставшихся домиков бирманского городка и продолжали играть в высокую политику. Затем Ба Мо отправился на конечную станцию так и не завершенной «дороги смерти», под проливным дождем уселся в поезд, и тот медленно повез его в Бангкок. Ба Мо не желал думать о том, скольких жизней бирманцев, англичан, индонезийцев стоило строительство этой дороги. Он вспоминает лишь, как поезд остановился на ночь возле бирманского трудового лагеря, и рабочие (вернее, рабы) вышли утром поглядеть, как уезжает из страны их президент.

Путешествие через Таиланд, на первый взгляд гораздо меньше, чем Бирма, затронутый войной, вызвало у Ба Мо раздраженный отзыв о национальном характере тайцев, которые «имеют явный талант пережить бурю и выйти из нее с таким видом, словно бури и не было...". Дальше был бурлящий демонстрациями Сайгон. «Среди демонстрантов были вооруженные люди, которые шли в военном строю. Они были менее эмоциональными и более дисциплинированными, чем бирманцы, и это доказывало, что запас их воли и выдержки больше, чем у нас... в этой бесконечной ленте людей я увидел начало войны в Индокитае против французов, которая закончится через девять лет в Дьенбьенфу».

22 августа Ба Мо, едва не погибнув на последнем отрезке пути, так как самолет, на котором он летел, попал на глаза американскому истребителю, высадился на Тайване, где узнал, что только что при подобных обстоятельствах погиб С. Ч. Бос. Еще через день Ба Мо был в Японии. Его появление там имело определенный политический смысл в глазах тех военных, которые не смирились с поражением: ведь Ба Мо был единственным главой союзного государства, который смог и захотел прибыть в Японию в ее последний час. Дальнейшие события служат доказательством того, что японская военно-политическая машина продолжала функционировать не только в дни капитуляции, но и многие месяцы спустя. Ба Мо отвезли в небольшую деревушку в префектуре Ниигата, где поселили в деревенском монастыре под видом маньчжурского профессора, потерявшего из-за гибели при бомбежке всей его семьи дар речи и рассудок. При «профессоре» постоянно находились четыре японских офицера, которые снабжали его всем необходимым, держали в курсе событий и поддерживали связь с Токио, где давно уже правили американцы. Лишь к концу декабря 1945 г., когда Ба Мо узнал, что никто из бирманских политиков, сотрудничавших с японцами, не подвергся репрессиям английских властей, он начал настаивать на том, чтобы сдаться союзникам. По его просьбе к нему явился ответственный чиновник министерства иностранных дел Японии, который согласился с тем, чтобы Ба Мо вышел из укрытия. В начале 1946 г. Ба Мо привезли в Токио и поместили в тюрьму для военных преступников, откуда он вышел через несколько месяцев, получив разрешение вернуться в Бирму.

Отзыв Ба Мо о Таиланде и тайцах был явным преувеличением: «пережив бурю», Таиланд не смог выйти из нее невредимым. В годы войны положение Таиланда мало чем отличалось от положения «самостоятельной» Бирмы. Там были и поборы, и мобилизация в трудовые отряды. К тому же английская и американская авиация, особенно в последние месяцы войны, активно бомбила пути сообщения в стране. Были уничтожены крупнейшие железнодорожные мосты, сгорели 22 железнодорожные станции и железнодорожное сообщение практически прекратилось. Посевы риса в стране сократились на четверть, производство ненужного Японии каучука вообще прекратилось, в пять раз упала добыча металлов. Таким образом, Таиланд пришел к концу войны если не разоренным, как Бирма, то с сильно подорванной экономикой.

Пибун Сонграм, как говорилось, ушел в отставку летом 1944 г. Ведущую роль в новом правительстве занимал регент королевства Приди Паномионг, сторонник ориентации на Запад. Американские разведчики, проникавшие в Таиланд в основном из Китая, поддерживали с Приди связь. Они знали о том, что радикальные элементы в Таиланде готовят антияпонское восстание и что Приди делает все возможное, чтобы восстания не произошло. Те круги, что стояли за восстание, по его мысли (совпадавшей с точкой зрения американской разведки), не должны были чрезмерно усилиться — они были слишком левыми. В то же время Приди понимал, что его позиция уязвима. «Мне чрезвычайно трудно, — писал он в июле 1945 г. американскому резиденту, — удержать народ, и я не могу поступать таким образом до бесконечности».

10 августа, сразу же после вступления СССР в войну с Японией, Приди Паномионг направил союзным державам послание, в котором аннулировал объявление войны США и Англии как неконституционное. Через 20 дней после этого, 31 августа, правительство подало в отставку и из США был срочно вызван Сени Прамот, бывший до войны послом Таиланда в Вашингтоне и отказавшийся, когда Пибун объявил войну западным державам, вернуться в Бангкок. Еще через две недели все в Таиланде стало на свои места: у власти было консервативное правительство, во всем случившемся обвинили Пибуна (а в конце года и арестовали по введенному закону о фашистских военных преступниках), фактическую власть осуществлял Приди.

Казалось, и на этот раз все обойдется. Однако, когда таиландская делегация в конце сентября прибыла в Канди на переговоры с союзниками, обнаружилось, что мнения последних разделились. Если США, которые никоим образом не пострадали от того, что Таиланд во время войны был в чужом лагере, были склонны забыть о прошлом, то англичане желали получить с Таиланда контрибуцию — экономическое положение Великобритании было угрожающим и она не намеревалась отказываться от возможности хотя бы частично компенсировать свои расходы. Среди требований, содержавшихся в предъявленном английской делегацией ультиматуме из 21 пункта, были и оккупация Таиланда английскими войсками, и установление английского контроля над вооруженными силами и внешней торговлей, и другие, означавшие, что с опозданием на 100 лет Англия намерена включить Таиланд в свою колониальную империю. Это совершенно не устраивало Соединенные Штаты, и в Канди был послан представитель президента, который должен был добиться компромисса. Почувствовав поддержку со стороны США, таиландские делегаты заявили, что если они выполнят требования Англии, то в стране наступит хаос и к власти придут левые силы. В результате англичанам пришлось отступить и они добились лишь двух важных для себя уступок — разрешения ввести в Таиланд свои войска и выплаты репараций в размере 5 млн. ф. ст. и 1,5 млн. т. риса. При этом Таиланд должен был содержать английские оккупационные войска до тех пор, пока репарации не будут выплачены.

Не удалось Таиланду удержать и земли, занятые во время войны. Захваченные территории Малайи и Бирмы пришлось немедленно отдать обратно. Что касается французских владений в Камбодже и Лаосе, то Таиланд попытался сопротивляться и лишь после трудных и затяжных переговоров с союзниками вынужден был в конце ноября расстаться с ними.

Высадка союзников во Франции и освобождение этой страны резко изменили ситуацию во Французском Индокитае. В августе 1944 г. вишистское правительство перестало существовать и было сформировано Временное правительство Французской республики во главе с де Голлем, враждебное Японии. Правда, в Индокитае по-прежнему функционировала администрация адмирала Деку, однако надеяться на ее лояльность японцам не приходилось.

Французским офицерам и чиновникам в Индокитае было ясно, что Франция, уже освобожденная от фашистской оккупации, будет судить о них по тому, какую позицию они займут. Симпатии многих из них и без того были на стороне правительства де Голля, так что японское командование не без оснований полагало, что в любой момент войска Деку могут восстать. Сам адмирал был готов подчиняться приказам де Голля, однако опасался японских санкций и потому оттягивал момент решения. Главная же причина его колебаний заключалась в том, что национально-освободительные движения Индокитая для него, как и для Временного правительства в Париже, были врагом не меньшим, чем японцы.

Силы Вьетминя к середине 1944 г. были уже значительны, и его влияние распространялось на большую часть территории Северного Вьетнама. На съезде Вьетминя, состоявшемся в июле 1944 г., было принято решение о начале вооруженного восстания. Коммунисты, в том числе Хо Ши Мин, были против этого решения, считая, что в стране еще не сложилась революционная ситуация и позиции как японских, так и французских войск еще прочны. Действительно, восстание, поднятое в октябре 1944 г. в районе Бакшона, было подавлено французскими войсками.

Вьетминь, охарактеризовав выступление как преждевременное, призвал к формированию пропагандистских отрядов, которые должны были наряду с партизанскими действиями вести агитационную работу и готовить население к борьбе. Первый из таких отрядов, организованный в декабре 1944 г., состоял из 34 человек, вооруженных винтовками пяти различных систем. Командиром отряда являлся бывший учитель Во Нгуен Зиап, которому суждено было впоследствии возглавить Вьетнамскую освободительную армию. Кроме ружей отряд имел в своем распоряжении шесть самодельных зажигательных бомб и 500 пиастров денег.

Тактика КПИК оказалась правильной, и к зиме 1944- 1945 гг. вооруженные отряды Вьетминя господствовали в сельской местности и горах Северного Вьетнама. «Войска Вьетминя, — говорилось в донесении французской разведки, находятся под командой руководителей, имеющих серьезные познания в области ведения партизанской войны. Партизаны хорошо подготовлены, дисциплинированны и отважны». Столь быстрый подъем движения сопротивления был неожидан и нежелателен как для японцев, так и для французской администрации.

Имевшихся в распоряжении последней сил было, разумеется, недостаточно для борьбы с японской армией. Однако японцы рисковать не желали. Данные о брожении во французских частях и контактах французских колониальных властей с разведкой западных союзников внушали им тревогу, и они перешли к решительным действиям. 9 марта 1945 г. японские войска были подтянуты к французским казармам во всех концах Индокитая и французам было предложено немедленно разоружиться. Потерявшие свою боеспособность за пять лет оккупации французские войска большей частью послушно сложили оружие. Лишь несколько подразделений оказались способными прорваться сквозь японские кордоны. Среди них были части генералов Александри и Сабатье, с боями отступившие к китайской границе, с тем чтобы закрепиться в пограничных районах и организовать там сопротивление. Однако этого не произошло: по признанию генерала Сабатье, неумение и нежелание обеспечить поддержку как вьетнамцев, так и горцев привело к тому, что французские войска, лишенные подкреплений, голодные и почти без боеприпасов, были вынуждены отступить на китайскую территорию.

Ликвидировав французскую колониальную администрацию, японцы объявили о «независимости» Вьетнама, Лаоса и Камбоджи и о создании в этих странах «независимых правительств». Главой «независимого» Вьетнама был объявлен император Бао Дай, который еще в 1944 г. дал понять японцам, что согласен быть их опорой. 11 марта (такая оперативность ясно говорила о договоренности с японскими военными властями) Бао Дай объявил об упразднении французского протектората, заявив, что страна «вновь обрела право на независимость». В то же время он поспешил заявить о своей лояльности японской армии, «которой следует доверять». После этого баодаевская партия «Дай Вьетнам» стала правящей партией в стране, а ее лидер Чан Чонг Ким — премьер-министром. Пытаясь обеспечить себе поддержку населения, новое правительство издало закон о запрете взимания подушного налога с неимущих, но больше ничего сделать не успело, тем более что его власть в стране была не более чем номинальной.

9-12 марта в 20 км от Ханоя состоялось расширенное заседание Постоянного бюро ЦК Компартии Индокитая, на котором обсуждался вопрос о политике партии в новых условиях. Бюро решило приступить к развертыванию антияпонской борьбы, для которой создались выгодные условия. Выполняя это решение, вооруженные силы Вьетминя активизировали свои действия против японских оккупантов. Партизанские отряды в Северном Вьетнаме получили также приказ разоружить те изолированные гарнизоны и посты французской армии и «армии безопасности» (вспомогательных войск из вьетнамцев, созданных французами), которые не были намерены сопротивляться японскому перевороту. Некоторые из таких операций прошли успешно: французы были не только деморализованы и не хотели воевать, но порой и предпочитали отдавать оружие вьетнамцам, а не японцам. Известен и ряд случаев, когда французские посты и гарнизоны соглашались сотрудничать с Вьетминем, однако наладить это сотрудничество было трудно, так как вьетнамские отряды еще не могли выйти на открытый бой с японцами, а скрываться с вьетнамцами в джунглях не соглашались французы, у которых была более удобная альтернатива — уйти в Китай. Так поступили, в частности, командиры французских гарнизонов майор Роль и капитан Понтиш, заявившие в ответ на предложение вьетнамских партизан сдать оружие, что они сделать этого не могут, потому что намерены объединиться с вьетнамцами и вместе сражаться с японцами. Однако затем оба этих отряда ушли в Китай, и вьетнамцы не без оснований подозревали, что заявление о союзе было не более чем тактической уловкой, чтобы не сдавать оружия.

В условиях вспыхнувшего в Северном Вьетнаме зимой 1944-1945 гг. страшного голода, унесшего сотни тысяч человеческих жизней, Вьетминь поднял крестьян на захват рисовых складов. Были захвачены тысячи складов, на которых лежал затоваренный рис, и таким образом удалось частично накормить голодающий народ. Сопротивление нарастало лавиной, захватывая в свою орбиту все новые и новые слои общества. В районах, еще занятых японцами, организовались комитеты освобождения, в освобожденных районах — народные комитеты. Эти органы народной власти судили предателей и коллаборационистов, а в некоторых местах начали передел земли. В апреле Вьетминь провел военно-революционное совещание северных провинций Вьетнама, разработавшее планы военных действий и избравшее главное командование Вьетнамской освободительной армии, в которую были объединены вооруженные отряды Вьетминя. В июне в шести провинциях Северного Вьетнама, деревни которых находились под контролем фронта, был организован единый Освобожденный район, который контролировался самими крестьянами и партизанской армией, к лету насчитывавшей уже 5 тыс. бойцов. Национально-освободительное движение охватило и Центральный Вьетнам, где также развернулась подготовка к восстанию. На юге страны позиции Вьетминя были слабее: там образовалось множество различных партий и групп, которые нередко боролись между собой.

Центральный комитет Вьетминя решил созвать Национальный съезд фронта. Он должен был открыться 9 августа 1945 г., но делегатам было трудно прибыть в срок — в стране царила анархия, линии сообщения были парализованы. В этих условиях 13 августа ЦК Вьетминя, не дожидаясь съезда, одобрил решение об образовании Демократической Республики Вьетнам и в ночь на 14 августа объявил о начале всеобщего восстания. Национальный съезд, открывшийся 16 августа в Освобожденном районе, утвердил приказ о начале восстания и избрал Национально-освободительный комитет, т. е. временное правительство страны. Заседания съезда были короткими — многие его делегаты руководили отрядами освободительной армии и спешили в бой. Стратегическая линия, намеченная съездом, заключалась в том, чтобы вырвать власть у японцев и императорской клики к тому времени, когда в Индокитае появятся войска союзников. Руководители Вьетминя хорошо понимали, что буржуазное правительство слабой, опустошенной войной и оккупацией Франции постарается любой ценой заставить забыть об унизительном поражении в войне, и удержание колоний станет не только вопросом престижа для французской буржуазии, но и гарантией возвращения в разряд великих держав.

В дни подготовки и проведения Национального съезда Вьетминя в разных провинциях страны части освободительной армии уже вели бои с японской армией и разоружали ее. Когда же 16 августа стало известно о капитуляции Японии, поднялась вся страна. 17 и 18 августа демонстрации бушевали в самом Ханое. Японцы практически не оказывали сопротивления, отряды «армии безопасности» и полиция перешли на сторону восставших. Наместник императора в Ханое Фан Ке Тоай бежал, и Вьетминь провозгласил в городе временную народную власть. На следующий день подало в отставку правительство Чан Чонг Кима и в г. Хюэ, резиденцию императора, была направлена делегация Вьетминя, которая должна была предложить Бао Даю отречься от престола. Император отрекся 25 августа. В тот же день революция взяла верх в Сайгоне — крупнейшем городе Южного Вьетнама. Там у власти был поставлен Административный комитет, в который вошли представители КПИК и некоторых националистических партий.

Центром вьетнамской революции оставался Ханой, где были наиболее сильны позиции Вьетминя. Именно там 29 августа было сформировано правительство страны, в которое помимо коммунистов вошел ряд беспартийных националистических деятелей. От имени этого правительства, выступая 2 сентября на полумиллионном митинге в ханойском парке Бадинь, первый президент Демократической Республики Вьетнам Хо Ши Мин зачитал Декларацию независимости.

Провозглашение республики не вызвало энтузиазма у представителей консервативных кругов, даже сам Бао Дай, отрекшись от престола, предпочел признать республику и 29 августа объявил о том, что отныне он под гражданским именем Винь Тхюи является «верховным советником» правительства Хо Ши Мина. Разумеется, ни император, ни крупные помещики Юга не испытывали симпатий к программе Вьетминя и, как только расстановка политических сил во Вьетнаме изменилась, в первую очередь за счет появления на арене внешних сил, поспешили отмежеваться от республики. Передышка, которую получили органы народной власти для утверждения своего господства в стране, была недолгой: с севера во Вьетнам уже вступали китайские дивизии, которые должны были, согласно Потсдамскому соглашению, разоружить японскую армию к северу от 16-й параллели, на юге высаживались англичане (также с целью разоружения японцев). С войсками союзников прибыли ожидавшие уже несколько месяцев в Калькутте и Куньмине французские чиновники, которые должны были взять власть в Индокитае от имени правительства де Голля. Освобождение Вьетнама от японских оккупантов завершилось. Начинался новый этап борьбы вьетнамского народа за независимость.

Ситуация во внутренних, западных областях Индокитая в конце войны складывалась иначе, чем во Вьетнаме. К 1945 г. в Лаосе и Камбодже уже существовали организации, которые ставили целью достижение независимости. В Лаосе это был союз «Лао пен лао» («Лаос для лаосцев"), в Камбодже — «Кхмер иссара» («Свободный кхмер"). Обе эти организации черпали кадры в среде местной интеллигенции, буржуазии и студенчества, обе были связаны с движением «Свободное Таи» — основной силой антияпонской оппозиции в Таиланде. Кроме того, в Лаосе и Камбодже существовали прокитайские группы, деятельность которых направляли агенты Гоминьдана. Они состояли из местных китайцев, но включали и некоторое число лаосцев и кхмеров. К концу войны ни одна из этих организаций, партий и союзов не была готова к тому, чтобы взять на себя руководство борьбой за освобождение. Более того, некоторые из их членов были склонны к компромиссу с французами.

К началу 1944 г. руководители французского Комитета национального освобождения, не освободив еще собственную страну, начали планировать операции по лишению свободы других народов. Понимая, что вторжение во Вьетнам может натолкнуться на серьезное сопротивление, они отводили роль основного плацдарма для подготовки французского возвращения в Индокитай Лаосу. Чтобы показать решимость Франции не расставаться со своими владениями в Индокитае, де Голль уже 8 декабря 1943 г. выступил со специальным заявлением, в котором говорилось, что ""Свободная Франция» никогда не мирилась с насильственными, захватническими действиями Японии в Азии. Франция торжественно отвергает всякие акции и уступки, которые могли быть осуществлены вопреки ее правам и интересам... и будет продолжать борьбу до окончательного разгрома агрессора и полного освобождения всех территорий Индокитайского Союза».

В заявлении, во-первых, давалось понять, что уступки, вырванные у Франции японцами и сделанные вишистским правительством, не имеют законной силы, во-вторых, напоминалось, что Франция остается великой державой и как таковая будет охранять свои права не менее упорно, чем Великобритания или США. Понимая, что полагаться лишь на добрую волю союзников слишком опасно, де Голль подчеркивал, что «только эффективное участие в боях за освобождение Индокитая может обеспечить полное восстановление наших прав».

Англичане, лояльнее других союзников относившиеся к планам де Голля, разрешили ему организовать в Калькутте специальную службу, нацеленную на возвращение Франции в Индокитай. С 1944 г. там появился и командующий движением сопротивления в Индокитае генерал Мордан. Французский центр проявлял большую активность по заброске своих агентов в Лаос и Камбоджу. Положение разведки облегчалось тем, что в Индокитае осталось множество французов (как чиновников, так и дельцов, специалистов и военных), которые за небольшим исключением были настроены антияпонски, хотя и далеко не всегда решались на антияпонские действия в страхе перед «кэмпейтай» и доносчиками. Первое время французская разведка старалась обходиться вообще без помощи местного населения и даже в Лаосе — основном центре сопротивления по планам де Голля организации «Джи и Дижон» и «Пави», которые обеспечивали разведку и саботаж, а также устраивали склады оружия и горючего, состояли из французов. Из них же составлялись и группы гражданских лиц, которые должны были, как только японцы уйдут, взять на себя административные функции. Однако ближе к концу войны круг участников профранцузских групп расширился и туда были вовлечены лаосцы и камбоджийцы, известные своим лояльным отношением к Франции.

Когда японская армия решила ликвидировать французскую администрацию в Индокитае, разоружение французских войск в Камбодже и Лаосе и интернирование французов затянулось на несколько недель. Японцы не могли выделить достаточное количество войск для того, чтобы одним ударом покончить с французской администрацией на всей территории Индокитая, и, чем дальше от центра, тем больше возможностей было у французских гарнизонов оказывать сопротивление, тем сильнее были позиции агентов Мордана. Луангпрабанг был занят японцами только в начале апреля, а последние крупные очаги сопротивления французов в Западном Индокитае были подавлены лишь в конце этого месяца. Однако и после этого в городах и джунглях Лаоса осталось немало французских вооруженных групп как из числа заброшенных из Индии и с Цейлона, так и из остатков французских колониальных войск. Командование де Голля приказало им прекратить борьбу и затаиться в джунглях, чтобы сберечь силы до того момента, когда японцы потерпят поражение и Франция сможет приступить к возвращению своих колоний.

Ликвидировав французскую администрацию, японцы вслед за Вьетнамом предложили независимость королевствам Лаоса и Камбоджи, включив эти страны в Великую Восточноазиатскую сферу сопроцветания. Лаосские и камбоджийские чиновники получили ряд постов, которые прежде занимали лишь французы. Среди придворных и чиновничьей элиты в протекторатах возникли иллюзии того, что лишь сотрудничество с Японией приведет к подлинной независимости, так как война продлится еще долго и исход ее неизвестен. Японцы же в эти весенние недели не уставали твердить, что все беды и несправедливости происходили от французов, что именно французы, а не японцы довели народ до голода и нищеты, и отныне все изменится к лучшему.

Среди тех, кто наиболее энергично использовал сложившуюся обстановку, был упахат (вице-король) Луангпрабанга и премьер-министр этого королевства принц Петсарат. Он был достаточно умен и информирован, чтобы не принимать всерьез обещаний японцев и не верить в их победу. Но ситуация, в которой японцы были готовы идти на далеко идущие уступки в обмен на обещание помощи в войне, позволила Петсарату добиться того, что японская администрация передала королевству четыре провинции в Южном Лаосе, ранее в него не входившие, разрешила организовать собственную армию и полицию и согласились выделить некоторое количество оружия. Летом 1945 г. Петсарат наладил тесные связи с союзом «Лао пен лао» и посвятил все свои усилия укреплению позиций национальных сил в стране, созданию армии и административного аппарата. Освободительное движение в Лаосе не было массовым и находилось под контролем патриотического крыла феодальной верхушки страны. Вместе с тем на положение дел в Лаосе и Камбодже все большее влияние оказывали события в восточной части Индокитая, где в отрядах Вьетминя сражались, пусть и немногочисленные, кхмеры и лаосцы.

Как уже отмечалось, на Потсдамской конференции разоружение японской армии было объявлено прерогативой английских и китайских армий, между которыми была проведена демаркационная линия по 16-й параллели. Это решение, устраивавшее в первую очередь гоминьдановцев, так как возрождало в них надежды захватить северные области Индокитая, было принято в связи с тем, что Франция не была воюющей стороной на Востоке, а ее администрация в Индокитае вообще рассматривалась как союзная Японии. К тому же Франция не имела регулярных частей в районе Индокитая, а степень сопротивления японской армии могла быть достаточно высокой.

Когда де Голль узнал, что находящимся в Индокитае французам не разрешат принимать капитуляцию японцев, и понял, что сопротивляться этому решению союзников он не сможет, французским группам в Лаосе и Камбодже было приказано «не допускать столкновений с китайскими войсками и установить с ними возможно лучшие отношения». Однако ситуация неожиданно изменилась. Узнав о том, что они должны сдаваться китайцам, японские войска, находившиеся севернее 16-й параллели, начали поспешно отступать на юг. (У японцев были основания предпочесть английский плен китайскому.) Японские войска отступали с такой скоростью, что уже 14 сентября, до того как первые гоминьдановские части появились на северных границах Лаоса, ни одного японского солдата в Северном Лаосе не осталось. В результате для французов, чьи отряды и диверсионные группы находились именно там, создалась чрезвычайно благоприятная обстановка. Им не разрешили разоружать японцев, но и не запретили возрождать колониальную администрацию. Поэтому по мере того как японские части откатывались на юг, по их пятам спешили французские группы, которые входили в города и объявляли о восстановлении в них власти Франции. А так как ни в Лаосе, ни в Камбодже левого антияпонского движения не было создано, то реальной оппозиции эти небольшие группы французов не встречали. Уже 28 августа отряд бывшего сотрудника индокитайской картографической службы майора Имфельда был в Луангпрабанге, а 5 сентября группа капитана Фабра оказалась во Вьентьяне. Имфельд объявил себя комиссаром Французской республики, посетил короля и добился от него заверений в том, что «протекторат Франции над Луангпрабангом не прекращался», а провозглашенная японцами независимость не признается королем, как полученная «из чужих рук». В то же время король, вынужденный признать за Францией права сюзерена, потребовал, чтобы французы поспешили приступить к протекционистским обязанностям, и прежде всего чтобы они не допускали в Лаос китайские войска — ничего, кроме разорения для народа и опасности потерять северные провинции, король в этом вторжении не видел. Майор Имфельд был поставлен в безвыходное положение: гоминьдановские дивизии уже шли по территории Северного Лаоса, с удивлением и подозрением встречая в городах французских чиновников, тем более что разобрать, кто из них был союзником японцев, а кто их врагом, китайским генералам было нелегко. Поэтому, имея указания Чунцина не забывать о китайских интересах в Лаосе, а также проявляя в этом вопросе личную инициативу (Чан Кайши отправил в Индокитай непокорных сычуаньских генералов, которые всегда стремились к самостоятельности и были порой опаснее японцев), генералы делали попытки аннексировать часть районов Северного Лаоса. Так, в г. Луангнамтха китайцы даже согнали всех жителей на площадь и под дулами винтовок предложили им высказаться за переход в подданство Китая. Худшие опасения короля Сисаванг Вонга подтвердились, когда, войдя в его столицу, китайцы окружили дворец и потребовали, чтобы он снова провозгласил независимость Лаоса.

Кто только не требовал от короля, чтобы он провозгласил независимость своей страны! Японцам он покорился, но пришлось срочно отказаться от этого, как только во дворец явился загорелый и обтрепанный от жизни в джунглях майор Имфельд. Теперь провозглашения независимости требовали китайцы. Наконец, с требованием объявить Лаос независимым явился премьер министр Петсарат, за спиной которого стояла организация «Лао пен лао». Петсарат доказывал, что, не будучи в состоянии в очередной раз защитить протекторат, Франция расписалась в том, что не имеет права господствовать в Лаосе. Пускай этот вопрос решат союзники. Не в силах разобраться в требованиях всех столь разномастных сторонников независимости Лаоса, король уклонился от решения, и Петсарат взял руководство судьбами страны в собственные руки. 14 сентября он издал указ о подчинении всех французских чиновников королевскому правительству, 15 сентября — об объединении королевства Луангпрабанг и южных провинций.

На Петсарата не действовали ни телеграммы, которые составлялись в Луангпрабанге от имени короля, ни даже то, что капитан Фабр ввел во Вьентьян, где находился Петсарат, свой отряд. Отряд был невелик, а Петсарат уже успел организовать собственную милицию. Имфельд в панике просил де Голля принять меры на высшем уровне. Де Голль предложил в ответной телеграмме подкупить короля обещаниями: «Чтобы положить конец антифранцузской деятельности премьер-министра Петсарата, надлежит информировать короля Луангпрабанга, что французское правительство готово признать его верховную власть над южными провинциями Лаоса с целью достижения лаосского единства.

Предложите королю отмежеваться от Петсарата и взять его под наблюдение в Луангпрабанге».

Но время работало на Петсарата и его сторонников. В сентябре отделения «Лао пен лао» появились во всех городах Лаоса, на юге возник комитет «Лао иссара» — «Свободный Лаос», из Вьетнама прибыл влиятельный сторонник Петсарата принц Суфанувонг, который участвовал там в Августовской революции и встречался с Хо Ши Мином. Суфанувонг стал председателем расширенного комитета «Лао иссара».

10 октября французский нажим на короля дал наконец свои плоды. Король прислал Петсарату телеграмму, в которой снимал его с поста премьер-министра, лишал чинов и званий и приказывал немедленно устраниться от политической деятельности. Телеграмма вызвала во Вьентьяне негодование. И хотя сам Петсарат, движимый соображениями феодального кодекса чести, тут же подчинился королю и сложил с себя все посты и звания, движение от этого не ослабло. Во-первых, сам Петсарат не отказался от идеи освобождения Лаоса и неофициально продолжал борьбу за независимость; во-вторых, организации освобождения за недели королевских колебаний настолько окрепли, что результатом стало лишь ускорение процесса формирования нового, не зависимого от короля и французов, правительства. Во главе его встал губернатор Вьентьяна принц Кхаммао, в состав вошли принц Суванна Фума и принц Суфанувонг, руководители «Лао пен лао» и представители знати. В целом кабинет был составлен из принцев и князей.

12 октября правительство Петсарата (в которое Петсарат уже не входил) объявило Лаос независимым государством, и в тот же день была опубликована первая в истории страны конституция. Королю была послана телеграмма, в которой ему предлагалось остаться монархом до тех пор, пока вопрос о форме будущего государства не решит Учредительное собрание. Однако он не должен был претендовать на реальную власть. В случае отказа королю предлагали отречься от престола. Король, то ли надеясь на помощь французов, то ли опасаясь их мести, не стал отвечать на телеграмму. В результате его свергли с престола, и он был вынужден подписать документ, в котором признавал Временное правительство. Французам, которые не смогли выполнить указаний де Голля и,защитить послушного короля, пришлось уйти из городов. Однако Франция не намеревалась отказываться от Индокитая. В январе 1946 г. английские оккупационные войска, заняв Камбоджу, вернули ее в лоно французской колониальной империи, затем французский десант высадился в оккупированном англичанами Сайгоне, а в феврале было достигнуто соглашение между де Голлем и китайцами о том, что французы заменят китайцев в Северном Лаосе.

 

Глава V. Крушение Империи

Когда в 1943 г. японцы вспомнили про обещания, данные народам региона до войны и забытые после ее начала, это коснулось и Малайи. В январе 1943 г. японское командование в Малайе подтвердило статус султанов как религиозных глав своих государств и вернуло им прежние оклады, т. е. открыто взяло на себя протекционистские функции англичан. Еще через несколько месяцев были восстановлены государственные советы в султанатах. Изменилось и отношение к буржуазным националистическим организациям. Сразу же после падения Сингапура японцы освободили из тюрьмы руководителей Союза молодой Малайи (СММ) и разрешили им воссоздать свою организацию, но просуществовала она лишь несколько недель и в июне 1942 г. была запрещена. С 1943 г. политика японцев стала более гибкой, и они вновь стали опираться на те силы, которые шли на сотрудничество с Японией, в том числе и на СММ.

Следует заметить, что «желтый» расизм японской пропаганды входил в противоречие с чисто прагматическими целями военных и политиков, и оттого «табель о рангах» различных этнических групп Малайи не вполне соответствовала реальному положению вещей. Официально на первом месте в Малайе стояли малайцы, которых объявили «братьями» японцев и противопоставляли всему «пришлому» населению. Однако в действительности наиболее тесные связи у японской армии были не с малайцами, а с индийцами. Это было вызвано тем, что в Сингапуре базировалась армия С. Ч. Боса и там же находилось его Временное правительство свободной Индии. Так как движению Боса придавали большое значение в Токио, в Малайе японцы старались не возбуждать против себя сильную индийскую общину. В результате и экономические позиции индийского капитала, хотя и подорванные нарушением традиционных колониальных связей, не так ущемлялись, как в других оккупированных странах, и индийская община в целом была менее других национальных групп поражена войной, хотя, конечно, японская оккупация отнюдь не улучшила ее положения, и чем ближе к концу войны, тем сильнее были в ней антияпонские настроения. Условия в лагерях, где содержались пленные индийцы, были куда лучше, чем в лагерях для военнопленных англичан, и именно из военнопленных агентам Боса удалось набрать костяк своей армии — несколько тысяч военнопленных предпочли жить в казармах ИНА, а не за колючей проволокой в лагерях.

Подавляющей массе малайцев — крестьян и рабочих на плантациях — «расовая близость» к японцам не мешала бедствовать, голодать и умирать в трудовых батальонах, хотя в целом малайское крестьянство, особенно в тех областях, где оно могло самообеспечиваться, пострадало не так, как население городов. В то же время национальное малайское буржуазное движение после 1943 г. заметно активизировалось. Сознавая свою слабость, оно в основном надеялось добиться успехов путем союза с более сильным национально-освободительным движением Индонезии. Союз молодой Малайи завязал связи с индонезийскими националистами и даже с созданной японцами индонезийской армией ПЕТА, подполковником которой стал один из лидеров СММ — Ибрахим бин Якоб. Однако прошел еще год, прежде чем японцы всерьез восприняли паниндонезийские идеи. В июле 1945 г. в Сингапуре состоялась конференция представителей японской военной администрации всех тех образований, на которые делился малайско-индонезийский мир. Это совещание запоздало на много месяцев и никакого значения не имело, ибо капитуляция Японии была близким делом. На совещании японские администраторы наконец-то решили поддержать концепцию Великой Индонезии, которая могла привлечь на их сторону малайскую и индонезийскую буржуазию и сделать ее союзником в борьбе с растущим партизанским движением, руководимым чаще всего левыми силами. В результате этой конференции в Малайе было разрешено создание националистической организации КРИС (Особое народное движение). Прошел еще месяц, прежде чем Ибрахиму бин Якобу удалось собрать в Куала-Лумпуре учредительную конференцию КРИС, на которую приехали представители 20 различных организаций.

В определении судеб Малайи эта конференция никакой роли сыграть уже не могла — Япония капитулировала, а Индонезия провозгласила свою независимость отдельно от Малайи. Решения конференции имели значение лишь для будущих отношений с Англией, и именно Великобританию имели в виду делегаты конференции, когда принимали резолюцию о борьбе за независимость Малайи с целью присоединения к Индонезии. Ибрахим бин Якоб после этого перебрался в Индонезию, а руководство КРИС перешло к д-ру Бурхануддину. В течение еще одного месяца эта организация принимала резолюции, пока не вошли английские войска и не закрыли ее. Однако сам опыт существования КРИС не прошел бесследно, так как это было первое значительное объединение малайской буржуазии, и из КРИС выросла через некоторое время Малайская национальная партия, сыгравшая определенную роль в освобождении Малайи от колониальной зависимости.

На нижней ступени социальной лестницы в оккупированной Малайе оказались китайцы, причем если китайская буржуазия была лишь ограблена, то десятки тысяч китайских кули, и до войны бывших самой бесправной частью населения страны, оказались в невыносимом положении. Они не могли, подобно малайцам, уйти к родственникам в сельскую местность, не могли, как индийские кули, вступить в армию. Единственной альтернативой голодной смерти для многих из них оказалось бегство на границу джунглей, где женщины, дети и старики могли хоть как-то прокормиться, собирая дикие растения и очищая небольшие участки земли для посева, а молодые мужчины — присоединиться к партизанам.

Коммунисты, которым удалось скрыться из Сингапура после его падения, ушли в горные районы Джохора, а те, что оставались в северных княжествах, — в горы Перака и уже в первые недели японской оккупации создали там группы сопротивления. Партизанские отряды, действовавшие в горах Малайи, быстро росли, и к началу 1943 г. в Антияпонской армии народов Малайи (ААНМ) насчитывалось более 7 тыс. бойцов. Армия эта опиралась на поддержку созданного в подполье и выросшего вскоре до 300 тыс. человек Антияпонского союза Малайи (АСМ). Сочетание боевых действий и широкого народного сопротивления придало антияпонской борьбе в Малайе особенно массовый и организованный характер. Антияпонская армия имела единое командование и подразделялась на полки, батальоны и роты. Во главе каждого подразделения стояли командир, политкомиссар и работник, руководивший образованием бойцов. Отряды имели свои зоны, базы в горах и хорошо налаженную связь с городами и отделениями Антияпонского союза, которые помимо снабжения партизан продовольствием и деньгами образовали добровольную разведсеть, охватившую всю страну. Поэтому японцы уже с 1943 г. чувствовали себя в Малайе неуверенно, и за пределами городов власть практически принадлежала партизанам.

Существование мощной армии, с которой японцы ничего не могли поделать, способствовало созданию в военные годы единого антияпонского фронта и сплочению основных национальностей страны. Большинство бойцов в ААНМ были китайцами, но в ее отрядах сражались также и индийцы, и малайцы. Руководители армии подчеркивали этот факт, и само антияпонское движение получило название «движение трех звезд» (На красном флаге ААНМ были три звезды, символизирующие китайцев, малайцев и индийцев, объединенных в борьбе против оккупантов).

В 1944 г. английская разведка наладила связи с партизанами Малайи, координировала с ними действия, снабжала оружием и получала разведданные. Однако, несмотря на попытки в этом направлении, никакой власти над Антияпонской армией англичане не имели и даже не знали, кто конкретно ею руководит.

С начала 1945 г. ААНМ перешла от диверсий и засад на дорогах и у местных комендатур к более широким операциям. Особо крупные сражения разгорелись в Джохоре, когда японские карательные отряды попытались ликвидировать партизанские базы. Считается, что в этих боях погибло более тысячи японских солдат. Вскоре в Малайе возникли освобожденные районы, ставшие базой для проведения первых социальных преобразований в стране. Незадолго до конца войны компартия Малайи опубликовала программу, в которой ставились, в частности, следующие задачи: изгнание японских фашистов и образование в Малайе республики; создание правительства, представляющего все национальности; преобразование партизанских отрядов в Национальную армию обороны.

Летом 1945 г. ААНМ контролировала уже несколько городов и большую часть территории горных штатов. На ее счету было более 10 тыс. убитых японских солдат, а сами партизаны потеряли в боях с карателями куда больше. Всего же за годы оккупации число жертв японских захватчиков составило более 100 тыс. человек.

Когда японцы капитулировали, английских войск в Сингапуре еще не было. Отряды антияпонской армии покидали джунгли и занимали города. С ними вместе выходили сотни тысяч семей, которые, как указывалось, бежали в леса из городов, с приисков и плантаций — кто от голода, кто от преследований. Это было в основном китайское, абсолютно бесправное и изголодавшееся население, которое, с одной стороны, подвергалось преследованиям японцев и уничтожалось ими в ходе карательных экспедиций, с другой — было резервом антияпонской армии, ее глазами и ушами.

Пока в Куала-Лумпуре заседали немногочисленные политики из КРИС, рассуждая о возможностях присоединения к Индонезии, страна была похожа на развороченный улей — все было в движении, сотни тысяч людей шли по дорогам, возвращаясь в города или на плантации. Отряды Антияпонской армии старались наладить порядок, формируя местные органы власти, организуя милицейскую службу и хоть какое-то снабжение городов. Возрождались профсоюзы. В то же время единство действий, достигнутое во время войны, начало рушиться. Малайская буржуазия ждала возвращения англичан, потому что считала, что господствующее влияние коммунистов (в основном китайцев) в Антияпонской армии угрожает ее позициям в стране. Политика японцев, никогда не устававших утверждать, что Малайя страна, где малайцы — «высшая раса», а китайцы — пришельцы, которых держат из милости, также дала свои плоды. Месяц, прошедший между капитуляцией Японии и приходом английских войск, характерен появлением трений между этническими группами страны. Начались стычки и внутри китайской общины, в которой шло размежевание между сторонниками Коммунистической партии Малайи и Гоминьдана.

Таким образом, промежуток между уходом японцев и приходом европейцев привел к провозглашению независимости Малайи. Главной причиной этого являлась национальная рознь, накладывавшаяся на социальные противоречия. Этот фактор использовали в своих интересах англичане. Первой же их акцией по возвращении в Малайю было изменение административного устройства страны, объявленное в октябре 1945 г. Система косвенного управления через султанов ликвидировалась, и Малайя разделялась на две части. Собственно Малайя, состоявшая из девяти султанатов и двух сеттльментов, объявлялась коронной колонией Малайский Союз. Сингапур с его по преимуществу китайским и индийским населением становился отдельной колонией. Местные органы власти, установленные Антияпонской армией, были распущены.

В отличие от материковой Малайи на Северном Калимантане в Сараваке и Сабахе никакого сопротивления оккупантам на первых порах не было. Его вызвали к жизни сами японцы, которые начали сгонять население на принудительные работы, отбирать рис и продовольствие. К тому же всякий обмен с другими странами прекратился, и, как везде, вскоре начала ощущаться нехватка предметов широкого потребления. Хуже всех приходилось китайцам, составлявшим в Сараваке и Сабахе многочисленную общину. В их руках находилась, в частности, почти вся местная торговля. Среди китайцев Саравака были сильные проанглийские настроения, и когда с 1943 г. в Сараваке начали появляться английские разведчики, они встретили там благожелательный прием. В Сабахе же существовали традиционные и тесные связи с филиппинскими островами Сулу, где разворачивалось партизанское движение против японцев. Слухи об успехах партизан на Сулу, сообщения о неудачах японцев на тихоокеанских островах возрождали надежды на то, что захватчиков скоро можно будет изгнать.

Особенно быстро стали развиваться события, когда во главе антияпонского движения в Сабахе встал молодой англизированный китаец Альберт Куок, создавший Ассоциацию обороны заморских китайцев и установивший постоянные связи с американской разведкой. Куок полагал, что, если поднять восстание в Сабахе, японский гарнизон которого был весьма слаб, и договориться о помощи с филиппинскими партизанами, можно будет освободить Сабах, не дожидаясь, когда придут союзники. Узнав об этом, американские разведчики встревожились восстание было почти наверняка обречено на неудачу, и в таком случае разведка США лишалась важной базы в этом районе. Возможно, восстание и удалось бы отсрочить, но в начале октября 1943 г. стало известно, что японцы намерены провести новый набор для дорожных работ, а также собираются вывезти очередную партию девушек-китаянок для публичных домов. Немедленно были отправлены гонцы на Сулу, откуда прибыло несколько прау — длинных лодок с вооруженными партизанами. 10 октября они напали на г. Джесселтон (ныне Кота-Кинабалу) с моря, тогда как местные китайские отряды — с суши. Японский гарнизон, не ожидавший нападения, был перебит до последнего человека. Нападающие вооружились трофейным оружием и стали ждать подкреплений с Сулу или помощи от американцев.

Японское командование в Сабахе было перепугано не столько самим восстанием, сколько возможной реакцией своего начальства и тем, как бы выступление китайцев Сабаха не послужило примером для соседних областей. Японцы подтянули артиллерию и начали бомбардировать Джесселтон, а повстанцы тем временем не нашли ничего лучшего, как штурмовать прибрежный японский пост. Когда пост взять не удалось, среди повстанцев, как часто бывает при стихийном и плохо организованном бунте, воцарилось уныние, и они разбежались по деревням.

В ближайшие дни японцы методично прочесали все окрестности. Любая деревня, которую подозревали в том, что она дала приют повстанцам, сжигалась, ее жителей расстреливали. Чтобы предотвратить дальнейшие жертвы, вождь восстания Куок, скрывавшийся в джунглях, решил сдаться. (Японцы обещали прекратить репрессии, если сдадутся руководители штурма.) 19 декабря он пришел в комендатуру и объявил японцам, что теперь можно прекратить казни. Естественно, ничего не изменилось. Охота за повстанцами продолжалась еще месяц. И только когда японцы решили, что население области достаточно напугано, они устроили завершающую публичную массовую казнь. 21 января Куок и 175 повстанцев были обезглавлены. 130 человек, в основном те, кто в восстании участия не принимал, были отправлены в концлагерь на о-ве Ла-буан, где почти все погибли.

Но спокойствие японцев было недолгим. Прошло совсем немного времени и созрело новое восстание. Оно должно было начаться 13 апреля 1944 года, но буквально за день до этого японцы узнали о нем и успели арестовать всех его руководителей. На этот раз месть японцев была особенно жестокой: на прибрежных островах, куда должны были пристать прау с Сулу, было перебито все мужское население. Снова начались казни в Джесселтоне и внутри страны.

10 июня 1945 г. на Лабуане и в Брунейском заливе высадилась 9-я австралийская дивизия, которую поддерживала военная эскадра. Японские войска, которые были к тому времени значительно усилены и насчитывали около 20 тыс. человек, упорно сопротивлялись и отказались сдаваться даже после капитуляции Японии. Лишь 11 сентября австралийцы вошли в Кучинг, а 23 сентября — в Джесселтон. На западном побережье Сабаха японцы держались до 19 октября. Бои были настолько отчаянными, что в Джесселтоне, когда туда вошли австралийцы, остался невредимым лишь один дом, а в Сандакане — ни одного.

В отношении Индонезии японские власти и в последние полтора года оккупации продолжали проводить политику проволочек. С одной стороны, никто не препятствовал Сукарно и другим националистам периодически просить японцев поспешить с независимостью, с другой — никаких практических шагов в этом направлении не предпринималось. Во второй половине 1943 г. получили «независимость» Бирма и Филиппины, в октябре последовало признание «суверенной державой» марионеточного Китая. В Индонезии же все ограничивалось деятельностью совещательных советов, членам которых выдавали автомашины и особняки из числа конфискованных у голландцев. Правда, японцы пригласили нескольких индонезийских лидеров в Токио, чтобы они могли лично выразить благодарность императору за то, что индонезийцам «предоставили возможность принять участие в управлении своей страной». Индонезийских делегатов заставили три дня репетировать поклоны и примерять черные фраки, а во время приема император даже протянул Сукарно руку, после чего индонезийцам были вручены ордена Восходящего солнца высоких степеней. Поездка в Японию широко освещалась в японской и индонезийской прессе, но для индонезийцев была полна разочарования. К тому же по возвращении японское командование информировало Сукарно, что Путера не отвечает возложенным на нее задачам и потому должна быть распущена. Вместо нее с 1 марта 1944 г. начала функционировать организация «Джава хококай» (Союз верности народу), которая была под еще более строгим контролем, чем Путера. И хотя Сукарно был назначен главой этого союза, его самостоятельность была еще более ограниченна. Фактически всю свою энергию оратора он тратил на агитацию в пользу трудовой повинности, реквизиций и преданности японскому «старшему брату».

Тем временем рост недовольства в Индонезии усиливался, подпольные группы и отряды возникали в различных местах архипелага. Однако национальные лидеры, прежде всего сам Сукарно, по-прежнему стремились ни в коем случае не допустить открытых выступлений. Их целью было добиться предоставления независимости мирным путем, пользуясь ухудшающимся положением Японии на фронтах.

Осенью 1944 г. премьер-министр Японии Койсо заявил, что в будущем Япония обязательно предоставит независимость индонезийскому народу. Это заявление было подкреплено послаблениями в политической деятельности. Например, было разрешено вывешивать национальные флаги. Сукарно был информирован об этих переменах самим генералом Ямамото, который вызвал его к себе и сообщил, что предоставление независимости — вопрос решенный. Правда, время указать трудно и все будет зависеть от положения на фронтах. Это заявление для Сукарно, по его собственным словам, было настолько неожиданным, что он не смог сдержать слез. Естественно, что Ямамото предложил Сукарно приложить еще больше усилий для помощи японцам, и тот согласился на это.

Есть основания полагать, что политика открытой поддержки японцев вызвала оппозицию даже в ближайшем окружении Сукарно. Подходил к концу 1944 год, первые десанты союзников высаживались на Новой Гвинее и восточных островах Индонезии. К тому же сотрудничество с Японией уже дорого обошлось Индонезии: положение в стране было настолько тяжелым, что дальнейшие поборы, мобилизация и реквизиции могли вызвать стихийные восстания крестьян. Но Сукарно был непоколебим в убеждении, что любой путь, кроме выжидания, ведет к большим жертвам и обречен на поражение. В этом его рассуждении была натяжка, на которую обращали внимание оппоненты Сукарно: в действительности промедление начала борьбы с Японией означало не сохранение сил национального движения, а лишь сохранение позиций лидеров этого движения. Население же и без того находилось в тяжком положении, тысячи людей ежедневно гибли от голода, истощения и пыток, погибали на тихоокеанских островах.

Типичным примером разрозненности и в конечном счете беспомощности индонезийского национального движения перед лицом японской военной машины стало восстание в феврале 1945 г. батальона ПЕТА в Блитаре на Восточной Яве. Этот батальон занимался строительством береговых укреплений, а в случае высадки союзников должен был охранять дороги, фабрики и мосты. В батальоне было 10 японских инструкторов во главе с капитаном. Работа была тяжелой, приходилось не только строить заграждения на болотах у берега океана, но еще и трудиться в подсобном хозяйстве, обслуживавшем японских инструкторов. Вместе с солдатами ПЕТА работали «ромуся», согнанные из деревень, вечно голодные, десятками умиравшие от болезней и истощения. Рядом были деревни, разоренные японцами. Так что можно понять, какие чувства преобладали в батальоне.

К тому же, несмотря на попытки японцев отрезать Яву от внешнего мира, было ясно, что японцы терпят поражения и им все труднее сдерживать натиск американцев, приближавшихся с востока. Известно было, что многих «ромуся» посылали на дальние острова и в большинстве случаев те погибали. Поэтому, когда в батальоне возникли слухи, что его намерены отправить на острова, солдаты решили захватить склад с оружием, перебить японцев, а затем укрыться в районе горы Келуд, которая возвышалась неподалеку от Блитара. Что делать после того, как будет занята гора Келуд, никому не было ясно — солдатам казалось, что при первой же вести о восстании в Блитаре поднимется вся Индонезия и начнется всеобщее восстание. Руководителями восстания стали командиры взводов и адъютант командира батальона Муради. Офицеры более высокого ранга от участия в восстании устранились.

В ночь на 14 февраля 1945 г., перебив инструкторов, добровольцы захватили склад с оружием и боеприпасами и вооружили батальон. Затем, введя в действие минометы, батальон пошел в наступление на Блитар. Японский полицейский участок был взял штурмом, были перебиты почти все японцы, которые жили в городском отеле. После того как город был освобожден, повстанцы, следуя своему плану, тремя колоннами отправились к горе Келуд.

Восстание батальона ПЕТА было для японцев тревожной неожиданностью. Причины восстания были неизвестны, и, если не подавить его быстро, пожар мог перекинуться и на другие батальоны. Поэтому уже к утру в Блитаре был японский пехотный полк, присланный из Маланга, а из Сурабаи спешили танковые колонны. Решено было, однако, покончить с восстанием без боя и представить его как недоразумение. Для этого из Джакарты был направлен в Блитар сам начальник штаба 16-й армии и глава военной администрации Ямамото, который имел репутацию гибкого политика. ПЕТА была в основном его детищем, и восстание в ней грозило большими неприятностями лично ему.

Повстанцы, окопавшиеся на западных склонах горы Келуд, спокойно наблюдали, как японцы стягивают кольцо вокруг их позиций. Когда всем, включая повстанцев, стало ясно, что помощи ждать неоткуда, японцы выслали парламентеров. Муради согласился сдаться при условии, что батальон не будет разоружен, против восставших не будет возбуждено судебное преследование и японские инструкторы впредь будут хорошо обращаться с индонезийцами. В ином случае батальон будет продолжать сражаться. Требования повстанцев были вполне приемлемы для японцев, так как их целью было вывести повстанцев из джунглей. В результате батальон спустился с гор и официально сдался, а командир японского полка торжественно вернул Муради его саблю. Обе стороны были удовлетворены: индонезийцы — потому что доказали свою силу, японцы — потому что повстанцы были у них в руках.

Понимая, что слухи о событиях в Блитаре неизбежно распространятся по всей Яве и вызовут возбуждение в других батальонах ПЕТА, японцы еще некоторое время продолжали делать вид, что инцидент исчерпан. Когда все успокоилось, в Блитаре начали работать следователи военной полиции. Постепенно один за другим 52 участника восстания были арестованы и отправлены в Джакарту. Для того чтобы придать этому делу характер законности, была создана комиссия из пяти видных индонезийцев, призванная объективно определить степень вины повстанцев, которых обвиняли в убийствах японских солдат и чиновников. Комиссия оказалась в сложном положении. Само согласие участвовать в ней уже ставило индонезийцев на сторону японского «порядка», тем более что в комиссию были введены и командиры батальонов ПЕТА. Поэтому комиссия пошла на компромисс. Она заявила, что индонезийцы, разумеется, виновны, но не заслуживают сурового наказания, так как были воодушевлены национальными идеями. Этого японцам и надо было. Японский суд взял из постановления комиссии лишь признание вины заключенных, смягчающие же обстоятельства отмел, как не имеющие отношения к делу. Восемь руководителей восстания были казнены, остальные оказались в тюрьме, где многие умерли, так и не дождавшись освобождения.

Восстание в Блитаре было крупнейшим из антияпонских вооруженных выступлений в Индонезии (есть сведения о еще пяти подобных выступлениях, но меньшего масштаба и не ставших известными в то время). Сукарно, рассматривавший ПЕТА как опору будущей национальной революции, в официальном заявлении выразил сожаление по поводу восстания и назвал его «неразумным и вредящим интересам индонезийского народа». Он по-прежнему делал ставку на мирное развитие событий. Однако, несмотря на проявление верности Японии, военная администрация не спешила с выполнением обещаний. И неизвестно, когда бы воз сдвинулся с места, если бы не продолжающееся ухудшение положения Японии. 5 апреля 1945 г. Советский Союз денонсировал пакт о нейтралитете с Японией. 8 мая капитулировала гитлеровская Германия. Американцы заняли Филиппины и подходили к берегам самой Японии. Японское министерство по делам Великой Восточной Азии зашевелилось. 11 мая оно заявило, что к январю 1946 г. Индонезии будет предоставлена независимость. Это было первое официальное заявление, в котором указывалась точная дата. На рубеже июня японцы разрешили провести заседание Исследовательского комитета по подготовке независимости, который должен был решить, каким будет индонезийское государство.

Три дня заседаний прошли в жарких дискуссиях. Светские националисты были за секуляристский характер независимой Индонезии, часть мусульманских лидеров выступили с требованием создать «мусульманское» государство. Были и сторонники точки зрения, что Индонезия к независимости попросту еще не готова. Сукарно, выступившему на заседании Исследовательского комитета 1 июня, удалось выдвинуть формулу, которая не только положила конец разногласиям, но и стала официальным лозунгом индонезийской политики на много лет вперед. Этой формулой были «панча сила» — пять принципов, которые должны были лечь в основу будущего государства. Они заключались в индонезийском национализме, гуманизме и интернационализме, демократии, социальном благоденствии и вере в бога. Заканчивая свою речь, Сукарно заявил, что все эти принципы можно свести к одному — принципу взаимопомощи (готонг-ройонг): вместе работать, вместе проливать пот, достигать общих интересов. Этот принцип должен действовать между богатыми и бедными, между мусульманами и христианами, между индонезийцами и неиндонезийцами. «Индонезийское государство, создаваемое нами, должно стать государством взаимной помощи!"

Пять принципов Сукарно были настолько общими и допускали столь различное толкование, что удовлетворяли все спорящие стороны. Это была база, на которой могли сотрудничать такие различные силы, как мусульмане, радикалы и даже феодалы. Пользуясь моментом, Сукарно вместе со своими ближайшими помощниками набросал проект конституции будущей Индонезии. Индонезия объявлялась единой республикой (японцы предлагали федеральное строение государства), охватывающей всю территорию Нидерландской Индии.

Разговоры о независимости, надежды на ее скорое получение сопровождались тревожными слухами. По мере приближения войны к границам Индонезии становилось все яснее, что голландцы не откажутся от своей крупнейшей колонии. С 1944 г. в Австралии трудился крупный колониальный администратор, заместитель генерал-губернатора Нидерландской Индии ван Моок. Возглавляемое им правительство в изгнании (генерал-губернатор Старкенборгх Стахувер находился в японском плену) разрабатывало свои планы для Индонезии, суть которых заключалась в возвращении статус-кво. Для претворения в жизнь этих планов администрация ван Моока старалась привлечь к себе всех индонезийцев, по той или иной причине оказавшихся за пределами своей страны. В основном это были представители служилой аристократии, однако имелись и антифашистски настроенные левые лидеры, которые перед войной находились в концлагере на Новой Гвинее и, как отмечалось, были эвакуированы в Австралию до прихода японцев.

Голландская администрация предполагала переправиться на территорию Индонезии и объявить себя единственным законным правителем Нидерландской Индии, как только американцы займут какой-нибудь крупный город. Рассчитывали, что это будет Амбон или Манадо на севере Сулавеси. Но все попытки голландцев поторопить союзников (своих войск у них не было) оказались тщетными. Для американцев этот фронт был второстепенным, и тратить силы на освобождение голландской колонии они не считали необходимым. Нежелание союзников таскать каштаны из огня для Голландии в конечном счете дорого обошлось последней администрация ван Моока так и не смогла до самого конца войны ступить на землю Индонезии, а пока она оставалась в Австралии, ее деятельность была чисто условной.

К концу войны антияпонские настроения в ПЕТА достигли опасного уровня, ненадежными стали и все массовые организации. Умеренные политики-индонезийцы не уставали предупреждать японцев, что они не в состоянии контролировать народ, так как не имеют на это полномочий, и советовали поторопиться с предоставлением независимости, если Япония не хочет получить в тылу в самый ответственный момент войны грандиозное восстание и потерять Индонезию вообще. Однако в Токио по-прежнему медлили. Японскую политику в этом вопросе хорошо характеризуют следующие слова из секретного послания, которое командующий Южной армией маршал Тераути получил из Токио 29 июля 1945 г.: «В принципе император дарует индонезийцам независимость, однако она может быть провозглашена лишь тогда, когда участие России в войне станет неизбежным». Таким образом, последние надежды Токио основывались на Том, что, если Советский Союз отсрочит свое вступление в войну, у Японии появятся шансы продержаться еще несколько месяцев.

Однако до вступления в войну СССР оставалось всего несколько дней. Кроме того, судьба Индонезии могла быть решена и локальными успехами союзников на востоке архипелага. О существовании правительства ван Моока японцы знали, знали они и о его планах объявить официально о своем возвращении, как только будет освобожден достаточно крупный населенный пункт. Японское командование допускало даже, что голландцы пойдут на провозглашение независимости Индонезии, лишь бы вырвать инициативу из рук Японии и привлечь на свою сторону индонезийцев. В этих условиях дальнейшее промедление становилось опасным.

6 августа маршал Тераути вызвал к себе в ставку в Сайгон трех индонезийских представителей — Сукарно, Хатгу и Раджи-мана. Приняв делегатов, маршал объявил им: «Японское правительство передает дело независимости нашего народа в ваши руки». После этого индонезийские лидеры на несколько дней попали в вихрь светской жизни — высокие японские чины устраивали в их честь банкеты и обеды, на которых уверяли, что дела Японии идут успешно и наступление союзников приостановлено. В улыбках и речах генералов проскальзывала тревога, но индонезийцы оставались в неведении о действительном положении вещей, пока не возвратились 15 августа в Джакарту. Там они узнали, что советские войска уже продвигаются по Маньчжурии; более того, в Джакарту проник слух, что Япония, потрясенная мощью этого наступления, а также применением американцами какого-то нового оружия невиданной силы, уже капитулировала. Правда, японское командование в Индонезии отказывалось подтвердить эти слухи, да и сам Сукарно, убежденный, что понимает обстановку лучше, чем горячие головы в Джакарте, которые предлагали немедленно напасть на японцев и разоружить их, полагал, что война продлится еще несколько месяцев. Тем не менее молодые офицеры ПЕТА и даже радикалы из ближайшего окружения Сукарно требовали от него провозгласить независимость немедленно. За этим требованием скрывалось желание использовать ситуацию — если голландцы войдут в Индонезию, уже ставшую независимым государством, им будет труднее обращаться со страной как со своей колонией, от кого бы эта независимость ни исходила.

Прежде чем сделать столь ответственный шаг, Сукарно решил узнать, как же в самом деле обстоят дела, у пользовавшегося репутацией умеренного деятеля и даже либерала вице-адмирала Маеда. Сукарно и сопровождавший его Хатта задали адмиралу вопрос, сдалась ли уже Япония. Адмирал на него прямого ответа не дал, и Сукарно решил собрать Комиссию по подготовке независимости (КПН) утром 16 августа. Но уже вечером 15 августа руководители подпольных антияпонских групп в Джакарте провели совещание, на котором решили добиваться незамедлительного провозглашения независимости. Для того чтобы подтолкнуть к этому решению Сукарно, группы отправили к нему делегатов, которые потребовали без промедления объявить Индонезию независимой. Провозглашение независимости, говорили они, должно стать актом волеизъявления народа, а не подарком уже погибающего японского милитаризма. Признавая Сукарно вождем революции и выдвигая его кандидатуру на пост президента, подпольщики требовали, чтобы он дал сигнал, по которому поднимутся тысячи людей. Однако Сукарно отказался. Он сказал молодым революционерам, что Джакарта — еще не вся Индонезия, что народ не готов к борьбе, которая приведет лишь к жертвам, и что в любом случае он категорически отказывается принимать участие в «ночном перевороте». Сукарно поддержал и пришедший в разгар горячего спора Хатта.

Положение радикалов было сложным. Признавая Сукарно вождем революции, они зависели от его решений. Ни одна из левых групп в тот момент не могла предложить альтернативы Сукарно или Хатте. Но и промедление они считали крайне нежелательным. Поэтому, уйдя от Сукарно, подпольщики вновь собрались на совещание, на котором приняли решение прибегнуть к отчаянному шагу: похитить Сукарно и Хатту, с тем чтобы показать им, что народ действительно готов к революции, а кроме того, и обезопасить их от возможных действий японцев существовала опасность, что японцы могут пойти на ликвидацию лидеров страны.

В 4 часа утра 16 августа несколько молодых людей вошли в кабинет Сукарно и предложили следовать за ними. Вскоре Сукарно и Хатта были уже на пути в небольшой городок неподалеку от Джакарты, который контролировался батальоном ПЕТА, арестовавшим японских инструкторов. Солдаты, не подозревавшие, что приезд Сукарно и Хатты не был добровольным, радостно встретили вождей революции. Другие отряды ПЕТА тем временем устанавливали контроль над окрестностями города.

Сукарно и Хатту пригласили в здание штаба батальона, где их уже ждали руководители левых групп. Встало солнце, последних выловленных в городке японцев вели в тюрьму, толпы народа собрались вокруг лагеря, ожидая, что скажет им Сукарно. Сукарно вышел, окруженный радостными подпольщиками. Он тоже улыбался — он согласился вернуться в Джакарту и провозгласить независимость.

Комиссия по подготовке независимости собралась вечером 16 августа. Поздней ночью была принята Декларация независимости, которую утром 17 августа Сукарно зачитал толпе, собравшейся перед его домом. «Мы, индонезийская нация, говорилось в ней, — настоящим провозглашаем независимость Индонезии. Вопросы, связанные с передачей власти, и другие вопросы будут решены самым тщательным образом в кратчайший срок». Подписана декларация была Сукарно и Хаттой.

Сейчас же после принятия декларации ее текст был передан на телеграф и в информационное агентство, и по всей стране начались массовые манифестации, во время которых демонстранты срывали японские флаги. Японские солдаты, не получив никаких указаний на этот счет от своего начальства, не вмешивались. Тем не менее лидеры Индонезии по-прежнему предпочитали не торопиться и, когда некоторые члены КПН предложили объявить комиссию Учредительным собранием, на это не пошли. Единственное, чего удалось добиться радикальной молодежи, — это расширение состава комиссии на шесть человек в основном за счет включения в нее представителей антияпонского подполья. Новые члены комиссии, занявшие место на ее левом крыле, неустанно толкали КПН, предпочитавшую ждать благоприятного хода событии, к решениям. В результате комиссия приняла первую конституцию свободной Индонезии. По ней Индонезия объявлялась унитарной республикой, во главе которой стоял президент (им стал Сукарно), обладающий чрезвычайно широкими полномочиями. Поста премьер-министра конституция не предусматривала и даже не уточняла, каким должен быть состав совета министров, что еще более усиливало власть президента. Она провозглашала равенство всех граждан республики и ее верховное право на «землю, воду и природные богатства».

19 августа было сформировано первое правительство независимой Индонезии, состав которого отражал многообразие политических сил и слоев, принявших Декларацию независимости. В тот же день радикалы, чувствовавшие свою силу, потребовали от Сукарно превращения ПЕТА в национальную армию и разоружения японцев. После этого, игнорируя приказ японского командования о роспуске ПЕТА, индонезийские части начали нападать на японские казармы и склады оружия. Сукарно не протестовал против подобных действий, но и не санкционировал создания национальной армии.

Нерешительность индонезийского правительства, как бы продолжавшего молчаливо признавать за японской армией право управлять страной, вела к разногласиям в рядах национально-освободительного движения. Во главе левого крыла этого движения встал штаб «Ментенг 31», названный так потому, что располагался в доме No 31 по улице Ментенг в Джакарте. Правые также объединялись. Одна из созданных ими групп даже похитила руководителей штаба «Ментенг 31», но похищенным удалось бежать. 19 сентября штаб «Ментенг 31» провел в Джакарте грандиозную демонстрацию. Правительство в целом ее не поддержало, а японцы заявили, что возражают против ее проведения, и даже вывели на улицы танки. Это не помешало демонстрантам: потоки людей стремились к площади Икада, обтекая танки и игнорируя японские патрули.

В стране создалось необычное положение. Японские войска, не сдавшиеся еще союзникам, так как некому было сдаваться, не отрицали за Индонезией права на независимость и никаких действий, направленных на свержение правительства Сукарно, не предпринимали. В то же время японская полиция и армия в конце августа — начале сентября продолжали вести борьбу со штабом «Ментенг 31» и радикальными антияпонскими группами, арестовывая известных своими левыми взглядами индонезийцев — например, были арестованы коммунисты Айдит и Лукман. Таким образом, фактически японская администрация расчищала дорогу умеренным буржуазным элементам в индонезийском руководстве, сотрудничавшим с японцами все военные годы. Со своей стороны, правительство Индонезии продолжало вести себя сдержанно по отношению к японской администрации, но приняло принципиально важную резолюцию от 29 августа, в которой говорилось, что господство Нидерландов над Индонезией завершилось 9 марта 1942 г., так как нидерландское правительство оказалось неспособным обеспечить безопасность и благосостояние индонезийского народа.

Штаб «Ментенг 31» и связанные с ним политические и профсоюзные организации опирались на отряды ПЕТА, охваченные стремлением скорее изгнать из страны всех иностранцев. В сентябре 1945 г. в различных частях Индонезии вспыхивали бои между японскими и индонезийскими войсками. Вся железнодорожная сеть перешла в руки мощного левого союза железнодорожников, который собственноручно разоружил японскую транспортную полицию. Опасаясь, что левые силы придут к власти, Сукарно попытался подчинить их своему влиянию, объявив о создании в стране единой Национальной партии Индонезии с самим собой во главе. Но обстановка не благоприятствовала президенту, и единая партия распалась, просуществовав чуть больше недели. Для политической жизни страны был характерен обратный процесс оформления и дробления различных партий.

Провозглашение независимости Индонезии создало неожиданный и неприятный для западных союзников прецедент. Так как английские войска были заняты подготовкой к высадке в Сингапуре и боевыми действиями в Восточной Бирме, немедленный десант в Индонезии был малореален. Конечно, Сингапур и Малайя для англичан были куда более важной и нужной целью, чем голландские владения. К тому же, хотя формально Южная армия маршала Тераути капитулировала, реакция японцев в Индонезии была непредсказуемой: английское командование уже сталкивалось со случаями, когда японские части даже по получении приказа о капитуляции продолжали сопротивление.

Не имея возможности ввести свои войска в страну немедленно, лорд Маунтбеттен счел за лучшее послать маршалу Тераути телеграмму, в которой возлагал ответственность за поддержание порядка в Индонезии до прихода туда союзных войск на японские войска. Одновременно Маунтбеттен направил в индонезийскую столицу миссию адмирала Петерсона, которая должна была проследить, чтобы японцы не капитулировали перед «самозванцами». Прибыв в Джакарту 15 сентября на крейсере «Кэмберленд», Петерсон, к своему удивлению, обнаружил, что Республика Индонезия уже существует, причем не только в Джакарте, но и в провинциях, где действует гражданская администрация. Созданы министерства и ведомства и даже гражданская полиция.

Адмирала Петерсона больше всего волновала судьба Сурабаи — крупнейшей морской базы и порта, нормальная работа которого была необходима для беспрепятственной высадки английских войск. Однако заставить японский гарнизон Сурабаи продержаться до подхода англичан не удалось: японцы наотрез отказывались сражаться и к концу сентября сдались индонезийским отрядам. Английское командование сделало выговор японскому коменданту, но Сурабаю этим, разумеется, вернуть не удалось.

29 сентября первый английский десант наконец высадился в Джакарте. Десант был невелик и не имел полномочий бороться с индонезийцами. Его командир генерал-лейтенант Кристисон сделал официальное заявление, что десант прибыл для того, чтобы разоружить японцев. В то же время Кристисон от имени Великобритании признал правительство Индонезии де-факто. Сукарно, выступая 2 октября, обратился к индонезийцам с просьбой сохранять спокойствие. Если цели англичан таковы, как официально объявлено, то индонезийское правительство им препятствовать не будет.

Но все было не так просто. Петерсон все еще оставался на Яве. По должности он был выше генерала Кристисона и дезавуировал его, заявив, что признание Кристисона не означает признания правительства в Джакарте Великобританией. Он добавил, что английские войска будут поддерживать в стране порядок до тех пор, пока не начнет функционировать законное правительство Нидерландской Индии.

4 октября до Джакарты наконец добрался ван Моок и занял губернаторский дворец. В тот же день с новой партией английских десантников прибыли и первые голландские части, переброшенные из Европы. Для голландских и английских солдат все было просто: индонезийцы, захватившие власть, сотрудничали во время войны с японцами, теперь тех и других необходимо разоружить.

Сукарно понял, что молодая республика должна защищаться сама — никто не придет к ней на помощь. Поэтому 5 октября был опубликован президентский декрет о создании Национальной армии Индонезии, костяк которой должны были составить части ПЕТА. Этот декрет запоздал на полтора месяца — если бы подобное предложение молодых радикалов было принято в середине августа, правительство могло бы уже сделать немало для создания собственных вооруженных сил. Теперь же оказалось, что армия плохо вооружена, слабо организована, и, хотя численность ее была велика, армией как таковой она еще не стала. К тому же и отряды ПЕТА далеко не все сохранились в первозданном виде — при распадении японской оккупационной машины многие солдаты, которые были мобилизованы насильно, покинули батальоны ПЕТА и разошлись по домам.

Таким образом, времени для создания вооруженных сил, которые могли бы защитить республику, не оставалось. У союзников с окончанием войны высвободилось достаточно войск, которые можно было бросить на «наведение порядка» в Индонезии. Голландские власти отказывались вступать в какие-либо контакты с правительством республики и в то же время лихорадочно нащупывали связи с политиками, на которых можно было бы опереться. Обвиняя Сукарно и Хатту в коллаборационизме, они старались подорвать позиции руководства республики.

В последних числах октября наступил кризис. Понимая, что для дальнейшего контроля над страной необходимо овладеть морской базой в Сурабае, англичане 25 октября высадили там войска. Одним из первых их действий была замена индонезийских флагов английскими и введение военного положения. Однако на требование сдать оружие индонезийские отряды ответили отказом, и начались бои, длившиеся с перерывами целый месяц. Обороной Сурабаи начался новый этап в истории молодой Индонезийской республики — война за независимость.

Захват летом 1944 г. американскими войсками Марианских островов, заметно ухудшивший стратегическое положение Японии, создал целый ряд новых возможностей для союзников. Изучив обстановку, американский Комитет начальников штабов пришел к выводу, что после высадки на о-ве Лейте в самом центре Филиппин и отвлечения к этому пункту основных японских сил должен быть нанесен удар по Тайваню. Это был смелый план: в случае его успешного осуществления война немедленно переносилась к берегам Японии, а японские войска в Китае и Юго-Восточной Азии отрезались от метрополии. Однако против этого плана выступил генерал Макартур, считавший необходимым сначала овладеть Филиппинскими островами. Возвращение на Филиппины освободителем от японцев было для Макартура делом престижа — он обещал, что вернется, когда улетал с Батаана, оставляя свою армию сражаться в безнадежной битве, и он должен был вернуться. «Филиппины, — писал он в Вашингтон, — это американская территория, где наши лишенные поддержки части были уничтожены врагом. Практически все 17 миллионов филиппинцев остаются верными Соединенным Штатам и терпят невероятные угнетения и страдания из-за того, что мы не смогли оказать им защиты и поддержки. Мы обязаны выполнить наше великое моральное обязательство... Более того, если Соединенные Штаты сознательно пройдут мимо Филиппин, оставив наших военнопленных, интернированных лиц и лояльных филиппинцев во вражеских руках, даже не попытавшись спасти их, мы нанесем глубочайшую психологическую травму и признаем правдивость японской пропаганды, утверждающей, что мы покинули Филиппины на произвол судьбы и не намерены проливать кровь американцев ради их освобождения».

Генерал Маршалл в ответном послании настойчиво рекомендовал Макартуру не позволять, «чтобы личные чувства и вопросы филиппинской политики» застилали основную цель — выиграть войну с Японией. Маршалл пытался убедить Макартура, что высадка на Тайване призвана ускорить падение Японии и отнюдь не означает предательства по отношению к Филиппинам. Однако Макартур не сдался — он обратился прямо к президенту США, хорошо понимая, что соображения внутренней политики (Рузвельт как раз в те дни был выдвинут кандидатом в президенты на четвертый срок) резко усиливают его позицию. Уединившись с президентом на борту крейсера «Балтимор», он смог преодолеть сопротивление верховного командования. Высадка на Лейте с последующими десантами на Минданао и Лусон и маршем на Манилу была назначена на 20 декабря 1944 г. Началась подготовка к самой грандиозной из десантных операций на Тихом океане.

Императорский штаб в Токио в те дни также старался угадать, где будет нанесен следующий удар. Рассматривались различные варианты, в том числе высадку на Филиппинах, на Тайване и даже на Окинаве (последний вариант рассматривали и американцы). Комплекс действий по отражению высадки был торжественно наименован «Се-Го» (Операция «Победа"), однако всем было ясно, что ни о какой победе речи уже быть не может.

Так как наиболее вероятным объектом американской высадки были все же Филиппины, решено было именно там дать последний и решительный бой. При этом сразу же обнаружилось принципиальное противоречие между ставкой и командованием на Филиппинах. Последнее намеревалось дать решительное сражение на о-ве Лусон, разветвленная дорожная сеть которого позволяла быстро перебрасывать подкрепления в любую точку. Ставка же была уверена в том, что сражение будет выиграно еще до высадки с помощью авиации и флота, — голые цифры числа самолетов и кораблей внушали уверенность в том, что, собрав все силы, можно будет добиться решительного превосходства над американцами. Более того, явно занизив возможности американцев, японская ставка предположила, что десант на Минданао последует в январе 1945 г., а на Лусон — не ранее марта.

Подготовка к высадке на Лейте проходила по всему Тихому океану. Ее целью было разрушить коммуникации японских войск и уничтожить их авиацию не только на Филиппинах, но и на других японских базах, которые после падения Сайпана были в пределах досягаемости. 6 сентября 1944 г. начались налеты на о-ва Палау, расположенные в 550 милях к востоку от Минданао, 9 и 10 сентября подвергся массированным налетам сам Минданао, затем последовали атаки на Окинаву и Тайвань. В воздушные бои над Тайванем, начавшиеся 12 сентября, были впервые вовлечены японские истребители, базировавшиеся в самой Японии. За три дня этих боев 2-й воздушный флот Японии был разгромлен, потеряв более 300 самолетов. Поэтому неудивительно, что когда маршал Тераути, под номинальным руководством которого находились войска на Филиппинах, старался уверить подчиненных, что воздушный флот выполнит свою задачу, генерал-лейтенант Курода заметил: «Концепция победы в воздухе сама по себе замечательна. Но нельзя воевать одной только концепцией. Словами не потопишь американские корабли, и это становится ясно, когда начинаешь сравнивать нашу и американскую авиацию».

Командующий армией, которая должна была защищать Минданао и соседние острова, генерал-лейтенант Судзуки ранее других японских командиров предположил, что высадка состоится на о-ве Лейте, громадная бухта которого, могла вместить любое число десантных судов, а расположение острова в центре архипелага позволяло затем в случае успеха выбирать наиболее удобные цели. Он даже перебазировал часть своих войск к бухте, но дальнейшему укреплению японских позиций воспрепятствовали свои же собственные паникеры. 10 сентября наблюдательный пункт в бухте Давао на юге Минданао сообщил, что началась высадка американского десанта, во главе которого движутся тысячи танков-амфибий. Прежде чем удалось сообразить, что перепуганные наблюдатели приняли за танки буруны в бухте, резервная дивизия была уже переброшена на юг Минданао, оголив таким образом Лейте.

Указанный эпизод весьма характерен для обстановки, царившей в эти дни в японской армии, которой все больше овладевала истерия. Выражалась она в многочисленных формах — и в самоубийственных атаках «камикадзе», и в роковой обреченности бессмысленных сражений «до последнего человека», и в нелогичных метаниях командования, бесцельно перебрасывавшего свои дивизии. Выражением этой истерии была и слепая вера в самые дикие слухи, которая может быть сравнима с такой же верой гитлеровцев в последние дни войны, надеявшихся то на «секретное оружие», то на армию Венка, которая должна освободить окруженный Берлин. Точно так же в Токио, когда в битве над Тайванем был разгромлен 2-й японский воздушный флот, поверили в сообщения о великой победе японской авиации, уничтожившей американские воздушные силы.

В этой обстановке острова на подходе к Филиппинам с такой неожиданной легкостью перешли в руки американцев, что американское командование перенесло высадку на Лейте на 20 октября. В ходе подготовки к высадке 12 октября последовали два крупных налета на Лусон и Тайвань. Японцам удалось поднять в воздух 230 истребителей, но превосходство американцев в технике и мастерстве пилотов было столь велико, что в воздушных боях практически все японские истребители были сбиты. По выражению командовавшего этим боем японского вице-адмирала Фукудоме, японские истребители были схожи с яйцами, «которые кидали о каменную стенку». Попытка японских бомбардировщиков ночью уничтожить американские корабли у Тайваня также не увенчалась успехом. Однако желание победить и отсутствие боевого опыта у пилотов-новобранцев привели к тому, что возвратившиеся бомбардировщики сообщили о крупнейшей победе в истории Японии. Атак как американский флот, выполнив свою задачу, ушел от Тайваня и обнаружить его не удалось, японское командование предпочло поверить в столь желанную победу. В результате 16 октября, всего за четыре дня до начала высадки американских войск на Филиппинах, в Токио было опубликовано официальное коммюнике, в котором сообщалось, что в результате грандиозной победы у берегов Тайваня потоплено 11 вражеских авианосцев, два линкора и т. д. В коммюнике признавалось, что 312 японских самолетов не вернулись с задания, но эти потери казались столь незначительными по сравнению с потерями американского флота, что император объявил о проведении специального торжества.

17-19 октября небольшие десанты американцев заняли несколько островков в бухте Лейте и установили там маяки для флотилии вторжения. Японское командование получило сообщения находившихся на этих островках постов о том, что они подверглись нападению, но, будучи убеждено, что после разгрома американского флота у Тайваня опасность для Филиппин ликвидирована, восприняло их как очередные проявления паники. К тому же над бухтой навис густой туман, и японские самолеты не смогли установить, есть ли в том районе противник.

19 октября американская армада в составе 420 транспортов и 157 военных кораблей вошла в бухту Лейте и тяжелые морские орудия начали громить прибрежные позиции японцев. Одновременно американские самолеты добивали остатки японской авиации на Лейте и Минданао. Канонада продолжалась и на рассвете 20 октября, когда почти без помех первые транспорты достигли берега. Американский и филиппинский солдат установили на берегу флаги США и Филиппин.

Генерал Макартур спустился в катер и направился к транспорту «Джон Ленд», на борту которого из США привезли президента Филиппин Осменью (он занял этот пост после смерти Кесона) и генерала Карлоса Ромуло. «Карлос, мой мальчик! закричал генерал, поднимаясь по трапу. — Вот мы и дома!" Президент Осменья вежливо улыбался. Для него участие в предстоящей церемонии не было столь желанным, как для Макартура. Менее всего он хотел быть привезенным в обозе победителя. Лишь после личного обращения президента Рузвельта Осменья согласился на такой шаг.

Вскоре торжественная толпа сановников и генералов, окруженных множеством репортеров, спустилась на изрытый снарядами пляж. Слышалась артиллерийская канонада — это американские десантники выбивали японцев из провинциального центра Таклобан. Макартур присел на поваленное дерево и, спросив президента: «Как вам нравится дома?", не дожидаясь ответа, продолжал: «Как только мы возьмем Таклобан, я передам вам филиппинскую администрацию. Наверное, это случится скоро — события развиваются по нашему плану».

Город был взят на следующий день, а 22 октября состоялся запланированный торжественный митинг. На митинге со ступеней провинциального дворца под далекий шум канонады Макартур объявил ликующим филиппинцам: «Я вернулся!" Свидетели этого события утверждают, что генерал находился в состоянии эйфории. Он передал власть над освобожденными территориями престарелому президенту. После этого американцы расселись по джипам и умчались делать историю дальше, а всеми забытый президент Филиппин остался стоять на ступенях. Какой-то молодой американский офицер, задержавшийся на площади, предложил подвезти его в своем джипе. Президент согласился и отправился искать себе место для ночлега.

Когда масштабы американского вторжения на Филиппины уже не вызывали никаких сомнений, в Токио решили немедленно бросить к архипелагу все имеющиеся у империи морские силы. Местом сражения была избрана бухта Лейте, в которой было решено запереть, как в ловушке, и уничтожить американский флот и транспорты с войсками. Очевидно, этот план имел бы смысл, если бы его осуществление началось на несколько дней раньше. В сложившейся же ситуации, даже если бы японскому флоту удалось прорваться в бухту, эффект от такой победы был бы невелик. Транспорты уже выгрузили войска и снаряжение, а боевые корабли, выполнив свою задачу, вышли из бухты и заняли позиции для отражения возможного японского нападения.

К Лейте шли три японские эскадры, 1-й мобильный флот вице-адмирала Озавы был подобен пустому ореху, так как был силен лишь по видимости. Этот флот состоял из одного большого и трех легких авианосцев, а также из двух линкоров, переоборудованных в авианосцы. Слабость 1-го мобильного флота заключалась в том, что на все авианосцы осталось лишь 116 самолетов, остальные были уничтожены во время боев у Марианских островов, а новых флот не успел получить.

1-й ударный флот под командованием вице-адмирала Такэо Куриты шел к Лейте от Сингапура и должен был нанести основной удар. В его составе было два крупнейших в мире линкора — «Мусаси» и «Ямато», пять более старых линкоров меньшего размера, 11 тяжелых крейсеров, ряд легких крейсеров и эсминцев. В открытом бою этот флот мог сосредоточить огонь более сильный, чем любой другой флот на земле. Наконец, эскадра вице-адмирала Нисимуры, состоявшая из двух линкоров и четырех эсминцев, должна была помочь двум указанным флотам.

Недалеко от о-ва Палаван флот Куриты был замечен патрулировавшими там двумя американскими подводными лодками, которые сообщили о приближении большой японской эскадры и приняли решение атаковать. В 5 час. утра 22 октября подводные лодки приблизились к японскому флоту и, не замеченные эсминцами охранения, выпустили весь запас торпед с расстояния менее 1 км. Четыре торпеды поразили флагманский тяжелый крейсер «Атаго», который немедленно начал тонуть — адмирал Курита едва успел перейти на эсминец. Несколько торпед вонзились в борт тяжелого крейсера «Майя». Раздался странный оглушающий звук, «словно у самого уха мнут целлофан», как вспоминал командир подводной лодки, и крейсер на глазах разломился пополам. Итак, уже на дальних подступах к цели Курита потерял два тяжелых крейсера. Еще один крейсер был поврежден настолько, что пришлось отправить его обратно. Было ясно, что путь и местопребывание флота стали известны американцам, о чем адмирал и сообщил в Токио. Оттуда он получил радиограмму: «Продолжать выполнение приказа».

Для того чтобы добраться до Лейте, флоту Куриты следовало пройти сквозь узкие проливы между филиппинскими островами. Сделать это при условии, что он не имел никакой воздушной поддержки — все авианосцы в то время находились в нескольких сотнях миль к северу от Филиппин, — было очень непросто. Тем не менее, рассчитывая на помощь наземной авиации, базировавшейся на Филиппинах, и на мощь противовоздушной обороны своих кораблей, Курита приказал им окружить кольцами суперлинкоры «Ямато» и «Мусаси» и продолжать путь.

В 8 час. утра, уже находясь в проливах, Курита увидел американские разведывательные самолеты, которые вели постоянное наблюдение за движением японской эскадры. Он немедленно радировал в Манилу, требуя, чтобы его прикрыли с воздуха. Но в это время последние из японских самолетов на Филиппинах гибли в отчаянных и бессмысленных попытках прорваться к американским кораблям. Поэтому, когда первые волны американских самолетов пошли на медленно и осторожно идущий между островами флот Куриты, они могли атаковать его безбоязненно. Несколько бомб и торпед сразу же попало в суперлинкоры, которые и стали основной целью нападающих. Однако линкоры были столь «непотопляемы», что, пораженные в упор, продолжали идти вперед. В следующей атаке торпедоносцев в 10 час. утра в «Мусаси» врезались еще три торпеды, но и это не дало желаемого результата. Курита слал отчаянные радиограммы в Манилу: «Мы подвергаемся постоянным атакам вражеской авиации. Немедленно сообщите о мерах, принимаемых вами, чтобы остановить их», но никаких мер ввиду отсутствия самолетов, естественно, принято не было. История повторялась. Три года назад «Рипалз» и «Принц Уэльский» гибли у берегов Малакки, и у сингапурского командования не было истребителей, чтобы защитить их. Теперь роли переменились: Манила молчала, а волны американских самолетов, вылетая из редких облаков, спокойно пикировали на эскадру.

В час дня в «Мусаси» попали четыре тяжелые бомбы, еще одна торпеда смогла наконец пробить борт линкора. «Мусаси» начал отставать. В отчаянии от собственной беззащитности командир «Мусаси» уговорил Куриту разрешить ему отражать следующую атаку американцев из артиллерии главного калибра восемнадцатидюймовых орудий, мощь которых Курита приберегал для грядущего боя с американскими линкорами, понимая, что введение их в действие до этого стрельба из пушек по воробьям. И действительно, даже когда линкор сам вздрогнул от залпа заряженных картечью орудий, американские самолеты продолжали как ни в чем не бывало нестись на цель. Первый в истории «Мусаси» боевой залп из орудий главного калибра оказался и последним: сразу полтора десятка торпед ударило в медленно ползущий линкор, он содрогнулся и почти остановился. Большинство надстроек линкора было сметено бомбами.

Чтобы уменьшить крен, оставшийся в живых старший офицер приказал заполнить водой балластные цистерны.

«Мусаси» еще держался на плаву, но после очередной атаки американских самолетов его скорость упала до 6 узлов и от него остался лишь корпус — все надстройки исчезли. В надежде спасти линкор Курита приказал ему повернуть назад и под защитой двух эсминцев идти к Калимантану.

Потеряв значительную часть эскадры, Курита решил более не испытывать судьбу и отступить. Было лишь 4 часа дня, адмирал не знал, сколько еще вылетов могут сделать американские самолеты, а надежда на помощь с Филиппин уже пропала. Флот развернулся и пошел вдогонку «Мусаси». Так продолжалось в течение часа. Но американские самолеты больше не появлялись, и Курита, решив, что сумерки близки, рискнул — еще раз развернул свои корабли и возобновил путь к бухте Лейте. В этот момент он получил радиограмму с «Мусаси», что линкор почти совсем потерял ход и в любой момент может пойти ко дну. Еще через час крупнейший в мире линейный корабль перевернулся и затонул.

1-й мобильный флот тем временем продвигался к Филиппинам, не принимая участия в бою. Однако командовавший им адмирал Озава знал, как разворачиваются события, и решил пожертвовать своим флотом ради того, чтобы Курита смог выполнить задачу. С этой целью он дал открытым текстом радиограмму о своем местонахождении, надеясь, что американцы клюнут на эту удочку и уйдут от Лейте, чтобы разделаться с ним. О своем решении он сообщил и Курите, но тот, как потом выяснилось, его радиограммы не получил и потому, продолжая путь в сгущающихся сумерках, был уверен, что 3-й американский флот поджидает его у выхода из проливов. На самом же деле американцы, перехватив послание Озавы, кинули ему навстречу значительную часть кораблей.

Если путь перед адмиралом Куритой был открыт, то шедшая южнее эскадра Нисимуры двигалась прямо в ловушку — навстречу ожидавшему ее у выхода из пролива Суригао 7-му американскому флоту адмирала Кинкарда. Отражая непрерывные атаки самолетов, торпедных катеров, эсминцев, Нисимура упрямо шел вперед, стараясь выйти на расстояние артиллерийского огня и тем самым получить единственный шанс погибнуть не бесцельно. В 4 часа утра следующего дня остаткам эскадры Нисимуры — трем кораблям, прошедшим все заслоны на пути к 7-му флоту, — удалось все же сблизиться с кораблями Кинкарда. Шесть линкоров, не считая других кораблей, встретили потрепанные корабли Нисимуры залпами в упор. Это был безжалостный расстрел, в котором японские корабли не имели никаких шансов устоять. Эскадра была уничтожена до последнего корабля. Такая же участь постигла и 2-й мобильный флот, пришедший тем же путем вслед за Нисимурой и собранный из разномастных старых кораблей под командованием вице-адмирала Симы.

Тем временем Курита, не зная, что корабли 3-го американского флота, которые стерегли выход из пролива Сан-Бернардино, ушли на север, чтобы уничтожить флот адмирала Озавы, вышел, не встречая никакого сопротивления американцев, в Филиппинское море, где и увидел в лучах восходящего солнца американские авианосцы. Курита решил, что это и есть американский флот, прикрывающий Лейте, и обрушил всю мощь своей эскадры на небольшой вспомогательный авианосный отряд. Эсминцы охранения авианосного отряда, ставя дымовые завесы и отвлекая японские корабли торпедными атаками, смогли задержать японцев, и большая часть американских кораблей спаслась. Курита же в этой гонке потерял еще полдня. К тому же самолеты с американских авианосцев непрерывно атаковали его эскадру, которая к концу этого боя потеряла еще три тяжелых крейсера.

Через два с лишним часа Курита понял, что гонка отвлекает его от главной задачи, и, оставив на милость судьбы остатки авианосной эскадры, снова повернул к бухте Лейте, находясь в уверенности, что ему удалось отогнать основные американские силы.

К полудню 23 октября остатки эскадры Куриты добрались наконец до входа в бухту Лейте. Цель, казалось, была достигнута. Все ждали приказа повернуть в бухту, однако адмирал, постояв в задумчивости на мостике флагманского корабля, приказал повернуть к северу. В его рассуждениях была логика: как только его корабли входили в бухту, они оказывались отличной мишенью для американских самолетов. В этом случае, полагал Курита, остатки его эскадры подвергались риску быстрого уничтожения ради того, чтобы иметь возможность потопить несколько пустых транспортов. Зато, если удастся настичь американский флот в Филиппинском море, гибель его кораблей будет отомщена, тем более что, вырвавшись на простор, Курита обретет свободу маневра и сможет объединиться с авианосцами адмирала Озавы, которые вот-вот должны подойти с севера. Американский флот окажется между двух огней.

Не имея самолетов, адмирал Курита не знал, где находятся американцы и какова судьба эскадры Озавы. На самом же деле американский флот, за которым он шел в погоню, был уже далеко на севере, где добивал авианосцы Озавы. Поскольку Курита так и не узнал, на какую жертву ради него пошел Озава, и не использовал плоды этой жертвы, авианосцы Озавы — последняя надежда японской морской авиации — погибли бессмысленно и без пользы для страны. Озава же до последней минуты был убежден, что он спас своим поступком Куриту и помог тому выполнить великую миссию.

Вскоре после того как Курита принял решение идти на север, его снова обнаружили американские бомбардировщики. Еще через полчаса несколько из его кораблей были повреждены. Но Курита, у которого уже не оставалось выбора, продолжал уходить в открытое море, где незадолго перед тем его наблюдатели вроде бы видели высокие мачты и надстройки американских линкоров. Он продолжал свою погоню до вечера, но не нашел ни американского флота, ни эскадры Озавы. Когда начало смеркаться, он, понимая, что следующий день может стать катастрофой для остатков его флота, приказал повернуть обратно и возвращаться в пролив Сан-Бернардино. В 9 час. вечера его корабли скрылись в проливах.

Решение дать «последний бой» привело к ликвидации основных сил японского флота. Погибли четыре авианосца, три линкора, шесть тяжелых крейсеров и более десятка меньших кораблей. С этого момента японский флот уже не мог рассчитывать ни на какое «решающее сражение» и роль его в войне сошла на нет. Даже те корабли Куриты, которые смогли добраться до Калимантана и Сингапура, были настолько повреждены, что на несколько месяцев встали в доки.

В дни высадки на Филиппинах американцы впервые столкнулись с «камикадзе» самолетами, пилотируемыми летчиками-самоубийцами. Они подлетали к американским кораблям на бреющем полете и врезались, груженные тяжелыми бомбами, в палубы кораблей. Отряды «камикадзе» были незадолго перед тем организованы вице-адмиралом Ониси, который обосновал свою идею использования летчиков-самоубийц таким образом: «По моему мнению, единственный способ применить наши ничтожные силы с максимумом эффективности — это организовать атаки самоубийц на самолетах «Зеро», снабженных 250-килограммовыми бомбами, и направить эти самолеты на палубы авианосцев». Действительно, поначалу атаки «камикадзе» нанесли некоторый ущерб американскому флоту и имели определенный психологический эффект, однако затем американцы научились их отражать. И разумеется, они не могли изменить хода войны и свидетельствовали лишь о том, сколь глубокое отчаяние овладело японским военным командованием.

Решение японцев оборонять о-в Лейте оказалось роковой ошибкой. Упорно переоценивая возможности частей, медленно отступавших на север через джунгли, маршал Тераути из своего сайгонского далека отправлял на Лейте, как в мясорубку, все новые подкрепления, которые либо не достигали острова, либо попадали на него без артиллерии и снаряжения и шли в бой прямо с кораблей. Дивизии, которые дрались на острове, в основном существовали лишь на бумаге оборону держали батальоны, роты, взводы, лишенные зачастую общего командования. Раненых никто не эвакуировал, и они оставались в джунглях, части не снабжались продовольствием, солдаты ели насекомых, лягушек, кору деревьев. Однако, несмотря на то что оборона Лейте не только была безнадежной, но и перемалывала силы, нужные для защиты Лусона, сражения на этом небольшом острове продолжались, так как действовал обычный приказ — держаться до последнего солдата. Более того, командованию войсками на Лейте было приказано занять американские аэродромы на острове и уничтожить самолеты, бомбившие Манилу. Для этого в его распоряжение передавались отряды парашютистов-десантников — последние отряды такого рода, оставшиеся в японской армии. Но и из этой операции ничего не вышло, хотя одному из отрядов десантников удалось захватить второстепенный американский аэродром и сжечь несколько машин. Части на Лейте были настолько обескровлены, что это наступление лишь приблизило их конец.

Оборона Лейте была последней большой битвой в Юго-Восточной Азии. В течение трех месяцев 70 тыс. японских солдат сопротивлялись американской армии в четверть миллиона человек, которую поддерживали сотни самолетов, танки, артиллерия и военно-морской флот. Выбраться с острова смогли не более 5 тыс. японцев.

9 января 1945 г. 6-я американская армия высадилась на Лусоне. Высадка прошла практически без сопротивления, так как генерал Ямасита, зная, что авиация и артиллерия американского флота уничтожают всех защитников береговых укреплений еще до высадки десанта, решил дать бой в глубине острова. В течение первой недели американские войска продвинулись на десятки миль, и обнаружилось, что Ямасита отводит свои дивизии в гористую северную часть Лусона, чтобы организовать там линию обороны. Действия Ямаситы, на решения которого не могли повлиять ни приказы из Сайгона, ни разносы из Токио, вынудили премьера Койсо выступить в парламенте с заявлением, что «военные события на Тихоокеанском театре нельзя рассматривать только оптимистично. Однако линии коммуникаций противника растянуты настолько и подвергаются нашим атакам столь интенсивно, что я убежден — именно в этом лежит наш золотой шанс на окончательную победу». Такое заявление для понимающего эзопов язык японца означало признание сокрушительного поражения.

Отступление Ямаситы не означало, что Филиппины достаются американцам без боя. В отдельных пунктах они наталкивались на серьезное сопротивление. Достаточно вспомнить, что в 1942 г. пронизанный дотами и туннелями о-в Коррехидор смог удержаться против небольшого японского десанта лишь 12 часов и поспешил капитулировать. В 1945 г. 5 тыс. японских защитников этой крепости 11 дней сопротивлялись целой американской армии, сотням самолетов и тяжелых морских орудий. Из всего японского гарнизона осталось в живых лишь 20 человек.

В планы Ямаситы не входила оборона Манилы, которая в стратегическом отношении не давала никаких преимуществ, и японские войска, прихватив с собой марионеточное филиппинское правительство, покинули столицу. Однако на следующий день вопреки приказу Ямаситы в город вошли части контр-адмирала Саньо, которым командование японского флота приказало уничтожить портовые сооружения Манилы. Выполнив эту задачу, адмирал решил Манилу американцам не отдавать. Десять дней моряки сражались на подступах к Маниле и в самом городе, где в эти дни царил невероятный террор — подобно утопающему, который хочет утянуть с собой на дно других, моряки как будто задались целью оставить американцам пустой город. Резня в Маниле «по своей жестокости могла сравниться только с массовой резней, устроенной японской армией в Нанкине. В Маниле было убито несколько десятков тысяч мирных жителей: тысячи людей были расстреляны из пулеметов, а некоторых в целях экономии боеприпасов сожгли заживо, облив бензином».

С освобождением Манилы война на Филиппинах не закончилась. Ямасита имел около 100 тыс. солдат на Лусоне и более 50 тыс. — на других островах. В течение марта — апреля продолжались бои по всему архипелагу. Важную роль сыграли в них партизаны, не только служившие проводниками и советниками американцам, но и вступавшие в бои с отдельными японскими отрядами и прочесывавшие горные районы. Лишь к маю 1945 г. битва за Филиппины закончилась и центр боев на Тихом океане переместился к северу, к берегам самой Японии.

В то время как остатки японской армии еще сопротивлялись в горах на востоке Лусона, на Филиппинах наступила драматическая пора подведения итогов. Решение конгресса США о предоставлении Филиппинам независимости не означало, что американцы пустят это дело на самотек. В частности, Макартур должен был обеспечить приход к власти такой администрации, которая устраивала бы Вашингтон. Главную опасность для американских интересов Макартур видел в партизанах, численность которых составляла, по различным источникам, от 40 тыс. до 100 тыс. человек. Они пользовались поддержкой крестьянства Лусона и имели достаточно сильные позиции в возрождавшихся рабочих союзах. Уже во время кампании на Лусоне американские части принимали меры по разоружению отрядов «хуков», положение которых было крайне невыгодным. С одной стороны, американцы были освободителями, приход которых «хуки» приближали своими действиями, с другой — военное превосходство американцев было настолько подавляющим, что любые вооруженные действия отрядов Хукбалахап против них были бессмысленны. Поэтому, несмотря на трения с союзниками, отряды «хуков» сдавали оружие. Однако когда Макартур приказал арестовать лидеров Коммунистической партии Филиппин и командование армии Хукбалахап (были арестованы Луис Тарук, его заместитель Алехандрино и пять ведущих офицеров), в Маниле и других городах прошли массовые демонстрации протеста. Возмущение охватило и круги, далекие от компартии. Макартур понял, что поторопился с решительными мерами, и в марте командиры армии «хуков» были освобождены из тюрьмы.

Для филиппинцев в дни освобождения была особо важна проблема коллаборационизма. Обращение к спискам наиболее крупных чиновников и политиков Филиппин предвоенной поры показывает, что, за исключением Кесона и Осменьи, а также нескольких национальных деятелей, погибших во время войны, почти все представители филиппинской политической элиты оставались на своих местах во время японской оккупации. Разумеется, было бы логичным, чтобы наказания обрушивались не на рядовых членов Макапили, а именно на тех, кто санкционировал японские поборы и расстрелы. Нельзя сказать, что в первые же дни освобождения не были приняты меры против них. В общей сложности было возбуждено 5600 дел против крупнейших коллаборационистов. В суд, однако, попало лишь одно из них — дело члена правительства Теофило Сисона, которое было в списке первым. И он же оказался единственным политиком, осужденным по обвинению в коллаборационизме.

Исследуя этот феномен, Давид Стейнберг в статье «Филиппинские коллаборационисты: выживание олигархии» пишет: «Оккупация толкнула Филиппины на грань радикальных социальных пертурбаций, период же сразу за окончанием ее позволил обществу, уже потрясенному травмой войны, выбрать безопасность и стабильность, оставив в неприкосновенности свою элиту». Мне кажется, однако, что дело здесь не в нежелании филиппинского общества множить раны войны. Коллаборационисты пошли бы под суд и были бы осуждены, так как общественное мнение страны полностью было против них, если бы американцы решительно не вмешались в ход правосудия и не навели бы собственный порядок. Макартур хорошо понимал, что, если олигархия утратит свои позиции, к власти в стране придут левые силы.

Правда, в первые дни после освобождения, когда некоторым из министров и губернаторов пришлось отправиться в тюрьмы, уверенности в том, что американцы их спасут, у них еще не было.

Поэтому филиппинские коллаборационисты выработали почти стандартные формулы, которые, с их точки зрения, должны были их оправдать. Они утверждали, во-первых, что настоящими героями сопротивления были они, так как именно они избрали наиболее опасный путь, работая рядом с японцами и поминутно рискуя жизнью в случае разоблачения. Во-вторых, они напоминали, что никак не могли предать США, а наоборот, именно последние предали Филиппины, не будучи способными защитить их от иностранного вторжения. И как только американцы бежали или сдавались, они этим освобождали филиппинцев от клятвы верности сюзерену.

Все эти аргументы не имели убедительной силы для простых филиппинцев, так как уверения в том, что элита служила японцам исключительно в интересах нации и вела опасную антияпонскую борьбу, были по меньшей мере преувеличением. И вопрос об ответственности американцев не был важен, ибо филиппинские магнаты отнюдь не отражали стремлений всего народа, т. е. не имели ни формального, ни морального права представлять его и распоряжаться его судьбами. В те дни не только коммунисты, но даже президент Осменья и некоторые крупные националисты достаточно убедительно доказывали, что сотрудничеством с японцами такие люди, как Рохас и Сисон, значительно облегчили японцам управление страной, а следовательно, ее грабеж и террор в ней. К тому же так и не обнаружились «тайные инструкции», которые якобы дали, уезжая, Макартур и Кесон своим подчиненным: идти на службу к японцам, чтобы вместо них не пришли искренние поклонники японского милитаризма. Еще один аргумент коллаборационистов, заключавшийся в том, что у них не было выбора, опровергался судьбами тех политиков, которые присоединились к подполью и партизанам.

Однако такая, хотя и пустая, аргументация все же устраивала американцев, опасавшихся общего сдвига филиппинского общества влево. Подобный сдвиг, характерный не только для Филиппин, но и для других оккупированных японцами стран Азии, объяснялся тем, что почти всюду наибольший удар во время войны приняли на себя левые силы, и почти везде они возглавили сопротивление. Неудивительно, что после освобождения в этих обществах резко усилилось влияние левых идей и левых организаций, и это казалось американцам куда более угрожающим, чем проблема коллаборационизма.

В момент высадки на о-ве Лейте Макартур, вероятно, был убежден, что коллаборационисты предали Соединенные Штаты, однако, как только он добрался до Манилы, настроение его начало меняться. Отношения с Осменьей у него не складывались, тот все более сближался с левыми кругами. Следовательно, надо было делать ставку на основные слои элиты, а они были скомпрометированы. Будучи военным, а не политиком, Макартур решил разрубить завязанный войной «гордиев узел» одним ударом. Узнав, что американской армией задержан Мануэль Рохас, который во время оккупации занимал высокий пост в японской администрации и которому грозил суд, Макартур лично отправился к нему в тюрьму и объявил во всеуслышание, что Рохас был агентом американской разведки на Филиппинах и оказал американской армии неоценимые услуги, за что ему возвращается довоенный чин бригадного генерала американской армии и, разумеется, свобода.

Вскоре выяснилось, что Рохас не намерен отсиживаться в своем доме и писать мемуары. Пользуясь поддержкой, с одной стороны, американской армии, а с другой — все тех же филиппинских магнатов, своих коллег по службе в японской администраций, он начал готовиться к выдвижению своей кандидатуры на пост президента. Тем временем Осменья, остановленный в своих попытках навести справедливость, был вынужден пойти на еще одну уступку и созвать конгресс Филиппин в составе, избранном в 1941 г. Большинство в этом конгрессе принадлежало национал-реформистам, т. е. представителям той же коллаборационистской элиты. Созыв такого конгресса означал окончательную реабилитацию коллаборационистов, однако против проведения новых выборов были американцы, опасавшиеся, что в горячие дни 1945 г. в конгресс попадет слишком много радикальных элементов. Итак, Осменья созвал старый конгресс, магнаты заняли свои места, а Рохас поднялся на трибуну в качестве председателя сената и произнес горячую речь в защиту коллаборационизма. Теперь он не боялся наказания: «Что такое коллаборационизм? В этой палате нет коллаборационистов. Я сам против любого коллаборациониста. Я буду первым, кто приведет их пред лицо правосудия. Но простой факт службы при японцах не является доказательным свидетельством коллаборационизма. И потому я утверждаю, что ни один сенатор не может быть обвинен в коллаборационизме». Разумеется, палата встретила эти слова бурными аплодисментами.

Стремление Рохаса к власти заставило противостоящие ему силы объединиться. Летом 1945 г. компартия, Национальный крестьянский союз, антияпонская армия Хукбалахап, Конгресс рабочих организаций создали Демократический альянс. В программе Альянса содержались требования наказания коллаборационистов, образования независимой Филиппинской республики, проведения аграрной реформы и предоставления рабочим права заключать коллективные договоры. Альянс выступил в поддержку выдвинутой Партией националистов кандидатуры Осменьи в президенты независимых Филиппин. В ответ на это группировка Рохаса покинула Партию националистов, образовав новую, Либеральную партию. Большинство руководящих членов Партии националистов повторили маневр Рохаса.

В подготовке и в проведении выборов Рохас мог рассчитывать на полную поддержку США, что было крайне важно, потому что экономика Филиппин была разорена войной и страна зависела в снабжении всем необходимым от США. К тому же за Рохасом стояли крупнейшие помещики и банкиры. В его руках были полиция и средства массовой информации.

С небольшим перевесом на выборах победил Рохас.

Филиппины стали единственной страной в Юго-Восточной Азии, которая вышла из войны, приобретя более правое правительство, чем до войны, но, как и в других странах региона, обстановка в новой Филиппинской республике была чревата гражданской войной. Устраненные от ее руководства радикальные круги, вынесшие основную тяжесть борьбы с японцами, не хотели без боя отдавать то, чего им удалось добиться за годы борьбы.